О еде и вещах полезных для памяти. Часть 2

ГЛАВА 4-я. РУБОН.

–– Ну, сколько можно есть!? Как вечно голодный,–– и ест, и ест… ну, правда –– тебя не остановишь. Нельзя же так.
   
Это мама отчитывает брата. Иногда после, иногда прямо во время еды, причём обычно в гостях, а там так много есть нельзя, ведь могут подумать, что дома не кормят.

А это неправда. Кормят, конечно.
Три раза в день: первое, второе, третье… но юный организм растёт и бывает, что начинаешь есть, а остановиться не можешь.
Потому что три раза в день –– это же чисто теоретически, это если ты –– дома, да ещё у тебя есть время поесть, что в совокупности условий весьма проблематично.
К тому же, когда мама на дежурстве, мы питаемся самостоятельно, а если кастрюля с борщом или сковорода с жареной картошкой уже опустели, поневоле съешь то, что быстрее и проще приготовить.

Наше обычное тогдашнее «аллегро фуд»: чай с сахаром, хлеб с маслом, ну ещё глазунья или омлет.
Понятно, что про какое-то там «аллегро…» в те времена мы не знали, а приём пищи называли РУБОН.
Синонимов, обозначающих процесс наполнения организма едой, существовало много и над терминологией особо не заморачивались,–– лишь бы пожрать быстрее,–– но всё же самое яркое определение тех лет –– рубон.
Почему слово «рубать» стало синонимом понятий «есть/кушать» и откуда оно влезло в наш лексикон, даже не знаю, но именно это определение прижилось основательно.
–– Есть, что дома порубать? –– часто звучало прямо с порога, причём слово «есть» в данной фразе превращало её в некую двусмысленность, если отбросить вопросительную интонацию.
«Рубать» было созвучно другому производному от корня «руб» –– «заруба», которое означало для нас серьёзную драку или спортивную схватку, когда проигрывающая команда заводит себя истошным криком: «рубимся!».
Процедуре утоления голода, таким образом, придавался чуть ли не смысл противоборства, а сама пища словно противостояла едоку, что характерно в младенчестве, когда иного малыша приходится кормить, идя на разные хитрости.
Однако младенчество миновало, а еда редко превращалась в соревнование, хотя случалось, что на спор обжирались какими-нибудь пирожками или сметали на скорость, например мороженое.
Но обычно, если уж и возникал жор, то не из-за голода как такового, а из-за повышенного аппетита на впечатления, новизну чувств, которые гнали к друзьям-товарищам, в спортзал, в поход, и т.д..
И поесть иной раз не успевали, просто забывая про такую мелочь жизни, а потом ели и ели, не замечая сколько.
Отчасти это происходило вследствие тех самых предварительно употреблённых впечатлений или даже по ходу процесса.
Ведь неважно, –– жуёшь ты тщательно или проглатываешь куски целиком, если голова занята при этом совсем другим: витаешь где-то в облаках или, допустим, смотришь хоккей по телику, а еда, что на столе, употребляется почти чисто механически… по инерции.
Продукт переводился при этом практически впустую, масса тела от него не увеличивалась, и жировых складок не образовывалось.
Поэтому говорить, что «так много есть нельзя» –– являлось со стороны мамы отчасти диетологическим, а отчасти и педагогическим перехлёстом.
Вот когда наш дед, Василий Семёнович, произносил за столом: «Ешь, пока не потолстешь!» –– это звучало более убедительно и к месту, хотя почему-то потолстеть так и не удалось… во всяком случае, мне.

