Зигзаг правды

0. ВРЕМЯ СОБИРАТЬ ОБЛОМКИ
    В своей жизни я достаточно много сил посвятил борьбе за адекватность, и провёл достаточно много исследований на тему нюансов в подходах к разным вопросам. И они могли бы быть весьма полезны для более-менее адекватных людей в борьбе с недалёкостью, неучтивостью, невежеством, заносчивостью, и систематическими заблуждениями оппонентов. Но бывают такие времена, которые откатывают общественное сознание на такой уровень фанатизма, когда все подобные моим наработки становятся абсолютно неэффективными. Они, как зонты, хорошо спасающие человека от дождя, но совершенно бессильные защитить во время наводнения, когда цунами накрывает город, и потоки жижи сносят автомобили вместе с домами. Вся подобная моей работа в таких случаях будет проделанной как будто в никуда –  поставленные задачи окажутся невыполненными, взятые цели ошибочными, созданные средства пустой тратой времени. И то, что до какого-то момента казалось достижениями, окажется как будто помноженным на нуль.
    Из тумана проступят очертания сил, работающими над превращением общества в секту государственных террористов, в которой не будет места не вписывающимися в идеологию. Более всего эффективными окажутся аргументы доносчиков, фанатично выискивающими каждого «ненадёжного», и запускающих процесс его вычёркивания. А остальным будет ответ отведена участь людей, которые должны говорить вчера одно, сегодня другое, а завтра третье, и не хотеть видеть своих несоответствий, наблюдая лишь за взмахами дирижёра, указывающего, когда и как петь свою партитуру. Потому, что тот, кто будет видеть подноготную, должен будет или молчать, или быть вычеркнутым из жизни вместе со своими вопросами.
    Если попасть в такой режим, то может создаться ощущение, что что ты находишься среди толпы, которая идёт сплошными потоком в одном направлении, и несёт каждого в ней находящегося к заданной точке следования, не давая ему никакого шанса воспрепятствовать своей туда доставке. И какая-то часть её напирает изо всех сил сама, а какая-то просто равнодушно идёт, и как будто готова идти в любой загон, куда будут вести. И если бы не вторые, у первых бы не хватило сил на такой напор, но благодаря вторым процесс идёт и набирает обороты.
    В отношении определённой части людей будет впечатление, как будто к ногам и рукам её людей приделаны невидимые нити, за которые тянет закадровый кукловод, который заставляет их двигаться не так, которые они бы хотели, а так, как нужно ему. И им как будто не хватает сил этому сопротивляться, и они послушно шагают туда, куда он ведёт. Но тебе идти туда неприемлемо, и к этим людям обратишься «Остановитесь! Вы что не видите, куда вы идёте?», и покажешь, что будет там в конце пути, а они как будто ответят что-то вроде: «Ну что ты разорался? Мы всё видим. Не слепые. Просто мы же не вольны решать, куда нам ступать. Нас куда потянут, туда мы и пошагаем…» И пойдут, и говорить будут это с таким видом, которым как будто речью управляют тоже не сами…
    Всё, в принципе, просто: на том уровне, на каком они соображают, им кажется логичным делать то, что они делают. А чтобы нелогичность этого оказалась понятна, нужно мыслить на другом уровне, на каком они не хотят. И слушать они ничего не захотят, потому, что с того уровня, на котором они мыслят, им кажется, что они знают достаточно. Потому, что чем меньше человек знает, тем увереннее он в том, что знает всё, что надо, поэтому объяснять таким что-либо крайне трудно. 
    Они просто скажут: «Ну что ты такое говоришь – сложное, непонятное, зачем нам это?», и отвернутся, продолжая делать, что делали, в полной уверенности, что имеют на это святое право. Ведь чтобы разоблачить ту ложь, которой ими манипулируют, нужно взять тот уровень сложности, на котором она плетётся, а плетётся она всегда выше того уровня, на каком у них есть желание что-то разбирать. И этой ограниченностью создаётся загон для мыслей, которые текут в соответствии с теми обстоятельствами, которые им создают, а создают им всегда такие, которые двигают их мысли в нужном для кукловода направлении.
     Эти люди идут, руководствуясь такими соображениями – кто с закрытыми глазами, кто с открытыми, но как будто всё равно не видящими определённых вещей. И думают, что эти решения они принимают сами, в то время, как, чем сильнее они в этом уверены, тем закономернее всё наоборот. Так что такие рассуждения будут не для них, а про них, и для тех, кто всё же хотел разобраться, куда какие пути ведут.
    К чему я это всё? Да так просто навеяло – к чему, не знаю даже…

1. ЧТО ТАКОЕ ПРАВДА
    Что есть правда? Лично для меня понятие, означающее три пункта. Первый: это пересказ состояния дел, соответствующих их реальному положению. Второй: это право человека на такой пересказ, и право требовать признать оный именно таким, если он в состоянии его доказать, а никто не в состоянии это оспорить. И третий: если человек не может что-то доказать, но никто не может доказать и обратного, то его правда – это его право настаивать, что его версия имеет место быть.
    Правда – это право человека говорить то, запретить чего ему своё право никто не может доказать. Но есть люди, для которых правда – это совсем другое. Для них правда – это их право выбрать то, во что им нравится верить. И их право ратовать за то, чтобы другие были обязаны подстраиваться под их выбор. А доказательства для них – это то, что потом задним числом должно подгоняться под то, что они решили назначить правдой.
    Отличить таких деятелей очень просто: они не доказывают свою правду, а просто заставляют её принять в обход доказательств. А самые сильные аргументы у них – это угрозы и расправы. Поэтом лучше всего навязывать своё у них получается при наличии власти, дающей им соответствующие возможности. А при недостатке оной они просто сыплют оскорбления, обвинения и проклятья, кусают локти, психуют, и уходят ждать, когда обстоятельства изменятся, и у них станет больше возможностей.
    А ещё они любят громче всех кричать чаще других повторять слово «правда», потому, что где качества не хватает, там в ход идёт количество. И внушение с апломбом заменяют конструктив доводов. Это путь, совершенно несовместимый с моим направлением, и каждый должен сделать выбор, в какую сторону он пойдёт.

2. ПРЯМОЙ ХОД МЫСЛИ
    Почему с неадекватными людьми трудно спорить? Потому, что у них свои правила, подогнанные под доказывание нужных им положений. И всё, что в эти правила не вписывается, отбрасывается, как не правильное, а оспаривание корректности самих правил в их правила не входит, и наталкивается на ультиматум, что разбирательство будет или по их правилам, или не будет никакого.
    И с этими правилами они прут по жизни, и за их корректность они не отвечают (и не собираются), зато готовы винить каждого несогласного в отсутствии взаимопонимания. И объяснять, что они сами же отказывают ему в нормальном диалоге, им бесполезно, потому, что по их правилам такое исключено.
    Если для человека дважды два четыре, то по его правилам обычно так потому, что это доказывается, и только на основании этого оно для него так. Но если кто-то упёрто настаивает, что дважды два три, то доказательств от него не жди. Он просто свято верит, что это так, а считать дальше трёх скорее всего и не умеет. Но при этом считает себя в праве указывать всем, кому и что надо учить.
    Для умеющего считать прямой ход мыслей простой: дважды два четыре, потому, что вот раз по два, и два по два, и всего: раз-да-три-четыре. И если кто-то видит меньше, или кто-то может доказать иное, то тогда как сможет, тогда пусть и говорит, а пока изволит считаться с этим… И это и есть для него прямой ход мыслей, но понимании умеющего считать только до трёх прямой ход мыслей будет абсолютно другой: вот есть свои и есть враги. И свои – это те, кто верят в «правильную» правду, а враги те, кто в «неправильную». И «неправильную правду» надо искоренять, потому, что, если ты не искоренишь её, она искоренит твою. А «правильная правда» в том, что дважды два три, и это никак не доказывается, а надо просто верить. И учиться считать на надо, а надо слушать, что говорят те, кто учат верить И делать всё, как они скажут. А кто не хочет их слушать, тот враг.
    И утверждение «дважды два – три» будет называться у таких словом «правда», а повторение одного и того же утверждения в ожидании разного результата называется словом «доказывать». И когда оппонент не хочет принимать «доказательства», значит, он либо дебил, либо врёт. И если дебил, значит, должен лечиться, а если не хочет, значит, враг. А врага слушать не надо – кто же слушает врага? И доказывать ему тоже ничего не надо – зачем ему «объяснять», если он дебил? Всё в соответствии с названиями вещей, заданными системой. А кто не вписывается в этот ход, с тем «говорить не о чем».
   И вот такой деятель прёт по жизни с политическими убеждениями на таком уровне, и яростно бросается на каждого несогласного, сыпля оскорбления, обвинения, угрозы, проклятия, и доносы. Аргументов нуль, эмоции на максимум, и вся та энергия, которая отдохнула на развитии, выходит в ненависть к инакомыслящим.
    Занимающему позицию, что дважды два четыре, это будет непонятно – как такое может быть: он этому деятелю доказывает так, что тот не находится, что возразить, но продолжает вести себя так, как будто всё наоборот? А деятелю непонятно, чего непонятного-то: он прямым ходом объяснил врагу, что он враг, и что если он не перестанет, ему будет хуже, а этот чего-то ещё «не понимает»? И он нигде не покривил по своим правилам – его ещё надо то? Самый прямой ход мысли с его точки зрения такого деятеля. А если «прямой» у него, значит, «кривой» у врага, и ему надо так же прямо об этом говорить.
    Когда человек идёт по жизни с такой правдой, у него вся правда по прямой не идёт. Потому, что у него постоянно будет что-то не сходиться. Потому, что если дважды два три, то дважды три у него в одном случае получится шесть, в другом пять, а в третьем четыре с половиной – в зависимости от того, от чего плясать. А плясать все будут по-разному– у каждого свой ход мысли пойдёт. И резоны у каждого свои – в зависимости от ситуации и сиюминутной выгоды.
    И выгода у всех разная, у кого дважды два не четыре; это только у тех, у кого четыре, выгода общая может быть – найти общую для всех правду, которой на всех хватить должно. У верящих же в дважды два три, общей выгоды быть не может – всё время будет спор за то, сколько дважды три будет. И регулярно всё, что говорит верящий «в дважды два три», будет розниться с тем, что он говорил раньше, и ему придётся постоянно извиваться, чтобы увязать концы с концами. И он регулярно будет конфликтовать со своими же, и обвинять их в предательстве, и у него регулярно его бывшие соратники будут оказываться врагами, с которыми не сойдётся то, что в данный момент получается у него.
    И он всё время будет кричать «Правда-Правда-Правда!», а правда всё время у него мимо реальности идти будет. И всё время будет вилять, потому, что по прямой путь в обход доказательств не бывает.

