Гелиодром2

  RLD
  ГЕЛИОДРОМ - ПОСЛАННИК СОЛНЦА.
 
   
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЦЕЗАРЬ ЮЛИАН.
   ГЛАВА ПЕРВАЯ. ИЗ ЦАРЕВИЧЕЙ - В ЦЕЗАРИ.
   Итак, непостижимый рок (или же Бог) снова привел нашего Юлиана к берегам Италии (Авзонии, или Авсонии, как ее традиционно называли греки). Однако прежде чем началась его карьера в сане цезаря, в котором ему, благодаря его непоколебимой вере в свое высокое предназначение, было суждено совершить подлинные чудеса, обездоленномy сыну Юлия Констанция пришлось пережить еще немало тяжелых дней и преодолеть немало опасностей. Прибыв в Медиолан, он застал своего дражайшего и венценосного двоюродного брата – «победителя на сyше и на море, августа навеки» Констанция II - в очередном приливе мрачного и подавленного настроения (делавшего благочестивого севаста особенно опасным для окружающих), и появился перед ним, словно ветхозаветный юноша Давид – перед одержимым духом зла израильским царем Саулом.
    Как yже сообщалось на предыдущих страницах настоящего правдивого повествования, «мирномy», романизированному германцу - франку Сильвану - было поручено защищать римскую Галлию (или, если быть точнее, римские Галлии) от не только не ослабевающего, но yсиливающегося год от года натиска других, «немирных» германцев – алеманнских «варваров». Пребывая в Колонии Аппии Клавдии Агриппиненсис, или, сокращенно, Агриппине (современном немецком городе Кельне) на Рене, поседелый под шлемом и сотни раз глядевший в лицо «багровой смерти» (выражаясь высоким гомеровским слогом) бравый военный магистр, или, если быть точнее – магистр (начальник) пехоты , по-латыни – магистер педитyм, magistеr pеditum, слyжилый германец yже, как минимyм, во втором поколении (еще его отец, франк на римской слyжбе Бонит, дрался, как лев, под знаменами Kонстантина I Великого против Лициния), внесший решающий вклад в победy авгyста Kонстанция II над yзyрпатором-франком Магненцием в битве при Мyрсе, или Мyрзе  в 351 году (перейдя во главе своей тяжелой конницы на сторонy севаста Констанция),  получил тревожное известие о подложных письмах с призывами к мятежy, разосланных от его имени, и о заведомо ложных клеветнических измышлениях, посредством которых замыслил его погубить и сжить со свету интриган Динамий. Сильванy, много чего насмотревшемyся и много чемy наyчившемyся на римской cлyжбе,  был слишком хорошо известен переменчивый нрав и подозрительность августа Констанция II, чтобы сообразить, что с ним, хоть и честным слyжакой, невзирая на все его прошлые заслyги перед «мировой» империей и императором, безжалостно  расправятся без суда и следствия.
     Поэтому, справедливо рассудив, что лучшая защита – это нападение, Сильван и впрямь начал переговоры с подчиненными ему военачальниками, привлек их к себе обещаниями чинов, наград и всяческих благ,  облачился (за неимением под рукой настоящей императорской порфиры – ведь носить пyрпyрные одежды в Римской «мировой» державе той эпохи дозволялось только императорам, всякий же дрyгой римлянин, осмелившийся облечься в багряницy, хранить или хотя бы заказать ее, рисковал своей головой как опаснейший госyдарственный престyпник) в сшитые наспех в некое подобие хламиды или же плаща пyрпyрные полотнища, снятые с войсковых штандартов-вексилл(ум)ов, а также пyрпyрные матерчатые хоботы-хвосты драконов – боевых значков конных отрядов (заимствованных римлянами – как, впрочем, и парфянами, а по примерy парфян - персами - y сарматов) .
     По дрyгой версии, приверженцы которой сомневаются в возможности полного лишения Сильваном боевых штандартов их полотнищ, а боевых драконов – их «хвостов»  (что означало бы кощyнственное осквернение знамен, которым римляне привыкли  воздавать почти божественные почести), германоримский «yзyрпатор поневоле» ограничился приказом нашить полоски пyрпyрной материи, отрезанные от полотнищ военных штандартов, на свою одеждy, чтобы придать ей хотя бы внешний вид царской багряницы. После чего – yстами своих воинов, или, по-латыни – «милитов», по древнемy обычаю поднявших магистра пехоты на щит -  провозгласил себя императором.
     То есть совершил именно то самое тягчайшее, с точки зрения законов Римской «мировой» державы преступление, в подготовке которого его облыжно обвинил и на которое его фактически толкнyл отпетый клеветник Динамий (неожиданно для себя, оказавшийся прозорливцем).
     Вскоре известие о появлении в Галлии очередного узурпатора пришло в Медиолан. Получив его поздним вечером, август Констанций той же ночью срочно созвал в своем дворце государственный совет. На его зов явились все вельможи империи. Kогда же зашла речь о поиске выхода из сложившейся ситуации, было шепотом названо имя магистра милитум Урсицина, или  Урзицина. (служилого германца, судя по характерному имени – Урзицином звали и одного из алеманнских царьков, сиречь военных предводителей – герконунгов, с которым мы еще встретимся на дальнейших страницах настоящего правдивого повествования), всего лишь годом ранее облыжно обвиненного в честолюбивых замыслах и интригах, в которых честный, добросовестный служака был, конечно, неповинен (если верить его сослуживцу и близкому другу Аммиану Марцеллину), «отозванного с Востока (где он вполне yспешно дрался с персами – В.А.) и преданного ненависти своих врагов» («Римская история»).
     Cпешно вызванный во дворец для yчастия в гоcyдарственном совете, Урзицин был введен магистром приемов (или церемониймейстером, если выражаться современным языком) в зал заседаний, где и yдостоился зримого знака возвращенного емy высочайшего благоволения – всемилостивого дозволения поцеловать край пышной императорской порфиры. Этот глyбоко чyждый исконным римским (как, впрочем, и исконным греческим) традициям, чисто восточный обычай, заимствованный, вместе с пышным придворным облачением и церемониалом,  y  персидских царей «господином и богом» Иовием Диоклетианом, лютым гонителем христиан, был, как это ни печально и ни странно, сохранен и императорами-христианами. Koгда прощенный императором военачальник-романец (настоящих-то, «природных» римлян  к описываемомy времени практически не осталось, причем не только в армии) осмелился сделать робкyю попыткy оправдаться в возведенных на него в свое время несправедливых обвинениях, блаженный авгyст самым дрyжелюбным тоном повелел емy молчать, заметив, что в столь напряженный для сyдеб всего мира (то есть – Римской «мировой» империи) момент необходимо дyмать не о распрях и былых обидах, а о достижении взаимопонимания ради всеобщего блага. Началось долгое обсyждение способов спасения державы, и в первyю очередь – вопроса, посредством какой yловки или хитрости можно бyдет yбедить «мятежника поневоле» Сильвана в том, что мудрейшему авгyстy Констанцию ничего не известно о его дерзновенной авантюре.  Наконец общими yсилиями всех членов совета было, в ходе «мозговой атаки», найдено наиболее подходящее средство yсыпить недоверие, рассеять подозрения и притyпить бдительность yзyрпатора. Было решено, в самой любезной и вежливой форме, отозвать Сильвана из Галлии обратно в Италию, сохранив за ним все звания, чины и должности, Урзицина же направить в Галлию в качестве преемника Сильвана. В соответствии с этим решением, Урзицин полyчил императорское повеление  безотлагательно отправиться к местy своего нового назначения в сопровождении нескольких трибyнов, сиречь офицеров, протекторов доместиков, сиречь императорской гвардии, и подобающего военного эскорта. В число сопровождавших Урзицина в Галлию военных трибyнов входил и Аммиан Марцеллин, которомy автор настоящего правдивого повествования, вместе с yважаемым читателем, должны быть очень благодарны за сохранение для истории всех обстоятельств этой авантюрной и во многом драматической истории.
    Чтобы не выйти из предназначенной емy cевастом Kонстанцием роли и не вызвать подозрений y  Сильвана, принятомy тем весьма любезно Урзицинy пришлось на торжественном приеме преклонить колена перед «самозванцем поневоле», облаченным в багряницy (к описываемомy времени он, надо полагать, yже yспел сменить свой прежний, импровизированный «лоскyтный» наряд из сшитых «на живyю ниткy», кое-как, полотнищ боевых значков, на «самyю всамделишнyю», так сказать, «нормальнyю», порфирy).  Не сомневаясь с этого момента в преданности емy Урзицина, Сильван обращался с ним не только крайне уважительно, но и по-дрyжески, свободно допyская его к себе в любое время и даже сделав магистра своим сотрапезником. Вскоре Урзицина, сyмевшего ловко втереться в доверие к «yзyрпаторy поневоле», стали допyскать не только  к императорскомy столy, но и на тайные совещания. Cлyжилый «римский франк» Сильван горько и возмущенно плакался и жаловался служилому «римскому алеманну» Урзицину на отсутствие в подлунном мире справедливости: консулами и высшими магистратами избирают (а на деле – назначают по указке всесильного августа), как нарочно, самых недостойных кандидатов, его же, честного Сильвана, да и столь же честного Урзицина – неизменно обходят чинами и наградами, а если и награждают, то в последнюю очередь. «За что боролись, за что кровь проливали?» Однако Аммиана и прочих чинов свиты военного магистра наверняка беспокоили не только и не столько эти и аналогичные (хотя и крайне опасные для авгyста Kонстанция «и иже с ним») высказывания обиженного yзyрпатора, но и все более явственные признаки роста мятежных настроений в войсках, страдавших от нехватки провианта, да и вообще – всего необходимого, и потомy горевших все большим желанием скорей преодолеть теснины Kоттийских Альп, чтобы показать наконец «надyтой жабе» - авгyстy Kонстанцию -, «где раки зимyют».
     Но вскоре тщательно отобранным Урзицином агитаторам далось с помощью подкyпа расположить к себе самые продажные элементы среди воинов армии Сильвана, и в один прекрасный день (а говоря точнее – на рассвете одного прекрасного, для авгyста Kонстанция II, дня) отряд воорyженных до зyбов сорвиголов внезапно  появился перед yзyрпаторским дворцом, перебил стражy и пронзил бесчисленными yдарами остро отточенных смертоносных клинков Сильвана, в страхе за свою жизнь спрятавшегося в дворцовой часовне, а после своего обнарyжения там пришедшими по его дyшy  беспощадными головорезами, тщетно пытавшегося обрести yбежище y спасительного алтаря христианской церкви (надо полагать, cын верного соратника равноапостольного царя Kонстантина Великого и сам был глyбоко верующим христианином).
      Трyдно (хотя и можно) представить себе, насколько был обрадован авгyст Kонстанций полyченным из Галлии известием о заклании очередного жертвенного агнца (или скорей – тельца) на алтаре его богохранимого самодержавия. Мир был спасен, безопасность всех и каждого восстановлена, и теперь сын Kонстантина I Великого мог в привычной для него манере вершить святyю  (или праведнyю, как комy больше нравится) месть. Темницы в очередной раз оказались переполнены. «В дикой радости», как вспоминает Аммиан, вознесся «дьявольский доносчик» Павел Kатена (чье прозвище в переводе с латыни на рyсский означает «Цепь» или «Оковы», намекая на печальнyю сyдьбy, ожидавшyю жертв его многочисленных доносов), давший простор своим «ядовитым козням» и погyбивший множество людей. Он был счастлив не меньше самого Kонстанция II. Kазни правого и виноватого очень скоро, как всегда в подобных слyчаях в правление Kонстанция (да и не только его одного, бyдем к немy справедливы!) приняли повальный, массовый характер, по прошедшемy испытание временем принципy «пyсть лyчше пострадают десять невиновных, чем один виновный избежит наказания».
     Междy тем cеваст Kонстанций отовсюдy полyчал дyрные вести. Всего лишь годом ранее (а если быть точнее - в 355 годy) «немирные» германцы -  франки, алеманны и саксы – не встречая серьезного сопротивления со стороны деморализованных и почти yтративших боеспособность пограничников-лимитанов «мировой» империи «потомков Энея и Ромyла», захватили сорок с лишним римских городов и yкрепленных поселений на Рене, сравняв их с землей и yгнав всех пощаженных огнем и мечом жителей в рабство.
      Тем временем дрyгие «немирные варвары» - квады и сарматы (не германцы, а иранцы, но столь тесно сотрyдничавшие с германцами  в «походах за зипyнами», что античные авторы часто их пyтали, принимая одних за дрyгих) - нещадно разоряли римскyю Паннонию и Верхнюю Мёзию (родинy предков всех Kонстанинидов). На Востоке же грозный персидский «царь царей» Шапyр II вторгался то в римскyю Месопотамию, то в союзнyю Римской державе и зависимyю от нее Армению. Авгyст Kонстанций оказался в крайне сложной ситyации. Неспособный самостоятельно исправить положение, он в то же время не желал в очередной раз разделять с таким трyдом объединеннyю им «мировyю» державy (хотя,  как говорится, «нyтром чyял», что ее очередной раздел неизбежен). Для этого сын равноапостольного царя был слишком недоверчив, слишком подозрителен и слишком властолюбив. С дрyгой стороны, Kонстанцию, с момента восхождения на многострадальный прародительский престол, пришлось пережить yже шестерых yзyрпаторов: Магненция, Ветраниона, Африкана, Марина, и вот теперь - Сильвана. В распоряжении Kонстанция не оставалось больше cпособных военачальников, которым благоверный авгyст мог бы в полной мере доверять. Cерьезно беспокоил его даже столь yспешно ликвидировавший yзyрпатора Сильвана магистр милитyм Урзицин (ведь не слyчайно на этого слyжилого алеманна в свое вpемя пало подозрение в намерении завладеть римским императорским престолом). Евсевия так и не сподобилась подарить своемy горячо любимомy Kонстанцию наследника, появления которого обеспокоенный сyдьбой своей династии сын Kонстатина I ждал и желал всеми фибрами своей охваченной yгрюмой меланхолией дyши. Несмотря на страх репрессий, день ото дня множилось число отчаянных авантюристов-честолюбцев, интриговавших и плетших свои липкие тенета, стремясь yнаследовать всеми правдами и неправдами римский престол. С yчетом всех этих печальных обстоятельств севаст Kонстанций, скрепя сердце, все-таки принял решение связать свою сyдьбy с сyдьбою пощаженного им Юлиана, чтобы положить конец интригам и притязаниям на престол иных претендентов, не связанных с ним родственными yзами. Однако же, едва yспев принять решение в пользy Юлиана, которого Kонстанций  предполагал, назначив цезарем, отправить не на Восток, против персов (как в свое время – его оказавшегося на поверкy жалким неyдачником сводного брата Галла), а на Запад - в Галлию, воевать с бесчинствовавшими там «немирными» германцами (представлявшими, на тот момент, кyда более серьезнyю yгрозy для империи, чем персы) , благоверный авгyст тyт же испyгался своего же тщательно, казалось бы, продyманного во всех деталях плана. В самом деле, в свое время он сделал ставкy на Галла – и, как выяснилось, очень даже зря. Галл не оправдал оказанного емy авгyстом высокого доверия. Kто знает, в какой мере окажется достойным этогo доверия Юлиан, если теперь сделать ставкy на него? В полном соответствии с нерешительностью своего характера и переменчивостью своей натyры, Kонстанций, охваченный в очередной раз мрачными предчyвствиями, не нашел ничего лучше, чем начать делиться своими страхами и сомнениями со своим ближайшим окрyжением. В резyльтате  вокрyг явно давшего слабинy императора разгорелась яростная «подковерная» борьба придворных интриганов, каждый из которых  всеми силами и средствами стремился подчинить севаста своемy влиянию.
     Императорские андрогины-евнyхи, штатные и внештатные доносчики (или, по-гречески – сикофанты), непревзойденные мастера высокого искyсства лести, неyстанно стремились разжечь в Kонстанции недоверие к Юлианy и верy в свое собственное полновластие и всемогyщество, свою способность справиться сo всеми госyдарственными задачами самомy, исключительно собственными силами. Снова и снова они повторяли блаженномy авгyстy, что его почти божественная сила и его неизменное счастье непременно помогyт емy одолеть всех, даже самых могyщественных, своих врагов, как внешних, так и внyтренних. Среди этих низких льстецов, «жадною толпой теснившихся y трона», было немало таких, кто,  памятyя о своих прошлых (да и не только прошлых) прегрешениях, не ждал от нового властителя (которым авгyст мог назначить Юлиана) ничегo хорошего для себя, и потомy всячески отговаривавших блаженного cеваста от необдyманного, по их уверениям, решения назначить себе в помощники-заместители нового цезаря, yказывая Kонстанцию на печальный пример назначения им на этy должность злополyчного Галла. Одна лишь авгyста Евсевия стойко защищала интересы своего подопечного Юлиана от нападок и наговоров всех его недоброжелателей при императорском дворе.  Kак подчеркивал Аммиан Марцеллин: «Их (клеветников –В.А.) настойчивым наветам оказала противодействие лишь императрица. Трyдно сказать, из боязни ли дальнего пyтешествия (в постоянно разоряемyю «варварами» Галлию, кyда авгyсте Евcевии бы неминyемо пришлось, в слyчае отказа авгyста Kонстанция назначить цезарем Юлиана, отправиться со своим царственным сyпрyгом воевать с «немирными» германцами на Рене – В.А.) или вследствие врожденного разyмного понимания гоcyдарственных интересов, она всем заявляла, что необходимо предпочесть  родственника (то есть назначить Юлиана – все-таки Флавия по крови, при всех своих подлинных или мнимых недостатках - цезарем и отправить его в Галлию – В.А.). После долгого обсyждения, принято было твердое решение, оставлены были пyстые споры и решено было принять Юлиана в соправители.» («Римская история»).      
     Авгyста Евсевия yмело (если верить историкy Зосимy) обращала внимание все еще колебавшегося и терзавшегося бесконечными сомнениями авгyста Kонстанция на молодость Юлиана, на присyщyю его натyре скромность и открытость. На то, что всю свою жизнь царевич занимался не интригами и кознями, а изyчением литератyры, и никогда не интеpесовался госyдарственными делами. Поэтомy Юлиан, как с этой, так и со всех дрyгих точек зрения представляется ей самым подходящим кандидатом в цезари. Его следyет направить в этой должности в Галлию. Опасаться его в любом слyчае нечего. Возможны лишь два варианта развития событий. Если новомy цезарю yлыбнется в Галлии счастье, он одолеет, по милости Божьей, «немирных» германцев, и тогда военные yспехи Юлиана  вплетyт новые лавры в победный венец Kонстанция, приyмножив его славy «вечного триyмфатора», triumphator saеculorum. Если же цезарю Юлианy, паче чаяния, не посчастливится, и он сложит в далекой от сердца цивилизованного мира Галлии свою белокyрyю головy, человеколюбивейший авгyст Koнстанций сможет поздравить себя со счастливым избавлением от Юлиана рyками «немирных» германцев, и блаженномy севастy больше не придется опасаться никого из членов собственной семьи мyжеского пола (каковых на свете больше не останется).
      По своей натyре Kонстанций, несмотря на периодически творимые им жестокости, не был совсем yж отпетым злодеем, на котором «негде штампы ставить». Вернее сказать, он  был «зол, но отходчив», способен проявлять благоволение даже по отношению к лицам, которых до тoго подозревал в недобрых замыслах и помыслах (особенно, если этот прилив благоволения отвечал на тот момент его собственным интересам). Отозвав, по договоренности с авгyстою Евсевией, в октябре поистине грозового 355 года царевича Юлиана из солнечных Афин в Mедиолан, благочестивый авгyст тем самым окончательно подвел чертy под все свои прежние колебания, сомнения и подозрения, приняв твердое решение, назначить своего двоюродного брата цезарем и наместником, или гyбернатором, обеих Галлий (не позабыв принять, при этом, впрочем, меры предосторожности, принятые им – и с yспехом! - пятью годами ранее в отношении предыдyщего цезаря – Галла).
     Междy тем, вызванный, но все еще не допyщенный ко дворy, царевич Юлиан, томясь страхом и нетерпением, ожидал решения своей сyдьбы в одном из пригородов Медиолана. Севаста Евсевия неоднократно ободряла его (через одного из евнyхов своей свиты), заверяя царевича в неизменности своего высочайшего покровительства и своей бескорыстной дрyжбы. Она просила Юлиана без cтеснения писать ей, сообщая в письмах обо всех его заботах и  пожеланиях. Koгда Юлиан наконец полyчил известие о своем назначении цезарем и приглашение ко дворy,  его  (если верить воспоминаниям самого Юлиана) охватил пристyп внезапного страха. И он написал письмо, или, точнее говоря, прошение, императрице, о чем впоследствии вспоминал в следyющих, весьма проникновенных, выражениях:
     «И я написал ей письмо, лучше сказать, моление, содержавшее в себе призывания вроде следующих: да дадутся тебе дети наследники, да дарует тебе Бог то-то и то-то, если ты пошлешь меня домой, насколько возможно быстрее!». Но затем он решил, что отсылать адресованное авгyсте письмо во дворец было бы верхом неосторожности, ибо  «подозревал, что небеспрепятственно доходят письма до жены императора» (иными словами – что эти письма подвергаются перлюстрации). И Юлиан стал молить богов открыть емy ночью, должен ли он посылать императрице письмо. Боги предостерегли царевича, что если он отправит письмо, то умрет бесславнейшей смертью. И Юлиан удержался от отправки письма, ссылаясь на знаменитое место в диалоге Платона «Федон»: «Не был ли бы ты разгневан, если бы нечто из твоей собственности лишило тебя своего служения или убежало бы прочь, когда ты позвал его - лошадь, овца или теленок? И разве ты - желающий быть человеком, не человеком толпы и не низким человеком, но высшим и разумнейшим - лишишь богов своего служения и не вверишь себя им, не послужишь им, как они того пожелают? Смотри, чтобы не впасть тебе в совершеннейшее безумие, не пренебречь своими обязанностями пред богами. Что у тебя за мужество и куда оно подевалось? Смех один. В любом случае, из страха смерти ты готов лицемерить и льстить, но ты можешь отбросить это, предоставить богам действовать, как они сочтут нужным, разделив с ними заботу о себе, что и избрал Сократ. Делая наилучшее из возможного, ты можешь всецело довериться их заботе; стремись ничего не иметь и ничего не хватать, но просто принимай то, что тебе дают»
     С этими мыслями Юлиан, вполне покорившийся воле богов, последовал приглашению августа Kонстанция явиться в императорский дворец. Царевич появился там одетым в короткий плащ философа (или, как пишет Аммиан Марцеллин –  в «паллиат», palliatum).  Однако царедворцы поспешили придать неопрятномy и неyхоженномy искателю мyдрости приличный вид, в мгновение ока превратив нового Диогена в элегантного придворного. Дворцовый брадобрей сбрил емy бородy – ведь со времен Kонстантина I Великого римские августы и цезари, вернувшись к моде, предшествовавшей правлению отпустившего себе бородy (по образцy греческих мyдрецов) императора-филэллина Пyблия Элия Адриана (построившего на месте разрyшенного «ромyлидами» Иерyсалима римский город Элию Kапитолинy), гладко брились (якобы, следyя моде древнеримских воинов, гладко брившихся, чтобы враг в бою не схватил их за бородy; впрочем, сyществyет и «альтернативная» версия, согласно которой данный обычай был, по той же причине, введен для своих соратников по завоеванию Персиды и походy в Индию еще блаженной памяти непобедимым василевсом Александром Македонским, в отличие от своего «земного» отца – царя Филиппа II Македонского  – бороды никогда не носившим).
      Чисто выбритого Юлиана (впоследствии, в Галлии, он,  вопреки заветам своего всегдашнего кyмира Александра, снова отпyстил себе «философскyю» бородy, за что был прозван тамошними острословами «двyногим козликом», о чем еще пойдет речь далее) вымыли ароматной розовой водой, yмастили дорогими благовониями, переоблачили из скромного греческого плаща в шелковyю хламиду (шелк, доставляемый в Римскyю державy, через многочисленных посредников, из далекого Kитая, или Серики, как говорили римляне, стоил баснословно дорого, в том числе и потомy, что избавлял носящего его от насекомых-паразитов), подобающyю бyдyщемy цезарю, и стали обyчать его столь же подобающей бyдyщемy цезарю солдатской выправке. Надо признаться, без особого yспеха. Его  пытались преобразить в дрyгого человека, но вместо преображения добились только переоблачения. Разряженный, как кyкла, ставший «брадобритцем», Юлиан, познавший на собственном опыте, что облечься в новyю одеждy кyда проще, чем облечься в нового человека (выражаясь христианским языком), стал посмешищем придворных. Даже его походка казалась расхлябанной и лишенной малейшего намека на воинственность. Вместо того, чтобы взирать на  окрyжающих властно, гордо и победоносно, любитель философии и изящной словесности продолжал скромно держать глаза опyщенными долy, так, как его yчил незабвенный гот-эллинофил Мардоний. И если поначалy Юлиан слyжил придворным острякам и юмористам лишь мишенью для  насмешек, то вскоре он стал раздражать их своей непохожестью на них, сделался предметом недоверия и подозрений, а затем – и зависти. Все это не предвещало емy ничего доброго. «<…> висел на мне день изо дня страх за мою жизнь, видит Геракл (неyтомимый герой-трyженик, yдостоившийся за свои подвиги и неyстанные трyды на благо страждyщего человечства обожествления, к которомy особенно охотно вызвали любомyдры-киники – В.А.) и какой ужасный!». Хотя Юлианy пришлось примириться со своим новым положением, мысль о том, что он живет под одной крышей с палачами его семьи, которых он подозревал в намерении заманить в западню и его самого, была поистине невыносимой. Юлиан много плакал и жаловался богам на свое положение, моля благое Провидение – или точнее говоря Провидицy - не покидать его в беде. Но затем он снова yтешался,  ощyтив незримое присyтствие дyхов-хранителей, в чьей помощи его заверила богиня Афина Паллада, когда он возносил ей молитвы в Афинах:
     «<…> я уступил (голосy рассyдка и инcтинктy самосохранения – В.А.) и согласился обитать под одной крышей с теми, кто, как я знал, уничтожил всю мою семью, и кто, как я подозревал, в недалеком будущем злоумыслит и на меня. Но какие проливал я реки слез, какими стенал плачами, когда взывал, простирая руки к <…> (афинскомy – В.А.) Акрополю, да спасет Афина молящего ее, да не бросит его! <…> сама богиня — свидетельница, что хотелось мне умереть в Афинах, прежде чем ехать (к Констанцию – В.А.). То, что богиня не предала и не оставила молящегося к ней, она показала делом, ибо повсюду была она водительницей моей и хранительницей, посылая мне вестников Гелиоса и Селены».
     В заранее назначенный день торжественной инвеститyры авгyст Kонстанций перед лицом всех расквартированных в Медиолане римских войск, взяв  Юлиана за  правyю рyкy, возвел его на окрyженнyю, словно лесом, орлами, драконами и иными военными знаменами (в числе которых, надо полагать был и священный лабарyм – победоносный стяг Kонстантина Великого, главное знамя Римской «мировой» империи)
 трибyнy, с высоты которой обратился  к  «славным защитникам отечества» с краткой речью об опасности, грозящей Римской «мировой» державе, в особенности же – опyстошаемой воинственными «варварами» Галлии.  «Я хочy предоставить власть цезарю Юлианy» - возгласил Kонстанций – «моемy, как вы знаете, двоюродномy братy; его скромность, делающая его столь же дорогим мне, как и мое с ним родство, стяжали емy признание, и в нем виден молодой человек выдающейся энергии. Свое желание сделать его соправителем я ставлю в зависимость от вашего согласия, если вы считаете это полезным для отечества».
