Давай отдохнем культурно

Давай отдохнем культурно.
 
  Вот, вспомнил я свой первый в жизни поход в театр и решил описать все это во всех подробностях. А было это в 50-е года прошлого столетия. Все мы, вернее, родители наши, были тогда «понаехавшими» в Москву ещё в 30-е годы кто откуда, и жили в двухэтажном деревянном доме, что числился за «Меховой фабрикой». Работали кто кем на этой самой фабрике, вернее, как все это я сейчас понимаю, это мы, все, живущие в этом доме, числились за этой фабрикой. То есть было это некое ноу-хау крепостного права от коммунистов для таких, как мы, вернее родителей наших, где мы у них и родились. И на первом этаже жили все те, кто был скорняком, слесарем, плотником, кто кочегаром, а кто и шофером, как наши родители. А на втором этаже жили все начальники, так называемые ИТР. Помнится, всем этим коммунистическим раем рулил уже Н. С. Хрущев.
 
  Так вот, приехала тогда к матери моего приятеля, что жил на втором этаже, сестра ее из Тулы с самоварами, привезла она их на продажу, а приятель мой, изловчившись, стянул у неё из пиджака, висевшего на спинке стула, сотенную и показал её потом мне. Как сейчас помню, была это такая солидно-большая, хрустящая в руках, бумаженция. Эдакого благородно-серого оттенка с розово-зелено-голубыми разводами посерёдке. Я загорелся и сразу же приятелю своему…
 
- Давай отдохнем, - говорю, - культурно! В театр, например, сходим!..

Приятель задумался.

Нет, я понимаю, конечно, такие деньжищи!.. Но в то же самое время!.. Надо же было их где-то красиво потратить!.. Да так, чтоб можно было бы потом вспоминать об этом красиво!..

Понятно, что насчет театра у нас там все это было как-то не очень. Чего врать-то. Хоть, работая на «Меховой» этой и можно было кое-что себе позволить. Особенно это было заметно по второму этажу. Вообще, все мы там, и на первом и на втором этаже, были насчет этого как-то не очень. Ну, понятно, что на первом у нас у всех был насчет денег всегда напряг, а на втором… Те вообще, вели себя всегда как-то обособленно, а в общении напряжённо, словно боясь, что кто у них сейчас денег взаймы попросит. Странно мне все это было видеть. Все, такие начальники, а вне работы ведут себя так, словно всех их пыльным мешком кто ударил. 

Однако, приятель мой вдруг согласился. Короче говоря, пошли мы с ним в театр, что назывался тогда имени Моссовета, а находился на площади имени Журавлёва, одного из тех борцов за счастье человеческое. Подходим к кассам. Кассирша говорит, что билеты на только «Не все коту масленица». Я спрашиваю, а в каком смысле? А в таком, отвечает она мне. Да так, знаете ли, вызывающе как-то! И у меня засосало под ложечкой!.. Ну, словно она что-то знает про меня такое… Ну, не хорошее как бы что-то. Стою я, молчу, не знаю, что дальше говорить. А приятель мне, да ладно, чего ты, а в окошко: "Можно и на "Не все коту масленица". И подаёт деньги. А дело было где-то до обеда ещё, касса только что открылась. Кассирша говорит, у меня нет сдачи. Мне это показалось подозрительно как-то, и я стал тащить приятеля за рукав от окошка, а он мне опять, да, ладно, чего ты. А в окошко кассирше: "Мы сейчас разменяем где-нибудь".
 
  И пошли мы с ним в продуктовый. Не меняют. И подозрительно как-то так смотрят на нас. «Странно все это как-то», - подумал я. А может потому, что одеты мы - то есть, в основном-то, конечно, я - был не ахти как. Ну, а на ногах-то и вообще-то были у меня какие-то стёганные из ткани старого пальто бурки в галошах. Видок у меня в них был, я представляю! Ну, прям, только что освободился. Да и выражение лица у меня при этом было, я думаю. Ну, то есть, соответствующее тряпочным буркам, спрятанным в галоши и украденной сотенной, что была у нас. Однако приятель мой не сдавался. Ну, а я-то уж и тем более.
 
  Вышли мы с ним на улицу. Приятель хохочет, а я говорю, давай, пойдём в другой магазин и купим что-нибудь из еды, тогда продавщица нам даст сдачи. Приятель согласился. Пошли, взяли, по настоянию приятеля, сыру «Пармезан» для солидности триста грамм и белого хлеба.
 
  - Гуляй рванина от рубля и выше! – хохоча, проорал я, вываливаясь из дверей на улицу, но приятель меня поправил.
 
  - Ну, почему! Просто, чтоб было потом, что вспомнить!
 
  И пошли мы опять к кассам театра. Взяли билеты. Время до начала спектакля ещё было, и мы решили как-то избавиться от сыра и хлеба. Не идти же со всем этим добром в театр. Пошли на сквер. Сели, начали есть.
 
  - Не выбрасывать же, - говорю я приятелю и откусываю. - У-у, вкусно! «Пища богов!» —говорю. - Однако суховато. Нет, плавленые сырки «Дружба» все же лучше. «Их в кустах есть удобнее!» —говорю.
 
