Колокол

          В поисках ночлега старый бродяга вышел к белеющим в ранних сумерках стенам полуразрушенной церкви. Подёргал дверь – заперто. На окнах – решётки. Походил вокруг, усмотрел за кустами, под стеной неприметный лаз.
          Несмотря на худобу, протиснулся в него с трудом. В темноте подземелья достал из-за пазухи свечу, спички. Посветил вокруг, огляделся, выбирая, куда куртёшку постелить, и – нате вам, столько добра нашёл: железяки какие-то ржавые, а среди них церковный колокол. Весь в литых узорах, не большой, но даже на вид тяжёлый. И что интересно: всё то добро оказалось в тачку сложенным. Кто и когда его собрал да не вывез?.. Значит, будет моё – решил старик. Сдам в металлолом, денежки выручу, поживу ещё чуток человеком. Вот только как тачку наружу вытолкать? Осмотрелся. Ход из-под земли, похоже, был лишь тот, через который он сам еле пролез. Вздохнул досадливо, примостился на скинутой куртке и дунул на свечку.
           Уснуть не получилось: мучил голод – с утра не ел. К тому же по полу ощутимо тянуло холодом. Встал, постучал себя по бокам, прошёлся… Темнотища-то какая! Живу, словно нечистый дух, во тьме да на сквозняке. Откуда дует-то? Словно отвечая ему, мелькнул над головой слабый свет. Едва заметный, он тут же исчез и снова возник… Шаг, ещё шаг – старик шёл в направлении мерцающего даже не луча, а намёка на него.
           Отверстие в цельной на первый взгляд стене обнаружилась почти под сводчатым потолком. Подкатил тяжёлую тачку, взобрался на колокол, торчащий над прочим хламом, сунул в узкую щель ладонь, зацепил край, потянул. На лицо посыпалось пыльное крошево. Соскочил, порылся в тачке, выбрал подходящую железяку…
           На рассвете узкий проём, заделанный невесть когда и кем вровень с капитальной стеной, был разобран до пола. В сумерках хмурого утра старик увидел берег реки и фонарь, который ещё горел. Ветер раскачивал старый плафон с лампой – это её свет мелькнул в подвальной дырке манящим лучом.
           К восходу солнца старый бродяга из последних сил протиснул в проём тяжёлую тачку, упал в мокрые осенние листья и выдохнул в холодную высь: «Слава Тебе, Господи!»…
            Лом принимал в сарае лысый мужик с настороженным взглядом и синими наколками на руках. Перед сараем стоял грузовик. У кабины курили и негромко переговаривались шофёр и приёмщик.
            На оклик бомжа лысый повернулся, бросил водителю:
            – Во, ещё привезли. Щас догрузим.
            Затоптал папиросу и пошёл к тачке, из которой солнечно желтеющим куполом торчал колокол.
            – Ишь ты, какой колокольчик затейливый! Где взял? Церкву обнёс?
            – Как можно! Бог послал. В подвале лежал, ничейный. Чистая медь!
            – Допустим, не чистая, но возьму. И железо тоже. Вот, на...
            – Чё так мало? Один колокол немного не центнер.
            – Иди, пожалуйся на меня.
            – Кому?
            – Кто тебе этот колокол послал, тому и жалуйся, – захохотал лысый.
            Старик взял деньги, отёр потный лоб, кивнул в сторону грузовика:
            – А этот откудова?
            – Этот? С Буйского завода, повезёт лом на переплавку. А что, свой колокольчик пожалел? Может, обратно заберёшь? Тогда бабло отдавай, – глумливо заржал приёмщик.
            Бомж отступил, пряча деньги в карман:
            – Не, я просто так... Где тут у вас хлеб продают?
            Уходя обернулся, глянул, как лебёдка втаскивает колокол в кузов. Перекрестился украдкой и заспешил к магазину…
 
                I
            Серый потолок во всех направлениях расчерчен трещинами, словно карта – линиями государственных границ и рек. Вера Андреевна водит по ним взглядом: одна трещинка своими извивами похожа на речку Морочку, что протекает через село. Рядом – почти точный контур Волги, хотя в реальности между ними тысячи километров… Ох, как затекла спина! Вера Андреевна чуть поёрзала на жёсткой кровати – сломанная ключица отозвалась болью.
            Открылась и закрылась дверь. Знакомый женский голос протянул: «Зра-а-авствуйте! Христо-о-ос воскресе!»
            Нарядной «бабой на чайник» в палату вплыла Елена Степановна. Проговорила-пропела, выкладывая на тумбочку какие-то свёртки:
            – Как вы тут, милая? Простите, что раньше не приходила. Каждый день в район ездила, объяснения давала… Вот я вам маслица принесла, от мощей освящённого, яблочки...
