de omnibus dubitandum 35. 327

ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ (1675-1677)

Глава 35.327. НЕ ВЕДАЕШЬ, ДОБРА ОН ТЕБЕ ЖЕЛАЕТ ИЛИ ЯМУ КОПАЕТ…

    Князь Василий человек непростой, заковыристый, занятный. Хоромы у него на иноземный манер устроены, и сам он книгочей и на всякие языки горазд.

    Поначалу государь Федор Алексеевич и ближние его сочли грехопадение Натальи дерзостью, а потом смирились. И князь Василий был принят у Нарышкиных за своего. Достоин: умен, рассудителен, на рожон не прет и других отстраняет. Ценный советник, нет такого другого у Нарышкиных, разве что себе на уме: не ведаешь, добра он тебе желает или яму копает.

    Тихою речью подает разумные советы да остерегает от опрометчивых деяний. И на все у него свой резон есть.

    Потому как к природному уму присовокупил мудрость книжную, собрал обширную библиотеку на разных языках и все свободное время занят чтением разных сочинений.

    Царь Алексей Михайлович поначалу приглядывался к нему, осторожничал, а потом тоже оценил. Книжный человек для совета надобен, но старые бояре оттесняли его от государя.

    Сблизился он с царевичем Феодором. Царевич в рот ему глядел — умные речи слушал. Ему, наследнику престола, пристало ума набираться.

    — Был у латинян такой мудрый человек Макиавель, — рассказывал князь Василий.

    — Составил он сочинение под названием «Государь». В научение будущему государю, как мудро править людьми, дабы они служили своему государю верой и правдой, и вместе с тем свой интерес соблюсти.

    И стал князь переводить с латыни советы того Макиавеля. Занятные, надо признаться, советы. Феодор только хмыкал, слушая княжеские переклады.
Он был юн, наследник престола. Князь был старше и опытней. Глядя на Феодора, обескураженного услышанным, он думал: бедняга, слишком наивен. И даже простодушен. Худой из него царь.

    — Вот, Федюша, то, что ты должен зарубить на носу: «Слабый правитель не удержится на престоле».

    — Это я понимаю, очень даже хорошо понимаю, — отвечал Феодор. — А как стать сильным? Что он там говорит?

    — А вот что: «Правитель, если он хочет удержать в повиновении свой народ, не должен бояться жестокости. Он должен держать его в страхе Божием».

    — А как держать?

    — Макиавель советует ублажать и укреплять войско.

    Феодор наморщил лоб. Войско у отца было многочисленно. Алексей Михайлович заботился о нем. Тут его советчиками были Артамон Матвеев и иноземцы. Глядишь, побили поляков, и крепко побили. Отобрали у них некие земли, которые, впрочем, в старинных хрониках и летописях числились под Русью.

    — «Мудрый правитель должен сам себе создавать врагов, дабы побеждать их и тем самым укреплять свое величие и силу». Это очень важная мысль, Федя. Ежели сиднем сидеть и ничего не предпринимать, то тебя сочтут за слабого. Угрожать, угрожать, угрожать и действовать. Идти войной на супротивника.

    Царевич пожал плечами. Это была для него странность. Как это, ни с того ни с сего идти воевать соседей. А если ты с ним в дружбе и согласии?

    — Все едино, — отвечал князь Василий. — В государственных делах не может быть согласия и дружбы. Непрестанно держи ухо востро: сосед вроде добрый, а сам норовит тихою сапой у тебя кусок земли оттяпать. Разве не так? Шведы, прусаки, поляки, турки, татары — разве ж можно со всеми ими жить в согласии. Да они только и ждут; как ты оплошаешь, и мигом налетят и ухватят лакомый кусок.

    Феодор хлопал глазами. Похоже, он был несколько обескуражен этими советами.
— Быть царем сильным и справедливым — великая наука, — князь проговорил это вкрадчивым тоном.

    — Рази ж я, не понимаю, — со вздохом отвечал царевич. — Трудно, тяжко мне придется. Не ощущаю я в себе талану, право слово.

    — А вот как сядешь на престол, так талан и явится, — заверил его князь Василий.

    Феодор отрицательно помотал головой. Князь Василий поспешил его успокоить:

    — Вокруг твоего батюшки, великого государя, дураков много: дураки так и льнут к власти, понимая, что власть есть сила, за которой они дурость свою могут укрыть. А вот что Макиавель, сей мудрый правитель, советует: «Об уме правителя первым делом судят по его приближенным. Ежели они, способны да умны, стало быть, и сам правитель мудр». Еще он почитает преданность важным свойством.

