Дед

- Дед! Дед! Там Макс на дерево залез, а слезть не может! Санька там остался, а я к тебе пришла. Сними его!
- На какое дерево?
- Не знаю!
- Вот, учишь вас, учишь! А вы елку от березы отличить не можете.
- Дед! Какие елки? У нас в саду елок нет! И на нее Максим бы не полез! Она же колючая!
- Хорошо! Что тут ума бы хватило! – Василий усмехнулся в усы. - И что твой братец теперь там делает? Слезть-то хоть пытается?
- Плачет!
- Не мужик!
- Дед, ты чего?! Он Сашку там держит на ветке. Тот чуть не свалился! Испугался и ревет. А Максим с ним вместе. Чтобы Сашке не так стыдно было!
- Ладно, пойдем спасать твоих братцев! Сначала спустим их на землю, а потом я им всыплю как следует.
- Лозинкой?
- Можно и ею. Помогает. Потому как, если не умеешь по деревьям лазить, так и не берись! Лезь с умом, пониже, чтобы всяким старцам не пришлось за тобой по лестницам прыгать.
- Деда…
- Ась?
- А давай ты Максима не будешь наказывать? Хочешь… Меня можно лозинкой…
- Что это вдруг?
- Ну… - девочка замялась. – Мне его жалко… И Сашку… Они же мальчишки! Что с них взять?!
- Моя ты родная! – Василий подхватил на руки внучку.
Рослый, кряжистый, как хороший дуб, он был все еще силен, несмотря на то, что по его же собственному выражению, «дорога была уже готова». Только, как тут куда соберешься или уйдешь, когда такое творится? Когда порядка в мире нет, да и в семье не густо? Сына Василий на ноги поднял, да в люди вывел, а толку? Нет его давно рядом. Сгинул где-то на Севере, уехав на заработки, и с тех пор единственная весточка, которая пришла от него – это Максим. Какая-то чужая, незнакомая женщина привезла мальчика, передала Василию письмо от сына, торопливо и бестолково написанное, папку с документами на ребенка, и укатила восвояси, не пожелав больше ничего объяснять.
Письмо тоже ясности не добавило. Сын писал, что мальчик, скорее всего, его ребенок. Что оставить его на произвол судьбы не смог, и потому принял такое решение. Мать его куда-то уехала, не оставив ни адреса, ни обещания, что когда-то вернется. А как работающему мужчине, да еще такому, кто в разведках пропадает в тайге неделями, заботиться о трехлетнем пацане? Да никак! Вот и решил отправить туда, где присмотр будет.
Василий, читая это письмо, злился так, что пару раз даже стукнул кулаком по столу.
Стол этот, крепкий, основательный, сделал когда-то его отец. Он был хорошим мастером-краснодеревщиком. Василий пошел по его стопам, и как и отец когда-то, умел и новую мебель сделать, и старую отреставрировать так, что любо-дорого было посмотреть. Особенно любил «сотворить» хороший стол, представляя, как будет собираться за ним семья заказчика. Хорошо помнил, как отец говорил ему:
- Хороший стол, сынок, это середка дому и половина успеха во всех семейных делах. Только надобно, чтобы не стоял он попусту. Чтобы собиралась за ним семья, да не один раз в день. Сядут все вокруг, посмотрят в глаза друг другу и жить легче станет. Или не станет, если какой камень за душой припасли. Тут уж как получится. Только, знаешь, какое дело? Когда вот так за столом сидишь, а родные рядом, долго камень тот за пазухой не потаишь. Рано или поздно голову поднять придется и в глаза, что напротив маячат, взглянуть. А там уж как пойдет. Если есть добро в семье, да люди родные, — все и сладится. И прощение, значит, выйдет, и покаянию место будет. А если нет… Тут уж не семья, получается. Чужие люди… А с них что взять? Ничего никому не должны и не обязаны. Бездомовники.
Читая письмо сына, Василий как раз отцовы слова и вспомнил. Бездомовник… Вот кем стал его Славка. А ведь умный был! Задачки как орехи щелкал, да и вообще учился хорошо. Мать гордилась им. Все мечтала, что при должности будет, да рядом. А он свой путь выбрал.