            Вера Андреевна поморщилась: после происшествия на церковном дворе слащаво-ласковый говорок старосты стал её раздражать…

             Познакомились они в тот год, когда всю страну, а с ней и село Морокино, затрясли события, названные перестройкой. Что на что перестаивалось, морокинцы не понимали, но процесс ощущали, как говорится, на собственной шкуре.
             В середине ноября в школе отключили отопление, и за ночь температура в классах почти сравнялась с уличной. Учительница начальных классов Вера Андреевна Шляпкина распустила ребятишек по домам, а сама отправилась в сельский совет, где и узнала: оказывается, ещё в начале лета главное предприятие села Морокино – лесопилку – купил некий московский бизнесмен и тут же его обанкротил. Оборудование столичные братки вывезли в неизвестном направлении, котельную опечатали. Морокинские мужики без работы остались, а школа, больница и контора – без тепла.
             В ответ на возмущение Веры Андреевны председатель лишь руками развёл: порядки нынче новые. Ждите, говорит, когда район ошибочно проданную котельную обратно отсудит и на баланс возьмёт. Но учительница не могла спокойно смотреть на замерзающих первоклашек, снова отменила в своём классе уроки и утренним автобусом уехала в Буйск. В приёмной главы района она встретила старосту церковной общины Елену Степановну Кушову.

              Когда в XVIII веке богатый купец, владелец литейного завода в Буйске, задумал построить храм, место он выбрал не в центре Морокина, а там, где лес подступал вплотную к берегу реки. Чтобы, значит, его работникам, сопровождавшим баржи с грузом, было удобно помолиться Богу, не заезжая в село, где трактир и девки могут соблазнить да задержать.
              Приткнутую к лесу церковь революционеры не тронули, только сняли колокола да реквизировали золотую утварь. До войны тихо-мирно службы шли, а в сорок первом здание храма отдали Буйскому металлургическому заводу под цех метизов.
              В перестройку православные морокинцы затеяли возращение храма общине. Староста общины Кушова это дело и возглавила. Подолгу томясь в начальственных приёмных, она мысленно просила помощи у Бога.
              Учительница Шляпкина считала вредной саму идею упования на некую внешнюю силу как отрицающую власть человека над своей судьбой. Учись, трудись, соблюдай нормы морали, чти статьи закона, и всё у тебя будет хорошо – внушала детям Вера Андреевна, однако не могла не видеть: даже следуя её установкам, далеко не все ученики становились людьми успешными. Самым ярким примером педагогических неудач Веры Андреевны был её сын Николай Шляпкин – пьяница и дебошир.
               Обсуждать единственное чадо мать не любила, но чувства растерянности и бессилия с каждым годом всё больнее мучали её, и росло желание разделить их с понимающим человеком. Елена Степановна первой узнала семейную сагу учительницы. Слушала она, не перебивая, лишь вздыхала да шептала «Господи, помилуй!»

                II
          Вера Андреевна про свою жизнь рассказывала тихо, глядя в пол, как будто сама с собой разговаривала.
          – Я первой из девочек замуж вышла. У нас в педучилище всего-то трое парней было, мой Гена – самый красивый… Мы с ним при распределении сами Морокино выбрали, потому что здесь сразу жильё давали – хороший дом с участком. Только вместе недолго пожили…
          Через год после приезда в Морокино Вера забеременела и почти весь срок пролежала в районной больнице на сохранении. В то же самое время Геннадий получил направление на партийную учёбу и уехал в Москву.
          Мальчик родился чуть раньше срока, но крепким, здоровым.
          – Я, Елена Степановна, так тяжело рожала, что чуть не умерла. Мне Коленьку только на третий день кормить принесли. Смотрела я на него и плакала: моя частичка! Моя! Не выдержала, развернула одеялко... Мамочкам этого делать не разрешали, но я ослушалась и прям захлебнулась от счастья, когда увидела, какой у меня сынок ладный, красивый! Сразу поняла: на отца похож, обрадовалась, и зря, как потом оказалось…
           Геннадий из столицы не вернулся. Вместо него пришло покаянное письмо с просьбой отпустить с миром, поскольку он полюбил другую женщину.
           Вера Андреевна ответила двумя словами: «Забудь нас». От короткого брака у неё остались лишь фамилия да чернокудный, сероглазый мальчик Коля, который к великому огорчению матери, так и не стал уважаемым Николаем Геннадиевичем.
          
           В селе Шляпкина-младшего прозвали Николка-матрос. Не потому, что бесконечно «матросил» с девицами и бросал их, а потому что был единственным в Морокине парнем, отслужившим срочную на флоте.
           – Вот что я скажу, Елена Степановна, Коленьку армия испортила. До службы он был идеальный мальчик. Начитанный, послушный, воспитанный...
