Глава 4

- Тебе не хочется об этом говорить. Но мы в тупике. И если продолжим в том же духе, в конечном итоге ни к чему не придём.
Я подтянула выше свой шерстяной шарф. За окном вовсю цвела весна, а в помещении всегда было чуть теплее, чем нужно. Но я никак не могла согреться.
- Что вы хотите, чтобы я рассказала?
- То, о чем больше всего боишься говорить. Твой мозг блокирует травмирующие воспоминания. И долгое время мы не затрагивали эту тему. Но сейчас пора. Пока мы не преодолеем её, дальше идти нет никакого смысла.
- Вы знаете, я мало что помню о том дне.
- Да, поэтому попробуем собрать его по кусочкам. Расскажи все, что сможешь воспроизвести. По порядку, с самого начала.
Это было сложно. Со дня аварии прошёл почти год. Почти триста шестьдесят пять дней, в каждый из которых я любыми способами пыталась вытеснить те события из памяти. А когда не вышло, воздвигла вокруг них непробиваемую броню. Теперь собственными руками мне предстояло её разрушить. По чужой просьбе. На это потребовалась вся концентрация. 
Я кивнула.
- Хорошо. Давайте посмотрим, что из этого получится.
 
Мой мозг неплохо постарался. Подчистил память, как чистят ненужные данные на старой дискете. Но я отчетливо помню запах – крови и жженого металла, помню боль и адский скрежет. Когда семь месяцев назад я очнулась в больничной палате, утыканная иглами и проводами, первой моей мыслью было: я справилась, выбралась оттуда, откуда не каждому суждено.
Ни тогда, ни сейчас я не смогла бы точно описать то, что творилось со мной. Отдаленно это напоминало глубокий сон, только без образов и видений. Меня отчаянно затягивало в глухую, бездонную пустоту. Никакой силы притяжения. Никакого тоннеля или света, о котором так много говорят. По ту сторону не было ничего. Ни эмоций, ни чувств, ни привязанностей. Ничего, за что стоило бы бороться. Но я справилась. Победила и вернулась.
Реальность отдалась болью во всем теле. Лекарства притупляли её, но туманили разум. Мысли путались. Вокруг тут же закружилась вереница лиц и голосов. Я едва различала их. Голова раскалывалась, меня мутило из-за болеутоляющих, тело безвольным кулем пригвоздило к койке. Я была уверена, хуже быть не может. Серьезная ошибка.
Мама была со мной. Несколько суток сидела рядом и держала меня за руку, наплевав на режим больницы. Медсестры предложили ей диван в комнате отдыха. Но в конце концов постелили ей тут же, на крошечной, жесткой кушетке. Мне не дали зеркала, но готова была поспорить, выглядела она не сильно лучше меня. Осунувшаяся, растрепанная, в мешковатом свитере и без макияжа. Она меньше всего напоминала ту собранную и элегантную Эллен Скотт, которую я помнила с детства. Приглушенный, но действующий здравый смысл подсказывал – здесь что-то не так. И дело не только в её внешнем виде.
Мама плакала. Опухшие, красные глаза резко выделялись на посеревшей, стянувшейся коже. Я видела её слезы лишь раз – много лет назад, когда не стало бабушки. С тех пор всё. Ни тогда, когда отец потерял работу и нам пришлось переехать на окраину, в крошечную комнату с проеденной мебелью и полчищами тараканов. Когда не хватало денег на еду, а последние накопления пришлось отдать за разбитую мной витрину. Мама стойко встречала трудности. Не плакала от усталости или обиды. Пока на мониторе тянулась кривая моего пульса, она не стала бы оплакивать меня. Случилось что-то еще. В памяти зашевелилась предательская догадка. Боюсь, я знаю, что именно.
Прошло немало времени, прежде чем Коди смог говорить и передвигаться без сторонней помощи. Половина гостей рассеялась, а вторая половина разделилась на группы, чтобы увеличить радиус поиска. Я помню влажную, зыбкую землю и накрапывающий дождь. Помню несколько падений, ободранные колени и испачканную одежду. Никогда не забуду крик Карин – жгучая смесь ужаса и облегчения.
