Душа деревенского дома ДДД

Душа
деревенского дома
(ДДД)

повесть











г. Москва

Оглавление:


Часть первая
Далёкое доброе детство

Глава I. Первый вдох
Глава II. Первые годы
Глава III. Первая мировая
Глава IV. Вести об отце
Глава V. Прощание с дедом
Глава VI. Холодный ветер Гражданской войны
Глава VII. Юношеская пора

Часть вторая
Дорос для дел

Глава VIII. Сватовство и женитьба
Глава IХ. Первые радости и печали отцовства
Глава Х. Отцовство – службе не помеха
Глава ХI. Буду служить в пограничных войсках
Глава ХII. Отпуск по семейным обстоятельствам
Глава ХIII. Демобилизация
Глава ХIV. Тревожные годы

Часть третья
Долгая дорога домой

Глава XV. На Западный фронт
Глава XVI. Отступаем
Глава XVII. Бои под Наро-Фоминском
Глава XVIII. Освобождение Можайска
Глава XIX. Между Гжатском и Орлом
Глава XX. В боях за Белоруссию
Глава ХХI. Нарев-Висла-Одер
Глава ХХII. Долгожданный путь домой

Часть четвёртая
Дед Дмитрий Демьянович

Глава ХХIII. Время любви после войны
Глава ХХIV. Жени больше нет
Глава ХХV. Дед Митрей
Глава ХХVI. Приятные хлопоты
Глава ХХVII. Последний путь Демяныча

Посвящается Дмитрию Демьяновичу Игнатьеву
и Ольге Дмитриевне Игнатьевой (Шкляевой)

Часть первая

Глава I
Первый вдох

Его малая родина –
тихий край родниковый.
Там голову кружит
дивный запах еловый.
Там скромной Камы
бьётся чистый исток,
И радует глаз
италмаса чудесный цветок.
Автор

Добрый день, друзья! Эти строки пишу вам я, один из внуков покойного ныне Дмитрия Демьяновича Игнатьева, уроженца деревни Сюрзи Лыпской волости Глазовского уезда Вятской губернии. Сегодня на календаре особая дата – 7 ноября 2020 года. И если в этот день мне бы посчастливилось насладиться родным для моего деда деревенским воздухом, то дышал бы я полной грудью без специальной защитной медицинской маски на лице... Спокойно и непринуждённо сидел бы на крыльце дорогого сердцу дома в деревне Сюрзи и мысленно представлял, что мой дед, будучи в солидном возрасте, немногим более
109 лет, сидит рядом со мной. Увы, я сейчас не в Сюрзи,
да и земная жизнь дедушки была несколько короче, а вот
о том, какой она была, я и хочу поделиться с вами. Быть может его личный опыт поможет кому-то справиться
с накопившимися трудностями сегодняшнего бытия или подскажет как избежать неприятностей в будущем!
Итак, почему же именно дата, 7 ноября 2020 года, оказалась для меня важным днём для начала рукописного труда? Очевидно, что ответы могут быть совершенно разными. Читатели постарше, не раздумывая, скажут:
«7 ноября – красный день календаря. В этот день граждане Союза Советских Социалистических Республик ежегодно отмечали День Октябрьской революции 1917 года!» Кто-то совершенно справедливо продолжит: «7 ноября – день военного парада 1941 года на Красной площади!» Отдельные представители современной молодёжи
в противовес могут добавить: «Всемирный день мужчин!» Ну что ж поделаешь, появился нынче и такой праздничек…
Однако, уважаемые мои знатоки, позвольте мне пока остановиться не на указанных событиях, а обратить внимание на день недели. Сегодня на православном календаре – Димитриевская родительская суббота. Это особый день поминовения всех усопших воинов, погибших за веру и отечество, а также всех, скончавшихся внезапно
и потому не получивших перед смертью молитвенного напутствия в жизнь вечную. Вот поэтому я и решился в эту субботу напомнить не только о моём дедушке, но и о его родственниках и друзьях, а возможно и о ком-то из ваших близких как из числа усопших, так и ныне здравствующих.
Всё началось, как вы уже догадались, 109 лет назад под звуки самобытного деревенского оркестра, согретого лучами майского приуральского солнца. Не буду занимать ваше время, претендуя на описание царящей вокруг чарующей обстановки. Прошу лишь об одном, попробуйте всего на минутку, мысленно представить себе какую волшебную музыкальную композицию издают вибрирующая двуручная пила в компании с острым топором, оставляя свои следы на вековых еловых брёвнах, образующих сруб дома. Но кто ж так мастерски владеет теми инструментами? Оказывается, рождают эту весеннюю симфонию не виртуозные музыканты в смокингах,
а обыкновенные плотники-строители в льняных рубахах, живущие в верховьях реки Камы. Остаётся только добавить, что исполняется уникальная концертная программа
на открытом воздухе, наполненном пьянящим запахом белоснежной черёмухи и полевых первоцветов!
И вдруг откуда-то из леса в мелодичные звуки бестактно вклинивается монотонный голос одинокой кукушки. Она своими чёткими сигналами невольно заставляет задуматься о том, сколько же грешным людям осталось жить на этой святой земле… Однако в тот солнечный вечер, 26 мая (по новому стилю) 1911 года, этой серой птахе не суждено было завершить своё приметное выступление, поскольку его прервала первая сольная песня только что появившегося на белый свет младенца.
«Демьян, Демьян, слезай скорее со сруба! Радость-то какая!» – совсем по-мальчишески кричал седой, но вместе
с тем ещё весьма крепко сложенный Ефим Иосифович. Небрежно смахнув со лба огромным кулаком капли пота, Демьян аккуратно спустился по деревянному бревенчатому выступу, издалека напоминавшему крепостное сооружение, а не каркас будущей крестьянской избы. Едва ступив лаптями на сырую землю, его тут же крепко обнял старик-отец и торжественно произнёс: «Пока вы всем гуртом матницу из вековой ели поднимали, у тебя в это время второй сын родился!»
Демьян старался не выставлять напоказ своих чувств и эмоций, прикрываясь внешней усталостью от тяжёлого ручного труда, но где-то внутри душа ликовала, а сердце билось так, что хотелось запрыгнуть на деревянную постройку и крикнуть на всю деревню с пригорка: «Братья, сёстры, друзья! Я снова стал отцом!» Однако воспитание
не позволяло вести себя так, и он сдержанно уважительно обратился к Ефиму Иосифовичу: «Тятя, большое спасибо за благую весть! Пойду проведаю, как там моя Настасья-то». Уже через минуту новоиспечённый отец, умывшись тёплой водой из чугунного горшка и переодевшись
в чистую рубаху, держал на руках крохотного малыша, укутанного в белоснежное льняное полотенце. А тот в свою очередь громко и уверенно заявлял о своём рождении.
И ни шум строительных работ, ни пение птиц, ни даже кукушкин счётчик – никто и ничто в округе просто были
не в праве его прерывать, а потому всем оставалось только слушать и радоваться. И правда, что тут скажешь: человек рождается – жизнь продолжается!
«Как назовём мальчика?» – спросила Анастасия мужа, в то самое время, когда малыш наслаждался чудодейственным грудным молоком матери. Демьян нежно, как только он умел это делать, наклонился над женой, погладил её густые темно-русые волосы и тихо произнёс: «Так, я думаю, может, Дмитрием наречём? А что? Дмитрий Демьянович Игнатьев… По-моему, складно получается».
И вот наш новорожденный, досыта наевшись самым замечательным яством, вполне себе довольный появлением на свет под именем Митя, впервые радушно закрыл глаза, уютно лёжа на груди мамы. Вместе с его первым детским сном постепенно подкрадывался тёплый майский вечер,
а весёлое солнце неохотно и медленно спускалось под Алёнскую гору, оставляя после себя багряный след
на небосклоне. Этот закат своим ярким видом, словно хотел что-то показать или подсказать жителям деревни Сюрзи,
а может быть, закрепить в их сердцах добрую память
об этом знаменательном дне.
В тот памятный вечер в тихой удмуртской деревушке, утопающей среди густых почти таёжных лесов и нескончаемых чистейших студёных родников, вдали
от «суетливой» европейской цивилизации, ещё никто
не представлял, что через три года начнётся Первая мировая война. Никто не ожидал, что грядущие бедствия перевернут ход развития буквально всей мировой истории и станут началом конца Российской империи. Ни один здравомыслящий крестьянин Глазовского уезда Вятской губернии просто не поверил бы, что вместе с крахом царской России в народной речи прочно закрепятся, а кому-то из жителей деревни даже безумно понравятся такие слова, как «революция», «декрет», «мандат», «советы», «большевики», «анархисты», «атеисты» и тому подобное…
На следующее утро зарядил крупный дождь
с раскатистым громом и строительство дома пришлось прекратить. Но зато у всех членов дружной семьи Игнатьевых появилось время для переустройства домашнего очага и налаживания в нём уютной обстановки. Причина такого переполоха была очевидна: всем от мала
до велика хотелось сделать что-нибудь приятное для маленького Мити. Так, старший брат Афоня и сестра Маша без всяких дополнительных просьб поочерёдно под дождем носили воду из колодца и спешили помочь маме согреть
её в чугунке. И хотя к вечеру их лапти совсем промокли, дети улыбались и были счастливы, потому что теперь у них есть младший брат Митенька. А молодые, но уже опытные родители ловко смастерили для третьего птенчика тёплое гнездышко в виде люльки. Затем Настасья в очередной раз достала из душистого обитого чеканкой деревянного сундука все необходимые крохотные одежды. Демьян же
в это время подлатал для малыша детскую утварь и пестер. В общем, все домочадцы были при деле.
Лишь Ефим Иосифович, казалось бы, ничем
не занимался: с важным видом старик то читал молитвослов у окна, то сидел в углу около домашних икон. Никто
и догадаться не мог, что этот едва умеющий читать
по слогам крестьянин, которому шёл седьмой десяток, философски размышлял о том, какой же будет жизнь через сотню лет, но отнюдь не за далёкими далями, а вот именно здесь, в родной деревне Сюрзи. На эти мысли
его натолкнули и вчерашняя кукушка, прозорливо отмерившая старику ещё семь лет жизни, и рождение очередного внука, который может быть, увидит своими глазами Сюрзи через 100 лет, то есть в мае 2011 года.
«А если так, то надо воспитать из Мити достойного мужика, честного, трудолюбивого, грамотного и мудрого хозяина земли родимой», – подумал повидавший жизнь дед. На этой позитивной ноте Ефим Иосифович, будучи человеком набожным, неспешно встал и перекрестился у образов. Затем он подошёл к люльке Мити и обратил внимание, что взгляд малыша был скорее взрослый, чем детский. В глазах ребёнка как будто пророчески читалось, что мужать придётся очень рано…
Вот так, с именем Дмитрий, которому дед Ефим
в глубине души пожелал прожить до сотни лет, появился
на сюрзинской земле главный герой этого произведения.
А раз так, то, пожалуй, будет более справедливым дальнейшее повествование продолжить от первого лица. Надеюсь, дорогие читатели, что вы согласитесь с таким решением автора и не пожалеете об этом, когда погрузитесь в автобиографическое художественное чтение.
Итак, представьте себе, что далее рассказ ведёт сам Дмитрий Демьянович Игнатьев.

Глава II
Первые годы

Вторая половина 1911 года, впрочем, как и любая другая часть истории Отечества, была ознаменована радостными и печальными событиями. Ещё до моего рождения, начиная с марта 1911 года, в крупных городах Российской империи губернские и уездные власти начали активно проводить мероприятия, приуроченные 50-летию «отмены крепостного права» или, как ещё поговаривали, «освобождения крестьян». Конечно, событие по праву было весьма эпохальным и потому требовало широкого размаха. Однако в Сюрзи, как во всех деревнях и сёлах России, весной и летом не до празднеств и гуляний. А потому
о торжествах вспомнили только ближе к осени, которая принесла не только щедрые плоды труда с огородов
и полей, но и печальную весть: 1 сентября (14 сентября –
по новому стилю) в оперном театре города Киева было совершено покушение на Петра Аркадьевича Столыпина. По правде говоря, многие жители деревни не имели представления о том, что из жизни ушёл не просто очередной премьер-министр Российской империи,
а великий человек, истинно любивший Родину и её простых людей. Благодаря трудам Петра Аркадьевича родилась
на свет «аграрная реформа», принесшая немалую пользу
и крестьянским хозяйствам деревни Сюрзи. Но повторюсь,
к сожалению, вряд ли кто из сюрзинцев знал тогда обо всех этих подробностях.
Параллельно с теми, безусловно, оставившими исторический след событиями, в деревнях и сёлах, включая и мою удмуртскую деревушку, шла рядовая жизнь простых людей. Так, общими усилиями мужской половины Игнатьевых, в число которой, помимо Демьяна, входили его родные братья Пётр, Семён и Тимофей, завершалось многолетнее строительство деревянной избы, ставшей
в моей жизни сначала тёплой колыбелью детства, а затем
и неприступной крепостью, неоднократно защищавшей меня и моих близких от разных невзгод и напастей.
Благодаря братской поддержке, а также помощи Лукерьи, приходившейся Демьяну родной сестрой, в канун Рождества Христова, две молодые семьи Семёна и Демьяна переехали в раздельные комнаты нового дома. Пётр
в собственном уже жилье не нуждался, так как вместе
с братьями построил ранее по соседству не такую большую, но весьма уютную крепкую избу. Тимофей и Лукерья
же были помладше братьев и ещё не обременили себя семейными узами, а потому продолжали жить в старом отчем доме. Вот такой в то время была наша дружная семья, для которой понятие «взаимовыручка» являлось отнюдь
не пустым словом! А как иначе было преодолевать все трудности суровой крестьянской жизни? Только будучи вместе и под мудрым руководством наставников из числа старшего поколения!
Во второй половине января 1912 года все родственники, во главе с Ефимом Иосифовичем, дружно сидели за большим праздничным столом по случаю новоселья и надеялись на счастливую жизнь в стенах этого могучего деревянного заступника. «Новорожденный» дом красовался на одном из самых высоких пригорков деревни и уже издали радовал глаз прохожего! Ведь строился этот исполин с доброй душой и скрупулёзным подходом.
Что и говорить. Например, каждое бревно для возведения сруба тщательно подбиралось среди лесных дремучих болот и заготавливалось в течение нескольких лет по особой технологии под личным контролем опытного в этом деле Ефима Иосифовича. А вот две огромные самобитные глиняные печи выкладывались приезжими мастерами
по уникальным проектам, повторить которые дважды невозможно. Однако почему же две печи?
Дело в том, что дом состоял из трёх раздельных жилых комнат, а точнее, как их окрестили домочадцы,
из трёх «половинок». Хотя слово «половинка», казалось бы, здесь не подходит, так как дом делился не пополам, то есть на не две, а на три части. Но так было принято, и эту традицию бережно хранили. При этом отапливались «половинки», как раз теми двумя печами. Вот только «вторая» неотапливаемая комната, находившаяся между «первой» и «третьей», то есть посередине, использовалась главным образом не для жилья в отличие от двух других,
а как общее помещение в целях летнего отдыха
и круглогодичного хранения одежды, некоторых съестных запасов. Для сохранности продуктов, овощей, мяса, молока были сооружены два просторных подполья, почти в полный человеческий рост. А под полом сеней находился общий погреб со специальной холодильной ямой, ежегодно плотно утрамбовываемой снегом, который не таял аж до сентября, таким образом создавался естественный морозильник. Так вот, в «первой половинке» дома поселилась семья Семёна,
в «третьей» – семья Демьяна. В той самой «третьей половинке» и прошли мои первые годы жизни.
Это было беззаботное время раннего детства,
в окружении самых близких и дорогих мне людей, среди которых, помимо отца и матери, бабушек и дедушек, я хочу особо остановиться на «учёном» брате Афоне и «строгой» сестре Маше. Именно с ними связаны первые самые яркие воспоминания. Что и говорить, наша детская память заметно отличается своим устройством: она впитывает
в себя буквально всё, однако на длительный период стремится сохранить побольше самых положительных впечатлений. Вот и у меня всплывают незабываемые картинки детских весёлых шалостей, особенно с тех пор, как я научился ходить и цепляться «хвостиком» за Афоней и Машей. А они, надо отдать должное, брали меня
с удовольствием в свою шумную игривую компанию. Тогда-то я и определил, но лишь исключительно для себя, понятия «учёный Афоня» и «строгая Маша». Почему так? Поясню далее.
В 1914 году брату и сестре исполнилось девять
и восемь лет соответственно. К этому времени Афоня уже успел успешно окончить одноклассную церковно-приходскую школу в ближайшем селе Тортым. Он бегло читал литературные произведения, в том числе детские сказки для меня и Маши. С книгами нам очень повезло, ведь у большинства крестьянских детей даже и букварей-то не было. В лучшем случае ребята довольствовались печатным изданием карманного молитвослова. А дарил нам эти детские книги дядя Тимофей, единственный в семье Ефима Иосифовича сын, получивший хорошее по тем временам образование, позволившее ему стать учителем начальной школы. И мы, конечно же, очень любили слушать холодными осенними и зимними вечерами волшебные сказочные истории, лёжа на тёплой печи либо на широких деревянных полатях. И несмотря на то что эти книги многократно перечитывались, мне всегда казалось необыкновенно интересным занятием вновь и вновь слушать Афоню, который всякий раз старался как можно выразительнее прочитать почти заученные наизусть знакомые строчки, при этом довольно реалистично вживаясь в роль юного чтеца. Наверное, именно поэтому мне тогда думалось, что Афоня – великий сказочник, похожий на того самого «учёного» кота, а значит... мой брат, по праву достоин называться «учёным» Афоней.
Ну, а сестра Маша представлялась мне «строгой» потому, что всегда и во всём любила чёткий порядок.
Но вот тут-то прошу Вас меня простить, однако ж сами подумайте: что нам, деревенским мальчишкам, до этого самого идеального порядка… Ведь так хотелось не тишины и спокойствия, а бесшабашного озорства и подвигов! Короче, «учёному» Афоне, как правило, из-за наших с ним общих проделок зачастую попадало от серьёзной правильной сестрёнки. Вот, мне ничего и не оставалось, как только закрепить в своих мыслях её образ одним словосочетанием «строгая Маша». Но именно «учёность» Афони и «строгость» Маши помогут в будущем Афанасию Демьяновичу стать уважаемым учителем в посёлке Кромы Орловской области, а Марии Демьяновне воспитать двух дочерей и сына, которые принесут немалую пользу в деле становления Кезского района Удмуртской Республики.
Ну а пока мы все были обыкновенными детьми, которых то и дело ожидали какие-нибудь незабываемые приключения. Вот, например, кто-то прицепил коту
на хвост верёвку с бантиком, а тот, видимо от радости, взял и зацепился на шторе, да начал так надрывно мяукать, что порвал когтями всю ткань. Но от этого же никто
не застрахован… и вообще, наш красавец-кот, это сделал нечаянно, не правда ли?!
А теперь-то уж точно пора бить тревогу… Пропал мальчик! Все домочадцы и соседи подняты на уши. Целый час поисков ни к чему не привёл. Как же быть? И вдруг
на глазах у изумлённой публики из дощатой конуры, вальяжно потягиваясь после сладкого дневного сна, вываливается пёс, а за ним почти таким же образом выползает… наша босоногая «пропащая душа» в длинной, чуть ниже колен, рубахе, полностью покрытой лохмотьями шерсти! Слава Богу, малыш жив и совершенно здоров! Оказывается, он во время пряток забрался в конуру и мирно там заснул, а четвероногий хозяин жилища только обрадовался появлению такого временного постояльца. Более того, пёс и сам воспользовался моментом всеобщего беспричинного, по собачьему мнению, переполоха хозяев
и тоже спокойно заснул, скрывшись в лачуге от палящего летнего солнца и лишнего шума. Ну и кого ж тут винить?
В итоге все остались довольны, особенно эти двое «засоней»: малыш, потому что хорошо спрятался,
а виляющая хвостом собака потому, что ожидала получить от маленького хозяина вкусное вознаграждение
за предоставленный ночлег в своей уютной конуре.
Ну, а как же забыть ту жадную курицу-наседку, которую удалось обнаружить юным следопытам в далёком углу сеновала… Ещё бы, ведь прогнав «несушку»
с замаскированного местечка, ребята разом собрали двенадцать яиц! Вмиг обрадованные дети разделили находку по-братски и тут же съели в сыром виде, добавив
к деликатесу соли, зелёного лука с грядки и ломтиков зачерствевшего ржаного хлеба… Вкуснотище! Будучи
в глубокой старости, я, вспоминая далёкое доброе детство, часто любил взбалтывать деревянной ложкой в залатанной эмалированной железной кружке сырое куриное яйцо, добавив туда соли, ржаных кубиков из хлебной корочки
и нарезанного зелёного лука.

Глава III
Первая мировая

Примерно вот так, как описано выше, насыщенно
и интересно проходило и очередное душевное тёплое лето 1914 года, сулившее массу новых детских приключений
и подвигов. Но в один из дождливых августовских вечеров в наш дом вместе с завывающим под ставнями прохладным ветром пришла мрачная весть...
С самого утра Афоня, Маша и я с нетерпением ждали прихода любимого дяди Тимофея. Год назад он переехал
в село Тортым, где ему предложили место учителя в школе при строящейся каменной церкви. Тем не менее, несмотря на занятость, почти на каждые выходные дядя Тимофей старался приезжать в родную деревню, чтобы навестить родителей, братьев и обожавших его племянников. Была
в нём какая-то притягательная сила добра и любви, сила, которую особенно чувствовали дети. Он всегда привозил ребятам красочные книги, сладкие гостинцы и рассказывал весёлые и вместе с тем поучительные истории. Вот и в этот раз все, включая и жизнерадостных детей, ждали хороших новостей от Тимофея Ефимовича.
Дядя зашёл в дом и, как обычно, громко поздоровался со всеми домочадцами. Крепко обнял брата Демьяна, поклонился Анастасии, расцеловал Афоню, Машу, меня и вручил нам небольшие подарки. Однако в тот вечер дядя Тимофей не стал радовать нас новыми рассказами,
а как-то сразу перешёл к беседе со взрослыми хозяевами дома, в числе которых были Демьян и подошедший вскоре из «первой половинки» Семён. О чём говорили родные братья неизвестно, но это и не столь важно, поскольку было достаточно услышать одно страшное предложение: «Началась германская война».
Эти слова звучали как жестокий приговор, который ставил жирную чёрную точку на мирной жизни всей патриархальной России, а значит и родной деревушки,
в которой проходило моё беззаботное детство. Конечно же, тогда я не мог сделать столь дальновидных печальных выводов, однако интуитивно чувствовал, что у порога дома стоит большая беда, о которой мои дорогие дяди пока
не хотят говорить, стараясь по-отечески защитить детей
от приближающегося кошмара. Поначалу родителям действительно удавалось скрывать от нас грустные вести, просачивавшиеся с западных границ Российской империи. Собственно говоря, умалчивать-то особо было нечего,
но только до тех пор, пока в удмуртскую речь твёрдо
не вошло чуждое слово «мобилизация». Кампания 1914 года по всеобщей мобилизации населения коснулась тогда дальних родственников, проживавших в городе Глазове. При этом в деревне Сюрзи из рода Игнатьевых в первый год войны никого на фронт не призвали, а потому все традиционно дружно заготавливали сено, собирали очередной урожай и основательно готовились к суровой зиме, порадовавшей нас не только снежными пейзажами,
но и приятной новостью, пришедшей в начале 1915 года.
В тот морозный день, аккурат на Святое Крещение, которое по новому стилю приходится на 19 января, в нашей семье появилась ещё одна девочка – моя младшая сестрёнка Нина. С её рождением я перешёл в разряд старшего,
по отношению к Ниночке, брата и был счастлив считать себя таковым. Вслед за новыми приятными хлопотами пришёл черёд подготовки сюрзинцев к весенней посевной. Пышные снежные одеяла, укрывавшие плодородные поля, таяли прямо на глазах, быстро уменьшаясь в размерах
и постепенно превращаясь в звонкие ручьи. Иногда казалось, что вместе с талыми водами в землю уходили
и страшные новости о войне… И вот теперь-то все жители деревни вернутся к обыденному ритму жизни и уж точно позабудут о какой-то далёкой «германской» войне. Но это было не так. Взрослые мужики трезво оценивали ситуацию и явно понимали, что скоро и им придётся покинуть сюрзинские просторы.
Между тем с наступлением первых весенних дней 1915 года многие европейские страны готовились отнюдь не к посевным работам, а к новым столкновениям…
И жители этих когда-то мирных государств всё дальше невольно втягивались в беспощадно жестокую кровавую авантюру, которая уносила жизни, по сути, безобидных людей – тружеников своей земли, одновременно стирая
с политической карты мира отдельные населённые пункты и целые империи. Так складывалась история Первой мировой войны, где было место храбрости и мужеству, подлости и предательству.
Во второй половине цветущего мая ужасающие вести с фронта всё же дошли в глухую удмуртскую деревушку
из уездного города Глазова, откуда после поездки
к родственникам вернулся один из сюрзинцев. Привезённые им новости местные мужики слушали, усевшись
на центральной завалинке, разгоняя табачным дымом очумелых комаров, жаждущих свежей крови. Больше всего поразил рассказ о том, как на германском фронте немцы начали «пускать газ», от которого люди мрут в страшных неведомых доселе муках. На минуту все замолкли, представляя себе мрачные картины гибели наших российских солдат…
В сентябре 1915 года первая тройка сюрзинских мужиков, едва успев собрать урожай с полей, приступила
к новым сборам… на фронт. Их жёны тихо плакали, продолжая безропотно укладывать в суконные мешки какую-то одежду, краюшки хлеба, варёные яйца, лук. Понятное дело, никому не хотелось прощаться, да ещё
и не представляя как надолго может затянуться эта разлука. Вместе с тем мужья старались утешить родных, пытаясь убедить словами о том, что война скоро кончится, и они обязательно вернутся. «А как иначе, – говорили мужики, – ведь сам царь-батюшка поведёт нас в бой, а он – помазанник Божий, посему и победа будет на нашей стороне!» Однако разве этими доводами успокоишь чуткое женское сердце... Тем не менее многие крестьяне действительно верили в Божий промысел и искренне надеялись на императора Николая II, занявшего в сентябре 1915 года пост Верховного главнокомандующего.
Мужчины, покидая отчие края, с тоской и любовью смотрели на всё, что оставалось за их широкими спинами. За уходящими скрипучими повозками, колёса которых лениво преодолевали осеннюю распутицу, замирали родные семьи, дома, леса, поля и даже эта дорога… Грязная колея, покрывшаяся слоем жирной глины и наполненная бескрайними лужами, всем своим видом тоже демонстрировала своё нежелание отпускать сюрзинцев
на фронт. Между тем новобранцы шли по этому труднопроходимому пути и ещё не знали, что идут
по знакомой им дороге в последний раз… Никому из тех парней не суждено было вернуться обратно из окопов Первой мировой войны. А вслед за первой тройкой призывников до конца года ушли ещё трое уроженцев деревни.
С наступлением нового 1916 года воцарилось странное затишье. «Мобилизация» обходила стороной Сюрзи аж до начала весны. Но вдруг, хотя нельзя сказать, что неожиданно, это страшное слово ворвалось и в наш уютный дом. В конце марта нам сообщили: тятя попал
под мобилизацию и на днях его отправляют на фронт. Никому не верилось, что отец вот-вот покинет семью.
Это чувство нереальности происходящего вокруг сохранялось до самого момента расставания. Ранним утром нас, как обычно, разбудили родители и по очереди помогли спуститься на остывший за ночь пол. Изба ещё не успела нагреться от недавно затопленной печи. Дома было
по-особенному спокойно и тихо, только изредка потрескивавшие поленья нарушали покой.
Все, как по негласной команде, присели на длинную широкую скамью возле входной двери и одновременно замерли. Тятя с какой-то грустью взглянул на каждого
из нас... Через минуту отец хлопнул горячими огромными ладонями по своим коленям и безмолвно встал. Трижды перекрестившись перед старинной иконой Николая-чудотворца, он прервал таинственное молчание последними прощальными словами: «Вот и мне пришла пора идти
на фронт. Афоня, Маша, Митя, прошу вас особенно! Берегите нашу любимую маму и помогайте ей во всём!
Не обижайте младшую сестрёнку!» После этого он крепко обнял и расцеловал каждого из нас. Затем постоял
у кроватки, где мирно спала ничего не подозревавшая годовалая Ниночка. Потом, наклонив голову, тятя быстрым шагом пошёл к двери, торопливо надевая свой старый тёртый полушубок. Мама побежала вслед за ним. Дверь захлопнулась и показалось, что время остановилось.
Не помню точно, сколько прошло минут, наверное, около получаса, в течение которого мы исступлённо смотрели
на запертую дверь… И вот она снова тихо приоткрылась. Небрежно переступая через порог, в дом вошла мама. Она медленно сняла платок и прикрыла им ещё совсем молодое лицо… Я впервые видел, что мама плачет. Мы тоже
не выдержали и заревели, уже совсем не стесняясь друг друга.
В тот день грустили все, и даже наш, казалось бы, стойкий к невзгодам дом тоже был каким-то печальным. Мне подумалось, что этот деревянный слуга как будто хотел сказать: «Хозяин, постой! Не уходи один, возьми
и меня с собой. Я укрою тебя под своими бревенчатыми сводами от смертельных разрывов артиллерийских снарядов, спасу от любых удушающих газов...» Конечно, это были всего лишь мои детские фантазии, ведь
мы же знаем, что любое здание – отнюдь не одушевлённый предмет, но всё-таки мой дом всегда мне казался живым существом… Для него это было, как и для меня, первое серьёзное испытание на прочность. А уже в недалёком будущем этому могучему бревенчатому богатырю ещё
не раз придётся погружаться в глубинные резервы своей непоколебимой души, отпуская из крепких деревянных объятий молодых парней и зрелых мужиков на военную службу с тем, чтобы потом вместе со своими дорогими жильцами долго и томительно ждать, надеясь на скорое возвращение защитников в родные стены.