Мой старший брат по строению и складу фигуры иной. Я уродился в маму –– худой и жидковатый, а Евгений –– в отца: коренастый, плотный. Ему и спорт нравился соответствующий –– сначала он занимался в секции ватерполо, потом в нём проснулся борец классическим стилем; повзрослев, он увлёкся штангой, из армии вернулся атлетом, но его потянуло вдруг в дальние походы, потом в горы. Однако даже после трудных маршрутов и восхождений вес он набирал быстро.
Меня с раннего детства за худобу и бледность старший брат обзывал то рахитосом, то тубером. Потом ещё хлеще стал подначивать –– бухенвальдом, и от этого обидного прозвища протянулся исторически переиначенный принцип справедливости: каждому своё.
Наследственность плюс детские болезни, а также прочие «удобства жизни», конечно, сыграли свою роль и не позволили мне выбиться из астенического телосложения. Гантели не слишком помогали, и еда без должной калорийности и регулярности её приёма внутрь не внедрялась в плоть, следуя идеям бодибилдинга. Чувство голода я почти не замечал и мог с ним мирно сосуществовать хоть целый день.
И рано уяснив, что культуриста из меня всё равно не получится, я изъял из программы саморазвития заманчивый образ атлета с тонкой талией и буграми стальных мышц.

ГЛАВА 5-я ШКОЛЬНАЯ. СТАРТ и ФИНИШ.
Помню, в младших классах кормили организованно.
Дежурные приносили из буфета на подносах-лотках что-то выпить и закусить прямо в класс. Всё происходило прямо за партами и, надо сказать –– весело.
Пончик с повидлом считался лакомством, но после него я весь становился липким и жирным, а если молочный коржик или песочное колечко с орехами приносили, то потом вся парта и костюмчик были усыпаны крошками.
Кисели подавались остывшими, с налипшей на стенки стакана плотной пенкой. Вот я поднял стакан, запрокинул голову, а ничего не течёт… и вдруг, раз –– прорвало, и проливается из-под этой пенки с полстакана тягучей жижи.
Компот безопаснее вроде бы, но всегда оставались на дне желанные сухофрукты, а ложечка из буфета не полагалась. И зачем тогда этот компот? И вот я опять запрокидываю голову, переворачиваю стакан и вытряхиваю его содержимое, но не всегда получается верно выполнить всю процедуру…
Короче возни много, ущерб гигиене налицо, а насыщения и удовольствия почти никакого нет, на зато –– сколько неформального общения!

В этом плане памятны разные кормления во время школьных экскурсий, но в начальных классах особо выделялись у нас «круизы» на теплоходах по Оби, случавшиеся в начале и в конце каждого учебного года; выделялись они в ряду прочих той эпической картиной, которая неизменно вырисовывалась на фоне открывающихся вокруг пейзажей с выходом через шлюзы в рукотворное море.
Эти популярные путешествия почти с самого их начала, то есть с момента вхождения по мосткам на палубу и до момента схождения на берег у причалов пристани Октябрьской –– сопровождались детским ором, сумасшедшей беготнёй по речному судну, длинной очередью у гальюнов, но апофеозом всегда становился «пикник», когда пассажиры извлекали свои запасы лимонада, печенья, конфет, пирожных, яиц, пирожков… и прочей домашней снеди, которой заботливо снабдили их мамы и бабушки.
Всё это употреблялось совершенно хаотично, прямо скажем –– малокультурно и быстро приводило речное судно в такое состояние, словно оно только что вынесло пятибалльный шторм.
Возможно, сопровождавшие поездку учителя и родители что-то пытались говорить нам про этикет и напоминали правила примерного поведения, но кто бы их расслышал? 
Ведь подобная перемена продолжительностью в несколько часов по уровню децибел значительно превосходила привычную школьную, так как каждому юному путешественнику надо было своими детскими связками преодолевать рокот теплоходного дизеля и звук музыки, льющейся из радиорубки.
А ещё надо же было жевать, слушать товарища и спорить с ним на любимую тему –– затянет или не затянет под днище корабля того бедолагу, который случайно свалится за борт.