Кейти неподвижно лежала у основания валунов, как и говорил Коди. Косые капли гнали по серому камню алые ручьи. Я чувствовала, как по пищеводу поднимается ужин. И слышала, как со свистом втягивает воздух стоящая позади меня девушка. Кейти ещё дышала. Тяжело, прерывисто, но дышала. Мы не рискнули менять её положение. Вызвали службу спасения и расселись вокруг рваным полукругом. Начался обратный отсчет.
Под конвоем полицейских нас доставили в приемный покой местной больницы, предварительно завалив бесчисленным количеством вопросов. Я слушала их вполуха и отвечала невпопад, глядя на то, как мертвенно бледную Кейти укладывают на носилки. Из полсотни гостей остались считанные единицы.
В приемном покое нас уже ждали. Полиция сообщила об инциденте родителям, и в тесном коридоре столпилась добрая половина улицы. К своему облегчению среди прочих я не увидела лица матери. Но к ужасу, обнаружила лицо отца. Он стоял чуть в отдалении и выглядел… недовольным, разочарованным? Не знаю, может всё вместе. На нем были рабочие брюки и мятая, домашняя футболка. Вероятно, одевался впопыхах. Звонок сержанта застал его врасплох.
Грязные и продрогшие, мы выстроились в одну неровную шеренгу. По одному нас вызывали в процедурный кабинет. Зачем? Кажется, в крови Кейти обнаружился наркотик. Он и стал причиной приступа. А после ей просто не повезло. Падая, она сильно ударилась головой о камни. Вряд ли Коди успел бы хоть что-то сделать.
В кабинет врача я зашла не одна. Всё это время Уэс следовал за мной по пятам, не выпуская рук и не сводя пристального взгляда. Доктор был не слишком сговорчив. Задал несколько беглых вопросов о моем самочувствии, взял кровь на анализ и велел приезжать, если вдруг почувствую себя хуже. Ни одного лишнего слова. На все манипуляции не больше десяти минут. Но я уже едва стояла на ногах. Слишком долгий день. Хотелось поскорее оказаться дома. Принять горячий душ и забраться под одеяло. Но перед этим предстояло выдержать суд отца.
Он стоял у стойки медсестры и как раз закончил заполнять документы. В качестве приветствия папа протянул другу руку.
- Уэсли, кажется? Тебя подвезти?
После того, как место праздника за черно-желтой лентой превратилось в место потенциального преступления, я не могла оставить Уэса в одиночестве. Беспокойство победило неловкость. Я ухватила его за края тенниски.
- Конечно, пап. Он сегодня без машины. Мы подбросим его.
Отец бросил на нас многозначительный взгляд, но ничего не сказал. Уэс тоже молчал, оценивая мое душевное равновесие. Вероятно, вердикт был неутешительным, и он решил, что я не в себе. И был прав. В конце концов, друг кивнул.
- Спасибо, сэр. Это было бы кстати.
Обвив мои плечи, папа уверенно зашагал вперёд, открывая двери свободной рукой. Друг превратился в тень и бесшумно следовал за нами до машины. И так же бесшумно проскользнул на заднее сиденье. Я устроилась впереди и сжала переносицу. Шумиха понемногу улеглась, и я чувствовала, как усталость давит на виски.
- Пристегнись. – Почти в унисон донеслось с двух сторон. Вновь повисла неловкая тишина.
- Без паники. Свои тридцать три несчастья за сегодня я уже собрала. – Защелкивая ремень, я потянулась к печке. Выкрутила её на максимум. – Лучше расскажите мне, что с Кейти? Она жива? Была жива, пока её грузили в машину.
Отец кивнул.
- С Кейти все будет в порядке. Рана на голове не глубокая, сотрясения нет. Какое-то время ей придётся побыть под наблюдением. Но в целом, ваша подруга настоящая счастливица. Если это уместно в данных обстоятельствах.
Я закрыла глаза. С сердца упал тяжёлый камень.
- Теперь хоть смогу спать этой ночью.
Я чувствовала, как нарастает недовольство отца. В отличие от мамы, его было практически невозможно вывести из себя. И теперь причина его злости во мне. Это пробивало зияющую брешь в моей уверенности, вытаскивая на поверхность стыд и чувство вины. Так ли нужен был мне этот побег?
