Дмитрич

Я был командиром стройотряда, и мы работали в Архангельске на Фактории, так назывался район, а строились там очистные сооружения города, и отряд был небольшой и студенты с младших курсов, хотя среди них были и поступившие с рабфака, по возрасту гораздо старше меня. Рабфаковцы приехали для того, чтобы заработать, а юнцы, не привыкшие держать лопату в руках, в основном не были энтузиастами стройотрядовского движения, а теми, кто не смог улизнуть от мобилизации, поскольку с этим в институте было строго и можно было вообще остаться без студенческого билета. Поэтому постоянно возникали проблемы, и рабфаковцы готовы были растерзать этих халтурщиков, поскольку первые, будучи семейными, приехали реально заработать, а вторые рассчитывали на саботаж и безделье, и мне приходилось постоянно быть начеку, чтобы заставлять одних работать и сдерживать других от рукоприкладства. Особо нетерпимым был Рагим, прошедший пражскую весну, контуженный и моментально вспыхивающий по любому поводу. Но я неплохо справлялся, потому что тоже был достаточно бесцеремонным в этих разборках и порой пускал в ход кулаки, хотя очень редко, потому что меня все же и так остерегались, как представителя институтской власти.
Стройка была, по существу, «химией», где работали заключенные, оставшийся срок которых был заменен принудительным трудом.

Дмитрич же был, судя по всему, вором в законе, и держали его на «химии» для порядка, потому что вся остальная братия беспрекословно слушалась его, хотя был он невысокого роста, худой и очень спокойный, и любой из зэков мог его сломать одним движением, во всяком случае, так казалось. Но они подчинялись его одному слову, одному движению руки, а он никогда не повышал голос, практически не матерился и выглядел таким выдержанным, таким невозмутимым, что я первое время принял его за прораба, поставленного руководством просто по ошибке.
Поскольку наш приезд на объект сопровождался под праздным наблюдением с полусотни мужиков, не заметить Дмитрича, вышедшего на шум и в один миг разогнавшего всю эту толпу, было просто невозможно. Он ироничным взглядом обвел нас и также, как вышел, спокойно вернулся в вагончик.

Спустя несколько дней ко мне постучался высокий небритый зэк и заявил, что, Дмитрич зовет меня на разговор, а я, представления не имевший о воровской субординации, заявил, что, если есть вопросы, пусть сам и приходит.
«Нет, Дмитрич к тебе не придет, и больше звать тебя не будет, но не понравится ему, что ты такой борзый, а мы не уважаем тех, кто не уважает Дмитрича».

 Поскольку потенциальных недоброжелателей на «химии» было много, а угроза в тоне мужика прозвучала реальная, я решил не осложнять ситуацию, одел куртку, захватил бутылку коньяка, и пошел в прорабскую знакомиться.

«Ну здравствуй командир, уже почти неделю вы здесь, а никак не познакомимся с тобой.  С ребятами своими справляешься, не балУют они здесь, с мужиками не спорят, к бабам не пристают, это хорошо. Проблемы есть какие?»

«Проблем вроде бы нет, только с вами дружить хотим, вот принес для знакомства» и протянул ему бутылку.

«Спасибо за гостинец, положи на стол» - я тогда не знал, что Дмитрич был из «правильных воров» и не пил спиртное. Я вообще не знал их традиций и законов, поэтому держался с ним ровно, но уважительно, поскольку он был намного старше меня.
 
Мы поговорили по поводу причин нашего приезда, проблем, которые могут возникнуть, он сказал, чтобы можем обращаться  за помощью  и под конец мягким тоном, в котором прозвучала категоричность, попросил: «Командир, ты и бойцы твои общаетесь близко с Женей, за руки здороваетесь, не надо, не нравится это нашим мужикам, прекратите, накличете на него беду, а он и так в беде».

Женя был из условников, очень мягким и услужливым зэком, всегда державшимся в стороне от остальных и те его, просто не замечали, чаще в грубой презрительной форме, приказывающие ему держаться подальше. Позже я узнал, что он был из категории так называемых «опущенных».

Дмитрич действительно сдержал свое слово и мог моментально решить любые проблемы с руководством стройки, так что по многим вопросам мне легче было обращаться к нему, нежели непосредственно к начальству.

Так мы и работали и однажды, выйдя на крыльцо, я увидел мужика, лежащего прямо на земле в одной белой рубашке, а за ночь выпал иней, и мне показалось, что это он замерз и уже преставился.  У меня по молодости не складывались отношения с трупами, я попросил рабфаковца и моего фактического помощника Саида Гахирова взглянуть поближе и тот, подойдя, слегка пихнул его ногой.
 