           Сын бодро шагал в будущее по колее, проложенной заботливой матерью. Вера Андреевна готовила его к поступлению в педагогический институт, где мужчин мало, и карьера им обеспечена более успешная, чем женщинам – Геннадий Шляпкин был тому наглядным подтверждением. Коля, правда, этого не знал – Вера Андреевна резко и навсегда пресекла попытки блудного отца встретиться с сыном.
            Однако после выпускного вечера, на котором Коля впервые крепко выпил, он неожиданно заявил: «Хочу в армию, на флот!»
            – Тут я сама виновата, – покаялась учительница старосте. – Носила ему из библиотеки Жюля Верна, Станюковича. В кино водила на фильм «Поэма о море»… Вот он, дурачок романтичный, и загорелся…
            Когда Николая Шляпкина увёз военкоматовский ПАЗик, Вера Андреевна заболела. Почти месяц она пролежала в стационаре.
            Возвращаться из больницы сразу в опустевший дом было невыразимо тяжело, и впервые в жизни Вера Андреевна обратилась за посторонней помощью: попросила в профкоме путёвку в санаторий. Конечно, лучшему педагогу школы не отказали. О том, как у неё едва не случилось второе замужество, она рассказала Елене Степановне предельно кратко:
            – Я в санатории с хорошим человеком познакомилась. Он меня в жёны звал. Только разве могла я сына предать? Сын – главный мужчина в моей жизни, другого не будет.

                III
          Срок службы уже заканчивался, когда Вера Андреевна получила с Балтики необычайно длинное письмо. Коля сообщал, что ему как отличнику боевой и политической подготовки предложили остаться на флоте, и он дал согласие. Поэтому после дембеля поедет не в Морокино, а в военно-морское училище. Потом его направят в какой-нибудь город на море, где дадут квартиру, и тогда он заберёт маму к себе. Не исключено, что к тому времени у него уже будет своя семья. Есть девушка на примете. И – Коля уверен – мама станет хорошей свекровью и счастливой бабушкой...
           Холодея душой, Вера Андреевна осознала: жизнь перевернулась с ног на голову, её ребёнок распланировал на много лет вперёд судьбу не только свою, но и матери.
           – Даже не спросил моего совета, моего согласия! – сокрушалась она. – У меня едва сердце не остановилось. Соседка вызвала «скорую».
           Врачи диагностировали предынфарктное состояние, известили сына.
           Николай примчался прощаться с умирающей матерью.
           Но Вера Андреевна не умерла. Она выздоровела и вернулась в школу, а Коля – в свою часть. От училища он отказался и о «невесте на примете» больше не вспоминал. Дослужив, возвратился к матери в Морокино.
            После дембеля Коля долго нигде не работал, часто выпивал с мужиками.
            Вера Андреевна каждый вечер проводила с сыном длинные душеспасительные беседы, требуя прекратить «бессмысленно прожигать свою единственную жизнь». Наконец, он объявил, что всё ему надоело, он желает остепениться, поэтому решил вступить в законный брак. Услышав имя невесты, Вера Андреевна чуть было во второй раз не уехала из дома на «скорой».
            Избранницей Николая оказалась известная на всю округу многодетная шалава по прозвищу Галька-стакан. Старший из трёх её отпрысков ходил в класс Веры Андреевны. Кому как не учительнице было знать, что за мать Галька и какая из неё жена получится. Тем не менее, памятуя, как уже раз вмешалась в судьбу сына, Вера Андреевна, стиснув зубы, дала согласие на брак и деньги на свадьбу. Она надеялась, что в её доме да под её влиянием молодые выйдут на верную дорогу.
            Воображение уносило Веру Андреевну в будущее, где она мудро руководила большой семьёй, словно школьным классом.
            Реальность, как водится, оказалась ничуть не похожей на мечты. Каждый вечер Галина оставляла ребятишек свекрови и вела Николая «отдохнуть».
            Возвращались супруги за полночь навеселе. Шумно ругались, после шумно занимались любовью в своей комнате. Утром сонная Вера Андреевна кормила детей завтраком и уходила в школу, прихватив старшего мальчика. Младшие вольно носились по двору, пока их мать и новый папа спали до обеда. Все попытки вразумить молодых приводили к скандалам.
            Через год Николай и Галина развелись.
            – Не пара она ему была, не пара, – объяснила Вера Андреевна скоротечность сыновьего брака.
            Пары Николке-матросу в Морокине всё никак не находилось. И подходящей работы тоже. Он то болтался без дела, пропивая материнские деньги, то устраивался куда-нибудь шабашить и приводил в дом новую зазнобу…
            – Молитесь, милая, – советовала Елена Степановна, выслушав очередную порцию учительских откровений. – Просите помощи у Господа. Он один милостив к нам, грешным.