  - Зато у этого сыра вкус какой! Божественный какой-то!- говорит приятель.
 
  - Но суховато! – парирую я.
 
  Приятель хохочет, но жуёт. Жую и я. Кое-как одолели половину, а все оставшееся завернули в бумагу и спрятали в кустах. Решили, что после театра обязательно доедим.
 
  Пошли в театр. Перед входом в фойе у нас проверили билеты, и мы пошли к вешалкам. А вокруг-то! Мать твою так-то! Красиво! И уютно как-то так вроде! Ну, сдали мы свою одёжку на вешалку, и только было устремились по великолепному фойе к покрытой коврами лестнице, чтоб добраться до бельэтажа, как гардеробщица, удивлённо вскинув брови, говорит.
 
  -Молодой человек! А галоши? - и показывает пальцем на мои ноги.
 
  Я представил себе, как это я пойду в своих рваных бурках по театральным коврам, и покраснел. Мне сразу стало как-то не по себе. Однако делать нечего, я снял галоши и отдал их гардеробщице. А сам быстренько-быстренько, увлекая за собой хохочущего приятеля в верх по лестнице, и, минуя открытое пространство, в зал, на свои места.
 
  Моему приятелю-то, ему что, ему-то, одному у матери, да ещё с самоварными делами этими, хорошо жилось, ни то, что нам. Наши родители работали без роздыха, но «счастья, счастья на века», всё как-то было не видать.
 
  Короче говоря, уселись. Я сразу поспешил все это отметить во весь голос.
 
  - «Театр уж полон; ложи блещут;
  Партер и кресла — все кипит;
  В райке1 нетерпеливо плещут,
  И, взвившись, занавес шумит.» …
 
  - Кончай-кончай, давясь от смеха, сразу же осадил меня приятель. Я несколько успокоившись, уселся на своё место. 
 
  И все антракты и до самого окончания спектакля сидел, как приговоренный, на своём месте и не смел никуда выйти. «Да, это тебе не то, что около нашего метро «Электрозаводская», где всегда хоть и грязно, как в свинарнике, но зато, как дома», - глубокомысленно вдруг заметил я.
 
  Нет, я понимал все убожество своих мыслей.  Сижу, мол, в театре, в таком здании, на таких креслах, слышу такие разговоры на сцене, вижу таких людей, а сам тем временем со всеми своими мыслями и чувствами нахожусь на какой-то там вонючей площади возле метро. "Странно, - подумал тогда я, - на какой-то там зассанной площади перед метро мне всегда хорошо, а вот в театре этом я вдруг почувствовал себя неуютно!.. Почему»?
 
  Но тогда я уже вдруг понял, что для меня эта площадь возле нашего метро была хоть и зассанная, но по-демократически доступная какая-то и потому как бы родная. Мне там на ней и всегда-то было уютно как дома, хоть я и плевался от этого. В театре же сидел я в бельэтаже в рваных бурках, пошитых из старого ватного одеяла и, разглядывая всех этих театралов в партере и ложах, чувствовал себя отвратительно.
 
  И тут вдруг почувствовал я, что сейчас меня понесёт: «Суки, - клокоча, зрела во мне тема, - и откуда вы только берете деньги на то, чтобы быть такими театралами и так во все одеваться и жрать такое в буфете во время антрактов! Или вы тоже все на «Меховой» работаете, как все те наши, что со второго этажа!», - но, молча, глотая злость и раздражение вместе со слюнями, я сидел, культурно подобрав свои ноги под кресло и всем улыбался, изображая из себя театрала. Вы не смотрите, мол, что я такой, как бы не такой как вы, у меня только бурки не такие, а так я свой. Я посижу пока здесь. Не беда. Все равно я в театре, и мне тоже, как и вам, все это нравится, и я тоже, как и вы, культурный такой и всем интересующийся молодой человек. Ну и так далее…
 
  Как только мы вышли из театра на свежий воздух, приятель мой тут же пристал ко мне с расспросами.
 
  - А ты чего такой задумчивый какой-то? Как тебе пьеска-то?
 
  А я из-за того, что во время антрактов никуда в своих рваных бурках не выходил, чувствовал себя страшно не комфортно в данный момент. Мне страшно хотелось сейчас отлить где-нибудь и потому, промычав ему что-то злобно-матерное, я страстно устремился в сторону под своды сумеречно освещенного подземного перехода под Казанской железной дорогой, что маячил в данный момент на горизонте.  Приятель за мной.
 
  И вот стою я у стены подземного перехода – ну и приятель мой тут же - тоже захотел, как бы очень вдруг – отливаю, плотски наслаждаюсь легкостью в паху, а приятель опять ко мне с тем же вопросом.
 
  - Ну чего? Как-пьеса-то? - уже отряхивая последние капли, повторил он свой вопрос.
 
  - Да ничего, в общем-то, - отвечаю. – Особенно хорош там этот… Ахов. Хозяин этот. «Какой для тебя закон писан, дурак? Кому нужно для вас, для дряни, законы писать? Какие такие у тебя права, коли ты мальчишка, и вся цена тебе грош? Уж очень много вы о себе думать стали! Написаны законы, а вы думаете это про вас. Мелко плаваете, чтобы для вас законы писать. Вот покажут тебе законы! Для вас закон — одна воля хозяйская!».
 