В старших классах круизы прекратились, но и кормление всем классом тоже, а самостоятельно я никогда в школьный буфет не заходил. Сразу стал обходиться без перекусов и быстро привык, потому что всегда жил близко от школы и почти не расходовал энергетических калорий на перемещение туда и обратно. Ношение же из дома какой-либо пищи меня удручало той мешаниной, которая почему-то всегда получалась из любой еды, уложенной в портфель даже самым аккуратным способом.
При установившейся таким образом диете масса моего тела упорно держалась на самом минимуме.
Тут дополнительно сказывались и заданная от природы анатомия тела, и выбранные мною виды спорта –– бокс, потом бадминтон, ну и дворовый футбол, где при всей своей несостоятельности я иногда удивлял соперников и товарищей некоторыми спортивными достижениями.
Хотя случались и обидные провалы…

Вспомнить точно все детали событий, происходивших чуть ли не шестьдесят лет назад, невозможно. Но одним погожим сентябрьским днём физрук нашей школы неожиданно для всех организовал забег на 400 метров на стадионе «Спартак».
Наша школа отличалась разными уклонами, в том числе и легкоатлетическим. И вот задуман был вместо уроков физкультуры Праздник бега для десятиклассников, в котором принимали участие исключительно мальчики. Задумывалось мероприятие не для сдачи нормативов, а чисто пробежаться от души.
Между последним уроком и началом забега обозначился временной промежуток примерно в один час, и я решил, что успею слегка перекусить. Именно слегка, так как понимал, что наедаться мне ни к чему, ведь скоро предстоит состязание, а пробежать хотелось хорошо. Но попасть в призы я, конечно, не планировал. Нет.
В нашей школе наряду с уклоном в физмат был и чисто спортивный класс, собранный из юниорских чемпионов разных сортов, можно сказать –– "профи", поэтому ловить  было нечего, но вот среди своих одноклассников-математиков мне хотелось оказаться среди первых. Всё же я занимался в отличие от многих из них спортом.
И вот я дома. Никого нет, но в кастрюле я обнаружил куриный супчик с лапшой. Мама приготовила одно из любимых моих блюд, и суп был ещё настолько тёплым, что разогревать его не требовалось.
И я решил сначала хлебнуть немного бульона, не нагружая сильно пищеварение. Хлебнул, прямо из поварёшки… потом подумал, –– а не плохо бы и курочки немного зажевать…
Короче, не удержался и смолотил, не слишком-то разжёвывая, почти половину птички.
Сытый и довольный я поспешил на стадион, где уже на старте разминались мои будущие соперники, а мне ещё надо было переодеваться. Тут только я узнал, что старт запланировали общим, и это явилось для меня роковым сюрпризом.
Хуже того –– на стадион пришли зрители из числа тех однокашников, кому стадион был по пути к дому. И это оказались в основном болельщицы –– девчонки-то не бежали.

Выстроились мы все как на полумарафон –– толпой, и вот дан старт.
Из общей группы я вырвался быстро и скоро понял, что бегу самым первым –– впереди никого. Мне даже хватило наглости оглянуться и оценить отставание ближайших конкурентов –– метров пять, не меньше. Тут бы мне задуматься, отчего это все они не спешат и придержать прыть, тем более что на лицах «профи» я даже различил явные усмешки…
Но я не задумался, а начал уже входить в первый вираж, и тут вдруг зрительницы стали хором скандировать моё имя! Офигеть… вот это совсем не планировалось, как впрочем, и вся тактика бега.
С этого момента какой-либо контроль над ситуацией я утратил и ещё прибавил скорости. Дурная мысль: а вдруг я «победю всех» –– повела меня к неизбежной катастрофе.
Сто метров я бегал уже не раз, знал свои возможности и результат. А вот 400 метров я вообще ни разу в жизни не бегал, и расклада собственных сил по дистанции выстроить не мог, но слышал, конечно, что это коварный спринт. Однако тщеславие погнало меня вперёд, будто бы я мог выдержать четыре стометровки подряд. Какая уж там стратегия…
Несколько секунд я ещё продержался первым –– до второго виража.
Но в повороте меня легко обошли человек десять или больше. Ну, все «профи» и обошли, а их спины стали удаляться от меня с некоторым ускорением.
Сохрани я прежний темп, что-то, может быть, мне удалось бы из задуманного, но я зацепился за эти спины. Ведь впереди уже маячил финиш,–– так мне казалось,–– а я был ещё на ходу.
И вот я вижу, что ту линию, которую я посчитал финишной, обогнавшие меня пересекли и заходят на второй круг!

