Постперестроечные откровения

Мой сосед Юрист. Консультант. Эксперт. Менеджер международных проектов, а когда-то был просто человеком, возмечтавшим стать музыкантом, вокалистом. Голос у него был отменный. И вот что рассказал он мне о том, как стал юристом.

- Моя юридическая практика имела необычную предысторию, - так начал он свой рассказ. - Стать юристом в те времена я и не планировал. В те времена много говорить было себе дороже, другое дело пенье и особенно хором. Это было как-то менее опасно. За плечами - перед службой в армии – было у меня  тогда два курса музпедучилища, и хотел я после армии сдать экстерном экзамены за весь его курс, чтоб поступить на вокальное отделение консерватории. Но все музыкальные и музыкально-педагогические училища, куда направлял я запросы, отвечали, что экстерната при них нет. Я задумался. То есть, вернуться к себе в училище, закончить его там, чтобы потом в одном из крымских сел быть всю жизнь завклубом, или, отбросив музыкальное прошлое, и, воспользоваться армейскими льготами, поступить здесь в столичный вуз? Естественно, выбрал я второе и глаз положил на самый лучший вуз – Московский университет им. М. В. Ломоносова. Причем, выбрал один из самых престижных факультетов – юридический.

Туда, правда, принимали только членов партии, а я как раз уже и был таковым. В армии ещё стал таковым. Но не по устремлениям, а по стечению обстоятельств. А дело было так.

Срочную службу я проходил в Полтавском высшем зенитно-артиллерийском училище имени генерала армии Ватутина Н.Ф. И вот, вышагивая как-то по плацу, столкнулся с начальником училища генералом Образом ( фамилия у него такая была ), который, удивился, что я, без пяти минут демобилизуемый – всего лишь рядовой… 

- Почему рядовой? – остановил меня генерал. 

- Да, так как-то… - только и нашелся я. 

- Вы же закончили сержантскую школу! – удивился Образ. 

- Да… - подтвердил я. - Но уже демобилизуюсь. А на гражданке все равно – рядовой ты или сержант… 

Генерал возмутился. 

- Есть такая вещь как война! А на ней солдат – это солдат, а сержант – сержант! Хотите быть пушечным мясом?! 

Меня это покоробило, но я промолчал. 

- Вы в партии? – спросил тем же тоном генерал. 

Я вновь пожал плечами. 

- Нет… 

Его возмущение стало еще большим. 

- Завтра же ко мне! Представлю Вас к званию сержанта. И дам команду принять в партию… 


Утром я стоял у двери его кабинета, а несколькими днями позже стал кандидатом в члены КПСС, что дальше обернулось трагедией для меня и в корне изменило всю мою жизнь…  

За месяц до демобилизации я был отправлен на войсковые учения, по окончанию которых мне поручили уничтожать штабные документы. Дело было в июне, и я, разбираясь с бумагами, разделся, чтоб не было жарко. Гимнастерка оказалась мокрой от пота: им был пропитан и ее внутренний карман, в котором я носил военный билет и кандидатскую карточку члена партии. Билету повезло. А карточке – нет. Я обернул ее в лист бумаги и положил на край стола, чтобы потом вернуть в мокрый от пота карман гимнастерки. Когда все подлежащие уничтожению документы были отобраны, я сгреб их стола в расстеленную на полу плащ-палатку, вынес во двор и поджег. Вернувшись в помещение, закрыл сейф, надел гимнастерку и, ощупав карман, вспомнил о кандидатской карточке… Ее не было... 

Я выбежал во двор, где догорал ворох бумаг, и разбросал его носком сапога… 

Увы…   

Кто жил тогда, поймет, что произошло... Мне поступать в МГУ, на юридический факультет, который - в советское время – был единственным партийным факультетом во всех вузах. И вдруг такое… 

- Чего не весел? – раздался за спиной голос офицера по режиму секретности капитана Охрименко. 

Я повернулся и произнес. 

- Карточку сжег! 

Мои глаза застилали слезы…

- Какую? - удивился капитан. 

- Кандидатскую… 

Охрименко оторопел. 

- Как сжег? 

- Нечаянно, - ответил я, смахнув слезы с глаз. 

Капитан посмотрел на меня, словно я был прокаженным. 

- Ничего себе… - произнеся это, он помотал головой и выдал тираду мата. 

- Товарищ капитан, я ее обернул в бумагу, чтоб от пота… это… и не заметил, как смахнул с другими документами со стола… Сжег все… И ее вместе со всем… 

Охрименко смерил меня гневным взглядом. 

- Да ты понимаешь, кого сжег?! 

- Кого? – спросил я. 

- Ленина сжег! – закричал он. 

- Ленина? Какого?! – перепугался я. 

- А такого! На карточке Ленин, Энгельс и Маркс! Ты их всех сжег! – закричал истерично он. 

- Я?! Я не хотел, - только и нашлось в ответ у меня. 

- Не хотел?! ЧП на училище! – проорал он. – Никому ни слова! Тюрьма потому что будет!  Скажешь, просто пропала! 

