Как Михалко собаке по зубам хлестнул...

Крепко сжало деревню Обериха в свои объятия северное утро. Пуховый снег, что падал всю ночь, накрыл дома своим белым покрывалом аж в полметра толщиной. Бабушка Марья, жившая одна, и не часто выходившая из дому, решила после такой непогодушки не ходить на колодец и наставляла самовар прямо из снега, что черпала со своего крыльца ведром на веревке. Дома, стоящие в ряд друг напротив друга, разделенные широкой улицей, выглядели, словно белые холмики, из которых поднимались столбы дыма, показывавшие, что внутри еще теплится жизнь. В тех домах кружились дымки шающих лучин в перемешку с запахом печеной картошки, соленых огурцов и квашеной капусты. На улице же воздух не пах ничем, а наоборот был прозрачен и даже отдавал какой-то синевой, так что каждый вдох казался проглоченным кусочком льда, заставлявшим стариков покряхтывать. Молодым же было все нипочем; и снег, и холод - все было в радость.

Детвора, одетая в поношенные, заплатанные фуфайки и валенки, высыпала на улицу. “Айда гулевать, Михалко!- кричали ребята мальчику лет десяти, что нес в дом большую охапку березовых дров. - Сейчас наношу дров и выйду!”- отзывался он. “Давай быстряя, догоняй, мы в Бушуиху, в клуб сбираиси! Прихвати с собой чаво…”,- звучали звонкие голоса ребят.

А дело было все в том, что в субботние вечера в Бушуиховском клубе, сбирался народ - и стар, и млад; мужики играли на гармошке, дед Пантелей рассказывал захватывающие небылицы, а бабка Нюра, чьи дети погибли еще в Первую мировую, дарила уют, разнося пришедшим  ароматный чай. Нередко ребятам доставалась и по баранке, по здешним местам, подарок щедрый. 

Путь в Бушуиху лежал через деревню Низовка, в которой время от времени тамошний мельник Рыжий, так прозвал его народ, спускал с цепи свою суку - Лютню - помесь немца с кавказской овчаркой.  “Эх, и люта псинка”, - говаривал он, кидая ей свежие кости со шматками мяса. И вправду, собака была под стать хозяину - любила поесть и не любила людей, особливо детей, коих по наитию у мельника тоже не было.

Покусала эта собака многих, и мужики уж давно бы, как в русской глубинке называется "наладили бы ее" , но боязнь того, что кто-то выдаст мельнику убивца его собаки, останавливала их. Ведь это было равносильно тому, что обречь свою семью на голод, потому как мельник, узнав о расправе, не дал бы  ни работы, ни зерна, ни муки, а этого никому не хотелось. Так и жили все - в страхе, терпении, ходили с батогами, а по вечерам так и вообще старались не выходить из дому.

Под подшитыми валенками ребят скрипит снег, словно в непролазную лесную рощу забрел ветерок и решил поиграть на их изссохшихся лапах . Ребята идут вдоль деревни, нарушая спокойствие зимнего утра своими шумными играми и веселыми перекриками. Кто-то из детей несет палки, кто-то батоги, один даже исхитрился и утащил из дому пастуший кнут. А Михалко шагал с металлическим прутком в руке, ловко помахивая им, как дирижер палочкой, успевая срезать верхушки с ледяных глыб, торчащих у придорожья.

 - Почто, Мишук, овечий тулуп-то надел? - спросил соседский мальчонка Михалко. -  Ведь Лютня к тебе первая и подбежит.
 - Что было - то и надел, - ответил ему Михалко, стесняясь сказать, что ничего друго одеть-то и не было.
 - Не переживай, я его защитю,- ответил Сережака, парень на две головы выше Михалко, и, посмеиваясь, перекинул из руки в руку кол с вбитыми в него коваными гвоздями.

Сережа был уважаем среди ребят в первую очередь за свою физическую силу, высокий рост и частые истории про то, как он пособлял забивать скотину своему отцу, и, будто бы быка у тетки Тони забил он сам, вдарив ему сначала обухом топора промеж рогов, а затем, закончив дело дедовым стилетом.

 - Ну, а що, если в ногу энтот мельниковский волкодав вцепится? Шо делать будем, ведь не убегешь ведь? - спросил веснушчатый, сутуловатый парняша. В его интонации читался неподдельный страх.
 - Ему Михалко свою проволочину задарит, да ты пол валенка; авось помусляет, да  и отпустит, - подшучивал над всеми местный смешило Панко.
 - Нее, будем бить, - веско отрезал словцо Сережа, поправляя отцовский офицерский ремень, надетый поверх почти новой фуфайки.