             Вера Андреевна не спорила, но и всерьёз к словам приятельницы не относилась. Молитвы – психотерапия для людей тёмных. И всё же... Помогли ведь они Елене Степановне совершить нечто, поначалу невообразимое: из церковных стен выехал заводской цех, община худо-бедно отремонтировала храм и начала собирать деньги на колокола. А центральное отопление в Морокине… Котельную отсудили и снова запустили. Что помогло: авторитет учительницы или молитвы старосты? С такими невнятными мыслями Вера Андреевна начала ходить в церковь.
             Преодолевая брезгливость, она смотрела на старушек, целующих руку священнику, на причастников, евших из общей ложки размоченный в вине хлеб; подавала нищим, клала деньги в ящик с надписью «Жертва на храм», но заставить себя перекреститься не могла. И всё же не уходила, удивляясь спокойствию, зарождающемуся в душе, хотя помощи от вышних сил она по-прежнему не ждала. И была права. Не какой-то там небесный бог, а вполне земная Елена Степановна дала Николаю постоянную работу при храме.
              – Где ваш сын, Вера Андреевна? Сейчас только радостное известие получила: батюшка благословил колокол купить.
              – Зачем? Вроде, и так службы нормально идут.
              – Милая, да церковь без колокола всё равно что певец без голоса!
              Знаете, как называют колокол? Звонкая икона, молитва в бронзе. Он возвышенное настроение создаёт, а звон у него целебный. Да-да, не смейтесь! Душу лечит. И даже тело…
              – Елена Степановна, вы образованная женщина, а подвержены суевериям.
              – Суеверия тут ни при чём, милая. Наукой доказано, что у колокольных звонов такие вибрации, которые всё в человеческом организме выправляют. Наши-то предки дураками не были, раз приняли положение, что в церкви должен быть набор колоколов. Значит, будут у нас и благовест, и трезвоны, и перезвоны. А пока вот – один нашла. Директор Буйского завода продаёт. Я его спросила, не возьмутся у него на заводе колокол отлить, а он мне сразу готовый предложил – медный, старинный. Рассказал, будто бы года два назад его какой-то бомж сдал в металлолом. На завод колокол вместе с другим ломом на переплавку привезли, только никто не решился такую красоту в печь бросить. Так и лежал, ждал своего часа. Вот ведь какие, милая, чудеса по Божьей воле случаются!
               Вера Андреевна усмехнулась:
               – Два года лежал, потому что кто-то красоту пожалел?! Надо же. А Коля вам зачем?
               – Колокольню ещё не закончили ремонтировать, придётся временную звонницу строить. Батюшка благословил рабочего нанять, зарплату ему положил из приходской казны…

                IV
               В сельской библиотеке Вера Андреевна набрала книг на темы плотницкого мастерства и колокольных звонов. Каждый свободный час она посвящала чтению, а за ужином пересказывала сыну:
               – Послушай, Коленька, в чём разница между колокольней и звонницей. Колокольня – это башня. А если колокола висят на перекладине, которая на земле стоит, то это – звонница… А ещё есть такая наука о колоколах и колокольных звонах, кампанология называется… Подумать только – целая наука!..
               Коля терпеливо слушал, но на мать смотрел насмешливо.
               Работа при церкви мало изменила его образ жизни. Как и прежде, он часто приходил домой навеселе. Его собственный невеликий доход заканчивался к середине месяца, и он занимал у матери «до получки», однако никогда долги не возвращал. Вера Андреевна и не спрашивала, была счастлива уже тем, что каждый вечер они вдвоём сидят за столом, пьют крепкий чай с маковыми сушками, и сын внимательно её слушает.
               – Не сутулься, сынок, сядь ровно… Во Фландрии пять веков назад изобрели музыкальный инструмент карильон, составлен из колоколов и клавиш. Представляешь, человек играет словно на пианино, а звучит колокольная музыка… Правда, интересно?
               Мать не замечала, что полуприкрытые глаза и молчаливое сопение Николая означают не внимание, а полудрёму, и продолжала звонким учительским голосом пересказывать прочитанное.
               За три дня до Пасхи во дворе храма стояла сияющая свежеструганным деревом звонница, рядом лежал колокол, весь в литых орнаментах, с вьющейся по низу затейливой надписью. Вера Андреевна с трудом разобрала церковнославянскую вязь: «Во славу Святой Живоначальной Троицы вылит колокол сей в лето 1735 от Р.Х.».
                – Ух ты! Старинный! И надо же, как к месту пришёлся! – удивилась Вера Андреевна. – Как раз и наша церковь тоже Троицкая...
                Что случилось во время крепления колокола, она толком не поняла. Вроде, какие-то детали от подвеса кто-то украл. Кто именно – неизвестно, но обвинили Николая.