Глава IV
Вести об отце

С уходом отца на фронт всё вокруг приобрело какой-то тусклый серый оттенок. Ритм жизни моей некогда весёлой дружной семьи окончательно нарушился. Дед Ефим, тонко чувствовавший наши переживания, деликатно подбадривал нас, повторяя каждый раз: «Детишки, запомните, что уныние – тяжкий грех. Не впадайте надолго в тоску и печаль, а самое главное – никогда не сдавайтесь
и в тяжкие минуты обращайтесь к небесным покровителям. Не останавливайтесь, а падая, вставайте и, не отчаиваясь, двигайтесь только вперёд. Ведь если вы на доброй стороне, то и Бог всегда будет рядом!»
И действительно, зачастую мы находили утешение
в своих детских, но искренних простых молитвах, посещая вместе с мамой в выходные дни нашу маленькую деревенскую часовню на деревянных сваях. Однако для нас наиболее значимыми событиями того периода стали поездки по особо памятным дням в новую Тортымскую Богородицкую церковь, в которой с 1915 года регулярно стали проходить службы для прихожан из ближайших деревень. Мы очень любили бывать в этом замечательном храме. Его здание было построено из прочных красных кирпичей, закреплённых специальным раствором
с использованием сырых куриных яиц, которые во время стройки регулярно привозились в Тортым жителями ближайших деревень. И вот теперь эта большая каменная церковь, сооружённая на самом высоком пригорке села, привлекала внимание всех, в том числе и сюрзинских детей, но не только из-за масштабности проекта, а ещё
и потому, что там можно было отогреться и просохнуть после восьмивёрстной ухабистой разбитой дороги. Такая уютная обстановка сохранялась благодаря наличию уникальной системы отопления стен и пола, которая позволяла в любую непогоду обеспечить гостям тёплый приём, в прямом смысле этого слова. Поднимали настроение и вдохновляющий на добрые дела звон колоколов под зелёными макушками Богородицкого храма и участие в песнопениях нашего родного дяди Тимофея.
Он не пропускал ни одного богослужения и радовал слух посетителей исполнением отдельных акафистов, тропарей
и общих молитв. С началом Первой мировой войны Тимофей Ефимович особенно активно помогал местному священнику как в делах церковных, так и в жизни местной школы, обучая начальным азам грамоты крестьянских детишек, у многих из которых отцы тоже ушли на фронт.
К сожалению или к счастью, но почти каждая человеческая натура на нашей грешной Земле устроена так, что с течением времени привыкает ко всему… Постепенно и мы смирялись с отсутствием отца, однако никогда
не сомневались, что он обязательно вернётся. В таких мучительных ожиданиях наша дружная семья Игнатьевых прожила ровно два года. Оказывая посильную помощь
в ведении крестьянского хозяйства, мы даже не замечали, что на наших глазах рушилась, а точнее медленно умирала Российская империя с уходящим в небытие самодержавием, и взамен ей, на той же земле, зарождалась какая-то непонятная страна – Советская Россия во главе
с Владимиром Ильичом Лениным. По правде говоря,
в глубинке Вятской губернии в те мрачные годы многих крестьян Приуралья тоже абсолютно не интересовало, что
в феврале и октябре 1917 года в далёком Петрограде происходили революционные события, в корне менявшие дальнейший ход истории Отечества. Большинство крестьянских семей, как и прежде, было погружено
в ежедневные тяжёлые мирские заботы, заключавшиеся
в поддержании пошатнувшихся в условиях военного времени хозяйств. Причин бедственного положения было множество, включая всё более ощущаемую нехватку мужской рабочей силы. Вследствие ухудшения ситуации многие обедневшие и осиротевшие семьи, потерявшие кормильцев, уже не справлялись со своими угодьями, таким образом, неминуемо приближаясь к грани разорения, чреватого летальным исходом. Обстановка осложнялась участившимися сборами с крестьянских дворов шерстяных изделий, фуража, дров, мяса, яиц, молока. При этом прибывавшие из Вятки и Глазова странные посланники всякий раз убеждали, что все заготовки идут исключительно в пользу воющих на фронте солдат.
Стечение обстоятельств привело к тому, что к началу весны 1918 года жители деревни Сюрзи невольно стали задаваться одним насущным вопросом: «Кому же мы сдаём скромные плоды своего домашнего труда?» К этим мыслям подталкивали и другие новости. Дело в том, что, согласно докатившимся из Глазовского уезда слухам, многие солдаты, начиная с декабря 1917 года, уже побросали окопы на германском фронте и возвращаются в родные края. Именно тогда я впервые услышал непереводимое
на удмуртский язык позорное слово – «дезертир», которое потом надолго исчезнет из моей памяти с тем, чтобы гораздо позже, во время Великой Отечественной войны, вновь напомнить о своём существовании.
Ну, а пока, весной 1918-го, будучи наивными детьми, мы не вникали в суть, как нынче говорят, «политических процессов». Однако услышав однажды из взрослых уст вести о том, что фронтовики возвращаются домой, мы тут же с удвоенной силой стали ждать появления отца,
от которого не было писем с августа 1916-го. Многие
в округе говорили, что Демьяна Ефимовича следует считать навсегда «пропавшим без вести», а по сути… погибшим
на поле боя. Но мы старались никого не слушать
и надеялись на чудо!   
В первых числах апреля 1918 года я помогал Афоне и двоюродному брату Ивану бросать груды потяжелевшего за зиму снега в погребную яму. Быть может, читатели удивятся тому, что на дворе наступил второй месяц весны, а у нас вдруг целая снежная гора. В этом явлении нет ничего странного. В наших краях вполне обыденно наблюдать за активным таянием снега во второй декаде апреля. Впрочем, как мы неоднократно убеждаемся, всё меняется с годами, и природа тоже не отстаёт. Поэтому возможно, что и зима нынче тоже другая…
А в тот памятный для нас день солнце по-весеннему бережно согревало землю, и мы довольно быстро вспотели под его тёплыми лучами. Однако дружно решили
не останавливаться и завершить дело до конца, а затем вполне заслуженно идти домой, где в это время моя мама стряпала вкусные шаньги с картошкой. По истечении двух часов мы удачно справились с заданием и, уверовав
в то, что плотно утрамбованный в яме снег точно не растает до начала осени, все трое быстро вбежали по крутой лестнице в дом.
Переодевшись, как заслуженные опытные труженики, вполне себе удовлетворённые созданием самодельного «морозильника», мы заняли удобные места
за столом. Признаюсь честно, слюнки обильно текли
от наполнявшего комнату приятного запаха картофельных шанежек. И вот, наконец, сестра Маша принесла нам глиняный кувшин топлёного молока, а вслед за ней мама поставила на стол первую тарелку с долгожданными горячими шаньгами. Но едва мы успели откусить
по мягкому кусочку и заглотнуть порцию молока
с коричневой пенкой, как вдруг на улице под ставнями скрипнули резные ворота.
За окном послышался лай собаки, и все машинально прильнули к холодному стеклу: какой-то мужчина
в потёртой солдатской шинели и сбитых сапогах скромно стоял у самых ворот и, не решаясь продолжить движение
по двору, ожидал выхода хозяев. Анастасия Алексеевна тут же быстро отправила детей на полати, после чего передала им две большие тарелки с очередными горячими шанежками, а сама вышла встречать незваного гостя. Буквально на ходу накинув подаренный мужем на свадьбу шерстяной платок, она мигом выскочила на улицу, подсознательно чувствуя, что появление этого человека должно быть как-то связано с её дорогим Демьяном.
Сердце Анастасии дало верную подсказку. Через несколько минут таинственный посетитель, едва отогревшись около тёплой печи, тоже угощался вкусными шанежками, запивая яство тёплым молоком. Затем
он, прихрамывая на правую ногу, перешёл из-за стола
к скамье у входа, с трудом присел и, вытянув вперёд явно болевшую конечность, громко откашлялся. Поблагодарив хозяйку за столь приятный обед, он тут же ощупал правой рукой свою грудь. А в это время мы вчетвером, пытаясь быть незамеченными, аккуратно придвинулись к краю полатей и навострили свои любопытные глаза и уши.
Мужчина расстегнул мятую гимнастёрку и достал откуда-то изнутри белый матерчатый свёрток. Бережно развязав узелок, он аккуратно развернул платок и передал его содержимое в руки Анастасии. На ладонях мамы была картонная фотография. Затем бывший солдат сбивчиво начал свой рассказ: «Вот, примите на память о Демьяне эту карточку. К сожалению, больше из его личных вещей
у меня ничего нет».
На минуту рассказчик смолк, ожидая реакции Анастасии Алексеевны, но она лишь сухо и решительно сказала: «Продолжайте. Не молчите, пожалуйста».
«Я познакомился с Демьяном Ефимовичем в первых числах июня 1916 года. Ещё в конце мая меня выписали
из госпиталя после длительного лечения и направили служить в 13 пехотный Белозерский полк. Через несколько дней я добрался до очередного места службы. Новые однополчане встретили очень хорошо: на привале
я разговорился с окружившими меня мужиками. Помню, что большинство из тех солдат относилось к числу новобранцев, не успевших ещё и повоевать, а у меня к тому времени почитай более десяти боевых месяцев за спиной.
В общем, было что им рассказать и ответить на их вопросы. В ходе беседы я сразу обратил внимание, что один
из спрашивавших меня имел очень близкий, какой-то наш родной, прямо скажу, вятский говор. Уточнил, откуда
он родом. И вот удача! Оказалось, что мы земляки, да ещё какие. Ведь я же в детстве жил в Тортыме, а уж потом, повзрослев, перебрался на заработки в город Глазов.
Из Глазова-то меня и мобилизовали летом 1915 года.
Так что можете себе представить, какое было счастье
для нас обоих встретиться на передовой, вдали от родного края! Мы с Демьяном тут же, сами того не замечая, перешли на удмуртский язык, вспомнили и Сюрзи
и Тортым… Да чего уж там, повезло нам сдружиться
на германском фронте! С той поры всегда держались друг друга. С Божьей помощью удачно сходили в три атаки,
а однажды вместе участвовали в штыковой схватке
с врагами.
Почти с начала июня того самого 1916 года наш полк с другими частями Юго-Западного фронта упорно наступал на неприятеля. Сражались все отчаянно, но многие погибли. И причин тому на войне было много. К примеру, нам очень не хватало опытных кадровых офицеров и бывалых солдат, ведь большинство из них, умевших по-настоящему воевать, были убиты ещё в первые два года германской… А те командиры и бойцы, которые пришли на фронт позже, особенно в начале 1916 года, честно говоря, были совсем плохо подготовлены к войне. Однако же мы не сдавались
и под командованием отдельных грамотных офицеров быстро обучались военному делу. Это очень нам помогало не только выживать, но и бить беспощадно коварного врага. Жалко только, что среди этих господ было не так уж много мудрых, честных и порядочных офицеров… Вот потому нередко хорошие солдаты понапрасну уходили на тот свет, сражённые большей частью огнём мощной немецкой артиллерии. Да тут ещё заразные болезни типа дизентерии, тифа и иже с ними стали резко распространяться по окопам. Так из-за тех заболеваний тоже многие мои однополчане умерли.
Но мне и Демьяну Ефимовичу всё же пока везло. Мы продолжали воевать! А вот во второй половине августа 1916 года нам не свезло. В тот день… число и место точно уже не припомню, но кажется, где-то в районе между Львовом и Тернополем я и Демьян последний раз поднялись вместе в атаку. Только мы прошли несколько шагов, как вдруг слева от нас, откуда-то из кустов начали палить пушки и застрочил вражеский пулемёт. Мы даже
не успели ничего понять. Смотрю налево, а Ефимыч уже лежит на земле… с двумя пулями в груди, причём одна шальная «гадина» попала прямо в сердце. Я расстегнул гимнастёрку Демьяна и увидал вот эту фотокарточку,
а потом в то же мгновение прозвучал взрыв. Меня отбросило в сторону. Дальше я ничего не видел…
Открыл глаза уже в госпитале, куда попал
с ранением в ногу и спину. Оказалось, что меня с того поля боя прямо с этой карточкой в руке вытащили санитары.
А Демьян Ефимович, видимо, так и остался лежать там.
По разговорам, после того боя выжили только я и ещё пять сослуживцев. По возвращении в полк о судьбе Демьяна никто ничего рассказать не мог. Вот так я потерял
не просто земляка, а очень надёжного друга, о котором
мне потом напоминала только вот эта фотография. С этой карточкой я прошёл ещё немало фронтовых вёрст и, слава Богу, наконец-то возвращаюсь в родные края. Пусть теперь это фото будет с вами. Ну, а мне пора идти дальше, а не то стемнеет уж скоро. Надо бы пораньше добраться
до Тортыма, там же меня, наверное, тоже заждались.
Вы уж простите меня».
Затем фронтовик виновато встал и ещё раз поблагодарил за вкусные шаньги Анастасию Алексеевну. Он попросил не провожать его и, попрощавшись, вышел
из избы. По последним словам, было понятно, что говорил бывший солдат с большим усилием, стараясь быть спокойным, однако чувствовалось, что он едва сдерживался от слёз. Больше, к сожалению, я никогда не видел того уважаемого человека. Мои тортымские друзья позже сказали, что упомянутый фронтовик после возвращения
в родное село вскоре умер.
Так стало ясно, что Демьян Ефимович никогда
не вернётся в деревню Сюрзи… Будучи детьми, мы часто смотрели на памятную фотокарточку, где наш отец
в опоясанной ремнём шинели был запечатлён с тремя другими такими же бравыми крепко сложенными бойцами. Фотография была сделана в глубоком тылу, перед самой отправкой на фронт, в ателье Николая Ивановича Сапожникова, которое располагалось в доме по адресу: город Вятка, улица Царёвская… И сколько же ещё подобных картонных черно-белых карточек появилось
в том фотоателье в годы Первой мировой войны?    

Глава V
Прощание с дедом

После печальных новостей о гибели отца мы как-то все разом повзрослели. Афоня и Маша стали активнее помогать маме по хозяйству, да и я тоже тянулся вслед
за ними. Но больше всех изменилась Анастасия Алексеевна. Да, да, моя любимая мама... Она всё чаще сторонилась окружающих, почти никогда не улыбалась, от этого её лицо казалось очень серьёзным и беспричинно строгим. Чтобы меньше думать о потере мужа, Анастасия Алексеевна старалась полностью уходить в работу, а остававшееся свободное время проводила исключительно с сыновьями
и дочерями. Именно в дело воспитания детей и становления их на ноги наша мама направила всю свою жизненную энергию и искреннюю любовь. Мы, Афоня, Маша, Нина
и я, это чувствовали и стремились отвечать ей взаимностью.
А дед, Ефим Иосифович, оставшись совершенно один в своём старом доме, после трагической новости
о гибели сына Демьяна решился переехать к нам в дом.
Он выполнял тяжёлую мужскую работу, поддерживал
в рабочем состоянии весь нехитрый крестьянский инвентарь, ловко мастерил лапти и, конечно же, не забывал баловать своих внуков. Поддержка ощущалась и со стороны остальных родственников, живших по соседству.
В общем, как было принято в нашей большой дружной семье, никто никого не бросал в беде и в силу своих возможностей всегда помогал другому. Благодаря взаимовыручке, Семён Ефимович в увязке со своими братьями, Петром и Тимофеем, в том же 1918 году завершил строительство своего дома на параллельной улице, совсем рядом с центральным перекрёстком. Мы всей компанией дружно помогли его семье переехать в новое жилище и искренне радовались этому событию. Но вскоре
и дядю Семёна застало горе: тяжело заболела его жена.
Не продержавшись и нескольких месяцев, она тихо ушла
из жизни. Так Семён Ефимович овдовел, однако и в этой ситуации он не стал отчаиваться и, собравши волю в кулак, продолжил самостоятельно растить троих детей.
Вот так нам, в то время ещё совсем юным созданиям, пришлось привыкать к суровой правде реальной жизни,
в которой слишком часто стала появляться беспощадная смерть, забиравшая в вечность близких людей. Однако добрая память о них всегда была с нами. И теперь, находясь в потустороннем мире, я совершенно чётко понимаю, насколько важно вам, ныне здравствующим, помнить
об усопших. Прошу вас, никогда не забывайте об ушедших в иной мир предках и добрых друзьях! И это сторицей,
в хорошем смысле, воздастся вам уже в земной жизни. Просто поверьте мне на слово!
Между тем 1918 год никак не заканчивался, принося в наш дом очередные худые вести. На этот раз пришла пора проститься с нашим дорогим дедом Ефимом. Всё началось
с попавшей в руки набожного старика бумажной листовки
с текстом воззвания патриарха Тихона к всероссийской пастве. В послании от 19 января (1 февраля – по новому стилю) 1918 года выражалась озабоченность положением православной Церкви в России, осуждались кровавые беспорядки и обличалась новая власть Советов.
А поскольку дед умел читать и был не равнодушен
по отношению к верующим, то он начал распространять содержание статьи среди тех сюрзинцев, которые не могли читать. В результате кто-то из ревностных жителей деревни тайно донёс в соответствующие инстанции на дедушку.
И вот в первых числах октября по едва затвердевшей осенней колее к нашему дому подъехала телега с двумя особыми представителями власти. Они бесцеремонно вошли в избу, провели обыск, но, судя по их недовольному виду, ничего не нашли. Тем не менее Ефиму Иосифовичу было велено в спешном порядке собрать вещи и пройти
к повозке. Выходя из комнаты, дед в последний раз молча перекрестился перед иконой Николая-чудотворца. Переступив через порог, он на минуту остановился
в тёмных сенях и аккуратно придержал рукой закрывавшуюся входную дверь. Неспешно обернувшись назад, старик с улыбкой заглянул в комнату и ласково позвал к себе забившихся в угол внуков и внучек. Мы все, как по команде, мгновенно рванули в сени. Дедушка крепко обнял и поцеловал каждого из нас, а затем ещё раз улыбнулся и произнёс прощальные слова: «Помогайте друг другу и никогда не сдавайтесь!» И уже почти шёпотом добавил: «Не забывайте о Боге! Только с верой можно преодолеть все грядущие напасти и творить добрые дела!»
Через несколько минут колёса мрачной телеги плаксиво заскрипели, навсегда увозя от нас нашего любимого деда. Ефима Иосифовича провожали многие жители деревни. Кто-то молча шёл рядом, а кто-то неподвижно стоял у ворот своих деревянных домов, провожая старика крестным знамением. Мы тоже долго смотрели вслед исчезающей повозке, и слёзы безудержно текли по нашим детским лицам.
Почти три месяца спустя из Глазова в Сюрзи приехал наш дальний родственник, работавший тогда охранником
в городской тюрьме. Свою службу он начинал ещё
в царской жандармерии, а поскольку большевики тоже нуждались в охране тюремных помещений, то, несмотря
на приход новой власти, без работы дядя не остался. С его слов мы и узнали подробности последних дней жизни Ефима Иосифовича.
В тюрьме города Глазова, куда во второй половине октября был доставлен наш дед, его пытались допросить
на предмет причастности к контрреволюционному заговору и дать соответствующие признательные показания. Однако на все вопросы сотрудников специальной комиссии дедушка упорно молчал и не обронил ни единого слова. Будучи в неотапливаемой сырой камере, Ефим Иосифович отказывался от приёма пищи и, стоя на коленях, неустанно молился. Через несколько дней он настолько ослаб, что уже не мог самостоятельно передвигаться по холодному тюремному коридору и присутствовать на очередных допросах.
На седьмые сутки тюремного ареста окончательно обессиленный старик, продолжая молиться в камере,
в последний раз медленно опустился на колени, чтобы перекреститься и совершить поклон, но совершенно обмякнув, он упёрся левым плечом к стене и тихо сполз
на каменный пол, подняться с которого ему уже было
не суждено. Так, осенью 1918 года семья Игнатьевых потеряла ещё одного светлого человека.
Понимаю, в этой ситуации кто-то скажет, что вот, мол, я очерняю Советскую власть и пытаюсь создать
из деда образ православного новомученика. На самом деле
я хочу сказать: не мне судить о том, кто тогда был прав,
а кто виноват. Важно понять одно – нельзя более допускать здравомыслящим потомкам в натерпевшейся и изрядно измученной России развития подобных событий…
Однако вернёмся опять же в 1918 год, когда всякого рода послереволюционные разногласия и недовольства, бесконечные споры и публичные выступления придали новый импульс раскручивавшемуся кровавому маховику братоубийственной Гражданской войны. Эта трагедия снова несла с собой смерть, раны, болезни, голод, холод
и разруху.
Вот потому, вспоминая о Ефиме Иосифовиче Игнатьеве, я в первую очередь хочу предостеречь наше молодое поколение. Вы, дорогие потомки, энергичные
и стремящиеся в светлое и прекрасное будущее люди,
не повторяйте тех роковых ошибок, которые сто с лишним лет назад привели к развязыванию в нашей стране противоречивых событий, состоящих не только из добрых колец со словами «мир», «свобода», «братство» и так далее, но и из тяжёлых оков с надписями «конфликт», «террор», «война» …
Вот почему прошу вас, пожалуйста, постарайтесь
в своей и без того короткой жизни на Земле реже сталкиваться с мрачным воздействием этих последних слов. Поверьте, не стоит испытывать судьбу, самонадеянно уверовав в то, что спутниками тех звучных терминов являются лишь такие высокие благородные понятия, как героизм, патриотизм, мужество, храбрость, отвага, смелость, честь, доблесть, независимость… На самом деле это выглядит иначе.
Так, миллионам моих ровесников, в том числе и мне, неоднократно довелось видеть своими глазами какие ужасные беды и несчастья кроются в сплетении пяти с виду вполне обычных безобидных букв, но расположенных
в следующем порядке: В О Й Н А. Поэтому берегите этот хрупкий мир, стремясь поддерживать баланс в окружающем пространстве и пытаясь вносить свой посильный вклад
в налаживание гармоничной жизни!
Глава VI
Холодный ветер Гражданской войны

