Трудные вопросы церковной истории

УСПЕНИЕ БОГОРОДИЦЫ -- «ДИВНЫ ТВОЯ ТАЙНЫ»…

(ЦЕРКОВЬ: ТАЙНА ПОД ПОКРОВОМ МИСТИФИКАЦИИ)
ОПЫТ ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКОГО РАССЛЕДОВАНИЯ ИСТОКОВ ПРАЗДНИКА

«Дивны Твоя тайны» -- эти слова из второй стихиры  богослужения на великой вечере Успения  Божией Матери стали отправной точкой моей работы. И они же парадоксальным  образом сделались духовным итогом всех моих разысканий исторических источников, послуживших сюжетной канвой этого большого праздника, который не только называется в церковной традиции, но и чувствуется нами, верующими и церковными людьми, как вторая Пасха.
То есть, я, хотя и погрузилась в книжные познания, оказавшиеся достаточно искусительными  для веры, в духовном смысле вернулась на исходные позиции:  дивны Твоя тайны… Однако не могу это назвать хождением по кругу. Скорее, восхождением по спирали на новый виток веры, прошедшей сквозь очередное искушение. Ведь согласно учению святых отцов без искушений нет возможности, чтобы Божественная любовь утвердилась в душе. Да и само понятие «тайны» Успения Богородицы наполнилось для меня иным, более глубоким и осмысленным содержанием.
«Всякий, кто искренне захотел истины, уже страшно силён», -- написал в своём дневнике Ф.М.Достоевский. Эту фразу нынче часто цитируют в православных СМИ. В несколько изменённой редакции -- «Пожелавший правды уже страшно силён» она гуляет по интернету. Достоевский – не только великий писатель, но и признанный христианский мыслитель и богослов, конечно, заглядывал в глубокие бездны нашего и своего вероисповедания. В том числе в бездны того, что есть истина? (Не будем углубляться в философские и богословские понятия, это не было задачей моей работы. Да ведь и Христос в своей Благой вести – Евангелии старался быть понятным для широкого круга людей. И Евангелие оставлено Им не для фарисеев и книжников, а, в первую очередь, для некнижных людей своего времени, которые, в основном, и были его учениками и его аудиторией. И ныне подавляющее большинство верующих, даже имеющих высшее образование, а то и учёные степени, не углубляется в богословское мудрование, что вполне естественно). Возьмём за ориентир в понимании значения этого слова толковые словари. Согласно им «истина – противоположность лжи, всё, что верно, подлинно, справедливо, что есть на самом деле». То есть по-простому то, что является правдой. Так трактовал это понятие христианин, лексикограф и этнолог, академик Владимир Даль в начале 60-х годов позапрошлого века в своём уникальном и авторитетнейшем и в наше время четырёхтомном Словаре живого великорусского языка. Так трактуют его и толковые академические нормативные словари современного русского языка академиков С.И. Ожегова и Д.Н.Ушакова.
В этом же значении, понятном для всех, и я как человек, давно занимающийся просветительской деятельностью, к которой призваны все христиане («Идите и научите все народы…» Мф. 28:16), предприняла попытку установить истинность событий Успения Божией Матери. Христианство по самой сути своей миссионерская религия, а мы сами до конца уясняем только то, что готовы объяснить другим. Вот такого объяснения и попросили у меня мои совопросники и собеседники. Объясняю этим текстом и им, и всем, кого заинтересовала эта тема, то, что уяснила сама для себя. Сразу скажу, что я делаю это не из желания заняться смелыми в пространстве ортодоксальности нашей веры духовными и интеллектуальными упражнениями по примеру архимандрита Саввы (Мажуко). Он уже продолжительное время ныряет без страха в своей передаче «Омут богословия» в этот духовный водоём. И параллельно по-сыновьи, то есть светло и по-доброму, как умеют белорусы, улыбается … нашей ортодоксальной вере своими книжками, излагающими новый и совершенно неожиданный взгляд на духовную жизнь современного человека. Но он – монах, да ещё и архимандрит! Ему можно и поупражняться!.. (Тем более, в наше время монахи, кроме прямого своего дела – молиться в уединении, в чём только ни упражняются!) Я же ещё не доросла и вряд ли дорасту до подобной духовной гимнастики. Поэтому старалась по-школярски разобраться вроде бы в очень простых, но важных вещах, с которыми связана напрямую наша вера, содержащая главнейшие для каждого христианина  смыслы – жизни, смерти, воскресения.
Пока не могу сказать, что я – «искренне захотевшая истины», согласно Достоевскому, стала от этого «страшно сильна». Но то, что понимание и осмысление этой правды способствует углублению, взрослению веры и трезвению души – точно. Не знать этого и видеть по-прежнему все события только сквозь розовые очки церковно-учительной риторики после этого уже не можется. Хотя подчас и хочется т.н. детской веры. Так хочется на денёк счастливого, на всём готовом детства уставшим от проблем и ответственности взрослым людям. Но всему своё время. Говоря метафорически, детская вера у людей с большим церковным опытом и знаниями  может быть похожа на детские и молодёжные фасоны и расцветки в выборе причёски и одежды у женщин и мужчин зрелого возраста. А это выглядит, как правило, нелепо, а то и курьёзно…
Итак, предлагаю, помолившись, отправиться в путешествие, которое обещает хотя бы отчасти уяснить, что же это за блаженство, к которому призывает своих последователей в Нагорной проповеди Бог и человек Иисус Христос: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, яко тии насытятся» (Мф. 5:6)?    
 Господи, благослови!
                1.
Праздник Успения Пресвятой Богородицы у нас, православных, особо чтим. Об этом можно судить хотя бы по количеству воздвигнутых в Средневековой Руси Успенских храмов. Их и сегодня больше всего в нашей стране. До Октябрьской революции 1917 года Успенский собор в Кремле (1479 г.), усыпальница русских патриархов, был главным кафедральным собором Российской империи. И его значение было не только общецерковным. Успенский собор на протяжении пяти веков являлся важнейшим общественным зданием (кстати, полностью сохранившимся до нашего времени), где проводились парадные церемонии, обряды, имеющие общегосударственную важность для всей Земли Русской. Здесь проходили события такого уровня как венчание на царство (коронация) всех русских царей и императоров. Даже когда Пётр Первый перенёс столицу в Санкт-Петербург, Успенский собор в Московском Кремле оставил за собой свой высокий общественный и государственный статус. Самые древние сохранившиеся Успенские христианские храмы  относятся историками к 12 веку: за границей это греческий храм Успения Богородицы  Панагия Епископи  Санторини; у нас -- русский Успенский собор во Владимире с фресками Андрея Рублёва.
Количество икон, посвящённых этому празднику, также значительно. Наиболее ранние иконографические  изображения Успения Богородицы относятся к концу 10 – началу 11 веков. Иконопись не случайно называют «богословием в красках». Иконы Успения Божией Матери -- прекрасная тому иллюстрация. (Это отдельная и интереснейшая тема. Но мы коснёмся её лишь в той мере, какая необходима для понимания заявленной мной проблематики). Разработка иконографического воплощения Успения Пресвятой Девы Марии началась только в 8 веке и связывается с именем Иоанна Дамаскина. (Министра при Дамасском калифе, философа, богослова, поэта, систематизатора византийской патристики, защитника икон, автора песнопений, способствовавших оформлению системы богослужебного осьмогласия и впоследствии прославленного Церковью в чине святого преподобного). Он был человеком знаменитым, богатым и замечательно образованным, посвятившим свои таланты и знания на пользу Церкви. Автор догматов православной веры и богословских сочинений, обличитель ересей, Иоанн Дамаскин написал и «Три Похвальных Слова на Успение Богоматери». «Второе слово…» послужило впоследствии главным  текстом  для  выработки иконографической православной традиции в написании икон Успения Богородицы. Выдающийся гимнограф, он также составил великое множество церковных песнопений и праздничных канонов, которые украшают наши богослужения. Вместе с такими  блистательными богословами, проповедниками и, как он, поэтами своего времени, -- епископом Андреем Критским (автором «Великого канона»), епископ Космой Маюмским (автором кондака Успения) трудился Иоанн Дамаскин и над созданием песнопений праздника Успения Божией Матери, и над воплощением церковных догматов в его литургике. (Все трое, люди хорошо образованные не только духовно, но и светски, активно использовали при этом в своей литургической поэзии приёмы античной   риторики. Хрестоматийно знаменита антиномия, удачно применённая при написании тропаря Успения Богоматери «В рождестве девство сохранила еси, во успении мира не оставила еси, Богородице…» неизвестным христианским поэтом, писавшим с помощью этих же творческих приёмов, что Иоанн Дамаскин со своими собратьями по церковным трудам и церковному творчеству. Возможно, оставшийся неизвестным, но, судя по тропарю, не менее талантливый их современник был сотрудником вышеназванных знаменитостей, т.к. написание тропаря исследователи также относят к 8 веку).
