Милостыня - V

     В вечернем разговоре изложила сыну своё видение нынешней ситуации в Любашиной семье. Сестра, совершив непоправимую ошибку (ипотеку Вера однозначно считала непоправимой ошибкой), никак не хочет этого признать  («Облажалась»,  — усмехнулся Миша) и доказывает (прежде всего себе), что поступила правильно, так что их нынешнее материальное положение — не вина её, а беда.  Наверняка, кто-то из родственников и знакомых говорил Любаше, что в пятьдесят с лишним брать ипотечный кредит, — мягко выражаясь, не умно. Вот и старается оградить Катю и Диму от общения с ней и Мишей: ещё выскажут какую-нибудь мысль, подрывающую её авторитет в глазах детей.

     — Сколько я твержу: надувает информационный пузырь. Все каналы связи замкнула на себя, фильтрует новости, чтобы  узнавали только через неё, в её освещении, с её комментариями, — горячился сын.

     Вера кивала, соглашаясь. Сотовые телефоны давно уже были у всех, но как-то так сложилось, что ни с Колей, ни с троюродным Лёней, ни с троюродными сёстрами не перезванивались: через Любашу передавали приветы и поздравления с праздниками, через Любашу узнавали новости. Тётя Рая последнее время почти не звонила. Вера к праздникам клала на её сотовый рублей по двести-триста, но звонила с него Любаша: спасибо за деньги, мама очень рада, теперь она от души наговорится с родственниками и подругами.

     Поразило, что о смерти тёти Раи Любаша сообщила только через две недели. Сказала, что  Веру на похороны с работы всё равно бы не отпустили. Это, конечно, так: отпрашиваться надо было бы дня на четыре, потому что  поезд, на котором хорошо добирались в советские времена, давно уже не ходил и дорога на перекладных  в одну сторону  занимала сутки. Любаша многословно, плача, жаловалась на брата: последний месяц не брал трубку, когда тётя Рая ему звонила, а ведь она уже была в больнице, не вставала. Понять этого никак не получалось: Коля адекватный человек, к матери  прекрасно относился, часто забирал её к себе в деревню погостить. И с невесткой у тёти всегда были хорошие отношения, и со сватами, и правнучку она обожала. Что могло случиться? Прямых вопросов расстроенной сестре не задавала, но та в каждом разговоре ругала Колю: ни он, ни невестка после смерти матери ей не звонят, на сороковины приезжали, посидели, встали и ушли, даже не поговорив с ней. Про поминки, которые устраивала в кафе и приглашала  пятьдесят человек, рассказывала подробно, и Вера удивлялась: зачем такие траты?  Откуда деньги взялись? И не материальные ли вопросы стали поводом для ссоры с Колей? Очевидно, у тёти  были какие-то сбережения. Дом бабушки Марфы перешёл по наследству ей: мама отказалась от своей доли, потому что тётя Рая всегда была рядом с бабушкой, ухаживала за ней в старости — и его продали, когда у тёти с дядей не стало сил обрабатывать деревенский огород. Был у них и мотоцикл с коляской, который тоже продали. Может,  Люба с Колей деньги не поделили? Этого Вера не знала. Когда после тётиной смерти прошло полтора года, Любаша стала говорить про брата спокойно: приезжал перед Пасхой, убрали могилы родителей и бабушки с дедушкой; летом привозил картошки, огурцов на засолку; была в городе невестка, заходила в гости. И Вера с Мишей решили, что ссора Любаши с Колей забыта — ну и хорошо, и слава Богу.


     В этот вечер сын  по отношению к Любаше был настроен саркастически:
— Кабаниха! Закабанила несчастную Катю. Димка вырвался — уехал. А Кате приписала кучу болезней, отгораживает от людей, чтобы никуда от неё не делась,  хирела и старела около неё.

     Вера и сама считала, что Любаша старается оградить   дочь от чьего бы то ни было влияния. Не раз ведь звали Катю в гости: посмотреть город, сходить в театр, в музеи. Любаша просто на дыбы вставала: «Она вся больная, у неё давление, у неё гастрит! Она одна никуда не поедет, только со мной: ещё плохо станет в дороге!» Какое конкретно бывает давление у Кати не говорила, повышенное — и всё. Насчёт гастрита Вера, не по наслышке знавшая о проблемах с желудком, сильно сомневалась. Меню  их семьи было хорошо знакомо: борщ, жареная картошка, квашеная капуста, острые маринованные огурцы с помидорами, сало, да ещё майонез в каждое второе блюдо.  Люди с больным желудком ничего этого позволить себе не могут.

