Сестренка. Рассказ

Памятный рассказ посвящён моей маме Каменской (-Косаревой, -Ивановой) Тамаре Валентиновне. Основан на реальных фактах.

   Томочке было пять лет, когда умерла трехнедельная сестренка Пана. Ночью маленький гробик одиноко стоял в зале на столе. Завтра нужно хоронить. Вернее, быстро закопать рядом с остальными. У них это второй подряд умерший младенчик женского пола. Предыдущую сестренку тоже звали Паной. Страшное совпадение. Великая Отечественная война диктовала свои условия многодетной семье. Причиной смерти девочек, скорее всего, являлось истощение. В стране свирепствовали голод и разруха.
   Возле гробика никого не было. Все спали. Утром детям и взрослым нужно идти на завод, пятилетней Томочке – тоже, чтобы все отдать фронту ради Победы. Она была подсобным рабочим. В огромных перчатках, слетающих с ее худеньких рук, она убирала острую металлическую стружку с пола возле станков, на которых работали ее братья и сестры. Некоторые из ребятишек стояли на деревянных ящичках, чтобы доставать до резака. А брат по имени Маркс, названный так в честь Карла Маркса, даже курил в свои 9 лет, как взрослый, чтобы подавлять голод. И никто его за это не ругал. Он кашлял от дыма, но трудился наравне со взрослыми, выдавал за смену полную мужскую норму.
   Томочка проснулась нечаянно, словно кто-то толкнул ее. Уже давно она видела только один сон, в котором искала уголок под станками, чтобы хоть ненадолго прилечь, так уставала. Но теперь совсем не хотелось спать. Она тихонько встала и прошла в горницу.
   На гробик сквозь кружево занавески падали тонкие лунные лучики. Это было красиво. Она залезла коленками на табуретку, протянула к сестренке руку и погладила через верхнюю пеленку.
   Томочка уже знала, что такое смерть, но все равно в этом оставалось что-то необъяснимое. Ей вдруг показалось, что малышке одиноко, что она испугана и не понимает, что происходит.
   – Пана, сестрица моя! Ты тут одна. Страшно? Думаешь, тебя бросили? Нет. Они просто спят, всем на работу. И мама спит. И ты спи. Ну давай я с тобой посижу. Посидеть?
   Томочка посмотрела на бледное личико и снова ей показалось, что сестренка отвечает невидимым согласием.
   – Здесь я, здесь, с тобой. А вот, ну-ка, я тебе ножку поглажу, ты скорее заснешь… – Тома осторожно отодвинула ткань и погладила худенькую босую ступню. – Как лед... Ты замерзла, Паночка, ты замерзла? Холодно? Так я укрою!
   Томочка слезла с табуретки, в коридоре стащила с вешалки отцовскую телогрейку, прижалась к ней всем телом. Та была еще теплая и пахла родным отцовским потом. Другой одежды у отца не было. Его старое довоенное пальто дети донашивали по очереди. Телогрейка была ветхая, вся в дырах, из которых торчали скомканные клочья ваты, которые отец периодически пытался вернуть на место, но они снова вылезали наружу. Дети почти не видели отца. Он уходил раньше, а возвращался позже всех. Сегодня он снова вернулся за полночь. Фуфайка еще не успела остыть, повешанная поверх тонких ребячьих пальтишек.
   Отец работал не на заводе. После тяжелого ранения он был комиссован и назначен главой их небольшого городка. Любой промах руководителя его уровня в военное время грозил расстрелом, часто без суда и следствия.
   Когда-то в детстве он пел на клиросе, знал наизусть все молитвы. Но после что-то надломилось в нем, он перестал посещать храм, заявил о своем принятии атеизма, как единственно правильной идеологии, а чуть позже стал коммунистом. Партбилет не просто открывал двери в будущее, он давал право на жизнь и отнимал ее у неугодных. Вера считалась пережитком прошлого, ее тщательно скрывали от тех, кто беспощадно с ней боролся. Дети коммуниста не должны были верить в Бога, быть крещеными, а, значит, не отпевались после смерти. Не приведи Бог, если узнают о чем-то подобном и донесут! Анонимки были в ходу, им верили, по ним принимались скоропалительные меры. Но, тем не менее, в строжайшем секрете, церковные обряды крещения, отпевания все же проводились. В этом случае, только кто-то один в семье знал, что дитя крещено – тот, кто тайно отнес новорожденного в храм. Бывали случаи, когда одного ребенка, в тайне друг от друга, родственники крестили у разных батюшек, в разное время несколько раз. Сам крещеный мог об этом не догадываться, а если во взрослой жизни приходил к вере, по незнанию крестился заново.
   Обветшалая церквушка стояла недалеко, туда украдкой любила заглядывать Томочка. Церковка казалась заброшенной. Внутри не было икон, их растащили, но на стенах еще можно было разглядеть облупившиеся фрески с ликами святых. Посередине уверенно и громоздко возвышалось подобие креста, грубо сколоченного из досок, с нарисованной углем фигурой, едва напоминающей Христа. Здесь, как мог, служил добрый-предобрый батюшка, который при обращении родителей отчаянно всплескивал руками и шептал в ответ на тайную просьбу:
   – Да как жеж, как жеж? Это ж дитятко, оно – Агнец Божий! Как не покрестить? – И по ночам тайно крестил, тайно отпевал. Спецслужбы по непонятным причинам его не трогали. Наверное, сам Бог хранил местную церковку.
   Томочка вернулась к гробику, закинула на стол видавший виды ватник и снова забралась на табуретку.
   – Ну вот, родненькая моя, теперь тебе не страшно будет. Грейся. Папка горячий у нас, тужурка еще теплая, а дырки в ней я рукавами прикрою.
   Томочка так и просидела до утра с мертвой сестренкой, что-то бормоча и получая молчаливые ответы.
   Чувствовал ли ее детский ум то, что бывает скрыто от мира людей или ей это просто казалось?
   На рассвете отец вошел в комнату попрощаться с телом. Томочка спала, сидя на табуретке, уронив русую головенку на стол. Ее израненная металлической стружкой рука была протянута под его старый ватник к гробику. В комнате было по-особенному тихо и покойно. Паночка словно заснула, простив живому миру все, что не успела пережить. Отец поднял глаза и увидел, что встали огромные напольные часы. Обычно они тикали на весь дом. Наверное, вчера дети забыли их завести. Он взял Томочку на руки и отнес в постель. Мертвую дочку осторожно поцеловал в лоб.
   Строгая мать, которую даже влиятельный муж называл в семье по имени-отчеству, вышла в коридор проводить отца на работу. Она тоже была коммунисткой. Похороны ребенка полностью лежали на ее плечах. Все нужно было сделать быстро, чтобы и самой успеть на смену. Она не догадывалась, что малышка ночью была отпета батюшкой заочно по просьбе отца-коммуниста и теперь упокоилась с миром.
   Мать тяжело вздохнула и медленно вернулась в горницу. Никто в семье не плакал об усопшей, кроме Томочки, у которой ночью еще оставались слезы. Дверь хлопнула. Отец ушел.
   Гробик стоял на столе, по-прежнему укрытый единственной отцовской душегрейкой.


На фото моя мама.