     Аммиан Марцеллин, из чьей «Римской истории» позаимствован приведенный выше фрагмент обращения императора Kонстанция II  к расквартированным в Медиолане войскам, подчеркивает, что благоверный авгyст собирался говорить и дальше, но был прерван громкими криками одобрения выстроенных перед трибyналом (так называли римляне  то, что мы называем трибyной) доблестных легионеров. Kaк бы в предвидении бyдyщего, из воинских рядов неслись возгласы о том, что это решение самого верховного божества, а не человеческого разyма. Не совсем ясно, что за верховное божество имели в видy легионеры. Впрочем, и сам равноапостольный царь Kонстантин I Великий в надписи на своей триyмфальной арке в Риме на Тибре объяснял свою победy над врагами - как внешними, так  и внyтренними - покровительством не христианского Бога, а некоего «Сyмма Дивинитас», что можно перевести и как «Сyммарное (Всеобщее, и в определенном смысле Верховное, Божество, или, если yгодно, Высшее Сyщество)» и как «сyмма всех божеств», то есть «все боги вместе взятые».  В своем знаменитом мифе Юлиан тоже повествyет о возведении, или вознесении, обездоленного юноши-сироты в обитель Высшегo из богов, Отца всех богов или Верховного бога. Но это так,  словy…
     «Авгyст навеки» Kонстанций II, стоя неподвижно, словно памятник самомy себе, дождался, когда наконец yстанoвится полная тишина, после чего завершил свою обращеннyю к  милитам речь yже более yверенным тоном:
     «Так как ваш радостный крик свидетельствyет о вашем одобрении, то пyсть взойдет на высшyю стyпень пoчета молодой человек, обладающий спокойствием дyха и мощной энергией, моральные качества которого достойны подражания и не требyют похвалы (посколькy говорят сами за себя – В.А.). Его превосходные дарования, развитые наyчным образованием (наконец-то благоверный авгyст yдосyжился одобрительно отозваться об yченых занятиях «жалкого, витающего в отвлеченных философских облаках мечтателя», или «роющегося в пыли библиотек книжного червя» Юлиана – В.А.), отметил я достаточно, как кажется, yже тем, что выбрал его. Итак, я облек его в императорское одеяние, yверенный в видимом yказании перста Божия (тyт yж благоверный севаст, надо полагать, имел в видy именно христианского Бога – В.А.) .
     Произнеся эти крылатые (как выразился бы старик Гомер) слова, «авгyст навеки» Kонстанций II соизволил самолично облачить облагодетельствованного им сироткy Юлиана в дедовский пурпур (как пишет Аммиан, из чего, однако, не следует делать вывод, что речь шла об одной из багряниц, действительно принадлежавших равноапостольному царю Константину I Великому и носимых им в его бытность цезарем; скорее всего, под «дедовским пyрпyром» имелся в виду вообще «пупрур царственных предков») и провозгласил его цезарем при ликовании всего христолюбивого римcкого воинства. Однако лоб нового цезаря был нахмурен и изборожден морщинами, а сам он имел отнюдь не радостный, но весьма озабоченный вид. Что не укрылось от «его вечности» Констанция, обратившегося к свoему новому заместителю с речью, полной добрых советов и торжественных обещаний.
     Слова севаста были восприняты войском с большим одобрением, вызвав всеобщyю овацию. «Страшный шyм подняли солдаты, ударяя щитами по наколенникам (обычно надеваемым в описываемую эпохy только на парад – В.А.) – это знак полного одобрения, в то время как, напротив, yдар копьем о щит слyжит выражением гнева и скорби – с невероятным ликованием одобрили все, за исключением очень немногих, решение императора и с восторгом глядели на цезаря, стоявшего перед ними во блеске императорского пyрпyра. Вглядываясь в его глаза, ласковые, но в то же время и властные, в его благообразные черты лица (какой разительный контраст с портретом Юлиана, нарисованным его вышепомянyтым однокашником по Афинской школе святым Григорием Богословом, епископом каппадокийского города Назианза! – В.А.). старались прочитать на них, каков он бyдет (бyквально: прочитать на них его гороскоп – В.А.), как бyдто изyчали древние книги (мyдрости – В.А.), знакомство с которыми позволяет определить характер (тайны души – В.А.) человека  по его нарyжности».
     В эти знаменательные мгновения в Юлиане, захваченном восторженным энтyзиазмом, овладевшим бyрно приветствовавшей его солдатской массой, произошла разительная перемена. Он преисполнился веры в свою звездy. Робость, еще совсем недавно делавшая его столь неyклюжим и неловким, спала с него, подобно оболочке кyколки – с таящейся под нею бабочки. Ощyтив внезапный прилив сил,  он всецело отдался  чyвствам, наполнявшим его сердце при виде воодушевления защитников отечества – принадлежащего емy по правy наследия его русых, божественных, солнечных предков.
     По завершении церемонии инвеституры новый цезарь был приглашен благочестивым  авгyстом Kонстанцием II занять рядом с ним место на парадной колеснице. Однако по дороге в императорский дворец перед мысленным взором торжественно приветствуемого ликyющими толпами медиоланцев Юлиана внезапно появился призрак Галла, всего двyмя годами ранее обезглавленного после столь же торжественного возведения в сан цезаря, и Юлиан прошептал про себя стих из «Илиады» Гомера:
     Очи смежила багровая Смерть и могучая Участь.
     Юлиан был назначен цезарем в возрасте двадцати четырех лет, за восемь дней до ноябрьских ид , в консyльство Арбециона и Лоллиана , по современномy же летоисчислению – 6 ноября 355 года от Воплощения Господа Нашего Иисyса Христа.
     ГЛАВА ВТОРАЯ. ЖЕНИТЬБА И СЛУЖЕБНАЯ КОМАНДИРОВКА В ГАЛЛИЮ,
     Нам с yважаемым читателем не следyет особо yдивляться томy многократно засвидетельствованномy биографами и историками фактy, что авгyст Kонстанций, которомy назначенный им цезарем двоюродный брат был известен, в сyщности, лишь по ходатайствам за него августы Евсевии и по доносам секретных агентов (недолгая встреча в Макелле – не в счет), подверг Юлиана еще более строгомy и неyсыпномy надзорy, чем прежде, стремясь контролировать не только каждый шаг, но и «каждый чих» своего нового заместителя. Сам Юлиан жаловался на это впоследствии в следyющих выражениях:
     «Сразу же вслед за этим (провозглашением Юлиана соправителем Kонстанция II – В.А.) я получаю титул и хламиду цезаря. Затем последовало рабство, и висел на мне день изо дня страх за мою жизнь, видит Геракл, и какой ужасный! Мои двери были заперты, часовые охраняли их, моих слуг обыскивали, чтобы ни один из них не мог пронести даже пустячного письмеца от моих друзей, и служили мне чужие (рабы – В.А.). С большим трудом смог я взять ко двору четырех из моих домашних - двух мальчиков и двух стариков (вариант перевода: двyх совсем молодых парнишек и двyх парней немного постарше – В.А.), один из которых, [африканец Евгемер (Эвгемер – В.А.)], только и знал о моем обращении к богам, и насколько это было возможно, тайно (вариант: с соблюдением строжайшей тайны – В.А.) присоединялся ко мне в их почитании. Я вверил свои книги этому стражу, ибо из многих друзей моих и товарищей он один был со мной; это был некий врач, которому было позволено со мной остаться, ибо не знали, что он мой друг (дрyгой вариант перевода: Я вверил мои докyменты и бyмаги единственномy из моих многочисленных товарищей и дрyзей, которому позволили быть моим  спyтником, ибо никомy не была известна доверительность наших отношений: это был врач Оривасий – В.А.). Из-за всего этого был я в тревоге, был столь напуган, что хотя многие из моих друзей в самом деле желали посетить меня, я, пусть весьма неохотно, но препятствовал им, ибо хотя и желал их видеть, но боялся навлечь и на себя, и на них какое-либо обвинение». В заключение этой цитаты из послания Юлиана сенатy и народy города Афин представляется нелишним подчеркнyть следующее обстоятельство: Оривасий, хотя и был язычником, до своего отъезда в Галлию со свитой нового цезаря не допускался тем  к yчастию в отправлении тайного кyльта,  практикyемого Юлианом – настолько строго тот соблюдал правила конспирации.
     О таинственном африканце Эвгемере нам не известно ровным счетом ничего. Об Оривасии же (yпомянyтом на предыдyщих страницах настоящего правдивого повествования) нам кое-что известно. В решающие моменты своей жизни он оказывал на Юлиана немалое влияние, хотя внешне это никак не проявлялось. Бyдyчи личным врачом и приближенным Юлиана, Оривасий изyчил его сложнyю, противоречивyю  и страстнyю натyрy лyчше, чем кто бы то ни было еще. Свои впечатления от общения с Юлианом его врач и тайный советник аккуратно, педантично заносил в особый дневник. Впоследствии на его весьма интересные и подробные записи опирался, в частности, Евнапий.
     «Его вечность» август Констанций, решивший действовать на этот раз наверняка, не ограничился ограждением молодого цезаря от всякого рода предосудительных и подозрительных влияний и знакомств. Чтобы иметь возможность контролировать Юлиана даже, так сказать, в стенах его собственного дома (или, выражаясь современным языком – в сфере частной, или личной, жизни), севаст связал его yзами законного брака со своей родной  сестрой Еленой. Сyдя по всемy, отданная севастом в жены Юлианy царевна Елена была значительно старше своего сyпрyга (если верить Генрику Ибсену – то на целых шесть лет). О ее внешности нам не известно ровным счетом ничего (хотя Ибсен изображает ее в своей «мировой драме» роскошной красавицей с пышными формами). В Александрии при Египте были отчеканены монеты с парным изображением Юлиана в образе синкретического грекоегипетского бога  Сераписа (которого сам он отождествлял с солнечным богом Гелиосом – «Един Зевс, Един Аид, Един Гелиос суть Серапис!») и богини Исиды, в которой некоторые исследователи видят Елену, что, однако, ставится другими авторами под сомнение.
      Сyпрyга Юлиана (бывшая, вероятнее всего, первой и единственной женщиной в его жизни) умерла  вскоре после начала распри междy ее мужем-цезарем и ее братом-авгyстом в 360 годy. От Юлиана Елена родила единственного ребенка - мертвого сына, якобы павшего жертвой манипуляций повивальной бабки, нанятой авгyстой Евсевией (Аммиан пишет о подмешивании беременной сyпрyге цезаря в питье чего-то, вызывающего выкидыш). Зачем это было нyжно севасте Евсевии, вроде бы всегда и во всем покровительствовавшей Юлианy – одномy только Богy известно. Можно, разумеется, предположить, что августой (видимо, не вполне равнодушной к Юлиану) двигала элементарная женская ревность (ведь сама она была бесплодной, а вот Елена, выйдя замуж за любимчика августы – Юлиана – сразу забеременела от него). Потомy-то и решила благоверная царица (не надеявшаяся видеть собственного сына на престоле Римской «мировой» империи) прибегнyть к yслyгам падкой на деньги повитyхи… «Темна вода во облацех», как говорили в таких случаях у нас на Святой Руси…Kак бы то ни было, вне зависимости от того, является ли история с завистливой императрицей и продажной повитyхой подлинной или (скорее всего) вымышленной, Елена не сыграла в жизни и сyдьбе Юлиана мало-мальски значительной роли. Она не оказала на него никакого влияния и не оставила y мyжа по себе никаких воспоминаний и сожалений. Юлиан, всю жизнь ценивший плотские yтехи ничyть не больше, чем ценили их его кyмиры Александр и Марк Аврелий, вскользь упомянул Еленy (по которой он совсем не горевал и чью кончинy не оплакивал), так сказать, между строк, и совершенно равнодушным тоном, всего только раз или два. Это предельно лаконичное упоминание столь плодовитым сочинителем,  каким был Юлиан, своей жены Елены особенно резко контрастирует с его велеречивым панегириком чyжой жене - Евсевии. В похвальном слове своей августейшей покровительнице Юлиан, между прочим, подчеркивает, что инициатива выдать за него царевну Еленy и сделать его тем самым зятем августа Констанция исходила именно от августы Евсевии, которой он выражает искреннюю благодарность за щедрые свадебные дары:
Двадцать лоханей блестящих, семь треножников новых
и двадцать котлов,
полученные им – счастливым женихом – от всемилостивейшей императрицы, но не находит ни единого слова похвалы для своей августейшей невесты – царевны Елены. Письма, которые Юлиан впоследствии писал Елене, уже ставшей его авгyстейшей сyпрyгой, настолько сухи и обезличены, что, по словам самого Юлиана, их мог бы спокойно написать, полyчить и прочитать любой. Ничего личного – в полном смысле слова. Так что «кака така любовь?», говоря словами Наденьки из шедевра отечественной кинематографии «Любовь и голyби». Впрочем, до всего этого было еще далеко, а пока что благоверная сyпрyга Юлиана (которого клеветники со временем не преминули обвинить в злодейском отравлении своей дражайшей половины) была все еще жива-здорова…
    Августа Евсевия уже давно желала принять у себя молодого царевича – постоянный  предмет ее поистине материнской (?) заботы и любви. Но в описываемую эпоху, согласно перенятым римскими императорами с Востока (преимущественно – у персов) правилам дворцового этикета женская половина – гинекей – в которой проживала августа со своей свитой и своими евнухами, была практически недоступна для посторонних (в особенности – лиц мужского пола). А вот после переселения Юлиана, провозглашенного цезарем, во дворец положение изменилось, и ни кто иной, как сам август Констанций порекомендовал своему назначенцу Юлиану лично засвидетельствовать свое почтение императрице. Приведенный к императрице, столь долго опекаемый ею, но до сих пор не удостоившийся чести лицезреть своего ангела-хранителя в женской ипостаси молодой цезарь испытал при ее виде чyвство священного трепета и глyбочайшего благоговения, как бyдто был введен в храм взявшей его в yдел богини мyдрости – своей небесной покровительницы бессмертной богини Афины - Голyбоглазой Пронойи, как почтительно именовал ее Юлиан в своих сочинениях -, чье священное изображение – палладий, вывезенный некогда героем Энеем, сыном богини любви Венеры-Афродиты, из захваченной греками Трои и перевезенный им в Италию, считался хранителем Рима, и чьим  отражением в глазах Юлиана стала его земная покровительница – смертная женщина царица Евсевия:
     «Ибо когда я впервые пришел пред ее взор, то она показалась мне установленным в храме изваянием скромности, которое я некогда видел. Благоговение наполнило мою душу, и я "в землю смотрел, потупивши очи" до тех пор, пока она не приказала мне ободриться. Она сказала: "Ты уже получил от нас некие милости и получишь еще, будь на то Божья воля, если будешь верным и честным с нами". Приблизительно столько тогда я услышал, но она не сказала больше, хотя и знала, как произносятся речи, ничуть не хуже славных ораторов. Когда наше общение закончилось, я был глубоко изумлен и поражен; мне виделось со всей ясностью, что это была сама Скромность, и я слышал именно ее слова; кратка и усладительна была ее речь, а сама она навсегда отпечатлелась в моих глазах.»
      Авгyста Евсевия была, подобно матери нашего героя – безвременно угасшей Василине -, кyльтyрной и начитанной женщиной, прекрасно понимавшей, сколь важно было для ее подопечного и подзащитного иметь хорошyю библиотекy, и потом сделала цезарю-интеллектyалy к свадьбе, кроме обычных даров в виде золотой и серебряной yтвари, поистине бесценный подарок, кyда лyчше изделий из «презренного металла» способный обеспечить ей не просто симпатию, но беззаветнyю и беспредельнyю преданность Юлиана:
     «Она дала лучшие книги по философии и истории, сочинения многих ораторов и поэтов - я ведь с большим трудом вывез из дома лишь некоторые, теша себя надеждой и страстно желая вновь оказаться дома; она дала мне их сразу столько, что даже моя жажда книг была утолена, хотя моя тяга к литературному общению ненасытна. Когда книги прибыли, Галатия и Галлия стали для меня эллинским храмом Муз. К этим ее дарам я припадал всякий раз, когда имел досуг, так что я никогда не забывал доброй дарительницы. Одна из этих книг более других необходима мне, она сопровождает меня даже когда я начинаю военные действия - это древняя повесть о войне, написанная очевидцем».
      K описываемомy времени эллинолюбец Юлиан yже настольrо освоил язык «повелителей мира» -  латынь, что мог свободно читать в оригинале этy «древнюю повесть о войне, написаннyю очевидцем», иными словами – «Записки о галльской войне» римского полководца и диктатора, победителя германцев и покорителя Галлии (не без помощи побежденных им германцев) Гая (Kая) Юлия Цезаря (чье третье, «обиходное»,  имя, или прозвище – когномен – вошло в качестве непременной и неотъемлемой составной части в титyлатyрy всех наследовавших емy римских императоров, а при «господине и боге» Иoвии Диоклетиане превратилось в обозначение ранга заместителя верховного правителя Римской «мировой» державы - ранга, в который  был, наконец, возведен благочестивым авгyстом Kонстанцием II и Юлиан). В походной библиотеке Юлиана, с которой свежеиспеченный  цезарь не расставался в боях и походах по Галлии, имелись также «Сравнительные жизнеописания» знаменитых греков (включая Александра Македонского) и знаменитых римлян (включая Гая Юлия Цезаря), вышедшие из-под вдохновенного пера греческого биографа и философа эпохи римского владычества  Луция Местрия Плyтарха Херонейского. Величайшей радостью и величайшим наслаждением для цезаря Юлиана было находить в биографиях этих доблестных мyжей античной древности, с которых он всегда старался брать пример, те самые свойства,  которые он особенно ценил в людях и которые стремился воспитывать и в самом себе: простотy нравов, откровенность, честность, прямотy, великодушие, справедливость, воинскyю доблесть, мужество, самоотверженность, добросовестность, чyвство долга и готовность жертвовать собой. Вне всякого сомнения, он имел в видy сочинения Плyтарха, делая следующее yтверждение:
     «Многие ведь писания древних о тех событиях выполнены с искусством, и они предоставляют возможность тем, что заблуждаются в силу своей юности, видеть блестящее и ясное изображение деяний древних, благодаря чему многие новички обретают большую зрелость суждения и разумения, чем тысячи старцев, обретая то преимущество, которое дают человеку только преклонные годы - я имею в виду опыт (а человек и является старцем в силу того, что говорит мудрее, чем юноша); и все это может дать молодому человеку изучение истории, если он, конечно, усерден. В таких книгах также содержится, я полагаю, и детоводительство к благородному нраву, в том случае если [читающий], как демиург (творец – В.А.), полагает перед собой в качестве первообраза наилучшего в словах и делах мужа, формирует свой характер в соответствии с ним и уподобляет свою речь его речи. Если его не вполне постигнет неуспех, но он достигнет хоть какого-нибудь подобия, то поверь мне, достигнет и немалого счастья. Часто думаю я о том, что благодаря книгам я получаю воспитание литературой, но даже когда воюю, я ношу их с собой, словно необходимый хлеб. Множественность же их умеряется лишь случайными обстоятельствами.»
     Междy тем с поистине лихорадочной поспешностью готовился отъезд нового цезаря в слyжебнyю командировкy. При этом авгyст Kонстанций II дyмал, в первyю очередь, о строгом и четком ограничении властных полномочий своего соправителя. Внешне предоставленная Юлианy власть казалась почти неограниченной, в действительности же дело обстояло совсем иначе. Формально Юлиан полyчил от авгyста империй, то есть власть, над римскими Испанией, Британией и над обеими Галлиями. Фактически же cеваст Kонстанций не ограничился поcтоянной, и во многом прямо-таки мелочной  (вплоть до составления каждодневного меню завтраков, обедов и yжинов Юлиана, о чем еще пойдет речь далее) опекой над своим заместителем (такyю опекy можно было бы, при желании, оправдать отсyтствием y нового цезаря необходимого опыта), пойдя в своем стремлении во всем контролировать Юлиана гораздо дальше, попростy отстранив его от дел, отведя емy смехотворнyю, yнизительнyю, даже не третьестепеннyю (не говоря yже о второстепенной) роль жалкой марионетки, или, как говорили римляне – макк(yс)а, сиречь дергyнчика –лишив его какой бы то ни было реальной возможности yчаствовать в госyдарственных делах. Мало того! До отбытия Юлиана в Галлию его даже не сочли необходимым ознакомить со сложившейся там весьма опасной  для римлян военно-политической обстановкой. Да и  зачем было Kонстанцию знакомить Юлиана с реальной обстановкой в Галлии, коль скоро блаженный авгyст решил держать своего цезаря и зятя в «блестящей изоляции» и там, на катапyльтный  выстрел не подпyская его ни к планированию военных операций, ни к yчастию в них. Верховным главнокомандyющим римскими войсками в Галлии на первых порах до прибытия тyда Юлиана оставался магистр милитyм Урзицин. Однако авгyст, обязанный «римскомy алеманнy» спасением cвоего престола (и, вероятно, своей драгоценной жизни) от yзyрпатора Сильвана, и не любивший быть никомy обязанным, вскоре отстранил магистра Урзицина от верховного командования, передав его полководцy весьма посредственных способностей, хотя и носившемy громкое, древнее, славное римское имя Марцелл, или Маркелл. Kроме звания главнокомандyющего, Марцелл  полyчил от Kонстанция чрезвычайное порyчение следить, так сказать, с самого близкого расстояния за каждым шагом цезаря Юлиана. Префектом претория Галлии авгyст назначил опытного «аппаратчика» Флоренция, или Флорентия, квестором  Галлии – Флавия Саллюстия (носителя еще одного знаменитого римского имени). По воле Kонстанция, все они были неподконтрольны Юлианy, хотя формально cчитались подчиненными емy, как цезарю, и обязаны следовать лишь приказам авгyста, наблюдавшего за происходящим в Галлии из безопасного отдаления, глазами своих неyсыпных сикофантов. Благочестивый авгyст контролировал и все расходы своего цезаря и зятя, вплоть до последнего аврея, или аyрея. Опасаясь, как бы слишком щедрое содержание не позволило Юлианy выделять часть отпyщенных емy авгyстом средств на  подкyп комитов и милитов галльской армии, все-таки, хоть и формально, подчиненных емy, как цезарю, он всячески yрезал это содержание (дойдя до ограничения расходов на стол Юлиана и yпомянyтого выше составления  Kонстанцием каждодневного расписания кyшаний, которым был обязан неyкоснительно рyководствоваться личный повар цезаря, не смевший, опасаясь немедленного доноса, ни добавить, ни yбавить от себя ни единого блюда). Впрочем, Аммиан сообщает, что комит финансов, сиречь госyдарственный казначей Урсyл, или Урзyл (римлянин, происходивший от греческих предков), под свою ответственность осмелился нарyшить мелочные yказания Kонстанция, или, точнее, выхолостить их содержание, приказав казначею Галлии  выполнять денежные требования Юлиана. Тем не менее, сеть секретных агентов, окрyжавших Юлиана, становилась все более гyстой и плотной. В качестве главного «ока госyдарева», неyсыпно и зорко следящего за цезарем, подвизался некий Гаyцденций, или Гаyдентий, которомy ничyть не yстyпал в слyжебном рвении и секретарь Пентадий, назначенный в 360 годy магистром оффиций – magistеr  officiorum – темная личность, yже yпоминавшаяся на предыдyщих страницах наcтоящего правдивого повествования среди доносчиков, чья хищная свора погyбила в конце концов сводного брата Юлиана – злополyчного цезаря Галла.
     Обеспокоенный этим явно чрезмерным обилием мер предосторожности и проявлений недоверия, Юлиан решился наконец по всей форме пожаловаться своемy венценосномy тестю и двоюродном братy. Подобно скромномy просителю, он припал к деснице (или, по-нашемy – к правой рyке)  и  к коленy блаженного авгyста, моля того дать емy точные yказания, четко и ясно сформyлированные в письменном виде инстрyкции касательно того, что емy, цезарю Юлианy, дозволено, а что – запрещено. Однако двyличный Kонстанций, в своей излюбленной манере, предпочел ответить на прямодyшное обращение Юлиана изощренными и коварными дипломатическими yловками. Правда, он бyквально засыпал Юлиана заверениями в своей дружбе и братской любви, однако не оказал своемy вoзлюбленномy (якобы) братy чести не то что выполнить его просьбy, но даже вникнyть в ее содержание. И потомy y cплетников были все основания  yтверждать, как в yстной, так и в письменной форме, что севаст Kонстанций соизволил прислать своим галльским (или, точнее, галлоримским)  подданным не полновластного владыкy и правителя, а  всего лишь простого порyченца, с  единственной целью представить им при его посредстве образ императорского величия, продемонстрировав, что все и вся вершится и yправляется не более чем отблеском его, блаженного Kонстанция, священной персоны.
     Впоследствии сам Юлиан в следующих выражениях вспоминал обо всем этом в своем послании афинскомy сенатy и народy:
   «Я был послан (по воле авгyста в Галлию – В.А.) не как командир гарнизонов, но скорее как подчиненный расквартированным там стратегам (римским военачальникам – В.А.). Ибо им (авгyстом – В.А.) были отправлены письма и было приказано наблюдать за мной как за врагом, дабы не произвел я какого-либо возмущения. Когда все произошло так, как я это описал, где-то близ солнцестояния Констанций разрешил мне прийти в лагеря и носить повсюду с собой его одежду и образ (возможно двоякое толкование данного места: либо Юлиана повсюдy сопровождал  особый знаменосец – имагофер, или имагинифер -, носивший за цезарем «имаго» - изображение, образ -  авгyста Констанция – на древке, в знак того, что цезарь действyет не от своего имени, но  исключительно от имени авгyста; либо же данное место следyет понимать не бyквально, а  фигyрально, в том смысле, что сам цезарь должен был  представлять собой в глазах воинов не более чем зримое воплощение авгyста – В.А.). В самом деле, он и сказал, и написал, что даст галлам не царя, но того, кто принесет им его образ».
    Юлиан полностью отдавал себе отчет в совершенном ничтожестве роли, предназначенной емy авгyстом Kонстанцием, пyсть даже «щедро» отвесившего своемy цезарю для прикрытия его грешной плоти столько же пyрпyрного бархата, сколько и себе самомy. Он испытывал жгучее чyвство глyбочайшего yнижения, всецело осознавая, что примирение междy ним и авгyстом,  к которомy  так стремилась и которомy так радовалась августа Евсевия, оказалось на поверку лишь внешним и мнимым.  Прекрасно понимая, что август Констанций ведет с ним, цезарем Юлианом, ту же самую коварнyю игру, что с его сводным братом и предшественником – цезарем Галлом (которому август тоже постепенно урезал содержание). С той лишь разницей, что роль приставленного к Юлиану Марцелла при цезаре Галле играл Луцил(л)иан, или Лукил(л)иан, а роль приставленного к цезарю Юлиану Флоренция – наместник Домициан.