Мы бежали не на арене стадиона, а на площадке, которая заливалась зимой под каток, а летом служила местом для разминки спортсменов и разного рода мелких состязаний. Длина дорожек была мне неизвестна, а прикинуть, что к чему –– ума и времени не хватило.
На прямом отрезке меня стали обгонять и все остальные, а прибавить хода было уже нечем, и тут ещё резко закололо в правом боку, и почти сразу же одеревенели ноги. Я понял, что это –– полный крах.

На второй круг я отправился в числе немногих безнадёжно отставших, но ещё не самым последним. Тут бежали те, кому забег был «до фонаря» и они просто отбывали свой номер лёгкой трусцой, не напрягаясь. Теперь мне необходимо было зацепиться хотя бы за них.
Как я добрался до настоящего финиша, не помню, но позор мой только приближался вместе с ним.
На последних метрах я перешёл почти на шаг, и меня уделали все до единого. Я даже просил последнего, меня обходившего, чуть притормозить, чтобы хотя бы вдвоём разделить эту горькую чашу… но, он к моим мольбам остался равнодушным.
Однако за финишной чертой меня встретила и другая беда –– тошнота, которая неудержимо стала подниматься вверх. Курочка срочно запросилась наружу.
Я всё же успел доплестись до ближайших кустов и отправить остатки не переваренной ещё пищи куда-то в заросли. Лети, птичка, лети…
Выворачивало меня недолго, но всего наизнанку. Хотя бы этого никто не увидел.
Потом предстояло ещё выдержать несколько минут позора в импровизированной раздевалке, где бежавшие переодевались из спортивного в обычное школьное и обсуждали ход забега.
Мне посочувствовал лишь один товарищ, которого тоже постигла неудача, но он горевал, что слишком много курит, и вот лёгкие стали уже ни к чёрту.
А я отрешённо думал, что воздержание в еде, куда правильнее безудержного обжорства.
Но курочку, столь бездарно употреблённую, было жалко.


ГЛАВА 6-я ДОМАШНЯЯ. ЧАЙ и КОФЕ.
Воду мы кипятили на открытой электрической плитке в маленькой алюминиевой кастрюльке, которая была уже изрядно помята. Закипало быстро, иногда даже быстрее, чем нужно, и выплескивался кипяток из-под неплотной крышки на открытую спираль.
Но не караулить же, стоя у плитки! В конце концов, не манную кашу варишь.
Спирали сгорали довольно часто, и если в запасе не оказывалось новой, то просто сцеплялись оставшиеся целыми половинки. Тогда спираль даже ещё быстрее нагревалась, ярче светясь на стыках, но держалась недолго, и вскоре приходилось в срочном порядке отправляться в хозтовары.
Установка новой спирали –– дело для мужчины с отвёрткой простое, надо лишь равномерно растянуть и уложить витую проволоку в пазы-лабиринты так, чтобы не дать лишка в длину, иначе утончённая часть быстро перегорит. Ну ещё электрические контакты затянуть, как следует –– и готово.

Кастрюльку с кипятком уносили в комнату. На кухне никто из жильцов квартиры не ел –– неудобно и тесно –– каждый следовал в свою обитель. В качестве ухватки для горячего использовалась тряпочка для протирки кухонного стола.
Тряпочка часто оказывалась жирной, прогорклой, и её специфическое амбре потом загадочно переходило в кипяток, и никакая заварка потом уже не спасала.
Зато вот заварник у нас был хороший –– фарфоровый, расписной, видимо, германских кровей, да ещё с ситечком, торчавшим из носика.
Но бывало, что чай, какой-нибудь индийский или грузинский, прямо из пачки мы высыпали в кастрюльку. А из заварного чайничка чинно разливали при маме или при гостях, ну и если только утром в спешке жидко закрасишь из него кипяток. В кастрюльке-то заваривать получалось гораздо крепче.