    — А ты предан мне, князь Василий? — неожиданно спросил Феодор.

    — Неужли ты усумнился? Я предан и тебе и батюшке твоему, великому государю. Да и как иначе? Судьбою, всеми своими корнями я с Милославскими связан. И отступу никакого нету. Неужто я предамся Нарышкиным, худобе этой. Они долго не продержатся, — уверенно заключил он.

    — Нет, князь Василий, ошибаешься ты, — неожиданно возразил царевич.

    — Батюшка души не чает в царице своей. Его от нее не оторвешь. Я вижу. А за нею и все Нарышкины в случае. Эвон как он их всех обласкал, сколь щедро маетностями наделил. А Артамон — собинный друг царский, как он присоветует, так батюшка и поступает.

    — Милославские — сила. Сколь их много против Нарышкиных-то! Да вас двое, наследников, царевичей — ты да Иван.

    А про себя подумал: оба хилы, оба немощны, не жильцы на белом свете. Особливо Иван — этот вовсе придурок, вЕками прикрытый.

    Прошло едва два месяца, как преставился Алексей Михайлович, а уж Наталья Кирилловна осмелела да князю Василью Голицыну отдалась со всею своей вдовьей страстью.

    — На овдовевшую мачеху Наталью Кирилловну уповаю, — признался Феодор. — И на тебя. Сказывают, она у тебя в полюбовницах, верно это? Да ты от меня не таись, князь Василий, быть тебе в собинных другах у меня.

    — Наталья Кирилловна — умна, слов нет. — Князь пытался уйти от прямого ответа. — Ум у нее мужской, сила и решимость. Она первая среди царских вдов.

    — Батюшка тож ее отличал, — заметил молодой царь. — Удалась, говорит, Наталья Кирилловна, истинная медведиха, не зря так нарекли. Так ты, князь Василий, так и не ответил: в полюбовниках она у тебя?

    Ох, не хотелось князю Василью говорить о том впрямую, однако видел: придется признаться. Иначе в собинные други не попадешь. И ответил:

    — Любовь меж нас… Какова — про то умолчу, и сего призвания довольно.

    — Сильно ты ее возлюбил? — не отставал Феодор.

    — Открыто тебе скажу — сильно. Обидно, что неможно нам соединиться пред алтарем. Против правил сие. Вот и приходится утайкою любиться.

    — Э, князь Василий, всем о том ведомо, — махнул рукою Федор. — Бог даст, обойдете установления эти, соединитесь.

    — Нет, Федя, от дедов, от Рюриковичей идут сии установления и превозмочь их никто не мог.

    — Даст Бог, превозможем. Дай только в силу войти…

    Царь Федор Алексеевич оборвал фразу, словно бы застеснявшись. Но князь его понял. И подумал про себя, что посулы Федора, еще не добравшегося до настоящей власти, мало чего стоят. А и доберется — осмелится ли? Начнет поход противу Нарышкиных — они опасны, хоть и малочисленны. Опасны, хоть и выскочки — от некоего караима Нарыша корень свой ведут.

    Как-то князь Василий Голицын сказал вдовствующей царице Наталье Кирилловне:

    — Умалились ведь, Милославские. А бранденбургский Петр [Исаакий (Фридрих Петер Гогенцоллерн)] подрастет, войдет в силу и вовсе сведет вас на нет. Братья-то Милославские хворы, в чем только дух держится. Феодор еще гож, да тоже с изъянцем. Ноги у него пухнут.

    Наталья вздохнула.

    — Ума не приложу, как Федю укрепить. Иноземные доктора мазали его мазями вонючими, да велели ноги в конской моче держать. Опосля мочи вышло ему облегчение да ненадолго. Коровью мочу тож испытали. Все едино.

    — Я более всего бранденбургского вы****ка опасаюсь, — сказал вдруг князь Василий. — Сила в нем с малолетства пробивается.

    Глаза Натальи блеснули недобрым блеском. Князь Василий внимательно поглядел на свою полюбовницу и понял, что она что-то задумала.

    — Порчу на него наслать надобно — вот что. Есть у меня людишки, глаза недоброго. Могут они наслать. Сглазить могут.

    — Это, голуба, с умом делать надо. Так, чтоб комар носу не подточил. Велик просмотр, велик и риск. В монастырь тебя ввергнут, вот что.

    — А я что, проста? Нешто я не понимаю, сколь тонкое это дело?

    — Греки ко мне захаживают. С ними надо совет держать, — как бы про себя молвил князь Василий.

    — А что греки?