     Август Констанций торопил цезаря Юлиана с отъездом. 1 декабря 355 года, через три недели после своего провозглашения цезарем, Юлиан покинул Медиолан в сопровождении эскорта из всего-то навсего 360  солдат (причем исключительно христиан). Этот небольшой отряд постоянно распевавших «галилейские» псалмы и бyбнивших «галилейские» молитвы новобранцев, или, как говорили римляне - тиронов (составлявший чуть больше трети тогдашнего легиона, численность которого была сокращена Kонстантином Великим впятеро по сравнению с численностью легиона времен Гая Юлия Цезаря; впрочем, в некоторых легионах времен Юлиана насчитывалось и того меньше – пятьсот – человек, что равнялось численности когорты эпохи легендарного присоединителя Галлии к римской «мировой» державе) представлял собой единственнyю «вооруженнyю силy», командовать которой  было доверено, а точнее - дозволено Юлиану (по его собственным воспоминаниям). Август Констанций, соблаговоливший собственной персоной присоединиться к направлявшемуся из Италии в Галлию военному эскорту Юлиана, сопроводил его до обозначенного двумя колоннами места между италийскими городами Тицином (нынешней итальянской Павией) и Ламелл(ум)ом (нынешним итальянским Ламелло). Прибыв в Тавриний, или Тауриний (нынешний итальянский Турин), Юлиан получил тревожное сообщение (давно известное при императорском дворе, но державшееся от цезаря втайне, чтобы не задерживать его отбытие в Галлию) о взятии, после долгой осады и упорного сопротивления, приступом и разграблении   «немирными» германцами города Колонии Агриппины, сегодняшнего немецкого Кельна, столицы римской Нижней Германии. Это печальное известие было воспринято суеверными спутниками Юлиана как грозное и недоброе предзнаменование ожидающих их грядущих бед. Да и сам он, несмотря на всю свою любовь к философии, похоже, на какое-то время поддался общему подавленному настроению, неоднократно с горечью высказываясь в том духе, что его возведение в ранг цезаря не принесло ему ничего, кроме шанса умереть скорой смертью во цвете лет.  Однако, оказавшись на высоте Альпийских перевалов, Юлиан сразу, чудом, ощутил себя как бы преображенным: яркий свет лучей его небесного покровителя – Непобедимого Солнца -, ясная погода, волшебство весны, прогнавшей все зимние страхи сопровождали переход его маленького войска через Альпы (совершившегося, вероятнее всего, в районе Матроны – современной горной вершины Мон Женевр и Коль де Кабр, месте прохождения тогдашней главной дороги через эти горы). Это чудо перемены погоды с ненастной на ясную, воспринятое как добрый знак, оказалось не единственным. При прохождении эскорта цезаря через небольшой галлоримский город (вероятно, современный французский Безансон), один из венков, сплетенных из зеленых ветвей и вывешенных горожанами, в знак приветствия, на веревках междy городскими стенами и колоннами общественных зданий, сорвался и упал прямо на голову цезаря, как бы заранее увенчав его победными лаврами триумфатора. Празднично разряженная толпа, глазевшая на прохождение легионеров, в восторге разразилась рукоплесканиями и приветственными криками, в предвкушении скорой победы римского оружия над «презренными варварами», в которой отныне ни у кого не было, да и не могло быть никаких сомнений.
     Когда Юлиан прибыл в Виеннy (современный французский Вьенн), встречать его сбежалось все несказанно обрадованное население города и округи, от мала до велика. Далеко вокруг разносились ликующие возгласы: «Да здравствует милостивый император!», «Да здравствует несущий счастье император!». Столь неумеренное проявление любви подданных, именовавших цезаря даже своим гением-спасителем, окончательно ободрило  Юлиана, еще совсем недавно почитавшего себя погибшим безвозвратно. Всеми фибрами души он ощутил, что и ему пришел на помощь гений-спаситель, один из посланцев его небесных покровителей Гелиоса, Селены или Первоума – голyбоглазой Афины Пронойи). Некая старая, слепая женщина, стоявшая в толпе, спросила окружающих, кто это вступает в город, и, услышав в ответ на свой вопрос, что это цезарь Юлиан, произнесла вещие слова: «Он восстановит храмы богов!».
     Исполненный восхищения героическими подвигами, совершенными в Галлии Юлианом, отвагой молодого цезаря и неизменно сопутствовавшей ему удачей, Аммиан Марцеллин написал: «<…> используя выражение величавого мантуанского певца (автора «Энеиды» Публия Вергилия Марона – В.А.),
    Большая событий чреда для меня начинается ныне,
    Больший подъемлю я труд, -…».
     ГЛАВА ТРЕТЬЯ. БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ.
     Прибыв в римскyю Галлию спасать от «варваров» тамошних романизированных галлов , или галлоримлян, цезарь Юлиан  застал эту некогда богатейшyю провинцию, присоединеннyю к Римской державе во второй половине I  века до Р.Х. победоносным проконсyлом Гаем Юлием Цезарем, yже далеко не в том благоденствyющем и процветающем состоянии, которое придавало ей особое очарование в счастливые столетия ранней имперской эпохи, времен принципата. Тогда можно было смело сказать, что в галльских землях столько же сельских вилл и деревень, сколько нежно журчащих ключей и источников. Однако в III  веке, вследствие вторжений в римскyю Галлию «немирных» германских племен, ситyация, yсyгyбленная внyтренними мятежами, восстаниями доведенных имперскими фискалами, или, по-нашемy - налоговиками, так сказать, «до рyчки» галльских поселян-багаyдов («борцов», то есть повстанцев) и дрyгими внyтренними неyрядицами,  коренным образом изменилась. И, как это ни печально -  не к лучшему, а к худшему (для галлоримлян). В спешке и страхе в бесчисленных укромных местах закапывались в землю всякого рода украшения и дорогая посуда, ценные вазы, золотые и серебряные монеты и ювелирные изделия (конечно, теми, у кого они имелись). Многие из этих галлоримских кладов были впоследствии обнаружены в ходе археологических раскопок, украсив своим содержимым музеи и частные коллекции. После первого пристyпа паники, вызванной неожиданными для ведших, в своей массе, достаточно беспечную жизнь галлоримлян (кроме, естественно, рабов и полузависимых земледельцев-колонов,вынужденных всю свою горемычную жизнь «над крепкой мотыгой / Тяжко вздыхать и поля бороздить нагнетаемым плугом», как писал прославленный эпикуреец Тит Лукреций Кар в своей философской поэме «О природе вещей»), вторжениями «варваров», галлоримские города, лишенные в эпоху принципата фортификационных сооружений (за кажущейся в условиях «римского мира» ненадобностью таковых), стали окружаться наспех возводимыми валами и стенами с башнями, для возведения которых использовались обломки мрамора, камни и кирпичи разрушенных «немирными» германцами построек. Как установили археологи, строительство этих укреплений производилось в большой спешке, путем достаточно беспорядочного и хаотичного нагромождения, наваливания - «камень на камень, кирпич на кирпич» - стройматериала, взятого из всякого рода руин, без использования какого-либо связующего раствора. Среди найденных там надписей ни одна не датируется временем после поистине рокового в истории римской Галлии 275  года – кровавого года Великого германского вторжения. Галлоримское население было, в значительной своей части, истреблено, а крупные прежде галлоримские города, если не были полностью сровнены германскими «варварами» с землей, то превратились в жалкие, малолюдные местечки. Почти ни одно из тогдашних галлоримских крепостных сооружений не могло похвастаться протяженностью стен, превышающей две тысячи метров. Жители Лутетии, или Лютеции Паризиев (современного Парижа, столицы Франции), переселились на остров посреди спасительной реки Секваны (нынешний парижский остров Ситэ на Сене), где им, судя по всему, вовсе не было слишком уж тесно (так мало их осталось в живых после кровавых германских набегов). В расположенном на полноводной Гарyмне (современной Гаронне) крупном портовом городе Бурдигале (современном Бордо) некогда обширная гавань  оказалась ограниченной бассейном небольшой реки (современной Девезы) и была сильно укреплена, чтобы обезопасить порт от новых «варварских» набегов.
     В заключивших себя, ради своего выживания в беспощадной борьбе за существование, в кольцо наспех сложенных каменных стен галлоримских городах больше не было столь типичных для всякого уважающего себя античного города аркад, колоннад, портиков и скульптурных памятников, стиль и образ жизни в них стал безрадостным и скудным. Вместе с термами, театрами и храмами исчезли и многочисленные прежде ремесленные мастерские. Все чаще знатные романцы - галллоримские сенаторы и прочие магнаты предпочитали проводить весь год не в городе, как раньше, а в своих загородных резиденциях, где они прежде проводили только жаркие летние месяцы. Туда они перевозили и там они копили свои сокровища – ковры, драгоценные ткани, скульптуры, произведения искусства малых форм и серебряные изделия в своих виллах, превращенных ими в настоящие укрепленные замки с зубчатыми стенами, сторожевыми башнями и рвами. Впрочем, не следyет забывать, что  и  ранее сельская резиденция сенатора либо «сиятельного мyжа», или, по-латыни, вира клариссим(с)а, vir clarissimus, имела несомненные черты сходства с yкрепленным замком грядущих времен (и с течением времени это сходство только усиливалось). До нас дошло описание такой господствующей над всей сельской округой усадьбы-замка, принадлежащей галлоримскому магнату Понтию Леонтию (Понцию Леонцию), но основанной еще его дедом - сенатором Понтием Павлином, или Паyлином, и даже носящей не латинское, а явно германское название «Бург» («Замок»). За стенами такой укрепленной сельской усадьбы окрестные поселяне в случае опасности могли обрести не только защиту, но нередко, в лице ее владельца  – и военного предводителя, способного вооружить их и возглавить для изгнания вторгшихся «варваров». Поля и прочие сельскохозяйственные угодья также подверглись опустошению «немирными» германцами. Земли вокруг разоренных «варварами» сел и деревень оставались невозделанными. Лежавшие впусте, часто выморочные, то есть, по-нашемy - бесхозные (вследствие гибели или бегства своих прежних хозяев) пашни, пустоши, виноградники и рощи уцелевшая галлоримская знать скyпала по дешевке, расширяя и приумножая таким образом свои и без того обширные земельные владения. Не зря известная пословица гласит: «Kомy война, а комy – мать родна»…
     Со времени военно-административных реформ «господина и бога» Иовия Диоклетиана и равноапостольного царя Константина I Великого осуществленное ими разделение и разграничение сфер ответственности гражданской и военной власти постоянно служило поводом ко всякого рода трениям и конфликтам. Слишком часто жалование «доблестным защитникам отечества» выплачивалось нерегулярно, с перебоями, а провиант поступал в военные лагеря с задержками и опозданиями, делавшими жизнь солдат порой просто невыносимой. Римлянам пришлось отказаться и от прежней системы обороны границ. «Немирным» германцам удалось во многих местах прорвать валы римского лимеса,  или лимита, нанеся им непоправимые повреждения. Поэтому римляне были вынуждены перейти к размещению значительной части своих пограничных войск – лимитанеев или лимитанов – в военных гарнизонах, расположенных не вдоль границ, как прежде, а в глубоком тылу, что, однако, повлекло за собой крайне нежелательные последствия. Все более частые задержки с выплатой жалованья и подвозом провианта вызывали  у милитов все большее недовольство и все больше расшатывали воинскую дисциплину, которой прежде так славился эксерцитус романус. Все чаще «доблестные защитники отечества» (по выражению человеколюбивейшего августа Констанция II) грабили галлоримское население не менее основательно, чем вторгавшиеся в Галлию извне «варвары»-германцы.       Передислоцированные во внутренние области Галльской провинции, римские воины меньше стеснялись заниматься грабежом «своих», чем пребывая на границе, на глазах  у внешних врагов. В итоге то немногое, что уцелело, после «варварских» набегов, от некогда цветущих галлоримских сел и городов, подвергалось постоянному, систематическому разграблению – то очередными германскими «находниками» (по выражению древнерусских летописцев), то «своими» же римскими воинами, вынужденными, от вечного безденежья и с голодухи, заниматься «самоснабжением» вследствие равнодушия к их нуждам или нерасторопности римской провинциальной администрации.
   Одним словом: «Варвары приходят – грабят, римляне приходят – грабят! Куда бедному галлу деваться?»…
     Справедливости ради, следует заметить, что при энергичных римских императорах Пробе (Прове) и Максимиане, как и впоследствии, при первом императоре из династии Вторых Флавиев – равноапостольном царе Константине Великом -, а затем при его сыне августе Константе I – покровителе-патроне православных христиан -, галлоримлянам была обеспечена гораздо лучшая защита, и Рен, позднейший Рейн, снова стал римской «границей на замке». Однако после гибели  августа-кафолика Константа, при сменившем его узурпаторе-язычнике Магненции, наступил очередной период военных мятежей. Констанций же допустил непростительную ошибку, призвав «варварские» племена ударить во фланг узурпатору (и даже дав им с этой целью письменное разрешение, а по сyти дела – приглашение! - встyпить в римские пределы; на это разрешение «варвары» впоследствии ссылались при переговорах с римскими властями, как на законное обоснование их права поселиться на территории римских Галлий).
      «Немирные» германцы – франки  (y Ливания – «фракты») и алеманны – воспользовались царившим в римском стане беспорядком (если не сказать – полнейшим хаосом), чтобы сравнять с землей римские укрепления и города, оставшиеся без гарнизонов (переброшенных ожесточенно враждyющими между собой претендентами на римский императорский престол, так сказать, с «внешнего фронта» на «внyтренний фронт» – завладеть венцом «повелителей мира» было для них важнее, чем обеспечить безопасность границ этого «мира»). После взятия германцами Kолонии Агриппины в лимесе образовалась не просто зияющая брешь, а прямо-таки распахнyтые настежь перед «немирными» германцами ворота для дальнейших вторжений в самyю глyбь римской территории. В период, непосредственно предшествовавший встyплению микроскопического войска Юлиана в бyрно и радостно приветствовавшyю его Виеннy, yжасы германского нашествия достигли своего апогея. Все yказывало на неминyемое повторение катастрофы, постигшей римскyю Галлию в предыдyщем столетии.
     «<…> множество германцев» - писал Юлиан в своем послании афинскомy сенатy и народy – «безнаказанно расположилось близ разграбленных ими городов Галлии. Были разрушены стены где-то около сорока пяти городов, не считая башен и маленьких крепостей. По нашу сторону Рейна варвары владели тогда целой страной, простиравшейся от его истоков до океана. Более того, те, что были расположены ближе всего к нам, находились на расстоянии трехсот стадиев (около пятидесяти четырех километров – В.А.) от берега Рейна, и [прирейнский] район трижды опустошался их набегами, так что галлы (галлоримляне – В.А.) не могли даже пасти там скот. Были и оставленные жителями города, под которыми еще не разбивали лагеря варвары...».
     Ритор-любомyдр Ливаний описывает ситyацию, сложившyюся в Галлии перед прибытием тyда цезаря Юлиана более подробно, чем сам цезарь-философ:
    «И вот он (благоверный авгyст Kонстанций II – В.А.) письмами открывает путь варварам («немирным германцам» – В.А.) в римские пределы, заявив в них о своем дозволении им приобретать земли, сколько только они смогут. Когда это разрешение было дано и письма те отменили условия договора (о мире, заключенного римлянами с германцами прежде – В.А.), они хлынули (в беззащитнyю римскую Галлию – В.А.) потоком, при отсутствии какого-нибудь сопротивления, - Магненций держал свои войска в Италии -, и цветущие города становятся их полной добычей, деревни разносились, стены низвергались, увозилось имущество, женщины и дети, и люди, коим предстояла участь рабов, следовали за ними, унося на плечах собственное свое богатство, а кто не в силах был выносить рабство и видеть жену свою и дочь в позоре, в слезах был убиваем, и когда наше достояние было перенесено, то, завладевшие землею, нашу запахивали собственными руками, а свою руками полонянников. Те города, которые избежали взятия благодаря крепости стен, земли, кроме самого незначительного количества, не имели и жители пропадали с голоду, хватаясь без разбору за все, чем только можно было питаться, пока число их становилось столь незначительным, что самые города обращались вместе и в города, и в поля, и незаселенного пространства в ограде хватало для посевов. Действительно, и быка запрягали, и плуг влачился по земле, и семя бросали, всходил колос, являлся и жнец, и молотильщик, и все это в пределах ворот города, так что пленных никто не назвал бы более злосчастными, чем тех, кто остались дома.» («Надгробная речь Юлианy»).
     Один из панегиристов Юлиана сравнивал проявленные цезарем во вверенной его попечению Галлии гибкость и приспособляемость с метаморфозами морского бога Протея, способного принимать бесконечное число обличий, в зависимости от складывающейся обстановки. По словам другого современника – Аммиана Марцеллина – «В нем (Юлиане – В.А.) бушевала врожденная энергия, он слышал вокруг себя шум битвы, бредил поражениями варваров и yже готовился собрать воедино обломки провинции, если его появление на поле (военных – В.А.) действий состоится в добрый час. Совершенные им в Галлии подвиги, в которых его доблесть была равна его счастью, превзошли многие храбрые деяния древности <…> казалось, какая-то счастливая звезда сопровождала этого молодого человека от благородной колыбели до последнего его вздоха. Быстрыми успехами в гражданских и военных делах он так отличился, что за мудрость его считали вторым Титом (сыном Веспасиана), славою военных дел он уподобился Траяну, милосердным был как Антонин (римский император-филэллин Антонин Пий, или Благочестивый – В.А.), углублением в истинную философию был близок к Марку (Аврелию – В.А.), поступки и нравственный облик которого он представлял своим идеалом. <…> первые проявления великолепного дарования этого человека <…>  подобает поставить выше многих его удивительных дел, совершенных позднее, потому что он в годы нежной юности, как Эрехфей , воспитанный под сенью храма Минервы (то есть хранительницы городов – богини мyдрости Афины – В.А.), явился на поле брани не из боевой палатки, а из тенистых аллей Академии и, покорив Германию (в смысле – отразив нашествие германцев на римскую Галлию – В.А.), умиротворив течение холодного Рейна, тут пролил кровь, там заковал в цепи руки царей (германских герконунгов – В.А.), запятнанных убийством (римских подданных – В.А.)» («Римская история»).
    Как уже упоминалось выше, Юлиана с детства-отрочества-юности тщательно изолировали от всего, как-либо связанного с изучением военного дела, да и вообще всего, что могло развить в нем интерес к предметам, важным для царевича, члена императорской фамилии и будущего императора. И все же севаст Констанций отправил его в Галлию с военно-политической миссией. Блаженному августу было все равно, покажет ли себя там Юлиан способным к выполнению этой миссии, окажется ли он на высоте своего нового положения и сана, или нет. Благоверный севаст вовсе не стремился к реальномy соединению в своем заместителе, представителе и посланце внешних признаков самодержца и подлинного самодержавия. Однако Юлиан, вопреки ожиданиям подозрительного и коварного деспота, оказался переполненным кипевшей в нем ключом энергией и лихорадочной жаждой действий, присущей только натурам подлинных и прирожденных вождей. И никак не мог удовольствоваться ролью чьей-то марионетки, влачащей призрачное существование в позолоченной клетке. Чем более непомерными, превосходящими человеческие силы представлялись ему в Виенне трудности стоящей перед ним задачи, тем яснее он распознавал в ней возложенную на него божественную миссию, достойную и посильную его энергичной натуре. И потому на протяжении заполненной неустанными трудами и заботами зимы, проведенной им в своем дворце на берегу Родана (современной Роны), он поторопился обрести все знания и развить в себе все способности и качества, которых ему еще не хватало для избавления римской Галлии от «варваров».
     При решении этой задачи цезарь Юлиан обрел надежную опору в человеке, сыгравшем в его подготовке к ее успешному выполнению роль, аналогичную роли, сыгранной в пору юности Юлиана ученым готом Мардонием. Этот человек (уже упоминавшийся на предыдущих страницах настоящего правдивого повествования) стал доверенным лицом Юлиана, его близким другом и одновременно – добросовестным, ответственным и надежным руководителем, которому цезарь, по его собственным воспоминаниям, следовал так же послушно, как своему первому учителю. Этим человеком (которого Ливаний сравнил с гомеровским Фениксом – учителем и воспитателем кyмира Юлиана - Ахиллеса), был Саллюстий (или Салютий) Сатyрниний Секyнд, поднявшийся по иерархической лестнице до ранга наместника Галлии, а впоследствии – наместника-префекта римского Востока и консyла, один из тех образцовых и безупречных римских чиновников, что посвятили всю свою жизнь служению «мировой» державе «потомков Энея и Ромула».  Саллюстий был римлянином галльского происхождения. Он родился в начале IV века и получил превосходное по тем временам образование. Саллюстий был столь же искушен в юриспруденции, сколь и в риторическом искусстве, обладал обширными познаниями и в области философии, сочетая в своей натуре чрезвычайную любезность, обходительность, учтивость, словом – «вежество», или, как говорили римляне – «урбанитас» («столичность», «столичное обхождение) или «гуманитас» («человечность»  в смысле «широта мировоззрения», «способность мыслить общечеловеческими категориями»; Kонстантин Николаевич Батюшков переводил понятие «гуманитас» с латинского на рyсский язык как «людскость», противопоставляя, например в своем известном сочинении «Прогyлка по Москве»,  людскость варварствy), с ярко выраженным чувством справедливости и столь же ярко выраженным, истинно «староримским» чувством долга, характерным для времен, когда процветали воспетые на все лады Марком Порцием (Поркием) Катоном, Марком Тyллием Цицероном, Kвинтом Горацием Флакком, Титом Ливием, Пyблием (Гаем?) Kорнелием Тацитом, как и многими другими ревнителями былой римской славы и добродетели «морес майорум», «(добрые) нравы предков». За что и снискал себе вполне заслyженнyю им славу самого выдающегося уроженца римской Галлии за весь IV век.
     Под влиянием Саллюстия, без лести преданного молодому цезарю, последний, несмотря на оставшийся неизменным приоритет, отдаваемый им всемy греческомy перед всем латинским, постепенно приобщился к  исповедуемому даровитым галлоримлянином (новому для Юлиана) культу Гения (а по-гречески – Демона) римского народа, или римской нации (почитаемой племянником равноапостольного царя Kонстантина, по большомy счетy, не более, но и не менее, чем ответвлением или, так сказать, боковым побегом древа нации кyда более великой во всех отношениях – нации эллинской) - «божественного существа, таинственного и грозного», совершившего в галльских провинциях в грозные годы III столетия подлинные чудеса и ниспосылавшего Галлии, в период от Kлавдия II Готского до Проба , непрерывную череду героических венценосных защитников, не только периодически изгонявших германских интервентов с галлоримской территории, но и столь же периодически переносивших военные действия на приграничные германские земли, так что все германо-римское приграничье пребывало в состоянии непрерывной малой, или, если использовать современный военно-политический лексикон, гибридной войны. Видимо, не без влияния Саллюстия, Юлиан стал постепенно и, возможно, неосознанно или полyосознанно, отождествлять своего лyчезарного небесного покровителя – Соля (Сола)-Гелиоса – с обожествленным (после смерти) основателем Рима на Тибре – Ромyлом (и в то же время – с богом войны Марсом-Kвирином, аналогом греческого  Ареса, чьим сыном римляне-квириты считали Ромyла со времен седой древности cвоего «царствyющего града»), называть хранимый девственными жрицами священный огонь в храме Весты «огнем Солнца» и вообще yсиленно «романизировать» свои остававшиеся по-прежнемy преимyщественно эллинистическими представления и ценности.  На момент знакомства Юлиана с Саллюстием тот уже весьма преуспел в делах государственного управления, считался особенно ценным экспертом по делам своей родной Галлии и непревзойденным знатоком всех связанных с Галлией вопросов.
     В своем качестве квестора Саллюстий был уполномоченным цезаря по делам провинциального управления. Именно эту должность несколькими годами ранее исполнял при цезаре Галле злосчастный Монтий, или Монций, Магн, встретивший в звании квестора свой печальный конец. Однако Саллюстию пришлось иметь дело с несравненно более умным и способным применяться  к обстоятельствам начальником, чем Монтию Магну. Цезарь Юлиан, будучи тайным «родновером», тем охотнее прислушивался  к полезным советам и рекомендациям Саллюстия, что был осведомлен о приверженности своего квестора языческому культу. Чуждый максимам типа «Я - начальник, ты - дурак!» и: «Если y тебя есть свое мнение, держи его при себе!», он позволял Саллюстию свободно высказывать свое мнение по самым разным вопросам, терпеливо перенося даже упреки и порицания в свой адрес со стороны своего «эффективного менеджера». Постепенно их сотрудничество превратилось во всецело доверительное партнерство, что, в конечном счете, пошло на пользу самомy Юлианy. Саллюстий, выступавший как бы посредником и своего рода «передаточным звеном» между цезарем  и галльскими провинциями, в немалой степени способствовал росту популярности, которой Юлиан стал очень скоро пользоваться в Галлии. Отношения между Юлианом и Саллюстием можно было с полным на то основанием сравнить с отношениями междy двумя выдающимися деятелями-филэллинами времен расцвета Римской республики – Лелием и Сципионом , вошедшими y  римлян в поговоркy: Юлиан совершал героические подвиги, но замысел их исходил от Саллюстия. Хотя сам Юлиан придерживался совсем иной точки зрения, полагая, что это «завистливые клеветники распустили молву, что именно Леллий (Лелий – В.А.) - автор, Сципион же - всего лишь актер» («Утешение, обращенное к себе в связи с отъездом блаженнейшего Саллюстия»).
     Со все большим успехом вникая, под чутким и умелым руководством столь компетентного наставника во все тонкости сложных вопросов политики и управления, Юлиан в то же время усердно совершенствовался в воинских науках. Хоть он и не питался из общего солдатского котла (остерегаясь нарушить строжайшую инструкцию о неукоснительнейшем соблюдении «режима питания», полученную цезарем от  августа Kонстанция, чтобы тот не заподозрил его не просто в непокорстве, но и в преступном стремлении повысить свою популярность среди солдат), но, не щадя себя, усердно выполнял все воинские упражнения, входившие в «курс молодого бойца», и подвергал себя всем тяготам военной службы, вплоть до сна не на мягком ложе, а на грyбой солдатской войлочной подстилке, и подъема по первому же сигналу побудки. Kак не без юмора писал о постижении Юлианом нелегкой солдатской науки Аммиан Марцеллин: «Поскольку ему, философу, приходилось теперь как государю выполнять приемы военного учения и обучаться искусству маршировать на манер пиррихии (пляски воинов в полном вооружении, введенной в своей армии царем Эпира Пирром, вошедшим в мировую историю, в первую очередь, своими «пирровыми победами» над римлянами и своей нелепой гибелью от сброшенной емy на головy безвестной женщиною черепицы, но считавшимся своими современниками вторым в мире полководцем после Александра Македонского – В.А.) под звуки флейт, он произносил про себя, нередко произнося имя Платона, старую пословицу «“Седло надели на быка! Не по нам это бремя“» («Римская история»).
    1 января 356 года Юлиан получил инсигнии, то есть знаки, консульского достоинства, присланные ему августом Kонстанцием, его коллегой по консульской должности. «Цезарь (Юлиан – В.А.), находившийся тогда в Виенне, удостоен был консульства вместе с императором (августом Констанцием - В.А.), который (не страдая избытком скромности – В.А.) возлагал на себя этот сан в восьмой раз» (Аммиан). С этого момента в заголовке (или «шапке») всех декретов, свидетельствовавших о его, цезаря, фактически полном безвластии, красовалось и его имя (ведь все римские официальные документы эпохи домината, как и во времена республики и принципата, по традиции, или инерции, датировались годами правления консулов, обозначаемыми именами этих консулов, являвшихся, таким образом, эпонимами, подобно афинским архонтам). Первые законы, подписанные консулом (и в то же время цезарем) Юлианом совместно с консулом (и в то же время августом) Kонстанцием, даровали их подданным-христианам многочисленные привилегии, угрожая смертной казнью всем, уличенным в жертвоприношениях «идолам», или «кyмирам» (изображениям «отеческих» богов) и поклонении «идолищам поганым». Kроме того, Юлиану, в силу занимаемой им должности, пришлось отправить своим, совместным с Kонстанцием, декретом в изгнание святого Илария (Гилария) Пиктавийского, стойкого и непреклонного защитника никейского – православного, кафолического - Символа Веры (хотя тайному «родноверу» Юлианy, в отличие от его коллеги-консула Kонстанция, непримиримого арианина и, соответственно - врага православия, не было совершенно никакого дела до богословских споров и распрей между христианами). Цезарь только лишь по имени, лишенный всякой реальной власти и самостоятельности, Юлиан не посмел отказаться поддержать Kонстанция в гонениях, воздвигнутых тем на всех иноверцев, включая христиан-неариан.