Однажды вдруг появилось у нас ситечко полностью закрытое, наподобие того, которым Остап Бендер соблазнял Эллочку Щукину. Вещь удобная: и заварник не нужен, и чаинки потом не вязнут на зубах, но ситечко то куда-то быстро пропало.
Вообще, большинство вещей постепенно исчезали: частью ломались или разбивались, частью пропадали совершенно загадочно, беспричинно и бесследно… но взамен им приходили новые.
Так было со стеклянной колбой. Возникла она неожиданно, абсолютно вдруг –– колба коническая лабораторная литровая. Мама тогда работала в лаборатории станции переливания крови, именно оттуда эта посудина перебралась к нам и на какое-то время стала любимой кухонно-столовой принадлежностью. Вода в ней закипала быстрее, наблюдать за подъёмом пузырьков стало проще и нагляднее. Особенно удивляло, как она –– такая вся тоненькая, изящная, прозрачная –– на раскалённой докрасна плитке не лопалась. Даже интересно было постоять, дожидаясь закипания и пронаблюдать воочию всю физику процесса теплопередачи.
Колбу удобно было переносить: высокое, узкое, как шейка гусёнка, горлышко не обжигало руку. Да и выливать кипяток безопаснее, чем из кастрюльки, не плесканёшь на стол мимо чашки, струйка вытекает ровная, аккуратная, строго по науке гидравлике.
Жаль только, прожила колба не слишком долго. Стекло всё-таки материал хрупкий для двух мальчишек в доме.
Но кухонный прогресс шёл своим чередом, и появились электрочайники.
Естественно, что в эту сферу электричество проникло давным-давно, но до массового потребителя советского ширпотреба всё доходило постепенно, и нас долго обходило стороной.
Зато потом появилась даже электрокофеварка, да ещё гейзерного типа!

Первая на моей памяти кофейня (кафетерий) открылась совсем рядом от нас –– вход с угла Торгового комплекса (или уже «Орбиты»?). А это прямо у остановки «Дом Ленина», к которой мы ходили по улице Щетинкина через Первомайский сквер.
Захаживал туда с друзьями я не единожды. Нам там нравилось. Ещё «кофием» поили в уютном уголке в хлебном магазине «Колос». Аромат там стоял всегда обалденный.
Невозможно было удержаться, чтобы не прикупить пирожное и не вкусить его с чашечкой горячего кофе… но приходилось удерживаться от того и от другого.
Ароматом изысканного напитка меня не прошибёшь, тем более что он часто доносился из кухни коммунальной квартиры. Заваривать в турке перемолотые зёрна натуральных кофе-бобов любили в семействе Глинских.
Ну, у них вообще всё было не по-советски, а по-светски: пустые пузатые бутылки из-под «Плиски» или «Слънчева бряга» иногда вдруг появлялись на их столе.
Жили Глинские небогато, но шикануть любили. Правда, они все были уже людьми взрослыми и могли себе позволить… Напитки выпивались, а потом некоторое время решалась судьба опустошённых бутылок –– такую стеклотару не принимали, а выбросить на помойку жалко.
Незатейливый советский быт часто украшали, чем могли, и вещи с красивыми наклейками пытались приспособить под какие-либо хозяйственные нужды. Высоко ценились жестянки с иностранными надписями, их не только использовали в быту, но и помещали за стекло серванта.
Даже пустые пачки импортных сигарет некоторые товарищи умудрялись коллекционировать и выставлять напоказ: знай наших!