    — Они книжники. В разных странах и на разных языках магические науки превзошли. У них и книги Гермеса Трисмегиста есть — великого демонолога.

    — Будто у тебя этого Гермеса нету? — усомнилась Наталья.

    — То-то что нет.

    — Эвон у тебя сколь книг-то. Сотни. Отчего не завел?

    — Не попадался. Редкость это. По-латыни писано, на греческий перекладено. Там заговоры разные, сожигание трав и волос и прочая нечистота.

    — Слыхала я, про черную эту магию, про демонские заговоры, ими наши колдуны да чернокнижники, небось, тоже владеют.

    — А Бога ты не боишься, Натальюшка? — неожиданно спросил князь Василий.

    — Высоко он, — задорно отвечала она, — чать, из-за облак не разглядит. А то мелки мы для него, не более мурашей. Копошимся, а что, зачем — не разберет. Я так думаю, молитвы наши до него не долетают — ветром их разносит.

    — Верно ты, думаешь, умница. Богу не до наших мелких дел, — поддержал ее князь. — С греками мы сойдемся. Тут у них великий знаток языков объявился, не токмо европских, но даже и азиатских, некто Николай Спафарий. Правда, он в сплотке с Артамоном, у него пропадает. Но, случается, заходит и ко мне — книжник. Почитай, все превзошел. Я с ним потолкую.

    — Сделай милость, князинька.

    — Через поцелуй готов.

    — Не единым, а многими тебя награжу. Чувствительно, а еще запросишь — отказу не будет.

    — Запрошу беспременно. Еще и большего.

    — Токмо не здесь. У тебя князь.

    — Согласен.

    Спафарий был нередким гостем у князя Василия Васильевича Голицына. Их сближала любознательность: грек был старше, опытней, бывалей — успел обойти полсвета, учился наукам и в Италии, и в Царьграде; из этого кладезя князь черпал не только знания, но и полезные слухи: Спафарий был из стана Матвеева.

    Трисмегистово универсальное учение, содержавшее решительно всю каббалистическую, астрологическую и алхимическую премудрость, заключалось в толстенном фолианте на греческом языке, ибо греки почитали его отцом всех наук.

    — Нет, любезный князь, — отвечал Спафарий, — у меня нет этого сочинения — его вес слишком велик, а я странствователь и, не в состоянии таскать за собой столь великую тягость, этот свод устарелых премудростей, которые мне никогда не понадобятся. А зачем он вам?

    — Меня интересуют кое-какие старинные рецепты, — уклончиво отвечал князь.

    — Этот труд есть у Артамона Сергеича. Я могу позаимствовать его на время.

    — Сделайте одолжение. Только… — и князь замялся.

    — Что вас смутило? — поинтересовался Спафарий.

    — Я бы очень просил вас не сказывать почтенному Артамону Сергеичу, кому понадобилась сия книга.

    — Да, разумеется, — пожал плечами Николай.

    — Он щедр и не любопытен. К тому ж я сам не прочь заглянуть в некоторые главы, где толкуется об египетских богах.

    — Я вам буду чрезвычайно обязан. И не премину отплатить вам любою услугой. Притом надеюсь на вашу скромность.

    — Вполне можете на меня положиться, — отвечал Спафарий.

    Князь, получил, наконец увесистый фолиант. И среди великого множества глав и рецептов он отыскал те, которые могли быть полезны вдовствующей царице Наталье в ее предприятии.

    «Среди всех растений, которыми дьявол пользуется для извращения чувств, — читал князь, — нижеследующие занимают первое место. Некоторые из них обладают свойством вызывать глубокий сон, другие же усыпляют лишь слегка, но при этом они повреждают и извращают чувства так, что субъект и во сне, и наяву видит необычайные вещи, невидимые для нормального человека». Далее приводился список этих веществ. Важное место занимали в нем корень белладонны*, кровь летучей мыши или удода, вех ядовитый, и все в таком роде.

*) В названии отчётливо слышатся итальянские нотки, даже если не знаешь этого языка.

    Белла-Донна буквально переводится как "прекрасная женщина". И это при том, что всё растение чрезвычайно ядовито, от корней до ягод.

    Свойства белладонны известны издревле, что отразилось в некоторых других её названиях: сонная одурь, бешеная ягода, бешеница, ведьмина трава и др.

    И это неспроста - алкалоиды в составе нашей травки, а проще - яды, действуют на организм человека весьма негуманно.

    Сколько людей было отравлено зельями из белладонны, включая королей и прочих власть имущих!