И величественные храмы, и трогательные, многозначные иконы, и умилительные духовные  песнопения, и всё торжество литургии 28 августа призваны вот уже 14 столетие раскрывать верующим смысл и историю этого двунадесятого, т.е. одного из самых главных праздников православия, венчающего круг каждого богослужебного года.  А на какие документальные источники о событии Успения Богородицы опирались христианские писатели, поэты, живописцы, богословы, оставившие нам такое богатое духовное наследие?  Эти вопросы стали возникать у части бывших и нынешних неофитов, ищущих устойчивости в христианской вере и обоснованности её истин в атмосфере нравственных и духовных вызовов 21 века. Конечно, возникновению этих вопросов способствует как высокий уровень образованности современных людей и доступности информации, с одной стороны, так и прагматичный дух времени, с другой стороны. Этот дух, конечно, не новинка. Известен он был давно. Но нынче он, ставящий под сомнение всякую мистику, похожую на сказку, в том числе духовную, стал определяющим. Ведь таких чудес, о которых мы читаем в текстах про Успение Богородицы, сегодня не происходит. Так есть ли достоверные подтверждения, что они происходили в прошлом? Формат обычной приходской церковной жизни, прямо скажем, не располагает к выяснению этих вопросов. И в первой четверти 21 века он сориентирован в основном на то же изложение истории праздника, которое предлагалось «нашим благочестивым», но в массе своей элементарно неграмотным предкам» времён Святой Руси и Российской империи. У нынешних людей к этому изложению возникает много вопросов, на которые ответы получить не так-то просто.
Можно на нескольких страницах перечислять названия авторитетных в нашем православном мире сочинений, где об Успении Божией Матери говорится с захватывающими дух подробностями, сопровождавшимися невиданными чудесами. При этом даются ссылки  вот такого рода: описание Успения Божией Матери изложено на основании Священного Предания, свято сохраняемого Православной Церковью. И при этом – никакой информации о том, кем, когда, где, от кого было записано это предание? Этим ограничиваются все, в том числе знаменитый протоиерей Серафим Слободской, священник РПЦЗ, составивший общепризнанный, рекомендованный РПЦ и активно используемый в качестве учебного пособия и массового православного духовного руководства в нашей стране – «Закон Божий». Эта книга, вышедшая в свет в 1959 году, имеет у нас, в Российской Федерации, миллионные тиражи. И до сих пор выходят новые издания этого учебника. Да и «Закон Божий», выпущенный по благословению святейшего патриарха Московского и Всея Руси Алексия Второго Московским Сретенским монастырём в 2000 году без указания автора, но с указанием рецензента – доцента Московской Духовной Академии священника Максима Козлова, ни в чём не отступает от заданного Серафимом Слободским формата изложения интересующей нас темы.
Однако «преданием» это чудесное изложение об  Успении Божией Матери стало называться в новейшее время. Более древние русские тексты -- Великие Четьи-Минеи митрополита Макария  (16 век), Четьи-Минеи митрополита Димитрия Ростовского (конец 17 века), называют его «сказанием». По словарю Владимира Даля, сказания --вымышленный рассказ, небывалая и даже несбыточная повесть.
Действительно ли это так? Давайте вникать в факты и церковную историческую реальность. В ней не всё так очевидно, как представляется в вышеуказанных сочинениях. Если математик говорит, что дважды два четыре – он это и имеет ввиду. Но гуманитарная сфера, в том числе церковная, иначе устроена.  И когда в ней говорят про «дважды два четыре»,  могут иметь ввиду какие угодно цифры или числа из них. И даже не цифры вообще, предполагая, что умный поймёт, а дурака учить – только портить. У меня лично  сложилось впечатление, что сегодня в РПЦ «по умолчанию» подразумевается следующее: не всё, о чём рассказывается священнослужителями в проповедях, о чём пишется в массовой литературе церковных издательств, надо понимать в таком буквальном смысле, в каком это преподносится. Повторяю, это всего лишь моё личное мнение. Но если это действительно так, то нельзя не обратить внимания на то, что масса верующих людей в нашей стране никогда не догадывалась и не догадывается сегодня, что в Церкви надо «уметь переводить с русского на русский». И потому именно без  перевода, т.е. буквально, «математически», как дважды два четыре, понимает и усваивает, к примеру, историю Успенского праздника.
Немаловажны и особенности нашего отечественного исторического процесса: в пору своего романтического и доверчивого неофитства конца прошлого, 20 века, изобилие народа, хлынувшего в растворённые храмы ещё недавно гонимой  Православной Церкви, было, как правило, духовно изголодавшимся и практически всеядным в своём религиозном благоговейном трепете вперемешку с полным богословским и церковным невежеством. Доверие было невероятное ко всему самому невероятному! Люди в сане священнослужителей представлялись теми безоговорочно авторитетными людьми, которые всё знают в этой неведомой области православной веры, обо всём правильно расскажут, расставят те духовные и понятийные «вешки», которые приведут, куда надо. Однако большое количество приходских священников и сами воцерковлялись в это же время вместе с прихожанами по вышеназванному «Закону Божиему», пройдя то заочное, то экстерн-обучение, а то и получив сан, имея только светское образование. Они, в большинстве своём энтузиасты веры, вдохновлялись теми же простыми, написанными в высоком штиле  сказаниями. И мало кто даже задавался вопросом об их происхождении. Было не до того. Надо было восстанавливать храмы, налаживать регулярные богослужения и исполнение треб, работу воскресных школ, проводить массовые крещения и т.д.  и т.п.
Подробности ниже. Но сразу скажу, что поиски истоков возникновения текстов об Успении Богородицы признанных  авторитетных авторов приводят к однозначному пониманию: всё живописание этого любимейшего нашего праздника (подробнейшее, со словами и действиями достоверных исторических лиц, какими были апостолы и сама Матерь Господа Иисуса Христа) является, по сути своей, чистой и высокой духовной версификацией. То есть не реальными событиями, а духовным и художественным восприятием и творением действительности. Предметом не знания, а вдохновения, озарения, то есть веры. Эта поэзия свидетельствует о потребности в почитании Божией Матери, о личном духовном опыте огромного количества верующих во все времена и во всех странах христианского мира, которые молитвенно обращались к Божией Матери за помощью и реально в том или ином виде получали её. То есть чувствовали сверхъестественное присутствие Богородицы в своей личной жизни. И потому чудесная цевница Её Успения воспринималась как нечто таинственное, недоступное в полной мере человеческому пониманию, но, как учила и учит Церковь, действительно бывшее. На чём же основано это учение, доискиваются ныне повзрослевшие в Церкви прежние всё принимавшие на веру неофиты, к которым я отношу с полным основанием и себя, и людей своего церковного призыва?
                2
Новый Завет мало что сообщает нам о такой судьбоносной для христиан личности как Мать Христа. Только скупые сведения евангелистов Луки и Марка, связанные с обстоятельствами Рождества Христова и Его младенчества, о которых нельзя сказать без упоминания Матери. И потому даже самый послушный Церкви, но внимательный к богослужению человек через год-два-три замечает, что на половине великих двунадесятых Богородичных праздников на литургии читается текст не о Богоматери и событии Её жития, празднуемого в этот день, а отрывок из Евангелия от Луки о посещении Иисусом Христом дома сестёр Лазаря -- Марфы и Марии. О последней говорится, что она «избрала благую часть, которая не отнимется у неё» (Лк. 10:42). Эти чтения предлагаются Церковью по той простой причине, что о празднуемых Богородичных житийных фактах в Новом Завете вообще ничего не сказано. Ни слова, ни намёка. Видимо, «благую часть», которую избрала Мария, сестра Лазаря, составители праздничных Богородичных богослужений сочли духовно созвучной «благой части» Девы Марии?  Тем более, что и имена у них совпадают, что тоже помогает соотнесению евангельского отрывка при его восприятии на слух с образом Богородицы. При массе неграмотного и соответственно не читавшего Священное Писание населения Средневековья, да и Нового времени, чтение его текстов в храмах и их толкование священнослужителями было основополагающим основанием для усвоения народом христианского вероучения. Это строго внушаемое и столь же строго оберегаемое церковное единомыслие и единотолкование  стало прочным фундаментом  возникновения и укрепления церковной традиции как в толковании священных текстов, так и в изложении и толковании житий святых и церковных праздников. (Кстати: с самого начала становления христианства как государственной религии для верующих исключалось право чтения и собственной трактовки на христианских собраниях верных, а затем в христианских храмах текстов Священного Писания. Это стало прерогативой церковного клира. Вопреки «Апостольским постановлениям», которые ориентировались, видимо, на обычай проповеди в синагогах у евреев любого желающего, искусного в речи и чистого по поведению. Этим правом пользовался и Иисус Христос, хотя, согласно Евангелию, немало современников, на виду которых прошли Его детство, юность и вступление в зрелость, считали Его человеком некнижным и неучёным (Мф. 13:55)).