Так вот гейзерная электрокофеварка… по понятным причинам она у нас заработала не на кофе, а на чае. Нельзя сказать, что кофе невозможно было купить, но стоил он дороговато, и за ним надо было ещё побегать, чтобы купить или же достать, что даже вернее звучит по отношению к тем временам.
К тому же чисто растворимый кофе-порошок, который в основном покупался широкими народными массами, заваривать никакого смысла не имело. Хотя ещё существовал «Напиток кофейный с цикорием», что совсем уж на любителя, но и он не стоял свободно на прилавках.
А вот чаи продавались тогда вполне доступным образом, то есть не из-под прилавка.
Но и для заваривания чая мы недолго пользовались гейзером, он показался для такой процедуры абсолютно лишней деталью, устройство упростили, и кипятили воду, как в обычном электрочайнике.

А чай я любил –– брикетированный, какой-нибудь плиточный фруктово-земляничный. Ведь его можно просто грызть и заваривать не надо! Это было необычно и разнообразило продуктовый ассортимент.
И кисель плиточный тоже пробовал на зуб. Так-то, по идее, он и полезнее –– без чего-нибудь сдобного вприкуску. Здоровая пища, диетическое питание.
Смешно, конечно, но только такие экзоты попадали в меню редко. Кстати, и «компот» в виде сухофруктов мне нравился больше «живьём», то есть чисто промытым продуктом, лишь слегка вымоченным в кипятке. Сахара меньше, а вкуса с витаминами –– больше. Особенно хороши были в покупных смесях вымоченные груши, но тот, кто их закладывал, отличался явным скупердяйством. Груши поразительно быстро исчезали.


ГЛАВА 7-я. ХОЛОДИЛЬНИК и ВИТАМИНЫ.
Довольно долго наша семья обходилась без холодильника.
Уже с конца ноября на стёклах окна, обращённых в комнату, появлялась наледь. Морозы нарастали, и слой утолщался.
В сильные холода над самым подоконником лёд достигал толщины пальца и покрывался завитушками плотного инея. Между рамами помещались скоропортящиеся продукты, это была первая камера нашего «холодильника».   
Что там стояло? Молоко в бидоне, сметана в пол-литровой банке, и ещё банка с вареньем, а поверх них –– свёрток с маслом. Готовый обед в кастрюльке или на сковороде при необходимости могли храниться прямо на подоконнике, как во второй камере холодильника –– подоконник был достаточно широк. Так что в замерзающем окне были свои преимущества для ведения домашнего хозяйства.
Снаружи, за окном, повисала авоська с продуктами –– такой у нас была соответственно морозильная камера. Что хранилось там? Что-нибудь долговременное: солидный шматок солёного сала в тряпице, которую постоянно долбили синицы, ещё что-нибудь мясное или рыбное.
Запас продовольствия периодически пополнялся после поездок к бабушкам/дедушкам, тогда авоська солидно вырастала в объёме за счёт «гостинцев». Там могли оказаться тушка курицы или кролика –– к празднику.

Летом приходилось закупать всего помаленьку. Зато питание становилось более свежим, не заветренным, не залежалым.
Помню вкус солёного сливочного масла, которое тщательно выскребалось из торговой обёртки в виде кальки. Почему-то тёплое, подтаявшее масло мне нравилось больше замёрзшего, а покупали его практически ежедневно на вес, по суточной потребности.
Как-то завелось, что мы с Евгением масло не намазывали на хлеб, а ели просто ложкой. Сначала мама возмущалась, что прямо ложками –– не жирно ли будет? Но мы строго математически доказали ей, что то же самое количество, размазанное по хлебу на один укус –– совсем незначительное; хлеб сквозь этот слой даже слегка просвечивает, а ножом-то мы куда больше намазывали, чтоб без всякого просвета –– это, считай, в три слоя выходило бы.
На том и сошлись. Сливочное масло нам было необходимо, оно частично заменяло мясо. Зимой-то проще хранить мясное, а с весны начинались проблемы с сохранностью продукта, хотя чаще появлялись докторская колбаса и сардельки.