Зайдя в деревню Низовка, шутковать ребята друг с другом перестали. Деревенские дома выглядели запущенными и угрюмыми: занавески плотно задернуты, словно жители боялись лишний раз привлечь к себе внимание. Тишина висела в воздухе, нарушаемая лишь завыванием холодного ветра и отдаленным блеянием скотины.

 - Почто замолчали-то? - произнес сутулый парнишка только от того, чтобы ему самому не было так страшно.
 - А все шутки по дороге растеряли - карманы-то дырявые, на обратном путе соберем,-  отвечал ему Панко вполголоса.

Ветер хозяином прогуливался по главной улице Низовки, пронизывая детей своим холодом до самых костей, напоминая им, что стужа в здешних местах безжалостна.
 - Ох, и колотун-то какой! Не возвернуться ли нам домой? - предложил Пашук, с не свойственной для него померкшей улыбкой.

В этот самый момент из-за угла ближайшего дома выскочила собака - злая, с искаженной дикой гримасой. Глаза ее сверкали режущим блеском. Она бросилась так, будто заранее подстерегала их, коварно таясь за углом дома. Это была Лютня. Она мчалась по дороге, вырывая из под лап комки снега, в ее движениях читалась дерзкая надменность хозяйки этой деревни. Ее рычание разрывало воздух, будто заранее оповещая детей о том , что иного развития событий быть не может, а случится только то, что нашептал ей злой дух.

Жертвой своей она избрала самого большого из ребят - Сережу; возможно, потому что он первый поравнялся с домом, быть может, потому что он был самым высоким. Но все явственно ощутили, что еще пара собачих прыжков, и, она вцепится в его лицо или фуфайку. Подросток тоже почувствовал это и успел сделать полшага назад, где ощутил плечо товарища - это был Михалко. Сергей сделал подлость, которую никто ему не смог простить до самой старости - он схватил Михалко за овечий платанный тулупчик, дернул на себя и закрылся им, словно щитом. Мельниковская волкодавка слету врезалась в Михалко и вгрызлась в его старый овечий тулуп. Ребята врассыпную разбежались. Убежал и Сережка, бросив свою палицу с коваными гвоздями.

Собака, рыча в легкую, таскала по снегу щуплое тело Михалко, вырывая клочки шерсти из тулупа. Когда Лютня набросилась на ребенка, он не отпустил свой металлический прут, а наоборот, терпя боль, ведь собака прокусила его до кожи, еще сильнее стиснул прут в своей руке. Улучив момент, когда она в очередной раз выдрала клок из его тулупа и хотела было снова вгрызться в него своими клыками,  он со всего маху и силы, что позволяла жилистая его рука, наотмашь хлестанул по собачьей открытой пасти.

Михалко услышал звук сломавшихся собачьих зубов и тут же вой, больше похожий на стон раненого зверя. Лютня убегала, несколько зубов ее были выбиты, нижняя челюсть сломана. Лицо ребенка жег холодный снег, тающий на его раскрасневщихся щеках; на груди и у шеи теплом вытекала из укусов кровь.

“А я-то уж думала, что тебя доедят, -  услышал Михалко слова старой бабки,  вышедшей из соседнего дому с вилами. - Я уж хотела было ей в бочину тыкануть, но ты сам справился... Молодец! а товарки-то твои разбежались.”

Собрав окровавленной рукой собачьи выбитые зубы в свой кулак, Михалко смело шагал по деревне. Он чувствовал, как на него с восхищением из окошек смотрят взрослые и дети. Эти пару минут, проведенные в схватке, открыли в нем не столько понимание, сколько чувствование человеческой сущности перед лицом суровой действительности.

Теперь он ощутимо чувствовал в своем сердце, что каждое мгновение неудачи, несчастья, насмешки, предательства, даже укус зверя и мгновение боли - есть не более чем звенья цепи этой жизни. Человеку самому нужно отыскивать в себе волю, чтобы  преодолевать силы, вступающие с ним в противоборство, противостоять им в лице людей и страшных ликах природы, несмотря на страх и боль. В сегодняшней схватке Михалко не только повзрослел, но и встретился с неизбежной реальностью борьбы внутри и вокруг нас.

“Цепь гремит, да не рвется”,- сказал сам себе Михалко и еще крепче сжал в своем жилистом кулаке сучьи зубы.

С того случая Лютня не кусала и не кошмарила никого в той деревне - нижняя челюсть собаки долго не сросталась, и мельник пристрелил её.