3. ЗАДАЧА О ТРЁХ СОСНАХ
    Много ли в мире людей, которые не понимают, что дважды два – четыре? Увы, как показали проведённые лично мною исследования, больше, чем кажется. Например, не понимающих, что между двумя субъектами при двух возможных отношениях «война» и «мир» может быть четыре комбинации: оба хотят мира; один хочет мира, другой войны; один хочет войны, другой хочет мира; и оба хотят войны. Вот с пониманием того, что четвёртый вариант не есть третий или второй, у всех, кого спрашивал, обнаружилась проблема. Среди (как минимум) сотен людей, ни один не оказался в состоянии дать ответ, как называется тот четвёртый вариант.
    Такого понятия, как оказалось, в их лексиконе просто нет. Есть только два вида: когда на тебя нападают (называется оборонительная война, она же справедливая), и когда ты нападаешь (называется захватническая или агрессивная). И в сочетании с понятием мира у них получается всего три комбинации отношений: мир, и два вида войны. И того дважды два – три… Ну т.е. в каких-то секретных лабораториях аналитической юриспруденции термин для четвёртой комбинации, может, и испытывается, но люди такое не используют. Они этого не знают, их этому не обучают, и они ведут себя соответствующим незнанию образом.
    Возникает вопрос: а как же можно обойтись без понятия, означающего третий вид войны – ведь это же совершенно разные виды войн? Хотя бы тем, что иную войну можно остановить, если агрессор откажется от своих намерений, а с этой нет – надо, чтобы оба захотели. Но нет, не знают люди такого слова, вот и непонятно, что считать справедливым, а что агрессивным.
    Странно, ведь если два боксёра выходят на ринг, то ни про одного же обычно не говорят, что он не хотел вообще драться, он хотел всё решить миром, но тот полез на него с кулаками, и этот вынужден был ответить. Оба выходят на ринг с вполне очевидной целью, и оба собираются драться, и каждый собирается бить независимо от того, собирается противник нанести удар первым или нет. И так и с войной может быть: если одна сторона хочет захватить другую (из чисто агрессивных мотиваций), то каким образом это исключает это возможность того, что другая может хотеть аналогичного? Да никаким. Вот значит агрессивность намерений одной стороны никак не доказывает отсутствие агрессивности у другой. Всё дело только в вопросе, кто нанесёт первый удар. А вот здесь начинаются подводные камни.
    Вот, допустим, решит одно племя пойти походом на другое. Соберёт воинов, выступит, и столкнётся на границе с воинами противника (которые тоже, оказывается, решили в это время на них в поход пойти) – почему такого не может быть? И кто здесь агрессор, если копья в обе стороны одновременно полетят? Ну или так: ведут две страны давнюю войну, которая то разгорается, то затихает, и уже даже не известно точно, когда и кем была она начата, но если наступает момент перемирия, то только ради того, чтобы восстановить силы, и потом собравшись с новыми, возобновить её снова. И каждой стороне желательно успеть восстановиться первой, и каждая, когда заключает перемирие, это знает, и каждая знает, что другая это знает, но обе каждый раз заключают мир, стараясь выглядеть максимально искренними в своём намерении больше не воевать. Кто тут агрессор и какие понятия нужны, чтобы при помощи них расставить все точки над И? Ну или так: существуют две стороны, которые очень не прочь были бы повоевать, но нападать первой каждая боится, потому, что сразу проиграет информационную войну, и вся мировая общественность встанет на сторону противника, из-за чего она скорее всего проиграет, и при том ещё войдёт в историю, как агрессор. И из-за этого каждая боится напасть первой, и войну никак не удаётся начать, но обе стороны её хотят, и каждую устраивает, что пусть лучше война будет, и победит сильнейший, чем войны не будет вообще, и они начинают искать условия, позволяющие её развязать. И тогда у них появляется тайный (или негласный) договор, что мнение остальной общественности должно быть как-то разделено на сочувствующих одной стороне и другой так, чтобы кто-то не побоялся сделать то, что повлечёт за собой дальнейшую эскалацию.
    Разделено может быть примерно так: «эти первые начали» – «нет, это те первые начали» – «нет, эти первые ударили вот тут» – «да, а те первые ударили вон там» – «а эти первые то» – «а те первые сё» – «а эти первое пятое» – «а те первые десятое» – «а эти первые ударили по тем» – «а те сначала ударили по их братьям (а они, знаете, тоже люди)» – «а эти сначала ударили по друзьям тех (тоже, знаете, люди ничуть не меньше)» – «а те сначала ударили по их  знакомым…» И т.д, и т.п, – до тех пор, пока разброс мнений окружающих не разойдётся настолько, что устроит обе стороны. И тогда они начинают подначивать друг друга, провоцировать, подталкивать к тем действиям, которые нужны, чтобы ход дела пошёл к войне, и торговаться за ходы, которые каждый должен сделать в обмен на ходы противника, пытаясь переиграть и одновременно с этим выдерживая условия, которые если не выдержать, ход дела не пойдёт. И в результате этой игры начинается сложная эскалация конфликта, которая должна быть настолько запутанной, чтобы сформировать однозначное мнение всей остальной общественности было практически нереально. И когда они входят в состояние войны, они начинают информационную войну в полную силу, во все рупоры пытаясь переорать противника в обвинениях, что это он агрессор, но начать они могут только благодаря тому, что на определённом этапе смогли договориться/понять друг друга в вопросе, что они тогда друг от друга хотели.
    Вот с этим последним случаем мне более всего интересно, как в нём разобрать, кто виноват в начале войны, если в лексиконе разбирающих не будет понятия обоюдоагрессивной (ну или как там она должна называться у адекватных людей) войны? Других-то – пожалуйста, сколько угодно: межгосударственные и внутригосударственные; конвенциальные и нетрадиционные, симметричные и ассиметричные, мировые, региональные, локальные; маневренные и позиционные; двусторонние и коалиционные; затяжные и быстротечные; наземные, морские, воздушные, космические, и много чего ещё, но всё мимо основного смысла вопроса. А без него до сути так и не дойти. Так вот проблема в том, что если каждая сторона хочет воевать, но агрессором считаться не хочет, то ей и невыгодно иметь в своём языке соответствующее понятие.  Потому, что отсутствие такового в головах людей может быть использовано сторонниками войны для её развязывания.
    Дело в том, что если обе стороны хотят войны, то состав их действий будет отражать их агрессивные намерения. Но если у людей не будет понятия такого вида войны (и соответствующего уровня мышления), то они будут понимать её через два оставшихся: справедливой или несправедливой. И тогда, чтобы инициаторы войны с каждой стороны могли убедить свой народ в правоте своего дела, им не нужно будет доказывать отсутствие агрессивных намерений со своей стороны. Достаточно будет просто доказать их наличие в действиях противника. И тогда будет сделан автоматический вывод, что, если те агрессоры, то эти защитники. И такую войну поддержат гораздо больше, и попрут на неё в полной уверенности своей правоты, и эскалация пойдёт, как по маслу. Огнём по маслу.
    И тогда получается, что институтам государственности (и войны), специализирующимся на таких приёмах, не выгодно иметь в своём языке более точные понятия, из чего вытекает необходимость какого-то (тайного или негласного) договора о том, чтобы таковых и не допускать, а если кто и будет пытаться требовать, то игнорировать или затыкать. И тогда чтобы встать на сторону зачинщиков обоюдноагрессивных войн, остальной массе и не нужно ходить ни на какой референдум, и голосовать за эскалацию конфликта, а достаточно просто оставаться в состоянии того невежества, которое используется для её раскачки.
    Поэтому, чтобы моё незнание данного термина не могло никоим образом лить воду на мельницу этого процесса, и делать меня носителем (и разносчиком дурного примера преступного невежества), считаю необходимым выяснить, как называется данный вид войн. Вопрос к юристам, и просто всем неравнодушным к теме людям: какое официальное (и общеобязательное для всеобщего изучения) понятие предусмотрено для обозначения данного вида войн, или если никакое, то почему?

4. ВИД ВОЙНЫ, КОТОРОМУ Я НЕ ЗНАЮ НАЗВАНИЯ
    Третий вид войны несёт агрессию в отношении свободы слова и совести людей, стремящихся жить по правде. Поскольку данная война (скорее всего) будет позиционироваться, как война с агрессорами ради мира, но при этом цели её будут противоположными, в составе её действий неизбежно будет преследоваться несоответствие заявляемого предпринимаемому И эти несоответствия будут вызывать вопросы, ответы на которые грамотной критики не выдержат. Поэтому единственным эффективным способом ухода от ответа будет затыкание оппонентов, а соответственно, тоталитарный запрет на любую критику действий в адрес ведущих данную войну.
    Ведущим по-настоящему справедливую войну такой запрет не нужен – потому, что им есть, что ответить на любой вопрос, и они заинтересованы, чтобы все это видели. А вот ведущим данный вид войны – нет. У них единственный способ – это затыкание, и превращение народа в массу, которая считает, что это справедливо и правильно. Поэтому данный вид войны будет нести так же войну государственного терроризма против прав и свободы совести.
    Так же отсутствие понятия о данном виде войны даёт более эффективные возможности преследования пацифистов. Дело в том, что, если бы у них (и их целевой аудитории) было понятие о данном виде войны, они могли бы протестовать в формате «Нет данному виду войны!». И тогда всем сразу было бы понятно, против чего именно они выступают, и преследовать их за такое было бы гораздо сложнее. Но если ни у кого такого понимания не будет, то они смогут только выйти с протестом «Нет просто войне!», а какой войне: агрессивной или справедливой, неясно. И тогда их либо не поймут и проигнорируют (в лучшем для них случае), любо зададут вопрос, что они имеют в виду. И тогда они не смогут ответить «против справедливой», потому, что это будет глупо, а если они ответят «агрессивной», их сразу ткнут в факты, что противник ведёт действия, не согласующиеся ни с какой логикой справедливой войны. Из чего будет подразумеваться вывод, что агрессор – противник, а значит, война с ним справедливая, и последует обвинение в клевете. И возразить конкретно на эти факты им окажется не так просто, и пока они пока они будут чесать затылок, им этот затылок уже начнут брить.
    Так же такие противники войны не смогут объединиться с себе подобными по ту сторону фронта, хоть и имеют общую для них всех (мир) цель. Потому, что этим будет казаться, что неправа их сторона, а тем, что их, и каждые думают, что их стороне достаточно просто прекратить, чтобы война прекратилась (а это неверно). И всё это будет использовано против них, и они разобщены, и усилия их получаются по сути противонаправлены. И люди, которые потенциально всего лишь против того, чтобы лилась кровь, превращаются в противников своего народа, и выглядят предателями, а это именно то, что нужно разжигателям войны. Потому, что как с предателями, им расправляться с такими оппонентами куда проще, чем с людьми, просто требующими правды. И всё благодаря отсутствию нужного понятия в языке, и отсутствию соответствующего данному пониманию уровня мышления людей.
    Из чего следует, что ведущим (или собирающимся вести такой вид войны) сторонам не выгодно иметь в своём языке такое определение, чтобы его отсутствие использовать против противников войны. И не выгодно, чтобы оно было даже и у противника, и вообще где-либо в мире, чтобы случайно не всплыло, и не создало проблем. И в мире таковых обществ такому понятию логично вообще не существовать. И именно это отсутствие понятия широкой общественность будет работать на реализацию такого процесса.
    Любой попытке ввести таковое логично встречать соответствующее сопротивление (и преследование для всех пытающихся всеми имеющимися в арсенале милитаристов методами). И т.о., не имеющие данного понятия могут оказаться виновными во всех вытекающих из этого проблемах. Т.к. они могут бездействовать там, где требуется действие, или действовать не так, как требуется для борьбы за мир против агрессивных войн, даже если им кажется, что они вроде как за справедливость. Вот я и спрашиваю, как называется данный вид войны – потому, что это война людей, которые хотят войны, против людей, которые войны не хотят.

5. В ЧЁМ РАЗНИЦА?
    В чём основная суть третьей войны? В том, что с каждой стороны есть как те, кто её хотят, так и те, кто её не хотят. И те, кто её хотят разжечь, делают так, чтобы её захотели все. Для этого они с одной из сторон наносят какой-то первичный удар (физический или политический) по другой стороне, от которого должны пострадать (обязательно) по ту сторону не только те, кто хотят войны, но и те, кто не хотели. И тогда те, кто не хотели войны, могут перестать не хотеть того, чего не хотели поначалу, и начать хотеть только потому, что их заставили пострадать. И тогда они перестанут выступать против тех, кто с их стороны хотел войны, и начнут их поддерживать. И благодаря этому ответный удар будет сильнее. И когда он заденет тех, кто с начавшей стороны войны не хотел, он заденет их тоже сильнее, чем задело этих. И тогда те, кто хотели мира, могут задуматься, а почему это с той стороны мира можно уже больше не хотеть, а они всё равно должны? И тоже могут начать поддерживать войну, благодаря чему новый удар получится уже ещё сильнее. И пойдёт эскалация конфликта, которая начнёт виток за витком отжирать у общественности всё больше и больше тех, кто не хотел войны, и переваривать их в тех, кто её должен захотеть.
    На определённом этапе эскалации те, кто хотели войны, воспользуются этим, и начнут гнать на неё всех, кого только можно, оправдывая это тем, что идёт серьёзная война. И тогда их «партнёры» по ту сторону противостояния скажут «там давно уже все всё поняли, а здесь ещё всё никак», и начнут делать то же самое с ними наперегонки. И начнётся многоуровневая взаимосвязь причин и следствий, в которой уже будет за так просто не разобрать, кто чего хочет на самом деле, а все будут сконцентрированы на вопросе, как бы победить и решить этим все проблемы. И разбирать будет некогда, потому, что будет война, в которой победит тот, кто будет меньше думать об этом, и больше думать о том, как победить. И все это будут понимать, и тогда те, кто изначально не хотели войны, будут в неё втянуты, и начнут ратовать за то, чтобы втянуть в неё ещё других. И будут потеряны все ориентиры, помогающие ещё видеть смысл как-то пытаться бороться за мир, потому, что вокруг будет полыхать пожар войны, который не утихнет, пока не прогорит всё, что ещё может гореть.
    Если разжигатели третьей войны сделают всё продуманно, обмен ударами начнёт пониматься общественностью каждой стороны, как всё более неправые действия противника. И чем сильнее война будет бить по интересам и благополучию всех, тем больше она будет затягивать в свои ряды тех, кто до последнего не хотел, но в конечном итоге передумал. И тогда те, кто примкнул к сторонникам войны на самом последнем этапе, окажутся виновным в том, что просто встали на сторону зачинщиков. Те, кто примкнул ещё на предыдущем этапе, окажутся виновным в том, что и сами примкнули, и спровоцировали последующих. А те, кто всё это изначально заварили, будут виновны и в том, что сами начали, и в том, что сделали виновными тех, кто примкнул, и в том, что заставили их делать виновными ещё и других.
    Так же, те, кто разжигали войну с одной стороны, будут виновными перед всеми с другой стороны за всё, что принесла эта война благодаря их деятельности. И перед всеми с той стороны, кого они спровоцировали и втравили в то, чтобы становиться тоже провокаторами и втравливать других. И более всего виновными перед теми, кто с другой стороны боролся за мир, но получал усиленное противодействие именно благодаря их деятельности. Той деятельности, в которой хотящие войны с этой стороны помогали хотящим её с той стороны создать такие обстоятельства, при которых требующих мира уже никто слушать не захотел. За всё это они должны отвечать.
    Естественно, ни за что отвечать разжигатели третьей войны не захотят. И чем больше вины лежит именно на них, тем серьёзнее они примут все меры для того, чтобы от этой ответственности уйти. Поэтому им естественно сразу закладывать иную идеологию и иные сценарии развития всех обстоятельств, позволяющих с кого-то что-то спрашивать.
    В пропаганде разжигателей третьей войны нет места ни для какой иерархичности вины; есть просто одна сторона конфликта, и есть другая. И другая сторона объявляется виновником всего, что происходит. И за всё, что прилетает оттуда, она несёт ответственность равномерно и коллективно, принимая на себя всё то, что выпускается по ней. И каким образом там распределяется ответственность – эту сторону не касается (в меру того, насколько она считает себя не обязанной решать чужие проблемы). Есть только требование к ней целиком и полностью сдаться и повиниться. И аналогичным образом должна действовать другая сторона. Тогда эскалация конфликта в рамках нужного разжигателям сценария пойдёт наиболее удобным для них путём.
    Чтобы это положение закрепить, нужна как можно более сильная эскалация конфликта. Чем дальше она заходит, тем менее уместным будет любой разбор того, что описано выше, и тем более уместным объединение всех внутри каждой стороны вокруг требуемой разжигателям идеологии. Поэтому задача разжигателей с того момента, как третья война началась – как можно быстрее раскачать конфликт до нужной стадии.
    Чем сильнее разжигатели третьей войны смогут вытеснить своей идеологией в сознании общественности то понимание, которое должно быть, тем легче им будет осуществлять эскалацию конфликта. И тем труднее будет что-либо предъявить им по этому поводу. И чем труднее их привлечь к ответственности, тем больше они смогут этим пользоваться.