И вдруг «труп» поднялся, отряхнулся, потряс головой, вытащил из кармана самопал и размахивая им, шатаясь, пошел по территории участка, нещадно матерясь и обещая пристрелить первого встречного. Я крикнул ребятам попрятаться, и пока раздумывал, как быть с этой напастью, как вдруг появился Дмитрич, спокойно подойдя к буяну, ударил его в челюсть и тот замертво упал на землю.

«Эх вы, мужики, сдрейфили перед пьяным, что же, командир, такие робкие бойцы у тебя?» - и повернувшись к подоспевшим зэкам: «Унесите эту падаль, выясните откуда у него пугач и пусть, как оклемается, придет ко мне!»

Дмитрич был удивительно интересным человеком и поскольку ему не представлялось возможным по его статусу говорить по душам со своим окружением, он зачастую приглашал меня к себе и по-своему объяснял смысл жизни. О том, что человек человеку волк и что правда в силе и кто силен, тот и прав, что первая слабость человека проявляется, когда он вынужден просить и просить категорически нельзя, потому что попадаешь в вечную кабалу,  и верить никому нельзя, даже если тебе говорят правду, потому что и правда бывает разная и услышав ее, расслабляешься и начинаешь доверять, а доверие -это слабость и всегда приходит  время, когда тебя предают, и выражать страх нельзя, потому что бояться  тоже слабость и увидев страх в твоих глазах, с тобой поступят гораздо жестче, если бы ты не боялся, но всегда нужна осторожность, а осторожность это не трусость, а умение предугадать, выждать и ударить наверняка, а бить всегда надо первым, потому что шанса ответить может не быть.  Я внимательно слушал его и с удивлением замечал, что половина всего того, что он говорил, культивировалось на нашей улице и понимал, что эта мудрость интернациональная и все эти рассказы про равенство, братство и солидарность придуманы для лохов, чтобы держать их в узде.

А потом был День строителя и в вагончике Дмитрича гуляли его бригадиры и на третий день ко мне пришел его посланец и сказал, что он зовет меня. В вагончике было накурено, сидели за длинным деревянным столом, на полу обернутые в простыни, лежали несколько в дымину упившихся зэков.

«Ты что, командир, не поздравил нас с праздником?»

«Я-то хотел, но, Дмитрич, вы начали за день до него, а сюда заходить без твоего приглашения я не мог».

Дмитрич сидел во главе стола, абсолютно трезвый, хотя у его окружения, пьющего третий день, состояние было остекленевшее.

«Налейте командиру!»

Сидящий рядом, хитро улыбнувшись, плеснул мне стакан, чокнувшись с соседом и провозгласив: «За вас, доблестных строителей светлого будущего!» (Дмитрич любил так называть зэков), я одним залпом опустошил стакан.

Я уже умел пить спирт, но это было без предупреждения и отдавал он соляркой, поскольку раньше омывал стекла военных самолетов и было ощущение, что я проглотил ежа, только что вылезшего из мазутной ямы, и он, дойдя до желудка, отчаянно просился обратно. У меня выкатились глаза, я побагровел и стоял, затаив дыхание и плотно захлопнув рот, боясь окропить застолье огненной жидкостью. Сидящие за столом покатились от смеха.

Дмитрич встал и с расстановкой медленно произнес: «Ты что налил ему, сука? Ты не понял, что это мой гость и я его пригласил?»

Зэк, моментально отрезвев, дрожащим голосом, заверещал: «Дмитрич, да я пошутил, ведь весело же!»
 
Публика замолкла, наступила гнетущая тишина.

«Пошутил? Где бутыль, а ну подыми?»

Это была бутылка из-под вина, зэк поднял ее над головой.

«Пей, сука, из горла, поперхнешься, затолкаю в глотку!»

Весь стол уперся глазами в этого несчастного, потому что содержимое бутылки гарантировала если не смертельное отравление алкоголем, но точно неделю очень тяжелого похмелья.

И он засосал всю бутылку и было совершенно очевидно, что любой сидящий беспрекословно выполнил бы указание   Дмитрича и загнал пузырь до самого донышка в глотку зэка …

«Командир, ты уж прости, не так я думал отметить с тобой праздник. Шнур, проводи командира».

И тут я осознал, что за всей видимой человечностью Дмитрича была железная воля и беспредельная, звериная жестокость, позволяющая управлять этой массой потерявших человеческий облик людей, готовность убить любого, кто посягнул бы на его право быть вожаком этой стаи..