Новый 1919 год в нашем опустевшем доме
мы встречали впятером: мама, Афоня, Маша, Нина и я. После смерти Ефима Иосифовича ушла в небытие добрая традиция собираться вместе. Теперь мы жили исключительно в своей «половинке», избегая перехода
в дальнюю комнату, где раньше жила семья дяди Семёна. Отапливали тоже исключительно своё жилое помещение, так как приходилось крайне бережно относиться к запасам дров, которые забирали то «красные», то «белые». Наша семья, как и другие жители деревни, также испытывали недостаток в продуктах питания, которые регулярно
в принудительном порядке забирали вооружённые люди, принимавшие участие в Гражданской войне. На чьей стороне они воевали – мы тогда не могли понять, поскольку все были одеты и обуты примерно одинаково. Да и линия фронта, проходившая в нескольких десятках верст
от деревни, в течение марта – июня 1919 года постоянно меняла свои границы, поэтому чётко определить в чьей зоне ответственности была деревня, а также кому конкретно отдавалось продовольствие и вещевое имущество, дрова
и сено, не представлялось возможным.
И поскольку поля сражений непосредственно
не коснулись окрестностей Сюрзи, то даже несмотря
на очевидные трудности жители страдали косвенно, потому что не несли людских потерь среди мирного населения.
А вот во многих соседних населённых пунктах, включая Дебёсы, Тольён, Тыловай, Юски, Гыю, Кузьму, Кабалуд, Очаньпи, Шуралуд, Чепцу, гремели ожесточённые бои. Местные жители тех сёл и деревень тоже становились невольными свидетелями событий. Они не только топили бани и пекли хлеб для солдат, но и помогали снаряжать подводы, рыть окопы, подвозить боеприпасы, выносить
с поля боя раненых и убитых. Очень часто случалось так, что погибших бойцов хоронили в общих могилах, независимо от их былой принадлежности к одной
из противоборствующих сторон. Вследствие чего
в короткие сроки резко увеличилось количество солдатских захоронений, в том числе и братских, на территориях кладбищ близлежащих сёл Дебёсы, Тортым и Юски.
Да, страшное было время… Время жестокой братоубийственной войны, столкнувшей в смертельной схватке тех, кто не так давно с оружием в руках плечом
к плечу стоял насмерть во имя существования единой Российской империи. Как же не хотелось осознавать, что
в складывающихся обстоятельствах всё чаще и чаще друг против друга бились бывшие однополчане, которые ещё пару лет назад стояли в одном строю, сидели в одних окопах, ели из одного котла, а главное – делали одно великое дело: защищали свою Родину, сплочённо
и мужественно сражаясь с иноземными врагами на фронтах Германской войны.
Но оказывается в жизни бывает по-разному!
В результате, начавшаяся Гражданская война стремительно стирала из памяти солдат всё, что могло воскресить недавнюю славу российского оружия. Вместе с тем многие из опытных бойцов, ставших волею судьбы «красными» или «белыми», хорошо помнили о сражениях 1914 – 1917 годов, и свидетельством тому оставались их потускневшие, порой надёжно скрытые от лишних глаз награды, честно заслуженные ими, подлинными героями Первой мировой войны…
К середине лета 1919 года стало очевидным, что поредевшим дивизиям Сибирской армии адмирала Колчака не устоять под натиском частей Третьей армии «красных». Таким образом, «белым» оставалось лишь одно – отступать за Урал. Так, постепенно граница фронта уходила всё дальше и дальше на восток, навсегда покидая удмуртские селения, раскинувшиеся вдоль реки Кама и её притоков…
Уже к началу осени обыденный уклад крестьянской жизни вновь вернулся в деревню Сюрзи. И хотя говорить
о мире было ещё рано, однако внутренне мы чувствовали, что вслед за отгремевшими боями обязательно должна прийти, пусть ненадолго, спокойная пора. Всем уже хотелось не разрушать и грабить, а творить добро, любить
и созидать. По правде говоря, ведь именно в этих действиях и кроется вся сущность истинной человеческой души.
В то время во многом помогала учёба в Юскинской школе-интернате. Именно в её стенах я забывал о войне
и мечтал о мире. Мне посчастливилось проучиться в селе Юски с 1919 по 1923 год. Это были поистине чудесные годы, за которые я не только освоил начальную грамоту,
но и обрёл новых друзей, с которыми мы дружно прожили четыре года в стенах интерната. А ещё на всю жизнь мне запомнились добрые слова и напутствия моих уважаемых учителей, практиковавших ещё с дореволюционных времён. Жаль, что многим из моих дорогих педагогов в силу разных причин не было суждено продолжить работу в стенах этой замечательной сельской школы...   
Как бы то ни было, но даже по прошествии десятилетий будучи стариком я всегда с теплотой вспоминал родную Юскинскую школу, и особенно в День знаний. В этот день, 1 сентября, почти каждый год
я мысленно возвращался в свой любимый светлый класс
и читал первое выученное наизусть стихотворение Льва Николаевича Модзалевского:
Приглашение в школу
Дети! В школу собирайтесь,
Петушок пропел давно!
Попроворней одевайтесь –
Смотрит солнышко в окно!
Человек, и зверь, и пташка –
Все берутся за дела;
С ношей тащится букашка,
За медком летит пчела.
Ясно поле, весел луг,
Лес проснулся и шумит,
Дятел носом тук да тук!
Звонко иволга кричит.
Рыбаки уж тянут сети,
На лугу коса звенит...
Помолясь, за книгу, дети!
Бог лениться не велит!
И в моей памяти всякий раз рисуется один и тот же сюжет, который выглядит примерно так: в большое школьное окно пробивается задорное осеннее солнышко
и по-доброму балует детей последними тёплыми лучами. Где-то у извилистой дороги в который раз желтеют шумные листья. На ухоженных полях видны фигуры местных крестьян. Радуясь отсутствию проливных дождей, они спешат собрать очередной щедрый урожай. А в уютном двухэтажном здании села Юски мои любимые учителя ведут увлекательные школьные занятия…
К сожалению, в то смутное время в нашей Лыпской волости моё учебное заведение в Юсках было чуть
ли не единственным, а о действующих гимназиях уже
и речи не шло. Что касается средних школ, то они ещё
не появились. Оно и понятно: на окраинах молодой страны Советов продолжалась Гражданская война, кругом царил голод, свирепствовали болезни и буйствовала разруха… Одним словом, моя интересная учёба вскоре прекратилась. В 1923 году после успешного завершения четырёхлетнего обучения я навсегда покинул порог Юскинской школы
и вернулся в Сюрзи, чтобы вновь ещё с большей отдачей помогать маме по хозяйству и вместе с тем открыть новую страницу моей подростковой жизни.

Глава VII
Юношеская пора

За годы учёбы я заметно подтянулся в прямом
и переносном смысле. Об этом постоянно говорили Маша
и Афоня. Впрочем, и многие ровесники называли меня теперь по-взрослому – «Митрей», а не «Митя», как в былые времена. Конечно, сейчас на эти мелочи уже не обращаешь особого внимания, но сами понимаете, какими важными
для каждого из парней были те незабываемые моменты детства, когда хотелось выглядеть чуточку взрослее, мужественнее, смелее, самостоятельнее и сильнее.
Но, пожалуй, по-настоящему я задумался о том, что Маша, Афоня, да и я – уже не дети – в один из майских вечеров 1924 года, сидя на скамье у ворот дома. В тот день
я и мой старший брат Афоня как обычно наслаждались тёплым чистым воздухом, заряжавшим всё живое в округе, и наблюдали за шумными полётами майских жуков, круживших близ молодых тонких берёзок. Казалось,
что подобное беззаботное времяпровождение будет продолжаться неизменно долго. Однако Афоня, словно читая мои мысли, вдруг наперекор всему произнёс: «Слушай, Митрей! А ведь мне, считай, уже двадцатый год стукнул. Наверное, пора всерьёз задуматься и о будущем. Честно тебе скажу, я не хочу жить в деревне. Вот думаю выучиться на учителя, как наш дядя Тимофей, и уехать
в город. Что на это скажешь?»
Я не мог возразить своему единственному любимому брату, хотя в душе считал, что он не прав. Ведь если Афанасий покинет наш дом, то по сути дела, значительная часть мужской работы ляжет на плечи нашей мамы,
ну отчасти и на меня с Машей. Тем не менее, зная твёрдый характер Афони, который, несмотря на любые аргументы, всё равно не отступился бы от своей идеи, решил поддержать намерения брата. Через неделю все домочадцы уже знали о планах Афанасия и постепенно стали свыкаться с мыслью о том, что после сенокоса Афоня покинет родную деревню. Очень грустно было думать об очередном расставании, но что-либо изменить я был не в силах.
Во второй половине августа 1924 года я и мой двоюродный брат Иван проводили дорогого Афоню
до железнодорожной станции Кез, откуда, собственно говоря, и начался его новый этап жизненного пути. Брат действительно добился своей заветной цели и спустя многие годы стал учителем в посёлке Кромы Орловской области, где женился и прожил с семьёй до глубокой старости. И хотя после того памятного расставания
на скромном перроне Кезского вокзала нам в будущем уже не довелось часто встречаться, я всегда чувствовал, что Афанасий всегда где-то рядом со мной. В своих первых письмах брату я с радостью вставлял тёплые строчки
с воспоминаниями о нашем озорном детстве в Сюрзи
и передавал приветы от всех близких людей. Кто знает, может быть, именно мои искренние письма, а также тоска Афони по родному краю заставляли моего старшего брата на протяжении почти десяти лет, хотя бы на один из летних месяцев, с огромной радостью возвращаться в дорогую сердцу деревню, где его так любили и тоже очень скучали без него.
Вскоре вслед за Афоней наш отчий дом покинула
и моя сестра Маша, вышедшая замуж за доброго парня
из нашей деревни. И как в прежние времена, все родственники также дружно помогли молодожёнам
в строительстве собственного дома. И вот, в один из летних вечеров мы весело отметили очередное новоселье в нашей уютной деревушке. Но несмотря на все преимущества деревенской жизни, моя старшая сестра тоже со временем стала задумываться о переезде, правда не совсем далеко,
а всего лишь в посёлок Кез, официально ставший 15 июля 1929 года центром Кезского района взамен существовавшей до 1925 года Лыпской волости с центром в селе Юски. Конечно, проживание в Кезу имело и свои положительные стороны, однако меня в этом при жизни убедить никому так и не удалось.
И это вполне понятно. Ведь все люди очень индивидуальны и каждому свойственно иметь своё сугубо личное мнение, которое крайне редко до мелочей совпадает с точкой зрения окружающих. Впрочем, не буду уходить
в далёкие философские размышления, ведь мне куда ближе другая тема – деревенская жизнь. Надо отметить, что несмотря на присутствие трудностей, обстановка в конце двадцатых годов, пусть медленно, но всё же постепенно улучшалась. Вот и я в течение пяти лет при помощи моего двоюродного брата Ивана вполне успешно освоил обязанности по ведению крестьянского хозяйства.
Во многом мне помогала и подросшая младшая сестра Нина. Я чётко сознавал, что основную ношу труда по-прежнему приходилось нести моей маме, Анастасии Алексеевне. Дополнительной нагрузкой был регулярно взымаемый продналог, но и к нему мы тоже привыкли, хотя иной раз его размер был весьма болезненным.
Выручало нас и моё увлечение охотой в летний
и осенний сезоны. По правде говоря, всё выглядело достаточно просто, поскольку у меня и охотничьего ружья-то не было. В многодневные походы в лес я брал лишь капканы, многие из которых мастерил сам, также при мне всегда имелись нож, топор и моток верёвки. Тем не менее, даже этого арсенала было вполне достаточно для того, чтобы охотиться на зайцев, белок и разную дичь. Ещё
я с удовольствием собирал грибы и ягоды, целебные травы и мох. Во время этих плодотворных прогулок удавалось
не только воспользоваться дарами природы, но и попросту насладиться красотой нашего лесного края. Вы только представьте, насколько приятно ступать по мягкому хвойному пледу и пушистому моховому ковру, а затем, пробравшись в самую глубь уютного соснового бора, внезапно оказаться на малиновой делянке или остановиться у звонко журчащего лесного ручья. Да не просто так, взять да остановиться, а тихонько прилечь у изголовья холодного родника и, погрузившись лицом в кристально чистую воду, утолить жажду. Да, удивительно душевное было время!
Конечно же, не всё представлялось таким безоблачным и прекрасным, но к чему вспоминать
о грустном… Оставим печальные истории на более поздний срок. А сейчас хочу рассказать ещё о том, как в перерывах между ежедневными делами и сезонными работами мы, молодые парни, с азартом играли в домино, карты и бабки. Кстати, именно во время одной из таких дворовых игр
в карты я, заигравшись, даже и не заметил, как ко мне
со спины тихонько подошла мама и после увиденного коротко, но очень убедительно сказала: «Митя, пора тебя женить!»
Произнесённые тогда Анастасией Алексеевной слова оказались отнюдь не пустыми. Совсем скоро, а именно
во второй половине апреля 1930 года, в празднование Пасхи, наша семья гостила в деревне Новые Сири, родом
из которой была моя мама. В самый праздник Светлого Воскресения Христова, 20 апреля, она встретилась со своей давней подругой Александрой Ивановной, приехавшей
из села Дебёсы с тем, чтобы навестить родственников.
Этих двух женщин связывала давняя крепкая дружба. Дело в том, что много-много лет назад уроженка деревни Новые Сири по имени Александра, а точнее сказать юная одиннадцатилетняя Саша после внезапной смерти родителей осталась абсолютно полной сиротой. При этом
из ближайших родственников у неё никого не было, кроме трёх младших братьев и сестрёнки. Несмотря на сложность ситуации, Саша не сдавалась и самостоятельно содержала домашнее хозяйство, пытаясь заменить домочадцам погибших родителей. Жители деревни искренне жалели детей и помогали им выживать в нелёгких условиях. Неоднократно к Александре подходили знакомые люди
с предложением взять кого-нибудь из ребят на воспитание, но юная Саша наотрез отказывалась. Она чувствовала особую ответственность за судьбу братьев и сестры, именно поэтому не могла так просто расстаться с любым из них.
Однако с каждым годом жить становилось сложнее: всё чаще в доме стало не хватать продуктов питания. Хозяйство резко приходило в упадок. Положение становилось бедственным! В те тяжёлые дни вынужденно повзрослевшей Александре помогала её подруга Анастасия, которая не могла оставаться равнодушной по отношению
к чужому горю. Именно Анастасия трепетно ухаживала
за заболевшей Александрой и с усердием присматривала
за полуголодными детьми. Не зря же говорят: друг познаётся в беде!
Но и жители деревни, чувствуя, что ситуация в семье Александры близится к критической точке, решили проявить заботу о сиротах. Старожилы деревни рассказали о бедствующих детях старосте села Дебёсы. Не прошло
и недели как в Новые Сири к воротам покосившегося дома Александры приехали две повозки, в одной из которых был молодой человек, можно сказать юноша, Дмитрий Шкляев. Во второй повозке сидел дед Кондрат, тот самый староста села Дебёсы. Мужчины фактически на руках вынесли
из избы ослабевшую Сашу и забрали остальных детей.
В тот же день сироты оказались в окружении доброй семьи Шкляевых, проживавших в селе Дебёсы. Здесь осиротевшие ребята нашли не только приют, а обрели новую семью.
За неделю Александра окрепла и уже с удовольствием самостоятельно помогала своим дорогим спасителям справляться по хозяйству. Ещё через пару месяцев шестнадцатилетняя Саша вышла замуж за своего ровесника, того самого Дмитрия Шкляева. Сложно судить о том, любили ли они тогда друг друга, но женитьба была единственным выходом для узаконивания факта совместного проживания сиротских детей в семье Шкляевых…
Спустя пять лет после замужества Александры
и её подруга детства Анастасия тоже покинула родную деревню Новые Сири. Анастасию Алексеевну выдали замуж за уроженца Сюрзи… Демьяна Ефимовича Игнатьева,
то есть моего будущего отца. В отличие от Александры приданое Анастасии, моей мамы, выглядело относительно богато: два чеканных деревянных сундука с одеждой, тканями и полотенцами, резная прялка и свадебная икона
с изображением Богородицы «Троеручицы».
Так по-разному сложились судьбы двух близких подруг. И вот 20 апреля 1930 года они вновь встретились
с тем, чтобы вспомнить о том, как они много лет назад покинули родную деревню, как обе стали счастливыми матерями, которым вскоре было суждено остаться вдовами из-за гибели своих мужей на фронтах Первой мировой войны. Но не только о грустных моментах беседовали Анастасия и Александра. Конечно же, как все матери, они говорили о своих детях. В конце концов, всё свелось
к тому, что женщины обсудили возможность… породниться. В общем, после долгого душевного разговора давние подруги решили поженить своих детей, а если быть точнее, то женить меня на Ольге, старшей дочери Александры Ивановны. О своей задумке моя мама сообщила мне тем же вечером, сразу по возвращении
из Новых Сирей в Сюрзи. Честно говоря, поначалу
я не очень-то был рад такой новости, однако ослушаться
не посмел и по наказу матери приступил к поиску сватов.


Часть вторая

Глава VIII
Сватовство и женитьба

К знакомству с невестой первоначально я подошёл очень формально, поскольку не верил в эту, как мне казалось, бесперспективную затею. Тем не менее
за несколько дней до смотрин я собрал повозку, достал отцовскую праздничную рубашку и брюки, начистил сапоги и уложил подготовленные мамой женские подарки
в небольшой сундучок. В качестве помощников взял двух уже женатых к тому времени двоюродных братьев.
И вот таким мужским экипажем ранним июньским утром 1930 года по-молодецки настроенные мы поехали
в село Дебёсы. Почти всю дорогу я размышлял о том, что рождающееся на моих глазах событие происходит в каком-то странном сне и не имеет ничего общего с реальностью. Но как только наша скромная телега въехала в Дебёсы,
я подумал: «Да нет же, опомнись, Митрей! Это вовсе
не сон! Очнись, ты действительно приехал свататься
к невесте!»
Поднимаясь по крутым ступенькам крыльца, меня охватила какая-то детская робость. Войдя в избу, я немного стушевался и стеснительно представился хозяйке дома Александре Ивановне. Однако она с пониманием отнеслась к моему незавидному положению и постаралась добрыми словами сгладить обстановку. Вскоре мы дружно обедали
за празднично оформленным столом, а чуть позже
я впервые увидел… Ольгу. Ну что сказать Вам о моих первых впечатлениях. Мне она сразу понравилась! Стройная, светловолосая, симпатичная и очень скромная.
Я почувствовал, как быстро заколотилось сердце! Вот, думаю, повезло же мне с невестой. Да не тут-то было!
После нашей словесной заготовки с предложением выйти за меня замуж мы получили… решительный отказ! Подарки тоже не помогли, скорее они даже подействовали, наоборот. В итоге, Оля, с виду послушная девушка,
в категоричной форме открыто отказалась продолжать едва начатый разговор. Её финальными весьма убедительно произнесёнными словами были: «Я не готова выходить замуж за незнакомого человека и, вообще, рано мне ещё!»
Так, по сути, с пустыми руками мы все трое вернулись в Сюрзи. Парни подбадривали и говорили, что
в первый раз жених почти всегда получает отказ. Однако меня больше беспокоило другое: после состоявшейся поездки мне стало как-то волнительно и в то же время приятно на душе. Я не мог понять, каким образом во мне одновременно начинали проявляться ранее не тревожащие сердце новые чувства и переживания. И вдруг меня осенило: да я ж впервые в жизни влюбился! Теперь
не проходило и дня, чтобы в голову не приходили мысли
об Ольге. Надо признать, она мне очень приглянулась!
Но как же добиться её расположения, ведь Оля и думать
не желала о замужестве?
В долгих раздумьях о женитьбе и приятных ожиданиях новой поездки в Дебёсы прошёл целый месяц. После окончания основных работ по заготовке сена
я получил очередное благословение мамы и в последних числах июля вместе с приехавшим в отпуск Афоней
и двоюродным братом Иваном снова отправился свататься
к Ольге. На этот раз покорять сердце избранницы мы решили путём вручения Александре Ивановне и Ольге деревянных и берестяных изделий, сделанных своими руками. Увы, наши старания и мои слова о серьёзности личных намерений вновь не возымели успеха. Оля опять дала твёрдый отказ, сославшись на абсолютное нежелание выходить замуж… в ближайшие годы! Расстроился тогда
я не на шутку и подумал, что более не стоит испытывать судьбу…
А вернувшись домой, хотя и огорчился, но вместе
с тем совершенно чётко ощутил, что моя любовь к этой девушке не угасла, напротив, она стала ещё горячей и ярче, превратившись в большой пылающий костёр, освещающий всё в округе. Дополнительно меня подзадорил Афанасий, который откровенно сказал, что ему тоже очень понравилась Ольга, и в случае моего отказа он сам готов пойти свататься. После слов брата я окончательно решил, что в третий раз своего шанса не упущу. В конце концов,
за настоящую любовь надо же бороться!
Затушить огонь моих горячих чувств не дала и моя мудрая мама. Под благовидным предлогом она буквально выпроводила меня на долгую охоту. Должен отметить, что моё многодневное пребывание в родном лесу на самом деле явно пошло на пользу. Во-первых, вдоволь набродившись по знакомым тропинкам, я зарядился положительной энергией, которой по-дружески щедро делились мохнатые деревья, густые травы и звонкие птицы. Во-вторых, охота оказалась весьма удачной, и это обстоятельство позволило мне вскоре получить за сданные в заготовительную контору меховые шкурки хорошее денежное вознаграждение.
На радостях купил маме богато украшенный женский платок, а Нине вкусные сладости. При этом мама настояла на том, чтобы я приобрёл новый костюм и кожаные туфли.
В итоге, собираясь в начале сентября 1930 года
в третью поездку в Дебёсы, я подготовился с особой тщательностью. Действительно, по тем временам, на мне был весьма богатый наряд. Одни кожаные чёрные туфли чего стоили! Да и повозке мы придали не просто праздничный вид, а оформили по всем правилам пышно украшенную тройку лошадей! Подарков тоже набрали приличное множество. Словом, скажу нескромно, я думал, что был обречён на успех сватовства!
В той поездке с Божьей помощью мне и впрямь сопутствовала удача. Ранним утром, помолившись перед образами, я и мои верные друзья двинулись по туманной дороге на двух нагруженных повозках в село Дебёсы.
Как ни странно, но на этот раз всё прошло настолько гладко, что я даже поначалу подумал, что меня просто разыгрывают. Но нет! Ольга действительно согласилась выйти замуж, а Александра Ивановна и её дочери (Галя
и Фая) дружно помогли собрать Оле приданое, которое
я с её братьями (Петей и Ваней) ловко уложил в телеги.
Да, именно вот так, совершенно спокойно получив благословление Александры Ивановны, в обратный путь
мы уезжали с Олей вместе, как муж и жена. Я буквально
не мог поверить в реальность происходящего и пытался
не выставлять открыто напоказ своих чувств. Однако мои светящиеся глаза уже не скрывали моего восторга,
чего нельзя было сказать об Ольге. Моя невеста была явно не очень довольна развитием ситуации, но безропотно подчинившись строгому материнскому наказу, молча сложила личные вещи, окончательно смирившись со своей участью. Как же мне хотелось тогда просто шепнуть Оле, что я её по-настоящему люблю и никогда не дам в обиду
и не подведу!
И вот настали те незабываемые минуты! Быстрая тройка лошадей под звуки весёлой гармони и радостные взгляды жителей Сюрзи шумно ворвалась на центральную улицу деревни. Тут же заликовали внезапно появившиеся
из соседних дворов босоногие дети. Ребятишки наперегонки бежали по устланной жёлтыми листьями дороге совсем рядом со свадебной телегой аж до самых ворот моего родного дома. Въезжая в уютный чистый двор, мне показалось, что вокруг всё тоже озарено каким-то сказочно ярким светом любви и добра. Даже дом, мой молчаливый спокойный ровесник, вот-вот должен был встряхнуться
и возрадоваться за появление в его стенах новой молодой семьи. А какими счастливыми были глаза моей дорогой мамы! Анастасия Алексеевна как будто интуитивно ощущала, что Оля станет не просто хорошей верной женой для сына, но и замечательной снохой, которая во многом превзойдёт даже её родных дочерей Марию и Нину.
Признаюсь честно, если бы Вы знали, какое же это было блаженство твёрдо осознавать, что с того памятного вечера и до конца своих дней я буду жить с любимой девушкой под одной крышей нашего родного дома!
Я чувствовал, как моя душа пела и почему-то думалось
о том, что для полного счастья не хватает лишь звона церковных колоколов… К сожалению, в земной жизни, отведённой мне и Оле, нам так и не посчастливилось побывать в праздничных нарядах в кирпичных стенах Тортымской церкви, чтобы навечно закрепить супружеские узы таинством венчания. Время наступало такое... безбожное, и потому Богородицкий храм села Тортым,
а чуть позже и деревянная часовня деревни Сюрзи медленно угасали и чахли, невольно становясь наравне с истинно верующими священниками и прихожанами неугодными Советской власти объектами.
Но тогда мне, как и всем молодым людям, казалось, что всё самое светлое ещё впереди! И в супружеском союзе с такой прекрасной девушкой по имени Оля мы обязательно преодолеем грядущие трудности и непременно многого добьёмся!