Складывалась такая традиция и в отношении повествования о житии  Богородицы. В том числе и Её Успения. Хотя, к сожалению, после Распятия Иисуса Христа надёжных не только для светских, но и для церковных исследователей сведений о дальнейшей жизни Его Матери вообще почерпнуть неоткуда. Видимо, поэтому Церковь сочла возможным воспользоваться в Богородичные праздники евангельскими чтениями, прямо с ними не связанными. Апостол Иоанн Богослов, попечению которого, как он единственный пишет в своём Евангелии, с Креста поручил Свою Мать Христос (Ин. 19:25-26), нигде, за исключением вышеназванных двух строк, даже мельком, больше не упоминает о Марии. Хотя он прожил долгую жизнь, десятки лет в одном доме с Нею вплоть до Её Успения. А Пресвятая Мария, как следует из предположения большинства писавших об этом святых отцов, дожила «до последней старости» на его руках. Иоанн Богослов оставил христианам свой текст Евангелия, Апокалипсис  и три соборных послания. Почему же он, родственник Христа и Девы Марии по линии Иосифа Обручника, любимый ученик, друг и брат Христа, как именует его Церковь, не счёл нужным оставить христианскому миру свои воспоминания о доверенной ему Матери Богочеловека? Почему апостолы, которые, как учит Церковь, очень печалились о своём расставании с Матерью Христа, прилетели на облаках с разных концов света, чтоб проститься с Той, которую любили и почитали, апостолы, которые были свидетелями явления Иисуса Христа за пречистой душой Своей Матери, апостолы, которым Она явилась в сиянии небесной славы и пообещала быть Молитвенницей за всех людей пред Богом, почему никто из них, очевидцев, не оставил о Ней и об этих потрясающих и важнейших событиях для христиан ни слова? Ни в одном из 21 Послания, ни в одном из 4 Евангелий, ни в одной из 28 глав Деяний апостольских? Хотя некоторым темам и событиям, явно уступающим по значению событию Успения Божией Матери, евангелисты и апостолы посвящают пристальное или хотя бы беглое внимание в своих письменах. Многое даже дублируется ими. Или написанное до нас не дошло? Удовлетворительного ответа нет. У нас, живущих в 21 веке, есть только размышления разных авторов, духовных учителей и проповедников, прежних веков и нынешних, на эту тему. То есть гипотезы, основанные на мере общей и богословской образованности и духовной опытности каждого, его укоренённости в церковной традиции и способности на этой основе к воображению и «восхожению горе»…
В начале 18 века, к примеру, свт. Димитрий Ростовский, духовный писатель, автор драм и поэт (!), в своей проповеди на Успение Богородицы дал для своей паствы весьма эмоционально и поэтично реальное, как транслировалось им и воспринималось слушающими, описание чудесного явления Иисуса Христа за Своей Матерью: «Внезапно в горнице заблистал несказанный свет Божественной славы, помрачивший светильники. Те, которым открыто было видение (их имена остаются неназванными - А.П.), пришли в ужас. Они видели, что кровля горницы была открыта, и Слава Господня нисходит с небес. Сам Царь Славы Христос  со тьмами ангелов и архангелов, со всеми небесными силами, со святыми праотцами и пророками, некогда предвозвещавшими о Пресвятой Деве, и со всеми праведными душами приближался к Пречистой Своей Матери»…
Век спустя авторитетнейший московский митрополит, духовный наставник юношества и автор Православного Катихизиса свт. Филарет Дроздов, который также не чуждался поэзии, но вошёл в историю Русской Церкви  прежде всего как знаменитый богослов, глубокий мыслитель, яркий проповедник и мудрый иерарх-администратор, в проповеди на Успение Богоматери в 1825 году в кремлёвском Успенском соборе сказал, в частности: «Святой Дионисий Ареопагит был на погребении Богородицы, и что при том происходило, частично можно видеть в его писаниях». И далее свт. Филарет даёт сведения об Успении Богородицы из «Сказания Дионисия Ареопагита…»  Опять как реальные от очевидца.
То есть, не только поэты по своей натуре и дарованиям, но и вполне прагматично мыслящие церковные администраторы и учёные именно как поэты толковали в публичном пространстве для верующих людей все события Успения Богоматери, давая им истинное, признанное действительным бытие и ссылаясь при этом на считающиеся авторитетными и бесспорными писания апостолов.
                3
Откуда же появились все эти тексты, датированные апостольскими временами и послужившие истоками богословского, литургического и иконописного осмысления праздника? Ведь именно на них как на первоисточники опирается церковное предание. Откуда эти ссылки на свидетельства апостолов  Иоанна Богослова, Дионисия Ареопагита  и других влиятельных и заслуживающих доверия в христианстве лиц, живших в 1-2 веках? Будем разбираться.
Начну сразу с того, что на сегодняшний день светскими и церковными историками точно установлено, что на конец 4 века, т.е. по прошествии трёх столетий после Успения Божией Матери, вообще никаких сведений об этом событии у человечества не имеется. Нет даже никаких записанных народных преданий. Впервые об этом отсутствии всяких фактов пишет один из ранних отцов Церкви свт. Епифаний, «епископ Кипрский, отец 4 века, знаток еврейского языка и церковных древностей, обличитель еретиков и участник споров об Оригене и по делу Златоуста». (Богословский церковно-исторический словарь, С.-Петербург. 1889.)
По национальности еврей, уроженец хананейской средиземноморской Финикии, он получил хорошее образование, был воспитан в иудейской традиции. Крестился, как было нередко в те времена, уже в сознательном возрасте, после тридцати лет. Свои духовные сочинения написал в сане епископа, имея на то время 20-летний опыт монашеской жизни и управления монастырём в Палестине. Епифаний целенаправленно занимался поиском различных христианских исторических сочинений и руководствовался в своих трудах только достоверными сведениями из этих, найденных и изученных им рукописей. Будучи  одним из христианских первоиерархов своего времени, он был хорошо знаком и общался непосредственно с каждым из предстоятелей поместных христианских церквей, пользовался значительным авторитетом и при жизни и после. Найденные и изученные им сведения, по общему признанию исследователей ранней христианской эпохи, являются    признанными и компетентными документами своего времени. Так вот, в своём сочинении «Панарион» (378 г.) Епифаний Кипрский сообщает следующее: об обстоятельствах смерти Марии, Матери Христа, ничего никому неизвестно: ни место Её смерти, ни то, своей ли собственной смертью Она умерла или была убита? Ни о том, погребена ли Она, или не погребена? О кончине Её никому не известно.
Вот в такой форме, с одной стороны, достаточно загадочной, с другой, вполне ясной по мысли, счёл возможным епископ Епифаний Кипрский во второй половине 4 века выразить итоги своих разысканий. Это было через 40 лет после правления Константина Великого. Прошу запомнить этот факт. На сегодняшний день исследователями документально изучено также, что до 5 века ни один из отцов Церкви не упоминает о празднике Успения Богородицы. Он установлен в Византии в конце 6 века. А в западном христианстве окончательно утвердился в 7 веке. В самом древнем  Сирском месяцеслове (411 – 412 г.г.) достаточно подробно описаны подвиги, даты страдания за веру и поминовения мучеников и святых, но в нём нет и упоминания ни об одном Богородичном празднике тех времён. То есть, почитание святых мучеников началось раньше, чем почитание Богородицы. Откуда же появилось такое подробное описание  Успения Богородицы и всех событий вокруг него?
Согласно общепризнанным на сегодняшний день научным историческим изысканиям и трудам в конце 5-начале 6 веков кое-где в церковном обиходе христиан стали появляться упоминания о якобы написанных в 1-2 веках сочинениях древних уважаемых святых отцов, живших в это время и дающих подробное описание истории и фактов, связанных с Успением Богородицы. И хотя авторы заявлены непререкаемого авторитета, такие как Иоанн Богослов, Дионисий Ареопагит , Мелитон Сардийский и другие из этого списка золотых имён первохристиан, сочинения эти, как доказано с полной очевидностью в наше время, были поддельными. И именуются теперь апокрифами. Одно из этих сочинений неизвестного церковного труженика-мыслителя, озаглавленное «Святого Иоанна Богослова сказание об успении Святой Богородицы», написанное на греческом  языке, и стало источником и основой общецерковного почитания Успения Богородицы для всех христиан. Иоанн Богослов  выбран в качестве автора этого сказания, разумеется, не случайно. Процитирую теперь то место в Евангелии, о котором я упоминала выше, говоря об Иоанне Богослове во 2 разделе своей статьи: «Иисус, увидев и ученика, тут стоящего, которого любил, говорит Матери Своей: Жено! Се, сын Твой. Потом говорит ученику: се, Матерь твоя! И с этого времени ученик сей взял Ее к себе» (Иоан. 19:25-26). То есть авторство Иоанна Богослова прямо подразумевало, что уж кто-кто, а он-то, имея порученное от Самого Христа попечение о Его Матери, доподлинно всё знает о жизни Богородицы. Поэтому это сказание и стало основополагающим для формирования церковной традиции учения об Успении Божией Матери. Оно задало, так сказать, основные сюжетные ходы в дальнейших изложениях и толкованиях этого события и было использовано в византийском богослужении праздника Успения Божией Матери как сюжетная основа литургических песнопений, проповеди. Остальные известные апокрифы написаны по этой же канве, но дополняют его некоторыми, подчас весьма существенными и интересными подробностями.  Это помогает исследователям точнее установить дату появления каждого варианта.
Почему же у Христианской Церкви появилась к концу 5 века такая надобность в богословском осмыслении беспримерного величия и достоинства Матери Бога Слова? Судя по повестке дня церковных соборов, вызвано это было тем, что только в 5 веке возникли ереси, посягающие на христианский ортодоксальный догмат воплощения Господа Иисуса Христа и соответственно – на достоинство Девы Марии, Его Матери. (Желающие могут об этом почитать подробнее. Материала на эту тему издано более чем достаточно). В соответствии с этими вызовами времени потребовалось дальнейшее богословское углубление в эти проблемы и акцентирование благоговейного внимания христиан не только на Самом Иисусе Христе, апостолах, исповедниках и мучениках за веру, но и выдвижение на первый план личности и подвига Богоматери, до этого времени остававшейся как бы в тени. Однако массе народа нужны были не богословские размышления и обоснования, а яркий житийный рассказ, в котором бы они воплощались. Такими увлекательными рассказами и стали апокрифы, о которых мы ведём речь. В своём труде  «Чтение по литургическому богословию» (изданы у нас в 2012 г. , на сегодняшний день эта книга признана одной из лучших по теме, заявленной в её названии) епископ Вениамин Милов (1887-1955) пишет совершенно ясно о том, что «Успение Божией Матери развёртывается по данным церковно-литургического творчества».   