6. ЭСКАЛАЦИЯ КОНФЛИКТА
    Есть люди, которые войны не хотят. Есть такие, кто хотят войны, и напрямую об этом говорят. Есть те, которые хотят войны, но изо всех сил делают вид, что хотят её не они. И есть такие, которые очень хотят воевать, но при этом умудряться верить, что они её не хотели, но это враг во всём виноват. Следует понимать, что в этом противостоянии все три последних контингента против первого, и из-за иного соотношения сил, чем кажется на первый взгляд, всё чревато совершенно другим оборотом.
    Когда три последних контингента побеждают первый, они берут под контроль массу тех, кто вообще не знает, чего им хотеть, и способен хотеть лишь то, чему их учат. И вся эта сила начинает переть в направлении эскалации конфликта. Прёт под флагом «мы войны не хотим, но они, по ходу, не оставляют нам выбора…», и вся их пропаганда работает исключительно на производство убеждений в данном направлении. А когда люди под убеждением, что «мы-то не виноваты, это всё они…», потенциал эскалации конфликта оказывается самым инертным.
    Потому, что, когда люди уверены, что они правы, они думают, что они противника стукнут, а в ответ ничего не прилетит. Потому, что ему это «за дело», а «им-то за что»? И они думают, что если он виноват, то он должен это понять, и считать после получения, что теперь все в расчёте. А ответный удар он не должен предпринимать, потому что это будет уже новая неправота. Вот только противник в третьей войне так не считает. Он считает наоборот, что это они виноваты, и что их самих уже давно пора стукнуть. И когда от них прилетит до кучи что-то ещё, ответ будет соответствующим.
    И пока до управляемой массы не дойдёт, что огонь маслом не потушишь, конфликт разгорится уже до такой степени, что никакого «вразумления» противника никому будет и не нужно. Будет просто желание изливать предельную ярость изо всех сил, какие есть, и бить противника до тех пор, пока он не потеряет способность бить в ответ.
    В силу этого фактора возможна ситуация, когда те, кому нужна третья война, могут наносить первый удар со словами «это ради мира, и ради скорейшего завершения конфликта». И вся целевая аудитория их поддержит, потому, что ей действительно будет казаться, что надо просто один раз стукнуть, и всё будет решено. И когда тех, кто будет объяснять, что это не так, будут затыкать, они поддержат репрессии. Потому, что будут думать, что это какие-то враги мира хотят мутить воду.
    А когда конфликт дойдёт до той стадии, где останется только бить изо всех сил до самого конца, они уже не захотят об этом вспоминать. Потому, что тогда уже все прошлые состояния будут казаться далёкими и непонятными. И потому, что тогда надо будет отвечать за то, что они затыкали тех, кто об предупреждал. А отвечать они не захотят, и потому будут поддерживать репрессии в отношении всех, кто захочет об этом спросить. И эту особенность разжигатели войны могут использовать.
    Потому и спрашиваю, как называется данный вид войны, чтобы не давать им возможность использовать такие приёмы.

7. КТО ХОЧЕТ ВОЙНЫ?
    Для того, чтобы началась война, совсем не обязательно, чтобы начинающие её говорили себе: «Хотим войны, мы хотим её начать, и мы хотим быть ответственными за всё, что из этого получится»; достаточно просто, чтобы они позволяли себе в отношении других что-то такое, чего в отношении себя бы не потерпели. И тогда, если противник этого тоже не захочет терпеть, начнётся эскалация конфликта, которая (сразу или не сразу, но в конечном итоге, если её никто не будет гасить), дойдёт до войны.
    И кто-то может искренне верить, что он войны не хочет, а хочет враг – это ничего не изменит. Изменить могут только действия, которые войну предотвратят. А если человек не хочет делать эти действия, значит, он хочет бездействия, которое ведёт к войне. И если он не хочет этого понимать, значит, он хочет быть тем, кто своим непониманием ведёт к войне.
    Когда человек хочет войны, он может не заявлять, что он её хочет. Он может повторять только одно: он хочет мира, но просто вот противник такой, что никогда с ним не может быть мира, и потому единственный способ решения проблемы – это просто окончательно и бесповоротно его победить, и тогда будет мир. Ничего другого агрессору не нужно – этого вполне достаточно для прикрытия всей агрессивной программы. Единственное условие только: чтобы последнее никогда не разбиралось.
    Конечно, условия могут быть и такими, что противник действительно не оставляет выбора, и такое решение будет действительно единственно остающимся. Но не хотящий войны человек будет это разбирать. Он будет задумываться над вопросом, что будет, если каждый будет иметь право под таким предлогом бить всякого, кого объявит таковым противником. И не будет требовать признавать свою правоту, пока не ответит на вопрос, чем его сторона отличается. Хотящий войны ничего разбирать не будет. Особенно, если это как раз не тот самый случай. Он будет просто атаковать противника и не оставлять ему выбора, вынуждая на все соответствующие действия, и кричать задним числом «Вот видите – он делает эти действия!»
    Если хотящим войны нужно её начать так, чтобы считать, что её начал враг, то они и этот момент соответствующий образом проработают. Они будут готовиться к войне, и объявлять, что это потому, что противник вынуждает. И требовать от него прекратить готовиться к войне, но самим не прекращать. И копить силы дальше. И подтягивать их к границе, и кричать (с обеих сторон), что это потому, что так делает враг. И когда настанет время делить ответственность за начало войны, с одной стороны будет нанесён сначала какой-то удар, который не нанесёт никакого урона – демонстративно-предупредительный залп в никуда с явным прицеливанием не в противника, а в ответ на него будет удар, который тоже ничего не повредит, но больше похожий на случайный промах. В ответ будет удар, который разнесёт телегу с провиантом, а в ответ на него будет уже удар, который убьёт лошадь. А в ответ уже на это будет удар, от которого пострадают люди (может насмерть, может нет, но в больницу увезут), и на этом моменте уже протрубит горн, который ознаменует общее наступление (одной стороны или обеих сразу)
    Из всего этого контента у одной стороны будет состряпана пропагандистская версия (называться может как-то в духе «Наша правда»), которая будет звучать примерно так: «Мы хотели по-хорошему, мы их предупредили, и мы им показали, что мы готовы, если будет надо, но мы не хотим. И мы продемонстрировали свою силу, но мы по ним мы не били. А они стали бить по нам – хорошо, что промахнулись. Ну так мы им показали, как надо стрелять – на телеге, которая всего лишь имущество, которое можно восстановить, а они лошадь убили – а живое существо к жизни не вернёшь! И они целились не в лошадь – они целились по людям: там рядом конюх стоял, хорошо, что отошёл за секунду до удара. Они били по людям – мы будем бить по людям. Ну а то, что ваши более косо били, чем наши, так это ваши проблемы…» На эту «правду» у другой стороны будет «своя правда», которая будет звучат примерно так: «Мы первыми по вашей территории не били – это вы начали. Мы вам сделали предупреждение – показали, что тоже умеем бить по вашей территории, а вы в ответ крушить наше имущество начали. То, что вас наши удары напугали сильнее, чем нас ваши – это ваши проблемы. Кто вам дал на право по нашему обозу? И вы наше имущество портите, а мы ваше будем. И то, что вы там лошадь подставили, опять же ваши проблемы. Думать надо было, что куда подставляете, перед тем, как начинать. И лошадь – это лошадь, а люди – это люди, и убивать людей (!!!) куда более серьёзно. И людей первыми убивать они начали. У нас, вон, тяжело раненный в санчасти только что скончался. Нас убивают, мы вынуждены защищаться! Мы не хотели, но они не оставили выхода. Наше дело правое, вперёд!»
    Каждая версия будет вылизана пропагандистами так, что послушаешь её – и все покажется предельно правильным и убедительным. Послушаешь другую – и будет так же казаться. Вот только вместе слушать не надо – а то начнётся когнитивный диссонанс. Но слушать обе ни там, ни там не дадут. Заставят слушать одну, которую будут повторять снова и снова, пока она не будет казаться такой правдой, что всё остальное захочется отметать без рассуждений.
    Где-то между этими двумя «правдами» будет проходить линия, которую ни в коем случае переходить было нельзя. Ни с той, ни с другой стороны. И только обоюдный контроль за этим делом мог быть гарантом недопущения войны. А гарантом обратного как раз будет обоюдное нежелание это делать. И всякий реально не хотящий войны должен понимать, что если он со своей стороны не делает всего необходимого для соответствующей договорённости, то он делает недостаточно. Хотящий войны этого ничего понимать не захочет. Он будет понимать только одно – пропагандистскую версию, которую он готов повторять тысячу раз, пока она не станет единственной несомненной «правдой».
    И хотящие войны могут думать, что, если по их версии они войны не хотят, значит, можно в это верить. Но они никогда не ответят на вопрос, во что бы они верили, если бы жили на той стороне, где официальная версия другая: так же бы и верили, как сейчас, или радикально наоборот? Потому, что если наоборот, то тогда встаёт вопрос, чего же стоит тогда такая вера, если смотреть в объективности? Так вот реально не хотящий войны человек сначала этот вопрос будет решать, а потом позволять себе во что-то верить. И спрашивать ответ на него у всех, и не успокоится пока не получит соответствующего ответа. А хотящему войны этого ничего не надо. Максимум, что ему может быть надо – это просто верить, что он войны не хотел. Вот это и отличает тех, кто хочет войны, но предпочитает верить, что не хочет.