- Я дороги буду строить, мам. Железные дороги! Первый пройду там, где потом рельсы лягут. И буду знать, что, когда поезда помчатся через леса да поля, в том и моя заслуга будет. Плохо?
- Хорошо, сыночек. Но ты же далеко будешь… От нас с отцом далеко…
- Мам! Ну не могу же я всю жизнь за твою юбку держаться? Неправильно это.
- Прав ты! Прав, конечно... А только сердце все равно плачет. Зачем так далеко от нас собрался?
Вячеслав обнимал мать, утешая, а сам мечтал о том дне, когда его мечта явью станет. И добился этого.
Институт окончил, получил распределение и уехал. А Василий с женой решили, что еще достаточно молоды, чтобы завести второго ребенка. Сын-то у них получился ранним. Только-только школу окончили и поженились. Еле дождались. Столько лет за одной партой просидели, друг на друга глядя… В армию Василий уходил уже с кольцом на пальце.
А потом Славик родился. И радости предела не было. Сын…
Вот только у жены со здоровьем что-то не заладилось. Как ни мечтала она еще дочку родить, а все никак. Горевала, конечно, плакала в подушку по ночам. А он, что сделать мог? По врачам ходил с ней, утешал, а дать того, что так ждала, был не в состоянии. Пару раз даже предлагал взять ребенка на воспитание, но жена была против.
- Свою хочу, Вася. Не надеюсь на сердце. А если не смогу принять чужую? Тогда как?
С годами жена стала мягче, спокойнее, и, когда сын уехал, робко завела разговор на давно забытую, казалось, тему:
- Вась, как думаешь, а если сейчас нам какую сироту пригреть?
- Ты ж не хотела?
- Да то когда было?! Пусто в доме… С работы иду, а ноги не несут. Только и держит то, что тебя увижу. Как думаешь, дадут нам ребенка?
- А почему нет? Мы вроде с тобой вполне приличные люди.
Девочка, Анечка, появилась в их доме спустя год после этого разговора. Судьба, в которую Василий никогда особо не верил, распорядилась странно и по-своему. Им не пришлось идти в детский дом за своей дочерью. Соседка, подруга жены, получила травму на производстве и спасти ее врачам не удалось. Она была матерью-одиночкой, и Анечку, дочь ее, конечно, во дворе знали все. Девочка была умненькой, вежливой, воспитанной, и никому в голову не приходило попенять ее матери на то, что ребенок растет без отца.
Вот только после всего случившегося, оказалось, что родни у Аниной матери нет и шестилетний ребенок остался один как перст на всем белом свете.
Василий с женой долго не думали. Оформили документы и забрали Аню. Славик, приехав в отпуск, дернул Анюту за косичку:
- Привет, сестренка! Кто обижать будет – только свистни! Поняла?
Аня молча кивнула.
- Мам, с ней все в порядке? – вечером, когда Анюта уже спала, спросил Славик у матери. – Странная она какая-то. За весь день и двух слов не сказала.
- По матери скучает, сынок. Маленькая же еще совсем. Она и со мной все больше молчит. Подойдет, сядет рядом, щекой к моему плечу прижмется и молчит… А у меня аж сердце заходится, так жаль ее…
Любви в семье Василия хватило на то, чтобы Анюта отогрелась. Матерью она его жену, Любу, не называла, но любила, и это было видно. Любаша расцвела, похорошела, чувствуя в себе новые силы. А Василий тихонько любовался на обеих, боясь спугнуть свое счастье.
Анюта выросла, вышла замуж, и Люба с Василием стали бабушкой и дедом. Сначала родилась внучка, потом внук, и хлопот стало так много, что Люба едва успевала сделать что-то по дому. Как же! Дочери ведь помощь нужна!
Все шло своим чередом, пока в доме не появился Максим.
Что тогда сломалось, что не срослось – Василий поначалу даже не понял. Но Люба мальчика не приняла.
- Не похож он на Славика. Ничем. Ни лицом, ни повадкой. Вот у Анюты сразу видно – ее дети. Как сядут, как встанут, как ведут себя. Яблочко-то от яблоньки, Вася, далеко не падает. А Максим не наш!