Но вернёмся ко времени появления на свет этих знаменитых апокрифов. Следует сказать, что вскоре после установления празднования Успения Богородицы византийский апокриф, приписываемый  Иоанну Богослову, был переведён на латинский язык. И по его сюжету было также написано несколько вариантов апокрифических сказаний об Успении Богородицы для распространения на канонической территории Римской христианской церкви. Один из них на религиозный дух западных христиан дополнен новыми деталями и нюансами, которых  нет в греческом тексте. Например, по латинскому (католическому) апокрифическому варианту Дева Мария не пережила человеческой смерти, но телесно была перенесена в рай. По восточному же византийскому богословию (после разделения церквей названного православным), смысл которого заложен в первоначальном греческом апокрифе, Богородица знает, что такое смерть. Она её пережила по Своей причастности к общему для человеческого естества закону. Однако согласно исходной византийской  версии Христос сохранил тело Своей Матери от тления. И после своего упокоения, т.е. пережив положенную людям трагедию разлучения души и тела, Её душа вновь по промыслу Божиему была воссоединена с сохранившим нетление телом, которое приобрело особые духовные свойства. Такие же, как у Иисуса Христа после Воскресения. И в таком двусоставном, естественном человеку состоянии Матерь Божия, по учению Православной Церкви, была взята Сыном на Небо. Это совершилось по образу того, как телесно взошёл в Царствие Небесное и воскресший  Христос. Тем самым, как провозглашает наша христианская вера, освятив человеческую плоть и подтвердив высокое достоинство человека как образа и подобия Божия. (В связи с этим у меня в голове возникает тема для дальнейшего осмысления: как связаны между собой воскресение Иисуса Христа и Его Матери и библейские истории телесного перемещения с земли на небо ветхозаветных праведников, пророка Илии и праотца Еноха? В отличие от Христа и Богородицы они вообще не пережили смерти в нашем понимании. Как это соотносится с догматикой?  Что это означает  для нас, людей, практически и духовно? Какие за этим загадки и перспективы жизни и смерти для души и тела? Проще, на первый взгляд, понять телесное  «восхищёние на небо» апостола и евангелиста Иоанна Богослова, которое произошло по пути, как бы уже проложенному его Учителем и Его Матерью. Но и тут «проще» только на первый взгляд…).   
Если сказать коротко, то праздник Успения Божией Матери и его богословская, литургическая разработка были нужны для борьбы с ересями относительно Самого Иисуса Христа.  Для этого необходимо стало, наконец, дать высокий духовный статус Божией Матери, прославив Ту, Которая не только «Бога без семени родшая», но и в Упокоении Своём повторившая онтологический (бытийственный) путь Сына. Поэтому Дева Мария также, как Иисус Христос, проходит через поругание (история с отсечением рук и исцелением злобствующего на Богоматерь и затем раскаявшегося иудея Афония), успение, воскресение, вознесение.  Отсюда и толкование Церковью Успения Богородицы как Малой Пасхи. Христианская вера в связи с этим также учит, что Дева Мария прошла тот путь, который уготован всем христианам в конце времён и первой прошла по нему, дав вдохновляющий пример всем верным Её Сыну.
Через сто лет после появления вышеназванных апокрифов и периодического использования их всё это время в церковной практике так сказать в неофициальном явочном порядке, в конце 6 века, как я уже писала об этом, было установлено и официальное празднование Успения Божией Матери с датой этого торжества -- 28 августа (по новому стилю). Сделал это византийский император Маврикий. И с тех пор все чудесные и невероятные события Успения Богоматери представляются верующим как реально бывшие и рассказанные апостолом Иоанном Богословом и другими авторитетными отцами апостольских времён исключительно на основе этих «Сказаний…». Так они представляются в церковной литературе, в воскресных школах, в трудах великих святых и учителей Церкви, в проповедях священников и в средствах массовой информации. Также и в семинариях, регентских и иконописных школах, где углублённое обучение духовным дисциплинам длится пять лет.
А первые  документальные свидетельства о появлении празднования Успения Богородицы зафиксированы лишь в 7 веке у архиепископа Критского Андрея, члена 6 Вселенского Собора, и Модеста, патриарха Иерусалимского. В следующем, 8 веке преподобный  Иоанн Дамаскин во Втором своём Похвальном Слове на Успение Богоматери (все «Три Слова…» описывают события на основании вышеназванных апокрифов) сообщает без ссылок на какие-либо документальные источники о том, что императрица Пульхерия, жившая в 5 веке, построив Влахернский храм Богоматери в Константинополе, попросила у Иерусалимского патриарха Иувеналия мощи Пресвятой Девы Марии. Тот ответил, что тело Божией Матери взято на Небо. И пересказал ей то, что мы сегодня называем одним из вариантов апокрифа, приписываемого апостолу Иоанну Богослову. Апокриф при этом назывался уже не сказанием, а преданием. В этой разновидности апокрифа появилось дополнение об апостоле Фоме, который по своему обыкновению задержался и прибыл лишь на третий день после главного события. Но для него опять специально открыли священный гроб, который оказался пуст. Осталась лишь погребальная одежда Богоматери, от которой исходило благоухание. Эта подробность относительно апостола Фомы взята в этот более поздний вариант «Сказания Иоанна Богослова…» из другого апокрифа того же 5 века под названием «Об исходе Марии Девы» Псевдо-Мелитона Сардийского. И, конечно, подробность эта, в точности соответствующая событиям Воскресения Христова, призвана ещё раз засвидетельствовать  верующим высокое достоинство Девы Марии, позволившее Ей так триумфально вознестись на Небеса душой и телом.
На Русь «Слово об Успении Богоматери», приписываемое Иоанну Богослову, пришло из Византии -- страны, от которой наши предки приняли христианскую веру в конце 10 века. По оценкам специалистов, случилось это не позднее 12 века. У нас оно известно как «Слово Иоанна Богослова об упокое святой владычицы нашей Богородицы и Вечнодевы Марии». Под таким названием оно регулярно встречается в русских сборниках с 14 века. (Сборник – свод событий мировой и русской в основной своей части истории. Лицевой сборник – иллюстрированный, с миниатюрами).
Из сохранившихся текстов «Слова…», являющихся историческими памятниками, наиболее ранним и полным признан датируемый третьей четвертью 16 века Лицевой Сборник, куда входит это произведение. До Октябрьской революции 1917 года он был собственностью библиотеки Чудова монастыря. А сейчас хранится в фондах Российской государственной библиотеки. Содержание Сборника включает и 4 самостоятельных религиозных текста. 1. Апокалипсис с толкованием Андрея, епископа Кесарийского (6 век). 2. Слово Иоанна Богослова на Преставление Богородицы. 3. Похвальное слово на Зачатие Иоанна Предтечи. 4. Сказание о чудесах Архистратига Михаила. Сборник, как считается, был издан в мастерской Чудова монастыря. Его деятельность под руководством московского митрополита Макария, по общему признанию церковных и светских историков, играла важную роль в русской духовной столичной жизни в середине 16 века. «Завёл типографию, составил Степенную Книгу, собрал Великие Четьи-Минеи, писал похвальные слова святым, венчал на царство Иоанна Грозного» -- так кратко характеризует его Церковно-исторический словарь 19 века.
Текст  вышеупомянутого «Слова …» получил своё визуальное воплощение в  79 иконописных миниатюрах, также написанных при митрополите Макарии. Именно эти миниатюры лежат в основе иконографических изводов  в иконописи 16-17 веков. Их сюжеты – буквальные аналогии вышеназванного Сборника. Сюжет из апокрифа Псевдо-Иоанна Богослова и на знаменитой новгородской иконе 16 века (Государственный Русский музей Санкт-Петербурга). Он же и в современных, хорошо известных всем верующим людям иконах. Но в новгородской внизу есть дополнительная подробность из «Слова…»: ангел огненным мечом отрубает руки иудея Мефании (позднее названного Афоний), который пытался сбросить тело Марии с одра.  Пишут и в наше время иконы, по сюжету  подобные новгородской.
«Слово…» Псевдо-Иоанна Богослова было очень популярно на Руси и в Средневековье, и в Новое время. Оно с разными вариациями пересказывалось в проповедях, прологах, синаксарях, оно вошло в Четьи-Минеи митрополита Макария, которые полностью взяты в Четьи-Минеи Димитрия Ростовского. Изложение основных событий Успения Богородицы в них тождественно, но в каждом варианте есть свои тонкие различия в изложении некоторых обстоятельств и действующих лиц события. Благодаря этому специалисты определяют, какой именно источник служил для написания каждого отдельного русского текста.  А.С.Пушкин, с которым его современник свт. Филарет Дроздов обменивался стихами, относился к Четьи-Минеям свт. Димитрия Ростовского как к «вечно живой, неистощимой сокровищнице для вдохновенного художника». Его юродивый в трагедии «Борис Годунов», например, списан с Николая Самоса из житийного рассказа Димитрия Ростовского. Как к художественной книге на духовные, религиозные темы относились к Четьи-Минеям свт. Димитрия Ростовского и другие образованные современники А.С.Пушкина.
