Глава 26. Гроза

      Везде, везде перед тобой
      Твой искуситель роковой.

      Минуты две они молчали,
      Но к ней Онегин подошёл…

      А.С. Пушкин «Евгений Онегин»

      С облегчением махнув вслед отчаливших в сторону усадьбы коляски и белоснежного коня Ленского, я, не спеша, побрела уже знакомой дорогой – с паперти на широкий луг, празднично украсившийся душистым разнотравьем, а там уж и памятный лесок призывно зеленел неподалёку.
      Цыганка, усохшая от долгих лет и многих невзгод, несмотря на жару, вся в коконе шалей, платков и тряпок, звеня монистами и хрипло напевая, неспешно сбирала на лугу травы*.
      — «Травушка-муравушка, хв;робы телесные, м;роки душевные исцели, забавушка!» – разобрала я слова цыганского шепотка, идя себе мимо к возвышающемуся массиву леса.
      Внезапно унизанная кольцами, иссохшая рука, казавшаяся птичьей лапкой, цепко ухватила край моего платья.
      Ба, да это ж та самая знахарка, тайно призванная Филипьевной в самую первую ночь для излечения меня-занедужившей!
      — А-а-а, девица, что не отсюда! – тоже узнала меня цыганка, и затряслась от кашляющего старческого смеха. – Ушёл, значит, недуг, а явился… друг!
      — А-а-а, актриса подгорелого театра! – не осталась в долгу я, пытаясь выдрать из неожиданно крепких пальцев край платья. – Нету тут Филипьевны, ручку никто не позолотит!
      — Ужо позолотили! – оскалила золотые зубы цыганка. – Цыганёнок, что в барский сад заполночь лазил и позолотил! Подсластил тебе, девка, ночку на Духов день, а?
      Костик, чтоб тебе икалось на рабочем месте! Мало мне забот было после твоего визита (один душеспасительный разговор с маман чего стоил!), ещё и репутацию Татьяне Лариной подпортил!
      — Ты, старая, завидуй молча! – огрызнулась я, вырывая, наконец, платье и ускоряясь в сторону леса.
      — Беги-беги! – понеслось мне вслед, перемежаемое каркающим смехом. – Только всё одно прибежишь к старой Владе за зельицем, когда припрёт! Все прибегают!
      Вот блин, как же надоели мне эти интерлюдии!
      Как же хочется нормальной жизни в реальном мире и понятном, чётком времени, а не вот это всё!
      Но для возвращения к привычному и родному XXI веку придётся приводить в чувство постылого шотландца. Как конкретно – ума пока не приложу.
      Небо на западе стремительно темнело, ветер – пока ещё лишь приятный зефир, гонящий прочь разлитый в воздухе полуденный жар, – холодил мне покрывшийся потом загривок. Недовольным зверем заурчал далёкий гром. Шла гроза, и я шла, сжимая в руке снятые от жары шаль и капор, пробираясь сначала берёзовым, светлым лесом, а далее – меж замшелых дубовых стволов, сквозь густой подлесок бузины, лещины, бересклета.
      Вот, наконец, и памятная полянка – и ожидающий меня на этой полянке «Онегин».
      Иэн Дарси, столь органично вписавшийся в образ столичного франта и представителя «золотой» молодёжи XIX века, с идеально уложенными русыми с рыжинкой волосами, в сюртуке чёрного бархата, к которому, несмотря на знатную лесную чащобу, не прилипло ни соринки, поглаживал по морде своего вороного коня, всхрапывающего в предчувствии скорой непогоды, ласково что-то нашёптывая в чутко дрогнувшее ухо.
      Нет, я видела перед собой того же зажиточного и породистого, что тот жеребец, иностранца, старше меня лет на десять, вследствие чего лицо его должно были бы подрезать морщины, а волосы – прошивать элегантная седина. Да, были и морщины, были и седые прядки, но всё это самым досадным образом, несмотря на всё моё предвзятое (что ж, признаю!) к малознакомому шотландцу отношение, ему странно шло и ничуть каноничному образу Онегина не противоречило.
      Что значительно осложняло дело.
      Когда я – запыхавшаяся, с растрепавшейся причёской и налипшими на подол листьями, ни разу не элегантно продралась сквозь подлесок, Дарси повернулась на шум. Смерил меня-помятую взглядом – да, знаю, что выгляжу, видимо, как лесное лихо, но сам-то он через подлесок верхом пробирался, а мы – всё на своих двоих!
      — Ничуть не сомневался, что Вы, мадемуазель, верны своему слову и на встречу явитесь, – «Онегин» отвесил он мне лёгкий, шутливый полупоклон. – Хоть для свиданий место выбрали… занятное.
      В мгновение ока вспомнив, как же меня бесит Иэн Дарси, я отряхнула подол, вынула листик из волос, и, с показным безразличием выдержав его взгляд, по возможности ровно заметила:
      — Вы, сударь, пожелали объясниться. А сами не нашли для этого лучшего места, нежели дом Господень!
      Дарси иронично выгнул бровь и, прижав руку к сердцу, изобразил преувеличенное раскаяние.
      — Я и подумать не мог, что Вы, мадемуазель Татьяна, столь набожны!
      — А вот представьте себе! – огрызнулась я.
      Громыхнуло уже совсем близко – я подпрыгнула от неожиданности; Дарси, даже не дрогнув, шагнул ко мне.