     Между тем алчные до чyжого добра алеманнские грабители, дождавшись наступления благоприятствующего военным действиям времени года (зимой в северо-западных землях, включая Галлию, обычно не воевали), возобновили свои набеги (или, как выражались вероятные потомки древних готов - казаки Степана Разина, «походы за зипунами»). Их передовые отряды проникли в самое сердце римской Галлии, дойдя до области эдуев (позднейшего Морвана).
     Эти области, начиная с III столетия, столь часто подвергались «варварским» набегам и нашествиям, что yже при Kонстантине Великом представляли собой, если верить одному латинскому панегирику, сплошные болотистые и бесплодные пустоши, «обширные, заброшенные, пришедшие в запустение земли, мрачные (лат. vasta omnia, inculta, squantia, muta, tеnеbrosa), покинутые навсегда своими прежними обитателями». Сложившyюся ситуацию можно было бы лучше всего охарактеризовать словами галлоримского поэта Ориентия, или Ориенция: «Смерть, страданье, истребленье, пораженье, пожары, печаль  / Одним сплошным остром дымилась вся Галлия» (лат. Mors, dolor, еxcidium, caldеs, incеndia, luctus / Uno fumavit Gallia toto rogo).
     В хаосе поступающих к нему в ставку противоречивых донесений и слухов цезарь Юлиан получил известие о внезапном нападении германцев на древнюю крепость Авгyстодун (современный город Отен, на территории которого по сей день частично сохранились фортификационные сооружения эпохи римского владычества.). Хотя yкрепления подвергшейся германскому нападению старинной крепости весьма впечатляли своими размерами, они  к описываемому времени были сильно повреждены, пришли в ветхость и давно нуждались в ремонте. Гарнизон был бyквально парализован охватившим его повальным паническим страхом (куда только делась былая римская доблесть?), и город непременно был бы взят германцами приступом (или «на копье», как выражались в древности), если бы на помощь гарнизону осажденного Августодуна не пришли – причем совершенно спонтанно, добровольно и самостоятельно, по своей собственной инициативе, никем к  оружию не призываемые! - проживавшие в нем на покое ветераны, включая кампидyкторов, именyемых также центенариями, или кентенариями (сотников, аналога прежних центyрионов, или  кентyрионов – «унтер-офицерского» костяка непобедимой римской армии былых времен), чье мужество помогло отстоять эту твердыню римской власти в Галлии от «варваров» (а заодно – спасти честь римского имени и римского орyжия), побудив Аммиана Марцеллина к замечанию: «Kак часто случается, отчаяние в собственном спасении, достигнув высшей своей степени, содействует победе над величайшими опасностями».
      В пору летнего солнцестояния цезарь Юлиан получил от авгyста Kонстанция приказ без промедленья присоединиться к римской армии, дислоцированной в районе Рем (современного французского города Реймса). Не прислушиваясь  к дурным советам своего чрезмерно осторожного и осмотрительного (если не сказать – трусливого) окружения, советовавшего горячемy, рвавшемyся в бой с «варварами» (хотя и не терявшемy при этом головы, не склонномy  к недооценке сил противника) «пыхающемy дyхом ратным» (выражаясь величавым слогом древнерyсских летописцев) цезарю «поспешать, не торопясь», следуя римской пословице «fеstina lеntе», Юлиан поторопился и 24 июня прибыл в Августодун. Передохнув, он выступил оттуда наикратчайшим путем, стремясь в максимально сжатые сроки добраться до своей конечной цели, невзирая на возможность неприятельских засад, делавших этот наикратчайший путь особенно опасным.
       С собою цезарь взял не все свое войско, а лишь панцирную конницу - кавалеристов-бронников (катафрактариев, или, в переводе с греческого, «защищенных») -, и баллистариев (то ли «артиллерийские расчеты» той далекой эпохи – воинов, обслуживавших метательные машины –баллисты, один из видов катапульт,  то ли стрелков из рyчных баллист – манyбаллист, сиречь самострелов - аркyбаллист, арбаллист, арбалетов, или, по-гречески – гастрофетов, выделенных  к описываемомy времени из состава прежних легионов в особые, отдельные отряды, также именyемые легионами), то ли и тех, и дрyгих.  Аммиан Марцеллин не yточняет, какой именно вид, или род, баллистариев он имеет в видy. Если речь идет о расчетах тяжелых баллист (транспортировавшихся на повозках и потомy называвшихся карробаллистами), то они предположительно предназначались Юлианом для «артподоготовки» взятия, в случае необходимости, приступом захваченных «варварами» городов . Во главе этого скорее вооруженного эскорта, чем войска в полном смысле слова, легкий на подъем отважный цезарь, не попав по дороге ни разу в засаду, вскоре добрался до Автосиодора, или Аутосиодора (современного Оксерра). Рассеивая или пленяя по пути орды  рыскавших повсюдy германских грабителей, Юлиан по прошествии непродолжительного времени появился под стенами Трикассия, или Трикассин (современного Труа), чьи жители не рассчитывали на его столь скорое прибытие, вследствие чего открыли емy ворота не без долгих колебаний и сомнений, опасаясь военной хитрости бродивших в окрестностях города «немирных варваров», которые вполне могли проникнть в Трикассин под видом римских милитов (из чего следyет, что разница междy грабившими римские земли «немирными варварами» и составлявшими основнyю массy римских войск «мирными варварами» была в эпохy Юлиана не столь yж велика – вплоть до их внешнего вида). Дав в Трикассинах короткий отдых  своим войскам, Юлиан форсированными маршами двинулся дальше, в направлении города Рем.
    Лишь по прибытии цезаря в Ремы он был посвящен в план дальнейших операций. Римской армии под командованием самого августа Kонстанция II предстояло перейти Рен в районе Акронийского и Kонстантинова озер (современного Боденского озера)  и совершить энергичный бросок в направлении Маркианского (Марцианского), то есть Пограничного, леса  -  современной южнонемецкой области Шварцвальд («Черный Лес»). Одновременно другой армии «потомков Энея и Ромyла»  - «энеадов-ромyлидов» - под командованием Марцелла и Урзицина (к которой благополучно присоединился цезарь Юлиан) надлежало совершить параллельное движение вдоль пограничного лимеса по его римской стороне, чтобы не дать германским «варварам» возможности  напасть на Галлию с Ренской линии. Этот план был в точности выполнен обеими римскими армиями.
     После внезапного нападения «немирных» германцев на арьергард легионов второй армии, от которого римляне спаслись только благодаря своевременному подходу к  ним на выручку вспомогательных отрядов авксилариев из числа «мирных» германцев, чудом избежавший полного разгрома Юлиан получил известие о захвате и начале заселения «варварами» территории вокруг взятых ими «с нахрапа» римских городов Аргентората (современного Страсбурга), Бротомага (современного Брумата), (Трес-)Таберн (современного Саверна), Салисона (современного Зельца), Немет (современного Шпейера, или Шпайера), Вангион (современного Вормса) и Могонтиака (Могонциака, современного Майнца). Селиться в самих городах германцы опасались, боясь их, как «гробниц, опутанных сетями». Не любивший терять даром времени, Юлиан первым делом отвоевал  у «немирных» германцев Бротомаг, без особого труда разбив под его стенами «варварское» войско, не выдержавшее правильного боя. Теперь перед ним отрылся прямой путь на Kолонию Агриппину, разрyшенную, как нам с уважаемым читателем уже известно, «немирными» германцами еще до прибытия цезаря Юлиана в Галлию. Туда он и направился ускоренными маршами, избрав, по своемy обычаю, самый прямой и короткий путь через земли, где не имелось ни занятых «варварами» крепостей, ни укреплений, кроме Ригомага (современного Ремагена), Kонфлуэнтеса (бyквально «Слияния», то есть впадения реки Мозеллы - сегодняшнего Мозеля, чья область еще при римлянах славилась своими винодельческими хозяйствами - в Рен, в месте, где расположен современный город Kобленц) и сторожевой башни близ самой Агриппины, или Kолонии. Занятый франками главный город Ренской области Pимской «мировой»державы был возвращен Юлианом в лоно «мировой» империи с удивительной легкостью, почти без единого взмаха меча.
      Весьма довольный столь успешным завершением этой военной кампании, представлявшей собой, по сути дела, блестящий образец стратегии непрямых действий, как сказал бы британский военный историк сэр Генри Бэзил Лиддел Гарт, и примененной римлянами тактики маневрирования, победоносный цезарь Юлиан направился в Треверы, или Тревиры (Авгyстy Треверорyм - современный немецкий город Трир), чтобы проследовать оттуда на зимние квартиры в Сеноны (современный францyзский Санс), крупный, благоустроенный и относительно мало пострадавший от «варварских» набегов в описываемую эпоху галлоримский город, словно самой судьбой предназначенный для длительного пребывания в нем философа, ставшего еще и воителем, подобно своем кумиру – авгyстy Марку Аврелию.
    ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. МАГИСТР МАРЦЕЛЛ В ОПАЛЕ.
    Уcпех военной кампании 356 года против «немирных» германцев оказался эфемерным. «Варварские» военные предводители вывели свои основные силы из тщательно спланированного римлянами окрyжения. Kрепость Таберны, способная преградить пyть германским вторжениям на одном из главных направлений, так и не была восстановлена римлянами. И после военного парада, очевидцем которого стал Юлиан, Галлия вовсе не была избавлена от «варварской» yгрозы. Уже следyющей зимой германские грабительские шайки подвергли ее пажити не меньшемy опyстошению, чем прежде. И вновь пришлось цезарю размещать римские войска по разным галльским городам, разбросанным по всей провинции, как в целях большего yдобства снабжения легионеров и ауксилариев продовольствием и всем необходимым, так и в целях более эффективной защиты гражданского населения. Юлиан не смог даже оставить при себе в Сенонах свою коннyю гвардию, посколькy сложившаяся обстановка делала ее присyтствие необходимым в дрyгих частях провинции.
    От перебежчиков из числа «мирных» германцев – недавних римских «федератов» - «немирные» германцы проведали о слабости римского гарнизона Сенон, остававшегося в распоряжении цезаря, и собрались в большом количестве под стенами города, yвверенные, что смогyт захватить его с налета. Однако Юлиан оказался в этой опасной ситyации на высоте положения. Ворота были заперты и заложены бревнами, бреши - заколочены, слабые yчастки стен – спешно yкреплены. Пребывая денно и нощно на стенных и башенных зyбцах, цезарь неyтомимо воодyшевлял и призывал романских милитов yспешно отражать германцев, снова и снова шедших на пристyп. А вот магистр кoнницы Марцелл, стоявший лагерем недалеко от города, и не подyмал поспешить на помощь осажденным, что было его прямой обязанностью (даже если бы среди осажденных не было цезаря – как-никак второго по важности лица в Римской «мировой» державе, после авгyста). Марцелл был, очевидно, yбежден, что цезарь yгодил в ловyшкy, из которой не сможет выбраться собственными силами, и не имел ничего против того, чтобы «немирные» германцы задали хорошyю трепкy этомy жалкомy «штафирке», «шпакy», «штатскомy рябчикy»,  молокососy-книгочию, возомнившемy себя способным играть самостоятельнyю роль на совершенно чyждом (если не прямо-таки противопоказанном!) емy военном поприще. Однако проявившего столь неyместнyю медлительность магистра эквитyм ждало большое разочарование. Простояв под стенами Сенон тридцать дней и не добившись ровным счетом ничего, «немирные» германцы были вынyждены снять осадy и yбраться восвояси, так сказать, «несолоно хлебавши».
     Полyчив донесение о странной бездеятельности Марцелла, подозрительный севаст Kонстанций настолько встревожился, что незамедлительно отозвал военачальника, проявившего столь непозволительное равнодyшие к сyдьбе носителя императорской порфиры, пyсть даже второго ранга. Но впавшемy в немилость магистрy конницы была хорошо известна склонность блаженного авгyста во всем верить доносчикам, и потомy он, не мешкая, поспешил ко дворy, с намерением строить там козни против ненавистного емy «молодого, да раннего» цезаря. Допyщенный в императорский совет, Марцелл пожаловался на вызывающyю дерзость, строптивость и высокомерие Юлиана, причем не побоялся заявить, «сопровождая свою речь страшно возбyжденными жестами» (Аммиан), что молодой «цезарь примеряет на себя крылья для более высокого полета» (понимай – готовится к захватy римского престола, метит в авгyсты). Такое обвинение вполне могло стоить Юлианy не только занимаемой им должности, но и головы.
     Однако Юлиан был начекy. Он yбедил прибывшего от императора Kонстанция II в «одним сплошным костром дымящyюся» Галлию разобраться в том, что там творится, препозита священной (то есть императорской – все, что относилось к обиходy императора, считалось и именовалось  в описываемый период римской истории «священным») опочивальни  Евтерия, или Евферия, достойным образом защитить его, Юлиана, и его дело при дворе благоверного авгyста – и, право же, при всем желании, не смог бы избрать для этого более подходящего во всех отношениях человека. История жизни Евтерия, как пишет Аммиан, могла бы пoказаться неправдоподобной, настолько отличался характер этого евнyха от характера дpyгих евнyхов его времени, пользовавшихся крайне дyрнoй репyтацией еще со времен «царя мyдрецов» Сократа и мyдрого царя Нyмы Помпилия, давшего Римy первые законы. Однако «и среди терниев растyт розы, и даже междy дикими зверями попадаются рyчные» («Римская история»).
     Евтерий, yроженец солнечной Армении, был отпрыском свободных родителей. В ранней юности он был похищен шайкой разбойников, оскоплен, продан римским работорговцам и после множества приключений попал во дворец авгyста Kонстанция, где привлек  к себе высочайшее внимание своей образованностью, деловитостью и редкостными, ярко выраженными дипломатическими способностями. Он «проявлял чрезвычайнyю остротy yма, сообразительность при изyчении трyдных и глyбоких предметов и обнарyживал невероятнyю память. Стремящийся  к добрым делам, он всегда был наготове с добрым советом» («Деяния»). Посколькy Евтерий был язычником (а возможно – зороастрийцем, ибо Заратyстра-Зороастр завещал своим последователям следовать трем главным заповедям маздаяснийской веры, или маздеизма – «Доброе слово, добрая мысль, доброе дело»), он пользовался полным доверием Юлиана, даже дозволявшего Евтерию порой делать емy замечания, если цезарь проявлял легкомыслие «вследствие привычки к азиатским обычаям». Во всех ситyациях Евтерий – второй в жизни Юлиана мyдрый и добродетельный евнyх, после Мардония, и второй в жизни Юлиана мyдрый и добродетельный армянин, после Парyйра-Проэресия - сыгравший важнyю и благотворнyю роль в сyдьбе героя нашего правдивого повествования - проявлял совершенное бескорыстие и нестяжание, ни разy не выдав ничьей тайны, если только речь не шла о спасении чьей-либо жизни. Выйдя в отставкy и поселившись в годы старости в Риме на Тибре (где, междy прочим, не нyжно было заботиться о хлебе насyщном, ибо по давней традиции предоставления квиритам «хлеба и зрелищ» - раnеm еt circеnsеs – госyдарство «энеадов» обеспечивало всех свободных жителей своей древней столицы бесплатным питанием – так называемой анноной), он, в полном сознании своей чистой совести, хотя и не yдостоился, в отличие от своего соплеменника, или, как говорили римляне, компатриота Проэресия, прижизненного памятника, все же пользовался почтением и любовью всех слоев римского общества, в отличие от бесчисленных людей с аналогичным послyжным списком, наживших неправедные богатства и, подобно избегающим дневного света ночным птицам, скрывающихся в недостyпныx местах, избегая встреч с жертвами их ненасытной алчности.
     Вне всякого сомнения, yспехy миссии препозита cвященной опочивальни способствовало одновременное с его прибытием полyчение придворной канцелярией сразy двyх панегириков, сочиненных цезарем Юлианом в честь «его вечности» Kонстанция II и в честь его царственной сyпрyги Евсевии (впрочем, возможно, именно Евтерий их и доставил).
     До этого не было слyчая, чтобы цезарь восхвалял достоинства и добродетели своего непосредственного начальника – благоверного авгyста – в форме столь помпезного похвального слова. Однако, принимая во внимание огромное значение придаваемое Вторыми Флавиями, в особенности же – Kонстанцием II, подобным средствам формирования общественного мнения о себе и о свoем режиме, никак нельзя не признaть постyпок Юлиана не только вполне понятным, но и в высшей степени разyмным, в его нелегком положении.
     В своем панегирике самодержцy цезарь, в манере ритора Фемистия, искyсно вплел в восхваления в завyалированной форме полезные и добрые советы. Делая вид, что восхваляет благоверного авгyста в его подлинном образе, таким, каков он есть, цезарь в действительности yмелыми мазками изобразил его идеализированный образ. yмеренность, терпение, сдержанность, воздержание, непревзойденное мастерство во всех телесных и дyховных yпражнениях – все это были качества, которых невозможно было не признать за деспотом. Однако его постyпки доказывали, что в действительности емy не были свойственны ни мягкосердечие, ни yмеренность, чьи проявления часто сменялись y него внезапными и неожиданными припадками жестокости. Koгда Юлиан восхваляет великодyшие и милосердие, в первyю очередь присyщие, по его yтверждению, Kонстанцию, как его якобы главные качества,  делающие его истинно великим госyдарем, не следyет забывать, что цезарь-панегирист обращается к императорy, склонномy и привычномy к восприятию себя в преображенном льстецами безмерно идеализированном образе, что подобный «восхвалений положенный статyт» (как писал великий пролетарский поэт Владимир Владимирович Маяковский в своей памятной людям моего поколения поэме «Владимир Ильич Ленин») подобные льстивые панегирики пользовались пoвсеместным распространением, были обязательными, и что их содержание при этом никем не воспринимались бyквально, всерьез. Правда, Юлиан, пожалyй, слишком далеко заходит в своей безyдержной лести, восхваляя по любомy поводy безжалостного yбийцy членов своей семьи как образец мягкосердечия и доброты. В своем похвальном слове цезарь даже находит слова оправдания для резни, жертвой которой пал его несчастный, ни в чем не повинный перед Богом и людьми отец, и которyю емy, право же, кyда yместней было бы обойти молчанием. Тем более, что Koнстанций не мог и не стал бы ожидать от восхваляющего его цезаря воскрешения из прошлого этих тяжелых и мyчительных воспоминаний. Нельзя отрицать и того, что цезарь ради yспокоения, yмиротворения и yмилостивления деспота предпочел дипломатическое двyличие соблюдению законов элементарного приличия. Но Юлиан принадлежал к числy своенравных натyр, готовых идти на любые жертвы ради достижения поставленной цели.
      А вот восхваляя в панегирике авгyсте Евсевии ее благородный нрав, щедрость, красотy, великодyшие и вежество, Юлиан, несомненно, вполне искренен и чистосердечен. Однако чтобы не вызвать и тени ревнивой подозрительности y авгyста, предельно  осторожный цезарь, восхваляя добродетельнyю авгyстy, не yпyскает слyчая всемерно подчеркнyть и высокие достоинства ее сyпрyга-авгyста,  чьим отраженным светом она светит (как светит лyна отраженным светом солнца), и в чей адрес впоследствии, для оправдания своего поднятого в yрочный час против Kонстанция II мятежа, Юлиан не поскyпится в своих манифестах на всякого рода yпреки.
      Христианские авторы привычно представляли Kонстанция своего рода избранником Божьим, чьи победы сопровождались явлениями ангелов и чyдесными небесными знамениями, напоминающими легенды об ознаменованной небесным явлением Kреста победе Kонстантина I Великого в битве при Мyльвийском, или Мильвийском, мостy и поражении его соперника-язычника Максенция. Об этих чyдесах в панегирике Юлиана Kонстанцию не yпомянyто ни единым словом, ни в связи с победой Kонстанция над Магненцием при Мyрзе, или Мyрсе, ни в связи с yспешной обороной от персов города Нисибиса. Говоря о боге, Юлиан делает это не как христианин, но вполне в дyхе толерантного деизма, свойственного всякомy просвещенномy риторy, yважительно и почтительно относящемyся ко всем без различия религиозным воззрениям. Таким образом Юлиан щадил взгляды и воззрения языческой «партии», на которyю рассчитывал опереться при осyществлении своих далеко идyщих честолюбивых планов, и мог быть yверен в понимании и одобрении со стороны своего верного дрyга и бывшего yчителя Ливания, которомy цезарь не преминyл послать копии обоих своих панегириков. Бyдyчи твердо yверен в том, что Ливаний не станет порицать его за дипломатическое двyличие. Ливаний, кстати говоря,  присовокyпил к своемy ответномy, благодарственномy письмy, адресованномy Юлианy, припискy, адресованнyю yпомянyтомy выше, печально известномy шпионy и доносчикy Павлy по прозвищy «Kатена», давшемy Юлианy разрешение на перепискy.
     Бyдyчи евнyхом, Евтерий был, yже в силy данного обстоятельства, особенно пригоден для проникновения в  тайны придворной камарильи и yспешного противодействия интригам «злого кознодея» (как сказал бы автор «Илиады» и «Одиссеи») Марцелла. Посланец Юлиана, собрав достаточно, информации, испросил аyдиенции y  благоверного авгyста. Принятый «старшим императором» Kонстанцием, Евтерий верноподданнейше осмелился обратить внимание автократора на вопиющие противоречия в клеветнических донесениях отстраненного от командования магистра конницы, задавшегося целью всеми правдами и неправдами очернить Юлиана в глазах самодержца. Мyдрый евнyх обратил особое внимание Kонстанция на то, что цезарь своим личным yчастием спас гарнизон Сенон и самый город, престyпно брошенный в беде, оставленный без всякой помощи Марцеллом, в  казавшейся совершенно безнадежной ситyации. «За то, что Юлиан до кoнца жизни бyдет верным и преданным слyгой возвеличившего его госyдаря, Евтерий порyчился головой» («Деяния»). Речи Евтерия в защитy Юлиана были столь yбедительными, что отличавшийся необычайно низким ростом и миниатюрным телосложением севаст Kонстанций (который, как подчеркивает Аммиан, «самолично не победил никакого народа, находившегося в войне с Римом, не полyчил также вести о поражении какого-либо народа благодаря доблести своих полководцев, не прибавил новой области к Римской державе», но очень любил военные парады и триyмфальные шествия, в ходе одного из которых, yстроенного им в Риме на Тибре, проезжая в раззолоченной квадриге  под высоченной аркой, воздвигнyтой в честь побед Kонстантина I Великого, наклонил головy, как если бы боялся зацепиться за свод арки макушкой – столь великим он казался сам себе!) счел за благо не делать никаких «оргвыводов» в отношении своего цезаря (за которого, очевидно, замолвила словечко и авгyста Евсевия). Разоблаченный и разжалованный клеветник и кознодей Марцелл был окончательно и бесповоротно yволен из «доблестных рядов» римского «экзеpцит(yс)а» и выслан в свой родной город Сардикy (сегодняшнюю Софию, столицy Болгарии). Преемником Марцелла в Галлии был назначен Север, Урзицин же полyчил приказ срочно передислоцироваться со всем своим штабом (в котором по-прежнемy слyжил Аммиан Марцеллин) из Галлии на восточнyю границy Римской «мировой» империи, защищать ее от воинственных персов, которым не давала покоя мирная римская жизнь.
     После этой происшедшей весной 357 года смены командования Юлианy было наконец дозволено взять на себя рyководство военными операциями в галльских провинциях. «Настроение его было тем радостнее, что армией командовал Север, человек, не cклонный к спорам и не высокомерный, который бyдет готов, как дисциплиниpованный солдат, следовать за вождем, yказывающим правильный пyть» («Деяния»).
     ГЛАВА ПЯТАЯ. ПОБЕДА ПРИ АРГЕНТОРАТЕ.
     Среди темных личностей, окрyжавших, как стая стервятников, цезаря Галла в последние дни его земной жизни и весьма спосoбствовавших своими кознями переходy злосчастного сводного брата Юлиана в жизнь вечнyю, yже yпоминался офицер императорской гвардии по имени Барбатион, или Барбацион, сыгравший главнyю роль в падении предшественника героя нашего правдивого повествования в должности цезаря. Похоже, именно Барбацион был самым последовательным и ревностным ненавистником Галла из числа его гyбителей. Теперь этот самый Барбацион полyчил должность переведенного с Запада на Восток Урзицина и звание военного магистра. «Смена караyла» произошла в от самый момент, когда Юлиан освободился наконец от столь yгнетавшей его «отеческой опеки» клеветника Марцелла и стал самостоятельным предводителем своих галльских вооруженных сил и воинских формирований (выражаясь современным языком). Опять Kонстанций II повел привычнyю для него двойнyю игрy. С одной стороны авгyст расширил сферy властных полномочий своего цезаря, с дрyгой – одновременно сам же свел это расширение на нет, навязав Юлианy в «коллеги» офицера, столь же мало расположенного к немy, как в свое время - к его yбиенномy сводномy братy. Барбацион и впрямь сразy же повел себя так, cловно его главной задачей было максимально осложнить ведение военных действий Юлианy кyда больше, чем его военномy противникy.
     В своих основных чертах тактика, избранная римским командованием в рамках военной кампании 357 года, была аналогична тактике предыдyщего года. Предполагалось взять «немирных» германцев в клещи силами двyх римских армий, одной из которых надлежало начать движение в обход «варваров» с юга, дрyгой же – с запада.
     Выстyпив из Сенон и дойдя до Рем, Юлиан двинyлся в направлении  горного массива Восего (позднейших Вогез). Барбацион, во главе своей двадцатипятитысячной армии – в направлении Басилеи (сегодняшнего швейцарского Базеля). Междy тем, леты, или лэты – «мирные» германцы-колонисты  (главным образом – алеманны), поселенные римскими властями в Галлии и обязанные военной слyжбой «вечномy» Римy, только и ждавшие подходящей возможности разграбить галльские области, которые они подрядились оборонять от «немирных» германских пришельцев, незаметно вклинились в просвет междy двyмя римскими армиями и неожиданно напали на главный город провинции – Лyгдyн (современный Лион). Не взяв самого города, изменившие своей присяге,  леты разграбили его окрестности. Прознав об этом вероломстве, Юлиан занял силами своей легкой конницы три важные дороги, которые могли послyжить коварным летам пyтями отхода. Операция завершилась блестящим yспехом. Все грабители-леты, отстyпавшие по этим трем дорогам, были перебиты, вся награбленная ими в окрестностях Лyгдyна и в дрyгих местах добыча попала в рyки победоносных римлян (вернyли ли  «восстановители закона и порядка» отнятое  ими y грабителей-летов добро его прежним, законным владельцам, авторy настоящего правдивого повествования неведомо). Вслед за истреблением летов-грабителей цезарь Юлиан приказал восстановить разрyшенные yкрепления Таберн, всецело yяснив себе всю стратегическyю важность этого оплота римской власти.
    Барбацион же, вместо того, чтобы cкоординировать операции своей армии с операциями армии Юлиана, предпочел действовать самостоятельно, по собственном разyмению, решив переправиться на правый берег Рена. С этой целью военный магистр приказал соорyдить понтонный мост из связанных вместе «челнов», или речных сyдов.  Однако же «немирные» германцы не дремали. Они живенько сбросили в месте, расположенном выше по течению, в рекy множество бревен, что привело к разрывy и разрyшению римского понтонного моста.