Глава IХ
Первые радости и печали отцовства

Новый 1931 год встречали вчетвером: мама, Нина, Оля и я. Как обычно, все ждали подарков, мечтали
об исполнении своих заветных желаний и возлагали большие надежды на предстоящий период. Вот и моя молодая семья, ожидавшая появления на свет младенца, незадолго до этого события получила первый подарок. Так, сразу после новогодних праздников моя мама предложила нам переехать в пустовавшую «первую половинку» дома, которую в своё время покинула семья дяди Семёна. Я и Оля с удовольствием перебрались в просторную, практически новую, жилую часть дома. А Нина с мамой остались
в «третьей половинке». Таким образом, мы стали жить раздельно, но под одной крышей. Как мне кажется, такое решение было правильным. Взрослым детям, особенно после образования семьи, действительно комфортнее жить отдельно от родителей, однако желательно не слишком далеко, чтобы всегда сохранялась возможность помочь друг другу в трудную минуту.
Обрадовавшись появлению своего собственного очага, Ольга на правах молодой хозяйки нового жилого помещения сметливо развернула деятельность по созданию домашнего уюта. И вот, с её лёгкой руки наше жилище преобразилось настолько, что выходить из него совсем
не хотелось: белоснежные накрахмаленные шторы украшали окна и образа, чистые бревенчатые стены пахли древесной свежестью, а глиняная печь с удовольствием выполняла все прихоти хозяюшки и щедро делилась своим теплом с новыми жильцами.
С приходом в наш дом Оли и моя жизнь тоже стала ярче и краше, да и обычные будни приобрели какую-то особо подчёркнутую значимость. Жаль только то, что после женитьбы время, с моей точки зрения, приобрело ускоренный темп движения. Так, внезапно быстро подошло знаменательнейшее для моей молодой семьи событие:
в июне 1931 года у нас родился мальчик. Белокурого малыша назвали Женей. Оля и я были счастливы такому подарку и думали, что судьба и в дальнейшем будет к нам также благосклонна.
Несмотря на рождение первенца, во мне
по-прежнему сохранялся мальчишеский запал, может быть даже, детский задор. И как-то не верилось, что я уже
по-настоящему взрослый мужчина, а точнее, любящий муж и отец. Возможно именно моё личное недопонимание
в то время истинного значения отцовства привело к тому, что через семь месяцев после рождения наш Женя тяжело заболел дизентерией. Увы, оказать своевременную квалифицированную медицинскую помощь мы не смогли,
и наш семимесячный малыш скоропостижно умер в январе 1932 года… Всякий раз, вспоминая об этом печальном событии, я винил себя за то, что где-то лично не доглядел
и не спас родного ребёнка. 
На Тортымском кладбище я хоронил маленького сынишку лишь в присутствии мамы и сестры Нины. В тот день стоял лютый мороз, и мы решили не брать с собой Ольгу, которая к тому времени была на первых месяцах второй беременности. Склонившись над свежей крохотной могилой, внутренний голос подвёл к мысли о том, что
в этот самый миг доброе «митреево» детство окончательно и бесповоротно закончилось! И теперь моя главная задача – избежать повторения новой трагедии, оберегая от страшных болезней и бед наших будущих детей.
Естественно, что моя личная горечь утраты
не остановила спешащих в социализм рабочих и крестьян.
И мы, будучи представителями крестьянства, вынуждены были подстраиваться под новые реалии Советской власти. Уже в январе 1932 года деревню Сюрзи поглотила так называемая коллективизация. Малоэффективную агитацию по добровольному вступлению в колхоз «Свобода» быстро заменила процедура принудительной обязательной записи всех трудоспособных жителей в ряды колхозников. Мероприятия сопровождались изъятием части личного имущества, земельных участков и домашнего скота
из крепких хозяйств сюрзинцев. Не секрет, что новые порядки породили среди местного населения волну негодования, сопровождавшееся нежеланием трудиться
на общее благо.
Кроме того, ситуация в деревне усугубилась после того, как на должность председателя колхоза по указанию «сверху» назначили одного бездарного сюрзинского «товарища». Видимо, при принятии кадрового решения ключевую роль сыграл фактор принадлежности кандидата
к числу самых бедных жителей деревни. К сожалению, вышестоящее партийное руководство не разобралось
в истинных причинах его бедноты. А на самом деле объяснялось всё очень просто. Этот «товарищ» являлся первым лентяем деревни и одним из главных любителей «выпить что-нибудь покрепче». Собственно говоря, именно потому он и не имел за душой ни кола, ни двора, ни семьи. Однако получив властные полномочия в свои руки, «новоиспечённый председатель» яростно взялся за дело создания колхоза.
В результате с каждого двора в новое коллективное хозяйство, порой без учёта реально складывающейся обстановки в семье, забирали лошадей, коров, овец, гусей, уток, а также запасы сена и зерна. Также в пользу колхоза
у сюрзинцев изымались лучшие угодья возделываемых
и сенокосных полей, отдельные хозяйственные постройки и инвентарь. Одним словом, всех планомерно уравнивали
в имущественном отношении, но ещё раз повторюсь,
не принимая при этом во внимание прежние заслуги крестьян и количественный состав семьи. Сами посудите, кому ж такое понравится...
Тем не менее, пожалуй не ошибусь, если скажу, что удмурты – народ терпеливый и трудолюбивый, а потому, смирившись со складывающимся положением, сюрзинцы постепенно привыкали к коллективному труду, получая взамен лишь отметки в ежедневном журнале учёта в виде так называемых «трудодней», за которые регулярно выдавалось скромное вознаграждение, как правило, в виде натурального продукта. И вот тут-то возник очередной вопрос: а как же определить меру оплаты за «трудодень»? Ведь все же люди трудились по-разному, но, увы, всё это было не в счёт. В итоге результаты труда делились среди колхозников п о р о в н у. Следствием такой уравнительной оценки стало появление, скажем так, «тружеников
с элементами колхозной хитрости». В их число входили
те, кто специально поверхностно относился к выполнению своих обязанностей. Находились и те, кто стремился получить какую-нибудь «производственную травму» для оформления «заслуженных больничных». Как ни странно, но система работала! И таким новоявленным хитрецам шли в личный зачёт те же самые «трудодни», абсолютно
не отличавшиеся от «трудодней», которые зарабатывались тяжким трудом по-настоящему честных и бескорыстных колхозников, коими являлось большинство жителей деревни Сюрзи.
Вот так открывался отнюдь не радужный взрослый этап моего жизненного пути... Признаюсь честно, так хотелось верить, что всё это временно и мне с Олей ещё предстоит реализовать себя не только в качестве скотника,
а Ольге выступать в роли доярки колхоза «Свобода»,
но и добиться чего-то более выдающегося. В своих сокровенных мечтах я надеялся, что далёкое будущее, ожидавшее меня и супругу, станет светлой страницей сплетённой воедино общей судьбы.

Глава Х
Отцовство – службе не помеха

Лето 1932 года в прямом смысле слова было безумно жарким. Из многих деревень доносились недобрые вести
о наступлении засухи. Неприятностей добавили коварные торфяные пожары, появившиеся в окрестностях соседних населённых пунктов. Жители Сюрзи прозорливо опасались неурожая. Тем не менее, следуя заветам своего деда,
я не впадал в отчаяние и продолжал упорно трудиться.
Ранним утром 5 июля за пару часов до выхода
на работу, как обычно, решил покосить траву в огороде. Солнце ещё не успело высоко подняться и раскалить землю, а потому редкие серебристые капли росы, скатываясь
по зелёным стеблям, хоть и не щедро, но всё же смачивали острое лезвие моей косы. Где-то в хлеву изредка мычала корова, словно просила хозяев выпустить её на прогулку
по сочной лужайке. На разный манер по очереди пели звонкие петухи, демонстрируя свои музыкальные способности. Этих пернатых глашатаев активно пытались перекричать громогласные соседские гуси. В общем деревня плавно просыпалась и пока всё шло обычным чередом.
Однако привычный ритм моей жизни в тот день сбился и причиной тому стало рождение второго сына! Роды прошли спокойно. Мальчик выглядел бодро и был очень похож на ушедшего из жизни первенца. Может быть, поэтому я и Ольга решили снова назвать малыша Женей. Так у нас вновь появился замечательный сынишка!
Через десять дней члены управления колхоза поздравили меня со знаменательным событием в семье. Затем кто-то из начальства сообщил, что на днях
в сельсовете будут формироваться списки с данными
о мужчинах призывного возраста. Я даже не успел среагировать на эту новость, как вдруг председатель колхоза коротко сказал: «Так, у Митрея теперь есть законная отсрочка. Не вносите его пока в число призывников. Успеет ещё послужить. Запишите молодого отца на следующий год!» Так, в одно мгновение мне фактически дали возможность потренироваться в роли тяти. С одной стороны я был рад получению данной отсрочки,
но с другой испытывал некоторые переживания по этому поводу. Почти целый год ловил себя на одной мысли
об упущенном шансе попасть осенью 1932 года в ряды Рабоче-Крестьянской Красной армии. Но от судьбы
не уйдёшь и не так-то просто всё изменить!
Моя дорогая Оля достаточно скоро восстановилась после родов и уже через несколько недель принялась
за исполнение колхозных обязанностей на ферме. Нам тогда очень повезло, что рядом с нами жила моя мама и младшая сестра Нина. И пока мы, молодые родители, добросовестно трудились на благо нашей Родины, мама и Нина
с неподдельной заботой и искренним теплом ухаживали
за нашим белокурым младенцем. Ну а вечерами, несмотря на усталость, я и Ольга с огромным удовольствием хлопотали над Женей. Мы старались приложить максимум усилий для того, чтобы создать уютную обстановку для малыша. И, как мне кажется, нам в целом удавалось ограждать сына от разных неприятностей. С Божьей помощью ребёнок рос крепким и здоровым, возможно благодаря этому бродившие вокруг эпидемии на этот раз
не затронули младенца.
Так в добрых житейских заботах пролетел год. За это время горячо любимый всеми домочадцами маленький Женя научился бойко бегать, и все ближайшие родственники с удовольствием нянчились с озорным малышом. Мы же, как и прежде, честно зарабатывали свои «трудодни» в колхозе и казалось, что жизнь вошла
в обычное русло.
Однако в последних числах сентября 1933 года
из Старосиринского сельсовета пришла повестка,
в соответствии с которой мне предписывалось через неделю прибыть в Кезский районный военный комиссариат. Вот так наступил и мой черёд послужить Родине. Честно говоря,
в душе я был очень рад тому, что мне выпала такая возможность, поскольку в моё время срочная служба
в армии являлась безо всякого преувеличения почётной обязанностью.
Во второй половине октября 1933 года в составе группы новобранцев я прибыл в объединенный призывной пункт, расположенный в Ижевске. Этот заводской город
в то время уже являлся официальной столицей Удмуртской автономной области. Полюбоваться городскими достопримечательностями мне тогда не удалось, зато надолго запомнился двор военного комиссариата и вот почему.
Процесс работы призывной комиссии шёл в штатном режиме. По завершении углубленного медосмотра меня,
как и всех остальных призывников, ожидали различные собеседования. Однако тут-то и приключилась со мной
не совсем стандартная ситуация. Едва я успел привести
в порядок свой внешний вид после медицинского обследования, как ко мне прямо в коридоре подошёл высокий офицер в форменной зелёной фуражке и как-то даже по-дружески сказал: «Ну что, чудо-богатырь Дмитрий, сын Демьянов, пойдём побеседуем! Следуй за мной».
Вместо рабочего кабинета мы прошли на крыльцо.
В непринуждённой обстановке я в очередной раз вкратце рассказал автобиографию.
– Что же, Дмитрий, получается, и на коне скакать
ты умеешь и белке в глаз при случае попадёшь, чтоб шкурку не попортить.
– Да нет. Не такой уж я мастер. В седле сижу справно, этого не отрицаю, а вот по части охоты тут вы, точно, преувеличиваете мои навыки. Вся моя охота – это
не ружьё и патроны, а всего лишь нож, топор, да капканы
с верёвкой.
– И это тоже очень хорошо.
После этих слов офицер попросил меня окинуть внимательным взглядом весь двор и постараться запомнить все детали. А затем отправил меня прогуляться до второго этажа и уточнить у дежурного адрес городского почтамта. Вернувшись обратно, я сообщил офицеру реквизиты требуемого отделения связи. Он же, поблагодарив, сдвинул козырёк фуражки на лоб и лукаво задал необычный вопрос: «Как думаешь, изменилась ли обстановка во дворе военкомата за период твоего отсутствия? Может что-то появилось или исчезло?»
Только тогда я окончательно догадался, что именно такими нехитрыми заданиями офицер решил оценить мои способности... Ну, думаю, раз проверяет, значит на что-нибудь да сгожусь для Красной армии! Честно говоря, взглянув на двор, в первое мгновение я не заметил
на его территории ничего подозрительного, но подсказка возникла сама собой. Из-за угла деревянного сарая внезапно выскочил щенок, крепко державший в зубах приметную кость. И меня сразу осенило! Именно такая косточка торчала из тарелки, стоявшей возле конуры старого «лохматого охранника». Естественно, я сразу бросил взгляд в сторону собачьей будки… А посудины-то нет!
– Товарищ командир! Со двора пропала тарелка сторожевого пса. Наверняка она находится за углом вон того дощатого сарая.
– Ты точно уверен? Обоснуй!
– А вот, видите того щенка, который бежит к проёму в заборе. Вероятно, надеется спрятать свою добычу!
– Да, вижу. Ну и что с того? Какая добыча?
– Так у него же в зубах кость из исчезнувшей тарелки. А поскольку щенок мчится из-за угла той самой деревянной постройки, то и догадаться несложно: собачья тарелка укрыта за сараем!
– Ну, неплохо! «Сторожевой пёс» говоришь… Будет и у тебя, парень, совсем скоро и верная собака и добрый конь!
– Не понял. Это как же так? Я же служить хочу,
а не ветеринарам помогать…
– Не переживай, сынок! Будешь нести самую настоящую боевую службу! Думаю, тебе понравится!
Мы вместе поднялись по крутым ступенькам
в отдельный кабинет. Войдя в помещение, офицер бережно снял фуражку и повернувшись ко мне, молча окинул меня добрым взглядом. Затем строго по-командирски спросил: «Вопросы есть?» А какие тут вопросы?! Конечно же, мне очень хотелось спросить о том, куда и в какие войска меня направят служить, но я почему-то решил, что всё равно тот не скажет правду, да ещё подумает обо мне что-нибудь неладное. Вот и спросил, что пришло ближайшее на ум: «Товарищ командир, а почему вы меня «чудо-богатырём» назвали? Я же ничего такого не сделал». 
«Ну а как же иначе? Рост твой под метр девяносто, вес под сотню килограммов. Самый настоящий удмуртский богатырь и есть! А потому желаю тебе, парень, стать достойным защитником нашей любимой Советской Родины!» – бодро ответил офицер и крепко пожал мою руку…
Спустя три дня в моей коротко стриженой голове, которую ещё пару дней назад украшала густая черноволосая шевелюра, уже крутился рой идей относительно того, куда же всё-таки везут нашу группу новобранцев. Лишь через неделю пути стало совершенно очевидным, что наш состав спешил в сторону западной границы СССР. Более мы ничего не знали, а плотные серые клубы паровозного дыма придавали нашему положению ещё большую таинственность.

Глава ХI
Буду служить в пограничных войсках

И вот в первых числах ноября наше долгое томительное путешествие завершилось на перроне железнодорожного вокзала в городе Харькове. Далее группу разделили. Через день я прибыл в Полтаву, затем мой путь продолжился на обычной конной повозке,
а закончился в нескольких километрах от… советско-румынской границы. Вот примерно так я и попал служить
на пограничную заставу.
Помню, как сразу по приезду я впервые увидел подтянутых крепко сложенных бойцов, заступавших
в наряд. Мне показалось, что стоявшие в одну шеренгу пограничники из состава боевого расчёта были похожи
на настоящих богатырей, точнее даже на витязей
из былинных сказов, о которых в детстве мне читал мой брат Афоня. Не слукавлю, если отмечу, что в те годы руководство Объединенного государственного политического управления (ОГПУ) очень скрупулёзно осуществляло отбор кандидатов в ряды тех, кому предстояло выполнять такую важную задачу как охрана государственной границы СССР!
Первые несколько суток пребывания на тихой заставе пролетели в одно мгновение. В конце недели я уже начищал сапоги и разглаживал залежавшуюся на складе новую гимнастёрку и длинную шинель. А утром 15 ноября 1933 года на построении личного состава командир торжественно объявил, что я зачислен стрелком
21 Ямпольского пограничного отряда Главного управления пограничной охраны и войск ОГПУ. Представляете, какой радостной была такая новость! Поначалу не верилось, что меня, простого крестьянского сына родом из Приуралья, приняли в дружную семью отважных пограничников, которым доверялось охранять самый край западных рубежей Советского Союза!
Участок ответственности нашей заставы проходил вдоль реки Днестр. С нашей стороны мы стояли на охране границы Советской Украины. На другом берегу реки были видны невооружённым взглядом земли Бессарабии, входившей тогда на правах автономии в состав Румынии. Среди местного населения, проживавшего в приграничных населённых пунктах, преобладали украинцы и молдаване,
с которыми мы поддерживали очень тесные связи. Часто мы помогали сельским жителям заготавливать сено, а также приглашали их на наши скромные торжества. Ну и они нам отвечали взаимностью, щедро угощали плодами своего крестьянского труда. А что касается коллектива нашей заставы, то все мои сослуживцы без исключения были замечательными представителями разных национальностей, призванных со всех окраин нашей необъятной Родины.
Но самыми близкими для меня в период службы стали два друга, оба родом из Донбасса. К сожалению, не знаю, как сложились их судьбы после окончания нашей срочной службы, однако уверен, что они стали достойными мужиками. 
Первые месяцы пребывания на заставе прошли очень быстро. За это время я успешно освоил новые обязанности, изучил особенности несения службы на закрепленном участке границы, добился хороших результатов в стрельбе из трёхлинейной винтовки. И после сдачи всех зачётов
с февраля 1934 года меня допустили к несению службы
в полном объёме. Согласно боевому расчёту, мой пограничный наряд охранял часть узкой полосы суши
на берегу Днестра. В дозоры очень часто я ходил
в сопровождении четвероногих помощников. Моими надёжными спутниками стали конь и собака, с которыми мы вместе прошли многие километры вдоль тревожной границы.
А обстановка на советско-румынской границе
и в самом деле была отнюдь не спокойной. Тогда я впервые услышал об Организации украинских националистов (ОУН). Члены этого националистического подполья, начиная со второй половины 1934 года, периодически стали предпринимать попытки нелегального пересечения советско-румынской границы. Задержанные нами нарушители из числа представителей ОУН в ходе допросов нередко говорили о своих связях с фашистами Германии
и Италии. Однако в тот период службы мне казалось,
что и немецкие фашисты и украинские националисты
не представляли серьёзную угрозу для безопасности рубежей СССР. К сожалению, это было не так. Пришедшие к власти в Германии фашисты уже тогда приступили
к реализации своих коварных планов по захвату Европы
и проработке различных вариантов вероломного нападения
на Советский Союз. Одновременно с мрачными намерениями немецких националистов крепли и идеи членов ОУН. Стоит отметить, что для многострадальной украинской земли ни те, ни другие не сулили ничего доброго.
Вместе с тем бывали задержания не только нарушителей из числа ОУН, диверсантов, шпионов
и контрабандистов. Случались и весьма курьёзные ситуации. Так, повадился к нам на участок охраны один незваный гость… Поскольку на нашем участке не было контрольной полосы и технических средств, то во многих местах для сигнализации мы ставили обычные проволочные ограждения со звонкими склянками. И вот однажды ночью кто-то задел эту шумную конструкцию. На заставе прозвучала тревожная команда: «Застава в ружьё!» Первая боевая группа, в составе которой был и я, быстро выдвинулась по узкой тропинке к месту происшествия.
Но, увы, мы опоздали… Нарушитель, взломав систему ограждения, скрылся в пограничных водах Днестра. Кем был этот «перебежчик» нам установить в первый раз
не удалось. Через несколько дней история повторилась,
но и во втором случае мы оказались ни с чем. Тогда мы решили перехитрить ловкача и поставили поблизости дополнительный секретный дозор. Вскоре удача нам улыбнулась, и мы в прямом смысле тоже улыбнулись
от вида того злостного преступника! Им оказался молодой бурый медведь, повадившийся по ночам переходить границу с тем, чтобы лакомиться приграничной малиной
и речной рыбой. В тот самый момент, когда косолапый неуклюже задел наши склянки мгновенно сработал «секрет». Через несколько секунд «мишку-нарушителя» окружили пограничники, а тот, почуяв совсем неладное, виртуозно скатился к реке и вплавь бросился на другой берег Днестра. Позже с румынской стороны сообщили, что медведь ещё в течение нескольких суток продолжал свои проказы вдоль пограничных рубежей, не давая покоя нашим коллегам. В конце концов румынские пограничники застрелили бурого нарушителя спокойствия.
Вот так пролетел мой первый год службы на границе. В очередной раз земля покрылась тонким снежным одеялом, но совсем не похожим на мою пушистую уральскую перину. На застывшем Днестре появились прозрачные льдинки, по которым незаметно подобрались морозы, напомнившие о наступающих рождественских праздниках.
Новый 1935 год я встречал в наряде. Наверное, именно поэтому и не ощутил присутствие праздника. Впрочем, и все остальные дни на заставе проходили тоже стандартно, в строгом соответствии с привычным расписанием. Между тем, среди этих будней всё-таки были и торжественные моменты. Так, для меня таковыми были счастливые минуты получения писем от Ольги. Всякий раз в свободное время я старался перечитывать недавние письма с родины и мысленно переносился вместе с теми тёплыми строками к себе, в далёкую родимую деревню. Оля всегда сообщала мне только хорошие новости, поскольку
не хотела беспокоить по проблемным моментам в семье. Однако неприятные вести всё же добрались до меня
в августе 1935 года.