8. ОБЪЯЛЕНИЕ ВОЙНЫ
    С чего начинается агрессия? С обмана. Потому, что война – это искусство обмана. И первое, в чём агрессору логично обманывать людей – это в том, кто есть агрессор. Агрессору не выгодно кричать, что он агрессор. Потому, что агрессор не прав, а защищающийся прав, и, если агрессор будет признавать, что он агрессор, он проиграет в поддержке – как со стороны чужих, так и имеющих совесть своих. Поэтому агрессор обычно кричит, что агрессор здесь не он, и чем громче и убедительнее он это кричит, тем с большим размахом он может себе позволить действовать.
    Чем больше агрессии, тем чаще агрессор повторяет, что он не агрессор, потому, что ему есть, что покрывать. Ему типично всё время оправдываться: «Вот мы этих бомбим, потому, что они террористы – готовят теракты на нашей территории (а потом и вашей). Вот мы бомбим тех, потому, что они поддерживают этих. Вот мы бомбим третьих, потому, что они первыми начали – нас обстреляли (правда-правда – не слушайте их; слушайте нас!) И вот мы к четвёртым вторглись, но это превентивный удар, и если бы мы их не упредили, то они бы напали на нас (и вот мы у них склад с оружием нашли – это доказательство того, что они готовили нападение)! И вот мы к пятым вторглись – ну там просто беспорядки были, и надо навести порядок (а без нас-то никак не обойдётся, но это всё ради мира и порядка во всём мире!) И вот мы к шестым вторглись – а это потому, что они готовили нападение на седьмых (сейчас мы их захватим и доказательства этому у них найдём!)» И вперёд – лезть в чужие дела и устанавливать свои порядки. А не агрессору такого массива пропаганды не надо, т. к. ему просто нечего оправдывать.
    Агрессия начинается с информационной войны, в которой агрессор пытается убедить всех, что он всего лишь защищается. И война на этом фронте есть не что иное, как агрессия в отношении правды, и на этом поприще тоже есть свои нападающие и свои защищающиеся. И как в обычной войне получается, что если ты не сопротивляешься захватчику, то он берёт под свой контроль всё, что ему отдают, так и в информационной: если ты не оказываешь должного сопротивления информационной агрессии, то пропаганда агрессора захватывает твоё сознание.
    Обыватель может думать, что, если ему не объявили, что его сторона является агрессором, значит, можно исходить из того, что они не агрессоры. А на самом деле всё иначе: если он хочет узнать, кто есть агрессор, он должен это проверять, и только проведя проверку соответствующего уровня, он может быть в чём-то уверен. А если он этого не делает, то он этого и не узнает, а кто не проверяет, тот лёгкая добыча для тех, кто захочет его обмануть.
    И если агрессор знает, что его пропаганда серьёзной проверки не пройдёт, то самый лучший для него вариант – это отсутствие проверки. Это не агрессору надо, чтобы проверка была всегда обязательно, и чтобы все видели, кто есть кто. И чтобы все не проверяющие знали, кому выгодна их халатность. А агрессору выгодно обратное. Поэтому агрессор не объявляет, что он агрессор; он просто предоставляет возможность это не проверять, верить в обратное, и не нести никакой ответственности за то, что не проверяешь.
    Не агрессор может привести доказательства, что он не агрессор. Агрессор доказательств не приведёт. Потому, что доказательства – это приведение таких объяснений, на которые нечего возразить, и нечего не потому, что не дают, а потому, что нет состава возражений. И чтобы это положение было соблюдено, нужна гарантия отсутствия преследований за правду. И только когда все будут знать, что если никто не приводит возражений, то это не потому, что боятся, тогда можно считать, что возражений действительно нет. А агрессор такого не приводит, он просто угрожает соответствующей карой за то, что кто-то посмеет говорить то, что он говорить запретил.
    Агрессор может в оправдание себя приводить какие-то рассуждения, которые критиковать нельзя. И отсутствие критики каким-то образом позиционировать, как отсутствие возражений. А несоответствие это его резиденты понимать как бы не должны. Поэтому разбора доказательств агрессор не приводит. Он просто приводит свои заявления, свои объяснения, и запрет на их критику, и с этим набором оставляет право своим резидентам верить во всё, что в них вписывается, и свободно говорить о том, во что веришь.
    Почему агрессор не может доказать свою правоту – потому, что он творит в отношении другой стороны то, чего в отношении себя бы не потерпел. И это и есть основное, что делает его агрессором. И от этого он отказаться не может, т.к. это и есть основной его гешефт. Но объяснить, почему он себе это позволяет, он не может, потому, что у него нет ответа на вопрос, почему он делает то, что терпеть сам бы не стал. Он может придумывать только отговорки, но они будут вызывать новые вопросы. И вопросы будут до бесконечности, и пока он не даст ответа, он будет оставаться безответственным, а соответственно, бездоказательным.
    Агрессор может сказать: «Когда мы на вас идём походом, мы делаем правое дело, а когда вы на нас идёте, вы делаете неправое. Потому, что у нас, понимаешь ли, вера правая, а у вас нет. И нести правую веру не то же самое, что насаждать неправую…» Но он никогда не сможет привести в доказательство того, что его вера правая, ничего, кроме того, аналогичного чему могут приводить его оппоненты. Он может сказать: «Мы имеем право ударить первыми, потому, что это вынужденный упреждающий удар», но он ничего внятного не объяснит по поводу того, почему ему так можно делать на основании одного только такого заявления, а другим в отношении него то же самое нельзя. Или он может сказать, что противник ударил первым, и привести факт какой-то атаки, но он не приведёт доказательств того, что он сам эту атаку не подстроил. Он может только затыкать тех, кто посмеет подвергнуть это сомнению, и игнорировать тех, кого не сможет заткнуть, но единственное «доказательство» своей правоты он сможет найти только в том, что он победит, и потом скажет «победителей не судят».
    Агрессор может сказать «мы идём защищать и освобождать тех, кого обижают и угнетают», Но при этом окажется, что он творит сам в отношении кого-то не меньше, и никому «освобождать и защищать» их не позволит. Или он может сказать, что он идёт всего лишь возвращать себе то, что принадлежало ему раньше, но при этом у него не будет ответа на вопрос, готов ли он сам возвращать другим то, что принадлежало раньше им, а теперь принадлежит ему. И т.д. и т.п, – и по каждому пункту всегда будут вопросы, которые он будет оставлять без ответа.
    Агрессор не ответит на эти вопросы не потому, что они слишком сложны и неоднозначны, а потому, что ему не выгодно на них отвечать. Потому, что это его основной гешефт – взять с других то, чего у себя взять бы он не позволил. А соответственно, и свобода слова и мысли у его резидентов допускается только в рамках того, на что он может ответить. Он может объяснить «Мы идём на них потому, что если сегодня не мы их, то завтра они нас», но на этом будет всё – дальше ничего разбираться не должно. Резидентам остаётся только принять это в качестве объяснения, и верить, что этого достаточно. А задавать вопрос, что будет, если каждый позволит себе под таким оправданием делать всё, что этим можно прикрыть – этого уже не надо. Это уже запрещено тем, кто до этого додумывается, а кто не додумывается, может верить, что всё оправдано.
    Конечно, в исключительной ситуации и не агрессор может быть поставлен в положение, когда он, как загнанная в угол кошка, будет вынужден сам броситься на преследователя. Но это будут особые обстоятельства, а особое обстоятельство на то и особое, что у него есть особые положения, которые, будучи грамотно объяснёнными, становятся обоснованными доводами. Но у агрессора таковых быть не может. Потому, что его гешефт требует совсем других положений, которые, будучи грамотно разобранными, не выдерживают критики. А соответственно, не может быть допущено и разбора. И атакуя возможности людей отстаивать правду, агрессор объявляет им войну, и заявляет, что он агрессор, и что он будет творить агрессию, и что он не позволит подрывать поддержку своей агрессии теми, чьё сознание он захватил, и что несогласным лучше это понять по-хорошему.
    Поэтому сама удобная форма агрессивной войны – это не когда все резиденты знают, что они агрессоры. Это когда все нежелающие чувствовать себя агрессорами просто не видят причин считать себя таковыми, но при этом причин проверять своё видение они тоже в упор не видят. Просто наиболее удобная форма объявления агрессивной войны – это та, при которой её поймут только те, кому полагается это понимать, а те, кому не полагается, останутся в неведении. Ну а третья война эти возможности увеличивает.

9. ТА САМАЯ ВОЙНА
    Агрессивная война – это война, которую ведут желающие доминировать. Там, где общество живёт агрессивной идеологией, наверху оказываются те, кто умеют доминировать лучше всего. А те, кто в условиях конкуренции доминируют лучше всего, не думают о других – они в первую очередь думают о себе. И если надо кем-то пожертвовать ради своей личной выгоды, они обычно это делают. Потому, что, если они этого не будут делать, их обойдут те, кто этим не гнушается и извлекает из этого преимущества.
    Если агрессивной власти выгодно пожертвовать каким-то количеством своих людей ради захвата большего количества новых – она это сделает. Не агрессивное общество на такое не пойдёт, потому, что оно мыслит не выгодой, а моралью. А для агрессора это нормально. И для агрессивной власти нормально использовать людей ради своей личной выгоды, а не всего общества в целом. И для неё предпочтительно держать под собой таких же, как она, так же относящихся к нижестоящим, потому, что другие её не потерпят и скинут. А для этих она в доску своя, и с ней они чувствуют себя в одной лодке, и до последнего будут держаться за режим, обеспечивающий её и их безответственность за такое отношение к остальным.
    Поэтому для хронического агрессора естественно иметь пронизанную таким отношением иерархию власти, внизу которой народ, который используют, как «существующий для личного пользования». И это невозможно исправить, убрав какую-то отдельную шестерёнку из механизма – там весь механизм из таких шестерёнок состоит. Убирать могут только самых зарвавшихся, которые уже только под себя всё гребут, и ничего для системы не делают, и на их место ставить тех, кто сначала на систему, а потом уже под себя. И видимость создать, что с проблемами борются. Но по-настоящему бороться будут только с теми, кто пытается изменить всю систему.
    И система механизм будет работать, как работала, и проблемы будут те же самые, и чтобы как-то это обезболить, будет литься «Слава-слава-слава тем, кто жертвует собой!» И все шестерёнки будут продолжат крутиться в том же направлении. И всё время будет «слава-слава-слава», и в расход, в расход, в расход…
    Чем ещё отличается агрессивная война от оборонительной? Оборонительная более идейная. «Мы этой войны не хотели, нам её навязали. Мы сражаемся, потому, что иначе нас истребят или поработят. У нас нет выбора. И мы будем сражаться, пока враг не остановится и не уйдёт». И в таком режиме война будет вестись, пока эта цель не будет достигнута, или пока не останется сил её вести. А если враг нанёс такой ущерб, который прощать нельзя, значит, будет: «Теперь будем сражаться до победного конца, пока за всё не ответит. И какая бы цена этого не была, мы её заплатим». И в таком режиме будет война до победного конца, чего бы она не стоила. В агрессивной войне ценности другие. Там всё пляшет от выгоды: есть выгода – нападаем, нет выгоды – останавливаемся. Если у врага есть, что захватить и оно того стоит, значит, кричим, что он виноват, что он нарвался, и что сейчас он получит, и вперёд «наказывать» врага. Если захватить надо много, значит, кричим, что виноват особо сильно, и что никакой ему пощады. Но если так получилось, что расклад сил изменился, и теперь противник попрёт тебя захватывать, значит, забываем о том, как сильно он виноват, и врубаем версию, что хватит уже войны, и давно пора мира. И что мы его всегда только и хотели, и что это всё какое-то недоразумение, и что давайте скорее переговоры. И так до тех пор, пока не случится новый перелом в войне, и мы снова не станем сильнее. Вот тогда забываем про мир, вспоминаем про ультиматумы, и снова или полная капитуляция, или никакой пощады.
    В таком режиме сознание резидента системы должно полоскаться, как бельё в стиральной машине, и всегда быть готовым по команде забыть старое и переобуться на лету в новое. Для таких масс вполне естественно не хотеть войны, пока им дают команду «мы за мир – это враг хочет войны», но как только дадут команду «бей врага!», они тут же должны забыть о том, что они за мир, и начать поддерживать войну так, как будто всю жизнь ждали этого момента. Ну и репрессивная машина в комплекте к формирующему такое сознание режиму, чтоб затыкать всех, кто на эти несоответствия будет указывать. Не агрессивному обществу, ведущему справедливую войну, такое просто не нужно. Поэтому агрессивная война, если она не молниеносная – это война ещё и с теми, кто помнит, что было раньше, и не принимает подмен. И такой войне логично начинаться раньше, чем начнётся война с основным противником. Сначала урезаются права говорить неугодную правду, а потом, как по совпадению, появляется противник, на войне с которым пригождается такой режим.
    Для того, кто принимает за чистую монету всё, что ему подаёт пропаганда, разница не ощущается: для него что агрессивная, что оборонительная война будет проходить под лозунгом «Бей плохих!» Она заметна только для тех, у кого память каждый раз не обнуляется после корректировки курса. Кому принципы не позволяют переобуваться на лету, тот начинает задыхаться в пропаганде, которая муштрует его сознание.
    Третья война отличается от односторонне-агрессивной тем, что о мире договориться в ней очень сложно. Т.к. захотеть его может каждая сторона только, если начнёт явно проигрывать. Но как только кто-то начнёт явно проигрывать, другой будет так же выигрывать, и мира настолько же решительно не хотеть, поэтому логическим концом такой войны может быть либо победа одной стороны, или состояние, когда обе стороны настолько истощат друг друга, что продолжать её окажутся обоюдно не в состоянии. И тогда они возьмут перемирие, которое может быть выдано за установление мира.
    Ещё третья война будет отличаться тем, что несоответствий заявляемого предпринимаемому будет с обеих сторон максимально много, и для тех, кто умеет видеть только чужие несоответствия, будет много материала для обличения противника. И если такие доводы кому-то помогают накачаться убеждениями в правоте своего дела, то фанатизма у агрессоров может прибавиться.
    Основная же особенность третьей войны в том, что если победить в ней может сильнейший, и при этом обе стороны являются агрессорами, то победитель, соответственно, окажется не кем иным, как просто более сильным агрессором. Но если стороны заявляют, они сражаются за мир и против несправедливости, то все, кто этому верят, думают, что выступают против агрессии. И если агрессия объявляется злом, и при этом действуют в рамках условий третьей войны, то война получается за то, чтобы оказаться самым сильным злом. Вот и вся разница. Просто есть люди, которым главное верить, во что им нравится, а что на самом деле, их не волнует. Для них разницы может не быть.