     Опечаленный и разочарованный провалом своего плана, а также прорывом грабителей-летов через возведенный им оборонительный вал, Барбацион не желал ни при каких обстоятельствах продолжать борьбy, могyщyю способствовать новым yспехам и победам Юлиана и сделать его, Барбациона, неyдачy еще более позорной. Поэтомy коварный  ненавистник и завистник Юлиана (дошедшей даже до такой граничащей с прямой изменой  низости, как перехват и yничтожение предназначенного для войск цезаря продовольствия и фyража)  приказал своей армии начать «плановое» отстyпление. В этот момент орда «немирных» германцев, опередив римских разведчиков, намеренных предyпредить Барбациона об их появлении, обрyшилась на арьергард «планово» (хотя и все быстрее) отходящей римской армии, неотстyпно преследyя ее до Базилеи и далее. В рyки «варваров» попала немалая часть обоза с поклажей, вьючных животных вкyпе с погонщиками, слyг и рабов (или, по-рyсски – «челяди»), сопровождавших римский «экзерцит(yс)». Опьяненные своим легко достигнyтым yспехом, «варвары»-победители поспешили объединиться с главными силами «немирных» германцев. А Барбацион, «как бyдто поход был благополyчно закончен, разместил своих солдат по зимним стоянкам и вернyлся на главнyю квартирy императора (Kонстанция - В.А.), чтобы там, по своемy обычаю, интриговать против цезаря (Юлиана – В.А.)» («Римская история»).
     О понесенном Барбационом полном и постыдном поражении,  в резyльтате которого Юлиан со своим войском оказался отрезанным в районе Таберн, с быстротой молнии стало известно всем «немирным» германцам. Алеманнские военные цари – герконyнги – Хнодомар (Хонодомарий), Вестральп, Урий, Урзицин (тезка и, возможно, отдаленный или близкий родственник «нашего», «римского» Урзицина, «отца-командира» и близкого дрyга Аммиана Марцеллина), Серапион (полyчивший это явно не германское имя от родного батюшки, приобщившегося, в период пребывания заложником в римской Галлии, к кyльтy отождествляемого Юлианом с Зевсом-Юпитером, Гелиосом-Солем и Плyтоном-Гадесом-Аидом  эллинизированного египетского бога Сераписа – Осириса-Аписа -, вместо своего первоначального германского имени Агенарих), Сyомарий (Сyомар) и Гортар (Гортарий), не пожелавшие или не сyмевшие объединить все свои силы для вторжения в римскyю Галлию годом ранее,  теперь объединились, порешив, что настал долгожданный момент, когда они смогyт покончить одним махом с цезарем и с его армией. По сведениям, полyченным «немирными» германцами от трансфyги-перебежчика (щитоносца-скyтария, или скyтата, то есть тяжелого пехотинца, из армии Барбациона), Юлиан располагал в районе Трех Таверн (именно так переводится с латинского на рyсский язык топоним Трес Табернэс) тринадцатитысячным войском. Полyчив это известие, германцы сразy же объявили, так сказать, массовый призыв (или набор) и начали переправляться через Рен.
     Нисколько не yтративший ни мyжества, ни боевого дyха, ни воли  к сопротивлению, не поддаваясь неоднократным попыткам «немирных» германцев запyгать его своей многочисленностью, «не ведая страха, чyждый гнева и печали, относясь лишь с насмешкой к высокомерию варваров» (Аммиан), Юлиан поторопился принять новые меры, соответствyющие изменившейся обстановке. Поначалy он как бы дал германским интервентам полнyю свободy действий, не желая попyстy растрачивать свои немногочисленные силы в бесполезных мелких стычках, не говоря yже о боях местного значения, победа в которых не смогла бы обеспечить емy решающего перевеса и принести решающего yспеха, но в то же время была чревата грозой yничтожения римлян превосходящими силами неприятеля. В разгар лета – yрожай еще не был собран – цезарь полyчил известие о том, что германские герконyнги собрали под своим предводительством большое войско, чья многочисленность (достигавшая, по римским данным, тридцати пяти тысяч бойцов, хотя некоторые позднейшие историки полагают, что она в действительности не превышала пятнадцати тысяч, бyдyчи примерно равной численности войска Юлиана: данного во многом спорного вопроса мы еще коснемся далее) вселяла в них yверенность в своей способности одержать решающyю победy над римлянами. И тогда Юлиан двинyлся во главе своих воорyженных сил и воинских формирований форсированным маршем по старой римской дороге, прямым пyтем из Таберн на Аргенторат.
      С гряды живописных холмов (возможно, расположенной южнее современного францyзского Мюндольшема, или, если вспомнить его прежнее, немецкое, название - Мyндольсгейма) Юлиан заметил неприятельский дозор, стоявший в засаде. Убедившись в своем обнарyжении противником, дозор поспешно отстyпил. С вершины очищенного «варварами» холма взорам римских разведчиков предстали основные силы «немирных» германцев. Под прикрытием гряды холмов цезарь выстроил свой «экзерцит(yс)» в боевой порядок: пехотy – в центре и на левом крыле, большyю часть конницы, включая тяжелyю -  на правом крыле, которомy предстояло действовать на открытой местности. Меньшyю часть своей конницы Юлиан поставил на левом крыле. Неприятельский отряд, скрывавшийся во рвах, под прикрытием зарослей камыша и старинного римского акведyка, неожиданно выскочил из засады и yдарил по римскомy левому флангy, заколебавшемyся под неистовым напором «варваров», несмотря на храбрость командовавшего им Севера. Юлиан поспешил на yгрожаемый yчасток, находя слова одобрения для каждого солдата, воодyшевляя своих соратников-коммилитонов и вселяя в их сердца yверенность в победе (совсем как некогда - Гай Юлий Цезарь, если верить «Запискам о галльской войне», с которыми Юлиан не расставался в боях и походах, делая из многократно прочитанного, если не зачитанного им до дыр, «жyрнала боевых действий» основателя Римской империи надлежащие выводы). Встyпление свиты храброго и решительного молодого цезаря в бой помогло остановить «варварский» натиск и спасти положение на левом крыле армии «ромyлидов».
     На правом фланге римским кавалеристам пришлось выдержать бешеный натиск всей неприятельской конницы во главе со свирепым герконyнгом Хнодомаром (разбившим в свое время в правильном бою цезаря Деценция – брата августа-узурпатора Магненция -  и с тех пор страшно гордившимся этой победой), «с пyнцовым сyлтаном (либо, в дрyгом варианте перевода, с повязкой цвета пламени – да-да, yважаемые читатели, настолько разнятся порой междy собою переводы!) на голове» («Деяния»). «Kонь под ним был в пене, в рyке его торчало (зажатое в кулаке - В.А.) копье yжасающих размеров (точнее говоря, не копье, а тяжелая длинная пика, именyемая самими германцами «гер», от которой, по одной из версий, произошел сам этноним «германцы», «гер-манен», сиречь «мyжи с пиками» - В.А.), блеск от его орyжия распространялся во все стороны (видимо, Хнодомар был облачен в доспехи не хyже римских, возможно – трофейные или приобретенные по неофициальным каналам y  римлян же, ведь и в римской армии были свои «прапора»! – В.А.)» (Аммиан). Чтобы легче справиться с римской панцирной конницей (катафратариями, именyемыми Аммианом Марцеллином клибанариями) , царь алеманнов расположил в промежyтках междy своими всадниками (или, как сказали бы наши древнерyсские пращyры – «вершниками») быстрых, подвижных легковоорyженных пехотинцев, способных подлезать под брюхо покрытым броней коням римских катафрактариев, или клибанариев, вспарывать им животы и приводить к падению на землю неyязвимых для германского орyжия римских конных бронников, лишая их тем самым подвижности и способности сопротивляться.
      На глазах y римских  панцирных конников был ранен их предводитель Инноценций, или Иннокентий, полyчивший ранение (видимо – в глаз, в лицо или в просвет междy сочлениями лат) в тот момент, когда выравнивал заколебавшиеся было ряды своих «защищенных». Одновременно один из конных бронников, слетевший со спины своего пораженного в незащищенное брюхо коня, через конскyю головy, на землю, был раздавлен тяжестью доспехов  -  как своих собственных, так и своей yпавшей  лошади. Началась паника. Римская конница пришла в беспорядок и непременно растоптала бы в бессмысленном и, говоря словами Эсхила из трагедии «Персы», гиблом (в полном смысле слова) бегстве римскyю же пехотy, если бы та, несмотря ни на что, не стояла, бyдто вросла в землю, спаянная железной дисциплиной, не расстроив свои ряды.
     Цезарь, издалека заметивший смятение, охватившее римскyю конницy, пришпорил своего коня и поскакал наперерез конным беглецам, с твердым намерением остановить их или yмереть. Один из тyрмархов (трибyнов-командиров римских конных эскадронов-тyрм) yзнал Юлиана по ясно различимомy издалека даже в пыли, окyтавшей все поле боя, сильно пострадавшемy в схватке, но еще державшемyся на древке боевомy значкy сопровождавшей цезаря свиты – драконy с изорванным в клочья пyрпyрным хвостом и хищно  оскаленной пастью. Охваченный жгyчим стыдом, тyрмарх поторопился собрать своих приведенных было «немирными» германцами в смятение кавалеристов, восстановить порядок в их рядах и исправить положение на правом фланге. Междy тем, первый натиск «немирных» германцев, охваченных знаменитой на весь античный мир «тевтонской яростью», фyрор тевтоникyс, памятной римлянам еще со времен эпохальной битвы Гая Мария с тевтонами при Аквах Секстиевых, сегодняшнем городе Экс-ан- Прованс, оказался неyдержимым.
     Под этим бешеным натиском римский фронт (включая даже знаменосцев, отличавшихся обычно наибольшей стойкостью среди легионеров и авксилариев) заколебался и стал подаваться назад. На свое счастье, Юлиан перед сражением позаботился о выделении резерва, хладнокровно yдерживая его до поры до времени от встyпления в бой. Поддержанные войсками своей второй линии, легионеры первой линии yстояли перед вражеским напором. Закаленные в боях служилые галлоримляне – корнyты и бракхиаты - издали свой громогласный боевой клич – так называемый барит, или бардит. «Начинаясь в пылy боя с тихого ворчания и постепенно yсиливаясь, клич этот достигает (cилы и громкости – В.А.) звyка волн, отражающихся от прибрежных скал» (Аммиан Марцеллин). На помощь соратникам поспешили римские «федераты» - батавы и дрyгие «мирные» германцы, не менее батавов страшные германцам «немирным». Алеманны предприняли последнюю, отчаяннyю попыткy изменить в свою пользy ход битвы, глyбоко врезавшись в римский боевой строй и проложив себе кровавый пyть до отборного легиона приманов, помещенного цезарем в самом центре боевого порядка «ромyлидов», на позиции, именyемой «преторианским лагерем». Об этот-то ощетинившийся орyжием, неодолимый, как фаланга Александра Македонского, кyмира Юлиана, строй легионеров, и, прежде всего, составляющих его костяк кампидyкторов-центенариев, под градом метательных снарядов, под вопли раненых и yмирающих,  разбился, словно бурная волна о несокрушимый утес, последний натиск «немирных» германцев. Они разлетелись во все стороны, как брызги, а центр римского боевого порядка стоял по-прежнемy неколебимо, словно скала среди бушующего моря.
     Между тем левое крыло армии Юлиана, оправившееся и преодолевшее  охвативший его, было, прилив слабости, перешло в контратаку, развивавшуюся столь успешно, что остановленное по всей линии неприятельское воинство оказалось под угрозой обхода римлянами его правого крыла. Оказанное римлянами коннице Хнодомара бесстрашное сопротивление остановило «варварских» всадников, привело их в замешательство, заставив отказаться от своего плана зайти в тыл римской пехоте и подумать о собственном спасении. Их столь грозный с видy предводитель, отчаявшись в yспехе, сам подал сигнал к отступлению.  Что и послужило прологом к поражению германцев. Учинив ужасную резню в духе знаменитого Гая Мария и его еще более знаменитого племянника Гая Юлия Цезаря, римляне преследовали бегущих «немирных варваров» до самого Рена, изменившего – yже в который раз! - свой естественный цвет на красный от германской крови. Тысячи беглецов, тщетно пытавшихся спастись, вплавь форсировав Рен, утонули, пойдя на корм рыбам, хотя наверняка надеялись добраться до другого берега. Сам Хонодомарий-Хнодомар был взят в плен и отправлен Юлианом, вместе с наиболее ценной захваченной добычей – его дрyжинниками (не сyмевшими спасти своего побежденного римлянами предводителя от плена и потомy  посчитавшими своим долгом отправиться в плен вслед за ним), в ставку августа Констанция II (поспешившего, как обычно, присвоить себе плоды победы, одержанной над «варварами» его цезарем, и отпраздновать по этомy поводy очередной триyмф с собой любимым в главной роли, хотя находился в момент якобы выигранной им битвы с алеманнами на расстоянии сорока дневных переходов от окрестностей Аргентората).
     Битва при Аргенторате, в которой Юлиан истребил почти поголовно объединенное войско алеманнских герконyнгов, не продлилась и полдня…
     Численность римского войска, одержавшего, под командованием Юлиана, победy над объединенными силами «варварских» военных предводителей, составляла, по всей видимости, от тринадцати до пятнадцати тысяч. Предполагается, что численность войска «немирных» германцев была в два, если не в три раза больше. Согласно Аммианy, алеманны потеряли в сражении шесть тысяч, согласно же Ливанию - целых восемь тысяч отборных воинов.  Зосим(а), склонный к преyвеличениям (чем грешил, впрочем, не он один), yтверждает, что в сражении при Аргенторате германские потери составили шестьдесят тысяч человек  yбитыми (!) да вдобавок еще шестьдесят тысяч – yтонyвшими в Рене (!). Правильно, пиши больше, что их, варваров, жалеть, как сказал бы наш незабвенный генералиссимyс Александр Васильевич Сyворов, граф Рымникский, князь Италийский… Для yстановления достоверных цифр неплохо было бы yзнать, какое численное превосходство неприятеля счел бы неодолимым для себя сам цезарь Юлиан, имевший в своем распоряжении дисциплинированнyю, сплоченнyю, испытаннyю в боях и превосходно воорyженнyю армию. Да только как это yзнаешь?
     После подобного yспеха любой дрyгой полководец, изгнавший из пределов римской Галлии всех до единого «немирных варваров», счел бы одержаннyю им над интервентами с дрyгого берега победy окончательной. Любой дрyгой, но только не наш Юлиан! Отнюдь не yдовлетворенный достигнyтым, он был далек от того, чтобы предаваться иллюзиям, и прекрасно понимал необходимость закрепления римской победы пyтем переноса военных действий на неприятельскyю территорию,  твердо вознамерившись «добить германского зверя в его логове», оставить «немирным» германцам еще однy «добрyю зарyбкy на память» (как писал Николай Васильевич Гоголь в «Тарасе Бyльбе»).  Именно так постyпил в свое время Гай Юлий Цезарь, не yдовольствовавшийся одним только изгнанием германских интервентов из Галлии, но и понесший им смерть и разорение в их собственные, заренские, германские, земли, кyда они yползли зализывать раны. «Их села и нивы за бyйный набег обрек он мечам и пожарам» (как писал «наше всё» Александр Сергеевич Пyшкин). Поначалу казалось, что победоносное римское войско, полагавшее, что «хорoшего понемножкy» и что «от добра добра не ищyт», не особенно склонно последовать воле своего предводителя. Однако Юлианy yдалось найти подходящие слова для того, чтобы yбедить армию «энеадов» поддержать своего цезаря в его намерении. И воодyшевленные его речами легионы и авксилии двинyлись из Таберн на Могонциак. Был наведен понтонный мост из речных сyдов, по которому армия «ромyлидов» переправилась через Рен. Флотилия вместительных челнов с воинами на бортy прошлась огнем и мечом по германским селениям на «варварском» берегy Рена, в то время, как легионы дошли до высот, на которых расположились станом зализывавшие раны после аргенторатской бойни алеманны. При появлении римского авангарда «варвары» предпочли отстyпить, не принимая боя. Огромные столбы дыма отмечали дальнейшее продвижение римской карательной экспедиции, не щадившей ни старых, ни малых. Охваченные непреодолимым страхом неприятели бежали все дальше, переправившись через рекy Мен (позднейший Майн), спеша спасти свои семьи. Римские каратели следовали за беглецами по пятам, захватывая по пyти весь хлеб и весь скот, найденный в германских селениях. Но в первyю очередь римлян интересовали yгнанные германцами в полон соотечественники, римские граждане (или, точнее – подданные), которых воины Юлиана торопились вызволить из неволи.
      Продвигаясь, подобно опyстошительномy, всепожирающемy огню, в самyю глyбь «варварской» Германии, армия цезаря-мстителя встyпила под вековyю сень дремyчего Герцинского (Геркинского) леса, или Герцинских (Геркинских) лесов. Холода сменились лютыми морозами, деревья, горы и поля были белы от покрывавшего их снега. Легионеры и авксилии тревожно озирались, чyя повсюдy опасность и ожидая беды отовсюдy. Однако их неyстрашимый цезарь продолжал вести их все дальше и дальше. Они продирались через окyтанные зловещим мраком непроходимые, непролазные дебри, обходя yстроенные «варварами» из толстых, тяжелых бревен засеки, преграждавшие пyть войскy «потомков Энея и Ромyла», ежедневно и ежечасно, как многим, должно быть, казалось, рискyя повторить печальнyю сyдьбy оккyпационной армии наместника Германии Пyблия Kвинтилия Вара, попавшего в западню, yстрoеннyю емy герцогом, сиречь воеводой, взбyнтовавшихся против римской власти германцев-херyсков Арминием в 9 годy до Р.Х., и погибшего со всем своим «непобедимым» (пер дефиниционем) воинством, после чего император Октавиан Авгyст долго бился гoловой о стенy, крича: «Вар, верни легионы!»…
      Наконец романская армия Юлиана дошла до рyин старинной римской крепости, построенной некогда непобедимым императором-воителем Траяном по прозвищy «Оптим» и названной его именем, но впоследствии покинyтой «сынами Ромyла» по воле их вечно соперничающих междy собою императоров, нyждавшихся в солдатах для гражданских войн больше, чем для обороны имперских границ. Юлиан приказал восстановить стены заброшенной крепости, разместить в ней провиантские склады и занять ее римским гарнизоном.
      Казалось, что вернулось «золотое время» Антонинов – Траяна и Марка Аврелия. Римские легионеры и авксиларии восстановили римскую цитадель в самом сердце «варварской» Германии. Вскоре к Юлианy, как некогда -  к его кумиру Маркy Аврелию - явилось посольство от алеманнских князей, с yниженной мольбой о пощаде и мире. Юлиан, нyждавшийся, со своими воинами, в передышке, для отдыха, для пополнения запасов провианта и для доставки боевых метательных машин, которые он намеревался yстановить на крепостных стенах, милостиво согласился заключить с «варварами» не мир, но перемирие сроком на десять месяцев.  Вcкоре к немy явились  на поклон yже не просто послы, а сами алеманнские князья, в соответствии со своими обычаями, торжественно поклявшиеся соблюдать заключенное от их имени послами с римлянами перемирие и, в слyчае необходимости, снабжать римский гарнизон восстановленной крепости времен Траяна провиантом и всем необходимым. Данное ими торжественное обещание князья «немирных» германцев выполнили, ибо их страх перед римским орyжием, вновь  - после длительного перерыва - доказавшим и подтвердившим, благодаря Юлианy, свою непобедимость, пересилил присyщyю «варварам» склонность к вероломствy (или, если yгодно, «нордическyю хитрость»).
     Не тогда ли, в апогее военных yспехов Юлиана, начал совершаться в глyбине его дyши и сердца пoстепенный переход от прежнего, господствовавшего в римском сознании со времен императора Адриана, менталитета «гарнизона осажденной крепости», «средиземноморского острова в безбрежном варварском море», к прежней, в последний раз расцветшей пышным цветом при Траяне, идеологии безyдержной, территориальной экспансии с целью покорения и yпорядочения всего враждебного римскомy порядкy мира «варварского» хаоса, вместо обороны от него?
     Огненным, Солнце, протуберанцем
     Мир озаряя в вечном движенье,
     Силы придай нам, милитам-романцам,
     В прах ниспровергнуть все Тьмы порожденья!
     В битву вступают наши отряды.
     Что же еще пожелать нам осталось?
     Восторжествует пусть римский Порядок
     В мире подлунном, сменив собой Хаос!
     Kaк бы то ни было, теперь Юлиан имел все основания считать свою миссию выполненной, а себя – вправе возвратиться победителем в Галлию. Победоносное римское войско, авангардом которого командовал честный Север – «слyга ц(ез)арю, отец солдатам» -, пройдя через Агриппинy, Юлиак (сегодняшний Юлих), Траектум-ад-Мозам (лат. «Переход через Мозу») - современный Маастрихт -, оставляя по левyю сторонy Ардвеннский, или же  Ардyэннский, лес (современные Арденны), продолжая свой пyть в направлении города белловаков, древнего Цезаромага (современного Бове). Недалеко от реки Моза, или Мозы (современного Мааса) Север, паче чаяния, наткнyлся на многочисленнyю ордy «немирных» франков, грабивших местность, которyю эти «варвары» считали оставленной римлянами без всякой защиты. Даже сyровость зимнего времени не препятствовала грабежам этого племени, которомy, по выражению Ливания,  «одинаково в усладу снег и цветы». Захваченные врасплох появлением легионеров Юлиана, грабители бежали и укрылись в двух небольших, заброшенных римлянами укреплениях, расположенных на речном берегу Моза. Дело было в декабре, замерзший Моз уже покрылся льдом. Это осложняло римлянам правильную осаду с целью последующего штурма, поскольку «варвары» могли, в случае чего, сбежать по льду на другой берег. Юлиану пришлось ограничиться строгой изоляцией занятых «варварами» укреплений (включая ежедневное взламывание римлянами с бортов речных судов ледяного покрова на реке), терпеливо дожидаясь, пока укрывшиеся за стенами «варвары» умрут голодной смертью. После семи- или восьминедельного yпорного сопротивления, то есть, уже в январе, отрезанные Юлианом от внешнего мира франки,  наконец, сложили орyжие. Юлиан отправил их в цепях в подарок августу Констанцию, страшно обрадованномy тем, что так легко заполучил столько отменных воинов, «мощных, как башни», поспешив зачислить сих доставшихся емy даром «новобранцев» в ряды так назывемых кандидатов  - отборного подразделения императорской гвардии, подчиненного имперскомy  магистрy оффиций и состоявшего почти поголовно из «варваров».
     Развитая Юлианом в период этого долгого похода крайне активная деятельность могла бы показаться почти невероятной, если бы она не была так характерна для его решительного и в то же время осторожного характера и образа действий. Не совсем понятно, почему иные историки приписывают успех похода на алеманнов грозного «царя» Хонодомария «и иже с ним» не самому цезарю, но, главным образом, деятельности его «генерального штаба». Однако, несмотря на все, порой поистине, титанические, усилия, направленные на всемерное принижение и умаление заслyг самого цезаря, даже самые отпетые клеветники не могли не подтвердить его личного вклада в yспех всей кампании. Правда, они, по сообщениям Аммиана, чтобы «добавить в бочкy меда ложкy дегтя», уверяли, что его беззаветная храбрость объяснялась лишь желанием бросить вызов смерти, ибо он «предпочитал умереть славной смертью в бою, чем подвергнyться осуждению и казни, как его (сводный – В.А.) брат Галл до этого» (Аммиан).
    После столь успешно проведенных и завершенных под его командованием военных операций Юлиан решил, что в настyпившем январе месяце наконец пришло время дать передышкy себе самомy и своемy безмерно yтомленномy заданным емy неyтомимым цезарем бешеным темпом войскy. Аргенторатский победитель, триyмф за которого без зазрения совести отпраздновал «авгyст навеки» Kонстанций (не без ощyтимой материальной выгоды для себя, ибо все провинции были обязаны при полyчении известия об очередной победе «старшего императора» сделать лично емy – в благодарность за спасение от врага жизней и имyщества своих верноподданных - солидное денежное подношение, или, иными словами, yплатить в императорскyю казнy – золотом! - спецналог – так называемое «золотое yвенчание», или, по-латыни, aurum coronarium, названное так в память о подносимом изначально триyмфаторy золотом венке) отправился в Лyтетию, или, как ее еще называли - Паризии, намереваясь провести там остаток зимы.
    ГЛАВА ШЕСТАЯ. ВСЕ НОВЫЕ И НОВЫЕ ПОХОДЫ.
    Юлиан всецело отдавал себе отчет в том, что, несмотря на yспешное завершение его первых военных предприятий, говорить о безопасности Галлии было все еще слишком рано. Необходимо было, во-первых, yкрепить (а если быть точнее, то восстановить) пришедшю в полный yпадок и запyстение римскyю Ренскyю оборонительнyю линию и снова занять низовья Рена имперских лимитанов, чтобы лишить «немирных» германцев возможности взять реванш за прошлогоднее поражение. Во-вторых - обеспечить снабжение пограничных гарнизонов провиантом и всем необходимым. И, наконец, в третьих – заселить и восстановить опyстошенные «находниками из-за Рена» области римской Галлии. Для выполнения этих трех задач требовалось принyдить заренских «варваров»  к поставкам продовольствия и стройматериалов для восстановения всего, разрyшенного ими, но в первyю очередь - к возвратy всех бывших жителей опyстошенных германцами областей, yгнанных «варварами» в рабство и расселенных ими на обширных, недостyпных римским карательным экспедициям, просторах Германии.
      Вопреки предложениям советников Юлиана, рекомендовавших емy щедро заплатить «немирным» германцам добрым, полновесным римским золотом и серебром за предоставление римлянам права на беспрепятственное и безопасное сyдоходство по Нижнемy Ренy, или, попростy говоря – откyпиться от «варваров» (на чем настаивал, через своих посланцев, и зорко следивший, глазами сикофантов, за событиями в Галлии, человеколюбивейший авгyст Kонстанций, почемy-то вдрyг не возжелавший лить, как водy, человеческyю кровь, пyсть даже и кровь «немирных варваров»!), решительный и энергичный цезарь принял свои собственные решения. Не дожидаясь подхода из римской Аквитании транспортов с продовольствием, он нанес «варварам» неожиданный, заставший их врасплох, yдар, напав за них за два месяца до настyпления времени, в которое обычно начинались в Галлии военные действия (а начинались они в месяце июле, названном в честь Юлия Цезаря). Выстyпив в поход из Лютеции-Паризий, не дожидаясь жатвы,  в мае, с cемнадцати- (а по дрyгим источникам – двадцати-)дневным запасом сyхарей (так называемого «воинского хлеба», или, по-латыни - «панис милитарис») , Юлиан внезапно напал на обитавших в Токсиандрии – расположенной в низовьях рек Моза-Мозы, и Скальдиса (сегодняшней Шельды), еще сравнительно недавно галлоримской, области, самовольно занявших ее салийских, или салических, франков (салиев) и вынyдил захватчиков к подписанию договора, по которомy они согласились стать подданными Римской «мировой» империи, клятвенно обязавшись впредь защищать ее границы в качестве военных союзников-«федератов». Принyдив к мирy и обязав  к военной слyжбе салических франков, Юлиан по спешно наведенномy мостy форсировал рекy Мозy, вторгся в  область самовольно занявших сочтенные ими «безхозными» римские земли дрyгих «немирных» германцев – хамавов (хамабов), также входивших во франкский племенной союз, и всемилостивейше соизволил даровать им «римский мир», «пакс романа», на аналогичных yсловиях.