Сейчас, годы спустя, я с грустью вспоминаю тот случай. Какая тюрьма?! Человек просто сжег партбилет. Но тогда это виделось в черном свете… 

Спустя несколько дней я вернулся в Москву, и приступил к занятиям в университете… 

Сентябрь был тихим, спокойным. Студенты всех курсов, кроме нашего, первого, были на «картошке».  Профессоров было тоже немного – они догуливали отпуска на юге. А когда начался октябрь, жизнь на факультете закипела. Все коридоры и аудитории стали забитыми. Почувствовалось, что ты оказался в гуще университетской жизни…   

И вдруг – приглашение в партком. 

Я зашел в кабинет, куда сказали зайти. Там сидела старушка с большим родимым пятном на щеке. Это была известная на весь факультет строгостью Панкратова Татьяна Николаевна. Она пригласила меня сесть. 

Я сел. 

Она посмотрела на меня долгим взглядом. 

Мне стало не по себе. Я уже догадался, что сейчас будет… 

- Вы почему обманули при поступлении - не указали, что исключены из партии? 

Вот оно. 

Начиналось. 

Я посмотрел на нее. 

- Я никого не обманывал. Меня из партии не исключали. 

Она удивленно смерила меня взглядом.

- Как так? Вы были в партии? 

Я вздохнул. 

- Нет…

- Как нет?! – возмутилась она. 

- А так, - пошел в наступление я. – В партии я не был. Я был кандидатом в члены партии. А это еще не членство в партии. Я не выдержал кандидатское испытание. Не знаю, исключили меня из кандидатов или нет, а потому при поступлении указал, что беспартийный. Чтобы совесть была чиста, если исключили! Все, что произошло, написал в заявлении своем. Посмотрите, если не верите! 

Выслушав это, она, обескураженная, повернулась к телефонному коммутатору и нажала кнопку. Услышав голос инспектора, произнесла с раздражением. 

- Принесите дело студента Косенко. Первый курс… - закончив говорить, бросила трубку. 

Спустя несколько минут в кабинет вошла Смирнова с какой-то папкой. 

- Вот, Татьяна Николаевна… 

Та пригласила ее сесть и, раскрыв папку, принялась читать мое заявление о приеме на факультет. Поверх моей писанины красовалась красная резолюция милого – я вспоминаю  его до сих пор – секретаря приемной комиссии Иванова. 

Прочтя все, Панкратова сжала губы. И, вздохнув, посмотрела на меня.

- Выйдите на минуту. 

Я встал и вышел в коридор, осмотрительно не затворив за собой плотно дверь. 

- Это что ж Вы, милочка, творите?! – донеслось из-за двери. – Почему этот тип принят?! Вы что, совсем тут… - за этим последовала матерная рулада. 

- Татьяна Николаевна, - послышался тихий, испуганный голос Смирновой. – Так он же из армии. Музучилище до того. И впечатление произвел хорошее… 

- Музучилище?! Так вдвое внимательным надо было быть! Лабухов не хватало здесь еще! Что прикажете делать с ним сейчас?! 

- Что? – переспросила растерянная Смирнова. 

- Да! Что?! Он все написал, как было! За что его сейчас исключать?! – она опять сопроводила матом свою тираду. 

Они еще какое-то время переговаривались. Панкратова на крике, Смирнова, едва слышными ответами. Наконец, за дверью стало тихо. Я отошел от двери, встал у противоположной стены. 

Дверь отворилась. В проеме показалась инспектриса.

 - Зайдите! 

Я зашел, прошел к столу, сел. 

Панкратова окинула меня тяжелым взглядом. 

- Значит так, - произнесла медленно она. – Учитесь… - и добавила. – Будем перевоспитывать… 

В кабинете повисла тишина. 

Я поднял на нее глаза. 

- Можно идти?

Она с неприязнью посмотрела на меня. 

- Идите… 

Я встал и вышел.

- Да, история, - усмехнулся я. – А теперь что?

- В смысле?..

- Ну, сам понимаешь. Теперь рулит ЕР, а не КПСС! Теперь у нас вроде как Конституционный порядок. Закон, а не Диктатура.

- Да брось! Черного кабеля не отмоешь до бела. Ты думаешь если поменяли аббревиатуру так там теперь у них и методы ведения дел поменялись? Мозги-то у нас у всех все те же. Генотип, менталитет. У нас все та же тяга к самодержавию, а при сегодняшнем падении нравов все это спокойненько трансформируется в мафиозную форму правления народом. Тем более, что «молчаливое большинство-то» оно вроде, как и не против того. Лишь бы ты не мешал ему самому добывать для себя средства существования. Так, как оно к тому и привыкло исторически.

- То есть, это ты о том «Кому на Руси жить хорошо» ?..

- Во, во! Вроде того! У нас давно уже правит бал ложь, цинизм и лицемерие. Другое дело, что сегодня у нас если что и есть что-то новенькое, так это возможность делать бабло немерено.

- Да-а, сегодня таким как ты есть где развернуться. То есть, я имею ввиду, что при хорошем знании Уголовно процессуального кодекса тянуть бабло с подследственных это ж сегодня милое дело!

- Во, во!