10. ПЕРВЫЙ СИМПТОМ
    Многие люди думают, что чем сильнее они уверенны в своей правоте своей стороны, тем однозначней оно так. На самом деле зачастую бывает абсолютно наоборот. Потому, что, во-первых, чем меньше человек знает, тем увереннее выступает. Во-вторых, чем меньше у человека совести, тем реже он думает в направлении «А что, если я всё же неправ?», и тем больше в направлении «А что, если тут прав всё же я?». И поэтому доводов в свою пользу у него может быть накопано в двойном объёме, а на обратной чаше весов ничего только поэтому. И в-третьих, когда позиция строится не на логике, а на желании быть правым, человек идёт не от разума, а от чувств. Он просто приучается чувствовать любовь к своей позиции и ненависть к позиции оппонента, желание искать себе оправдание и нежелание вникать в чужие оправдания, веру в свою правоту и уверенность в ненужности проверки, привычку чувствовать свою позицию обоснованной и понятной, а чужую необоснованной и непонятной, и т.д. И когда он сталкивается с несогласным оппонентом, он просто вываливает свои чувства.
    Не агрессивный субъект так себя не ведёт. Не агрессивный взвешивает все за и против. Принимает критику и отвечает на доводы. И если обнаруживается, что он в чём-то неправ, он поправляется, и на личном примере показывает, как нужно делать, чтобы не вести к конфликту. И когда он приводит свою критику в адрес оппонента, он ему предлагает аналогичное, и гарантирует соответствующее отношение.
    Не агрессивному субъекту не нужно принципиально не признавать никакой своей проблемы, чтобы не быть обвинённом в агрессии. Именно признанием своих проблем он показывает отсутствие критической угрозы со своей стороны, т.к. демонстрирует способность с ними бороться (показывает другим таким же нормальным обществам). И проблемы для большого общества всегда естественны, и соответствующее понимание этого тоже необходимо каждому нормальному обществу. И как в каждом обществе есть свои желающие заниматься грабежом и насилием, так и в каждом обществе есть свои милитаристы, желающие заниматься политический грабежом и насилием в отношении других стран. И чем больше людям даётся свобод самовыражения, тем громче они будут кричать свои призывы. И эти призывы должны встречать соответствующую критику, достаточную для того, чтобы они не были осуществлены.
    В агрессивном обществе всё радикально по-другому. Там разрешается кричать только о проблемах другого общества. Свои собственные проблемы там критиковать запрещено. И будь оно хоть полно желающими начать агрессивную войну, и творить в отношении других стран то, чего в отношении своей бы не потерпели, никакой агрессии в своих рядах агрессивное общество в упор видеть не будет. Будет видеть только проблемы врага, на которого вешается вина за все проблемы конфликта с ним (и не только с ним), и требуются соответствующие этому действия. И агрессивное общество всё время кричит, что надо его победить, и тогда все проблемы будут решены. Это и есть самый верный признак агрессора. Другой более выгодной модели поведения для организованного агрессора просто нет.
    Но есть люди, которые этого в упор не понимают. Они думают, что чем сильнее они уверены в вине исключительно врага, тем точнее это так. И чем громче они кричат, и друг друга индуцируют, тем сильнее они уверены. И количество таких людей прямо пропорционально тоталитарности режима и бесперебойности пропаганды.
    Вот кричит «держи вора!», агрессор кричит «бей агрессора!» – это классика жанра. Чем сильнее агрессор сам что-то делает, тем громче он в этом обвиняет других. Потому, что лучшая защита – нападение, а лучшее нападение – это нападение одновременно и на противника, и на его идеологию, и нанесение по ней такого удара, чтобы ему некогда было уже тебя разоблачать, а оставалось только успевать самому успевать отмываться от всего, что на него выливается. Поэтому тактика агрессора – постоянно обвинять во всём противника, и чем громче, тем лучше, и никакой самокритики. Причём, делать это не потому, что война, и все на нервах, а наоборот, война именно потому и должна начаться, что они таким поведением доводят до неё.
    Во время третьей войны идёт наиболее яростное соревнование, кто кого переиграет в данном деле. Цель – заглушить пропаганду врага криком своей пропаганды. Кто громче и бесперебойнее орёт, тот и получает преимущества. Никакой критики в свой адрес ни во время войны, ни перед ней. Сплошной поток апломба и фанатизма в адрес противника.
    На фронте противостояния с теми, кто не хочет войны, будет использоваться то же арсенал. Использоваться очень просто: если ты критикуешь что-либо на своей стороне, значит, ты враг. Потому, что понятия третьей войны у её резидентов нет, и, если ты критикуешь своих, значит, ты работаешь на врага. Потому, что у них есть только два вида войны: когда либо один неправ, либо другой. Когда оба неправы, такого нет, и в таком формате ничего не принимается.
    В третьей войне основной мотив «Враг – зло, значит, всё, что мы для борьбы с ним делаем, оправданно, т.к. это просто борьба со злом, а соответственно, чего бы мы не делали, мы можем настаивать, что мы добро». А это не так. Потому, что есть границы, через которые переходить нельзя. И на каждом этапе эскалации конфликта есть границы, которые нельзя переходить. И нельзя кричать, что ты добро на одном только том основании, что борешься со злом. Потому, что это не доказывает того факта, что ты не являешь другим злом, которое хочет оказаться ещё более сильным.
    Потому, что злу, которое хочет оказаться самым сильным, и победить, больше ничего и не нужно, кроме такой постановки вопроса. И всё, что ему нужно для достижения своих целей, может быть сделано в рамках этого. В них и возможность делать, что хочешь, и оправдание. У резидентов третьей войны это понимание наглухо отсутствует. Там есть только уверенность, что чем громче обвиняешь врага и слышишь только себя, тем очевиднее твоя правота.
    Так что же сделают сторонники третьей войны, когда их натычут в этот довод? Они ответят либо мимо вопроса, либо вообще ничего, но продолжат вести себя так, как будто им ничего не объясняли. И как тот студент, который выучил один билет, но вытянул другой, будут сводить решение вопроса к изначальной схеме: если твоя критика хоть в чём-то задевает своих, то ты враг, и слушать тебя не нужно. Что будет одновременно и формой безответственности, и попыткой дать ответ, и формой решительного ответа.
    Безответственность будет в том, что ответа на приведённые доводы не будет, но продолжат действовать оппоненты так, как будто всё нормально, и никакого ответа за это тоже не нести. Попытка дать ответ будет в том, что обвинение «ты враг» будет выдаваться за ответ, и рассчитываться на то, чтобы каким-то образом убедить тебя (и себя), в его состоятельности. А решительность ответа будет в том, что они будут объяснять на языке агрессоров, что даже если они и они поняли смысл претензий, то это их не остановит. И что если ты это не примешь и не остановишься сам, то пожалеешь. И что если ты этого не понимаешь, то тебе будут языком действий объяснять, какое сильное противодействие тебе могут оказать, насколько эффективно работают их приёмы, и как слабо ты можешь что-либо с этим поделать.

11. ВТОРОЙ СИМПТОМ
    Второй симптом – это когда втягиваются массы. Те, кто раньше был за мир, вдруг становится за войну. И до того момента, пока агрессивные не начали свою деятельность, им этого ничего не надо было – жили в мире и войны не хотели. Но как те развернули свою пропаганду, им сразу стало надо. И все они искреннее уверенны, что это их собственное решение, а не работа пропаганды.
    Их спрашиваешь, а не кажется ли им странным такое совпадение что как только заработала пропаганда, у них стало меняться мнение. А в ответ только то, что им залила пропаганда. Ответа на сам вопрос нет. Только проблемы в этом они не видят.
    Они не могут толком объяснить, как так получается, что всё их мнение начало меняться именно после того, как начала работать пропаганда. Они не могут объяснить, как их мнение согласуется с тем, что они говорили раньше. Они даже уже не помнят зачастую, что они раньше иное говорили. И они не могут объяснить, почему надо доверять системе, которая затыкает всякую критику вместо того, чтобы показать, что ей есть что на неё ответить. Но проблемы в этом во всём они не видят. Они видят проблему в другом: есть целая куча штампов, которые они тебе вываливают, и ты после этого не хочешь отставить все вопросы и без критики ихнее принять, значит, проблема в тебе.
    Доводы, которые действовали раньше, на массы вдруг перестают действовать. Логика не работает. Ей противопоставляются постулаты и новые установки, которые наделаются приоритетом. И как для волос, которые слишком долго не расчёсывали, расчёска кажется дерущей (даже если та самая расчёска, которая когда-то таковой не казалась), они не примут аргументы, которые раньше готовы были принять. Основание единственное: ход мысли не соответствует заданному направлению. Не какой-то контингент, а именно массы.

12. ТРЕТИЙ СИМПТОМ
    Третий симптом агрессора – это повальное доносительство, которого просто не может быть в таких объёмах при оборонительной войне. Причём доносительство, которое перестаёт восприниматься массами, как что-то предосудительное и наоборот, оно становится для всё большего количества людей признаком сознательности ответственности за происходящее. Происходит перелом общественного сознания и переоценка ценностей, при которой малодушие становится героизмом, а правдоискательство предательством.
    Почему при агрессивной войне объём доносов больше, чем при справедливой? А дело в том, что в справедливой всё просто: есть враг, который несёт прямой вред данному обществу, и есть простые и ясные доводы против него. И если враг действительно неправ, то за доводами правда, а правда рано или поздно будет найдена и доказана так, что возразить окажется нечего. И мало кто захочет поддержать такого врага – надо быть исключительно аморальным или неадекватным, чтобы вести пропаганду в его защиту. И если такие всё же найдутся, то их будет минимально мало, и слушать их тоже мало кто захочет.
    Если же кто-либо попытается вести подрывную работу на данном фронте, с ними тоже будут бороться, но есть одна деталь. Если кто-то говорит что-то в пользу врага, то ему это докажут, и он будет поставлен перед выбором: признать свою неправоту или нет. И если признает, на этом инцидент в каких-то случаях и завершиться, а если нет, то, возможно, потребуются какие-то принудительные меры по пресечению его деятельности. Но даже если последнее и будет иметь место, это будет не тот объём случаев, которым чревата агрессивная война.
    При агрессивной войне всё окажется наоборот. Во-первых, противников агрессивной войны окажется больше, чем противников справедливой войны. А во-вторых, неправым будет тот, кто поддерживает агрессию. И ему приведут такие доводы, на которые нечего будет возразить, и натыкают в такие вопросы, на которые нечего ответить, и тогда ему останется только одно средство: закон, который просто тупо запрещает приводить доводы, на которые нечего возразить. И тогда адепт агрессии будет приводить свои доводы, на которые будут бояться приводить возражения, и выдавать это отсутствие опровержений за неопровержимость доводов. А чтобы научить бояться (ну или просто истребить всех, кто не боится), работать доносами. Вот отсюда и излишняя масса доносов.
    Что касается третьей войны, то с ней ситуация будет сложнее, но основной принцип тот же. Несогласные могут быть двух видов: те, кто просто против войны, и те, кто за врага. Т.е. неправыми будут обе стороны, но какая-то часть может оправдывать именно врага. Причины последнего тоже могут быть разными: как за корысть, так и бескорыстно. И с первыми всё понятно – им заплатили, и они отрабатывают своё. А со вторыми встают вопросы, почему, и кто виноват.
    Одно из объяснений последнего может быть в том, что энная часть просто не понимает, что такое третья война, и воспринимают её, как обычную агрессивную войну (исходя из дилеммы, что если здесь агрессор, то там не агрессор). И ведут себя по сути на тот же манер, как и поддерживающие войну массы, только с противоположной ориентацией. И увидеть какую-то неправоту на своей стороне им хватает ума, а на всё остальное уже не хватает. Из чего следует, что если они действуют бескорыстно, то скорее всего, всё же по соображениям совести, просто не хватает ума эту совесть грамотно направить. И определённую долю вины за это они, конечно, несут сами, но какая-то ложится и на тех, по чьей вине в обществе нет понятия третьей войны. А особенно, если они затыкают тех, кто пытается это общественности объяснить.
    Механизм затыкания в последнем случае будет тот же самый: если говоришь не то, что разрешено (а разрешено только кричать о правоте свой стороны), то донос и репрессивные меры. Отсюда и соответствующее количество доносов в третьей войне, не сильно отличающееся от обычной агрессивной.