Глава ХII
Отпуск по семейным обстоятельствам

В первых числах августа 1935 года я получил телеграмму, в которой сообщалось о резком ухудшении здоровья моей мамы. Командование пограничного отряда по-отечески подошло к возникшей ситуации и в связи
со сложившимися обстоятельствами приняло решение дать мне десятидневный отпуск без учёта дороги.
Путь домой был бесконечным и мучительным,
к тому же так надолго и так далеко я ещё никогда не уезжал из родной деревушки. Через несколько томительных суток от монотонного неспешного движения по железным рельсам постоянно хотелось спать, и никакие диковинные виды за серым стеклом уже не вызывали ярких чувств. Однако, как только в окне поезда замелькали стройные ряды приуральских елей и берёз, мне показалось, что моё сердце пробудилось ото сна и, вырываясь из груди, начало биться в такт железнодорожным колёсам, словно пытаясь хоть как-то ускорить ход всего локомотива. Всё быстрее
и быстрее сменяли друг друга станции со знакомыми названиями, приближая меня к заветной вокзальной табличке «Кез». И вот, наконец, она, долгожданная остановка.
В начищенных до блеска солдатских сапогах,
в форме пограничника я ловко спрыгнул со ступенек пассажирского состава и жадно вдохнул тёплый августовский воздух. А через пару часов я уже шёл
по улице любимой деревни Сюрзи, приближаясь к своему родному дому. Не успел подойти к ограде, как вдруг
из ворот мне навстречу выбежала Оля. Вот она, радость встречи!
Но вскоре мне пришлось и огорчиться: Ольга сказала, что моя мама заболела туберкулёзом и её состояние ухудшается с каждым днём. Войдя в дом, я увидел маму… Жалко было смотреть на её увядающий взгляд. Как многое она одна, будучи вдовой, сделала для всех нас в те далёкие суровые годы моего детства, чтобы поставить на ноги Афоню, Машу, меня и Нину. Вот пришла и наша пора оказать помощь матери, чтобы облегчить её страдания.
Но, как же быть и что надо срочно делать? Медицинское обслуживание в наших селениях в ту пору практически отсутствовало. Да и что уж говорить об удмуртской деревушке, если по всей стране Советов ещё продолжали свирепствовать вспышки страшных эпидемий, с которыми наше государство пока не могло всерьёз бороться.
И всё-таки мой приезд пришёлся вовремя. За неделю нам удалось найти хорошего врача, который оказал своевременную помощь. Несколько суток мы ни на минуту не покидали маму. На третий день после очередного осмотра доктор успокоил тем, что организм матери достаточно крепкий и продолжает сопротивляться болезни, поэтому говорить о скорой смерти не стоит. Уходя,
он добавил, что при соблюдении жёстких требований Анастасия Алексеевна сможет прожить не более пяти лет… Конечно же, я, Оля, Маша и Нина ничего не сказали об этих печальных подробностях маме, а лишь приободрили
её словами о том, что она уверенно пошла на поправку.
Все мы знаем, что порой даже одно доброе слово может иметь такую целительную силу, которая вдохновит самого безнадёжного больного и вернёт его к жизни!
И правда, уже на следующее утро мама действительно стала выглядеть значительно лучше. И от этого позитивного состояния, в котором пребывала мама, нам всем стало спокойнее, а мне было легче вновь прощаться со своими самыми близкими людьми, неохотно собираясь в обратный путь.
По правде говоря, уезжать не хотелось. Особенно
не хотелось выпускать из рук Женю, которому к тому времени исполнилось уже три года. Такой он был обаятельный светловолосый малыш! Навестил я и дядю Петра с тётей Машей, которые жили по соседству.
За несколько дней пребывания в любимой деревне
я с удовольствием окунулся в привычные с юности крестьянские дела: заполнил до отказа сеновал, починил плуг, подправил крыльцо и забор. Увы, отпуск закончился
в одно мгновение!
Наступило время отъезда. На улице с утра шёл моросящий августовский дождь. Было довольно прохладно и ветрено. Мама в тот день старалась выглядеть бодро. Однако мы чётко понимали, что болезнь не отступила окончательно, вместе с тем оставалась надежда на то, что
с Божьей помощью маме удастся побороть недуг, а если нет… Я попытался отбросить эти мысли, твёрдо веря, что мама дождётся моего возвращения домой по окончании срочной службы. Ольга и Нина проводили меня до Кеза. Только перед убытием я заметил, как преобразился посёлок. На ответственных казенных зданиях районного центра красовались красные деревянные таблички с названиями учреждений на русском и удмуртском языках, которые
с непривычки сложно было выговорить. Но читая их,
я чётко запомнил, что теперь моя малая родина имеет аббревиатуру «УдмАССР», то есть Удмуртская Автономная Советская Социалистическая Республика.
А ещё мне запомнилось видневшееся издали большое двухэтажное деревянное здание на улице Ленина. Это была Кезская средняя школа, глядя на которую думалось о том, что жизнь в наших краях постепенно налаживается. Новая школа должна была впервые открыть двери для своих учащихся на днях, 1 сентября 1935 года.
Я почему-то решил тогда, что может быть именно в этом здании, будут учиться и мои дети. А возможно в ней будет работать учителем начальных классов моя сестра Нина, студентка Дебёсского педагогического училища. О многом тогда мечталось! Ведь это было время моей молодости!

Глава ХIII
Демобилизация

Время – это самый главный жизненный ресурс любого человека, которым каждый из нас, пусть даже подсознательно, но безусловно дорожит, хотя порой
не хочет в этом признаваться даже самому себе. И никому
из жителей Земли не дано повернуть назад или прокрутить вперёд эти удивительные стрелки исторических часов под названием «ВРЕМЯ». А ведь иногда так хочется что-то изменить в своей судьбе! Вот и я, встречая с дружным коллективом нашей заставы новый 1936 год, думал о том, как бы ускорить время службы. Уж больно хотелось поскорее вернуться в Сюрзи. Но всему – своё время!
Моя третья зима, вопреки внутреннему желанию, шла в строгом соответствии с календарным графиком
и ничуть не быстрее. И каждый день службы на советско-румынской границе, как и прежде, приносил свои нежданные сюрпризы. Впрочем, в тот период внимание пограничников заставы было приковано не только к охране закреплённых участков местности, но и к развитию ситуации на тревожных дальневосточных рубежах СССР. Именно в конце зимы 1936 года я впервые услышал
об одном знаменитом пограничнике с заставы «Полтавка» Гродековского погранотряда. Наверное, вы уже догадались, речь идёт о Никите Фёдоровиче Карацупе и его славном четвероногом лохматом помощнике по кличке Индус.
Мы в подробностях неоднократно слушали из уст начальника заставы и его заместителя рассказы о славном пограничнике и его служебной собаке. И чего греха таить, мы все гордились тем, что тоже несём службу по охране государственной границы СССР!
И вот наконец-то наступила моя третья весна
на границе... В последних числах мая в дружеской атмосфере душевно отметили на родной заставе моё двадцатипятилетие, а вместе с ним и День пограничника.
На третьем году пребывания в погранотряде мы так все сроднились, что понимали друг друга с полуслова, и эта взаимовыручка ещё больше скрепляла нашу мужскую дружбу, безусловно помогая таким образом образцовому выполнению служебных обязанностей. Между тем
я чувствовал, а иногда казалось, даже ощущал физически, что с каждым днём приближался долгожданный момент завершения службы и потому всё чаще думалось о доме.  Конечно же, внешне я не показывал, что очень соскучился по семье и родным северным окраинам Удмуртии…
Вместе с тем обстановка вдоль наших западных рубежей становилась более напряженной и требовала усиления контроля. Участились случаи незаконного пересечения участков советско-румынской границы, в том числе и в районе нашего погранотряда. Однако, начиная
с конца июля 1936 года, уже, пожалуй, ничто не могло сравниться по накалу событий с развернувшимися
в Испании боевыми действиями. При каждом обзоре газетных новостей мы внимательно слушали заметки
о разразившейся Гражданской войне в Испании, совершенно не представляя, что на тех фронтах уже сражались и наши советские добровольцы! Тем не менее все те события пока напрямую не угрожали СССР. Поэтому режим охраны западной границы Советского Союза осуществлялся штатно, и приказ о демобилизации состоялся своевременно.
Да, в судьбе любого пограничника рано или поздно наступает памятный момент: день окончания службы
на заставе! Для меня такой знаменательной датой является 12 ноября 1936 года. Именно в этот день официально завершилась моя служба в 21 Ямпольском погранотряде управления пограничной и внутренней охраны Наркомата внутренних дел Украинской ССР. На всю оставшуюся жизнь я сохраню самые тёплые воспоминания о моих сослуживцах, а полученная закалка и приобретённый опыт потом не раз пригодятся мне и близким людям, к которым
я так спешил поздней осенью 1936 года.
Моё долгожданное возвращение в Сюрзи состоялось в последних числах ноября. Какое это было счастье для всей нашей дружной семьи! По приезду каждому из домочадцев я вручил небольшие подарки, которые бережно вёз
в фанерном чемодане, а вскоре их место в упомянутом чемодане заняла шинель и несколько фотографий, где
я навечно остался в строю воинов 21 Ямпольского пограничного отряда.
Вот так завершилась моя трехлетняя военная служба, как мне тогда казалось, навсегда. Но судьба распорядилась иначе. Однако не буду опережать события и постараюсь быть последовательным в изложении своих воспоминаний
о конце тридцатых и начале сороковых годов прошлого столетия. Демобилизовавшись и вернувшись в родные стены, я даже не успел подумать о том, чем же мне заняться дальше, поскольку за меня «подумало» правление колхоза. Так, его председатель, сославшись на отсутствие мест
в Сюрзи, предложил мне поработать в почтовом отделении деревни Кабалуд, искренне пообещав при этом, что при первой же возможности заберёт меня из дальней окраины.
Я согласился, так как альтернативных вариантов трудоустройства всё равно не было. Да и какие могли быть обсуждения и отказы в 1936 году, когда в стране фактически завершалось формирование целой системы проведения массовых репрессий, которые впоследствии
не оставили в стороне многих жителей наших северных районов Удмуртии, включая и моих родственников.
Печальной новостью того года стало известие
об аресте Тимофея Ефимовича Игнатьева, любимого
с самого детства моего дяди, родного брата отца. Поводом для задержания Тимофея Ефимовича послужил донос женщины, которая на почве неразделённой любви решила оклеветать моего дядю. Дело в том, что когда-то она была
в него влюблена, а тот не проявил ответных чувств. Обидевшись, по сути, на вполне ожидаемую реакцию женатого человека, одержимая женщина тем не менее
не смирилась. При первой же появившейся возможности она сообщила в компетентные органы о том, что гражданин Игнатьев Т.Е., 1893 года рождения, будучи учителем географии и истории средней школы города Глазова, преподавал детям во время уроков Закон Божий…
В то время достаточно было и такой абсолютно непроверенной информации для того, чтобы ревностные сотрудники, желавшие угодить вышестоящему начальству, произвели арест Тимофея Ефимовича. 7 октября 1936 года того же года в отношении дяди Тимофея был вынесен обвинительный приговор: пять лет тюремного заключения. К сожалению, узнать что-либо о его дальнейшей судьбе нам так и не удалось.

Глава ХIV
Тревожные годы

Какими были дальнейшие несколько лет моей жизни? Ответить на этот вопрос однозначно не получится,
а давать свою оценку я не в праве. Поэтому остановлюсь лишь на нескольких значимых событиях, касающихся моей семьи.
В 1937 году в нашей семье появилась первая дочь Ира. Девочка родилась крепкой и росла очень смышлёной. Уже в три годика она прекрасно разговаривала
на удмуртском и русском языках, пела песни
и рассказывала стихи. Возможно, в будущем у нее проявились бы способности к музыке или к изучению гуманитарных наук.
А ещё запомнилось одна дата – 1 сентября 1939 года, но не потому, что этот день считается днём начала Второй мировой войны. В нашей семье это был праздничный день: наш сын Женя пошёл в первый класс. Вот была радость для всех нас, в том числе и для моей мамы! Она души не чаяла
в своём подросшем внуке, и это обстоятельство поддерживало её моральный дух. Несмотря на ухудшение здоровья, Анастасия Алексеевна всячески старалась подсобить в ведении домашнего хозяйства и в воспитании детей, что тоже, безусловно, помогало ей не сдавать свои позиции.
В общем, жили мы очень дружно, и потому все тяготы бытия как-то сами по себе уходили на второй план. А 24 февраля 1940 года в нашей семье состоялось ещё одно радостное событие. Мы вновь стали родителями второй дочки, которую решили назвать редким именем Эмилия (Емилия). Однако в семье доченьку ласково звали Лима.
Я и Оля благодарили Бога за то, что нам довелось стать родителями трёх растущих славных детишек. И пусть жили мы весьма скромно, но ведь не материальные блага самые важные в земной жизни, правда? Надеюсь, что многие читатели с этим мнением искренне согласятся.
Духовную поддержку мы получали в домашних молитвах и во время посещения деревенской часовни, стоявшей на высоких деревянных сваях на перекрёстке
у пруда под горкой. Такая конструкция сооружения позволяла избегать затопления в период ежегодного весеннего половодья. К сожалению, часовенку в конце 1930-х годов по настоянию представителей безбожной местной власти было решено окончательно закрыть. Так наступил горький час для сюрзинской святой обители! Прибывшие из посёлка партийные работники бессовестно выбросили из часовни на центральную улицу все иконы… Смотреть на это зрелище без слёз было невозможно!
Я и Ольга украдкой взяли две большие деревянные иконы, лежавшие чуть в стороне от других. То же самое сделали ещё несколько жителей деревни. Для всех остальных икон, не попавших в надёжные руки прихожан, была уготована одна участь – сжигание в костре...
Вернувшись домой, мы развернули суконные мешки, в которых укрыли те самые образа из часовни. На одной
из спасённых икон были изображены равноапостольные Константин и Елена, на второй – святой Власий. Всю оставшуюся жизнь я жил с надеждой, что придёт светлое время и нам удастся вернуть эти дорогие для нас списки
в церковь. Увы, я не успел застать тот долгожданный момент, но сейчас, находясь в ином мире, точно знаю, что обе иконы, в том числе и благодаря моей Оле, теперь украшают храм в посёлке Кез, помогая прихожанам
в совершении их земных молитв!
Чего скрывать, в те годы многое кардинально менялось на наших глазах. Что-то рушилось до основания, что-то строилось монументально, но во всём этом чувствовалось нечто чуждое, отнюдь не традиционное
и не свойственное православной душе. Иногда казалось, что пройдёт ещё один-два дня и этот эксперимент над народом завершится, наступит долгожданное спокойствие, которое когда-то царило в моей родной деревне. Но шли недели, месяцы и годы, а темпы «строительства развитого социализма» только продолжали наращиваться. Для жителей Сюрзи ключевыми местами, олицетворявшими крепкие ячейки социалистического общества, стали колхозная ферма, зерносклад и овощехранилище. Вот
на этих объектах мне и довелось поработать после того, как меня перевели в Сюрзи из Кабалудского почтового отделения. В целом всё складывалось хорошо. Меня назначили кладовщиком, а через некоторое время я стал счетоводом, чуть позже бригадиром, что по тем временам считалось весьма почётным делом.
Домашнее хозяйство тоже постепенно крепло,
в первую очередь благодаря усилиям моей дорогой Ольги, которая успевала усердно и прилежно трудиться как дома, так и на колхозной ферме. Лишь с годами я стал понимать, насколько удивительной женщиной была моя супруга.
Отнюдь не лукавя, её смело можно назвать мудрой, красивой, сильной, терпеливой, местами строгой и при этом очень скромной и доброй женщиной. А какие вкусные перепечи она стряпала!
Таким образом, несмотря на массу тревожных
и мрачных событий, тридцатые годы прошлого столетия моей семейной жизни всё же были счастливыми. Почему? Потому что мы были молоды, любили и были любимыми! Мама, несмотря на тяжёлую болезнь, не показывала своим внешним видом внутренних переживаний и всегда стремилась помочь нам в домашних делах. Особого заряда бодрости и позитивной энергии нам добавляли наши дети
и родственники, а ещё незабываемые приезды из Орловской области брата Афанасия с супругой Екатериной.
Афоня и Катя до 1941 года ежегодно приезжали
к нам в летние месяцы, поскольку, будучи учителями, имели возможность отдохнуть именно в это прекрасное время года. Екатерина была весьма образованной
и приятной женщиной, при этом достаточно внимательной и осторожной в своих разговорах с рядовыми жителями деревни. Она с удовольствием и особым уважением общалась и со всеми нами, однако особенно ей нравилось проводить время с моей ненаглядной женой. И здесь я вновь открыл Олю с новой стороны. Дело в том, что Ольга, в силу тяжёлой ситуации в её семье, окончила всего лишь один класс Дебёсской школы. Но в беседах с ней никто в это откровенно не верил, поскольку Оля разговаривала очень интеллигентно, словно за её плечами средняя школа. Имея какое-то природное чутьё к наукам, Ольга при любой возможности старалась получить полезные знания. Она буквально всё схватывала на лету. Иногда мне казалось, что я первоклассник по сравнению с супругой. Поэтому Олю так любили и уважали буквально все гости, когда-либо посещавшие наш дом. С любым человеком она могла найти общий язык, поделиться своим обаянием и добротой, а ещё пригласить за стол и угостить чем-нибудь вкусненьким.
Между тем, вдали от мирного Приуралья в те самые описываемые мною годы, где-то в Европе уже стремительно укреплялись позиции профашистских режимов, жёстко контролируемых руководством нацистской Германии. Одновременно на дальневосточных рубежах вблизи границ СССР наращивала свою мощь «милитаристская Япония». Одним словом, враждебные тучи сгущались вокруг нашего государства. И даже в маленькой деревне Сюрзи к весне 1941 года воцарилась какая-то особая тревожная атмосфера. Казалось, что всё живое в округе притаилось в ожидании чего-то очень неприятного. Как и много лет назад в воздухе ощущалось присутствие усиливающегося запаха предстоящей страшной мировой войны. Мрачные предчувствия советских граждан не были напрасными… Ранним утром 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война.


Часть третья

Глава XV
На Западный фронт

Первое о чём я подумал, услышав страшную весть
о начале Великой Отечественной войны, была мысль о том, что на западных рубежах СССР доблестные пограничники уже не первые сутки бьются в смертельной схватке
с фашистами. Мне сразу почему-то вспомнился родной
21 Ямпольский пограничный отряд с моей любимой заставой… В какой-то миг я совершенно чётко представил, насколько тяжело приходится нашим бойцам. Достаточно лишь сказать, что штатное вооружение заставы включало всего от 30 до 50 трёхлинейных винтовок, а также от одного до трёх пулемётов, ну и если повезёт, то столько же автоматов. И не более! Вот бы знать какая там сейчас ситуация? Хотя понятное дело, в тот период, находясь
в глубинке России, я ничего не мог узнать достоверно, однако был уверен, что пограничники, как исключительно преданные Родине люди, с самого начала отчаянно сражаются на передовых позициях и своим примером доказывают захватчикам, что завоевать нас невозможно.
Спустя несколько месяцев после начала войны мне посчастливилось встретить под Москвой в составе своего полка одного бывшего пограничника, воевавшего с 22 июня 1941 года. Он полностью подтвердил мои предположения
о том, что бойцы погранзастав не только не бросали рубежей обороны в первые дни войны, а напротив мужественно продолжали биться до тех пор, пока
не получали приказ вышестоящего командования
на отступление. Но к сожалению, в большинстве случаев такой приказ так и не дошёл до отважных пограничников…
На фронт я ушёл 12 июля 1941 года. О том, каким тяжёлым было расставание с близкими мне людьми, даже
и сейчас вспоминать не хочется. Скажу одно: всю горечь разлуки я прочёл тогда в прощальных взглядах моей мамы, жены, сына и двух дочерей… Мы смотрели друг другу
в глаза и те, кто постарше невольно думали: «Может быть, это всё в последний раз?» А мой деревянный дом, мой верный друг, вновь молча проводил меня, но я был твёрдо уверен в том, что он, мой надёжный помощник, не бросит под своими бревенчатыми сводами домочадцев и укроет
их от предстоящих бед и напастей.
12 июля пришлось на субботу, но та суббота мало чем отличалась от обычных будничных дней военного времени, поэтому и в районном военкомате посёлка Кез было очень многолюдно. У калитки толпились разные люди, среди которых были те, кто уже получил повестку,
и те, кто пытался записаться добровольцем. Но в первую очередь отбирали мужчин, имевших опыт срочной службы. В их числе оказался и я. Нашу группу направили в Ижевск, однако дорога в столицу Удмуртской АССР была слишком долгой и заняла у нас на поезде целых десять дней, так как наш железнодорожный состав шёл по маршруту: Кез – Свердловск – Ижевск. Почему так? Не знаю, хотя добраться из Кеза до Ижевска можно было и на лошадях, потратив всего два дня... Многое в те первые месяцы войны было
не совсем понятным и оправданным, но всё же всеобщей паники не было.
В двадцатых числах июля я ступил на знакомый мне двор военного комиссариата в городе Ижевске. Там ничего практически не изменилось с 1933 года, точнее с того самого памятного дня, когда меня отобрали для прохождения срочной службы в рядах пограничных войск. Здесь всё было мне знакомо. То же крыльцо и конура, вот только сторожевой пёс совсем другой… На этой мысли
я вынужден был прервать свои воспоминания, поскольку услышал свою фамилию. Меня срочно позвали в военкомат.
В накуренной комнате здания среди клубов табачного дыма я разглядел человека в офицерской форме. Это был седой мужчина средних лет. Он как-то по-отечески попросил меня присесть и, прокашлявшись, переспросил фамилию. Затем он молча передал телеграфное сообщение, присланное из Кезского военного комиссариата. Содержание было кратким: «Мать т.Игнатьева Д.Д. умерла. Военком. Кез». Я несколько раз прочёл эти строки, а затем перевёл взгляд на офицера. Тот сказал, что ошибки нет,
и он соболезнует, но отпустить на похороны не может, сославшись на военное время. Я всё-таки набрался смелости и попросил дать мне хотя бы пять дней, пообещав вовремя вернуться. На что получил суровый отказ.
Спустившись по крутым ступенькам, я неспешно прошагал потяжелевшими ногами в дальний безлюдный угол двора и присел, а точнее сполз на траву. Медленно наклонившись, даже не заметил, как мои глаза резко повлажнели. Я представил, как мама с трудом дышала
в последние дни, практически не поднимаясь с кровати.
Да, действительно, её состояние здоровья в последние месяцы оценивалось врачами как безнадёжное, однако верилось, что она проживёт чуточку подольше… Оставшись наедине со своей бедой, я вновь и вновь мысленно возвращался в родной дом. Как там сейчас моя Оля и дети? Какое место на кладбище отведут для мамы? Кто поможет с похоронами?
Увы, война беспощадна и диктует свои строгие законы и правила, в соответствии с которыми и родился
в те дни лозунг «Всё для фронта! Всё для победы!» Что мне оставалось делать в этой ситуации? Только не падать духом и идти вперёд! А слово «вперёд» означало одно – рваться
на Западный фронт и бить фашистов до победного конца
с тем, чтобы со спокойной душой поскорее вернуться
в родную деревню Сюрзи, где теперь меня ждали жена, сын и две дочери, да очередной земляной холм с могилой матери на Тортымском кладбище… Так я думал, находясь на сборном пункте в Ижевске, постепенно смиряясь
с уходом из жизни своей любимой мамы. А сколько близких людей ещё предстояло потерять в ходе начавшейся ужасной войны? А может быть и самому мне было суждено навеки пасть на поле боя, вот только где и когда?
В первых числах августа 1941 года после прохождения краткосрочных курсов младших командиров на базе учебного батальона меня вскоре направили
из Ижевска в Москву. Столица основательно готовилась
к обороне, но ощущения того, что коварный враг уже
у ворот ещё не было. Во многих городских районах формировались дивизии народного ополчения, шли мероприятия по восполнению потерь штатных соединений, сражавшихся на Западном фронте, продолжалась эвакуация мирного населения.
Что касается меня, то по прибытии в Москву
я буквально сразу же попал в состав находившейся
на доукомплектовании 1 Московской мотострелковой дивизии, которой в тот период ещё командовал полковник Яков Григорьевич Крейзер. Но через несколько дней
он получил воинское звание «генерал-майор» и вскоре был назначен командующим 3 армией Брянского фронта. Тем
не менее добрая солдатская молва о храбром и заботливом командире дивизии, спасшем многих моих новых сослуживцев, надолго сохранилась среди бойцов, уцелевших в ходе общего летнего отступления 1941 года. Красноармейцы щедро делились полученным боевым опытом с прибывшими из запаса воинами, к числу которых относился и я.
Во вновь сформированной 1 Московской мотострелковой дивизии меня назначили на должность командира отделения пулемётной роты 6 мотострелкового полка. В конце августа соединение уже под командованием полковника Лизюкова Александра Ильича вошло в состав 16 армии Западного фронта и спешно заняло оборону
на ответственном рубеже северо-восточнее города Ярцево. Там мне и довелось принять свой первый настоящий бой…
Поначалу я услышал рёв самолётов, затем свист падающих авиабомб, а вслед за этим добавился грохот танков и шум бронетехники. Немцы уверенно, без тени опасения, шли в сторону нашей полосы обороны. Вот уже отчётливо видны серые силуэты солдат вражеской пехоты... Но стрелять без приказа нельзя! Оставалось одно – ждать команду. Холодный пот выступил на лбу, ладони стали влажными, и я невольно плотнее прижался к земле, ещё раз окинув взглядом свой пулемёт. Всё это длилось какие-то минуты, а мне казалось, что прошло несколько томительных часов. Наконец прозвучал первый залп.
По условному сигналу в сторону наступающих немцев последовала и моя пулемётная очередь. Вмиг пропал испуг. Наши пулемётные расчёты действовали хладнокровно
и решительно. Постепенно стройное движение фашистской колонны окончательно нарушилось. Враг попытался нас атаковать, но вскоре всё захлебнулось. Завязалась беспорядочная перестрелка, вокруг послышались взрывы.
Я видел, как пулемёты моей роты косили фашистов, однако и рядом со мной гибли боевые товарищи…
И всё-таки тогда мы смогли остановить на несколько дней неприятеля, несмотря на усиливавшиеся с каждым разом вражеские атаки! В результате многодневных сражений у Ярцево нашим частям удалось оттеснить фашистов с восточного берега реки Вопь, форсировать
её и закрепиться на небольшом плацдарме. Всё смешалось
в те дни и ночи! Я потерял счёт времени. Порой казалось, что уже прошёл месяц…
В первой декаде сентября мы продолжали ожесточённо удерживать захваченный плацдарм, неся при этом огромные потери в личном составе. Меня в тех боях
не покалечило и появилась небольшая надежда на то, что
с Божьей помощью останусь жив на этой жестокой войне.
О том, что чувствовал тогда в ходе первых боёв и говорить не хочется. Вместе с тем было совершенно ясное понимание того, что я сражаюсь за любимую Родину, защищаю свою семью и дом! И если не уничтожу этих гадов, то они убьют меня и, переступив через мой труп, приблизят линию фронта ещё ближе к столице, а значит и к моей уже
не совсем далёкой приуральской деревушке…