Впервые это услышав, Василий даже дар речи потерял. Как это?! Как его Люба может такое сказать? Да что там, сказать – подумать!
- Ты меня не неволь, Васенька. Если нет ничего на сердце к этому мальчонке, так я ж не прикажу себе… Нельзя заставить любить, понимаешь ты или нет? Как бы я ни старалась – не выйдет! Чужой он для меня!
- Аню ты приняла… - только и сказал в ответ Василий, а потом с неделю не разговаривал с женой.
Это был первый серьезный разлад, случившийся между ними. Оба страдали, но и поделать ничего с собой не могли. Люба считала, что права, потому, что невозможно заставить себя принять кого-то, если сердце не лежит. Она же делала все, что могла: ухаживала за мальчиком, забирала из садика, готовла ему то, что нравится, жалела, если вдруг поцарапался или коленку разбил. А остальное… Анютиных детей к себе прижмешь и чувствуешь, как сердце заходится. Родные… И Сонюшка, и Саша. А тут… Люба и сама себя не понимала. Мальчишка брошенный, никому не нужный, а вот поди ж ты… Пожалеть, как надо, не получается почему-то…
У Василия мысли были другими. Он вдруг понял, что, в сущности, очень мало знает о той, с кем прожил бок о бок почти всю жизнь. Ведь всегда считал Любу доброй женщиной, а оно вон как вышло… Сомневается, что Максим от Славика? Да ради Бога! Но это ведь просто ребенок! Маленький, перепуганный, потерянный. Никому не нужный…
Развязка ссоры случилась раньше, чем оба были к ней готовы. Детвора, что-то не поделила, и Максим дал по шее своему двоюродному брату. Саша обижал Соню, а Макс решил вступиться.
Люба прибежала из кухни сразу. Как только услышала плач внучки.
- Ах, ты!
Полотенце взметнулось над ее головой, и Максим недоуменно поднял глаза на бабушку. За что?!
Но разбираться Любе было некогда. Она дернула мальчика за руку:
- Иди в угол! Подумаешь над своим поведением! Нельзя девочек обижать!
- Я не обижал!
- Слушать ничего не хочу! Соня плачет, а ты мне доказываешь, что не обижал?! Марш, я сказала!
Василий, вернувшись домой с работы, застал странную картину.
Соня сидела в углу рядом с Максимом, что-то рассказывая. А Макс, уткнувшись лицом в колени, даже не смотрел в ее сторону. Люба сердито громыхала посудой на кухне, а Саша слонялся по комнате и ныл:
- Хватит! Я тоже к вам хочу!
- Нет! – Соня была непреклонна. – Мы на тебя обиделись!
Впервые стол, собрав за собой всю семью, не стал поводом для примирения.
- Что стряслось? – Василий отложил ложку и посмотрел на внуков.
- Да ничего, Вася! Ешь! Дети же! Максима я уже наказала, и он все понял. Чего уж теперь? – Люба поставила перед Максом тарелку, но та так и осталась нетронутой.
Василий покачал головой.
- А то я не вижу! А ну, дети, кыш из-за стола! Нам с бабушкой поговорить надо!
- Остынет же все! – возмутилась было Люба.
- Ничего. Подогреешь.
Голос мужа не сулил ничего хорошего и Люба присела на Сонино место, которое было рядом с дедом, проводив взглядом детей. Они выбрались из-за стола и поплелись в другую комнату.
Василий прикрыл поплотнее дверь и повернулся к жене.
- Ты что творишь?!
- О чем ты, Вася?
- Не думал я, что на старости лет придется тебя жизни учить, а оно вон как вышло. Ну что ж, видно, придется. Муж я тебе все-таки. Вот и послушай меня, жена! Максим ни в чем не виноват!
- Тебя же дома не было! Как ты можешь это утверждать? Соня плакала…
- Я не о том сейчас! Молчи! Ты уже все сказала и сделала! Когда этого мальчика к нам привезли, у него в глазах тоска была. И это я понять мог. Мать бросила, отец своими делами занят и до сына ему дела нет. Одиночество в любом возрасте страшно, а уж в таком и подавно. Но вот то, что я вижу в его глазах сейчас – мне не понять.
