trading sunsеtz

— Салли.

Два слога, игра языка — на первом ворота рта, шипя, открываются; второй прижат к нёбу кончиком, словно жильцы примыкают к дверному глазку в первой оценке пришедшего — затем отпирают дверь. Какое, впрочем, очевидное подражание Сирину, пойдёмте дальше, господа, не будем застревать.

— Рэндалл.

Получается какой-то кэмп/китч/клише — чёрт их разберёт, постмодерновые слова на ‘к’; наши имена имеют в себе all, если обратиться к транслиту, а ведь мы только стали знакомцами. Внешне она растрёпана, как забывшая концепт полёта птица; её глаз не блестит матовой серизной, второй прикрыт шатеновой чёлкой на японский манер. Салли одноглазо смотрит на меня и ждёт, как читатель, впившийся в свежий текст, того что будет далее.

Японский манер — знать бы ещё, как описать это правильнее, но полсекунды живой, реалистичной действительности не подарили достойный литературный аналог.

— Пойдём на крышу. Сейчас.

Разумеется, Рэндалл, от тебя отдаёт спиртом и мы только что познакомились, ты ведь не станешь применять силу? Она не пригодится тебе, я согласна на этот конкретный all.

— Давай.

У Салли было некоторое, так скажем, довкусие — раз я заикнулся о Японии, то продолжу в том же сеттинге. Знаете, все проходят через время (назвать это периодом было бы цинично) безрассудных, уничтожающих мечт, холодного самурайского суицидального модерна, где каждый рассвет последний, честь убивает, но жизни без неё... не проходят, говорите? Нам друг друга не понять, если вы — хоть однажды — не мечтали о смерти спокойно, как следует честному человеку, как должно мечтать о любой грани, которой очерчен наблюдаемый мир.

— Где ты работаешь?

Ей хорошо пошло бы быть бывшей женой мелкого босса Триады. Вот это довкусие описывалось абзацем ранее — тайны неоткрытой, но пустой банки чёрной икры; женщины, хранящей голову своей первой любви в морозилке; ничем не приметной девочки без цвета и свойств.

— А ты?

Если б я знал...

— Я торгую закатами.

Безработный бездельник, иначе говоря. Не выделывайся, Рэндалл, я знаю о тебе всё, что ты ещё не собрался духом донести.

— Ты не ответила.

И не думай, что ответит; оставь безнадёжную мысль, работа — сущность интимная, и пусть слово с корнем 'интим' не наведёт на ложные думы, как и томный одноокий взгляд вместо ответа.

— Мы с тобой коллеги, дурень.

А ведь и правда — память несётся, как поезд — красный ковёр, консьерж, маленькие лампочки софитов по периметру зеркал, кабина звукозаписи... всё это не о них; не о нас, точнее (мы одни здесь) — мы своего рода души, что споткнулись на лестнице в небеса и стали обслугой для тех, кто рекламирует пограничный и недоступный отныне рай. Сэр, рекламная кампания идёт по плану. Может, кофе?

— Вот и крыша.
— Выбирай закат.

Салли полу-щурится, оценивая обстановку и Рэндалла, как её часть. Золотой час, тот момент, когда романтики выползают из своих нор и совершают атаку на ветряные мельницы (5G-вышки, око Саурона, суть одна), окончен; крыша напоминает фильм 'Комната', те его три сцены, что на крышевых декорациях.

— Хочу романтичный.

Удивляй, торговец.

Момент проносится поездом: Рэндалл алчно хватает Салли за талию, ведёт к краю крыши, кладёт на подмостки бортика, и представление начинается. Скоро к закатному свету, что тканью обовьёт их беспричинную, спонтанную, внезапную, нечаянную страсть прибавится красно-синий свет мигалок, окрик толпы, рупорный голос дежурного офицера, молящего слезть безрассудные души с лезвия конца. Морали в моменте не будет, как нет её и в последовавших за ним скучных, логичных, закономерных следствиях шалости двух только ставших знакомцами, работавших параллельно друг другу и носивших в именах all... Моя последняя смена здесь. Может, кофе на дорожку?

История не продолжится, закат окончится вслед за золотым часом, но полезно и важно будет узнать в конце текста, что никто не умер и, более того, в моменте стал(и) счастлив(ы).