Глава XVI
Отступаем

К 10 сентября 1941 года положение нашего полка, отстаивавшего позиции северо-восточнее города Ярцево, стало совсем критическим. С каждым часом наши силы таяли, запасы боеприпасов и продовольствия были практически исчерпаны полностью. Мы ожидали подхода свежего подкрепления с тем, чтобы продолжить сражаться на завоёванном плацдарме, но вместо этого получили приказ на отступление. На рассвете 12 сентября мы, едва державшиеся на ногах, измождённые и потерявшие на поле боя почти половину своих однополчан, под пеленой тумана скрытно переправились на восточный берег реки Вопь. Жаль было покидать ранее занятый плацдарм, однако оставаться там означало одно – всем без исключения погибнуть смертью храбрых! Покидая свой первый рубеж обороны, я не переставал думать о том, что это временно
и скоро придёт тот час, когда мы вернёмся назад!
Спустя ещё четыре дня дивизию вывели в резерв Ставки Верховного Главнокомандующего. Ранним утром
18 сентября 1941 года обескровленный 6 мотострелковый полк сосредоточился в районе Можайска для очередного переформирования. В течение трёхдневного пребывания
в пока что прифронтовом городке я наконец-то смог поспать несколько часов в тишине и привести себя в более-менее надлежащий вид. Но вот прозвучала команда
на построение! Дождаться подвоза горячего обеда нам
не довелось: получен новый приказ о переводе дивизии
из резерва Ставки в состав 40 армии Юго-Западного фронта. В двадцатых числах сентября полк перебросили под Сумы для участия в Сумско-Харьковской оборонительной операции.
Выйти в назначенный район личному составу части так и не представилось возможным – нас опередили фашисты. В бой пришлось вступить с ходу. Поначалу даже ошибочно казалось, что мы наступаем. Увы, такая напористость привела к печальным последствиям и в итоге пришлось не ожесточённо обороняться, а спешно отступать в сторону Курска и Орла. Однако и в таких условиях полк продолжал оказывать сопротивление врагу, который нёс ощутимые потери в живой силе и технике.
Но немцы не дремали и явно торопились. В первых числах октября на границе Сумской и Курской областей положение частей 1 Московской мотострелковой дивизии ухудшилось настолько, что создалась угроза охвата наших войск. Ценой больших потерь моему полку всё-таки удалось избежать полного окружения. К сожалению,
в образовавшуюся узкую брешь прорвались лишь около двух сотен солдат и офицеров. Многие сослуживцы, среди которых были земляки из Удмуртии и Кировской области, пропали без вести в районе деревень Николаевка
и Марковка Сумской области. А сколько ещё однополчан геройски погибли в тех краях, проявив при этом образцы мужества и отваги?! Мне же суждено было выйти живым
и невредимым из той страшной «мясорубки».   
Вырвавшись в начале октября 1941 года из котла окружения, уцелевшие бойцы полка пересчитывали боеприпасы – их почти не осталось. Командиры составляли списки безвозвратных потерь. Что касается запасов продовольствия, то они закончились полностью ещё в конце сентября. В результате, в течение нескольких суток мы ели траву, грибы. Одним словом, забрасывали в рот всё, что казалось съедобным на нашем пути.
Запомнился и последний привал на западных окраинах Курской области. Расположившись на небольшой поляне, мы организовали охрану. С первыми лучами солнца разожгли костёр, поскольку после дождливой ночи одежда, обувь и обмотки, а точнее их подобие, были насквозь промокшими. Всем хотелось подсушиться и протрясти гимнастёрки от вшей, не дававших житья ни днём ни ночью. Но кроме всего прочего очень хотелось есть…
Поэтому, когда рядом с обозом замертво упала лошадь, то с разрешения командира роты мы тут же разделали кобылу и бросили в котёл свежее мясо, вкус которого уже стал забываться. Надо отметить, что коней
мы старались беречь. Было строго запрещено убивать раненых или просто обессиленных лошадей. Только
в случае смерти животного допускалось использовать конину для приготовления еды. И вот такой случай произошёл. Естественно, что мне, как человеку, выросшему в крестьянской семье, было жаль погибшую лошадь.
Но голод брал своё и, признаюсь честно, в первую очередь тогда думалось не о том, как грешно вкушать конину,
а о том, как бы поскорее попробовать наваристый бульон
с булькающим в нём мясом, сладостный запах которого начал распространяться по всей опушке. И вот некоторое время спустя кто-то уже потянулся за ложкой, караульный на посту жадно глотал слюни, предвкушая скорый обед.
И было уже не важно, что еда готовилась из падшей конины, без картошки, лука и сухарей…
Вдруг в тот самый момент, когда суп фактически был готов, затрещали автоматы! Нас обнаружили фашисты. Вскоре со стороны проезжей части дороги за перелеском послышалась немецкая речь и лай собак. Мы срочно затушили костёр с помощью того самого бульона, который так и не отведали. Обуваясь на ходу, быстро покинули место привала. Почти весь день нам пришлось потратить
на то, чтобы уйти от преследовавших нас автоматчиков, периодически вступая с ними в перестрелку. И только
с заходом солнца нам всё же удалось окончательно оторваться от фашистов, которые несмотря на явное превосходство, упустили удобный момент и потеряли нас
из виду.
Под покровом тёмной ночи лесными тропами мы замели свои следы. А уже на следующее утро в штаб полка пришёл приказ о срочном выводе 1 Московской мотострелковой дивизии в армейский резерв. В конце концов, после многодневных боёв и скитаний моя истощённая пулемётная рота оказалась на мирном полустанке в ожидании очередной погрузки первого эшелона. Через несколько часов железнодорожный состав
с остатками солдат нашей дивизии начал движение
в сторону Московской области.
Поздним вечером 21 октября 1941 года мой
6 мотострелковый полк, пополнив свои запасы, оперативно строился на перроне станции Апрелевка Московской области. В поредевшие ряды пулемётной роты добавили
с десяток новых бойцов. Теперь полк и подошедшие следом соседние части дивизии входили в состав 33 армии Западного фронта и предстояло нам оборонять очень важный населенный пункт – Наро-Фоминск.

Глава XVII
Бои под Наро-Фоминском

Бои за город шли уже не первые сутки. К исходу
22 октября 1941 года фашисты заняли западную часть
Наро-Фоминска и вышли к реке Наре, отрезав пути отхода защитникам города. В прямое столкновение с вражескими частями группы армий «Центр» мы вступили 23 октября. Шесть суток велись боевые действия на территории Наро-Фоминска, в результате чего в моей пулемётной роте осталось в живых не более десяти человек. Но освободить ранее занятую немцами юго-западную часть города нам
не удалось. Вместе с тем полки дивизии смогли удержать
за собой плацдарм на левом берегу реки Нары, откуда
в конце октября была предпринята очередная попытка штурма. Для меня та вылазка в составе сводной штурмовой группы оказалась неудачной.
На рассвете 28 октября мы попытались атаковать немцев, которые по нашим расчётам ещё не успели плотно закрепиться в городских кварталах Наро-Фоминска. Однако на деле всё оказалось иначе. Фашисты не только «окопались», но и сумели вскрыть нашу группу в тот момент, когда мы подобрались к разрушенному зданию, расположенному в непосредственной близости от немцев. Завязался неравный бой, продолжавшийся около двух часов. Несмотря на наше упорное сопротивление, немцы теснили нас к берегу реки. Вдруг в какое-то мгновение рядом со мной разорвался снаряд. Я буквально отлетел
в сторону от каменной стены, из-за угла которой вёл огонь по противнику. Спустя ещё несколько секунд я, едва опомнившись, хотел подняться с земли, но почувствовал сильную боль в спине и окончательно потерял сознание.
Очнувшись среди кирпичных обломков, увидел, что вокруг всё каким-то странным образом замерло. Повсюду покоились тела наших солдат. Едкий запах свежего пороха с привкусом гари, крови, цемента и песка, напоминал о том, что бой закончился недавно. А где же уцелевшие? Неужели в живых остался я один? В голове всё гудело… С трудом повернувшись к лежащему рядом со мной красноармейцу, попытался его расшевелить. Увы… он был мёртв. Вскоре
я услышал одиночные выстрелы, сопровождавшиеся отдельными фразами на немецком языке. Тут же всем телом прижался к прохладной земле и украдкой перевёл взгляд
в сторону неприятельского шума. Увиденная картина привела меня в ужас!
В какой-то сотне шагов, как мне показалось, прямо на меня по пустырю цепью нагло шли фашисты. Они ненавистно пинали ногами беспомощно лежавших советских солдат. В том случае, если «фрицам» мерещилось, что боец жив, делали контрольный выстрел
в голову. Я совершенно чётко представил, как через несколько минут эти нелюди дойдут до меня. Холодный пот прошиб спину. Что же делать? Решил прикинуться мертвецом. Авось пронесёт? Повернулся на живот. Для большей достоверности тихонько присыпал себя с головы до плеч остатками кирпичей и кусками родимой землицы. После чего постарался замереть настолько, чтобы враги даже не сомневались в том, что перед ними лежит бездыханное тело красноармейца, на которого и пулю-то лишний раз тратить не стоит. Теперь оставалось ждать!
Томительное ожидание подхода немцев становилось невыносимо долгим. В ушах откуда-то возник тягучий стальной звон, который вскоре прервали одинокие выстрелы супостатов. «Вот настал и мой черёд! Господи, помилуй мя грешного!» – это всё, о чём я успел подумать ровно до того момента, как ощутил сильный удар тяжёлым немецким сапогом по своей правой голени. Захотелось вскрикнуть от чудовищной боли, но я удержался. Наверное, именно внешнее отсутствие реакции на пинок фашиста,
а также присыпанная землёй голова подвели «фрица»
к мысли о том, что перед ним нежилец.
Спустя ещё мгновение я услышал аналогичный удар сапогом по лежащему рядом со мной погибшему сослуживцу. Не знаю почему, но фашист решил сделать контрольный выстрел в голову. В тот самый роковой миг казалось, что вражеская пуля вонзилась не в товарища,
а в меня! И на этом моя жизнь оборвалась! Я онемел от этой мысли. Тело же, словно смирившись с участью убиенного, бесчувственно обмякло.
Прошло несколько часов. Стемнело... Холодный воздух стремительно проникал во все щели. От стойкого мороза пальцы на руках примёрзли к земле и окоченели.
Но именно эта осенняя прохлада и студёный подмосковный ветерок взбодрили меня и заставили прийти в себя. Приподняв шею, я внимательно оглядел окрестность. Вокруг ни одной живой души! Приближалась ночь, а это значит, что у меня наверняка есть шанс скрытно добраться до своих. Ведь не могли же наши полки так быстро отойти далеко в тыл после сегодняшней неудавшейся атаки?! Вот только как же доползти до расположения родной части? Если возвращаться по пути, которым воспользовалась моя штурмовая группа при переходе линии фронта, то это, пожалуй, верная гибель! Немецкие гады уже точно поставили прочный заслон на том месте. В общем, надо срочно искать брешь!
С огромным усилием я перевернулся с живота
на спину и взглянул на звёздное небо, чтобы хоть как-то отвлечься от боли в пояснице. Однако самым сложным оказалось размять окостеневшие части тела. Наконец почувствовав прилив сил, искренне поблагодарил Бога
за чудесное спасение и, нескладно перекрестившись, робко встал на ноги. Груда кирпичей предательски зашумела подо мной. Пришлось замереть и прислушаться к окружающей обстановке. Стояла гробовая тишина, от которой потяжелевшая голова почему-то загудела ещё больше. Собравшись силами, я пошёл дальше от места боя, мысленно прощаясь с оставшимися на ратном поле погибшими товарищами, которых и похоронить-то не было никакой возможности. Пройдя около одного-двух километров на север, спустился к реке, чтобы найти место
и средство для переправы. Искать долго не пришлось. Уже через час на самодельном плоту я преодолевал водную преграду. К рассвету мне удалось добраться не только
до берега, но и успеть укрыться в перелеске, где решил отдохнуть и оценить обстановку.
Ситуация была не из лучших. В нескольких сотнях метров севернее по просёлочной дороге уже шла немецкая автоколонна. А что же южнее? Вроде бы тишина... Надо рискнуть! Однако на всякий случай свой путь продолжил только с наступлением сумерек. В итоге лишь на третьи сутки скитаний я наконец-то добрался, точнее дополз,
до расположения родного 6 мотострелкового полка. Голодного и обессиленного меня тут же направили
в 545 подвижной полевой военный госпиталь. По дороге
в санчасть сослуживцы-попутчики рассказали, что ещё несколько дней назад меня как, впрочем, и почти всех участников того штурма подали в списки без вести пропавших под Наро-Фоминском. Причём на момент моего возвращения в часть я был единственным, кто вернулся
из-за линии фронта, а остальные по-прежнему числились пропавшими без вести...
По прибытии в госпиталь врачи приёмного отделения после осмотра решили, что у меня контузия. Так я впервые попал на лечение, продлившееся с 31 октября
по 11 ноября 1941 года. Именно там, лёжа на больничной койке, услышал по радио новость о памятном военном параде, состоявшемся 7 ноября на Красной площади. Сколько же энергии, оптимизма и уверенности в своих силах придало это знаменательное событие! И пусть
я не участвовал в том торжественном марше, но у меня будто крылья выросли за спиной, и я вновь был полон решимости ринуться в бой с врагами!
В строй родной пулемётной роты я вернулся
12 ноября. Рубеж обороны полка и всей дивизии оставался по-прежнему неизменным, а вернее неприступным. Захватчики так и не смогли преодолеть реку Нару в районе сосредоточения нашего соединения. Отрадно, что эти заслуги не остались без внимания Командования в Москве. Так, 19 ноября 1941 года на первой странице газеты Западного фронта «Красноармейская правда» были опубликованы две большие статьи о переименовании ряда дивизий в гвардейские. В их числе значилась и наша
1 гвардейская мотострелковая Московская дивизия
под командованием полковника Лизюкова. А уже 22 ноября состоялось вручение гвардейского знамени! Ещё через неделю прибыл новый командир дивизии – полковник Тимофей Яковлевич Новиков. Что и говорить, воевать
в гвардейском соединении независимо от должности
и звания, конечно же, очень почётно! Правда сражаться
в рядах гвардейцев довелось недолго.
С 1 по 5 декабря 1941 года в ходе Наро-Фоминской оборонительной операции полки нашей 1 гвардейской мотострелковой Московской дивизии, будучи в составе
33 армии, отстояли свой рубеж на реке Наре. При этом слева от нас враг уже прорвался к Могутово, а справа ненасытные фашисты ушли ещё дальше, заняв Головенькино, они уже рвались к Апрелевке. Мы же выстояли!
А вот соседям понадобилась помощь. Именно поэтому в первых числах декабря в срочном порядке несколько боевых подразделений 6 мотострелкового полка были переброшены в резерв соседней 5 армии. В результате передислокации мне предстояло окапываться уже в снегах под захваченным немцами Можайском. А основные части
1 гвардейской мотострелковой Московской дивизии продолжили подготовку операции по наступлению на Наро-Фоминск. И вот 26 декабря 1941 года долгожданное знаменательное событие состоялось: город был освобождён. Понятное дело, что в связи с передислокацией моего подразделения в боях за Наро-Фоминск я не смог принять участия, о чём поначалу очень сожалел, но зато чуть позже мне предоставилась возможность бить фашистских оккупантов на улицах Можайска! 
 
Глава XVIII
Освобождение Можайска

Новый 1942 год я встречал под завывание подмосковной вьюги в обледеневшем окопе на подступах
к Можайску. До запланированного наступления на город оставалось ещё три недели. Но это долгое ожидание
не оказалось напрасным. Итогом тщательно подготовленной операции стало полное освобождение Можайска в ночь с 19 на 20 января. Надо сказать, что немецкие захватчики цеплялись буквально за каждый угол, тщетно надеясь удержаться. Однако и мы к этому времени тоже набрались кое-какого боевого опыта, так что неприятелю вскоре пришлось обратиться в беспорядочное бегство и оставить покалеченный городок.
А попортили фашистские нечисти здесь многое... Ведь каких-то полгода назад я видел Можайск до начала немецкой оккупации, поэтому было с чем сравнить. Вместе с тем мне как человеку верующему особенно запомнился удручающий вид Можайского Лужецкого Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря. По правде говоря, древнему храмовому комплексу сильно досталось ещё
в довоенные годы. Только представьте себе, что после закрытия обители местные власти разместили там фабрику, производственные цеха, склады и коммунальные квартиры. Фашисты же устроили в монастыре лагерь для советских военнопленных. Думаю, даже этих строк достаточно для того, чтобы понять, насколько плачевным было положение этого поистине святого места. Проходя мимо монастырских стен, я незаметно перекрестился и попросил заступничества у Пресвятой Богородицы. Уверен, что благодаря невидимой помощи небесных покровителей мне и суждено было выжить на той страшной войне.
Навсегда остались в памяти и светлые добрые лица жителей освобождённого Можайска. Вот она открытая щедрая русская душа! Мы шли строем по разрушенным улицам, а стоявшие на обочине измождённые люди, провожая нас, делились с бойцами последними сухарями
и картошкой... Через мгновение город, в котором вновь едва затеплилась мирная жизнь, исчез за спиной.
Побриться и привести себя в порядок после боёв
в Можайске не удалось: был получен приказ о новом наступлении. Однако такой настрой на победу радовал нас! Мы понимали, что надо гнать фашистов быстрее и дальше, чтобы не позволить им вновь закрепиться на ближайших подступах к родной столице. В тот период наше преследование немцев напоминало ситуацию с изгнанием французских войск из этих же мест в 1812 году. К тому же отступление фашистов зимой 1942 года проходило около знаменитого Бородинского поля. Такое совпадение событий ещё больше прибавляло нам заряда бодрости и сил. Воодушевлённые первыми серьёзными успехами мы
с удвоенной энергией продолжали упорно сражаться, медленно, но уверенно и рьяно продвигались вперёд, постепенно удаляясь от Можайска в сторону Смоленской области.
В лесах под Можайском против «фрицев» отважно бились не только штатные воинские части, но и отряды партизан и подпольщиков. Именно там я впервые познакомился с героями-партизанами, а также с бойцами специальных истребительно-диверсионных групп. Это были по-настоящему смелые и отчаянные ребята!
К сожалению, при взятии очередной заданной высоты меня всё-таки настигла немецкая пуля, но, слава Богу, она прошила лишь правую ладонь. Тем не менее поначалу я ужасно расстроился... Как же думаю теперь стрелять буду, если пальцы на правой руке не будут шевелиться? В тот же вечер после боя меня доставили
в разместившийся поблизости 33 эвакоприёмник, где
на этот раз пришлось восстанавливаться ровно две недели,
а точнее с 29 января по 13 февраля 1942 года. В ходе очередного пребывания в санчасти заботливые врачи приложили все усилия для того, чтобы сохранить работоспособность всех пальцев. Да и я тоже старался их
не подвести, всячески разрабатывая руку. Сами понимаете, не хотелось уходить с передовой куда-нибудь в тыл или ещё чего хуже!
С Божьей помощью всё обошлось! После лечения
я был признан полностью пригодным к строевой службе.
А при выписке из эвакоприёмника суровый военврач второго ранга, внимательно осмотрев меня с головы до ног, после некоторых раздумий макнул перо в чернильницу
и сделал в медицинской справке следующую запись: «пулевое сквозное ранение в области большого пальца правой руки». Ну, думаю, это пустяки! Стрелять-то я смогу без проблем!
Однако командование всё же внесло некоторые коррективы. В результате чего меня перевели
из пулемётной роты 6 мотострелкового полка 1 гвардейской мотострелковой Московской дивизии в 485 отдельную роту связи 108 стрелковой дивизии с назначением на должность командира отделения. Жалко было прощаться с боевыми товарищами из пулемётной роты, но приказ есть приказ!
С новым воинским коллективом связистов сдружился быстро. Настоящее «вливание в коллектив» состоялось
в процессе передислокации дивизии, входившей тогда
в состав 5 армии, из Московской области в район Гжатска.
А вот в окрестностях Можайска после ранения больше побывать не довелось. Вместе с тем я рад, что внёс пусть и небольшой, но личный вклад в освобождение первого на своём счету крупного населённого пункта. При этом я остался живым и почти невредимым в отличие
от многих моих однополчан, без вести пропавших либо геройски погибших и навеки оставшихся лежать в братских могилах под Можайском. Впереди же меня ожидало участие в очередных боях и сражениях за оккупированные немцами советские города и сёла.

Глава XIX
Между Гжатском и Орлом

С начала марта 1942 года я активно приступил
к освоению новой военно-учётной специальности.
Благо, что с учётом складывающейся обстановки
на переподготовку в качестве «военного связиста» времени было достаточно. Несколько недель дивизия не вела крупных боевых действий, этого вполне хватило для того, чтобы овладеть азами новой науки. А спустя ещё одну неделю командование 108 стрелковой дивизии получило приказ на наступление. Вот тогда и пробил мой час!
Но я был в твёрдой уверенности, что справлюсь с новыми обязанностями, предусматривающими в первую очередь восстановление обрывов телефонных линий связи.
И правда, с апреля по июнь 1942 года мне предоставилась возможность набраться практики сполна. Но как же было приятно ощущать, что благодаря дружной работе всего коллектива 485 отдельной роты связи все штабы частей бесперебойно и своевременно получали срочные приказы Командования дивизии. Однако одного отлаженного механизма взаимодействия и поддержания связи в тот период не было достаточно для достижения значительных успехов на Гжатском направлении...
и к началу июля 1943 года от всех попыток контратаковать противника силами полков 108 стрелковой дивизии пришлось отказаться. В результате наше соединение стало готовиться к длительной основательной обороне. Надо отметить, что к осени частям дивизии удалось организовать крепкий оборонительный рубеж под Гжатском, что позволило уверенно продержаться на занятых позициях более полугода и не дать немцам вновь прорваться
к Московской области.
В феврале 1943 года дивизию вывели из состава
5 армии на переформирование с последующей переброской на левый фланг Западного фронта, а точнее в Жиздринский район. Там наше соединение подчинили 10 армии, в составе которой с 8 по 23 марта 1943 года мы участвовали
в жестоких боях по овладению деревней Крестьянская Гора. Многие мои сослуживцы навсегда остались в том районе, покоясь и поныне в безымянных могилах. Признаюсь честно, картина боёв на подступах
к Крестьянской Горе выглядела страшно. Но особенно запомнилась одна атака, в которой в схватку с нашей стороны вступили около трёхсот бойцов, а в живых из тех наступавших осталось трое. Одним из выживших был я.
После кровопролитных боёв у деревни Крестьянская Гора части 108 стрелковой дивизии в апреле 1943 года передали в 16 армию, а в мае включили в состав
11 гвардейской армии. Теперь новым оборонительным рубежом соединения стал Жиздринский плацдарм. Моя же рота связи расположилась вблизи населённого пункта Дретово. Здесь в июне 1943 года я впервые и увидел вновь прибывшего очередного командира 108 стрелковой дивизии, полковника Теремова Петра Алексеевича. Тогда
я ещё не представлял, что под руководством этого стройного строгого военачальника мне предстоит пройти все грядущие суровые фронтовые пути и дороги.
Примечательно, что с приходом нового командира дивизии, начиная со второй половины июля 1943 года, мы большей частью наступали, а не оборонялись. Сами понимаете, как это воодушевляло нас на подвиги во имя приближения Победы! И, пожалуй, одним из первых серьёзных успехов дивизии в тот период стало её достойное участие в боевых действиях по срыву немецкой наступательной операции «Цитадель» в районе Орловско-Курского выступа. Так, в ночь с 17 на 18 июля части дивизии пошли в атаку на рубеже Долбилово – Руднево – Горки. А к исходу дня овладели населёнными пунктами Руднево и Долбилово, тем самым создав угрозу окружения болховской группировки противника. В тяжёлых боях мы снова понесли огромные людские потери, но именно
за проявленный в те дни героизм дивизия удостоилась награждения орденом Красного Знамени.
Рубеж Руднево – Горки запомнился мне и ещё
по двум причинам. Дело в том, что в ходе боевых действий, как это часто случалось, были серьёзные проблемы
со связью. Вот и выпала тогда честь восстанавливать множественные обрывы и налаживать линии связи на одном из ответственных участков в полосе наступления.
На задание меня отправили вместе с недавно прибывшим
в роту красноармейцем Власовым. Под несмолкающим свистом пуль мы ползали долго и всё-таки не зря. Много перебитых линий успели восстановить в тот жаркий июльский день. Как вдруг вблизи моего напарника, нащупавшего очередной перебитый провод, разорвался артиллерийский снаряд. Власов получил тяжёлое ранение. Не теряя времени, я бросился к сослуживцу и обработал рану. Потом оттащил товарища в сторону и устранил крайний обрыв. Вернувшись к Власову, взвалил его
на спину и пополз в сторону оставшихся где-то далеко позади наших окопов. Пока пробирались к своим позициям я мысленно вновь и вновь пересчитывал количество восстановленных телефонных контактов. В итоге получилось, что только мне лично удалось исправить
17 обрывов, а ведь сколько успел ещё и мой напарник! Однако теперь самой главной была одна задача – вовремя доползти с тяжелораненым товарищем до наших.
По разорванной снарядами земле ползли медленно, но всё же благополучно добрались. На передовой нас заметили ребята из соседнего полка и помогли дотащить сослуживца до контрольной станции, откуда его направили в тыловой госпиталь.
К сожалению, не знаю, как сложилась жизнь красноармейца Власова после лечения... И всё-таки верю, что он остался живым и после войны вернулся домой! Наверное, у него, как и у меня, тоже родились дети, внуки
и правнуки. И очень может быть, что кто-то из потомков Власова тоже гордится его подвигами на полях сражений Великой Отечественной войны, в том числе вспоминая
о том случае в июле 1943 года на рубеже Руднево – Горки.
Вот так 18 июля закончился очередной бой. Уже сидя в окопе и глядя на ночное небо, меня неожиданно осенило. Да ведь сегодня же день рождения моей жены! Стрелки часов показывали почти полночь, а значит
на календаре по-прежнему ещё восемнадцатое число. Надо же, чуть не забыл! Оле сегодня исполнилось 33 года... И так на душе стало тоскливо, так захотелось опустить взгляд
со звёздного небосклона и хотя бы на секунду увидеть перед собой своих родных: Ольгу, сына Женю и дочку Лиму. Увы, до встречи с семьёй было очень-очень далеко! Тем не менее почему-то именно в ту ночь в моей душе появилась отнюдь не призрачная надежда на то, что счастливое воссоединение с женой и оставшимися двумя детьми обязательно произойдёт! Я искренне верил в это, полагаясь на помощь небесных покровителей. И в каждой следующей весточке, завёрнутой в треугольный конверт, стремился передать своим близким, хотя бы на словах, самые тёплые позитивные чувства, в том числе стараясь согреть их хорошими новостями, настроем на скорую победу и возвращение в Сюрзи. Ведь доброе слово всегда является мощным оружием в борьбе с изнуряющими физическими невзгодами и мрачными мыслями, так часто окружающими любого человека и испытывающими его
на прочность! Вот и в очередном письме, отправленном
в сентябре 1943 года, я спешил порадовать своё семейство. В одной из строк сообщил о том, что за участие в бою, состоявшемся 18 июля, напомнив таким образом Оле о её дне рождения, меня наградили медалью «За отвагу». Конечно же, я писал о том, что совсем скоро мы окончательно прогоним врага с нашей родной земли и том, что наши потери уже совсем незначительные...
На самом деле обстановка по-прежнему была тяжёлой. Также гибли люди, калечились судьбы выживших, страдали жители сожжённых фашистами советских городов и посёлков, сёл и деревень... Но при всём этом почти все сослуживцы, включая и меня, абсолютно не сомневались: теперь, после победы на Курской дуге, враг будет точно разбит, и Победа будет только за нами! С таким настроем наш сплочённый и закалённый в боях многонациональный воинский коллектив продолжил в начале осени 1943 года свой долгий путь в сторону западной границы СССР!      