- И что ж ты видишь?
- Волчонок в нем просыпается. Злость появилась.
- Я же говорю! А ты не слышишь!
- Нет, Любаша, это ты меня не слышишь. Волка этого ты в нем будишь!
- Как это?!
- А вот так! Нельзя детей делить на своих и чужих! Нельзя! Да, мы его не просили, а Аню сами взяли в свое время. То было наше решение, а здесь у нас не спросили. Но Максим уже здесь! Есть он уже – понимаешь? И никуда не денется! Я не позволю! Пусть даже и неродной он мне, но если уж так получилось, что пришел в мой дом – никто его обижать здесь не будет! Не велю! Поняла меня?
Люба смотрела на мужа, чуть откинувшись в высокую резную спинку стула, и молчала. Полные руки, сложенные на груди, гладко убранные волосы, простой домашний сарафан. Все в ней было Василию любо и мило. Но сейчас он понимал – от того, что она скажет, зависит все. Будет ли еще хоть один обед за этим столом, засмеются ли дети, пытаясь ухватить последний пирожок с большого блюда. Сможет ли он еще хоть раз обнять жену свою, целуя, и не думая о том, что сердце ее больше ему не знакомо…
Люба подалась было к нему, собираясь что-то сказать, но дверь в комнату распахнулась, и зареванная Соня кинулась к деду.
- Он ушел!
Василий с Любой переглянулись, и она сообразила быстрее мужа.
- Максим!
Василий кинулся в коридор, к входной двери, но та была открыта нараспашку, а Максима уже и след простыл.
- Сонечка! Куда он пошел? – дед присел перед внучкой на корточки. – И почему он это сделал?
Соня, захлебываясь слезами, обняла деда за шею:
- Сказал, что уходит. Что не хочет, чтобы вы из-за него ругались! Сказал, что пойдет маму искать…
Люба охнула и, как была, в тапочках, побежала.
Куда и зачем, она в тот момент не думала.
Билась только одна мысль – пропал! Из-за нее! Из-за того, что оттолкнула, обидела…
Маму он пошел искать!
Малыш же еще совсем. Верит всему и надеется на любовь в этом мире… А она… Нет ей прощения! Все мать Максима судила, что та бросила ребенка… А сама? Ведь и не бросала даже… Потому, что бросить можно того, кто твой… А Максим что же? И своим не стал, и чужим не остался. Как ни крути, а бабушкой ее называл почти полгода. Тянулся к ней, угодить хотел, а она все отталкивала его от себя… Не такой! А кто – такой?! Анютка? Да, послушная была, спору нет. Но то, пока маленькая бегала. А потом? Всякое было. По ночам у окошка сколько раз Люба сиживала, ожидая, когда дочь со свидания вернется… Сколько спорила с ней, и даже ругалась, когда Аня своевольничала… И чужой ей девочка не стала от этого. Потому, что в сердце вошла, словно и была там, любимая и долгожданная настолько, что даже мысли не возникло – «не моя»… А Максим? Он был чужой… Потому, что Люба так решила. Потому, что даже шанса ему не дала. Боялась… Не его. Себя!
Только сейчас она смогла себе признаться, насколько Максим был похож на ее сына. Такой же немногословный, себе на уме. Может, потому и боялась она принять малыша, что тосковала по сыну так, что сердце становилось будто каменное, когда думала о нем. Обида на то, что уехал, оставив дом, намертво сплелась с упреком к себе – не долюбила… Не додала того, что сердце делает мягким, податливым, неспособным оторваться от родных… Не смогла объяснить, что дороже семьи ничего нет…
Вот только получается, что и сама эту истину не очень-то усвоила…
Люба металась по улицам, зовя Максима, и не знала, что Василий позвонил дочери, прося приехать, а потом кинул клич по друзьям. И скоро уже два десятка мужчин разошлись по району, ища мальчика и недоумевая, как мог пропасть ребенок в такой семье.