Остаток пути я всеми силами старалась поддерживать атмосферу непринужденности. Перебирала аудиодорожки, болтала с Уэсом, прекрасно чувствуя при этом собственную фальшь. Папа смотрел прямо перед собой, крепко обхватив руль обеими руками. На первый взгляд он был абсолютно спокоен. Его выдавала гримаса. Подрагивающие, плотно сжатые губы и межбровная складка. Она появлялась, стоило отцу глубоко уйти в свои мысли.
Вскоре за Уэсом захлопнулась дверь, и я помахала ему на прощание. Мелькнула мысль притвориться спящей, но я сразу отбросила её в сторону. Слишком глупо и неправдоподобно. Мысленно я досчитала до десяти и решительно развернулась.
- Давай, пап. Выкладывай.
- Что?
- Как, что? Разве ты не хочешь сказать, что разочарован? Что не ожидал такого от меня?
- Ты и сама все понимаешь. – Папа отклонился назад.
- Я понимаю, что ты недоволен. Но знаешь, я не жалею. Вы с мамой первыми проявили недоверие. Я пыталась объяснить, но…
- Видимо, не понимаешь. Я не зол. Я расстроен. Мы всегда старались разговаривать, спокойно решать любые вопросы. Мы так хорошо понимали друг друга, но что произошло в этот раз? Я совсем не узнаю тебя, дочка. Сначала ты устраиваешь сцены, играешь в молчанку. После готовишь примирительный ужин, чтобы усыпить нашу бдительность. Манипулируешь, врешь, потом сбегаешь. И все ради чего? Одной, несчастной попойки в лесу?
Теперь уже мои губы изогнулись в горькой улыбке. Они так ничего и не поняли.
— Это был день рождения. Моей лучшей подруги. Её последний день рождения с нами. И он очень много значил для меня. То, что произошло сегодня – роковая случайность. Стечение обстоятельств, на которое никто из нас не мог рассчитывать. Но все закончилось относительно благополучно.
- Как ты думаешь, что я почувствовал, когда среди ночи мне позвонил полицейский? Знаешь, они предпочитают не вдаваться в подробности. А когда увидел пустую комнату и открытое окно и убедился, что это не ошибка или чья-то злая шутка? Я так до конца не понял, в каком именно состоянии увижу тебя.
Я не нашлась, что ответить. Как я могла предположить, что почувствует отец, если в самых худших мыслях не планировала оказаться в компании санитаров и полиции? Отец огорченно ударил по рулю руками.
- Очевидно, мама была права. Зря я вообще ввязался в спор с ней.
- В чем она была права?
- Мой кредит доверия к тебе слегка преувеличен. Пока ты до конца не осознаешь возможные последствия своих решений.
Я опешила, словно получила оплеуху. Открыла и закрыла рот. Мой главный друг и единственный союзник только что официально отрекся от меня. И как? Поддержал то, с чем мы вместе боролись все эти годы. Согласился с диктатурой. Может я и впрямь получила посщечину, только не заметила этого?
Впереди замигали указатели. Мы приближались к «запретной зоне» Фоксдейла – бедным кварталам, застроенным покосившимися хижиинами и трейлерными парками. Трагичная история. Именно в этих местах много лет назад обосновались коренные жители города. Здесь пролегала центральная улица и кипела жизнь. Местные занималлись сельским хозяйством, собирательством и торговлей. Жили мирно, даже не подозревая, какие лакомые земли заняли.
В школе нам преподносили эту легенду как безрассудный и поучительный акт борьбы с индустриализацией. В ходе множественных междоусобиц и притеснений, город заняли новоприбывшие. Вырубили леса, рассыпали однотипные улицы и постройки. Воинственному меньшинству же выделили территорию, соразмерную с габаритами одной деревушки. И в качестве наказания за неповиновение отрезали любые пути сообщения с остальным городом. «Коренным» запрещалось посещать любые общественные заведения, их детей не допускали до занятий в школе. Медицинская помощь оказывалась в самых крайних случаях. Но вряд ли они пользовались этим правом.