Глава XX
В боях за Белоруссию

С сентября 1943 года наша дивизия воевала в составе 50 армии, которая наступала севернее Брянска. Именно здесь в ходе атаки 12 сентября силами 108 стрелковой дивизии удалось прорвать оборону противника, пройти
35-километровый марш по немецким тылам и своевременно соединиться с ушедшим далеко вперёд 2 кавалерийским корпусом. Вместе с лихими кавалеристами трое суток мы отбивали яростные атаки фашистов, дожидаясь подхода основных сил 50 армии. Приложенные усилия возымели успех и 18 сентября совместно с подоспевшим подкреплением начали преследовать врага. В результате чего уже 19 сентября мы овладели районным центром Дубровка Брянской области. Ещё через три дня форсировали реку Ипуть, а 26 сентября освободили город Хотимск, который надо отметить, находился уже
на белорусской земле. Вот была радость для всех нас, особенно тех солдат, кто был родом из Белоруссии. Эти ребята обнимали стройные берёзы, целовали землю, жадно вдыхая позабытый воздух малой родины. К исходу
2 октября 1943 года соединение вышло к реке Проня.
На этом рубеже части дивизии захватили удобный плацдарм, который постепенно расширяли, примерно
до 20 ноября. Но после двух месяцев непрерывных боёв
и небывало высокого темпа наступления наши резервы иссякли. Пришлось перейти к обороне на ранее занятом рубеже. В декабре дивизия была выведена во второй эшелон для дальнейшего доукомплектования.   
В первой половине 1944 года после форсирования реки Днепр на участке Ленивец – Адамовка наши полки
108 стрелковой дивизии получили приказ перейти
к обороне. Однако, находясь на закреплённом рубеже, мы скрытно и тщательно готовились к дальнейшему наступлению по всему фронту. К середине июня 1944 года боевой и численный состав соединения был практически доведён до полного штата. С нами проводились специальные занятия по преодолению болотистой местности и ведению боевых действий с учётом особенностей Полесья. До начала стратегической наступательной операции «Багратион» по освобождению Белоруссии оставалось чуть больше недели... Приятной новостью накануне наступления для всего нашего соединения стало сообщение о том, что командиру
108 стрелковой дивизии присвоено очередное воинское звание «генерал-майор». Поэтому 24 июня в операцию «Багратион» мы вступили под командованием теперь уже генерал-майора Теремова Петра Алексеевича.
На начальном этапе битвы за Белоруссию нашу дивизию прикомандировали к 3 армии, в составе которой нам выпала высокая честь участвовать в захвате переправ через реку Березина и в освобождении Бобруйска. В тех событиях только силами 108 стрелковой дивизии было убито 4 тысячи немецких солдат и офицеров, а также более 2 тысяч взято в плен. Но и наших бойцов полегло много...
И всё-таки 29 июня город был освобождён. За боевые заслуги, проявленные в боях по овладению Бобруйском, приказом Верховного Главнокомандующего наша дивизия была удостоена почётного наименования «Бобруйская». Вскоре после тех сражений 108 стрелковая дивизия вошла
в состав 46 стрелкового корпуса 65 армии. В таком порядке подчинения наше соединение участвовало во всех остальных боевых действиях до самого конца войны. Однако вхождение в июле 1944 года нашей дивизии
в состав 65 армии стало для меня особо знаменательным событием. И вот почему!
В середине июля наша дивизия ускоренно продвигалась по направлению к советско-польской границе с целью преодолеть новую пограничную водную преграду – Западный Буг. Несколько дней стояла жаркая сухая погода. Люди изрядно подустали, поэтому темп движения слегка замедлился, и это в итоге привело к некоторым сбоям
на дорогах. Так, на одном из перекрёстков просёлочных дорог наша дивизия, выбившись из графика, столкнулась,
в хорошем смысле этого слова, с аналогичной колонной
69 стрелковой дивизии, так же как и мы входившей в состав 65 армии и тоже получившей приказ на форсирование реки Западный Буг. Потребовалось некоторое время для того, чтобы командование скорректировало дальнейшие маршруты дивизий. Но именно благодаря этому подаренному судьбой временному интервалу мне посчастливилось увидеться с одним очень близким человеком.
Всё произошло неожиданно! Пока командиры дивизий согласовывали дальнейшие пути продвижения
у личного состава появилась свободная минута «для перекура». Я решил передохнуть под тенью одинокого дуба. Едва присев под дерево, снял запотевшую пилотку, расстегнул верхнюю пуговицу выгоревшей гимнастёрки
и прикрыл глаза. Вдруг слышу: «Митя? Митрей Игнатьев, неужели это ты?» Ну думаю, вроде и уснуть-то не успел,
а уже какие-то сны в голову лезут. И в тот же миг на моё плечо опустилась чья-то рука... «Митя, Митя! Ты меня узнал?» – только после этих слов, радостно звучащих над моей головой, я окончательно пришёл в себя.
Передо мной стоял худощавый невысокого роста младший лейтенант. Взглянув на его улыбающееся лицо
и сверкающие глаза с типично уральским разрезом,
я быстро встал и по привычке отрапортовал: «Так точно. Сержант Игнатьев». А потом я будто прозрел и добавил уже не по-военному: «Санко! Да ведь это же ты?»
«Верно, верно! Митрей!» – торжественно воскликнул Александр, и мы крепко обнялись.
Вскоре к нам подошёл заместитель командира
303 стрелкового полка, в котором воевал Санко, с тем чтобы уточнить, что здесь произошло. А когда узнал в чём дело, искренне порадовался за нас и сказал: «Ну братья-удмурты! Пока есть такая возможность, вот держите от меня, майора Берковича, скромный подарок!» Офицер достал фляжку
со спиртом и вручил нам со словами:
– Разрешаю выпить. Считайте, что это вам в качестве благодарности от командования полка!
– Спасибо, товарищ майор!
– На здоровье! Ладно, мужики, не буду отвлекать. Времени мало, скоро опять двинемся вперёд. Так что давайте, отдохните чуток! А то ж кто знает, увидитесь
ли ещё. И вообще… что там нас ждёт за бугром: жизнь или смерть?
– Да, здесь вы правы. Никто не знает, сколько нам отмерено пройти по этой земле.
– Так, Пономарёв! Хорош философствовать. Давай
не отвлекайся. Как услышишь команду на построение, сразу бегом в свой батальон, а фляжку... позже вернёшь!
– Есть, товарищ майор!
Представляете, как было приятно ощущать, что всё это происходило не во сне, а на самом деле! Я и Санко присели под дубом, развернули вещмешок и положили
на него фляжку. У меня в запасе был ломоть чёрного хлеба, а Александр достал два свежих яблока. Вот такой вот был наш праздничный стол! А большего и не надо! Выпили, закусили... Перейдя на удмуртский язык, вспомнили
о наших семьях, поделились новостями о жизни в Сюрзях
и Новых Сирях. А затем Александр рассказал о своём боевом пути.
Санко призвали Дебёсским райвоенкоматом в марте 1942 года и направили сначала на Волховский фронт. Оттуда он попал на Центральный, а затем и на Белорусский фронт. В боях был трижды ранен. Что касается должности, то в момент нашей встречи он являлся партийным организатором батальона 303 стрелкового полка
69 стрелковой дивизии, которая, повторюсь, как и моя
108 стрелковая дивизия, подчинялась командиру 65 армии. Именно с учётом этого обстоятельства мы тогда
и подумали, что нам не только повезло встретиться,
но и возможно в дальнейшем предстоит плечом к плечу идти на Берлин. Однако наши размышления о будущем пришлось прервать. Послышалась команда: «Становись!»
Александр и я выпили по крайней стопке, ловко собрали вещмешки и, как по команде, одновременно поднялись с земли. Заправившись, опять же крепко обнялись. Так не хотелось разжимать объятия, но что поделаешь! Прощаясь, Александр попросил меня передать
в письме горячий пламенный привет своей двоюродной сестре Оле, то есть моей жене. «Обязательно передам, Санко!» – дрожащим голосом сказал я. При этом слёзы так и наворачивались на глазах. Чтобы окончательно
не растрогаться, мы быстро побежали в разные стороны, догоняя свои подразделения. Становясь в строй роты, сослуживцы спрашивали меня: «А что за офицер отдыхал
с тобой на привале?» Я же гордо и в то же время просто отвечал: «Это мой брат!»
До конца войны нам не довелось более свидеться. Поскольку 22–23 июля дивизия Санко после успешного форсирования реки Западный Буг двинулась на Варшаву,
а моя дивизия, преодолев через неделю эту же водную преграду, 1 августа 1944 года пересекла государственную границу СССР в районе населённого пункта Вирув
и, вступив на измождённую от фашистских зверств Польшу, повернула в сторону Сероцка.
Вот так закончились для меня незабываемые бои
на белорусской земле, а вместе с ними и многодневные пешие переходы по дорогам освобождённой от немцев Белоруссии. Впереди же нас ждали долгие месяцы кровопролитных сражений, но уже на территории Польши
и Германии...

Глава XXI
Нарев – Висла – Одер

На чужбине самым первым серьёзным испытанием на прочность для нашей дивизии стало форсирование
6 сентября 1944 года реки Нарев с последующим закреплением и расширением плацдарма. Если кратко,
то с задачей мы справились! И до 4 октября своими силами вели инженерные работы по созданию позиционной обороны, чётко понимая, что немцы в покое нас не оставят.
Долго ждать не пришлось! В течение пяти суток, вплоть до 9 октября, фашисты тщетно пытались потеснить соединение с занятого рубежа. По словам «старожилов», бои на Сероцком плацдарме для 108 стрелковой дивизии были одними из самых жестоких за всю войну. Однако нас уже было не сломить! Ведь воевать к тому времени мы уже действительно научились! В результате, 19 октября нашим частям удалось не только расширить завоёванный плацдарм, но и овладеть городом Сероцк. За эти бои дивизия была награждена орденом Ленина.
В районе Сероцка мы пробыли ещё почти три месяца, продолжая скрупулёзно готовиться к главному удару по «логову» врага. Учитывая стратегическую масштабность предстоящих событий, командованием было принято решение о  проведении ряда организационно-штатных мероприятий. Так, на базе моей отдельной роты связи 5 ноября 1944 года был сформирован 485 отдельный батальон связи 108 стрелковой дивизии. А с первым выпавшим снегом к нам прибыло молодое пополнение, состоящее в основном из 16-летних пацанов. Увы, но эти новобранцы не смогли влиться в ряды нашей дивизии... Так, во время массированного налёта немецкой авиации
у некоторых юношей сдали нервы. Увидев вражеский самолёт, один парнишка не выдержал и, резко поднявшись во весь рост, начал не на шутку кричать: «Мама! Мама!» Его подхватили ещё несколько таких же юных паникёров, бросивших оружие и столпившихся в кучу, словно малые беззащитные дети. Жалкая картина! Честно говоря,
совсем не ожидал увидеть такое печальное зрелище
на завершающем этапе войны. К сожалению, было и такое! Что случилось с этими молодыми людьми потом? Как сложились их судьбы? Я не знаю, но скажу одно – сразу после авианалёта всех новобранцев отправили ближайшим эшелоном, убывающим в сторону советской границы...
Новый 1945 год впервые встречали большим дружным многонациональным коллективом в составе
485 отдельного батальона связи. Было приятно ощущать торжественность такой обстановки, в которой многое было необычным. Оно и понятно, ведь мы были на территории совсем другой европейской страны. Точнее государства
с чуждым для нас населением, имеющим свои народные традиции, особенности культурного наследия, а также отличные от православия католические праздники, самобытные нравы, но при всём этом, безусловно, состоящим из множества простых и добрых людей, уставших от войны и мечтавших о возвращении к мирной жизни. Однако думать о мире по-прежнему было рановато...
На рассвете 14 января с Наревского плацдарма началась долгожданная наступательная операция. Темп движения был настолько стремительным, что это повергло
в шок фанатичных нацистов, пытавшихся отчаянно обороняться. В результате, обращая фашистов в бегство, наша дивизия освободила польский город Плоньск,
а 23 января без боя вошла в первый немецкий город
в Восточной Пруссии – Бишовсвердер.
Но затем пришёл новый приказ о необходимости срочного совершения многокилометрового марша в сторону реки Висла. Для нас это не составляло особого труда! И вот уже 8 февраля, переправившись через Вислу, части нашей дивизии вступили в бой за город Швец. Вскоре и этот населённый пункт был взят, а за ним в список сдавшихся
на нашу милость добавились город Цукау и город-крепость Гданьск (Данциг), сразу после занятия которого 30 марта мы совершили 350-километровый марш в направлении морского порта Штеттин... И здесь перед нами открылась новая преграда – река Одер.
Форсирование Одера начали только 16 апреля
1945 года. Для меня эти события запомнились тем, что пришлось выполнять не только привычные задания,
но и нестандартные поручения. Так, в течение семи суток вместе со старшиной мы два раза в день, в большинстве случаев переправляясь через реку с помощью подручных средств, а затем продвигаясь ползком под пулемётным огнём, доставляли «на себе» горячую пищу солдатам телефонно-кабельной роты, выполнявшим задачи
на западном берегу Одера в составе наблюдательных пунктов командиров батальонов и полков нашей дивизии.
В конце концов общими усилиями к 24 апреля
нам удалось окончательно сломить оборону противника.
И вот 25 апреля, успешно овладев главным городом Померании, морским портом Штеттин, 108 стрелковая дивизия вышла на оперативный простор. Продолжая преследование разбитых немецких частей, на протяжении десяти дней мой 485 отдельный батальон связи в составе соединения участвовал в занятии фашистских опорных пунктов, расположенных в крупных немецких городах. Пожалуй, из всего списка этих географических названий мест, через которые мы прошли на завершающем этапе войны, отмечу лишь такие как Штрасбург, Нойбранденбург, Фюрстенберг, Деммин, Варен, Везенберг, Барт и Варин.
А вот 6 мая мне довелось принять участие
в форсировании последней водной преграды – пролив Штрелазунд (Штральзундерфарвассер) у немецкого городка Штральзунд. После преодоления этого пролива состоялись заключительные бои по овладению рядом важных объектов на острове Рюген, где к исходу того же дня мы вышли
к берегу Балтийского моря... Так на побережье Балтики
и завершился боевой путь моей части, в рядах которой мне посчастливилось пройти по многим фронтовым дорогам Великой Отечественной войны. Остаётся добавить, что
та дата, 6 мая 1945 года, была особо памятной и для православных христиан, поскольку тогда праздновались Светлая Пасхи и день памяти великомученика Георгия Победоносца! 
А уже через трое суток вся наша огромная страна ликовала по случаю Великого Дня Победы! Это было неповторимо и незабываемо! Мы все без исключения радовались этому событию весело и непринуждённо,
не стесняясь своих личных эмоций. Через некоторое время после торжественного объявления новости об окончании войны наступил... долгожданный мир! Начальник связи
108 стрелковой дивизии майор Коваль и мой командир батальона майор Шадрин, находясь вместе с нами
за скромным солдатским праздничным столом, от всей души по очереди произносили множество добрых слов, поднимая стопки за нашу общую победу, за тех, кто выжил в боях, и за тех, кто пал геройской смертью, за наших жён, детей, отцов и матерей...
А когда у меня появилась свободная первая мирная минута для уединения, то я тихонько спустился к берегу Балтийского моря на самой окраине острова Рюген и достал заветный крестик, который пронёс на груди через всю войну. Поцеловав маленький образок распятого Христа, вдохнул прохладный морской воздух и перекрестился.
В своей искренней молитве я поблагодарил Бога за то, что Он помог мне с верой в Победу, надеждой на возвращение домой и любовью к ближним достойно пройти все выпавшие на мою долю испытания!         



Глава XXII
Долгожданный путь домой

С наступлением первых мирных майских дней
1945 года всё вокруг сразу преобразилось, посветлело
и стало краше! С немцев, проживавших вблизи мест дислокации советских войсковых частей, будто тёмная пелена с глаз спала. Многие жители быстро перестроились на новый мирный уклад жизни и со свойственной им педантичностью усердно принялись восстанавливать разрушенные дома и улицы. Ну и мы помогали, чем могли. Но в первую очередь старались делиться продуктами питания с детьми, глядя на которых невольно тянуло домой... к своим родным детишкам.
Вместе с тем в первые месяцы после окончания войны почти никого не уволили и не отправили домой. Впрочем, и без объяснений было понятно, что разом осуществить мероприятия по массовой демобилизации
не представлялось возможным. К тому же Вторая мировая война ещё не завершилась, поскольку «милитаристская Япония» по-прежнему угрожала восточным рубежам СССР. Одним словом, я почти смирился с ожиданием того дня, когда будет зачитан приказ о моём увольнении в запас,
и продолжал спокойно выполнять мирные повседневные обязанности в составе 485 отдельного батальона связи
108 стрелковой дивизии 46 стрелкового корпуса 65 армии. По правде говоря, время шло довольно быстро, так как работы в послевоенной Германии хватало всем без исключения.
В ежедневных трудах и заботах пролетело лето
1945 года, а следом отгремели сентябрьские победные салюты по случаю празднования дня окончания Второй мировой войны. С наступлением осени я уже стал задумываться о необходимости получения тёплого комплекта вещевого имущества, так как родимая шинель
за несколько военных лет изрядно поизносилась, да
и хлопчатобумажная гимнастёрка, полученная в ходе боёв на Одере, тоже требовала замены. Однако на вещевой склад идти не пришлось, так как приблизился долгожданный день... А если точнее, на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 25 сентября 1945 года
в дивизии началась вторая волна демобилизации личного состава. И вот он, памятный октябрьский день! Как обычно, мы построились на плацу. Прозвучала команда «Смирно!» Всё замерло. Тишину нарушал лишь громкий шелест осенних листьев, которыми забавлялся моросящий дождь
и прохладный балтийский ветерок, без стеснений сбрасывавший разноцветный наряд со стройных деревьев. Вместе с тем ничто не могло нас тогда отвлечь. Ведь, чего греха таить, все с нетерпением ожидали… объявления
о демобилизации!
На этот раз вместо обычного выхода перед строем командир батальона впервые поднялся на трибуну и лично зачитал приказ об исключении из списков части лиц, подлежащих увольнению в запас 12 октября 1945 года. Среди многих знакомых и ставших близкими за годы войны фамилий прозвучала и моя. А значит пришла пора возвращаться домой! Сборы были скорыми, собственно,
и собирать-то было нечего, кроме обмундирования, личных документов на имя сержанта Игнатьева Д.Д. и боевых наград (орден Красной Звезды, медаль «За отвагу» и медаль «За оборону Москвы»). Тем же поздним октябрьским вечером в торжественной обстановке эшелон с бывшими сослуживцами отправился в долгую дорогу домой, оставив позади себя последний рубеж военной службы и боевых товарищей, ожидавших своей очереди возвращения
на Родину!
Поезд задорно мчался по железной дороге, весело постукивая по незнакомым шпалам и стремясь как можно быстрее вырваться из Германии и Польши на родные просторы СССР. Въезжая на территорию Белоруссии, мне сразу вспомнились незабываемые особо ценные минуты встречи с Санко, который, наверное, тоже был где-то
на пути в нашу родную Удмуртию. А ещё, глядя
в пассажирское окно на множество сожжённых деревень
и останки брошенной военной техники, думалось о том, как дорого обошлась нам долгожданная Победа, путь к которой был устлан телами миллионов людей различных возрастов, национальностей и вероисповеданий... И как же долго нам всем придётся восстанавливать утраченное!
После пересадки в очередной эшелон на одном
из шумных московских вокзалов появилось твёрдое ощущение того, что я уже почти дома! Может быть знакомая с детства природа за окном и первый белый пушистый снег, который игриво стучался в вагонное стекло, заставляли меня ещё больше думать о скором приближении к дому в родной деревне и встрече с семьёй.
«Станция Кез, – охрипшим голосом произнёс проводник, – прошу на выход, граждане пассажиры!» Через минуту я, как и в далёком 1936 году, в военной форме
при погонах... бодро спрыгнул на удмуртскую землю, чтобы отправиться пешим порядком в Сюрзи. Тот памятный ноябрьский день был на редкость очень солнечным
и относительно тёплым. Под солдатскими сапогами приятно скрипел по-настоящему белый снег, и чем ближе
я подходил к деревне, тем сильнее билось моё сердце.
В какой-то момент, поднимаясь в горку, мне стало жарко, спина вспотела под шинелью и суконным вещмешком.
К вискам прилила кровь, щёки загорелись румянцем, дополняя своим красноватым оттенком яркости металлической алой звёздочке, сверкавшей на зимней шапке, надетой по-молодецки набок.
Вот примерно в таком виде, я и свернул на знакомую улицу. Справа от меня стройно в ряд стояли оголённые молодые высокие липы, слева показался слегка угрюмый дом дяди Петра и тёти Маши, затем мой взгляд застыл
на родной ограде и резных воротах дорогого дома... Тихонько войдя в знакомый двор, я почему-то сразу остановился и увидел, как возле снежной горки играет девочка лет пяти. Конечно же, я догадался, что это была моя дочка Лима, но она-то меня не узнала! Заметив «незнакомца», дочурка тут же, шустро перебирая валенками, добралась до крыльца и исчезла в сенях.
При этом я чётко услышал её детский голос: «Мама, мама! Там какой-то дед к нам пришёл!»
Спустя мгновение на ступеньках крыльца появилась Оля. Даже в укутанном шерстяном платке она по-прежнему выглядела молодо и обаятельно! «Митя!» – это всё, что успела тогда мне сказать жена... Да и не нужны были лишние слова... Мы крепко обнялись и поцеловались. Тут же по лестницам из сеней мчался Женя с криком: «Тятя вернулся! Мой тятя пришёл!» Он тоже бросился мне
на шею, а я снял шапку и накинул её на белокурые волосы сына. Вслед за Женей наконец-то выглянула и моя ненаглядная Лима. Ольга, не сдерживая слёз, обратилась
к дочке: «Лима, это и есть твой тятя, которого ты так долго ждала!» Девочка робко шагнула вперёд ко мне навстречу. «Тятя?!» – тихо произнесла пятилетняя Лима, судя
по ответу, по-видимому, представлявшая меня несколько
в ином виде. Я бережно поднял дочку на руки, поцеловал
её пухлые щёчки и шутливо прошептал: «Вот так, доченька, ушёл я на фронт молодым тятей, а вернулся с войны... дедом!»
Однако в словах Лимы была доля правды. За четыре года войны моя голова изрядно поседела. Более того,
в медицинской карточке, датированной июлем 1941 года, значилось, что мой вес составлял почти 100 кг при росте 180 см. А в день встречи с семьёй в ноябре 1945 года
я весил не более 65 кг, да и прямо скажу, осунулся сильно после контузии и всего прочего. Тем не менее всё это было
не столь важно! Главное – мы снова вместе! Значит, теперь будем дружно строить новую мирную жизнь! Но это уже совсем другая светлая история, в которой мне посчастливится неоднократно стать отцом, а также самым настоящим дедом и даже... прадедушкой!