Максима нашли только к вечеру. Он шагал за поселком вдоль шоссе, размазывая по щекам злые слезы, которые все никак не хотели заканчиваться. Лились и лились, унося с собой обиду на бабушку и боль от того, что единственный человек, который принял его без всяких условий – дед, остался где-то там, за спиной. А ведь так хотелось вернуться! Сжать в кулаке дедов палец, нащупав старую мозоль на костяшке, колупнуть ее слегка, и спросить:
- А ты меня любишь?
Не потому спросить, что в ответе не уверен, а просто потому, что хочешь услышать еще хоть раз ворчливое:
- Чего глупые вопросы задаешь? Кого же мне любить, как не тебя?
- А Соню?
- И Соню. И Сашу. И тебя. Вы все мои дети.
- Дед, а почему дети? Внуки же!
- Да хоть правнуки! Все равно дети! Твой отец мне ребенок, а ты - ему. Это что такое получается? Что ты и мне ребенок тоже! Понял, голова садовая?
Друг Василия, который нашел мальчика, привез его домой и тут судьба вытащила еще одну карту из своего расклада, выложила ее, чуть усмехнувшись, на старый стол, и залюбовалась, точно зная, что будет дальше.
Первой Максима встретила на пороге дома Люба. Зареванная, растрепанная и уставшая, она сидела на ступеньках веранды, когда калитка распахнулась, и Максим, едва успев шагнуть во двор, чуть не оглох от ее крика:
- Господи, живой!
А потом он и вовсе перестал что-то понимать. Та, кто еще днем ругала его, обнимала сейчас так, что сбилось дыхание. И руки ее, ставшие почему-то совершенно другими, осторожно гладили его по голове и плечам.
- Цел? Ничего не болит? Максим! Не молчи, ради Бога, родной мой! Скажи мне! Ты в порядке?
И что-то дрогнуло внутри, защекотав легким перышком душу. Максим уже знал, что она существует, ведь дед не раз рассказывал о том, что именно душой человек чувствует добро.
И руки впервые потянулись сами собой, обнимая бабушку, а голос вдруг стал странным и хриплым, перестав слушаться.
- Да… В порядке…
И счастливые глаза Сони, которая прыгала рядом, хлопая в ладоши, сказали ему, что здесь его все-таки ждали…
А потом был большой стол. И бабушкины пирожки. И снова ее руки, которые нет-нет, да и касались его макушки, приглаживая непослушный вихор.
И дед… Сурово сдвинувший брови и погрозивший пальцем:
- Чтоб больше такого не было! Тут твой дом! Понял? Вот и не ходи, куда не надо!
И много еще всего будет…
И отец, который вернется, чтобы остаться уже насовсем в родительском доме. И мачеха, которая не оправдает это колючее слово, а станет матерью Максиму и будет любить его так, что даже бабушка заревнует. И маленькая сестренка, которую подросший Максим возьмет на руки у роддома, не дыша от волнения и странного какого-то счастья…
А пока…
- Максим!
- А?
- Слезай!
- Не могу! Сашка свалится!
- Я поймаю!
- А сил хватит?
- Я тебе! Постреленок! Хватит! Еще и останется! Отпускай! Вот так! А теперь – ты!
- Я сам!
- Ну сам, так сам! Слезай уже! А то сейчас бабушка придет и задаст нам!
- Дед, а дед?
- Что еще?
- А ты ее боишься?
- Кого? Бабушку? Еще как!
- Так она ж не страшная!
- Это кто сказал? Вот как будет тебе одну лапшу варить всю неделю, так посмотрим, что ты скажешь!
- Ну и что? Лапша у нее тоже вкусная! Дед!
- Ну что еще?
- А почему люди не летают?
- А кто тебе сказал, что не летают?
- Так не умеют же!
- Глупости! Есть у человека крылья, только не такие, как у птиц.
- А какие?
- Особенные. Приходит любовь к человеку, и крылья вырастают. Кто ее знал, тот их имеет.
- А ты знал?
- А как же! И сейчас знаю. И ты узнаешь.
- А я, кажется, уже…
- Так чего тогда спрашиваешь?