  - Да-да! А то еще это!.. «Связался я с тобой говорить; а говорить мне тошно. Либо ты глуп, либо ты меня обманываешь. Русской пословицы ты не знаешь: воруй да концы хорони? Не знаешь? Поверю я тебе, как же! А коли, в самом деле, ты, живя у меня, ничего не нажил, так кто ж виноват! Цена вам, брат, всем одна, Лазарем ты мне не прикидывайся! На честность твою я, брат, не расчувствуюсь, потому ничем ты меня в ней не уверишь. Отчего вам хозяева мало жалованья дают? Оттого, что, сколько тебе ни дай, ты все воровать будешь; так хоть на жалованье хозяину-то выгоду соблюсти. А награжденьем вас, дураков, манят, чтоб вы хоть немножко совесть помнили, поменьше грабили.
 
  И то, что Ипполит ему там. «Значит, вы, дяденька, и сами обманываете и желаете, чтоб вас обманывали? Жаль, поздно сказали. Но я был совсем на других правилах и по тому самому считаю за вами, по крайности, тысяч пятнадцать».
 
  - Считай больше, считай больше, уж все одно, - говорит племяннику дядя. - Двух грошей медных я тебе, милый, не дам. Что я за дурак!
 
  - Да-а! Это, уж, точно так! – застегивая ширинку, отвечал я приятелю своему. И добавил к сказанному словами из «Баллады о гвоздях» Николая Тихонова: - «Гвозди б делать из этих людей: Крепче б не было в мире гвоздей». *
 
  - Людей не жалеть, бабы еще нарожают! – проорал мой приятель на весь туннель под железной дорогой Казанского вокзала. И мы заржали с ним во всю глотку...
 
  - Ну как спектакль-то? – спрашивала меня уже вечером мать.
 
  - Да ничего! – отвечал я ей уже лежа в постели и почти что засыпая.
 
  - Что, интересно было?
 
  - Познавательно! - уже зевая, отвечал я ей и, закрыв глаза, отвернулся к стене…
 
  …Да, а тот «Пармезан» с хлебом, что спрятали мы тогда в кустах, пропал. Толи собаки его утащили, толи какие-нибудь такие же, как и мы с приятелем, любители деликатесов. Приятель мой был доволен таким обстоятельством, и долго потом хохотал над этим, а я очень жалел. Хотел этим сыром ещё сестёр своих и брата угостить, чтоб и они узнали, что есть не только плавленый сыр «Дружба», но ещё и вот такой.
 
  Да, было время, и был тогда у нас на площади большевика Ивана Журавлева театр имени «Моссовета», но теперь театра этого там уже нет. И давно уже. При Н. С. Хрущеве ещё театр этот стал обузой для финансов министерства культуры и переехал он тогда в самый что ни на есть центр столицы нашей, в сад «Аквариум», что у «Маяковки». А само здание передали Московскому электроламповому заводу. Под Дом культуры как бы для них.
 
  Да от названия завода этого потом и все названия у нас там пошли - улица «Электрозаводская», станция метро «Электрозаводская», платформа Казанской железной дороги «Электрозаводская». Да и мы все уже, имея в виду ещё и ул. Гольяновскую - заодно уж! - стали называться "голь электрозаводская". Одним словом, прощай театр и культурная жизнь, ибо раньше-то от нашего дома до театра было ещё не очень далеко, а что потом стало! А поезжай-ка ты в центр! Но для рабочего подростка, живущего на окраине «культурной» Москвы, посещение театра, находящегося в центре столицы, казалось тогда чем-то из ряда вон выходящим. Во-первых, все это очень далеко, во-вторых, не во что было одеться, - так чтоб людей не пугать. Ну а в-третьих, это, конечно же, из-за денег. Всегда их, почему-то на это культурное, находящееся где-то там, не хватало…
 
  Ну, а с приятелем мы потом долго ещё пировали на ту сотню. Купили даже себе по картонному фильмоскопу для просмотра мультиков и прятали их в лопухах в овраге, пока их там кто-то ни спёр у нас. А тётка его тогда так и уехала, никому, не сказавши о пропаже у неё денег. Толи племянника пожалела, толи со счета в деньгах сбилась.
 
 
 
  ======================
  Примечание
 
  1. * Николай Тихонов.
  Русский советский поэт, прозаик и публицист, общественный деятель. Герой Социалистического Труда. Лауреат Международной Ленинской «За укрепление мира между народами», Ленинской и трёх Сталинских
  Родился: 22 ноября 1896 г., Санкт-Петербург, Российская империя
  Умер: 8 февраля 1979 г. (82 года), Москва, СССР
 
  2. *Официально появление твердого сыра в нашей стране связано с именем великого самодержца Петра первого, который завез этот молочный продукт из Голландии, массово популяризировал и наладил широкомасштабное промышленное производство его. Наверное, думал, что так мы уже будем почти что европейцами.