                4
Однако, практически «взяв в работу» сами «Сказания…», Церковь нормативно предусмотрительно и благоразумно никогда не давала им официального статуса как достоверным. Но это было знание конфиденциальное. И апокрифами они вряд ли именовались во время их появления даже в узком кругу посвящённых в обстоятельства их таинственного происхождения. Сегодня слово «апокриф» имеет вполне невинное книжное звучание. И естественным образом  апокрифами называются и в церковной, и в не церковной сфере интересующие нас произведения конца 5-начала 6 века об Успении Божией Матери. Но так было не всегда. Ещё совсем недавно апокрифы официально и без всякого различия  именовались книгами «отреченными» или «запрещенными» (Справочный богословский церковно-исторический словарь издания 1889 г. «От С-Петербургского Духовного цензурного комитета печать дозволяется. Цензор архимандрит Тихон»). Сам термин «апокриф» ввел в богословский обиход в конце 2 века епископ Ириней Лионский в своих сочинениях против ересей. Именно в таком значении апокрифа как текста, который имеет сомнительное происхождение, т.е. выдуманную ложь, ересь, оно и существовало в древнегреческом языке и соответственно в христианском мире времени появления на свет этих «Сказаний…». И было, по замечанию историков, почти ругательством для обозначения еретических книг, противоречащих христианским догматам. В современных толковых словарях апокриф – это произведение на библейскую тему, не включённое в канонический текст Библии и отвергаемое Церковью как недостоверное (Словарь С.И.Ожегова, вышел в свет в 1949 г). В нашем 21 веке википедия трактует апокриф и совсем безобидно и нормативно -- как произведение на библейскую тему, не вошедшее в число канонических книг Ветхого и Нового Завета, утверждённых церковными соборами. Вполне эмоционально нейтрально и толерантно. В духе времени. И ни слова про «отвержение и недостоверность». Вот такая произошла эволюция этого богословского понятия не столько за череду веков, сколько в новейшей истории конца 20 – начала 21 веков. И причина эволюции этого термина на примере апокрифов об Успении Божией Матери вполне ясна.
Этому сильно поспособствовала современная наука. По нашей теме, в частности, широкая публикация в мировой прессе в 1995, 2003 годах  результатов лингвистического исследования французского библеиста Симона Клода Мимуни, с неопровержимостью доказавшего, что  апокриф «Сказание Иоанна Богослова…»  не имеет никакого отношения ни к первому веку, ни к Иоанну Богослову. Общеизвестно, что история развития языка связана с историей общества. Язык является средством накопления, хранения, передачи и возникновения новых знаний, которые выражаются в новых словах. Поэтому связь между историей языка и историей общества для науки очевидна. С этой точки зрения текст «Сказания Иоанна Богослова …», как и других тематически близких ему сочинений, не выдерживает научной критики. Так, к примеру, используемые автором «Сказания…» наименования Девы Марии «Приснодева», «Богородица» стали широко употребляться только с 5 века, т.е. времени фактического написания апокрифов. В конце 4 века наименование «Приснодева» было лишь введено в речевой оборот в сочинениях уже упоминаемого мною Епифания, еп. Кипрского, и блаженного Августина Иппонийского (354-430), епископа и богослова, автора беспрецедентной в христианстве «Исповеди» об истории собственной жизни. И потребовалось значительное время, чтоб слово «Приснодева» получило статус общецерковного. Также и наименование «Богородица» стало употребительным только после Эфесского собора 431 года. То есть уже по этим простым и понятным признакам «Сказание…»  относится современными и светскими, и церковными историками к поддельным текстам, выдаваемым за настоящие, якобы написанные в 1-2 веках. После широкого обнародования научных работ Симона Клода Мимуни  в церковных статьях новейшего времени культурологического, исторического направления, не говоря о светских, сегодня обыденными становятся такие, к примеру, словосочетания как «Сказание об Успении Богородицы» Псевдо-Иоанна Богослова (5 век), «Об исходе Марии Девы» Псевдо-Мелитона Сардийского (конец 4 века), «Слово Иоанна, архиепископа Солунского» Псевдо-Дионисия Ареопагита» (5 век)». И приставка «Псевдо» знающих людей не смущает. Без этого уточнения серьёзные статьи в 21 веке уже не пишутся.
А возвращаясь к античности, когда возникли эти тексты, нельзя не заметить, что в те времена, да и позднее – в средневековье, практика подписывать именами известными сочинения неизвестных авторов была не только распространённой, но и, можно сказать, неосудительной.  Хотя, по сути, это в представлении современных людей фальсификация или даже мистификация. Однако те подложные тексты, которые по своему происхождению, были церковными и соответственно не только не противоречили официальным догматам и духу Евангелий, но и способствовали их утверждению и распространению, Церковь фактически внесла в свою традицию. Для этого она использовала свой педагогический и просветительский практический инструментарий, позволяющий добиться  благого единомыслия, о чём я коротко (т.к. это не тема данной работы) писала выше.
Но формально в корпус канонических книг эти «Сказания…» псевдо-отцов не вошли. Да и не могли войти. Так как ко времени их появления канон Нового Завета уже был утверждён. Казалось бы, формально это произошло лишь в 7 веке на 6 Вселенском соборе. Но, по сути, этот собор только придал вселенский характер решениям поместного Лаодикийского собора (360 г., правление Константина Великого), сформировавшего канонический список книг Нового Завета. На нём присутствовали всего лишь 30 священников всего лишь Малой Азии. Но его судьбоносные решения, в том числе важнейшие 60 правил церковного благочиния, касающиеся церковного управления, целиком вошли в решения 6 Вселенского собора. И именно правило под номером 60 определяет канон книг Ветхого и Нового заветов. В этой отсрочке на 3 века видна осмотрительная в своей мудрости деятельность органов церковной власти и управления, которые никогда не спешат в своих официальных окончательных решениях, если  практика их применения требует закрепления во времени и, возможно, смены не одного поколения для придания им соответствующего правового статута и ореола древности.
В связи с этим нельзя не заметить, что в раннехристианскую эпоху, до Лаодикийского собора (360 г.), когда ещё только формировался перечень канонических книг Ветхого и Нового Заветов, отношение к ним было не столь благоговейным как впоследствии, когда после своего утверждения на этом соборе список стал на деле неприкасаемым для каких-либо изменений.
 Вспомним известные исторические факты, предшествовавшие этому и необходимые для понимания темы моего расследования. При императоре Константине Великом  (285-337 г.г.), последовательно проводилась централизация госаппарата. И христианскую Церковь он, не будучи христианином, в рамках своего монаршего проекта принял решение поддерживать как своего союзника исключительно по политическим мотивам. Для этого Константин использовал всю мощь авторитарно реформируемой им Византийской империи, прекратив  гонения и сделав христианство государственной религией и опорой своего правления.  Что характерно, именно с Константином связано появление в Византии воздаяния императору невиданных до того у его предшественников-язычников почестей.  Соответственно при Константине произошло окончательное установление в империи неограниченной власти монархов. Теперь внимание! 6 лет после Никейского собора (325 г.), верноподданически приуроченного церковной иерархией к 20-летию  правления всё ещё не принявшего крещения Константина Великого, по его распоряжению работала организация под названием «Корректория». В её задачу входила корректировка всех существовавших текстов, относящихся к христианству, в том числе и Евангелий. В результате тексты на арамейском языке – языке, на котором говорил Иисус Христос, были объявлены еретичными и сожжены. Что за ересь там была, об этом узнают верные Христу Богу, видимо, только в мире ином, где предполагается  не только покой, в котором «нет ни слёз, ни болезней, ни печалей, ни воздыхания», но и полнота знания в единении со Христом. В который раз приходится убеждаться в том, что «рукописи не горят» -- красивая метафора. Горят, да ещё какие!
И потому нельзя не считаться с тем, что целый пласт первых свидетельств за триста лет после земной жизни Иисуса Христа, Его Матери и учеников-апостолов был уничтожен. Остались только манускрипты на греческом языке. Самый древний из них от 331 года – времени правления Константина Великого, когда активно шёл процесс образования Византийской Церкви и её клира. И принятые «60 правил церковного благочиния», о которых я упоминала выше, были неразрывно связаны с этим процессом.  А преддверием появления в следующем веке византийского патриарха (Константинопольского) стало возвышение Константином Великим архиепископов Антиохийского, Римского, Александрийского, что логично можно отнести к одному из проявлений церковно-административной централизации в период первого вселенского собора. На нём во времена Константина и закрепили христианские догматы, ясно и кратко изложенные в семи членах Символа Веры.
От Константина Великого, принявшего крещение практически накануне смерти и сразу после своей кончины прославленного в лике святых равноапостольных  (337), и пошла традиция верховенства императорской власти в Византийской Церкви. «Вы – епископы, заведующие внутренними делами общества верующих, я – поставленный Богом епископ вне его», -- говорил Константин при жизни и до того ещё, как принял крещение (!)  Таким было  духовное монаршее кредо главы могущественнейшего государства. В том числе и благодаря этому религиозному кредо Константину удалось стать в своей империи обладателем  не только почестей, но и такой власти, какой не было до него ни у одного восточного властелина-язычника! (Впрочем, почести и власть -- вещи взаимосвязанные). И никто в Церкви этому не только не смел, но и не думал возражать, принимая как великие благодеяния прекращение гонений на христиан и возвышение Константином Христианской Церкви до уровня государственной религии. Пусть и в известных, но высоко ценимых епископами и даже простыми верными пределах. Больше того, для византийских иерархов Константин стал образцом для подражания, что по-человечески вполне объяснимо и понятно, ведь и они не могли не думать об укреплении своей не только духовной, но и административной церковной власти. Христианская Церковь становилась в эту пору вторым по значимости институтом политической системы общества после государства. Тогда же был взят курс на синергию, известную в истории как симфония (созвучность, согласие) власти государственной и церковной. И на этом направлении постепенно сформировался образ византийского патриарха под стать императорскому: «Патриарх есть живой и одушевлённый образ Христа, всеми своими поступками и словами выражающий истину». («Эпанагога», византийский сборник законов конца 9 века. Принят при императоре Василии Первом. В написании принимал участие патриарх Фотий. Знаменательно, что он начинал свою карьеру с должности начальника царских телохранителей, затем исполнял обязанности императорского секретаря. И шагнул в патриаршество по воле императора прямо с мирской стези, за шесть дней пройдя путь от храмового чтеца до епископа. Для того, чтоб освободить место для своего ставленника Фотия, который имел намерение стать «живым и одушевлённым образом Христа, всеми своими поступками и словами выражающим истину», Василием Первым был противозаконно смещён с патриаршества  Игнатий, бывший сам по рождению сыном свергнутого императора Михаила Рангаве… Вообще «Византийский двор», его «синнергия» -- отдельная захватывающая и колоритная тема).