    А сколько народу травилось и травится, отведав привлекательных сочных ягод, внешне немного похожих на дикую вишню! Употребления пары таких плодов ребёнком бывает достаточно для летального исхода.
 
Ягоды белладонны. Фото взято из открытых источников.

    Но, как говорится, всё дело в дозе. Травники, знахари и прочие ведуны к подобным сильным травам всегда испытывали интерес и готовили на их основе препараты широкого спектра назначений.

    Вернусь к названию. Так от чего же столь опасную траву назвали "прекрасной женщиной"?

    А дело вот в чём - в средние века дамы закапывали сок растения себе в глаза, что повышает глазное давление и расширяет зрачки, делая взгляд особенно проницательным и неотразимым. Так действует алкалоид атропин в составе растения.

    Правда иногда такие процедуры приводили к ослаблению зрения, а то и к слепоте. Но красота же стоит жертв?))

    Получив чарующий взор, дамы не останавливались на достигнутом. Втирая сок растения (или ягод, по некоторым источникам) в кожу лица, прелестницы приобретали "естественный румянец".

    Такое наружное применение тоже нельзя назвать безопасным. Недаром, на основе белладонны, белены, дурмана и ряда других ингредиентов делалась, так называемая, ведьминская мазь, предназначенная для полётов.

    Женщины, считающие себя ведьмами, натирались такой мазью и впадали в изменённое состояние сознания, в котором они ощущали себя летящими. Этаким образом дамы "посещали" ведьмины шабоши.

    Происходило это обычно в вальпургиеву ночь, на 1 мая (в поверьях германских и скандинавских народов).

    Считалось, что белладонна принадлежит Сатане, который ухаживает за ней в свободное время.
И единственный момент в году, когда он точно занят подготовкой своего культурно-массового мероприятия, это ночь с 30 апреля на 1 мая. Только в этот день можно заготовить белладонну.

    Таким образом красавка помогала женщинам почувствовать себя ведьмами. В то же время "святая инквизиция" применяла её для выявления тех самых ведьм.
Женщин заставляли выпить напиток с белладонной на допросах и они рассказывали всё, что требовалось.

    Уже перед костром, из целей гуманизма, некоторым "ведьмам" давали выпить это зелье для притупления боли.

    В общем, очень полезная травка, особенно женщинам

    Это было не совсем то, что нужно, но воспользоваться имело смысл.

    Рекомендовалось еще призвать хульного беса и приводился заговор на него.
Рецептов было множество, и большинство их не внушало князю доверия. Кроме того, он не обладал ни опытом, ни знаниями для их составления. Надобен был человек поднаторевший, колдун. А где его взять, мудреная книга не давала ответа.
Нет, это не мужское дело, решил князь. Тем паче, в сношениях с дьяволом господствуют женщины. И в Черной мессе, которую служили поклонники Сатаны, алтарем для них служил живот голой женщины. На него ставилась чаша со освященным причастием, между грудей теплилась свеча. «Айе-Сарайе! Айе-Сарайе!» — вопили поклонники Сатаны, а потом предавались свальному греху. Притом женщина-алтарь отдавалась всем жаждущим.

    Нет-нет, пусть этим занимается вдовствующая царица. У нее множество связей среди женщин, которые наверняка участвуют в шабашах, летая туда на метле или кочерге.

    Свои соображения он высказал Наталье. Она обвинила его в малодушии. Князь защищался:

    — Я ни разу не вступал в сношения с черной силой, у меня нет опыта, душенька. Среди твоих женщин наверняка найдутся ведьмы. Ты сама говорила, что знакома с некоторыми, которые могут навести порчу. Я тебе прочитаю, что говорится здесь о порче, и ты сразу поймешь, что я не гожусь для такого рода дел. Вот: «Порча, или Энвольтование, — вред, причиняемый магическим путем. Злая воля, действующая на элементалов, или эгрегоров зла, путем заклинания, подкрепляемого магическими приемами. Существует много способов порчи: колдун придумывает приемы сообразно обстоятельствам. Наиболее употребительные при помощи вольта, гоги, завязки (егильет)…».

    — Я понятия не имею, что это за приемы, слова какие-то незнакомые. Значение их спрашивал — никому неведомо.

    — Греков спрашивал?

    — Вестимо. Самый осведомленный из них, Спафарий, пожал плечами: не ведаю, говорит. Займись, займись, матушка, раз уж ты взялась за это дело, проникни на ведьмину кухню, выведай, посули ей дорогой подарок.

    — Слаб ты, князинька. Твое дело — советы подавать. А мы, бабы, будем дело делать. Ваше дело — война, наше, бабье, — тайная битва.