Каменное бревно

Китаец Юнь Фигасекуни устало брёл по двуколейной тропе вдоль бескрайнего безликого леса, осенённого ядовитою, гнилостною аурой. Свернув с гравийной дороги, он шагал сквозь рощи и валежники, да разглядывал попадавшиеся ему поляны и прогалины: скорый ночлег заставлял китайца подыскивать подходящее место.

Помалу ветви деревьев, проходивших мимо Фигасекуни, будто бы принимались источать сумрачный жёлтый оттенок, или цвет, если бы об этом говорили художники. Можно предположить, то был тусклый свет солнца, стремившегося к горизонту, но Юнь отказывался принимать это. В его жизни больше не было места солнцу.

Китаец на ходу развернул котомку: рис почти вышел, фляга опустела. Животу сделалось дурно. Юнь механически сунул руку в карман брюк, где хранился трофей, добытый у охранника, - Намбу с единственным патроном. "На месте", - подумал Фигасекуни, не испывав ни малейшего облегчения. Если он не сдюжит и не доберётся до столицы - придётся пустить себе пулю в висок. Впрочем, решил про себя китаец, умереть в летнем лесу гораздо сложнее, чем в лагере подопытных.

Ноги давно устали. Хотелось пить. Юнь присел на сваленную ветром сосну, застыл, уставившись в заросли волчьего лыка поодаль. Он думал о том, как ему повезло. Он, обыкновенный крестьянин, безграмотный но сметливый, не знающий боевого устава, однако жилистый и ловкий, умудрился бежать из группы Такахаси и преодолеть фактически весь Советский Союз ради того, чтобы сдаться его властям в самой западной части и выложить всё о Великом Преступлении японских империалистов.

Пережевав собственные воспоминания в очередной раз, Юнь двинулся дальше, ощущая желудком скудоту местного гостеприимства. Как увидал под ногами россыпь жёлтых грибков, а чуть далее - лужу прозрачной воды, манившей босого беглеца сродни животворному ключу.

Фигасекуни пал на колени - он принялся драть грибки, заглатывая их вместе с грязью и мхом, хрустя песком на зубах и приговаривая молитвы на путунхуа. Съев всё, он подался вперёд и припал к луже, как получил по спине скрюченной деревянной палкой.

- Шёл от воды, проклятый!

Юнь отпрянул. Над ним стоял дряхлый старик в серой накидке до пят: старик протянул к лицу китайца палку и произнёс:

- Всезнанье думашь болотом за;пить? Не вынесешь последствий!

Юнь хотел податься вперёд - что ему какой-то старик, слов коего не понять, однако холодный взгляд срезал его намерения.

- Грибочки всезнанья - ведь их нельзя вот так, - произнёс презрительно старик, глядя в узкие прорези Фигасекуни.

Перед побегом китаец успел выучиться у русского бревна нескольким насущным выражениям, почему тут же выпалил:

- Пить!

- Нельзя тебе здесь, - с улыбкой отрезал старик. - Ценную покладь отыскал ты, дурень. Грибница мудрости прорастёт в тебе за ночь, токмо не отсюда тебе выпить нужно. Идём со мною, коли жить хочешь.

Фигасекуни, ощущая режущую сухость в горле и затверделость в груди, взметнулся с колен, оттолкнул старика в мох и повалился рядом с лужей, да принялся смоктать из неё, каждой секундой прихлёбывая и охая с наслаждения.

- Хе-хе, - приподнялся дед с имшистой земли. - Тут, дурень, теперь и останешься. Говорил: не пей. Русского языка не понимашь?

Поднялся старик на ноги, опёрся на палку, взглянул ещё раз на китайца... Да что на него смотреть. Пытался Юнь к дороге подползти, ан ничего не вышло. Одно лишь и получилось, что встать на ноги, но ни шагу вперёд сделать, ни вздохнуть, ни слова сказать больше не мог. Окаменел намертво.

Так и стоит там китаец - близ болот и топей, в лесу безликом, недалеко от дороги.

Дороги к Триморску.