До сих пор титулы православных патриархов, сохранённые с византийских времён, впечатляют своим прямо-таки нечеловеческим величием. Причём все слова, сами по себе высочайшего достоинства, пишутся ещё и с заглавной буквы: «Папа и Патриарх», «Отец Отцов», «Пастырь Пастырей», «Архиерей Архиереев», «Тринадцатый Апостол и Судия Вселенной», «Святейший Патриарх», «Его Божественное Блаженство», «Его Божественное Всесвятейшество». Трудно и вообразить, что это может иметь какое-нибудь отношение к живым людям. Пусть и выступающим как небожители в своих грандиозных по великолепию и роскоши облачениях, символизирующих недоступную для  смертных, называемых  «рабами» и «овцами»,  царственность, начало которой положил пример Константина Великого. Да, вот такая в итоге получилась синергия… 
А начиналось всё с того, что себя некрещеный Константин считал, не более и не менее как «поставленным Богом» во главе христианской империи. И потому идентифицировал своё достоинство для подданных, в том числе для христианских иерархов, с величием верховного существа, наделённого  Божественной властью над всеми людьми. Сознательно до последнего не принимавший крещения Константин, тем не менее, управлял облагодетельствованной им Византийской Церковью с её согласия. И, конечно, он не считал ни ветхозаветные, ни первохристианские тексты сакральными. Напротив, как авторитарный правитель не сомневался, что все религиозные произведения в управляемой им империи должны работать на него и укрепление его власти. И уж как минимум -- не  вредить. Винить великого  римского императора в этом не приходится. Приходится просто трезво оценивать реалии того времени и личность Константина, по воле которого были возможны любые изменения в любых книгах, если они кажутся ему необходимыми «для блага народа». Вплоть до сожжения, если те не могли пройти сквозь фильтр его «Корректории» . (Ну а «для блага народа», конечно, следует читать как  «для блага своей власти». Со времён Цицерона, который жил в 1 в. до н.э. и ввел это словосочетание в гражданский оборот, политики всего мира используют его практически как фигуру речи. Кстати сказать, в рабовладельческом обществе времен Цицерона и Константина Великого раб считался «говорящим орудием», по ценности подчас уступающим рабочим животным, и соответственно гражданских прав не имел, под «народом» империи не подразумевался).
Но не всё удалось учесть и согласовать в Священном Писании и могущественной «Корректории», и церковным соборам. Люди есть люди. И даже самым предусмотрительным и умным свойственно делать промахи. Поэтому когда в канонических книгах Нового Завета Иисус Христос и апостолы цитируют Ветхий Завет, то в соответствующих местах канонизированной Библии мы читаем не совсем то, на что они ссылаются. Или совсем не то. Как будто из немного другого Ветхого Завета приводятся выдержки Спасителем и Его учениками? И не встречалось лично мне прочесть или услышать внятных и убедительных объяснений этому расхождению ни у учителей Церкви, ни у христианских богословов.
Конечно, на фоне церковных исторических  деяний такого размаха, как при Константине Великом, появление в 5 веке в лоне христианской Церкви сочинений «псевдо-отцов» выглядит достаточно невинно.  Назначение  этих сказаний-апокрифов -- дать событийность тому, что не оставило своего реального исторического следа в раннехристианских текстах. Во всяком случае, тех, что сохранились до 5 века. Эта событийность с исходно заданными Церковью основополагающими для неё смыслами,  была необходима и для борьбы с противниками, называемыми еретиками, о чём я написала выше, и соответственно для общего понимания и заполнения белых пятен христианской истории. «Сказания…», используя культурные коды своего времени, близкие народному творчеству, помогали  ярко и образно эмоциональному и эстетическому восприятию  христианской догматики. Этому же служило и служит всё церковное искусство с выразительностью и благообразием иконописи, торжественностью и гармоничностью богослужебных песнопений и поистине царским храмовым благолепием. 
Фактически церковные по своим истокам апокрифы «Сказание об Успении Богородицы» Псевдо-Иоанна Богослова, «Об исходе Марии Девы» Псевдо-Мелитона Сардийского , «Слово Иоанна, архиепископа Солунского» Псевдо-Дионисия Ареопагита и близкие им варианты не могли противоречить  в силу своего церковного происхождения установленным церковными  поместными и вселенскими соборами догматам и каноническим текстам, как это свойственно апокрифам, имеющим не церковное происхождение и  отвергаемым Церковью. Вся совокупность этих причинно-следственных связей даёт ответ на вопрос, почему у Церкви в отношении них сразу же сложилась очень гибкая позиция, которая естественным образом сохраняется до сих пор. За много веков эти апокрифы вошли в плоть и кровь христианской традиции. А ныне они вообще именуются в Церкви с эпитетом, который  прямо антагонистичен первоначальному смыслу самого термина, называясь  «положительными апокрифами». Прошли века. И то, что считалось во время появления на свет этих «Сказаний…» почти ругательством для обозначения еретических книг, сегодня воспринимается вполне благожелательно и относится к христианской традиции.
                5
Тексты великих святых об Успении Божией Матери, со времён преп. Иоанна Дамаскина по содержанию аналогичны этим псевдо-апостольским апокрифам. На сегодняшний день этих сочинений множество. В них событие Успения представлено красочно, развёрнуто, обстоятельно. Оно получает сложное богословское истолкование и эсхатологическое измерение, позволяющее назидательно и поучительно говорить о конечных судьбах мира и человечества, о Последнем (в русском переводе Страшном) суде и Воскресении из мёртвых. Успение Богородицы связывается в них с Евхаристической тайной, Пресвятая Дева уподобляется Скинии, Святилищу, Трапезе, Хлебу Небесному. Её ложе ассоциируется с алтарным Престолом.  Прибывшие с разных концов света на облаках апостолы символизируют собрание верных на литургии, момент причащения на Тайной вечере, принятие ими Божественной Благодати. Нетленность непорочного тела Марии соединяется по смыслу с нетленностью Святых Даров. А само Успение Божией Матери становится образом литургии со Христом-архиереем во главе.
«Сладок, поистине сладок винный напиток и питателен хлеб. Первый веселит, а второй укрепляет сердце человека. Но что может быть сладостней Матери Бога моего?» (Из «Третьего слова на Успение Богородицы» Иоанна Дамаскина, 8 век).
Появившиеся позже в сочинениях и соответственно в иконописи, которая, как я уже упоминала, является «богословием в красках» 4 епископа напоминают о чине причащения духовенства на литургии. Не буду продолжать описание других деталей и подробностей и дидактическую расшифровку  удивительных богословских смыслов этого праздника. Это отдельная тема. Но о главнейшем из них нельзя не сказать --  через Успение Божией Матери Церковь говорит нам, что Воскресение возможно для каждого человека. И мы, обретшие  волей Божией жизнь, бытие, по христианскому учению, не лишаемся их при нашей смерти, но обретаем некое иное состояние, получившее название «упокоение», «успение». Оно позволяет нам перейти в мир иной, сохраняя при этом свою личность, её нравственный и духовный багаж. Весь иной остаётся на земле… 
Итак, ни в церковных текстах об Успении Богородицы, ни в иконах этого праздника нет ничего случайного, всё глубоко символично и продумано.  Успенские «положительные апокрифы», как и подобные им, такие, как о сошествии Спасителя во ад, о Рождестве Богородицы и другие появившиеся в недрах Церкви, за много веков, в которые они именовались «сказаниями» и «преданиями», исполнили своё предназначение. Они дали христианскому миру основание вспоминать события, о которых не написано в Евангелии, они укрепили его догматическое учение. Всё это послужило закреплению и упрочению религиозной традиции Церкви, а также образному и доступному для всех пониманию замысловатых и многосложных церковных догматов. И сегодня Церковь продолжает в рамках этой сложившейся традиции говорить внутри «церковной ограды » о событиях, описанных в этих апокрифах как о известных христианству благодаря «церковному преданию, сложившемуся в апостольские времена». Хотя, по сути, «предания» и «апостольские времена»  в данном случае это только фигуры речи. Но отменяет ли это смыслы, которые были закреплены в богословии и христианской культуре благодаря этим апокрифам?  Думаю, эта отмена просто невозможна. Отменить эти смыслы можно, только отменив в целом христианскую культуру. 
Сегодня, безусловно, вызывает неловкость способ введения в церковную традицию в качестве достоверных свидетельств, по мнению современных исследователей, по сути, произведений народного творчества, если не сказать более «весомо, грубо, зримо». Здесь мы зачастую упираемся в тупиковую проблему достоверности при изучении христианских текстов, в том числе в целом библейских. Она возникала у исследователей и раньше. Но в христианском мире, который  признавал себя таковым до 20 века, учёные подчас эти неудобные проблемы просто выносили за скобки своих размышлений и исследований. Действовало общепризнанное табу на препарирование священного. Достаточно наглядно это иллюстрирует, к примеру, высказывание известного немецкого историка, специалиста по античности, Отто Зеека. В начале 20 века он писал о том, что многие вопросы и Ветхого, и Нового Завета столь трудны, что «мы рады возможности и праву их обойти». Сегодня, когда мир христианским себя признаёт с большими натяжками, а исследованный археологический и церковно-исторический материал накапливается, трудных вопросов ещё больше. К примеру, до 19 века христианские народы верили, что Библия описывает реальную историю человечества от сотворения мира. Но в последующее время историческая наука поставила и продолжает ставить под сомнение многие положения библейского текста, в которых огромное количество противоречий. И их трудно согласовать. (Хотя виртуозные попытки делать это не прекращаются). К тому же с изучением библейских языков и ближневосточной литературы оказалось, что книги Библии появились гораздо позднее, чем было заявлено иудейскими и христианскими теологами. (Тем не менее, Библия, безусловно, имеет, по мнению и верующих, и неверующих учёных, свою непреходящую и несопоставимую ни с одной древней книгой научную ценность. Она заключается в том, что Книга Книг в относительно общих чертах, но достаточно выразительно и системно  описывает историю еврейского народа, его социальные, этические, политические воззрения и идеалы. С помощью Библии можно исследовать, как и когда они проникали в культуры других народов и в целом – в мировую культуру. Огромная ценность Библии в том, что она целенаправленно и глубоко говорит о духовной сущности человека и всей человеческой истории. Но нужно понимать, предостерегают исследователи, что большинство авторов Ветхого завета опирались на поэтические и эпические легенды, мифы, предания еврейского народа. Они не были очевидцами событий, которые описывали).
