Женя

Он был рафинированным интеллигентом, до мозга костей. Вы можете представить себе такое обращение: «Будьте добры, если это вас не затруднит, пожалуйста?» Возможно, если кто-то и вздумает использовать такое сочетание, то разобьет его на составные части и произнесет раздельно в течение года…


Женя разговаривал исключительно так, в его лексиконе было невероятно много давно забытых, а может и неизвестных, тем не менее, русских слов. Так много, что он раздражал своей уважительностью и хотелось свалить и бить его, пока не станет разговаривать нормальным, понятным языком, вставляя через каждое слово, если и не мат, но хотя бы междометие «бл..дь».


И его били, били нещадно, поскольку он был «опущенным» в этой своре потерявших человеческий облик отбросов общества, собранных по неписанному закону «дерьмо к дерьму тянется», уголовников, работающих на Фактории, районе Архангельска, где строили очистные сооружения.


Не понятно было, за что его посадили, такой человек и на муравья не наступит, а мы не спрашивали его, поскольку это было не в правилах. Скорее всего, он уже отчитался по статье перед этим отбросом, а нам, студентам, работающим здесь же в составе строительного отряда, это действительно не нужно было.


С ним было очень интересно, поскольку он знал все, начиная от состава бетона до подробностей убийства Цезаря и состава его убийц, в разговоре с нами ссылался на Софокла, Сократа и другие источники, о существовании которых мы слышали в первый раз. Все это было в его памяти систематизировано и стоило спросить его о чем то, неизменно ответ строился в исключительно уважительной форме: «Голубчик, безусловно, вы просто забыли, хотелось бы вам напомнить…». Это раздражало даже нас, хотя многие его слова я потом каким-то образом, независимо от себя, взял в правило использовать…


Он все время садился в отдалении от основной быдломассы, каждое его слово вызывало ненависть у этой сволочи, и, если бы не Дмитрич, вор в законе, управляющий этим сборищем убийц и бандитов, они давно бы разорвали Женю. Но Дмитрич строго придерживался воровских правил, и пока Женя выдерживал полагающийся ему статус, его просто били.


Нам было интересно с ним, отряд юнцов, не совсем добровольно отправленных на обязательную в те годы строительную повинность, рассматривал Женю как раритет, мастодонта, выжившего каким-то образом в период социалистической эволюции человека.


Он работал на зоне электриком и поэтому зачастую находился вне досягаемости внимания сволоты, и выполнив какую-то работу он садился прямо на землю и я, увидев его, неизменно, присаживался рядом и он начинал рассказывать что-то захватывающее, но меня больше интересовала его манера рассказа, мелодия языка, на котором он изъяснялся. Трудно объяснить, но это было, словно после отбарабанившей целую вечность попсы – погружение в классику.


Но однажды Дмитрич пригласил меня в свою прорабскую и попросил в тоне, который исключал ослушание: «Командир, твои ребята общаются там с Женькой, за руки здороваетесь, угощаете его, вместе что-то едите… Не надо, не нравится это мужикам, накличете беду на него. Народ у нас тяжело управляемый, сам видишь, все на силе держится. Никто искать Женьку, плакать по нему не будет и мне разборка с мужиками ни к чему».


И я предупредил своих студентов, чтобы они прекратили общение с Женей и сам рассказал ему о беседе с Дмитричем и он с понятием отнесся к этому, подтвердив, что это чревато серьезными последствиями.


Но видимо кто-то из студентов ослушался указания, потому что через неделю Женю нашли на дне котлована, избитого и с перерезанным горлом.


И я понял, что никогда интеллигентность не сможет сосуществовать с быдлом, поскольку последние по звериному ненавидят первых просто за то, что те не живут по их законам. И часто, заметив какого-нибудь чиновника, я прихожу к выводу, что он из той самой стаи Дмитрича, которая, не задумываясь, перережет горло очередному Жене потому, что тот не такой как они…