                В субботу вечером сын пришёл домой пьяный и злой. Сорвался на мать:
                – Всё, хватит! Сама работай со своими богомолками. В гробу я видел эту твою Елену Степановну!
                Вера Андреевна ответила миролюбиво:
                – Ну и ладно. Всё там закончил? Повесил колокол?
                – Всё сделал. Завтра поутру зазвонят, услышишь.

                Пасхальным утром, впервые за полсотни лет, над Морокиным разлился благовест, и на сердце у Веры Андреевны стало беспричинно счастливо.
                После завтрака Николай засобирался в гости к друзьям и потребовал денег:
                – Мать, святой праздник как-никак, чего жмёшься! У тебя на днях зарплата была, давай, делись, тебе всё равно некуда тратиться.
                Говорил вроде как смехом, шуточкой, а смотрел чужими злющими глазами. Вера Андреевна уже хотела было «поделиться» – в самом деле, праздник же! – достала купюры, но завела привычную пластинку о взрослости и самостоятельности.
                Николай вспылил, выхватил деньги, оттолкнул мать ударом кулака в грудь и, словно сам себя испугался, стремглав выскочил за дверь. Вера Андреевна не удержалась на ногах – упала. И долго рыдала, лёжа на полу. Отрыдав, совершенно опустошённая, она отправилась в церковь.
                В храме, полном народа, встала в уголке и стояла, окутанная запахом ладана и звуками молитвенного пения, как благодатным коконом, спасающим от невыносимой боли в том месте, куда попал кулак сына.
                Время перестало течь, и лишь по движению толпы Вера Андреевна почувствовала, что служба окончилась. Людская масса вытянулась в очередь к аналою, где лежала большая икона Воскресения Господня.
                Бесчувственно и безмысленно Вера Андреевна двигалась с толпой.
                Перед иконой как будто не она сама, а кто-то другой поднял её правую руку и прикоснулся сложенными в щепоть пальцами ко лбу, правому плечу, левому и, мягко толкнув в затылок, упёр лоб в стекло, прикрывающее образ.
                – Господь всемогущий, спаси моего сына! – прозвучало в голове у Веры Андреевны.
                Она качнулась, но устояла. Помедлила и как в полусне пошла к выходу. Опомнилась на паперти: смутно знакомая бабушка взволнованно теребила её за рукав:
                – Вера Андреевна, что с вами? Вам нехорошо?
                – А? Нет-нет, нормально.
                И правда: в груди, там, где недавно лежал тяжёлый, раскалённый добела камень, стало пусто и тепло.
                Отмечая окончание службы, округу заливал колокольный звон. Отражаясь от реки, от облаков, он множился эхом и, казалось, звучит не один, а много колоколов. Словно собирая на себя звуки, под звонящим колоколом теснились благостно улыбающиеся женщины.
                – Чего это они? – удивилась Вера Андреевна.
                – А как же! – отозвалась старушка, что спрашивала учительницу о самочувствии. – Если под звоном постоять, все болячки враз пройдут.
                И, просеменив к звоннице, бабушка втиснулась между других исцеляющихся. Вера Андреевна машинально пошла следом. Женщины расступились, как будто приглашая её в свои ряды.
               «Бум!» – коснулся «язык» литого колокольного бока. Мощные звуковые волны пронзили Веру Андреевну от макушки до пят. «Бум!» – словно некто могучий встряхнул каждую клеточку её тела. «Бум!» – и внезапная яростная боль бросила учительницу на землю, отключила сознание…
               Она не слышала ни заполошных воплей: «Упал! Убил!», ни воя «скорой помощи», ни взволнованных переговоров врачей…
               Очнувшись в палате, Вера Андреевна не сразу вспомнила, кто она и как оказалась в больнице.
               На другой день пришёл молоденький следователь, сообщил, что неправильно закреплённый колокол упал прямо на учительницу. Вскользь задел, но повредил голову, позвоночник и ключицу. Подозреваемыми в причинении вреда здоровью по неосторожности признаны разнорабочий Шляпкин и староста Кушова. С обоих взята подписка о невыезде.

                V
          Елена Степановна пододвинула к кровати стул, села, расправила на коленях широкую длинную юбку.
          Сейчас расскажет сельские новости, подумала Вера Андреевна и заволновалась: вдруг сына всё-таки арестовали. Вдохнула, набирая решимости, и выдохнула:
           – Как там Коля?
           – Коля? – переспросила староста. – Он что, не приходил?
           – Нет.
           – Да слава Богу, всё хорошо! – перекрестилась Елена Степановна. - Работает Коля, в магазин устроился, грузчиком. А молодуха его дом ведёт.