13. ПОЧЕМУ ЛЮДЕЙ УБИВАТЬ НЕЛЬЗЯ
    Почему людей нельзя убивать – самое простое и понятное (по крайней мере для меня) объяснение в том, что люди хотят жить. Так же, как и ты. И если ты не хочешь, чтобы тебя можно было убивать, то и они не хотят. И если ты считаешь, что твоя жизнь ценнее жизней других, то возникнет вопрос, почему они тоже не могут считать аналогичного? Поэтому единственный способ решить все вопросы заключается в том, чтобы никто никого не мог убивать. И тогда не будет вопросов, и не будет проблем, которые возникают из-за отсутствия ответов. Вот поэтому людей нельзя убивать.
    Вот только есть такие деятели, которые этого не понимают. Потому, что они хотят жить так, как им нравится, и брать самым лёгким путём всё, что таковым можно взять. А самый лёгкий путь заключается в том. чтоб отнимать у других то, что достаётся трудным путём. И потому они сталкиваются с необходимостью иногда убивать тех, кто сопротивляется тому, чтобы у него можно было легко забрать то, что ему досталось трудом. А ещё некоторым их них нравится убивать потому, что, решая судьбы других, они чувствуют себя более важными, а это греет их гордыню. А ещё некоторым нравится, чтобы их боялись и уважали, и убивая других, они заставляют всех остальных испытывать перед собой трепет. А ещё им нравится, чтобы все восхищались их силой и способностью брать от жизни то, что могут взять только самые сильные, и они встают на этот путь, потому, что это тоже греет их гордыню. А ещё некоторым просто нравится убивать, и пуская кровь, они получают отдельное удовлетворение. Называются отморозки и бандиты, и они думают, что в связи со всем этим имеют право отнимать у кого-то жизнь.
    И они думают, что, может, никого убивать не придётся, если все дадут им всё провернуть по-чистому, ну а если всё пойдёт не по плану, то виноваты будут те, кто не захотел им этого позволить. Или думают, что, если кто-то не может за себя постоять, значит, он слабый и недостойный жизни. Или вообще ничего не думают, а просто собираются брать от жизни то, что им надо, и не философствовать. И языка убеждений такие деятели не понимают; они понимают только язык силы, который самым прямым путём им объяснит, что убивать других им просто не позволят.
    Чтобы это объяснить, общество вооружается оружием, силами правопорядка, и законами. И такие законы строятся по принципу, что, если покусишься на чужое, заплатишь своим, и чем на большее покусишься, тем больше заплатишь. И если отнимешь чужую жизнь, заплатишь своей (или хотя бы частью своей жизни), которую проведёшь в местах, заставляющих тебя думать, прежде чем это делать. И если попытаешься организованно грабить и убивать, то получишь наказание более сильное, чем тот, кто действует сам по себе. Потому, что организованный бандитизм опаснее неорганизованного, а значит, и бороться с ним надо более жёстко. И если попытаешься напасть на тех, кто борется с бандитизмом, наказание тоже может быть более сильным. Потому, что, борясь с теми, кто борется с бандитизмом, ты увеличиваешь опасность от него самым сильным образом. И если ты попытаешься выдать себя за сотрудника сил правопорядка, чтобы получить больше возможностей для бандитизма, то за это тебя тоже надо наказать сильнее – так, чтобы не было резона такое пытаться извлечь преимущество из такого приёма. А если являясь служителем правопорядка, решишь встать на преступный путь и злоупотребишь своей властью, то за это накажут ещё сильнее. И если кому-то платишь или получаешь от кого-то вознаграждение за содействие грабежу и убийствам, за это тоже отдельное наказание. И т.д, делается это в рамках законов и порядков, которые ни у кого не вызывают вопросов, потому, что защищают жизнь людей, а людей нельзя убивать.
    Если проявишь преступную халатность, из-за которой могут пострадать жизни людей, то и за это будет своё наказание, даже если это сделаешь не умышленно. И если проявишь преступное бездействие, то и за это будет своё наказание. И если планировал кого-то убить, но не успел, и тебя поймали раньше, то и за это тоже будет соответствующее наказание.
    Если кто-то начнёт оправдывать бандитизм, и это будет нести угрозу того, что кто-то в результате этого пострадает, то возникнет вопрос, почему надо позволять этому деятелю нести угрозу для жизни других? И тогда, если он не сможет на это ответить, к нему могут применить соответствующие меры, и законы общества это тоже могут предусматривать. И никому из тех, кто не хочет пострадать из-за такой пропаганды, ничего здесь не покажется ненормальным – потому, что жизнь людей нельзя подвергать опасности.  И если кто-то этого упорно не хочет понимать, то им объясняют на том языке, на каком понимать им придётся.
    Что же будет, если отморозки и бандиты попытаются установить свой закон, карающий за то, что с ними борются, за организованность борьбы, и за любое оправдание борьбы с бандитизмом и т.п.? Общество ответит контрмерами, заключающимися в том, что если кто-то занимается таким бандитизмом в рамках действия бандитского закона, то наказания за это будут соответствующим образом усилены. Всё это понятно в рамках простой логики, которую выстраивает обычное человеческое сознание, которое хочет просто жить и не мешать жить тем, кто не мешает жить ему. И которое вынуждено бороться с тем, чтобы ему при этом жить как-то мешали отморозки и убийцы.
    Аналогично этому должна быть устроена и внешняя политика общества и всего остального мира. Если найдётся страна, которая начнёт убивать жителей других стран ради удовлетворения соответствующих потребностей, в отношении неё должны быть осуществлены соответствующие меры. И если найдутся отдельные люди внутри какой-то страны, которые попытаются привести её к такой политике, то соответствующие меры должны быть применены в отношении них. И за всем этим каждая страна должна следить у себя, или в какой-то мере согласованно общими усилиями мировая общественность должна следить за этим. Потому, что людей нельзя убивать, и это явление надо пресекать своевременно.
    Но только бывают иногда ситуации, когда это сознание вдруг выворачивается наоборот, и те, кто по прошлым меркам были злодеями, вдруг для него вдруг становятся героями. А герои наоборот, объявляются злодеями. Причём переворачивается понимание массово, и любого, кто пытается раскрыть остальным глаза на подмены, вдруг подвергают преследованиям, как будто он самый страшный злодей.
    Есть такие деятели, которые хотят заниматься тем же самым, что и бандиты, только не на бытовом уровне, а на политическом. Чтобы их страна захватывала другие страны и грабила (попутно убивая всех, кто сопротивляется), а внутри чтобы у этой страны всё тихо и спокойно было, и никто не мешал выгоду извлекать из мероприятия. И чтобы в других странах смерть и разрушение были, а в их ней только празднования и потребление трофеев. Называются милитаристы и фашисты, но сами они предпочитают прикрываться словом «патриоты».
    А ещё они хотят, чтобы их страну боялись и уважали – примерно так, как бандиты хотят, чтобы боялись и уважали их, и восхищались их силой и ловкостью. Всё это тоже неотъемлемые ценности милитарофашизма. А ещё они хотят гордиться собой сами, и чувствовать себя важнее всех остальных, а единственный способ этого для них заключается в том, чтобы кого-то победить, и праздновать победы.
    Ещё они любят вести противостояние и наносить удары, и получать от этого удовлетворение, потребность в котором является одной из самоцелей противостояния. А ещё они испытывают неискоренимую потребность всегда кого-то ненавидеть, в рамках которой чем сильнее ненависть, тем больше удовлетворения приносят любые удары по противнику. И культ ненависти к противнику у них на самом деле пропагандируется независимо от действий противника, т.к. как бы себя кто не вёл, они найдут повод кого-то ненавидеть. И со всем эти этим они прут, распевая свои песни о своей  гордыне, ярости, и упоении всем тем, что даёт им удовлетворение.
    Отличить таких деятелей достаточно просто: они всё время трубят о том, что нужно делать в отношении других стран то, аналогичного чему в отношении своей бы не потерпели. Но проблемы в этом не видят, и постоянно повторяю свои песни о том, какие они правые и хорошие. А плохой у них враг, и именно за это, оказывается, его и надо бить, и что был бы хорошим, его бы конечно, ни пальцем, но он плохой, и за это его ату. И они могут воевать на чужой земле, и воевать за то, чтобы она принадлежала им, и убивать тех, кто этому пытается сопротивляться, но плохими они себя не считают. И многие из них могут даже не особо скрывать, что ни воюют именно за это, но плохих в их рядах оказываться нет ни одного. Все плохие по ту сторону фронта, и только по этому по эту сторону все должны быть такими воинственными. А не было бы этого, они бы все были белыми и пушистыми. И всё это часть их пропаганды и идеологии, и за критику любой составляющей этого они готовы лишать людей свободы и жизни.
    Причём всё это начинается не во время войны, когда не до самокритики и все на нервах и всё на пределе. А именно до войны, когда самой войны могло бы не быть, если бы не это всё, но оно творится, и сама война начинается в результате этого. В результате того что решения начинают принимать эти деятели, а не те, кто им противостоят. Но и здесь они выворачивают всё наоборот, и когда начинают войну, постепенно переходят на оправдания. Что все эти меры потому, что идёт война.
    Как же так может быть, где логика? А никак, и нигде. Логики нет. Есть только чувства. Чувства гордости, алчности, азарта, ярости, ненависти, и фанатичной веры в свою правоту вопреки всякой логике. А логика запрещена законом милитарофашистов, если она идёт против их интересов. И основания для такого закона этот тоже ничем не обосновывается, кроме угроз и расправ в отношении тех, кто приводит доводы, на которые нечего ответить. И в таком состоянии истребляется любое инакомыслие до тех пор, пока не остаётся звучать только один сплошной поток пропаганды гордыми заносчивости, неуравновешенности, ярости и фанатичной веры в свою правоту в отрыве от всякой логики. И в таком режиме внушением целевой аудитории закладываются убеждения, которые они должны всосать и усвоить.
   Для не обделённого умом и совестью человека это означает разверзание идеологического ада на земле. Потому, что у него больше нет права быть человеком. Ни человеком, имеющим собственное достоинство, ни человеком, являющегося носителем ума и совести. Потому, что, если он против того, чтобы в той или иной форме участвовать в убийстве людей, которые ему ничего не сделали, места для него в жизни уже нет (по крайней мере на свободе) И права прожить, как человек, у него тоже нет, потому, что он должен умереть, как агрессор, пришедший убивать, и получивший за это. Ну а то, что милитарофашисты не позволят твориться бандитизму внутри своего общества, это уже погоды не делает, т.к. не позволят они этого только потому, что он мешает им творить то же самое снаружи – чем больше здесь умрёт, тем меньше сможет пойти убивать и умирать там.
  Почему? Потому, что появляются законы и порядки, которые начинают работать противоположно той морали, которая должна двигать законами и порядками. И вместо того, чтобы запрещать убивать людей, они начинают это не только разрешать, но и требовать. И требовать это делать в гораздо больших масштабах, чем это могут осуществить обычные отморозки и бандиты. Но вместо того, чтобы привлечь к ответственности виновных, начинают привлекать тех, кто требует их привлечь. И их обвинят в предательстве, терроризме, ереси, и прочих грехах, за который назначается наказание более страшное, чем за обычный бандитизм. И делается это от лица закона и порядка, который теперь служит этому процессу.
    Т.е. вместо того, чтобы карать сильнее за более масштабную политику уничтожения людей, за служение этому начинают вознаграждать, а карать как можно сильнее начинают тех, кто пытается этому всему воспрепятствовать. И вместо того, чтобы карать сильнее за то, что это делается организованно, организованно начинают карать за то, что этому пытаешься остановить. И вместо того, чтобы сильнее карать за то, что это прикрывается законом и порядком, сильнее карать начинают за то, чтоб выступаешь против таких законов и порядков. И т.д.  и т.п. – полная противоположность той морали, которой должно следовать общество. И чем сильнее это отклонение, тем сильнее кара за любые разговоры об этом.
    Возникает вопрос: как же так?  Ведь, если найдутся деятели, которые, имея власть, будут её использовать для того, чтобы устроить войны, то наказание за такое злоупотребление должно быть настолько же строже, насколько войны могут унести больше жизней, чем обычный бандитизм. И если какая-то часть народа захочет поддержать такую власть, и будет делать это вместе с ней организованно, то должны быть соответствующие контрмеры, призванные отбить резон такой организации. А если такая власть начнёт использовать законы для того чтобы преследовать тех, кто пытается этому противостоять, то, наверное, наказание за это должно быть таким, чтобы не было резона и для этого особенно сильно. Но в случае милитарофашизма всё выворачивается наоборот. Чем чудовищнее ложь, тем чудовищнее травля за её разоблачение. Потому, что институты власти так устроены, что у кого власть, тот и контролирует всё остальное.
    А ещё есть есть люди, которые всех этих несоответствий не видят и видеть в упор не хотят. И не потому, что он прирождённые фашисты и милитаристы, а потому, что они вообще не способны понимать того, что происходит. И им чего пропагандировать будут, то они и примут. И будут искренне верить, что это правильно, и что к такому убеждению они пришли сами. А когда милитарофашисты приходят к власти, они начинают пропагандировать свою идеологию. И запрещают любую критику, а за отсутствием критики, которая разоблачать их несоответствия, эти люди принимают эту идеологию. Потому, что сами разоблачений сообразить не могут, а когда оные перестают звучать, они начинают думать, таковых просто в природе нет. Поэтому, если милитарофашисты приходят к власти, иногда происходит, что огромные массы народа, вроде бы жившие ранее с другими ценностями и полностью ими удовлетворённые, вдруг перестают быть ими удовлетворёнными, и начинаюит поддерживать новые ценности, которые диктуют милитарофашисты. И во всём происходящем они никаких радикальных перемен не замечают.
    Как же получается, что определённая масса не видит того, что белое называется чёрным, чёрное белым? А дело в том, что помимо обычной войны в таких мероприятиях имеет место ещё и информационная. И в этой информационной войне милитарофашисты захватывают позиции в головах людей и размешают там свои убеждения. И в рамках этих убеждений людей могут учить, что здесь вера правая, а там не правая. И что всякий, кто живёт по правой вере, попадёт в рай, а кто по неправой, попадёт в ад. И что всякий, кто сражается за то, чтобы снести все алтари «неправой веры», герой, а кто ему противостоит, злодей. И что поэтому, когда кто-то нападает на данное общество, он делает неправое дело, а когда данное общество нападает на другое, оно делает правое. Потому, что оно несёт правую веру и спасает души людей от ада. Ну или, как вариант, людям говорится, что враг готовит на них нападение, и что его надо опередить – нанести упреждающий удар. Так что данное общество нападает первым, но оно не агрессор – оно просто защищается, а агрессор противник, и это надо «понимать». Ну или на противника просто нападают, а людям говорят, что это он первым напал, а его атаку отбили и теперь перешли в наступление. И запрещается критика данной версии и озвучивание других версий тоже запрещается.
     И вместо того, чтобы спросить, а где доказательства, что вера правая, и что будет, если каждый во что-то верящий будет иметь право идти и делать без доказательств всё, во что верит, люди просто идут, и делают то, что следует из их веры. И вместо того, чтобы спросить, а где доказательства, что враг действительно собирался нападать, и что это не милитарофашистская пропаганда сама всё придумала, люди просто начинают верить, что они просто защищаются. И вместо того, чтоб спросить, а где доказательства, что враг действительно первым начал, и кому выгоднее с всего запрещать критику: тому, кому есть чего на неё ответить, или кому нечего на неё ответить, люди просто начинают думать то, что им предписывают милитарофашисткие законы.
    Почему – потому, что всё такие вопросы выше того уровня сложности, на котором они привыкли мыслить, и всё, что выходит за этот уровень, для них просто не существует.
    И в таком режиме противнику наносится какой-то удар, на который он наносит ответный, и начинается обмен ударами, который вся эта масса понимает, как войну несомненно правую и нужную. Потому, что виноват, оказывается враг, и что только поэтому с ним идёт война. Ну а то, что людей нельзя убивать, так это, оказывается, по-прежнему, соблюдается, и бандитов так же исправно ловят, ну а то, что по ту сторону линии фронта кого-то убивают, так это, оказывается, только потому, что те ведут себя, как бандиты, и их убивать приходится только поэтому. Ну и тех, кто против этого выступает, тоже карать надо жёстче, потому, что время, понимаешь ли, военное, и церемониться некогда. А иначе это ослабит оборону, и бандиты смогут поубивать больше людей.
    И возникает вопрос как же так-то? Получается, сама война выступает оправданием ухода от ответственности за то, что её начали? А у институтов общества, оказывается нет реальных средств для решения таких вопросов. И институты власти, втравливая свой народ в войну, из которой так просто не вылезешь, могут действовать, как террористы, беря в заложники общественное благополучие, и угрожая его крахом в случае поражения. А поражение представляя, как неминуемый результат нарушения устанавливаемых ей же порядков. А порядки устанавливая такие, в которых она может творить, что захочет, и никто ни за что к ответу не должен даже и пытаться её привлечь.
    И подконтрольная им масса всё это принимает. И принимает без задней мысли. И понятий о таком виде государственного терроризма она не имеет, и проблемы в этом никакой не видит. Потому, что видит исключительно то, что соответствует её уровню понимания. Вот и получается у таких масс, что всё, как было, так вроде и осталось, просто случилась война и заработали законы военного времени. А в остальном, прекрасная маркиза, всё хорошо, оказывается, всё хорошо.
    И чем дальше зайдёт эта война, тем больше случится других событий, и тем больше возникает всяких других вопросов, на фоне которых тот самый вопрос, который они упустили, начинает казаться далёким и незначительным. И всего лишь одним из множества массы других, пропуск которого вроде бы как для них почти незаметен. Вот только для думающего человека он не может быть незаметным. Потому, что меняет на корню всё, и всё, что имело положительное значение, становится отрицательным, а всё, что было отрицательным, становится положительным, и понимание всей причинно-следственной связи выворачивается наоборот.
    И получается одна какая-то маленькая деталь может менять всё. И дьявол прячется в деталях. И получается, чтобы ломать человеческие права, свободы, сознание и достоинство, не нужно переворачивать в ручном режиме всё с ног на голову; иногда достаточно просто изменить одну маленькую деталь, и всё остальное перевернётся автоматически. И именно на таких технологиях организованный милитарофашизм и строит свои приёмы и методы: ломает способность народа понимать определённые детали.
    Для кого-то этот слом есть слом всего ценного, что есть в его жизни. А кого-то и ломать не надо – он, как по команде, сам поворачивается, и встаёт в ту позицию, какую прикажут. Потому, что некоторые и так остаются при возможности жить и верить в то, что всё нормально. И для этого просто достаточно просто не понимать каких-то деталей, и всё остальное автоматически подменится на заменители правды. И потому одни борются с таким режимом изо всех сил, а другие готовы только бороться с теми, кто борется. И когда такое случается, для имеющего ум и совесть это оказывается настолько неприемлемым, что может восприниматься на грани чего-то немыслимого.
    Немыслимое со стороны выглядит образно говоря так: живёт себе человек, и никого не трогает, и все окружающие вроде так же живут. Соблюдают порядок, не нарушают правил, решают конфликты цивилизованным разбором в суде. И вдруг появляются бандиты, которые устраивают войну прямо на улице. Палят друг в друга, задевают простых людей, и не собираются останавливаться.
    Человек взывает к сознательности окружающих, чтобы объединёнными силами служителей правопорядка и всех остальных неравнодушных к проблеме это дело немедленно остановить. Всех виновных привлечь к ответственности – каждого в меру его причастности. Но вместо этого простые люди вдруг начинают требовать присоединяться к бандитам, и помогать им убивать друг друга и всех остальных. Начинают ругаться с ним и между собой, устраивают драки за выбор сторон, которые постепенно перетекают в общую войну на улицах.
    Человек обращается к властям, но власти отвечают, что теперь новый закон, разрешающий гражданам бить «неправильных» бандитов в поддержку «правильных», а правильными» объявляются те, у кого планируется забрать то, из-за дележа чего всё и началось. И требуют уважать новые законы.
    И в окна дома человека залетают пули и горящие обломки, и в дверь к нему ломятся бандиты, которые силой забирают его или его родных идти и убивать всех, кого другие бандиты забрали участвовать за другую сторону. А когда он обращается к властям за помощью, выясняется, что помощь теперь от них бандитам в виде закона, запрещающего человеку противиться, когда его волокут участвовать в этой бойне.
    Человек начинает возмущаться происходящим. В ответ власти принимают закон, запрещающий ему возмущаться. И теперь, если он хоть слово посмеет сказать против, к нему вломятся, заставят лежать носом в пол, перевернут все вещи в доме, и уволокут получать дальнейшее наказание.
    Участвовать на улице в бандитских войнах можно, попадать в других людей можно, можно их тащить в бой насильно, вламываться к ним в дома, чтобы вытащить для этого дела. А протестовать нельзя. Это преступление. Так примерно будет выглядеть безумие третьей войны для тех, кто физически окажется в зоне участия, но сознанием находится вне системы.


14. ПРОСТОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ДОСТОИНСТВО
    Я против войны – во всех тех случаях, где её можно избежать и решить проблему цивилизованными переговорами. Исключением может быть только ситуация, когда ни на какие переговоры враг не идёт, и единственным способом отстоять своё остаётся только языком оружия объяснять ему, что забрать твоё у него так просто у него не получится. И я такой не один – есть ещё в этом мире люди, которые к войне относятся так же. Но есть люди, которые за войну. Кто-то на ней делает деньги, для кого-то это способ нахватать звёзды на погоны, для кого-то это способ оправдать ужесточение диктатуры. Кем-то движет неуёмная ненависть, кому-то хочется удовлетворить свою потребность в победах, а кто-то просто накачан пропагандой предыдущих, и думает, что война – это здорово. И вся эта эклектика хочет войны не потому, что это единственный способ отстоять своё, а именно потому, что они хотят взять что-то чужое. Просто одни из них понимают, что творят, а другие нет. И называть вещи своими именами многим из них не выгодно. Им выгодно делать вид, что они-то хотели по-хорошему, а противник, такой вот нехороший, никак не хочет. А такие, как я, им не нужны, потому, что любые наши успехи в утверждении своей правды будут им костью в горле на их пути к утверждению ихнего.
    Я против всего, что выходит за рамки допустимой войны, не только потому, что это риск жизни, а потому, что для меня важно не поступать с другими так, как я не хочу, чтобы поступали со мной. И убить того, кто не хочет убивать меня, для меня так же не допустимо, как и погибнуть самому. Поэтому война, на которой может такое случиться, для нас недопустима ещё и по причине, которой нет у тех, кто за войну. Но только понимать таких вещей некоторые не спешат. Им это не выгодно, и им свойственно делать всё для того, чтобы не понять по возможности самим, и не дать понять это как можно большему количеству остальных.
    Хотящим войны нужно, чтобы было только одно понимание: те, кто не хотят идти на нужную им войну – трусы. Они-то сами не трусы, когда идут брать то, что им надо, а вот причиной нежелания их поддержать, оказывается, может быть только трусость. И многие из них любят посылать других туда, куда сами бы не полезли, но при этом громче всех кричать о трусости тех, кто туда не идёт. Когда не занят стрельбой, больше времени остаётся на то, чтобы работать языком. И так уж устроена война, что самой живучей в ней оказывается именно эта порода. И на каких бы языках они не разговаривали, суть их везде одинакова: они хотят гнать других умирать за свои интересы. Что вполне закономерно – те, кто хотят брать чужое, любят доминировать, а у тех, кто любят доминировать, доминируют те, кто гонит других воевать за то, что нужно в первую очередь им самим.
    Я не люблю употреблять слово пацифизм. Его легко дискредитировать, и милитаристы этим пользуются. Пацифистом может назваться всякий, кто не хочет идти защищать своё общество, когда на него нападают, и думает отсидеться за чужими спинами. И когда потребуется оправдание, такой побежит прятаться за слово пацифизм. И ему плевать, что оно не для этого придумано, чтобы такие вещи прикрывать, а милитаристы и рады – теперь есть, чем обосновать презрение к пацифизму. Поэтому я предпочитаю другое понятие: просто нормальный человек (противопоставляется понятию извращенец).
    Нормальный человек поступает с людьми так, как они поступают с ним. И если кто-то не желает и не делает ему зла, он не может желать и зла таким людям. Если кто-то же желает и делает ему зло, и его надо остановить, он может ответить вынужденным злом, если по-другому исходящее от них зло не остановить. Прощать или не прощать врагов – личное дело нормального человека, но он не может хотеть зла тем, кто не желает ему зла. И он никогда не будет желать им превратить в тех, кто желает ему зла. Потому, что это аморально – хотеть, чтобы тебе хотели зла. Поэтому нормальный человек никогда не будет целенаправленно ничего делать для того. что бы превращать людей во врагов. Политический извращенец наоборот, желает зла тем, кто ему зла не желает, а тех, кто несёт ему зло, он наоборот, готов служить и оправдывать их.
    Откуда берутся полит-извращенцы? Они берутся от желания воевать с теми, кто им ничего плохого не сделал. Просто прийти-увидеть-победить ради удовлетворения своих потребностей в победах, трофеях, и славе. И тогда они идут, и несут зло тем, кто им зла не нёс. А для того, чтобы победить, им надо объединиться, но как только они объединяются, они начинают конкурировать между собой за власть, потому, что все хотят быть наверху. И в этой грызне им свои запросто могут быть, как враги, и в то же время это соратники, делающие общее дело, и вот они одновременно друг друга и вынуждены оправдывать, и желать неудач.
    Чтобы быть сильнее, желающим воевать нужно задействовать как можно больше народу, и вот они гонят на войну как тех, кто хочет войны, так и тех, кто не хочет. Используют все способы, от принуждения до обмана, и вот ведущиеся на обман идут и несут зло тем, кто им ничего не делал. Ну а тех, кто их на войну отправил, они оправдывают, потому, что если в их понимании виноват враг, то их сторона получается, не виновата. Те же, кто гонят их на войну, сами могут в первые ряды не спешить – они любят издалека командовать, отправляя других умирать за их интересы. Потому, как это натура у них такая: им хочется доминировать, а доминировать – значит, превращать других в средство служения своим целям. Да и сама война так устроена, что забирает в первую очередь тех, кто хотят быть в первых рядах, а тех, кто отсиживается за чужими спинами, в последнюю. И вот насилием и обманом отправленные на завоевательную войну идут и несут зло тем, кто им ничего не сделал. И служат тем, кто их держит за расходный материал. Вот как становятся полит-извращенцами.
    Когда извращенцы делают свои дела в своих собственных кругах, это одно дело. А когда заставляют участвовать в них тех, кто не хочет, это другое. Все виды завоевательной войны – это дела, в которых я считаю себя не обязанным участвовать.
    Если меня смогут погнать на такую войну, и там надо будет убивать всех без разбора, хотели они идти меня убивать или нет, и пойду, это будет означать, что таких, как я, можно это заставить. А это значит, что я должен буду исходить из того, что любой с той стороны может быть таким же. Потому, что, если таких, как я, можно будет туда гнать, и я иду, то как я могу с них спрашивать за то, что они позволяют себя гнать туда же? И тогда если на заставят убивать друг друга, то моей морали придёт конец, независимо от того, убью их первым я, или они убьют меня – если меня заставят это сделать, значит, меня прежнего уже не будет. Не будет ничего, чем я жил и чем живу – оно будет убито теми, кто решил доминировать. Останется одна оболочка, продолжение существования которой будет отрицанием смысла всего того, ради чего я жил раньше. А почему я должен позволять так с собой обращаться?
    Поэтому и спрашиваю, как называется тот вид войны, в рамках которого это может так оказаться?