      Я непроизвольно сглотнула, когда шотландец навис, довлея своим ростом, но взгляда не отвела – и тогда, вскинув руку, он двумя пальцами аккуратно вынул из моих волос не замеченную берёзовую серёжку и коварно, нехорошо улыбнулся.
Нет, я всё понимаю – девочка я взрослая, многое в жизни видела. Но уж больно безлюдное место – лесная полянка на границе имений – а я тут наедине с явно игриво настроенным мужиком.
      Ладно, не наедине. С конём. Тоже ко мне, судя по злому взгляду лиловых глаз, неровно дышащим.
      — «Представить» себе? Это возможно! – между тем словно и не замечал моего тревожного настроения Иэн.  – Вспомнить, хотя бы, Ваше письмо… Мне ваша искренность мила; она в волненье привела давно умолкнувшие чувства**. Но вас хвалить я не желаю. А желаю отплатить Вам искренностью за искренность.
      Однако, к концу отповеди я уже совладала с лицом и, вообще, собрала мозги в кучку.
      — Ах, Вы искренности хотите? Двумя руками «за»! – сложив руки на груди, ответила я. – Я вот очень искренне полагаю, что Евгений Онегин – высокомерный, чванливый, наглый тип, упивающийся собственным сомнительным совершенством. Напрочь устав от прелестей столичной жизни, то бишь волокиты за каждой юбкой, приезжает сюда, в деревню. И что же здесь первым делом делает? Растлевает влюблённого соседа-Ленского, которого полагает и глупее, и наивнее себя, и, опять же – волочится за юбками. Всё с показной неохотой и вселенской от жизни усталостью.
      — Так вот какого Вы обо мне мнения? – уголки губ Дарси дрогнули в саркастической усмешке. – Тиран, нахал и волокита? Неверный друг, развратник, плут? Однако же, в своём письме Вы, помнится, мне пели иные мадригалы.
      — Да к чёрту проклятущее письмо! – топнула я ногой, ещё больше раздражаясь.
      Улыбка Дарси стала шире, и я кобчиком, женской чуйкой, уловила изменения настроения мужчины.
      — Ну вот, от былой набожности – ни следа! – медленно приближаясь ко мне своим кошачьим, неслышным шагом, иностранец совершенно бесстыже облапал взглядом серо-голубых глаз, стальных, как грозовое небо, как Нева в непогожий день, мою фигуру. – Или же Духов день тому причиной – никак, в лесу мне встретилась не благовоспитанная в православной добродетели девица Ларина, а злой дух, коварная русалка, соблазняющая почтенных путников!
      Не-не, я в такие игры не играю!
      К чёрту иносказания!
      — Придите в себя, – попятилась я от напирающего иностранца, нервно облизывая пересохшие губы. – Вы – никакой не Евгений Онегин, а Иэн Дарси, уж не знаю, кто он, то есть Вы, по жизни – рейдер, айтишник, бизнесмен, шпион, может статься, что всего понемногу. Мы с Вами застряли в биосимуляции русской классики, в литмире, созданном корпорацией «Цифрослов» – ну? Я – Евгения Пушная, племянница Демиюрга. Вспоминаете? Так давайте уже вместе выбираться отсюда!!! 
      Последнюю фразу я, вопреки благим намерениям решить дело по возможности мирно и разумно, уже просто кричала.
      Но продолжение разговора вообще ввергло меня в настоящий шок.
      Иэн Дарси, умеющий, как я уже убедилась, двигаться по-кошачьи быстро, вновь бесцеремонно вторгся в моё личное пространство, уверенно и крепко обвив руки вокруг моей талии. Я упёрлась кулаками ему в грудь, бесполезно пытаясь оттолкнуть мужчину, не желающего вести себя ни «мирно», ни «разумно».
      — Русалка… Или нимфа? – горячее дыхание шотландца вновь обожгло ухо, сухие губы неожиданно щекотнули мою шею колким поцелуем, а руки заскользили по спине, прижимая крепче, так, что о побеге уже и не мечталось.
      Над нами уже вовсю рокотал гром. Стремительно темнело – пригнанные бурей тучи заволокли солнце, итак едва проникавшее сквозь резную крышу дубового чертога.
      — Кто же ты, дух? – стальной огонь его глаз пылал. Дарси горел, как одержимый, когда, скользнув рукой в мою распавшуюся причёску, подтолкнул мою голову пальцами так, чтобы я, наконец, посмотрела ему в глаза.
      Мне стало жарко, душно, совсем нечем дышать. «Онегин» ещё больше запрокинул мою голову и, прижав к своему плечу, поцеловал со стремительно нарастающей страстью, заставившей вопреки здравому смыслу, даже самому желанию и трезвому расчёту в ответ прижаться к нему, как к своему единственному спасению.
      Дыхание Дарси, горячее и шумное, обжигало кожу. Поцелуй окончательно утратил все оттенки нежности (если нежности вообще было в нём место), став грубым и властным. Руки мужчины, до боли сжав талию, притиснули меня вплотную к его телу – так, что из груди вытолкнуло остатки воздуха.
      В этом хмельном, качающемся мире его жадный рот раздвинул мои дрогнувшие губы, по нервам словно пропустили 220 вольт – или это, возможно, ударила в наши переплетённые тела молния с грохочущих, пылающих небес?
      Вот тебе и Духов день, вот тебе и гроза – всё в лучших традициях романтической прозы XIX века! Получите, распишитесь.