           – Какая молодуха? – взвилась Вера Андреевна, но тут же замерла, задышала глубоко, успокаивая пронзительную боль.
           – Я-то сама у вас не была, но люди говорят: Наталья с Колей живёт, вдовая невестка Черняковых. Помните её?
           Вера Андреевна помнила и смешливую толстушку Наташу Суханову, и мужа её Андрея Чернякова. Когда-то они оба были её учениками. После школы поженились, двоих детей родили. Андрюша на железной дороге работал. Вагон плохо закрепил, под него и попал. Уже второй год Наталья вдовела…
           – Кошмар! – ужаснулась Вера Андреевна. – Всего неделя, как меня дома нет, а он… уже…
           – Да где же кошмар, милая?! – всплеснула руками Елена Степановна. – Это счастье, что сынок ваш не одинок! Наталья молодая, крепкая. И специальность у неё подходящая – медсестра. Плохо, что невенчанными живут. Но со временем присмотрятся, притрутся, глядишь, и повенчаются. Не переживайте.
            Вера Андреевна молчала, скорбно сомкнув тонкие сухие губы. Она тут исстрадалась, воображая, как мальчик мучается, а он, оказывается, доволен и счастлив.
            – Рад, наверное, что меня дома нет, – обронила Вера Андреевна.
            – Даже и думать так не надо! Он же посменно трудится. Вот как только у него свободное время совпадёт с часами посещений, так и придёт.
            – И сегодня работает?
            – Простите Христа ради, не знаю. Неловко мне к Николаю идти. Он ведь меня во всём винит. Дескать, если бы я не торопила его к Пасхе колокол подвесить, он и не стал бы верёвку вместо украденного крепежа использовать, новый купил бы. Сейчас даже на улице, если встретимся, делает вид, что меня не знает. Но соседи ваши очень рады, что Наташа с ним. Хорошая, говорят, хозяйственная. Говорят, и Коля с нею другим стал. Молитесь, милая, чтобы так и было.
             Вера Андреевна отвернулась, прикрыла глаза. Елена Степановна тихо вышла…
             В ожидании сына мать изо всех сил сдерживалась, чтобы не показать соседкам по палате своих переживаний. На жалостливые бабьи причитания только усмехалась: «Раз не идёт, значит, работает, и это очень хорошо!» Но всякий раз, как открывалась дверь, сердце у неё подскакивало: Коля! Шли однако или не к ней, или другие...
             Школьники потолклись у постели учительницы галочьей стайкой, оставили букетик первоцветов и убежали. Председатель профкома от имени педколлектива принесла коробку шоколадных конфет и материальную помощь в размере месячной зарплаты. Хранить конверт с деньгами в тумбочке Вера Андреевна не решилась – разные люди в палате бывают – сунула под матрас.
             Заходила сладкоречивая Елена Степановна. Утешала: Николай не пьёт, всё так же работает в магазине, живёт с Натальей Черняковой.
             – Вы уж не ругайте его, Вера Андреевна! Ему тоже несладко пришлось. Все его виноватят, а он, может, и правда ни при чём. Кто украл железный крепёж, мы, похоже, уже никогда не узнаем. Следствие прекратили, сняли с нас обвинение. Коля чуток успокоится и придёт.
             Но вместо сына пришла Наталья. Влетела в палату, всё такая же шустрая, какой в школе была…
             Вера Андреевна ревниво рассматривала очередную Колину «новую жизнь», а Наталья, выкладывая на тумбочку гостинцы, бойко тараторила:
             – Вот, Вера Андреевна, это вам Коля сушки с маком передал, сказал, вы любите. А это мои пирожки с яблоками. Вы уж кушайте больше, выздоравливайте, вас все ждут – и в школе, и дома…
             Непонятно отчего Наташа ощущала смутную вину и за не сложившуюся личную жизнь Николая, и за травму Веры Андреевны, хотя, по справедливости, заслужила благодарность: это она оказала пострадавшей на церковном дворе первую помощь и вызвала «скорую». Потом побежала искать Николая, нашла дома, спящим.
             Они проговорили до полуночи. Вспоминали школу, общих знакомых. О себе рассказывали друг другу так, словно встретились после долгой разлуки два близких человека.
             – Я, Наташка, ни пить, ни есть не могу, – Николай смотрел в ясные синие глаза, и казалось ему: исповедуется он ангелу, который не только простит и утешит, но и подскажет, как дальше жить. – Ведь я маму из-за денег ударил. Потом опомнился, вернулся. Только её уже дома не было, в церковь ушла. Но вот если бы она не зудила своими поучениями, как будто я дитё, а не мужик, то… Нет, не могу, стыдно. Понимаешь?
             – Да, Коля, понимаю. Ты сходи к маме, повинись. Она простит, точно знаю, сама мать. Врач сказал: дня через три уже можно навестить. Хочешь, вместе пойдём…
             – Не могу, Наташка, не могу! Тошно мне!