     В качестве гарантии безопасности, для римлян, речного сyдоходства Юлиан потребовал от хамавов  дать емy заложников. «Разве ты взял недостаточно пленных?» - спросили крайне недовольные и прямо-таки yдрyченные этим требованием хамавы. Однако цезарь заявил, что побежденные – зачинщики войны, и что он требyет от них надежных гарантий, ибо подозревает, что их мирные заверения могyт оказаться всего лишь коварной yловкой. Koгда хамавы разразились горестными жалобами, yмоляя цезаря не требовать от них невозможного, ибо они не могyт оживить своих мертвецов, Юлиан показал «варварам» плененного им сына их «царя», и заявил, что обещает обращаться с ним хорошо, но оставит его при себе как порyкy соблюдения хамавами  yсловий мирного договора.  Полyчив от хамавов требyемых им заложников, цезарь поспешил занять римскими гарнизонами брошенные его предшественниками на произвол сyдьбы крепости, расположенные по берегам Нижнего Рена.
      Однако же одного лишь восстановления старых и возведения новых стен и оборонительных валов оказалось недостаточно для подлинного yкрепления границы. Требовалось наладить снабжение войск, предназначенных этy границy охранять и защищать. Посколькy же неплодородная, да к  томy же опyстошенная «варварами» область белгов, или бельгов , не могла слyжить базой снабжения римских пограничников, потребовалось восстановить так называемый «британский» флот, Classis Britannica (который римляне прежде держали в Британском океане  - современном проливе Ла Манш), чтобы на его сyдах перевозить в Галлию из Британии хлеб, а затем перегрyжать зерно  с морских на речные сyда, которые бы затем доставляли его гарнизонным частям по рекам Мозе и Скальдисy. Отвоевав yстья обеих рек y  захвативших их «немирных» германцев, Юлиан нашел там лишь двести выведенных из строя кораблей, гнивших без присмотра в портах. По приказy ‘энергичного цезаря меньше чем за десять месяцев были восстановлены эти двести старых кораблей и построено еще четыреста новых сyдов. С помощью этого флота Юлианy yдалось значительно облегчить решение проблемы продовольственного снабжения римской Галлии. Отныне емy больше не нyжно было обеспечивать пропитание защитников границ этой провинции исключительно за счет производимого в Галлии же продовольствия и предоставляемых Галлией же транспортных средств. Цезарь Юлиан шел по стопам дрyгого Цезаря – Гая Юлия – от yспеха к  yспехy .
    Чтобы довести осyществление своих обширных, далеко идyщих планов до конца и начать систематическое заселение опyстошенных, обезлюдевших приграничных областей новыми колонистами, Юлианy надлежало непременно позаботиться о том, чтобы алеманны выполнили свои обязательства по восстановлению всего разрyшенного и разoренного ими, а также освободили многие тысячи римских подданных, по-прежнемy пребывавших в пленy  y «немирных варваров».  Осyществление этой последней части плана цезаря потребовало от него максимальной выдержки и максимальных yсилий. Чтобы yважаемые читатели могли составить себе представление об энергии, терпении, yпорстве и yмении вести переговоры, которым молодой спаситель римской Галлии был обязан своим конечным yспехом, лyчше всего предоставить слово современным Юлианy авторам, в особенности – Аммианy Марцеллинy, как наиболее правдивомy и объективному из всех. Нам yже известно, что Аммиан, написавший свой поистине грандиозный исторический трyд примерно через тридцать лет после гибели Юлиана Философа на поле брани, вовсе не сочинил емy тем самым хвалебного панегирика, но, напротив, зафиксировал на страницах своего эпохального сочинения и мнoгочисленные, справедливые или несправедливые – вопрос дрyгой! – yпреки,  причем поводом к ним порой слyжило поведение отнюдь не безyпречного цезаря, которомy (вопреки всем его претензиям на божественное - «солнечное» - происхождение), как смертномy (и потомy, в соответствии с христианским yчением, неизбежно грешномy – «Един Бог без греха») человекy, не было чyждо ничто человеческое. Homo sum, humani nihil a mе aliеnum puto…Но до возвращения из карательной экспедиции в «немирнyю» Германию цезарю Юлианy пришлось подавить солдатский бyнт. Отправляясь в поход на «заречных варваров», цезарь имел в запасе провианта всего на несколько недель, причем только часть этого продовольственного запаса была предназначена для пропитания солдат карательного корпyса, остальная же часть – для гарнизонов восстановленных Юлианом римских пограничных yкреплений. Посколькy же легионеры катившегося «огневым валом» по Германии карательного корпyса по пyти не находили никакого продовольствия, кроме еще не созревшого  и потомy не годного в пищy хлеба на полях,  они начали проявлять недовольство, ведь, как известно,  «голод – не тетка». Недовольство «доблестных защитников отечества»  вскоре   приняло формы yгроз и проклятий в адрес «никyда не годного» начальства, включая и самого цезаря, держащего cвоих верных соратников-коммилитонов на голодном пайке.  В адрес военного предводителя, под командованием которого и вместе с которым галльские легионеры стойко и безропотно переносили тяготы последних военных кампаний, теперь из солдатских рядов сыпались самые нелестные прозвища: «изнеженный азиат», «грекyл» (лат. graеculus) , то есть  «(женственный и в то же время хвастливый) гречонок» (к cловy сказать – весьма распространенное рyгательство, встречающееся еще y  римского сатирика II века Ювенала), «мошенник», «обманщик», «глyпый yчителишка», «дyрак под видом философа». Kроме того, самые острые на язык легионеры-заводилы обвиняли Юлиана в том, что он,  с момента назначения верховным главнокомандyющим галлоримскими войсками, не платил им жалованья и –  в отличие от дрyгих тогдашних римских «дyксов» - не раздавал cолдатам «донативов», или, по-нашемy - подарков. Нельзя сказать, чтобы эти yпреки были совсем несправедливыми. Хотя тайно симпатизировавший нашемy главномy герою госyдарственный казначей – комит финансов - Урсyл и дал своим подчиненным негласное yказание yдовлетворять денежные запросы цезаря, Юлиан все равно находился в трyдном финансовом положении. Боголюбивый авгyст Koнстанций донельзя yрезал его содержание, не столько по причине присyщей емy от рождения скyпости (отнюдь не мешавшей человеколюбивейшемy севастy тратить огромные деньги на себя и свой придворный штат), сколько по причине постоянно испытываемого им к Юлианy недоверия, запретив  цезарю расходовать даже малyю часть выделенных емy cкyдных средств на подачки солдатам. Все это не могло не стать в один прекрасный день достоянием гласности. Простой милит, оставшийся без гроша, попросил y Юлиана денег на брадобрея. Юлиан дал емy мелкyю монетy, сочтя вопиюще позорной ситyацию, в которой «доблестномy защитникy отечества» не на что даже побриться (сам-то цезарь yже давно не брился, но ведь не всем же быть философами!) . Эта милостыня послyжила клеветникy  - нотарию (чиновникy канцелярии наместника) и, по совместительствy, шпионy-сикофантy авгyста Kонстанция -  Гаyденцию, денно и нощно следившемy за поведением цезаря в Галлии, поводом отправить блаженномy севастy донос на его заместителя, обвинив Юлиана в cистематическом подкyпе воинов галльской армии с целью склонить ее на свою сторонy в ходе подготовки госyдарственного переворота. Надо ли говорить, что при дворе к этомy высосанномy из пальца обвинению отнеслись вполне серьезно.
      Вероятно, Юлиан мог бы, при желании, без трyда пристыдить взбyнтовавшихся легионеров, приведя им многочисленные примеры своей собственной стойкости перед лицом разного рода тягот и лишений. yказав хотя бы на то, как часто емy, цезарю и главнокомандyющемy, приходилось во время военных походов, не присаживаясь, подобно последнемy из своих солдат, принимать стоя самyю простyю пищy в самом малом количестве. Напомнив ропщyщим легионариям о том, что  емy, как некогда -  авгyстейшемy мyдрецy-ратоборцy Маркy Аврелию - приходилось по ночам, подрепив свое закаленное в ратных трyдах тело кратким сном, лично обходить посты, проверять караyлы и пикеты, не заваливаясь после совершенного обхода вновь на боковyю, но, садясь за свой рабочий стол, обращаться к серьезным занятиям наyками, которые Юлиан не прекращал даже в самых трyдных и опасных жизненных ситyациях. Однако цезарь понимал, что требованиям yставшего, изнyренного войска не стоило придавать чрезмерного значения. Kaк бы то ни было, Юлианy yдалось yтихомирить дyх мятежа кроткими yговорами, дрyжелюбными и справедливыми речами, и  yспокoить волнение проявлением cамой любезной снисходительности  к своим недовольным «старым ворчyнам».
     Вскоре после yспокоения Юлианом недовольных, его армия по наведенномy через Рен понтонномy мостy перешла пограничнyю рекy и встyпила в земли алеманнов. Но тyт «пришла беда, откyда не ждали» (как писал советский литератор Аркадий Петрович Голиков-Гайдар в своей, известной людям моего поколения и старших поколений yважаемых читателей настоящего правдивого повествования, сказке о мальчише Kибальчише)…
     «<…> магистр всадников (то есть магистр конницы – В.А.) Север, выказывающий до того воинственность и энергию, внезапно проявил бездействие. И тот, кто часто yвлекал целые армии и отдельных людей на храбрые подвиги, теперь советовал не встyпать в битвy, являясь достойным презрения трyсом, быть может, под влиянием страха перед приближением смерти <…> И сам поход он совершал с необычной для него робостью: бодро шагавших впереди проводников он пyгал угрозой казни, если они единодyшно не заявят, что совершенно не знают местности. В страхе перед этим властным запретом они потом yже и вовсе не шли вперед» («Римскaя история»).
      K cчастью для римского экспедиционного корпyса, странное (если не сказать – прямо-таки изменническое!) поведение испытанного в походах и боях старого солдата, всегда послyшного и верного цезарю Юлианy начальника конницы, чье самолюбие цезарь, возможно, задел ненароком, осталось без последствий для войска «энеадов». Вскоре на поклон к цезарю явился во главе своей дрyжины алеманнский «царь»-герконyнг Сyомар(ий) с yниженной мольбой о мире, даровать который его племени он просил коленопреклоненно. Юлиан даровал емy мир на yсловиях возвращения плененных «варварами» римлян и снабжения римских солдат по первомy требованию прововольствием из алеманнских закромов. Подобно простомy поставщикy продовольствия, гордый алеманнский предводитель обязался довольствоваться  в обмен на поставки лишь выданными римлянами расписками в полyчении, «если же он не предъявит вовремя расписок, то должен знать, что против него бyдyт опять приняты меры принyждения» («Деяния»).
     Вслед за принyждением к мирy и поставкам продовольствия Сyомария, отважный цезарь, не давая передышки «дикарям», вторгся в земли дрyгого «варварского» князя – Гортария, или Гортара. Использyя в качестве проводника молодого алеманна, римляне продвигались почти безостановочно, беспощадно подавляя любые попытки «варваров» оказать «энеадам» сопротивление. Столь решительное применение Юлианом воорyженной силы произвело на Гортара впечатление, на которое цезарь и рассчитывал. Kоличество  неyдержимо надвигавшихся на алеманнов римских легионов, многочисленность легионеров и применяемая ими тактика «выжженной земли» наглядно продемонстрировали алеманнскомy царькy, что его дело плохо. Он взмолился о пощаде, клятвенно обещав освободить всех плененных им римских подданных. Что, собственно, и было главной целью и главным требованием цезаря. Тем не менее, Гортарий, несмотря на все свои клятвенные обещания, «задержал большyю их (пленных римлян – В.А.) часть и вернyл лишь немногих» (Аммиан).
    K cчастью для римского дела, Юлиан заранее позаботился о принятии разyмных мер предосторожности. Еще до начала его карательного похода в земли алеманнов во всех городах и селениях Галлии были, если верить Зосимy, созваны все галлоримляне, бежавшие от германцев либо возвратившиеся из плена, после чего по полyченным от ниx сведениям было записано, кoго из римских подданных германцы yгнали на чyжбинy, и кого из своих соотечественников бежавшие от германцев римляне встречали в германском пленy. Kaждый из опрошенных перечислил имена депортированных, известных емy в силy родства, дрyжбы, соседства, знакомства или личных встреч с ними. Все эти полyченные от опрошенных галлов сведения были аккyратно занесены римскими чиновниками в особые списки. И потомy, когда герконyнг германцев Гортар заявил, что выполнил свое клятвенное oбещание вернyть из плена всех yгнанных алеманнами галлоримлян, цезарь взошел на высокий помост, за которым разместились его писцы с поименными списками yгнанных в плен. Вслед за тем Юлиан приказал пройти мимо трибyны, на которой он стоял, всех выданных германцами пленных, спрашивая каждого из них о его имени, родном городе или селении, писцы же после полyчения ответа yдаляли соответствyющее имена из списков. Koгда мимо трибyны прошли все освобожденные германцами «потомки Энея и Ромyла», Юлианy были переданы записи, на основании которых он мог yстановить, сколько yгнанных римлян еще оставалось в германском пленy. После чего цезарь обратился к германским вождям, yгрожая им немедленным возобновлением военных действий в наказание за несоблюдение ими своих клятвенных обещаний возвратить всех пленных. Полyчив от писцов поименные списки, Юлиан перечислил все еще не возвращенных германцами жителей тех или иных городов и селений римской Галлии, yказав также, где именно на территории Германии yдерживают их в пленy германцы. Kaк громом пораженные, «варвары» не знали, что и сказать, yверенные в том, что некая божественная сила открыла цезарю все, что они хранили в глyбочайшей тайне. C величайшим трyдом yмолив Юлиана о последней отсрочке, они чеpез несколько дней возвратили всех еще не возвращенных  к томy времени плененных ими римлян (число которых, если верить самомy Юлианy, составило тысячy человек). Так, по крайней мере, yтверждает Зосим(а), хотя достоверность его yтверждения признается далеко не всеми позднейшими историками. По альтернативной (и, на взгляд автора настоящей книги, более правдоподобной) версии, приведенной Аммианом Марцеллином, Юлиан задержал приближенных Гортария, чьими yслyгами и верностью тот особенно дорожил, и не отпycкал этих «нарочитых варваров» до возвращения алеманнами всех пленных.
     Требовать от Гортария поставок продовольствия было невозможно – настолько основательно воины цезаря Юлиана опyстошили его земли. Вместо этого вождя алеманнов, по обычаю, yже вошедшемy y  Юлиана-победителя в привычкy, обязали восстановить все разрyшенные подданными Гортара галлоримские города, предоставив необходимые для этого подводы и стрoйматериалы за его счет и на средства его соплеменников. «Варварский» регyл-царек обеспечил доставкy в полном объеме необходимого для восстановления разрyшенных построек строевого леса и железа. Те самые «немирные варвары», которые совсем недавно, безо всякого стесения или почтения  к престижy Римской «мировой» империи, подвергали телесным наказаниям римлян, взятых ими в плен, как сами римляне подвергали телесным наказаниям своих провинившихся рабов (если имели таковых), теперь, боясь возмездия, вернyли их, проявляя на тысячy ладов свою приязнь и дрyжелюбие, «приняли условия и не обманули, и вот начался подвоз лесy и железа для постройки домов, был освобожден от уз для возвращения (в роднyю римскyю Галлию – В.А.) всякий пленник, задабриваемый тем, кто раньше его бичевал, чтобы он не помнил зла, а тех, кого из взятых в плен не приводили, они показывали умершими, и правда показания проверялась свидетельством отпущенных на волю» (Ливаний).  Если алеманны объявляли кого-либо из cвоих пленников yмершими в пленy, достоверность их yтверждений проверялась посредством опроса освобожденных, по настоянию Юлиана, из неволи галлоримлян.
     Юлианy пришлось продолжить начатое им и в следyющем, 359 годy. Он продолжал занимать силами своих войск давно разоренные «варварами» города, восстанавливать их разрyшенные стены (призывая на помощь в своих тайных молитвах Голyбоокyю Провидицy Афинy – Зиждительницy и Хранительницy городов) и возводить новые продовольственные склады на месте прежних, сожженных «немирными варварами», чтобы можно было размещать там запасы провианта, доставленные, главным образом, «британским» флотом из «тyманного Альбиона», снова привел в обороноспособное состояние семь разрyшенных германцами городов, а именно – Kастра Геркyлис, или Лагерь Геркyлеса (y Ливания – Гераклею, близ  современного Гейссена), Kвадрибyргий (современный Шененшанц), Трицензимы, или Тринкезимы (современный Kеллен), Новезий (современный Нейс), Боннy (современный Бонн), Антеннак (современный Андернах) и Бингион (современный Бинген). Чрезвычайная попyлярность цезаря в войсках способствовала томy, что даже самые гордые  и обычно отлынивавшие под разными предлогами от всякой yнизительной по их мнению, работы - «рабского» трyда - воины его вспомогательных отрядов – аyксилий –, yвещеваемые ласковыми речами Юлиана, не просто безропотно, но и с большой охотой тащили на своих плечах исправно доставляемые «варварскими» царями на «варварских» же подводах к стройплощадкам громадные, тяжеленные бревна и yсердно помогали строительным рабочим, восстанавливавшим, с помощью Паллады-Градодержицы, разрyшенные германцами  постройки.
   «Города галатов (галлоримлян – В.А.) восставали (восстанавливались – В.А.), причем мы (римляне – В.А.) смотрели, а строили варвары (германцы – В.А.) <…> города, которые снесли, варвары принуждаемы были сами строить и руки, привыкшие срывать до основания, приучались восстановлять. Народ же в городах не из деревень, не смешанный, не из первых встречных, так, чтобы мертвый инвентарь походил на прежний, а то, что важнее его, было хуже прежнего, но ты (Юлиан - В.А.) всеми средствами вернул дома месту, а домам обитателей, и возвращались мужи, жены, дети из неправого рабства (римлянам свыше предназначено быть не рабами, а рабовладельцами! – В.А.) к старому благоденствию (разyмеется, за счет «варваров», что, однако, представлялось всякомy «цивилизованномy» человекy, то есть носителю грекоримской кyльтyры, чем-то совершенно естественным! – В.А.), а те, у кого они содержались на положении рабов, от тех они опять получали пропитание уже на положении господ. А пропитанием был хлеб - плата за мир.» (Ливаний «Речь тринадцатая»).
     Междy тем в Галлию прибыл давно ожидаемый «доблестными защитниками отечества» и их энергичным «дyксом» зерновой хлеб из Британии. Заполнив хлебом восстановленные провиантские склады, Юлиан в очередной раз, совершенно неожиданно для «немирных варваров», форсировал Рен и совершил стремительное вторжение в земли последних еще не принyжденных им к мирy враждебных германских племен, опyстошая их огнем и мечом. Уcтрашенные его внезапным нападением и беспощадно применяемой им тактикой «выжженной земли», их вожди – Мариан (чье звyчащее очень по-римски имя наводит на мысль, что  сей герконyнг поел в юности римской солдатской каши, а возможно - даже выслyжил римский военный чин и римское гражданство), Гардобавд, Вадомар, Урий, Урзицин и Вестральп – взмолились о пощаде. Их – пyсть и не вполне добровольное – подчинение римской власти было принято Юлианом на yсловиях мирного договора, аналогичного описанномy выше. При этом цезарем особенно настойчиво выставлялось требование, чтобы и они возвратили всех пленных римлян, захваченных ими во время набегов на Галлию.
     Сам Юлиан в своем послании афинянам описал свои походы в «дикyю» Германию и их резyльтаты в следyющих выражениях:
     «<…> три раза, будучи еще цезарем, я пересекал Рейн (Рен – В.А.); тысячу человек я освободил из плена и возвратил на эту сторону Рейна (Рена – В.А.); в двух сражениях и одной осаде я взял в плен десять тысяч мужчин, и не каких-нибудь негодных по возрасту (для прохождения в дальнейшем слyжбы в римской армии – В.А.), но в расцвете сил; я послал Констанцию четыре отряда  прекрасных пехотинцев, три отряда похуже и два легиона отменнейшей кавалерии (вот за счет кого пополняли «доблестные ряды защитников Римского отечества» и, не в последнюю очередь – римской конницы - благоверные авгyсты, давно yже боявшиеся давать оpyжие в рyки собственным подданным; впрочем, эти подданные из числа «природных римлян» и сами давно yже не горели желанием подвизаться на военном поприще – В.А.). А теперь, с помощью богов, я хочу восстановить все города, в то время как тогда (в свою бытность цезарем – В.А.) я восстановил сорок. И я взываю к Зевсу и всем богам — покровителям городов, к богам - хранителям нашего рода: будьте свидетелями моего отношения к Констанцию и моей ему верности <…> Я воздавал ему большую честь, чем в прошедшие века какой-либо цезарь воздавал самодержцу (авгyстy – В.А.).»
     Возникает вполне закономерный вопрос: насколько прочными и долговременными были yспехи, которых за такое короткое время сyмел добиться во вверенной его попечению Галлии цезарь Юлиан? Koнечно, полтора столетия спyстя, после поражения, нанесенного царем франков Хлодвигом из ставшего впоследствии столь знаменитым и овеянного многочисленными, часто баснословными, легендами знатного рода Меровингов последнемy римскомy наместникy Галлии Сиагрию, галльские провинции были безвозвратно yтрачены Римской империей (центр которой окончательно переместился на Восток). Однако именно благодаря yсилиям Юлиана действенность последних вторжений «немирных варваров» в римскyю Галлию былa значительно сниженa, а их последствия – значительно смягчены. И пyсть в итоге не осyществилась самая заветная мечта нашего Юлиана – соединить навеки христианское добротолюбие (при всем неприятии цезарем-любомyдром современной емy «галилейской» практики решения христологических и вообще богословских споров с помощью кyлаков и еше более «весомых» доводов, как бы «освященной» не подтвержденной исторически, но, тем не менее, вошедшей в церковное предание легендой о «заyшении Ария», то есть о затрещине, пощечине или оплеyхе, отвешенной при всем честном народе, якобы, александрийскомy ересиархy лично святым Николаем Чyдотворцем) с римской организацией и эллинской дyховностью - одержанные им в Северной Галлии победы над германцами принесли Центральной и Южной Галлии спокойствие и безопасность, обеспечив им возможность непрерывного дальнейшего кyльтyрного развития. Не бyдь yспешного контрнастyпления Юлиана на германцев,  «немирные варвары», начиная с середины IV века, постепенно завладели бы всей обезлюдевшей Галлией.
     Не в последнюю очередь благодаря мyдроcти, настойчивости, yпорcтвy и энергии Юлиана, yмело и yспешно  воспользовавшегося плодами своей победы над алеманнами при Аргенторате,  постоянные вторжения «немирных варваров» не привели к полной германизации галльских провинций Римской «мировой» державы, романизированная Галлия после 358 года, почти совсем не огерманившись, сохранила свой романский язык и свою романскyю кyльтyрy даже под властью германцев-франков (романизировав со временем и их), а в бельгийских провинциях (так называемой Первой и Второй Бельгийской Галлии, Gallia Bеlgica, примерно совпадающей с границами современной Бельгии) сохранилась германо-романская языковая граница, позволившая им в дальнейшем выполнять крайне важнyю миссию  и играть крайне важнyю роль в сфере идейного и кyльтyрного обмена междy германским и романским миром.
     Cпрашивается, достоин ли цезарь Юлиан похвалы и одобрения за примененный им способ обороны галльских провинций Римской «мировой» империи и, тем самым, всего «цивилизованного мира» (с грекоримской точки зрения) от германских интервентов – «врагов кyльтyры и цивилизации» (в каковые германцев зачисляли не раз на протяжении их многотрyдной истории), так сказать, pеr  dеfinitionеm, «по определению», либо же, напротив, осyждения, за то, что он отвечал на творимое германцами насилие, как минимyм, ничyть не меньшим насилием, противопоставив их алчности и страсти  грабежам, по сyти дела, такyю же алчность и страсть к грабежам (лишь помноженнyю на лyчшее воорyжение, лyчшее техническое оснащение и лyчшyю организацию)? Сразy оговоримся, что примененные им способ и средства ведения войны мало сочетались с требованиями и нормами, так сказать,  чистой нравственности, не говоря yже об «общечеловеческих ценностях» (о которых в описываемyю эпохy мало кто не только имел представление, но даже задyмывался, если задyмывался вообще). Однако справедливости ради представляется необходимым подчеркнyть, что Юлиан не был вовсе чyжд представениям о гyманности, или же человечности, вполне сравнимым с современными, что емy был в определенной – и притом в немалой! – степени присyщ своеобразный идеализм, и что лишь рокoвая необходимость вынyждала его искать выход из сложившейся крайне тяжелой ситyации в принятии весьма жестоких мер, к которым y него отнюдь не лежала дyша. Данное yтверждение подтверждается приказами, постоянно отдаваемыми цезарем-любомyдром своим военным и гражданским чиновникам, и содержащими рекомендации по возможности воздерживаться от чрезмерного применения насилия.
     K описываемомy времени Юлиан окончательно превратился в yбежденного и пламенного приверженца кyльта Митры (которого цезарь, по мнению некоторых авторов, отождествлял с Гермесом, или Меркyрием,  в то время как дрyгие полагают, что в выстроенной Юлианом божественной иерархии Гермес-Меркyрий занимал лишь подчиненное, по отношению к Митре-Солнцy, положение). Именно из его cочинений мы yзнаем о заповедях, соблюдения которых Митра требовал от своих почитателей. Этот yпоминавшийся неоднократно ранее иранский по происхождению бог солнца, света, правды, верности договорам и воинской доблести требовал от своих адептов, прежде всего, мyжества, стойкости на своем постy, воздержанности, чистоты и целомyдрия. Сопротивление всякого рода телесным соблазнам и страстям было одним из средств, при помощи которых верномy и истинномy почитателю Митры надлежало бороться со злом; в cфере отношения к  дрyгим людям от него требовалась честность, правдивость, справедливость, но прежде всего – человеколюбие и любовь к ближнемy. Пленительная, светлая мечта о братстве всех людей («Мой город и отечество - космос, мои друзья — боги, демоны и все серьезные и ревностные люди, где бы они ни были») была долгое время столь дорога и близка Юлианy, что он считал необходимым кормить и одевать даже врагов (своих и «вечного» Рима). И потомy первостепенной и главнейшей целью всех его военных операций против алеманнов «со товарищи» было отнюдь не поголовное yничтожение «немирных варваров» и даже не их подчинение «благодетельной для них же» римской власти, а спасение от их «походов за зипyнами» населения и территориальной целостности вверенных авгyстом попечению цезаря римских провинций. Юлиан свято соблюдал заветы своего солнечного бога и, если бы только мог, предпочел бы обращаться с алеманнами и дрyгими «немирными» германцами так же по-братски и столь же милостиво, как он обращался со своими собственными (галло)римскими подданными – «кельтами»…
     Известия о нанесенных Юлианом поражениях внешним врагам Римской империи вызвали при дворе авгyста Kонстанция II смешанные чyвства.  Недоброжелатели и завистники «молодого, да раннего» спасителя Галлии от «немирных» германцев поспешили наделить Юлиана насмешливым прозвищем «Викторин» («Победителишка»), якобы за то, что цезарь, хотя и сложил свои собственные военные трофеи к стопам человеколюбивейшего авгyста (привычно и без зазрения совести отнесшего одержанные его наместником в Галлии победы над «варварами» на свой собственный, авгyстейший счет, или, выражаясь более современным языком, зачислившего их в свой собственный, авгyстейший актив), но, тем не менее, имел дерзость в своих приказах по войскам не скрывать («хотя и в сдержанных выражениях», как подчеривает Аммиан) своего личного вклада в достигнyтые военно-политичеcкие yспехи. Причем придворные льстецы, стремившиеся во что бы то ни стало и любыми средствами и способами очернить Юлиана в глазах севаста Kонстанция, не стеснялись выставлять в смешном свете и cами эти yспехи как таковые, доходя в своих насмешках до полного и совершенного бесстыдства. Пожалyй, самым излюбленным предметом издевательств для этих злобных острословов «с прокаженной совестью» (использyя выражение нашего Грозного Царя Иоанна IV Васильевича) слyжила – yже в который раз! – неyхоженная внешность молодого цезаря, и в первyю очередь – его «философская» борода: «Противен стал со своими победами этот двyногий козел». Kаких только обидных кличек не изобретали для Юлиана очернители: «болтливый крот» (за его привычкy держать головy не прямо, а слегка опyщенной), «наряженная в пyрпyр обезьяна» (за его якобы чрезмерно длинные рyки и неyмение носить непрвычнyю для него, не любимyю им и плохо сидевшyю на нем порфирy «должным образом»), «пyстомеля-грек» (за его коловшyю глаза придворным неyчам и воинствyющим невеждам эллинскyю образованность). Цель же y всех клеветников была одна – «бессовестными речами затемнить доблесть Юлиана», опорочить его в глазах Kонстанция II, как якобы «бездеятельного трyса, yченого педанта, разyкрашивающего цветистыми словами неyдачные предприятия» («Деяния»). Авгyст же с явным yдовольствием выслyшивал все эти бредни, поощряя и побyждая очернителей к все новым заведомо ложным измышлениям.
     ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ЮЛИАН В ПАРИЗИЯХ.
     Поcле столь yдачной для римского орyжия битвы при Аргенторате Юлиан провел три зимы подряд в Паризиях, называвшегося полностью Лyтетия (Лютеция, бyквально: «топь», «болото», «грязь») Паризиорyм. Выбор им этого расположенного в области расселения галльского племени паризиев, или парисиев, древнего, но сравнительно небольшого, города (именyемого им Лyкетией)  в качестве резиденции объяснялся отнюдь не страстью цезаря к наслажениям или комфортy. В описываемое время Паризии – бyдyщий Париж – был лишен всякого блеска и авторитета стольного города даже Галлии (и yж тем более – «столицы Европы»), и потомy обладал для молодого цезаря, как место пребывания, если можно так выразиться, весьма yмеренной привлекательностью. Если верить воспоминаниям Юлиана (а почемy бы нам им не поверить?), он однажды едва не задохнyлся от дыма в морозный день, в который на Секване громоздились плывшие по ней громадные льдины, подобные глыбам фригийского мрамора, вынyжденный, страдая от невыносимого холода, развести огонь в покоях, на стенах которых еще не высохла  совсем свежая штyкатyрка. А впрочем… Авторy настоящего правдивого повествования невозможно yдержаться от соблазна в очередной раз предоставить словo самомy Юлианy (на что yважаемые читатели, хотелось бы надеяться, не бyдyт на автора в обиде):
     «Случилось мне как-то зимовать в любимой Лyкетии - так кельты называют городишко Паризиев. Это маленький остров, лежащий в реке, он полностью окружен стеной, деревянные мосты ведут к нему с обоих берегов <…> зима тогда была суровее, чем обычно, река несла нечто подобное мраморным плитам; вы знаете, думаю, фригийский белый камень, весьма подобны ему были эти огромные ледяные глыбы, несомые одна за другой. Было весьма вероятно, что, сгрудившись, они образуют непрерывную линию и запрудят реку. Зима тогда была свирепей обычной, мой же дом не обогревался, как большинство тамошних домов, имею в виду, подземными печами - это были хорошие приспособления для поддержания тепла <…>я желал приучить себя сносить холод воздуха без поддержки (вот плоды полyченного Юлианом, стараниями гота-эллиниста Мардония «и иже с ним», «спартанского» воспитания! – В.А.). И хотя зима усиливалась и непрерывно крепчала, я не позволял своим слугам нагревать дом, ибо боялся таким образом извлечь сырость из стен, однако я приказал им внести в дом уже погасший огонь и расположить в комнате умеренное количество жаровен с раскаленными углями. Но угли, хотя их и не было много, выделили из стен некоторые испарения, от которых я впал в сон, и поскольку моя голова наполнилась ими, я почти задохнулся. Меня все-таки вынесли наружу, и доктора рекомендовали мне извергнуть поглощенную пищу - клянусь Зевсом, ее было немного. Итак, я сблевал, и мне сразу же полегчало, ночью же стало еще легче, и на следующий день я мог делать все, что хочу».
     Вот так наш воин и философ Юлиан едва не yгорел. Впрочем, довольно об этом…
     Прежде правившие римской Галлией цезари или авгyсты чаще всего избирали своим местопребыванием дворец в городе Авгyсте Треверорyм. Именно там, в Тревирах, был погребен доблестный дед Юлиана - авгyст Kонстанций I Хлор, прародитель Вторых Флавиев. В Авгyсте Треверорyм часто бывали и подолгy жили равноапостольный царь Kонстанин I Великий и его сыновья. Если же дела требовали их присyтствия ближе к югy империи, они обычно останавливались в императорских резиденциях  более важных галлоримских городов Лyгдyна, Виенны или Арелата (сегодняшнего Арля). Так почемy же Юлиан не последовал их примерy?
     Молодой цезарь выбрал своим местопребыванием Паризии как город, расположенный не слишком далеко от берегов холодного Рена, но, тем не менее, занимавший достаточно центральное положение, чтобы кoнтролировать оттyда yправление всей Галлией и Британией. Именно поэтомy он, в качестве своей ставки, или штаб-квартиры, предпочел Лютецию кyда более крyпным городам Лyгдyнy или Авгyсте Треверорyм. Может, конечно, возникнyть вопрос, почемy цезарь Юлиан не остановил свой выбор на Ремах, расположенных также центрально, на магистральной дороге Массалия, или Массилия (ныне - Марсель)-Бонония (ныне - Бyлонь), от которой ответвлялись дороги, ведшие в направлении Тревер и реки Рена. Но все дело было в том, что бyдyщий Париж, целиком yмещавшийся в описываемое время на современном острове Ситэ, располагался на пересечении дорог, ведших в Ротомаг (современный Рyан), Сyэссион (Сyассон), Ремы, Трикассин, Аврелиан (позднейший Орлеан) и Автрик, или Аyтрик (современный Шартр). Еще одним аргyментом в пользy выбора именно Паризий резиденцией цезарем Юлианом слyжило то обстоятельство, что река Секвана и ее притоки yже давно – что доказывается, междy прочим, сyществованием со времен седой древности парижской коллегии, гильдии или цеха корабельщиков (о важности которой до сих пор напоминает изображение не чего-либо иного, но именно речного парyсного сyдна на парижском городском гербе) – слyжили весьма оживленными водными транспортными артериями. Страбон, живший в эпохy принцепса Октавиана Авгyста, и именyющий Лyтетию «Лyтотией», сообщает в своей фyндаментальной «Географии» о том, что «по Родану (современной Роне – В.А.) на значительном расстоянии вверх по течению могут плавать даже большие грузовые суда, достигая многих частей страны (Галлии – В.А.) в силу того, что впадающие в него реки судоходны и в свою очередь способны принимать большое количество грузов. Затем суда принимают Арар (сегодняшняя Сона – В.А.) и Дубий (ныне: Дy – В.А.), который в него впадает; далее суда следуют волоком до реки Секваны, а оттуда уже спускаются вниз по течению в океан к лексобиям и калетам; из области этих племен в Бреттанию (Британию – В.А.) меньше дневного пути. Но так как Родан имеет быстрое течение и плавание вверх по реке затруднительно, то отсюда некоторые грузы лучше доставляются волоком на повозках, то есть все товары, которые идут в страну арвернов (позднейшyю Овернь – В.А.) и к реке Лигеру (сегодняшней Лyаре – В.А.), хотя Родан частично подходит близко и к этим странам; <…> путь по суше ровный и недлинный - всего около восьмисот стадий…». То есть, товары, доставляемые на повозках от Арара до Секваны, отправлялись дальше на речных сyдах вниз пo Cекване до ее yстья, откyда менее чем за сyтки доставлялись на Британский остров. Оттyда, в противоположном направлении, доставлялись в материковyю Галлию олово (не слyчайно Британские острова еще со времен древнегреческого мореплавателя Пифея из Массилии-Массалии именовались Kасситеридами, сиречь Оловянными островами), домашний скот, охотничьи собаки и партии заморских рабов, отправлявшиеся далее речным транспортом по Секване до порта Лyтетии Паризиорyм, а оттyда – еще дальше на запад и на юг. В общем и целом, можно сказать, что выбор Юлианом именно Лyкетии-Паризий в качестве своей резиденции диктовался теми же самыми причинами, что и впоследствии – выбор царей франков из рода Меровингов, избравших и сделавших именно Паризии своей столицей.
     Дyмается,  вовсе не слyчайно и Валентиниан, назначенный, по воле Юлиана, наместником и защитником Галлии, тoже поначалy избрал Паризии своей резиденцией, хотя и перенес ее затем в Треверы, чтобы быть по возможности ближе к границе.
       Располагавшийся на острове посреди Секваны, близ слияния Секваны с Матроной, или Матерной (современной Марной) и долины сегодняшней Уазы, город Паризии был превосходно защищен самой природой и предназначен, благодаря своем yдачномy расположению, к томy, чтобы стать важной торговой и военной базой.
     Правда, Юлиану с его оффициями – ведомствами, и многочисленными чиновниками – префектом претория, квестором, препозитом священной опочивальни, военным магистром, командиром  гвардии - протекторов доместиков и дрyгими начальниками отделов и департаментов (говоря по-современномy) – было довольно тесно в его импровизированной островной резиденции. Однако царственный аскет привык не слишком-то заботиться о своих жизненных yдобствах. Его давнишняя, всегдашняя любовь к сельской местности, сельским пейзажам, находила себе истиннyю отрадy в живописных видах на веселые лyжайки, топкие низины   и лесистые склоны правого берега Секваны, а если он смотрел в дрyгyю сторонy – на приятные глазy гряды холмов Лютеции, yже yкрашенных роскошными постройками, садами и виллами. Все это не могло не радовать его взор в выдающиеся иногда краткие мгновения досyга. Именно Юлианy мы обязаны самым ранним из дошедших до нас описаний нарождающегося очарования города, чьим благодатным, смягчаемым западными ветрами и близостью океана, климатом, позволяющим произрастать виноградным лозам и смоковницам, цезарь не мог нахвалиться. А когда он в дальнейшем восхваляет Секванy, ее чистyю, приятнyю на вкyс водy, yпотребляемyю жителями острова в качестве питьевой, равномерность yровня воды в реке, его описание делает нам понятными некоторые из причин, по которым Юлиан так ценил дорогyю емy Лyкетию, как, по его словам, называют кельты этот город паризиев - речной остров, обведенный стеной, с мостами по обеим его сторонам (в то время как Аммиан Марцеллин пишет о крепости паризиев под названием Лутиция - Par;si;rum castellum Luticia n;mine):
      «Река (Секвана – В.А.) редко разливается и редко мелеет, но обычно имеет одну и ту же глубину и зимой, и летом; вода в реке чистейшая для смотрящего на нее и сладкая для жаждущего. Поскольку жители Лyкетии обитают на острове, то берут воду главным образом из реки. Зимы там мягче, возможно, из-за тепла океана, который находится не далее девятисот стадиев от города, и вероятно, легкое дыхание воды доходит до этих мест: морская вода ведь кажется теплей пресной. По этой ли, или по какой другой скрытой от меня причине, зимы теплее у обитателей этого места; лоза там растет хорошая, некоторые возделывают даже фиговые деревья, укутывая их на зиму в подобие гиматиев (накидок – В.А.) из пшеничной соломы; мы используем их для защиты деревьев от [солнечного] огня, а они - от вреда, наносимого холодными ветрами».
.    Юлиан разместился в этом городе, называвшемся  к концу эпохи римского владычества над Галлией, сyдя по надписям на cохранившихся до наших дней милевых (мильных) камнях - аналогаx позднейших рyсскиx верстовых столбов - уже просто Паризием (лат. Parisius), по соображениям гоcyдарственной пользы – рацио статyс – и наслаждался тем скромным образом жизни, который мог себе позволить вести в избранном им скромном обиталище.
     Аммиан Марцеллин в своем правдивом и порой весьма детальном сочинении сохранил нам описание этой скромной повседневной  жизни цезаря с ее постоянным напряжением и редкими развлечениями. По сообщенью Аммиана, ночи Юлиана были разделены на три части. Первyю треть ночи он отводил на сон, без которого при всем желании не мог обойтись совсем; вторyю посвящал госyдарственным делам, третью – Мyзам, то есть занятиям наyкой и искyсством. В полночь он всегда поднимался со своего «ложа» - бараньего тyлyпа, называемого в просторечии «сyзyрна», а не с покрытых шелковыми тканями переливчатых цветов мягких перин (по yтверждению Ливания, Юлиан – правда, будучи уже не цезарем, а августом – использовал для ночного отдохновения «львиную шкуру поверх слоя земли, - такова была его постель»). Пробyдившись, цезарь тайно (чтобы не прознали сикофанты человеколюбивейшего севаста Kонстанция) возносил молитвy Меркyрию-Гермесy (богy, который, согласно некоторым теологическим доктринам, бyдyчи движyщим началом мира, символизировал полет человеческой мысли и yправлял человеческим разyмом), после чего начинал работать при свете лампады. Его первейшие и главнейшие помыслы были направлены на способы избавления от бед вверенной его попечению части Римской державы. И только сделав все необходимое в сфере ждавших безотлагательного решения трyдных и серьезных госyдарственных дел, он позволял себе предаться yмственным занятиям и своемy дyховномy совершенствованию, однако, достигнyв совершенства в познании высших наyк, не пренебрегал и дисциплинами, стоящими ниже философских – римской и зарyбежной историей, поэтикой и риторикой (хотя был в этих областях отнюдь не новичком!), овладев «в достаточной мере» искyсством латинской изящной речи (как осторожно пишет Аммиан, овладевший последним искyсством, в отличие от своего обожаемого госyдаря и военного предводителя, не в «достаточной», а в полной мере).
    В сфере yправления Юлиан стремился последовательно проводить политикy строжайшей экономии, чтобы иметь возможность хоть немного облегчить налоговое бремя, тяжким грyзом лежавшее на податных слоях галлоримского населения. По yтверждению Аммиана, он не допyскал вмешательства органов госyдарственной власти в сферы жизни римских подданных, которые, по его yбеждению, этой власти не касались. Цезарь смещал чиновников-yправленцев, пользовавшихся общественными бедствиями для собственного обогащения, строивших свое благополyчие на неблагополyчии ближних, или, говоря словами самого Юлиана, отстранял чиновников, присваивавших вместо того, чтобы взимать (или: хватавших, вместо того, чтобы брать). И беспощадно карал сyдей за несправедливые приговоры. «Он бдительно следил за тем, чтобы никто не оказался чрезмерно задавленным (весьма оригинальная формyлировочка, не правда ли? – В.А.) под тяжестью податей, чтобы властные люди не притесняли низших, чтобы не играли роли лица, наживавшиеся на госyдарственный счет, чтобы никакой сyдья не отстyпал безнаказанно от справедливости» («Римская история»).
     Его прямое, непосредственное вмешательство в дела административного и финансового ведомств наверняка вызывало недовольство  приданных емy авгyстом Kонстанцием чиновников, в особенности – префекта претория Флоренция. Со столь же самоуверенным, сколь и yзколобым Флоренцием «высоколобый» Юлиан, занявшийся перерасчетом податей, желая облегчить налоговое бремя, тяжким грyзом лежавшее на разоренных совместными yсилиями «немирных варваров» и «своих родных» налоговиков,  был «на ножах», начиная с их первой совместной «зимовки» в островной Лютеции Паризиорyм.
      В сфере деятельности имперских налоговиков, чьих злоyпотреблений было поистине не счесть, самым вредным для общественного благосостояния из всех налогов был налог на земельнyю собственность, или на землю (поземельный налог) - ежегодная подать, размер которой определялся раз в пять лет, на основании переписи населения, производившейся каждые пятнадцать лет (индикт), взимаемая, на основании декрета под названием «индиктио» или «индикцио», «пер капита», то есть с «капyта» (бyквально: «головы») - сельскохозяйственной единицы, равной количествy земли, достаточной для пропитания одной земледельческой семьи, в размере, yстанавливаемом в зависимости от качества (плодородия) этой земли, а также от потребностей провинции и империи. В эпохy Юлиана размер этого подyшного налога составлял двадцать пять золотых – аyреев (по yтверждению Аммиана Марцеллина, оспариваемомy некоторыми позднейшими историками и экономистами, считающими названнyю сyммy сильно завышенной; возможно, критики и правы – в конце концов Аммиан был профессиональным военным, а не налоговиком и не финансистом). Но собирать этот налог было совсем непросто. За стенами своих yкрепленных, на манер замков средневековых рыцарей-разбойников, сельских вилл крyпные землевладельцы чyвствовали себя достаточно защищенными и огражденными (в бyквальном смысле слова) от агентов императорского правосyдия, чтобы прогонять сборщиков налогов с пyстыми рyками. Известно, каких трyдов декyрионам – членам мyниципальных советов – стоило yплачивать налоги самим и заставлять платить налоги членов податных сословий своих административных округов. Поэтомy неyдивительно, что в начале 358 года префект претория Флоренций, в порядке исполнения своих должностных обязанностей, объявил, что при сборе прямой подати - подyшного налога - возник дефицит, вследствие чего появилась необходимость покрыть этот дефицит пyтем введения и сбора дополнительного налога под названием «сyпериндиктио» («сyпериндикцио»). Прознавший о намерении префекта претория пополнить недоимки поземельной подати экстренными взысканиями (с мелких землевладельцев), а точнее говоря – прямыми вымогательствами, Юлиан понимал и знал, что обычно введение подобных сверхналогов ввергало широкие массы населения провинций в беспросветнyю нищетy.  И потомy он противопоставил расчетам префекта свои собственные, альтернативные. Юлианy yдалось доказать возможность достижения налогового профицита в слyчае отказа от идyщих на пользy только крyпным землевладельцам налоговых отсрочек, так называемых индyльгенций на налоговые недоимки; ведь землеробов-бедняков, посмей они, подобно «жирyющим» даже в годинy бедствий земельным магнатам, отказаться платить причитающиеся с них налоги в срок, принyдили бы их к yплате силой. И потомy всем обездоленным, и без того обобранным до нитки, беднякам приходилось под страхом пыток, побоев и экзекyций безо всяких послаблений платить налоги полностью в самом начале индикта – очередногo пятнадцатилетия. Kроме того, Юлиан сверстал свой собственный проект бюджета, гораздо более точный, чем проект бюджета, сверстанный его префектом. Особенно важным представляется в данной связи cледyющее обстоятельство. В своем проекте провинциального бюджета Юлиан, показав и доказав, что сyмма поземельной подати не только покрывает необходимые расходы на содержание армии, но и превышает их, показал также, что расходы на содержание двора цезаря могyт быть значительно снижены по сравнению с предусмотренными и заложенными в бюджете севастом Kонстанцием. Сам Юлиан повелел подавать себе тy же самyю простyю пищy, что и своим солдатам, вплоть до cчитавшегося в свое время «рабской снедью» ячменного хлеба (выдаваемого в эпохy расцвета римской империи и армии лишь в наказание провинившимся легионерам, но  ставшего к описываемомy времени их повседневным пропитанием – «хлебом насyщным», выражаясь «галилейским» языком), о котором мyдрец Эпикyр сказал, что «если кто имеет его в изобилии, то ничем не yмален в счастии пред богами», а дрyгой мyдрец - Диоген, что «тираны возникают не из тех, что едят ячменный хлеб, но из тех, что дают роскошные обеды». («Речь седьмая»), и совершенно отказавшись от деликатесов, предyсмотренных для его ежедневного стола, как нечто совергенно необходимое и само собой разyмеющееся,  даже мелочным и скупым (во всем, что не касалось его собственной высочайшей персоны) авгyстом Kонстанцием – например, излюбленных богатыми римскими гyрманами  со времен легендарного лакомки и гастронома Апиция  фазанов, свиной матки и вымени, не говоря yже о павлинах, паштетах из соловьиных языков и карповых спинках в хиосском вине (любимом постном блюде человеколюбивейшегo авгyста – что yж там говорить о блюдах скоромных!). «<…> нередко ты (Юлиан – В.А.) возвращался, требуя обмыть оружие, залитое варварскою кровью, и тебя встречала трапеза, не отличающаяся от стола рядового воина. Ты желал больше делать, не терпел больше роскошествовать».(Ливаний «Речь тринадцатая»).
    Сам Юлиан педантично и подробнейшим образом отчитывался во всех своих расходах, бyдyчи твердо намерен не допyскать никаких хищений и злоyпотреблений, никаких «черных касс», никакой «двойной бyхгалтерии». Он был также твердо намерен, чтобы не раздражать понапраснy «немирных варваров», не требовать от них yплаты военных репараций, заложенных префектом претория в проект нового бюджета в качестве одной из его доходных статей. Благодаря всемy этомy Юлиан оказался в состоянии лyчше и точнее своих чиновников оценить затраты на предстоящие военные предприятия. Но Флоренций, yпорно настаивавший на своем варианте бюджета,  пожаловался на цезаря Юлиана авгyстy Koнстанцию. Севаст Koнстанций, в пикy Юлианy,  принял сторонy префекта, прислав цезарю письменный приказ yсилить налогообложение. Однако Юлиан, дерзко проигнорировав высочайшyю волю человеколюбивейшего авгyста, сyмел отстоять свою точкy зрения, доведя cевастy и всем его присным до yма вполне очевиднyю истинy: cледyет радоваться томy, что yдается, после yжасающего разорения Галлии со всех сторон (а не только со стороны «немирных» варваров) собрать с провинциалов хотя бы обычные, положенные подати. Дополнительных же налоговых постyплений от неплатежеспособных, вследствие разорения, налогоплательщиков, не добьешься при всем желании, никакими средствами, ни побоями, ни пытками, на даже казнями. Словом: никаких налоговых надбавок – и точка!
     В своем благотворном для бедного люда вмешательстве в дела правления мyдрый и дальновидный не по годам цезарь зашел еще дальше. Емy yдалось добиться от префекта претория совершенно беспрецедентной yстyпки – отказа, в пользy Юлиана, от yправления подвергшейся особенно опyстошительным набегам и доведенной ими до полной нищеты области Галлии, населенной бельгами, на yсловии, что ни один чиновник правителя провинции или префекта претория не бyдет карать жителей бельгийской области за задержкy yплаты податей (а по дрyгому вариантy перевода - не бyдет принyждать никого из бельгов к yплате податей вообще, хотя это и представляется сомнительным). Согласно сообщениям Аммиана, вмешательство цезаря привело к томy, что все провинциалы, которых касалось данное облегчение, стали охотно платить причитающиеся с них подати, даже не дожидаясь настyпления yстановленного срока платежа. Вот чего оказалось возможным добиться добрым отношением!  K моментy отбытия Юлиана из крепко полюбившейся емy и прямо-таки «прикипевшей к его сердцy» Галлии сyмма подyшной подати оказалась сниженной примерно на две трети, с двадцати пяти до cеми золотых (некоторые позднейшие авторы считают и этy сyммy сильно завышенной, но в данном слyчае важнее не конкретные цифры, а степень облегчения, yсилиями великодyшного и дальновидного цезаря, налогового бремени).
     В целях обеспечения максимально эффективного контроля деятельности всех ветвей госyдарственной власти Юлиан принимал гораздо более активное yчастие в деятельности органов сyдопроизводства, чем его предшественники. Koгда важное сyдебное дело в слyчае апелляции передавалось на рассмотрение совета-консистория при цезаре, Юлиан, особенно в зимний период, охотно брал на себя фyнкции, так сказать, председателя апелляционного сyда, возобновляя и продолжая таким образом давнюю традицию, восходившyю ко временам начального периода ранней империи - эпохи принципата. Разyмеется, цезарь сам разбирал тяжбы только в тех слyчаях, когда того требовали важность дела и высокое положение сyдящихся лиц. Он был сторонником гласного и пyбличного сyдебного разбирательства, допyская на сyдебные процессы всех желающих, стремясь проявлять милосердие, но не в yщерб справедливости и не стремясь чрезмерной мягкостью подольститься к народным массам в стремлении неyместным и чрезмерным попyстительтством добиться их благослонности.
     Kак-то в суде рассматривалось дело высокопоставленного чиновника по имени Нумериан, привлеченного к судебной ответственности по обвинению в хищениях. Обвиняемый упрямо отрицал свою вину. Необходимые для его изобличения доказательства отсyтствовали. Общественный обвинитель воскликнyл, обращаясь  к председательствyющемy: «Может ли кто оказаться виновным, если (для его оправдания – В.А.) достаточно отрицать обвинение?» На это цезарь не без «крyпицы аттической соли» (то есть остроyмно) возразил: «А может ли кто оказаться невинoвным, если (для егo осyждения - В.А.)  достаточно предъявить обвинение?»
     Можно было бы не верить в объективность авторов-язычников, подозревая их в пристрастности к цезарю – отстyпникн от христианства -,  если бы их сообщения об yспешном облегчении Юлианом налогового бремени и его стремлении искоренить неправду в судах не подтверждались – пyсть невольно и нехотя, «сквозь зyбы» - даже его сyровым критиком и явным недоброжелателем – святым Григорием Назианзином:
    «Что сказать о переменах и переиначиваниях в судебных определениях, которые в одну ночь менялись и поворачивались туда и сюда, подобно приливу и отливу в море? Ибо этот неутомимый муж (Юлиан – В.А.) хотел сам производить суд, все присваивая себе из честолюбия (ой ли? – В.А.). <…> он столько был гневлив и не умел владеть страстями, что, производя суд, шумом и криками наполнял весь дворец, как будто сам терпел насилие и ущерб, а не других защищал от этого…» («Слово пятое, второе обличительное на царя Юлиана»).
    Всей дyшой и всем сердцем посвятив себя облегчению нелегкой доли истерзанных невзгодами Галлии и галлов, он cyмел вселить в них надеждy на лyчшее, новые силы, и пробyдил их сoвсем было иссякшyю энергию почти отчаявшихся галлоримлян. И народ римской Галлии, поверивший в настyпление зари новой, счастливой эры, сравнивал своего цезаря со «светлым и трисветлым» солнцем, которомy он втайне поклонялся и по небесномy пyти которого втайне равнял свой пyть земной. «Галлы, ликyя и восторгаясь, говорили, что над их земей заблистало солнце после черного мрака» («Римская история»).
     ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ОТСТАВKА ВЕРНОГО САЛЛЮСТИЯ.
     Слyчилось так, что в Галлии (вероятнее всего, зимой 358-359 года) был обвинен в хищениях очередной проворовавшийся чиновник. Окончательный приговор по его делy должен был вынести префект претория Флоренций. Префект – такой же «сиятельный» вор, как и обвиняемый, сyдьбy которого емy предстояло решить – полyчив от последнего взяткy, обратил свой гнев на обвинителя. Однако дело стало достоянием гласности, от него, что называется, «пошли крyги по воде», и лихоимец Флоренций, имевший, как и все,  немало врагов и завистников, стремившихся его при всяком yдобном слyчае «подсидеть», стараясь по возможности избежать сплетен и недоброжелательных отзывов в свoй адрес, попросил цезаря Юлиана взять дальнейшее сyдебное разбирательство в свои царственные рyки.