Весной явственно обозначалась ещё и другая проблема –– начинались неприятности с кожей. Сначала на пальцах рук появлялись заусенцы и трещинки возле ногтей. Потом трещинки расширялись, становились глубже, уже вызывая резь, а сами по себе не заживали.
Сказывалась нехватка витаминов, всё же квашеной капустой и яйцами весь их ассортимент в организме не обеспечишь. Недостачу восполняли аптечными снадобьями, витаминами в виде драже и смазывали ранки йодом с глицерином.
Ещё селёдочное масло покупалось, тоже почти витамин «А», и уж всяко вкуснее рыбьего жира, который протолкнуть внутрь всегда было для меня задачей тошнотворно невыполнимой. Бутерброд же с селёдочным маслом шёл на ура.
А ведь ещё существовало масло шоколадное… тут тебе и польза и лакомство вместе. Но с ним та же история, что с сушёными грушами или с мёдом у Винни-Пуха: если оно (масло шоколадное) есть, то его сразу нет.
В июне хворь обычно отступала, так как зелень с огородов уже становилась доступной, потом нам на пользу прореживалась молодая морковка, да и солнышко помогало притягивать витамины и заряжать наши батарейки своей энергией.

А зимой свежие овощи и фрукты купить было сложно и дороговато по нашему бюджету. И вот мама однажды вдруг принесла полную авоську зелёных яблок типа Симиренко –– килограмма три, а то и больше.
Оказывается, в подвале близ лежащего овощного магазина случился то ли пожар, то ли только задымление, но яблоки успели впитать в себя запах гари и стали  нетоварным продуктом, неликвидом.
И чтобы их всё-таки сбыть, на них сделали большущую скидку. Вот мама и решилась на покупку в непривычном количестве витаминного продукта столь нам необходимого.
Яблоки были целыми и на вид вполне съедобными, но когда я стал мыть несколько штук, то сразу ощутил неприятную липкость и запах кострища. Однако съел сразу два-три… точно, что не одно. Ну, раз они такие дешёвые!
Послевкусие гари стало доходить постепенно, но по нарастающей и достигло такого приторного уровня, что я начал сожалеть о своём разыгравшемся аппетите. Явно ведь пожадничал.
Несколько дней глядеть не мог на те яблоки. Авоську вывесили между рамами окна –– выветриваться. Но напрасно мы надеялись, что запах и вкус яблок изменятся –– никуда ничего не делось.
Потом эти погорельцы доедались чуть ли не месяц. Кожуру мы срезали, как самое потерпевшее и ядовитое место, а остальное –– целиком и полностью шло в пищу.
Вообще съедать яблоки целиком научил меня ещё дядя Толя.

И это был дядя Толя Тетеревлёв, наш бывший сосед на Первомайке.
Однажды, будучи у них в гостях, я вместе с его детьми получил в угощение яблоко и быстренько его обгрыз. Этакое свежее сибирское яблочко с дачного участка, которым обзавелось семейство Тетеревлёвых: сочное, твёрдое, чуть с кислинкой.
И вот я обгрыз лишь круглые его бока, а сердцевину с семечками собрался выбросить и пошёл к мусорному ведру, но дядя Толя, хозяйничавший на кухне, меня остановил.
––Ты ЭТО собрался выбрасывать? –– несказанно удивился он, перехватив мой огрызок почти на лету в ведро. –– Хорошо же ты живёшь! А у нас принято оставлять только черешок плодоножки.
Сказав это, он заглотил остатки яблока даже вместе с тем черешком. В его семье было уже четыре сына, а родится у дяди Толи с тётей Клавой ещё и пятый.
Вот кому пригодился бы материнский капитал, но в СССР до таких благ не дотянулись, –– то ли и так народу хватало, то ли не хватало, как всегда, денег…
Не доросло тогда государство и до бесплатного питания в школах, хотя у каждой из них, как у каждого колхоза, было по несколько солидных предприятий-шефов.



Продолжение следует.



Для авторского коллажа заимствован
Opera Снимок_2023-08-29_170632_yandex.ru.png