             – Ты сейчас об этом не думай, спать ложись.
             – Наташка, не уходи! Останься…
             И она осталась.

                VI
             – До свидания, Вера Андреевна. Пойду. Надо успеть Колину зарплату забрать, пока магазин не закрыли. Мы так договорились: заведующая каждую неделю рассчитываться будет, а я получать, – Наталья поднялась со стула. Но увидев тревогу и удивление на бледном лице учительницы, остановилась, объяснила. – Коля сам попросил. Ну, чтобы, значит, не искушаться. Он хороший, очень хороший, просто слабый, ему опора нужна. До свидания.
             Опора! Ишь ты какая опорная нашлась! Вера Андреевна с негодованием смотрела на закрытую дверь, словно видела за ней Наталью, и молча выкрикивала ей в спину: «Разве я ему не опора с самого рождения? Разве не поддерживаю изо всех сил? Ты что, думаешь, пришла с улицы, легла с моим сыном в койку и ближе матери стала?!»
             Вера Андреевна непроизвольно всхлипнула. Услышали сопалатницы, кинулись утешать. Что такое? Что случилось? Или это от радости? От радости, конечно! Ведь теперь, даже если и останется учительница инвалидкой, будет кому за ней ходить! Ах, какую замечательную невестку Бог послал – молодая, красивая, да ещё и медичка к тому же. И детки готовые уже имеются… Радуйтесь!
             Но радость не приходила. Грудь сжимали тоска и обида.
            
             Липкие апрельские почки на тополях сменились нежной майской зеленью.
             Вера Андреевна всё чаще заговаривала о выписке и с врачом, и с Натальей, навещавшей её. Наталья передавала приветы и извинения от Коли: дескать, трудится сын с утра до вечера, минуточки нет свободной.
             – Он дома ждёт, – тараторила Наталья. – Мы уже всё для вас подготовили: кровать специальную купили, кресло поставили перед телевизором. Коля на входе перильца вдоль ступенек сладил – будет вам на что опереться…
             Елена Степановна подтверждала: Николай не пьёт, в магазине работает и дом ремонтирует. Наталья, похоже, крепко его к рукам прибрала. Всё хорошо.
             Если всё хорошо, почему так муторно на душе? – спрашивала себя Вера Андреевна. И сама отвечала: да потому что Наташа, хоть и замечательная женщина, но не своё место заняла. Расхозяйничалась! Отнимает у сына заработок и распоряжается как своим, повесила ему на шею чужих детей, решает, кому как в родном доме жить… А может, это она специально отваживает Колю от матери, не оставляет минутки свободной?..
             
              Николай пришёл в больницу накануне выписки.
              Вошёл тихо, она не услышала как. Открыла глаза на знакомый голос:
              – Здравствуй, мама.
              Охнула, потянулась навстречу.
              – Лежи, лежи! Я рядом сяду, – Коля пододвинул к кровати стул.
              В ярком свете солнечного дня Вера Андреевна вдруг увидела, как постарел сын. Погладила по седеющим волосам, не сдержалась, порывисто притянула его голову к груди и заплакала.
              Коля вывернулся, тихо произнёс, глядя в пол:
              – Прости.
              Она засмеялась счастливо:
              – Что ты, что ты! Не за что, ты ни в чём не виноват, колокол сам упал, случайно!
              – Да я не о том…
              – Понимаю, всё понимаю! Я же твоя мама, а ты – мой единственный, любимый сынок. Никто и никогда не будет любить тебя так, как я. Помнишь притчу про сердце матери?
              Николай поморщился.
              – Вот, одежду тебе принёс, туфли… На завтра отгул взял, у себя в магазине машину нанял, домой поедем.
              – Домой? Не помешаю? Там же теперь другая хозяйка есть…
              – Мама! Не начинай! Знаешь, как Наташа тебя уважает!
              – Молчу, молчу. Лучше бы она тебя уважала, а то все деньги отнимает. У меня тут вот…
              Вера Андреевна зашарила под матрасом, ища припрятанную матпомощь.
              – Ничего не отнимает. Я сам ей доверенность дал. Мне так удобнее, потому что она лучше умеет распорядиться…
              – Конечно, сынок, конечно, я знаю… Вот, возьми, это тебе.
              – Мама, ну зачем, не надо!
              – Надо, ты мужчина.
              Николай встал, неуверенно посмотрел на конверт. Отвернулся, взял и неловко, комкая, сунул в карман.
              – Спасибо. Так-то у нас всё есть. Наташка закупила. Стол готовит к твоему приезду. Ладно. Я пойду.
              – Не спеши, побудь ещё.
              – Некогда. Давай. До завтра.