Встретить подобный район случайно было практически невозможно. Как и много лет назад местные жители предпочитали тесно слиться с природой. В какой-то момент дорога сужалась в песчаную, проселочную тропу и терялась в густой листве. В этих местах она редела, обнажая обжитую опушку. А после вновь сгущалась, образуя вокруг защитный барьер. Я так и не смогла понять, кого от кого он защищал. Когда я спросила об этом родителей, мне строго-настрого запретили даже останавливаться рядом с подобным поселением.
Несмотря на внушения, я не испытывала презрения к этим людям. Наплевав на собственное меньшинство и неравенство сил, они упорно боролись за то, во что верили. Разве в подобных битвах могут быть проигравшие? Я промокнула непрошенные слезы. Давно потерянная воинственность вскинула в голову. Это было уже не обычное, подростковое бунтарство.
Как рассыпанный паззл перед глазами потянулись обрывки ссор, обид и недомолвок. Мне пять. На коленях лежит сломанная кукла. Я плачу, а мама шипит под нос недовольства в кухне. Я испортила её подарок.
Я шаркаю по улице, низко опустив голову. Слезы безостановочно катятся по щекам и стучат по пыльному асфальту, оставляя позади меня след. Мне десять. Я возвращаюсь из школы. В рюкзаке грамота за выигранный литературный конкурс. А еще контрольная работа, на которой алым шрифтом жиреет неуд. Мама не будет кричать или ругать меня. Она лишь вздохнет. И по этому протяжному вздоху я пойму, как сильно разочаровала её.
Мне четырнадцать. Я кручусь перед зеркалом в новой кофте. Сидящая рядом мама требует сдать её обратно в магазин, проходясь при этом одновременно и по моему вкусу, и по внешним данным. А после приносит из своей спальни сверток. В нем свитер ненавистного мне оранжевого цвета, на молнии, с несуразными карманами по бокам. Мама настаивает на этой модели, а я чувствую себя самым несчастным человеком на свете.
Папа был рядом со мной. Раз за разом он возвращал мне чувство собственной значимости, по крупицам вселял веру в себя. Он много работал и физически не всегда присутствовал при эмоционально-воспитательных экзекуциях. Но возвращаясь домой, всё понимал. И всегда был на моей стороне. А теперь? Открыто говорит о том, что все это было зря. Горечь и досада рвались наружу. Но я обрушила их не на того человека.
- Знаешь, будь у меня выбор, я поступила бы точно так же.
Папа отвлекся. Каждый из нас думал в это время о своем.
- Что ты имеешь ввиду?
- Обернись время вспять, я все равно сбежала бы на эту вечеринку. А знаешь, почему? Я всегда должна была слушать вас. Делать, думать и говорить так, как вам бы этого хотелось. Я не взрослый, самостоятельный человек, я подопытный кролик для ваших воспитательных экспериментов. Я впервые сделала то, чего хотела сама и не жалею об этом.
Складка разгладилась. Широко распахнутыми глазами папа смотрел на меня.
- Мы могли бы договориться и об этом. Возможно, в некоторых моментах мы были неправы, но это не повод сбегать и заставлять нас нервничать. Подобное не решается путем подростковых мятежей. Так я свою дочь не воспитывал.
Я отвернулась, чтобы не расплакаться. Нельзя показывать свою уязвимость. А лучше всего она маскируется наглостью и ложью. Этому научила меня старшая школа.
- Что ж. В таком случае, жаль, что я твоя дочь.
Следующие десять секунд слились в одно непреодолимо долгое мгновение. С пронзительным скрипом на дорогу вылетела встречная машина и неожиданно вильнула в нашу сторону. Фары осветили салон. Как раз в тот момент, когда отец чуть вывернул руль и ударил по тормозам. Я успела лишь закрыть лицо руками. И пришла в себя уже в больнице.
 
- Очень хорошо, Амелия. Ты делаешь огромные успехи. А теперь давай ответим на главный вопрос. Почему ты здесь? Что произошло той ночью?
Я подняла голову. Все это время я сидела, съёжившись, и шея затекла.
- Моего отца больше нет. И это моя вина.