Может быть, отчасти и перед лицом всех этих фактов вера в Бога сегодня вполне совместима у духовно зрелых, образованных и церковно сведущих людей с трезвым восприятием реалий Церкви земной и пониманием её сущностного предназначения. Во-первых, в качестве «корабля спасения» каждой христианской бессмертной души, которая по евангельской метафоре как овца нуждается в стаде и добром пастыре. Во-вторых, что связано с «во-первых», как общественного института  духовной власти в социуме. И в этом контексте хорошо образованные священники нашего времени, библеисты РПЦ, изучающие Библию как литературное произведение посредством текстологического и литературного анализа, авторитетные проповедники так и говорят для миллионных аудиторий электронных церковных СМИ, что рассказ о событиях Успения Богородицы в православной традиции – это духовная поэтическая литература. К примеру, так общо, не углубляясь в эту тему и не противопоставляя поэзию реальности жизни, характеризовал православные тексты об Успении Богородицы священник Антоний Лакирев на радио «Вера» в августе 2022 г.
Действительно, поэзия Успения призвана помочь  ярко, образно, эмоционально и просто постигнуть и воспринять глубинные смыслы нашего  вероисповедания всем, кто желает этого. Независимо от своего образования и интеллектуального уровня развития. В самом деле, не могут же все верующие люди посвятить свою жизнь богословию! Это огромная область знаний, базирующаяся на доскональном изучении Библии, постановлениях вселенских соборов, учениях отцов Церкви, включающая такие фундаментальные разделы как апологетика, догматическое и нравственное богословие, учение о Церкви, библеистика, религиозная философия и т.д.  и т.п. …
Комментируя  не столько появление, сколько само активное использование на протяжении пятнадцати столетий неканонических сочинений об Успении Богородицы на правах документальных свидетельств, Владимир Легойда, глава Синодального отдела РПЦ по взаимодействию с обществом и СМИ, профессор МГИМО, главный редактор православного журнала для сомневающихся «Фома» разъясняет, что эти тексты относятся Церковью к так называемым «положительным апокрифам» (об этом я всё уже написала выше),  они никогда не противоречили христианскому догматическому учению, а, напротив, способствовали его формированию и потому давно уже неотделимы от христианской традиционной веры.  Да, они написаны, в стиле  народного творчества. Да, так сложилось, что это творчество практически на правах достоверности введено в церковную традицию с древности. Но для людей, которые в ней воспитаны и которые соотносят себя и свою жизнь с этой традицией, здесь нет никакой коллизии.      
Сегодня, в 21 веке, исторические и археологические факты, сохранившиеся документы прошлых эпох стали, как никогда до сих пор, доступны всем, кто стремится их узнать. (Конечно, доступны не в полном объёме. По-прежнему остаётся в нашем прошлом то, что «всем знать необязательно». Хотя, как свидетельствуют специалисты в этой области, по-прежнему совсем немногие серьёзно интересуются историческими документами и научными исследованиями, с ними связанными. Даже из тех, кто на эти темы пишет и говорит в публичном пространстве).  Это касается и в целом мировой истории, в том числе нашей страны, и церковной истории в частности. Осведомлённость общества, пусть и поверхностная, значительно возросла. Это первое. Второе: в российскую церковную среду век нынешний внёс ощутимую духовную свободу. Причём, это не обязательно, как было в прежние царские времена, рождает у людей оппозицию к религии и охлаждение к вере. (Кстати сказать, сегодняшняя РПЦ в ретроспективе охотно воцерковляет и признаёт своими даже тех из известных персон, кто, по сути, себя церковными людьми при жизни вряд ли осознавал). Напротив, духовная свобода вполне сочетается у людей 21 века не только с верой в Бога, но и с церковностью. Правда, в этом случае акцент делается на том, что Бог прежде всего -- Любовь, вера в Него – прежде всего радость и свет, смирение – это не столько кротость, глаза в пол, осознание себя рабом и рабой, «ничего не стоящими», сколько благоразумное знание своей меры. А священник – это по своему духовному и нравственному уровню обычный человек. (И с этим «честные отцы» охотно соглашаются, снимая тем самым с себя ответственную обязанность быть для внимательных и знающих верующих образцовыми подражателями Христа, которые «святят Бога в сердце своём и во всей своей жизни»). И перечень этого смещения акцентов в нынешнем религиозном российском православном пространстве  можно продолжать. Вообще, если сравнивать «век нынешний и век минувший», то нельзя не заметить, что в отношении наших современников Русская Православная Церковь позволяет немало свободомыслия и свободонравия, которых ранее, во времена государственного российского православия не позволяла «рабам Божиим», считая их нередко и рабами своими. Как, например, считал патриарх Никон царя(!) Алексея Михайловича. Что уж говорить о народе Божием… Но эти времена практически канули в Лету. И нынешнее отношение Матери-Церкви к верующим мирянам транслируется преимущественно как отношение к возлюбленным чадам, которых нельзя жечь и забивать в колодки как во времена Аввакума или духовно и нравственно принуждать к монашеской аскетике молитвы и поста, как было ещё не так давно в приходской практике городов и сёл. (А сегодня с экранов церковных СМИ священством заявляется, что эта аскетика узаконена Церковью только в отношении монашествующих). Нет, сегодня чувствуется  бережное отношение к человеческой свободе, пример чего, и это первостепенно, подаёт священноначалию в Евангелии Сам Христос, глава земной и небесной Христианской Церкви. Поэтому мирян, а кое-где уже и насельников святых обителей, наставляют на путь истинный по преимуществу любовью, терпением, снисхождением. Это не отступление, я думаю. А свидетельство развития, жизнеспособности, трезвости и адекватности Церкви. В этом смысле современная Церковь, осмыслив опыт своих прежних непримиримых аскетических требований, епитимий и отлучений, снисходит, с одной стороны, к духу века сего, века массовой образованности и доступности информации с его правами личности, а, с другой стороны, -- к человеческой, повреждённой грехом, а ныне и ослабленной комфортом природе народа Божьего и его служителей. Лишь бы «чада Церкви» и «пастыри» не вступали в открытый конфликт с «Матерью Церковью» и принимали нашу православную традицию. А традиция – не только обряды и обычаи, не только признанные или непризнанные каноническими религиозные христианские тексты. Это – Дух Божий, который улавливает живая душа, верующая в Святую Троицу, в Христа Бога, в Матерь Божию как Царицу Неба и земли и милостивую Небесную Заступницу каждого, просящего Её помощи.
Подводя итоги своего расследования, могу сказать, что Успение Божией Матери теперь ещё в большей степени представляется мне святыней, находящейся под спудом, тайной за семью печатями.  А многовековая традиция нам художественно представляет лишь то, как это событие первого века осмыслила  и вообразила  христианская Церковь в 5 веке. Лучшие её богословы, мыслители и поэты посчитали, что вот так это могло быть. «В тайну нельзя проникнуть, тайной можно только проникнуться», -- заметил знаменитый пушкинист и филолог В.С.Непомнящий. Он имел ввиду тайну личности, тайну духа нашего гениального поэта. И это верно в отношении любого человека. Тем более, в отношении такого уникального человека как Мать Иисуса Христа. То, в какой форме и степени Церковь в лице своих иерархов, богословов и поэтов прониклись этой тайной, и нашло своё словесное и духовное выражение в апокрифах. Это как раз тот случай, когда в действительности всё было не так, как на самом деле. А как было, не знает никто.
Можно только предположить с большой долей вероятности, что на видимом уровне ничего из ряда вон выходящего, подробно описанного в апокрифах, в реальности не происходило. Иначе о таких потрясающих событиях, остались бы свидетельства очевидцев. Скорее всего, переход в мир иной Божией Матери был, как и вся Её жизнь, на видимом уровне скромен, без всяких исключительных для обычной человеческой жизни спецэффектов. (И без царской властности в Её последних словах и распоряжениях. На эту властность Матери Божией, которой Её наделили авторы апокрифов, невольно обращаешь удивлённое внимание в текстах об Успении. Так она контрастирует со сложившимся из Евангелия кротким и тихим образом Девы Марии. Но борьба с еретиками, как мыслилось и чувствовалось людьми 5 века, потребовала внушительной, божественной строгости и от ангельской, небранчливой души Пресвятой Богородицы, которая через столетие стала называться в Великом акафисте «Взбранной Воеводе победительной». В переводе на русский язык свт. Филарета «Бранноподвизающаяся за нас военачальница»). 
