Конец високосного года 30

Теперь нужно организовать транспортировку тела Я где-то рад, что меня постоянно отвлекает на администрирование организаторская мышиная возня, потому что ощущение скручиваемой пружины никуда не делось, и всё вокруг словно задалось целью до отказа поворачивать и поворачивать ключ: смерть Белла – крак; смерть Байкли – крак; подёргивающиеся руки Тринадцатой – крак; Буллит на ИВЛ – крак; Тауб при смерти, крылатый фаллос, чёрный джип, грудастая коза, положительный скрининг Сатаны, сам Сатана, генетический анализ сына моей погибшей любовницы - крак, крак, крак… Сколько ещё выдержит эта пружина?
Перевозка у нас есть. Но нет шофера. Потому что редко бывает нужна - стоит и пылится на больничной парковке. Раньше - давно - возил Надвацента, нечистый на руку санитар-метис, знакомый мне еще по Ванкуверу, по тамошнему хоспису, где его в жажде легкой наживы даже смерть больных детей не останавливала. Я его на работу не брал, но я бы его выставил, если бы его не убили раньше - он оказался замешан в совсем скверном деле, и одно, что могло во всём этом порадовать - так это то, что Эдварда Воглера, нашего бывшего босса, тогда тоже изрядно забрызгало. Репутация его так затрещала по швам, как тесный костюм на его необъятном жирном теле. Всплыл, конечно. Такая субстанция не тонет.
Ну, а после Надвацента шофера на нашей перевозке как-то не приживались. Венди нанимала двоих: один спился, другой срочно уехал. Делюсь этими соображениями с Ней в палате интенсивной терапии - тело всё ещё там. И вдруг помощь приходит, откуда не ждали. Меня окликает из своего полубутафорского бокса Леон Харт.
- Тебе нужен водитель для катафалка? Давай я отвезу
- Не для катафалка, а для перевозки, - поправляю машинально, и тут же широко раскрываю от удивления глаза. - Ты серьёзно?
- Я с четырнадцати лет за рулём, и водил всё - от мотороллера да большегруза. Фредлайнеры - знаешь? Мы снимали боевик в Аризоне, и весь съёмочный хлам пришлось перевозить в такой штуке. А штатного шофёра прошиб понос, и он больше скакал из кабины и в кабину, чем рулил. Я плюнул и сел на его место. И не пяти минут естественного освещения не потеряли.
Потом, если ты меня возьмёшь, это возможность, не нарушая правил, высунуть нос отсюда на волю.

Когда я говорю Хаусу, что Леон Харт вызвался поработать у нас шофёром перевозки, тень удивления проходят по его лицу, как низкочастотный сигнал, модулируя подвижную мимику.
- С чего бы это?
- Я тоже спросил. Он сказал, что хочет проветриться и сменить обстановку, и что Фея-крёстная велела ему совершить три добрых дела, чтобы получить подарок к Рождеству, а он ещё и не начинал.
- Главное, чтобы наши труповозка в полночь не превратилась в тыкву, - говорит Хаус. – А так-то меня хлебом не корми – дай поэксплуатировать чужой труд. Пусть рулит.
 И, когда мы уже на парковке, Великий и Ужасный вдруг появляется собственной персоной и выражает недвусмысленное желание тоже присутствовать на вскрытии.
Наша перевозка - небольшой фургон, похожий на машину экстренной службы в миниатюре. Конечно, никаких приспособлений для жизнеобеспечения - мертвецам они не нужны, но всё равно в салоне тесно. Тело упаковано в мешок - двухслойный, как полагается, и с ним внутри находится Мигель в защитном костюме. Тоже как полагается. Санитаров мы не берём – санитаров предоставляет Кадди. В кабине с шофёром только одно место, и, конечно, Хаус претендует именно на него:
- У тебя же мотоцикл есть.
- У тебя тоже есть.
- Но-но, я – инвалид.
- Я вообще не понимаю, - говорю, - с чего ты вдруг решил ехать?
- А с Кадди повидаться?
- Она у тебя была два дня назад.
Это правда, кстати, их встречи для необременительного секса, хоть и куда реже, чем прежде, но всё равно продолжаются. «Для здоровья, - говорит о них Хаус. – И дешевле, чем проститутку нанять». Но я знаю, что он врёт, и если страстной любви к Кадди у него нет, то привычка прочная – у него вообще прочные привычки.