Часть четвёртая

Глава XXIII
Время любви после войны

После окончания Великой Отечественной войны моя жизнь обрела более ценный смысл. Можно сказать, что
с 1911 года по 1945 год была первая жизнь, а с 1946 года началась вторая. И в самом деле многое изменилось вокруг: люди постарше стали значительно внимательнее и добрее,
а те, кто помоложе – настойчивее и жизнерадостнее.
В целом казалось, что молодёжь своим кропотливым трудом искренне стремилась к недосягаемым ранее вершинам, надеясь на лучшую жизнь. Ну а малые детишки, как и во все времена, были истинной радостью
и источником дополнительной энергии для нашего земного бытия.
Вот и я с Олей решили, что в любящей семье вне зависимости от трудностей детей должно быть много.
С Божьей помощью первым послевоенным чудом для нас стало рождение 6 сентября 1946 года сына, которого назвали Петром. Счастью не было предела, но особенно был рад 14-летний Женя. «Мама, тятя! Спасибо вам за братика Петю!» – часто повторял сын. Честно говоря, наш Евгений очень любил детей, с удовольствием водился и играл
с малышами, а тем, кто постарше, помогал с учёбой
в школе. Лима и Петя души не чаяли в своём старшем брате. Наверное, именно такая природная привязанность
к детям и предопределила выбор будущей профессии Жени.
Несмотря на тяжёлые военные и первые послевоенные годы, Евгений с большим усердием и особым прилежанием подходил к учёбе. И у него это отлично получалось! Более того, он увлекался чтением художественной литературы. Вот только зачастую Женя читал в слабоосвещённой комнате или на полатях,
в результате чего сильно испортил зрение. Но вовремя взявшись за здоровье, с помощью нехитрой глазной гимнастики практически он полностью восстановился
к моменту окончания Дебёсского педагогического училища, получив таким образом первую профессию – учитель начальных классов. Помнится, как дружно мы отмечали
то знаменательное событие. Евгений играл на гармошке, потом на мандолине, а гости вместе с детьми весело пели
и бойко танцевали!
Шли годы и к нашему семейному хороводу добавились ещё три славные доченьки: Поля, Ира и Лена. В это время Женя уже успешно работал учителем начальных классов, обучая детей не только в школах
на севере Удмуртии, но и в дальних районах Эвенкии, куда он был направлен по линии комсомольской организации. При этом Евгений никогда не забывал о своих младших сёстрах и брате, стараясь в любых условиях поддержать
их морально и помочь материально. Честно признаюсь, денежные переводы сына иногда были единственным подспорьем, поскольку зарплату в колхозе, прямо скажем, не платили...
Однако мы, как, впрочем, и почти все остальные жители деревни Сюрзи смиренно продолжали вносить свой вклад в восстановление и развитие сельского хозяйства Удмуртской АССР, надеясь на светлое будущее, которое ожидает, пусть уже не нас, но хотя бы наших детей. Тем
не менее ни я, ни Оля никогда не чурались любой колхозной работы и ответственно относились к исполнению всех обязанностей, порой в ущерб своему здоровью.
При этом твёрдо держаться на ногах и стойко нести свой крест нам помогали наши любимые дети и, безусловно, глубокая вера!

Глава XXIV
Жени больше нет

Наша короткая земная жизнь всегда полна испытаний и у каждого человека они свои особенные. Уверен, что сравнивать с другими тяжесть невзгод, выпавших лично на вашу долю, никогда не нужно. Поэтому не тратьте на это понапрасну драгоценное время, а лучше подумайте о том, как преодолеть насущные преграды, уже возникшие на вашем жизненном пути!
Вот и для моей семьи тяжёлым испытанием стала утрата нашего горячо любимого сына Жени... Всё произошло 25 ноября 1958 года, однако мне и сейчас очень больно говорить об этой незаживающей ране. В судьбе старшего сына казалось, всё складывалось удачно. Евгений успешно завершил многолетнюю педагогическую деятельность в суровых условиях Сибири, а точнее
в сельском поселении Чиринда, затем посёлке Тура Эвенкийского района и городе Игарка Красноярского края. При этом он оставил добрую память о себе в душах многих коренных жителей северного края, а также в сердцах молодых учителей-соратников, среди которых были друзья из Ленинграда и Литвы.
После окончательного возвращения из командировки летом 1957 года Женя решил реализовать себя в качестве писателя. К этому он шёл постепенно, но целеустремлённо, собирая по крупицам материалы для публикации различных статей в районных и республиканских газетах Удмуртии.
Да и в личном плане уже намечались приятные перемены:
у Евгения появилась на примете замечательная девушка,
на которой он собирался жениться... Однако всему этому
не суждено было сбыться.
Тело погибшего 26-летнего сына привезли на санях во двор нашего дома холодным ноябрьским вечером
1958 года. Мне, видавшему сотни, а может и тысячи смертей на фронтах Великой Отечественной, потерявшему многих боевых товарищей, вновь пришлось испытать самые глубокие душевные муки... Что здесь сказать? Жени больше с нами нет и не будет... Поражаюсь, как смогла всё это выдержать моя Оля! На ней не было лица. Представьте, какое это было горе для неё как матери, лишившейся очередного ребёнка...
Причиной смерти стал нелепый случай. 25 ноября Евгений помогал колхозникам Карсовайского района, расположенного по соседству, перевозить на санях сенной фураж, оставшийся в местах, к которым невозможно подступиться летом. Во время укладки очередной партии сена на санях оборвалась одна из скрепляющих петель. Деревянная оглобля с огромной силой отлетела в сторону Жени, ударив концом прямо в височную часть. Сердце сына остановилось в одно мгновение...
В день похорон по дороге на Тортымское кладбище гроб сопровождало множество людей, некоторых из них
я видел впервые. И этого было достаточно для того, чтобы понять, как много друзей и товарищей было у Жени при жизни. Сына похоронили рядом с моей дорогой мамой, Анастасией Алексеевной. Вблизи от их могил едва возвышались ещё два маленьких холмика. Под ними уже многие годы покоились наши другие первенцы: семимесячный сын Женя и четырёхлетняя дочь Ира.
Уходя с кладбища, я обернулся в сторону закрытой Тортымской церкви и, перекрестившись, попросил Всевышнего не забирать оставшихся дочерей и сына
до моей кончины. В будущем всё так и случилось. Никто
из пяти детей, слава Богу, не умер до моего ухода из земной жизни.

Глава XXV
Дед Митрей

Внезапная гибель старшего сына сильно подорвала здоровье Ольги, хотя внешне она старалась никому этого
не показывать. Меня тоже прихватило: я резко начал терять зрение и почти полностью ослеп. Только исключительная забота моей жены и пристальное внимание врачей Зуринской сельской больницы помогли мне справиться
с недугом и восстановиться. Казалось бы, слава Богу за всё! Ведь теперь-то я снова вижу. Так-то оно так. Да только
не так!
Идя на поправку, я часто стал покидать больничную койку, чтобы прогуляться по небольшой аллее. И чего уж греха таить: срамные мысли стали пробираться в мою неспокойную душу… Дело в том, что, неспешно шагая тёплыми вечерами по больничной тропинке, мой взор частенько невольно падал на одну женщину, поздно покидавшую больницу после очередного трудового дня.
Да, она работала в больнице и признаюсь: очень мне приглянулась. Её взгляд и фигура с каждым днём всё больше и больше стали привлекать моё внимание. Однажды я не выдержал и, дождавшись удобного момента, подошёл
к ней и предложил пройтись вместе. Та согласилась. Как оказалось, она была матерью-одиночкой. Её муж погиб
на фронте в самом конце войны…
Честно говоря, на этом вся «романтическая история» и закончилась. Почему? Узнав о том, что эта красавица – вдова погибшего солдата-земляка, во мне всё разом перевернулось. Внутренний личный стыд и искренняя жалость по отношению к горю, постигшему не только эту женщину, но и множество подобных женских сердец послевоенной поры, заставили меня вовремя остановиться
и удержаться от блудливых мыслей, слов и поступков.
Я взял себя в руки и стал упорно заниматься зарядкой для глаз вплоть до самой выписки из больницы.
Более того, именно тогда я впервые пробовал бросить курить... Увы, первая попытка оказалась не совсем удачной. И лишь с выходом на пенсию мне удалось отказаться от вредной привычки, заменив «курево» другим предметом. Как вы думаете чем? Секрет прост. Меня спасли самые обычные карамельки. Всякий раз, как только мне хотелось закурить, я доставал из кармана заветную конфетку, стараясь забыть о сигаретах и папиросах,
а заодно щедро делился сладостями с малышами, которых
с каждым годом в моём окружении становилось всё больше и больше.
Да, время неумолимо шло вперёд, принося новые радости и печали. По правде говоря, о грустных событиях
в масштабах СССР вспоминать не хочется, хотя они, безусловно, были и никуда от них не денешься. А вот рассказать о достижениях страны в различных областях действительно всегда приятно, ведь те успехи помогали
и нам, добавляя сил во имя свершения хороших дел. Чего только стоила новость о полёте Юрия Алексеевича Гагарина в космос! Тот великий день, 12 апреля 1961 года,
в очередной раз показал, насколько уникален наш многонациональный народный союз, способный общими усилиями не только победить фашистов и поднять с колен разрушенное войной государство, но и отправить первыми
в мире человека в космос!
Добрые вести постепенно стали приходить и в наш уютный дом. Так, старшая дочь Лима, весьма успешно окончившая Глазовское медицинское училище, начала работать в больнице села Кулига. А вскоре она вышла замуж и в её семье родились два сына: Саша и Валера. Поэтому теперь я и Оля на законных основаниях стали дедушкой и бабушкой. Пожалуй, именно появление внуков вновь вернуло меня и мою дорогую Ольгу к полноценной жизни. Следом за Лимой вырос Петя, за ним подтянулись Поля, Ира и Лена.      
Получив школьное и специальное образование, все дети разъехались из родной деревни в поисках счастья
по разным населённым пунктам. Лима с семьёй на долгие годы осела в шахтёрском городе Кизел Пермской области, куда я и Оля, хотя бы изредка, но с удовольствием выбирались в гости к первым внукам. Петя окончил Ижевский индустриальный техникум и колесил по крупным стройкам РСФСР, однако позже устроился на постоянную работу в Ижевске. Поля освоила бухгалтерское дело и, поработав в посёлке Кез, тоже перебралась в Ижевск. Ира пошла по стопам Лимы и окончила Глазовское медицинское училище, после которого устроилась на работу в столице Удмуртии. Младшая дочка Лена окончила в 1971 году
ту самую Кезскую среднюю школу № 1, о которой я уже упоминал, мечтая ещё в 1935 году о том, чтобы когда-нибудь в стенах этого учебного заведения учились и мои дети. Затем Лена успешно прошла курсы секретарей-машинисток и тоже уехала в Ижевск. Вот и получалось, что в начале семидесятых годов, за исключением Лимы, все дети закрепились в столице Удмуртии. Никто из них
не остался жить в деревне, правда Лена через некоторое время переехала поближе к нам, а точнее в посёлок Кез.
И всё же наши дети всегда дружно навещали родительский очаг. При этом приезжали не столько отдыхать, сколько оказывать помощь по хозяйству и делиться с нами как своими достижениями, так и успехами подрастающих внуков.   
Наверное, тогда-то и наступила замечательная пора. К этому времени я и Оля уже по праву стали заслуженными пенсионерами – ветеранами войны и труда. Более того, Ольга за рождение и воспитание шести детей была награждена медалью Материнства I степени. Поэтому что нам оставалось ещё делать? Только радоваться за окрепших детей и баловать подрастающих внуков!
С Божьей помощью каждый год в летние месяцы
на нашей улице весело звучали ребячьи голоса. В дни школьных каникул в течение учебного периода регулярно гостили Саша и Валера (дети Лимы), Костя (сын Пети), Алёша и Максим (сыновья Поли), Паша, Оля и Юля (дети Иры), Сергей и Вера (дети Лены). Кроме того,
по прошествии некоторого времени нас иногда навещали... правнук Виталий, правнучки Таня, Оксана и Катя. Вот так
за несколько десятков лет пополнилось новыми людьми мое славное семейство, представители которого с уважением относились к нашему сюрзинскому родовому гнезду!

Глава XXVI
Приятные хлопоты

С появлением внучат и в нашем домашнем хозяйстве произошли небольшие изменения. По Божьей благодати мне и Ольге в один из солнечных майских дней было суждено переквалифицироваться из рядовых пенсионеров
в начинающих пчеловодов. Дело в том, что наши близкие друзья из Тортыма, к слову сказать, очень набожные люди, в силу жизненных обстоятельств были вынуждены прекратить многолетнюю практику пчеловодства. При этом они почему-то решили, что именно я и Оля должны продолжить их дело. Таким образом, в нашем скромном палисаднике на пригорке вскоре выросли пчелиные улья. Как оказалось, пчеловодство, является не только полезным делом, но весьма интересным и отнюдь не простым ремеслом. По-моему, это целая наука! Однако осваивать новый вид деятельности нам понравилось, а уж ребятишки-то как были рады свежему мёду! Между тем были
с пчёлами и забавные истории.
Как-то раз ночью меня разбудила Оля, которая всегда очень чутко спала и не пропускала мимо ушей
ни одного малейшего шороха. «Митя, вставай! Посмотри
в окно, кажется кто-то в палисаднике около ульев ходит», – шёпотом говорила жена. Я вмиг поднялся и тихо подошёл
к окошку. Точно! Около двух ульев мелькнули силуэты людей. По счастливой случайности, в те дни у нас гостили Лима с мужем и детьми. Поэтому я, не раздумывая, разбудил зятя. И мы, не одевшись, чтобы не терять драгоценное время, выскочили, «вооружённые» палками,
в летнюю лунную ночь.
«Стоять! Пристрелю!» – кричал я, а зять добавлял: «Прибью гадов!» Теперь уже и не скажешь, что же тогда всерьёз испугало заезжих воришек: то ли наше внезапное появление с ужасными угрозами, то ли внешний вид... Однако те нахалы, едва заметив нас, ломая забор, кинулись наутёк в сторону просёлочной дороги. Мы только и успели заметить, что их было двое, но гнаться за ними
не решились. Подправив ограду и деревянные крышки ульев, я и зять удовлетворённо перелезли через забор обратно во двор и пошли к крыльцу, где нас ожидали Оля
и Лима.
«Ну что там?» – с тревогой в дрожащем голосе поинтересовалась Ольга.
«Да какие-то хулиганы пытались украсть улья. Даже один пчелиный домик сняли с подножек, но не успели унести. Так что, всё на месте. Но видать сильно мы
их напугали, если они аж напролом попытались сквозь забор удрать!» – уже с улыбкой на лице ответил я. И тут все дружно засмеялись, в том числе и потому, что в лунном сиянии прохладной августовской ночи смотреть на моё одеяние без смеха было невозможно. И действительно, только в тот момент я обратил внимание на свой внешний вид. Белое нательное бельё, состоящее из рубахи и кальсон, да пряди седеющих волос придавали мне вид мифического привидения, прогуливающегося по своим владениям. А что? Может и правда, что грабители испугались «белого призрака» нежели моего громкого крика.
«Ну, всем спасибо за помощь, – сказал я, подтягивая кальсоны, – а особенно дважды спасибо зятю!»
«Это за что же мне дважды?» – недоумённо переспросил он.
«Ну а как же? Первое «спасибо» за нательное бельё, которое ты мне подарил. Сам видишь, как мне пригодилось! А второе «спасибо» за грозные слова в адрес забравшихся негодяев»! – шутя, говорил я, запирая входную дверь
на крючок.
Вскоре после того случая я решил завести сторожевую собаку, хотя раньше мы вполне спокойно уже многие годы обходились без четвероногого охранника.
На моё предложение Оля ответила отказом, мотивируя это тем, что от собаки много лишнего шума, да и мусора
во дворе от цепного пса добавится... На что я, как обычно, ответил уже знакомой вам простой фразой: «Так-то оно так. Да только не так!»
Через некоторое время в нашем дворе появился щенок, которого мы назвали Барсиком. Я смастерил ему большую уютную конуру около сеновала, поставил посудину для еды и стал постепенно учить мохнатого дружка азам «пограничной науки». Спустя несколько лет
из крохотного мохнатого малыша вырос вполне обученный сторожевой пёс, помимо всего прочего, прекрасно преодолевавший высокие заборы и водные преграды, отлично справлявшийся с многокилометровыми лесными переходами, и просто бесконечно преданный своим большим и малым хозяевам. Ребятишек Барсик и правда, очень любил, а они тоже отвечали ему неподдельной взаимностью, щедро делясь с ним вкусными шаньгами. Иной раз пёс даже заменял няньку для детей. Кстати, Барсик весьма неплохо справлялся и с обязанностями помощника пастуха. А пасти домашний скот приходилось часто, поскольку у нас постоянно была корова Малютка
и в дополнение к ней телёнок, не считая овец, которых,
как правило, было от восьми до десяти.
Вот так и жили! Увы, с годами ресурс нашего здоровья убавлялся, и количество домашних животных тоже постепенно сокращалось соразмерно тому остатку сил, которых нам хватало на поддержание домашнего хозяйства. В конце концов, у нас остались лишь серые овцы
да пёстрые куры, которых охранял уже не Барсик,
а пришедший ему на смену тоже вполне смышлёный Мухтар, изрядно любивший полаять летними ночами
на приходивших из лесу заблудших ёжиков.
Кстати, я упомянул про пёстрых кур, с которыми тоже связана весьма интересная история. Всё дело в том, что наш дом находился на самой окраине деревни, и лесные крылатые хищники, включая коршунов и ястребов, часто кружили над двором, а иногда и нападали на цыплят. Вот
я и подумал как-то, а что, если купить пушистых птенчиков, похожих по окраске на тех коварных хищных птиц. Может, это поможет уберечь цыплят? Может, коршуны или ястребы примут домашних птенцов за своих близких сородичей и не тронут их? Надо попробовать!
Посоветовавшись с детьми и друзьями, разузнал,
что на Менделеевской птицефабрике, расположенной
в соседней Пермской области, есть цветные куры. Проработал маршрут поездки на электричке, подготовил контейнер для цыплят и ранним утром отправился в путь.
К обеду уже был на месте, где, немного поторговавшись, всё же смог купить партию заветных пушистых птенцов. Уже поздним вечером того же дня я вернулся домой
с… цветными малышами, среди которых были цыплята серого и коричневого окраса. Вот обрадовалась моя Оля таким диковинным птенцам! А гостившие в это время внучата были счастливы вдвойне: помимо пёстрых цыпляток я привёз детям конфеты, пряники, печенье, сушки и лесные орехи! Вот было радости для всех! Впрочем,
признаюсь честно, и себя я тоже не обидел... По случаю удачной поездки, ну конечно же с разрешения моей дорогой Ольги, осушил тем вечером чекушку (всего-навсего,
по сути, выпил-то гранёный стакан) водки. Правда, после того не удержался и, усевшись на край своей пружинистой кровати, прокашлялся и затянул свою любимую песню:

«Когда б имел златые горы
И реки полные вина,
Всё отдал бы за ласки, взоры,
Чтоб ты владела мной одна.

Не упрекай несправедливо,
Скажи всю правду ты отцу.
Тогда свободно и счастливо
С молитвой мы пойдём к венцу...»

В своей взрослой жизни я очень часто вспоминал
те незабываемые строки старинной народной песни. Это бывало и в минуты скорбной печали и в радостные мгновения. Однако крайний раз я спел про «златые горы»
в дружном кругу родственников, всё также в стенах родного дома, во время большого застолья летом 1991 года. В тот год с Олей решили отметить моё 80-летие. К празднеству готовился весьма тщательно, наверно потому и не успел устроить праздник прямо в день своего рождения, то есть
26 мая. Но это не беда, так как летом в Сюрзях было даже веселее! Хочу однако ж добавить, что это замечательное памятное событие в моей жизни не состоялось бы без помощи Ольги и любимых детей. И вот тёплым летним днём 1991 года в нашем уютном дворе ко мне на юбилей собралось множество дорогих сердцу людей. И были застольные песни, удмуртские пляски на деревянному полу, звонкий смех детей, женские беседы на кухне у большой печи, жизненные истории во время мужского перекура
на крыльце и скупые слёзы поседевших гостей на скамье
у дома. Одним словом, славный был вечер!

Глава XXVII
Последний путь Демяныча

Дорогие читатели, а теперь позвольте мне продолжить заключительную главу о жизни Дмитрия Демьяновича, вновь от лица автора книги. Почему? Потому что повествовать о тяжёлых последних днях земного пути моего деда даже сейчас по прошествии многих лет
не совсем просто, а уж тем более писать об этом от имени самого главного героя...
Резко пошатнувшееся в 1991 году здоровье дедушки стало печальным событием для всего нашего большого дружного семейства. Мы очень переживали за него. Честно говоря, нам он всегда казался нерушимым и вечным. Даже будучи в таком преклонном возрасте, дед сохранял хорошую физическую форму. В возрасте 80 лет он имел подтянутый живот с прессом, а его ноги и руки украшали крепкие упругие мышцы, свидетельствовавшие о том, что они в любой момент готовы к совершению добрых дел!
И всё же время давало о себе знать. Многие друзья Дмитрия Демьяновича, сослуживцы, да и просто соседи
по деревне уже ушли в мир иной, оставив светлую память
в его сердце. При этом так совпало, что даже страна под названием «СССР» в те годы тоже затрещала по швам, указывая на наличие явных симптомов неизлечимого заболевания... Что касается дедушки, то цепочка болезней всё больше и сильнее окутывала его тело. Вследствие чего участившиеся приступы в июне 1992 года окончательно приковали деда к больничной кровати.
Мы старались ежедневно навещать дедушку, принося в палату не только свежие фрукты и газеты,
но и позитивные новости в надежде на то, что добрые слова
и положительные эмоции помогут ему твёрдо встать
на ноги. А когда за окном отцвела сирень и стало
по-настоящему тепло, то дед с удовольствием стал проводить свободное время в беседке под соснами, почти склонившимися над входом в приёмное отделение Кезской центральной районной больницы. Именно в минуты его пребывания на свежем воздухе я видел его оживающие глаза и добрую улыбку. В недолгих беседах он делился приятными воспоминаниями о своей жизни и с искренним интересом расспрашивал о наших радостях и печалях. Внешне всё шло своим чередом и появилось лёгкое ощущение спокойствия, вселявшее веру на скорую поправку Дмитрия Демьяновича. Однако однажды в первых числах июля, войдя в палату к дедушке, я с ужасом его
не обнаружил...
Оказалось, что дед, проявив былую фронтовую смекалку и находчивость, сбежал из больницы! Я тут же рванул на велосипеде в деревню. К моему разочарованию, его там тоже не было. Бабушка, молча переживая за мужа, присела на привычное место у окна и стала пристально смотреть на соседнюю улицу. Она словно предчувствовала, что дедушка непременно там появится. И верно! Через
15 минут из Кеза к дощатой почтовой будке подошёл колхозный автобус. Из его салона аккуратно спустился... Дмитрий Демьянович. Я и бабушка сразу заспешили к нему навстречу. Как ни странно, но он шёл в сторону дома уверенной походкой, причём так, будто был абсолютно здоров! Ничто не выдавало в его внешнем виде больного человека. Даже палочка, на которую он опирался в эти минуты, скорее нужна была ему для придания особого уважительного статуса, а вещмешок за плечом только добавлял молодцеватого задора. Мы встретились
на полпути к дому, обнялись и, не обронив почти ни слова, втроём свернули на родную улицу, где справа зеленели повзрослевшие тёмные стволы лип, а слева шелестели мягкой листвой молоденькие белые берёзки, выросшие
на том месте, где когда-то стоял дом «дяди Петра и тёти Маши»...
Только войдя в избу, Дмитрий Демьянович наконец-то произнёс: «Вот я и дома!» После этих слов он тихо присел на свою пружинистую кровать и попросил колодезной воды. До самого вечера дедушка лежал на своей кровати и лишь изредка во сне негромко стонал. В первую же ночь дед резко ослаб, мы уговаривали его вернуться
в больницу, однако он наотрез отказался. Потянулись тяжёлые дни и ночи переживаний. На наших глазах дедушка усыхал, всё чаще призывая на помощь любимую Олю...
Через три недели возле кровати в «средней половинке» дома по очереди круглосуточно дежурили все его дочери, а 25 июля приехал и сын Петя. Узнав его, Дмитрий Демьянович приоткрыл рот, но не смог произнести ни одного слова. Затем дед всё-таки пошевелил рукой и из последних сил попытался сказать что-то важное, о чём видимо давно думал, готовясь к этому моменту. Увы,
не успел... Так, в полдень 25 июля 1992 года в том самом сюрзинском доме, с которого и началась эта история, завершился земной путь Дмитрия Демьяновича Игнатьева.
Почти три десятка лет минуло со дня ухода деда. Однако и поныне один из свидетелей того события
по-прежнему не покидает то место, где перестало биться сердце Митрея. Кто же тот таинственный бессменный «часовой»? Конечно же, вековой деревянный дом, согнувшийся, побитый, но не сломленный исполин, всё также степенно опирающийся своими брёвнами на родную удмуртскую землю... И каждый раз, когда дети и внуки Дмитрия Демьяновича проезжают по дороге мимо любимого дома, спеша в поминальные дни на Тортымское кладбище, этот бревенчатый чудо-богатырь посылает им одно и то же сообщение: «Друзья! Обязательно передавайте привет и мой низкий поклон последнему моему хозяину, дорогому Мите!» 
Этот легендарный дом и поныне жив. И как сто
с лишним лет назад, старинный богатырь, верно ждёт прихода в отчие края близких ему людей. Причём необычный деревянный долгожитель, несмотря
на отсутствие помощи, по-прежнему твёрдо опирается локтями на любимую сюрзинскую землю. Да и его мускулистые брёвна пока не отстают: внешне выглядят совсем молодцевато, оставаясь молчаливыми свидетелями
и надёжными хранителями судьбоносных встреч и горьких расставаний, незабываемых радостей и скорбных печалей. Вот такой вот он, уникальный дом с живой душой
на окраине северной удмуртской деревни Сюрзи!

3 апреля 2021 г.