Но у меня нет сомнений, что на невидимом глазу уровне, таинственно и сокровенно для окружающих и даже близко знавших Её людей, событие Успения  Богородицы было явлением вселенского масштаба. И в отношении Её судьбы, и в отношении судьбы человечества. Безусловно, переход в мир иной Матери нашего Спасителя дало дополнительный импульс развитию дотоле как бы неуверенным «точкам роста надежды» в каждом человеке.  Воскресение Христово, говоря метафорически, открыло для желающих возможность разобраться и навести порядок как в своих «комплектующих», которые у всех нас, созданных по образу и подобию Божию, одинаковы, так и в «сборке», которая у каждого индивидуальна. Но у всех, даже самых лучших, отнюдь неидеальна. И именно Божия Матерь все эти наши немощные духовные труды по собственному «капремонту» делает  более посильными. Потому что рядом с любящей матерью всегда и всё не так страшно и безнадёжно. А Мать Бога и Человека Иисуса Христа стала после Своего Успения не только Царицей Неба и земли, но и милующей матерью каждого из нас.
Само же Её Успение так и осталось за пределами постижимого и описуемого человеческими возможностями, как бы велики они ни были в отдельных случаях. Снова и снова поражает как факт и закономерность, что в видимом мире самое главное остаётся невидимым. «Всё главное в стихах и жизни – между строк» написал поэт нашего времени. И это перекликается с мироощущением поэтов, живших  столетия и даже тысячелетия назад.
                6
Сегодня мы достоверно не знаем, как влияет осведомлённость в изложенных мною реальных фактах, стоящих за возникновением праздника Успения Богородицы, на эмоциональное, молитвенное его восприятие современными людьми? Какая вообще существует связь между богословской и исторической компетентностью христианина и характером, а также мерой его почитания, по церковному учению, Той, которая достигла высшей меры святости, возможной для людей? Укрепляют ли вообще знания  прочность и цельность веры в Божественное происхождение и устроение мира? Или мешают этому и лучше верить в простоте всему, что говорят благословлённые на то Церковью люди и книги? Вопросы эти не сегодня возникли. Но однозначных ответов на них до сих пор нет. О социологических или церковных исследованиях в нашей стране, затрагивающих эти проблемы, мне лично не доводилось ни слышать, ни читать. Но я нашла вот такую информацию на интересующую тему из-за рубежа: в 2005-2009 г.г. такое исследование провела среди 1646 учёных из 21 американского университета социолог Элейн Экланд. Согласно её выводам верующих в Бога среди них оказалось большинство. И никакие научные открытия веру опрошенных ею служителей науки не колеблют.
 В одном из своих недавних (осень 2022 г.) интервью уже упоминаемый мною протоиерей Максим Козлов, ныне председатель Учебного комитета РПЦ, подчеркнув, что Церковь никогда не отвергала значимость образованности, всё же заметил, что вера простецов, т.е. тех, кто просто доверяет церковному преданию и традиции, может быть ценнее веры образованных людей с их умственными исканиями. А, говоря общо, священник заметил, что верующему человеку надо уметь «отнестись с мерой понимания» к некоторой архаике, условностям и фольклорным построениям традиционных духовных текстов. «Это не страшно», - уверен он, один из нынешних авторитетных церковных учителей. Главное, «отличать вероучительное содержание от формы, словесную преходящую форму от непреходящего  содержания». Что ж, опять вполне гибкая церковная позиция. Степенная, солидная и глубокомысленная в своей мудрости. В её свете уязвимость всех сомнительных в своей достоверности церковных сказаний, преданий, житий теряет свою насущность и важность и кажется ребячеством.
И всё же я не могу не предположить, что процесс «переваривания» новых знаний, меняющих целостно или локально религиозные представления, у каждого индивидуален. Как и его итог. Но, безусловно, подобная сведущность испытывает на прочность наше всецелое доверие традиции Церкви и её книгам. Потому что в такое время как бы само основание веры колеблется. И мучительные эти колебания обнаруживают, глубока или поверхностна, формальна или жизнеспособна вера человека? А ведь в ней всегда высвечивается и его подлинная сущность. И тут решающим становится самое важное – имеет ли искушаемый-испытуемый собственный опыт Богообщения? Переживал ли лично подлинное ощущение присутствия Бога и Духа Святого в своей жизни, в своей душе?  Или просто ходит в храм за компанию с семьёй? Или потому, что ему нравится быть в обществе  хороших людей, которых немало в наших храмах? Или, чтоб поправить телесное и психическое здоровье, не быть одиноким, найти друзей, избавиться от груза внутренних проблем? Или для того, чтоб иметь репутацию добропорядочной персоны и в собственных глазах и глазах окружающих? (Потому что как бы ни чернили Церковь недруги её и как бы ни компрометировали её члены её, в ней столько света и чистоты, сколько это только возможно на грешной земле). Одним словом, причин для тяготения к храму и богослужению может быть много самых разных, ведь и люди все разные. И ничего осудительного в такой различной личной мотивировке  церковной жизни нет. Но если человек дисциплинированно ходит к литургии, читает молитвы, приступает к церковным таинствам, но своего личного сокровенного контакта с Богом у него при всём при том не сложилось, а неотвеченные вопросы о главном и личные претензии на Самый Верх копятся, то переваривание новых, отчасти подрывных знаний может быть болезненным. С неизвестным исходом. Иногда  из церкви…  Немалое число среди народа Божьего и тех, кто, трезво оценивая наличные духовные ресурсы, вообще обходит стороной такие темы, считая, что оставаться в простецах – его мера. Так благоразумный бедняк стороной обходит дорогие рестораны и даже не смотрит в их сторону, не испытывая ни зависти, ни надежды стать их завсегдатаем.
Не хочу и не смею никого судить. Что мы можем знать друг о друге, когда и с собой-то за целую жизнь толком не все познакомились? И всё-таки мне представляется, что подлинную веру по наследству или одним начётничеством или благонравным каждением фимиама церковному благолепию и мифотворчеству не приобретёшь. Вера не набор знаний о традиции, которые, безусловно, нужны. И она всё-таки не про комфорт души за надёжным покровом традиции, что, безусловно, влечёт. Вера даже не столько про жизнь с любовью, добром и душевным покоем, как все мы любим желать себе и друг другу. Потому что она не действует автоматически или магически, поселившись в сердце раз и навсегда. И как бы нам, немощным, ни хотелось этого, но не бывает так: принял веру, ходишь в храм еженедельно и всё идёт само собой.
Вера в Бога про то, что прежде чем принять Дух, надо отдать кровь. А знания, вступающие в противоречие со словами проповеди и каноническим «Законом Божиим», конечно, искус. И он кусается подчас больно, до крови! Так, что хочется завопить: «Блаженны нищие духом»!...   
Святые отцы считают, что за большие дарования человек подвергается и большим искушениям («Кто не будет иметь больших искушений, тот не будет иметь больших дарований» Исаак Сирин). А настоящая живая вера, как настоящая любовь, – дарование великое. Но она, как и любые личные отношения, подвижна. То огромна и безусловна, радостна и доверчива! А то, обнаружившая «по своей и Божьей воле», что «ягодка красна, да на вкус горька», сжимается в комочек, отворачивается к стенке, оплакивает за закрытой дверью своё одиночество и ощущает себя обманутой в лучших чувствах и надеждах… Израненная…  Протестующая… Разрушенная…   Поникшая…
Но и в таком состоянии вера-любовь живёт -- «не перестаёт» по новозаветному «Гимну любви» (1Кор.13:8-13). В зависимости от темперамента её обладателя, потерявшего твёрдую почву под ногами, она то вопит, то кротко просит, то настаивает, то требует, то смиренно молит! У Кого просит? Перед Кем настаивает? У Кого требует? О-о-о!!! Кто изнемогал, просил, настаивал, требовал, посыпал голову пеплом, меня поймёт!
… «Я обращаюсь с требованьем веры и с просьбой о любви»!.. (М.Цветаева)
Нуждается ли вера-любовь в испытании и проверке? И, может быть, не однажды в жизни? Вопрос, по-моему, риторический. Потому что сие не в нашей власти. Этот час по воле Божией наступает для всякого, кто верит всерьёз. Для кого вера не только благотворное для здоровья изменённое сознание при искреннем молитвенном отрешении, не только «традиция благочестивых предков», не только чудесные явления, но и фундаментальные принципы жизни, в соответствии с которыми человек готов поступать в любых обстоятельствах. Потому что «По вере вашей да будет вам» (Мф. 9: 29-30) – это для него не привычная поговорка церковного обихода, а решающая детерминанта жизни. Вера же касается не только того, что за пределами постижимого. Но и того, что человек способен и призван понять в своей земной жизни, в чём должен разобраться здесь, чтоб не столько приобрести, сколько выстрадать чистоту, святость и подлинность своей личной веры и попасть туда. Ведь мы, люди, единственное творение Божие, созданы по Его образу и подобию. И будучи, как Бог, словесными существами, наделены Им способностью мыслить, анализировать, доискиваться сути и правды, обнаруживать ложь и заблуждения, зная, кто «отец лжи»…
И каждый раз во время  «экзаменационных сессий», которые устраивает Создатель каждому перед тем, как перевести его «на следующий курс», мы призываемся к тому, чтобы более глубоко и серьёзно определить свои отношения с Богом. Ибо призваны «Господа святить в сердцах наших и быть всегда готовыми всякому, требующему у нас отчёта в нашем уповании, дать ответ…» (1 Пет. 3:15). Но прежде необходимо дать ответ самим себе в том, на что мы надеемся? Во что верим и почему? (Конечно, если мы не святые, святым это всё без надобности). И, разумеется, обращаясь во всех своих поисках к Богу за помощью. Потому что без Него, как всегда и во всём без Бога, ни правды найти, ни успокоиться после этих поисков  не получится…