     — Испортила жизнь себе и детям, а теперь хочет, чтобы её жалели, ждёт помощи. Сколько лет им ещё ипотеку платить? — продолжал возмущаться сын.
     — Одиннадцать с лишним. Квартира на Катю покупалась, когда ей было тридцать. Так что до пятидесяти Катя в долгах как в шелках,  — невесело усмехнулась Вера.
     —  Тётушке бы теперь, как Манохину из «Отягощённых злом», немного подправить Вселенную. Только где же  Демиурга найти?

     Вера покивала. Она несколько раз перечитывала этот роман Стругацких и хорошо помнила героя-астронома, поторопившегося и опубликовавшего научную работу о «звёздных кладбищах» с небольшой ошибкой в расчётах. Признать себя неправым было выше сил Манохина, и он обратился с просьбой к всемогущему Демиургу: немного подправить Вселенную, чтобы она соответствовала его теории, а заодно и «подчистить» статьи оппонентов, дабы из них исчезли рассуждения и выводы, опровергающие теорию «звёздных кладбищ».

     Миша, между тем, рассуждал об амбивалентности тётушкиного сознания. Постоянно подчёркивает своё превосходство над ними в материальном плане: вы одно пластиковое окно поставили, а я все четыре заменила; вам  одну двухкомнатную ремонтировать, а у нас две квартиры… И одновременно жалуется на тяжёлое материальное положение, то есть намекает, что надо бы ей помочь. Ведь бесконечные рассказы про окрошку на разбавленном водой кефире, которую едят всё лето, и про одну курицу в неделю, которую делят пополам, чтобы хватило на две кастрюли борща, не что иное, как попытка разжалобить. Хотя, скорее всего, подсознательная.

     Вера считала, что надо как-то возразить сыну:
     — Ты же знаешь, что тётя Люба — отзывчивый, щедрый человек. Она не только родственникам, но и знакомым всегда помогала и хоронить, и свадьбы устраивать. С венками шла даже на похороны своих школьных учителей. На подарках никогда не экономила, дарить для неё —  радость.
     — Всё так, только  одно слово пропущено — «была».  А впрочем, ты употребила прошедшее время — это правильно.

     Сын ушёл в свою комнату и застучал по клавиатуре: с кем-то общался. Вера мыла посуду и размышляла о том, что нынешняя Любаша уже мало похожа на ту, которую она  знала в юности и  в молодости, да и десять лет назад, с которой делились всеми проблемами, радостями и печалями. Перемены в сестре стала замечать через год после того, как та приобрела  вторую квартиру, а вместе с ней получила три миллиона триста тысяч долга и необходимость выплачивать по пятнадцать тысяч в месяц в течение  двадцати лет. Любаша по-прежнему радовалась звонкам, её монологи по-прежнему были долгими и  эмоциональными, так что не сразу получалось и слово вставить. Только темы стали меняться: всё меньше рассказов о родственниках (очевидно, Любаша почти перестала общаться с их троюродными братьями-сёстрами, только если случайно где-то встречались), всё больше о бытовых мелочах, как казалось Вере, незначительных, часто и вообще не заслуживающих внимания. Например, о том, что Любаша очень любит свёклу, готовит каждый день с чесночком и с майонезом — пальчики оближешь. Коля привёз целый мешок свёклы со своего огорода, так что им надолго хватит. Скорее всего, такими пустыми разговорами сестра забалтывала свои серьёзные проблемы, те, о которых было тяжело и говорить, и думать.

     Закончив дела на кухне, Вера прилегла на диван с «Золотым телёнком», чтением любимой книги решив вознаградить себя за ударный труд на даче. Но не читалось. К мыслям о Любаше прибавились мысли о сыне. Последнее время он стал резко о ней отзываться. Но упрекнуть Мишу в несправедливости не получалось: он говорил мудрые вещи.  За семь лет супружеской жизни научившись хорошо разбираться в людях, устав от Настиной гонки за материальными благами, он за многими людскими поступками стал видеть меркантильную подоплёку,   Любаша теперь казалась ему похожей на его бывшую жену, недалёкой и неумной, стремящейся через дорогие  вещи приобрести авторитет и повысить свою самооценку. То, что дети стали, по существу, заложниками её ничем не оправданных материальных амбиций, его особенно огорчало. «Выходит, Миша в тридцать шесть лет гораздо мудрее, чем пенсионерка Любаша? — думала Вера.  — И можно ли тогда назвать неудачной его семейную жизнь, если она  научила его так глубоко разбираться в людях и мотивах их поступков?»