15. КАК РАБОТАЕТ ЯДЕРНОЕ СДЕРЖИВАНИЕ?
    Как работает ядерное сдерживание? Изначально оно работает так: если (упрощённо говоря) имеющей ядерное оружие стране будет нанесён урон выше какого-то уровня, она применит ядерное оружие.
    Это значит, что если ты вторгнешься на её территорию, или хотя бы чем-то обстреляешь оную, или как-то иначе её заденешь так, как она не захочет терпеть, то в ответ она может дать неядерным образом сдачи, и рассчитывать на то, что если ты пойдёшь на эскалацию конфликта, то ответы будут соответствующими, и так до тех пор, пока эскалация конфликта не дойдёт до порога применения ЯО. А после этого ты получишь такой удар, что больше уже наносить никакие удары не сможешь. И зная это, ты просто на эскалацию конфликта не должен захотеть пойти (это и есть ЯС). И её неядерные силы могут быть даже намного слабее твоих, но если их хватит на то, чтобы просто дотянуть до ядерного порога, она может защитить себя на таком уровне, о каком неядерная может только мечтать.
    Неядерная держава не сможет остановить решившего повоевать с ней противника, если никто не захочет прийти ей на помощь, а её неядерные силы окажутся слабее его сил. А вот ядерная сможет одним фактором ЯС может заставить его отказаться от таких намерений. Поэтому ядерная держава – это совершенно другой класс государства.
    Не может напасть на ЯД и другая ЯД, даже если не уступает ей в мощи по всем категориям сил. Потому, что даже если ты запустишь свои боеголовки первым, и уничтожение противника будет уже неминуемо, ответ всё равно прилетит, и результат будет таким, что даже при полном уничтожении противника твоя победа в лучшем случае будет пирровой, а худшем победы вообще не будет. Поэтому ЯС делает бессмысленной практически любую агрессию, направленную против ЯД, и зная это, ты просто ничего не начнёшь. И поэтому ядерную державу нельзя атаковать напрямую. Косвенными методами, изнутри разваливать, козни и провокации вокруг творить – да, но в лоб атаковать – нет.
    Если всё же случится не укладывающееся ни в какие границы разумного, и кто-то проявит какую-то даже неядерную агрессию, не ударить в ответ ЯД тоже не сможет, потому, что, если ты не ответишь, это будет означать, что тебя можно бить. А значит, можно продолжать и дальше, и т.о., в конечном итоге уничтожить, поэтому задерживать с ответом смысла тоже нет. Поэтому ударить в ответ ЯД обязательно должна, хочет она конфликта, или нет, и с учётом этого начинать эскалацию смысла мало.
    Такая вот парадоксальная особенность получается у ЯС: оба противника могут друг друга уничтожить, если ударят, и каждый может заставить другого бояться, и отказаться от определённых ударов, и при этом каждый не может при определённых обстоятельствах не нанести определённых ударов. И никто при этом не начинает, потому, что обстоятельств для начала обмена ударами в условиях ЯС возникать просто не должно. И каждый может заставить другого бояться бить первым, но не может заставить бояться бить в ответ, и за счёт этого держится мир. Сколь угодно напряжённый, шаткий, пронизанный холодной войной, но обусловленный определённой закономерностью.
    И получается, с одной стороны всё вроде субъективно, и каждый может навоображать себе в вопросах права, что хочет, а с другой, при равной силе и принципиальности сторон существует некий фактор, который автоматически принуждает к соблюдению принципа «не позволяй себе в отношении другого то, чего в отношении себя бы не потерпел». И этот принцип заставляет с собой считаться, нравится кому-то это или нет, и любая агрессивность становится борьбой не только с противником, но и с этим фактором.
    Это значит, что если в условиях общего ЯС где-то живут деятели, предпочитающие принцип «делай в отношении другого как раз то, что в отношении себя ни в коем случае не позволяй», то с этим принципом им придётся обломаться. Даже если их держава тоже ядерная, и ничем не уступает предполагаемому противнику. И они не смогут рассчитывать победить, и судить побеждённых судом победителей, и за счёт этого уйти от ответа на все неудобные вопросы. Не смогут применить принцип «победителей не судят», потому, что не смогут просто начать войну. Они могут только говорить свои убеждения, но начать действовать в соответствии с ними не смогут.
    Живущие по принципу «делай в отношении другого как раз то, что в отношении себя ни в коем случае не позволяй» деятели любят играться двойными стандартами, и толкать своё «когда мы идём войной на врага, мы делаем правое дело, а когда враг идёт на нас войной, он делает неправое». И любят кричать «наше дело правое, потому, что мы в защите», когда их идут завоёвывать, и тут же забывать об этом, и говорить «кто сильнее, тот и прав», когда идут сами кого-то завоёвывать. И любят подменять понятия и называть агрессию и милитаризм патриотизмом. И они очень любят насаждать свою идеологию в подконтрольном им пространстве, и принимать законы, запрещающие неудобную им критику, и переписывать историю под свои нужды. И когда общество постоянно варится в таком режиме, где звучит только такая идеология, целевая аудитория (и они сами в первую очередь) начинают к этому привыкать, и воспринимать это, как должное и правое. И постепенно отучаться понимать, что тут вообще неправильного и недолжного. И когда они находятся в таком состоянии, он могут запросто думать «Ну мы же правы, значит, мы имеем право их стукнуть, а они в ответ не должны, потому что, им так и надо, а нас-то за что?», но условия ЯС каким-то необъяснимым для них образом заставят их развернуть свои думалки, засунуть их куда подальше, и уважать принципы равновесия. И там дальше, хочешь – понимай, почему так получается, не хочешь – не понимай, но ЯС тебя заставит сидеть смирно.
    Чем больше живущие по принципу «делай в отношении другого как раз то, что в отношении себя ни в коем случае не позволяй» накачают себе неуравновешенных убеждений, тем больше придётся обламываться; когда фактор ЯС начнёт принудительно усмирять. И чтобы не обламываться слишком больно, и не страдать слишком сильно по поводу нереализованных хотелок, придётся кое-какие убеждения поумерить. И всё это сделать может ЯС. Оно заставит уважать законы равновесия. Но только при одном условии: тот, кто его осуществляет, тоже должен их уважать. Если он будет жить в соответствии с «делай в отношении другого как раз то, что в отношении себя ни в коем случае не позволяй», он станет уязвимым там, где живущий по «не позволяй себе в отношении другого то, чего в отношении себя бы не потерпел», останется неуязвимым.
    Если обе стороны будут опираться на принцип «когда мы идём войной на врага, мы делаем правое дело, а когда враг идёт на нас войной, он делает неправое», они могут воевать при помощи третьих стран, не имеющих такового. Воевать на их территории, воевать под их флагами, их руками, и одними против других. Ну а если уже совсем одной ЯД захочется повоевать на территории другой ЯД, то и тут могут найтись способы.
    Если одна ЯД захочет захватить другую ЯД (полностью или хотя бы частично), ей нужно, чтобы как-то так получилось, что та напала на третью страну. И тогда вписаться в защиту той, и сказать: «Вот их будем защищать, как самих себя!» И чтобы при этом так сыграть, что, с одной стороны, можно было так вписаться, а с другой стороны, можно было сказать: «А что вы там себе с ними позволили? Бомбили их города? Ну а мы ваши города бомбить будем (ну то есть не мы, а они – те, на кого вы напали). Захватывали их территории? А мы ваши захватывать будем (ну, в смысле они, а мы только сзади на страже стоим, зонтик ЯС над ними держим). Помогали ресурсами тем, кто с ними воевал? А мы им будем помогать. Потому, что, нам, знаете ли, непонятно, почему это вам можно кому-то помогать, а нам нельзя? Вот когда объясните, тогда и перестанем, а пока ЯС! И попробуйте только позволить себе перейти ядерную черту – ответка будет соответствующей, так что, если начали неядерными силами пытаться, вот в рамках ни и продолжаем…». И в таком режиме попробовать одолеть противника неядерным способом.
   Очень рискованно, и никаких гарантий, что противник не сорвётся, и не перейдёт черту, но теоретически возможно. Главное, чтобы не оказалось такого, что та война у противника с третьей стороной по их провокации получилась. Потому, что там могут уже возникнуть вопросы «А почему это вам провоцировать можно, а нам нельзя?», и тогда ещё неизвестно, чем все эти гибридные дебаты закончатся. Потому, что точка равновесия окажется не там, где её эти рисовали, а в другом месте. А от другой точки равновесия фактор ЯС работает совсем по-другому. Ну а другой стороне главное, чтоб не получилось, что она начала неядерными силами ту войну, которую закончить ими же оказалась не в состоянии. Потому, что если она ввяжется в войну, основной причиной которой на самом деле будет идеология «делай в отношении других то, чего в отношении себя не позволяй», и при этом победить в этой войне неядерными силами окажется не в состоянии, то фактор ЯС тоже может оказаться не работающим так, как ей надо. И взращённые на идеологии «когда мы идём войной на врага, мы делаем правое дело, а когда враг идёт на нас войной, он делает неправое», могут недоумевать: «Почему же мы никак не жахнем? Ведь мы же правы, а значит, мы можем жахнуть, и в ответ нам ничего не должно прилететь, потому, что им это за дело, а нам-то за что?», и прессовать любого, кто попытается объяснить им, что это так не работает. Но это не отменит того факта, что при равной принципиальности противника это не остановит. Начать ядерную войну может получиться, а вот сдержать фактором ЯС нет. Не рассчитано оно на такое.


Смотрите так же:
Что такое международное право? http://proza.ru/2023/05/29/586?ysclid=m3bf74ncvt488335038
Кому принадлежит земля? http://proza.ru/2023/09/14/417?ysclid=m3bff4nld42287094
Много ли человеку для счастья земли нужно? http://proza.ru/2020/05/21/1732?ysclid=m3bfipgiyz853050180
Что такое марионетка пропаганды? http://proza.ru/2023/12/04/1304?ysclid=m3g2fzmzq5735015237
Что такое квасной патриотизм http://proza.ru/2024/07/13/1172?ysclid=m3g2ds4x39439736144

Продолжение следует...