              В тот же вечер Николай Шляпкин страшно напился. Соседи слышали, как он сначала пел песни, потом по двору гонялся за Натальей, кричал: «Пошла вон!»
              Ночью растрёпанную, заплаканную Наталью видели бегущей по селу к родительскому дому…

                VII
               Перед выпиской лечащий врач – как большинство сельчан, тоже бывший ученик Веры Андреевны – долго растолковывал ей, как дальше жить: какие упражнения делать, какие лекарства принимать. На прощание покачал головой:
               – Не нравится мне ваше сердечко, Вера Андреевна. Вам инфаркт никогда не диагностировали?
               – Нет. Кризы были раза два, а инфаркта не ставили, тьфу-тьфу-тьфу!
               –  Дайте мне слово, что обязательно покажитесь кардиологу.
               – Спасибо тебе, конечно! С недельку дома отдохну и съезжу в Буйск.
               – За вами кто-нибудь приедет?
               – Сыну на работе машину дали, должен вот-вот подъехать.
               – Хорошо. До свидания. Не болейте.
               Доктор ушёл.
               Вера Андреевна собрала в сумку остатки Натальиных передачек, подарки Елены Степановны – иконки и освященные масла,  свои вещи, накопившиеся за месяц пребывания в больнице. Получилось не так уж много, но всё равно тяжеленько. Тепло попрощавшись с соседками по палате, Вера Андреевна вышла из больницы и в ожидании Коли села на лавочку во дворе.
               Свежий утренний воздух благоухал весной, припекало ещё не жаркое солнце, щебетали в кустах воробьи…
               Учительница забылась лёгким сном, а когда очнулась и посмотрела на часы, с удивлением обнаружила, что продремала почти час. Где же Коля? Он никак не смог бы пройти мимо, не увидев мать! С ним наверняка что-то случилось!..
               Встревоженная Вера Андреевна решила больше не ждать. Путь до дома не близкий, автобус ходит только один, потому редко… Но, может, подвезёт кто-нибудь из знакомых сельчан.
               Спина ныла, травмированная рука отказывалась держать тяжёлую сумку. В груди пекло так, словно все обиды и беды Веры Андреевны в комок собрались и противно жгут изнутри…
               Время от времени приходилось останавливаться, ставить ношу на траву. Попутных машин не было, улицы пустовали: народ кто на работе, кто в огороде…
               «Может, не надо сразу домой? – подумала Вера Андреевна. – Храм рядом. Там сейчас утренняя служба идёт. Елена Степановна поможет, если не машиной, так хоть сумку до дома донесёт… Господи, лишь бы Коля был жив и здоров!»
               Белые стены и зелёный купол со сверкающим на солнце золочёным крестом возвышались над Морокино не очень высоко. Только лестница к церкви вела с противоположной стороны, от реки, а от дороги Вере Андреевне пришлось взбираться по хорошо утоптанной тропинке.
               На полдороге воздуха стало не хватать, сумка ещё больше потяжелела, а горячий комок в груди вырос так, что, казалось, заполнил всю Веру Андреевну без остатка. Сойдя с тропинки, она прилегла на юную, нагретую солнцем траву, обильно усыпанную желтыми цветами одуванчиков… Как хорошо-то! Сумка не тянет, и даже все боли из тела ушли, как будто их земля в себя впитала!
               Свободная от всех тяжестей, Вера Андреевна внезапно стала невесомой. Отделившись от травы, она медленно поплыла к облакам над цветами, над холмом… Вот уже под ней храм… Церковный двор со звонницей… Елена Степановна под колоколом стоит, тянет его верёвкой за «язык»…
               Боммм!
               Видать, служба закончилась, женщины выходят… И Наташа Чернякова среди них… Не испытывая ничего, кроме лёгкости и покоя, ничему не удивляясь, только радуясь и любя, Вера Андреевна смотрела на знакомые лица. Вон и Коля идёт…
               Боммм!
               Ни на кого не обращая внимания, Николай подошёл к Наталье, упал перед ней на колени, обнял за ноги. Плечи его дрожали.
               Боммм!
               – Прости! Прости меня! – глухо выкрикивал Николай, уткнув лицо в подол Наташиной юбки.
               Наталья погладила бесшабашную кудрявую голову:
               – Не надо, Коля, встань! Не будем народ развлекать, пойдём домой, там поговорим…
               Боммм!
               Волны колокольного звона, подталкивали Веру Андреевну всё выше и выше, но она продолжала отчетливо, в деталях видеть старинный храм Святой Троицы на зелёном холме и тропу, протоптанную к храму… У тропы стояла большая сумка, рядом лежала пожилая женщина с мирной, счастливой улыбкой на бледном лице…
               Боммм! Боммм! Боммм!