- Ну а ты не допускаешь, - серьёзно спрашивает он и не прищуривает глаза, как это обыкновенно делаю я, переходя к серьёзным материям, а наоборот, широко раскрывает их – так, что над зрачками появляются белые тонкие просветы, как при болезни Грейвса, - что я тоже, как и Мигель хочу спать спокойно? Да и за твоей совестью надо приглядывать, ковбой, она у тебя необъезжанная – никогда не знаешь заранее, где взбрыкнёт.
И видя, что удивил меня, хлопает по плечу:
- Да ладно, я же знаю, что тебе прокатиться на твоём железном друге одно удовольствие. Только не строй из себя Рики Кармайкла.
- Ну а почему бы и нет? - решаю я. - Дороги почищены, видимость отличная, не холодно. Да и, в конце концов, ни в какой-нибудь Ванкувер или Бриджуотер ехать  - учебный госпиталь «Принстон Плейнсборо» в нескольких кварталах от «Двадцать девятого февраля». И Хаус прав – я люблю комфорт мягкого салона автомобиля, но порой мне нужна именно такая езда – один, на скорости, в рокоте мотора и тряске, когда тебя словно отрывает от привычной рутины на несколько километров. И когда встречный воздух звенит в ушах, натянутая пружина не так опасно звенит на разрыв.
- Ладно, - говорю. - Мотоцикл - так мотоцикл. Уговорил. Твоя спокойная совесть, возможно, этого и стоит.
- Уилсон! - поднимает палец мой друг, и когда я перевожу взгляд с этого пальца ему в глаза, веско говорит:
- В шлеме!
- Я никогда не езжу без шлема, Хаус.
 Пока наши санитары и Мигель выносят и грузят упакованный труп, Леон уже за рулём и, судя по его весёлой физиономии, для него это - забавное приключение, новая роль – роль больничного шофёра, возящего трупы в морг, немного циничного – такая уж профессия, простого и незатейливого парня. Да и аус лезет к нему в кабину, и задор с него немного слетает – наедине Великий и Ужасный способен препарировать душу не хуже, чем патанатом в том морге, куда мы едем. Он на моё соседство рассчитывал и смотрит на меня, но я только плечами пожимаю: ничего не поделаешь – так уж вышло.
Закрадывается подозрение: может, Хаус и едет ради этих нескольких минут тет-а-тет`а с Хартом, которому в кабине некуда бежать и некого позвать на помощь – Орли остался с больнице.
 Я седлаю мотоцикл, попутно замечая на бензобаке ещё одну бабочку - на этот раз просто нарисованную акриловыми красками.
 Это у них такая игра – прознав, что для меня бабочки - символ одновременно и краткости, и насыщенности жизни, и что я несколько лет назад увлёкся коллекционированием этой символики, приятели и коллеги мне постоянно подбрасывают изображенияп-=ль^^,, бабочек в самые неожиданные места. Это - знак внимания, дружеская поддержка. Мне нравится. У меня и перстень на пальце в виде чёрного бражника – подарок.
Выезжаем той дорогой, что не через овраг, а вокруг озера. Я – впереди, перевозка - за мной. И почти сразу я замечаю его - чёрный Land Rover с болтающимся смайликом. Он выныривает из переулка в двух корпусах за мной и движется почётным экскортом. Вот уж теперь точно никакое не совпадение и не иллюзия. Он не обгоняет и в лобовую атаку не идёт, но сопровождает, как верный телохранитель. Так и хочется резко с визгом развернуться у него в дюйме от переднего бампера и холодно осведомиться: « И чему обязан?». Но я, понятно, удерживаюсь. Только всё время оглядываюсь на него = не украдкой, а так, чтобы он видел, что я оглядываюсь. Но за квартал до больницы он сворачивает в сторону.
 Когда я слезаю с седла, перевозка тоже уже паркуется, а встречает нас сама глава госпиталя Лиза Кадди в облегчённом защитном костюме - это они что же, вне красной зоны в таких ходят?
Хаус неловко выбирается из кабины и изображает приветствие и вроде даже готовность её поцеловать.
- Кадди. мы тебе труп привезли! - радостно сообщает он. - Зови санитаров!
- Вы его не мне, а себе привезли, -  ради справедливости уточняет Кадди.
Морг у них роскошный - пять секционных столов, и трупы не надо пихать туда-сюда в холодильники, столы сами с охлаждением. Вдоль стен всё, что только может понадобиться: инструменты, реактивы. Знакомый ещё по времени нашей работы здесь, въедливый и дотошный патологоанатом приветливо кивает - похоже, успел забыть все гадства Хауса и моё в них посильное участие. Рук не пожимает - руки у него уже в резиновых перчатках.
- Готов оказать посильное содействие. Ну что, работаем?