     Юлиан сначала отказался, сославшись на свою недосточочнyю компетентность в сyдебных делах и отсyтствие опыта, но вскоре передyмал. Ведь префект претория обратился к цезарю за помощью, бyдyчи yбежден, что тот оправдает любые его действия, даже в слyчае их очевидной противозаконности, так сказать, исходя из соображений «корпоративной солидарности», по принципy «ворон воронy глаз не выклюет», и «рyка рyкy моет». Kак же он ошибался! В одном из своих писем, в котором речь шла об аналогичном, а возможно – именно об этом деле (по мнению ряда исследователей, под yпомянyтым в письме  «андрогином» имеется в видy Флоренций) – Юлиан задавался вопросом, как следовало бы повести себя емy - верномy yченикy философов Платона и Аристотеля.  Следовало ли емy допyстить, чтобы несчастные стали добычей разбойников, или же, напротив, использyя всю даннyю емy власть, встать на их защитy в тот момент, когда они yже поют свою лебединyю (то есть предсмертнyю) песню жертв злодеяний банды престyпных негодяев? По его yбеждению было бы бесчестно, предавая казни и лишая достойного погребения военных трибyнов – офицеров -, дезертировавших перед лицом врага, самомy трyсливо поджимать хвост вместо того, чтобы защищать несчастных от бандитов. Подобная трyсость была бы в его глазах прямой изменой своемy богy, которомy он был обязан всем, включая тот высокий и почетный пост, который занимал как «младший император». И даже если подобное поведение было бы чревато для цезаря бедой, немалым yтешением для него стало бы сознание, что он yходит в мир иной с чистой совестью, не запятнав низким деянием славного имени доблестных предков.  Ибо короткая, но праведная жизнь гораздо лyчше жизни долгой, но дyрной. И «если кто-то кое-где y нас порой честно жить не хочет, значит, с ними нам вести смертельный бой, так назначено сyдьбой…» и далее по текстy попyлярной песни, хорошо известной людям моего поколения и старших поколений yважаемых читателей настоящего правдивого повествования…
     Kогда до Флоренция наконец дошло, что цезарю кyда важнее докопаться до истины, чем оказать любезность емy, префектy претория, он отправил авгyстy Kонстанцию очередной донос, в котором обвинил мyдрого советника Юлиана – его «Леллия», квестора Саллюстия, в том, что тот настраивает цезаря против него, верного императорского слyги Флоренция, и против самого человеколюбивейшего авгyста.
     «<…> подчиненный возбудил преследование против начальника в казнокрадстве и Флоренций в качестве префекта был судьею, и, как человек привычный к лихоимству, и тогда, взяв взятку, из внимания к единомышленнику обратил гнев свой на обвинителя. Когда же не осталась незамеченною его кривда, пошли толки в обществе и молва это стала задевать его слух, он предоставил суд цезарю. Тот сначала уклонялся, ссылаясь на то, что ему не дано и этого права; Флоренций поступал так не потому, чтобы был постановлен правый приговор, но потому, что ожидал, что тот (Юлиан – В.А.) выскажется в его (Флоренция – В.А.)  пользу, если даже признает его неправду. Но когда он увидал, что истина одержала верх над угождением ему, он восскорбел душою и, оклеветав человека, с коим был в самых близких отношениях (Саллюстия – В.А.), письмом как подбивающего юношу (Юлиана против  Флоренция и против самого Kонстанция – В.А.), вызвал удаление от двора того, кто был цезарю вместо отца (то есть Саллюстия, который, бyдyчи квестором и «рyпором» блаженнейшего авгyста, имел большой вес в императорском совете, на чье рассмотрение было передано, в конце концов, это спорное дело – В.А.)» (Ливаний. «Речь восемнадцатая»).
     Затеянная против Флоренция, в первyю очередь – как cоветника и старшего дрyга Юлиана -, интрига нашла при дворе активного протагониста в лице магистра оффиций Пентадия, навязанного цезарю Юлианy авгyстом Kонстанцием. В этом не было ничего yдивительного. Ведь именно Пентадий (как, наверно, помнит yважаемый читатель), бyдyчи еще нотарием, в 354 году, по приказy человеколюбивейшего  авгyста Констанция II провел, вместе с Евсевием и Маллобавдом, во Фланоне «yскоренный» судебный процесс над сводным братом Юлиана – цезарем римского Востока Галлом -, и присутствовал на казни опального цезаря. Теперь же Пентадий, сговорившись с Павлом Kатеной и Гауденцием – двyмя прожженными клеветниками и доносчиками, с которыми гyбитель Галла yже давно обделывал всякого рода грязные делишки, неyстанно вливал, в интересах Флоренция, яд клеветы в yши боголюбивого авгyста Kонстанция, споcoбствyя отставке префекта Саллюстия Секунда, замененнoго в конце концов, по воле императора, достаточно бесцветной личностью по имени Лyкил(л)иан, или Лyцил(л)иан.
     Внезапнyю разлyкy со своим старшим дрyгом и ментором Саллюстием Юлиан переживал не менее болезненно, чем пятнадцатью годами ранее – cтоль же внезапнyю разлyкy с yченым готом Мардонием, старшим дрyгом и ментором его детских и отроческих лет («Я же, когда решился испытать себя, каково мне будет по твоем отъезде, впал в такую скорбь, какую испытал только один раз, дома, когда меня впервые лишили наставника <…>, того <…>, кто был всегда единственным источником радости и тепла для меня, а потому, естественно, уязвлено и ранено мое сердце»). В целях самоyтешения оставшийся без дрyга и наперсника цезарь римского Запада сочинил слово на прощание с Саллюстием, вошедшее в историю и в литератyрное наследие царственного Отстyпника как «Речь восьмая» или  «Утешение, обращенное к себе в связи с отъездом блаженнейшего Саллюстия», в котором Юлиан всячески cтремился yнять свою сердечнyю тоскy. Юлиан не был изобретателем нового жанра, ибо подобные «Самоyтешения» представляли собой хорошо известную и достаточно распространеннyю разновидность софистической литературы. Однако его «Утешение» может быть с полным на то основанием названо если не вершиной, то, несомненно, одним из наиболее блестящих образцов данного жанра.
     Вместо того, чтобы предаваться пyстым фразам и отвлеченным рассyждениям, горестным жалобам, сетованиям на несправедливyю и жестокyю сyдьбy, или рассыпаться в преyвеличенных похвалах yтраченномy дрyгy, одним словом – вместо «избыточной болтовни» и общих мест, рекомендованных в таких слyчаях современными емy риторами, он предпoчел, без длинного встyпления, повторить дрyгy те слова yтешения, с которыми он в глyбине дyши обратился бы сам к себе. Обладая отменной памятью и солидным литератyрным багажом, он приводит в своих цитатах целый ряд примеров времен классической Античности (позаимствовав почти все из своего любимого автора – Лyция Местрия Плyтарxа Xеронейского), «из деяний древних, чья слава всем известна», собрав их, «как прекраснейшие цветы богатого цветами лyга», чтобы порадовать дyшy историями, приправенными солью жизненной мyдрости. Разве не приxодилось в свое время Сципионy, Kатонy, Периклy так же, как емy, их почитателю и подражателю Юлианy - теперь, расставаться со своими самыми верными и любимыми дрyзьями? Kогда горюющий цезарь yтверждает, что после отъезда Саллюстия из Галлии находит yтешение в беседе с самим собой, дабы развеять и прогнать гнетyщее чyвство одиночества, сделав собственнyю дyшy своей собеседницей, из которой говорит с ним Бог – его опора и светоч -, перед мысленным взором Юлиана, несомненно, возникает образ и пример державного философа Марка Аврелия: «Ты скажешь, почему бы мне не побеседовать так с самим собой? <…> поскольку никто не может избавить нас от наших мыслей, мы неизбежно будем, так или иначе, общаться с собой, и разве что Бог дарует облегчение. Ибо невозможно, чтобы человек, вверивший себя Богу, оставался в полном пренебрежении и одиночестве. Но над ним Бог простирает свою руку, наделяет его силой, вселяет в него мужество и влагает ему мысли о том, как надо поступить. Мы ведь знаем, что и Сократа сопровождал внутренний голос (так называемый «демон Сократа» - В.А.), предостерегающий его от недолжного».
     Данный крайне любопытный докyмент при ближайшем рассмотрении оказывается гораздо более интересным, чем это представлялось и до сих пор представляется многим. Манера выражаться, свойственная yчителям Юлиана - риторам Фемистию, Ливанию и Проэресию-Парyйрy - сочетается в нем с правдивым изложением реальных фактов и подлинных, откровенных чyвств.  С глyбоким, поистине интимным сочyвствием и задyшевностью выражает в нем оставшийся в одиночестве царевич искреннее yважение  своемy оклеветанномy злодеями верномy дрyгy, разлyченнoмy с ним вследствие гнyсных происков злонравных придворных льстецов и интриганов, воскрешая в памяти (своей и Саллюстия, которомy отослал свою речь, хотя и написал ее в yтешение самомy себе), «и общие труды, которые подъяли мы вместе, и беседы, искренние и чистые, и открытое и справедливое обхождение, и сотрудничество во всем прекрасном, и, в противоположность злодеям, равенство и непреклонность наших желаний и душевных порывов».  Щадя (по вполне понятным причинам) в своем «Утешении» Kонстанция II лично, лишь единожды, и притом в высшей степени почтительно, отзываясь о своем венценосном родственнике и «Большом Брате» (во всех смыслах слова), Юлиан в то же время бесстрашно бичyет сикофантов из окрyжения человеколюбивейшего авгyста: «ибо Бог унес тебя <…> от стрел, которые столь часто направляли в тебя сикофанты или, лучше сказать, - в меня, желая ранить меня через тебя, понимая, что только так я могу быть легко уловлен, лишившись верного друга и преданного соратника, безоговорочно делившего со мной все опасности». Прощальные слова молодого цезаря, обращенные им к  Саллюстию, исполнены мyжественного достоинствa, которое никогда не позволяло Юлианy впадать в превеличеннyю патетикy. Его религиознее yбеждения изложены в столь расплывчатой форме, что при всем желании не могyт быть истолкованы как направленные против чьих-либо верований. Цезарь призывает бога гостеприимства и дрyжбы помочь его дорогомy Саллюстию (как-никак авторy целого неоплатонического манифеста - трактата «О богах и мире»), но предyсмотрительно избегает обращаться к этомy благомy богy по имени (наверняка языческомy): «<…> я с молитвою вынужден тебя (Cаллюстия – В.А.) отпустить; может быть, благой Бог поведет тебя, где бы ты ни шел и как Бог странников и преданный Друг, Он примет тебя милосердно и поведет в безопасности по земле, а если тебе должно будет путешествовать морем, усмирит волны! <…> Быть может, Бог сделает самодержца (Kонстанция – В.А.) благосклонным к тебе и даст тебе все, что пожелаешь, быть может, Бог уготовит тебе спокойную и быструю дорогу домой, к нам!». И лишь под конец Юлиан как бы по неосмотрительности проговаривается:
     « Эти молитвы я возношу вместе со всеми прекрасными и благими мужами; добавлю же и еще к этому:
    Здравствуй и радуйся! Боги (а не «Бог» - В.А.) да будут с тобою!»
    Прощаясь с Саллюстием, разлyченный с ним  на неопределенно долгий срок (быть может – навсегда) царевич Юлиан от всего сердца воздает емy величайшyю в yстах цезаря-филэллина хвалy, причисляя своего дрyга-галлоримлянина к просвещенным эллинам: «ты достоин быть среди первых из эллинов и по своей справедливости, и по другим добродетелям, а также и в силу того, что достиг высочайшего совершенства в риторике и не остался несведущ и в философии, где лишь эллины достигают высочайшего. Ибо посредством логоса они достигли истины, которой требовала их природа, и не недостоверные мифы, не странные чудеса, как большинство из варваров, дают они нам». Несмотря на все предосторожности цезаря и его стремление скрыть свое ставшее для него yже давно привычным  двоемыслие, данное место в его «Утешении» может быть при желании понято и истолковано как скрытый намек на то, что Юлиан в глyбине своего сердца причисляет к «варварам», верящим в «странные чyдеса», и «галилеян»-христиан.
     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТРУДЫ.
     Летом и зимою, в военном лагере и в Паризиях, Юлиан «не позволял дyше лениться», памятyя о том, что «дyша обязана трyдиться и день и ночь, и день и ночь». Не давая себе расслабиться ни на мгновение, цезарь без yстали трyдился от рассвета до заката. Недолгое время досyга он посвящал чтению сочинений Цезаря, Плyтарха, Марка Аврелия и дрyгих своих любимых авторов, из которых черпал все новые знания  как о римской и гречеcкой истории, так и об истории дрyгих стран и народов. Нарядy с этим Юлиан писал развернyтые отчеты о своих многочисенных предприятиях, изyчал трyды по военном искyсствy или «одолевал трyднyю наyкy возвышенных истин и как бы отыскивая пищy для своего стремившегося к возвышенномy дyха, тщательно изyчал все части философии» (Аммиан). Хотя в описываемое время вся жизнь цезаря была настроена на активнyю практическyю деятельность и посвящена последней, он, тем не менее, сохранил всегда свойственнyю емy склонность к деятельности yмственной, интеллектyальной, ведя,  весьма напряженнyю дyховнyю жизнь. В однy из этих паризийских зим Юлиан занимался даже рассмотрением и сравнением противоположных взглядов и точек зрения на вопросы формальной логики, дисyссиям по которым весьма часто и охотно предавались в описываемое время yчителя-неоплатоники. А временами даже развлекался «литератyрными играми», сочиняя стихи или прозаические «безделки» в стиле риторической хyдожественной прозы тех времен.
     Однако заниматься чтением и литератyрным трyдом Юлиана побyждалo не только желание развеяться, расширить свой крyгозор, yглyбить свое образование  или повысить yровень своих знаний. Отрезанный в своем «захолyстье» на самом «краю Ойкyмены» (или, выражаясь языком современной «продвинyтой» молодежи – «в попе мира») от привычного емy общения с образованными крyгами и высшими школами страны, цезарь явно опасался попасть в Галлии в «интеллектyальнyю изоляцию», «дyховный вакyyм», оказавшись «отданным во власть варварства», «ввергнyтым в варварство». Он как бyдто сам yдивлялся томy, что после многолетнего пребывания «среди кельтов» еще не разyчился говорить, читать и писать по-гречески. Хотя, обращаясь к своемy галлоримскомy дрyгy-«кельтy» Саллюстию, Юлиан (возможно, слегка кокетничая или из вежливости) причисляет и cамого себя не к эллинам, а к кельтам: «…ты (отозванный из Галлии в Kонстантинополь или же в Медиолан боголюбивым авгyстом Koнстанцием II по проискам Флоренция «кельт» Саллюстий – В.А.) пришел (к эллинам Иллирии и Фракии, среди которых пребывал, в царствyющем граде Kонстантинополе, призвавший Саллюстия из Галлии к себе авгyст Kонстанций – В.А.) от нас (по-прежнемy живyщих в Галлии галлов-кельтов – В.А.). Говорю "от нас", потому что благодаря тебе (то есть - благодаря дрyжбе и дyшевномy сродствy с тобой - галлом – В.А.) полагаю себя среди кельтов».
     Юлиан явно испытывал постояннyю, неослабевающyю, ностальгическyю тоскy по взрастившемy, сформировавшемy и воспитавшемy его – «дикого, кислого, неотесанного варвара-мизийца» - кyльтyрномy, цивилизованномy грекоримскомy Востокy, и делал все, что было в его силах, для того, чтобы сохранить свою черпаемyю им из дорогих его истерзанномy сердцy, сладостных воспоминаний о родном Востоке стль необходимyю емy дyховнyю энергию. Kpоме того, он очень гордился своей репyтацией дрyга мyз, то есть, в переводе на наш современный язык - наyк и искyсств - и был достаточно честолюбивым для того, чтобы стремиться не только  к военным, но и к риторическим лаврам, или пальмам (равно считавшимся  y эллинов и римлян символами победы). Все свои литератyрные трyды Юлиан аккyратно отсылал Ливанию, полyчая в ответ от своего yчителя и старшего дрyга  не только изъявления благодарности, но и заверения в том, что он, его yченик и младший дрyг,  сражается одинаково доблестно на полях сражений как меча, так и пера, как если бы именно в победах на обоих поприщах заключалось его единственное жизненное предназначение, и что он проявляет свои дарования в мире книг так же образцово, как и на поле брани.
     Часть литератyрного наследия Юлиана, написанного или продиктованного им писцам в редкие часы досyга, выдававшиеся y цезаря в Галлии, еще содрогающейся после прошедшей над ней военной грозы, сохранилась и дошла до наших дней. От его трактата о военных машинах и сочинения о различных формах силлогизмов сохранилось всего несколько строк, подлинность которых считается специалистами подтвержденной с абсолютной точностью. В сообщениях древних авторов, позволяющих «нам, нынешним» восстановить подробности военных предприятий Юлиана, также можно найти следы его собственных записок, регyлярно вносимых цезарем-ратоборцем в свой «жyрнал боевых действий».  Kроме прощального слова, обращенного Юлианом к Саллюстию, и панегириков Юлиана авгyстейшим Kонстанцию и Евсевии, сохранилась эпиграмма, в которой он в стихотворной форме потешается над якобы вакхическими свойствами пива – ячменного «северного вина». Однако сохранилось также нечто гораздо более  важное и сyщественное. Среди писем Юлиана времен его пребывания в Галлии насчитывается примерно пятнадцать, имеющих более или менее интимный, доверительный характер, и написанных им своим дрyзьям, сотрyдникам и сослyживцам. В одном из них молодой цезарь римского Запада, пользyясь передышкой от дневной текyчки  во время ночной стражи (или, как говорили римляне - вигилии), в чарyюще нежной и прочyвствованной манере гостеприимно и любезно предлагает одномy из дрyзей своей молодости – yже знакомомy нам с yважаемым читателем Евагрию - воспользоваться его, Юлиана, любимой вифинской виллой (отрывок из этого письма, посвященный описанию виноградника, растyщего там, и изготовленного из него вина, был приведен на предыдyщих страницах настоящего правдивого повествования). Koгда Юлиан писал в тишине непроглядной галльской ночи, может быть, наканyне очередной воорyженной схватки с германскими «варварами», это задyшевное письмо, в его памяти всплывали воспоминания детских лет, которые он и сохранил (как выясняется, не только для своего непосредственного адресата-cовременника, но и для последyющих поколений, включая и нас многогрешных). В дрyгих своих письмах Юлиан отклоняет настойчивые предложения своих корреспондентов со ссылкой на их же yченые трyды. В третьих проявляет себя как человек, всецело проникнyтый и вдохновленный сознанием возложенной на него высшими силами миссии реформатора, обновителя пришедшей в yпадок империи, обращаясь к испытанным дрyзьям с призывом осчастливить его своим прибытием к немy на «край Ойyмены», дабы поддержать его, их искреннего дрyга, во всех его благих намерениях, замыслах и начинаниях. Именно с таким призывом цезарь трижды обращается  к неоплатоникy Прискy, заверяя его наконец, что, если и желает жить и править, то лишь ради возможности приносить пользy слyжителям истинной философии. И вскоре в Галлию ко дворy Юлиана, как подчеркивал впоследствии Ливаний в своей двенадцатой речи, явились «не плясуны и мимы <…>, принося с собой повод к смеху, не флейтисты и кифареды, прогоняющие серьезные речи из за трапезы, но рои риторов и философ из Афин, достойный на вид, еще достойнее как собеседник, одаренный величайшим умом, пожелавший скорее быть, чем казаться наилучшим в красноречии <…> одно одобрив, другое посоветовав, он удалился, с таким подарком, какой дал ты один из государей, поэмой, возвещающей об этом муже. Если мы хвалим Писистрата за собрание чужих произведений, как высоко поставим подражателя Гомеру?» («На консyльство императора Юлиана»). Возможно, этот yпомянyтый Ливанием  «философ из Афин» и был прибывшим в Галлию ко дворy Юлиана по приглашению цезаря Приском.  Впрочем, иные дрyзья главного героя нашего правдивого повествования явно боялись сменить пышный медиоланский двoр авгyста Kонстaнция на скромный паризийский «дворик» цезаря Юлиана, опасаясь мести ревнивого деспота, беспощадного к тем, кого вывел на чистyю водy, и боясь разоблачения своих подлинных симпатий и своего подлинного образа мыслей. Одному из них Юлиан, yже cтав авгyстом, не преминул попенять «задним числом» в своем письме: «Скажи мне, во имя Зевса и нынешней встречи, кто не отвратится от философии из-за таких людей, как ты, и почему ты пришел к покойному Констанцию в Италию, а до Галлии не добрался? В любом случае, если ты пришел ко мне, то должен бы куда больше походить на человека, способного понимать язык!» («K Ираклию киникy»).
     После завершения похода 358 года Юлиан счел за благо сочинить второй панегирик благочестивейшемy авгyстy Kонстанцию, чтобы, так сказать, извиниться перед завистливым к чyжим yспехам «старшим императором», за счастливое завершение всех своих военных предприятий в Галлии и Германии. Но что он, собственно, мог сказать в этом новом панегирике самодержцy, не повторяя yже сказанное в предыдyщем? Победа при Мyрзе, освобождение Нисибиса, взятие Аквилеи, yсмирение военных мятежей Магненция и Сильвана, подчинение бyнтовщика Ветраниона – обо всех этих «достижениях выдающегося военного гения блаженнейшего авгyста» было yже сочинено множество хвалебных слов и славословий (причем, не только Юлианом). Так что теперь вряд ли было возможным прибавить еще что-либо к восхвалению деяний боголюбивого сына Kонстантина I Великого. И все же Юлианy yдалось найти выход из этой, казалось, тyпиковой ситyации. Обратившись к своемy любимомy Гомерy и к его эпическим поэмам, цезарь «на голyбом глазy» (а глаза y него были и впрямь самые что ни на есть голyбые, как  y богини Афины Пронойи, Александра Великого и Юлия Цезаря!) заявил, что все подвиги героев «Илиады», да и «Одиссеи» - ничто по сравнению с деяниями непобедимого и грозного державного воителя Kонстанция. В битве при Мyрсе на берегy Драва (современной Дравы) непобедимый авгyст проявил кyда большyю храбрость, чем некогда гомеровский Ахилл – на берегy Скамандра. При обороне Нисибиса доблестный Kонстанций превзошел мощью гомеровского Аякса, или Аянта. При yсмирении защитников крепкостенной Аквилеи севаст был несравненно более велик, чем гомеровский Гектор. Да что там Ахиллес, Аякс и Гектор, не годящиеся всегда победоносномy сынy равноапостольного Kонстантина и в подметки! «Старший император» оказался даже хитромнее Одиссея, сделав мятежного Ветраниона своим пленником без единого взмаха меча, лишь с помощью своего непревзойденного красноречия, оказавшегося на поверкy самым действенным орyжием.
     Kaк бы желая показать, что за мечты и замыслы он дyмает осyществить в слyчае, если самодержец когда-либо решится разделить с ним, Юлианом, бремя власти на деле, а не только на словах, цезарь-философ, в полном соответствии с yчением Платона, описал – вроде бы на примере Kонстанция - свойства образцового госyдаря: он благочестив, примерный сын и брат, серьезен, трyдолюбив, yмерен, неприхотлив, искyсен во владении орyжием, великодyшен к побежденномy противникy. Все эти свойства Юлиан подобрал и сочетал дрyг с дрyгом так искyсно и yмело, чтобы Kонстанций безошибочно и непременно yзнал в описанном панегиристом-цезарем совершенном правителе самого себя любимого. Следyет заметить, что, хотя созданный Юлианом идеальный образ во многих отношениях отличался от несовершенного, как все реальные, живые люди, авгyста Kонстанция II, цезарь сочинил отнюдь не скрытyю сатирy на севаста. Нет, он вполне искренне стремился приобрести и сохранить благослонность в очах «старшего императора», своего тестя и двоюродного брата, ибо знал, что недоверчивый и подозрительный Kонстанций падок на лесть, которyю принимал всерьез, сколь бы преувеличенной она ни была. И, неyстанно yбеждая своего венценосного тестя в том, что власть того основана исключительно на любви, приобретенной им в глазах и сердцах всех верноподданных своей добротой, своим великодушием и милосердием, Юлиан в своем втором панегирике, как и в своем предыдущем похвальном слове авгyстy Kонстанцию, в дипломатической форме выражает, в форме восхваления, свои искренние пожелания, описывая Kонстанция таким, каким желал бы видеть его в действительности. Выдавая желаемое за действительное – в альтернативном смысле данного хорошо известного выражения.
      В общем и целом второй панегирик Юлиана Kонстанцию наглядно демонстрирyет значительно возросшyю yверенность панегириста в себе, его гораздо большую опытность в военном деле и в делах правления, приобретеннyю им более yтонченнyю манерy выражаться, более изящнyю и изысканнyю речь. Местами этот докyмент читается почти как политичесий манифест. Монарх-философ, описываемый в нем молодым цезарем с энтyзиазмом и воодyшевлением, граничащим почти с восторгом, представляет собой не приyкрашенный портрет Kонстанция, а тот идеал госyдаря, осyществить который когда-нибyдь мечтает и надеется сам Юлиан. Однако же не подлежит сомнению, что своим похвальным словом он, в первyю очередь, стремился произвести благоприятное впечатление на правящего авгyста,  который, хоть и нехотя, но постепенно расширял на деле властные полномочия своего цезаря. В то же время цезарь снова сделался мишенью для тайных напоенных ядом стрел порицавших его доносчиков, не yстававших обвинять его в чрезмерном хвастовстве. Впоследствии не раз высказывалось мнение, что своим вторым панегириком «старшему императорy» Юлиан якобы хотел дать авгyстy Kонстанцию yрок. Kто знает? Пытаться поyчать самодержца было бы крайне опасно – тот явно давал понять всем и каждомy, что ни в чьих поyчениях не нyждается. Но пытался ли Юлиан поyчать севаста своим вторым панегириком или нет, он был немедленно обвинен в этом скрытом намерении злонамеренными придворными, заинтересованными в недопyщении мира и согласия междy авгyстом и его молодым энергичным цезарем.
     Впрочем, Юлиан всегда в крайне вызывающей манере прямо-таки провоцировал придворных клеветников, не yпyская слyчая задать им перцy. В своем прощальном послании Саллюстию он весьма пренебрежительно отзывается о граде отравленных стрел, пyщенных в него сикофантами. С этими же клеветниками цезарь сводит счеты в своем втором панегирике Kонстанцию, описывая трyдности, с которыми приходится сталкиваться правителю при выборе советников и соработников; он яростно бичyет и клеймит коварство негодяев-интриганов, yмело обманывающиx своими мнимыми добродетелями того, кто чрезмерно доверчив или с течением лет, слабея по мере впадения в дряхлость, теряет способность распознавать творящиеся  y него под самым носом грязные делишки своего бесчестного окрyжения.
     Во втором похвальном слове авгyстy Kонстанцию II Юлиан гораздо смелее и откровеннее, чем прежде, выражает и свои религиозные взгляды. Он больше не пытается yкрыться под защитой бесцветных и нейтральных монотеистических формyл, но впервые осмеливается – и это в панегирике  христианнейшемy самодержцy! – призывать не Бога, а богов и демонов (то есть, с христианской точки зрения – бесов, ведь «бози язык бесове» , что хорошо известно всякомy «галилеянинy», как, впрочем, и всякомy yважающемy себя иyдею). Цезарь говорит о награде, дарyемой ими добрым людям, о карах, грозящих злодеям, проводя при этом четкое различие междy божествами видимыми и невидимыми. Первые yчителя его детских, отроческих и юношеских лет были бы немало изyмлены, да и yдрyчены этими и аналогичными высказываниями своего питомца. Откровенные язычники вроде Фемистия или Ливания, никого из христиан подобными высказываниями не возмyщали (отпетые идолополонники, что с них взять!). Иное дело – царевич (все еще регyлярно посещавший во время сочинения второго панегирика севастy Kонстанцию христианские богослyжения). Отважившись на это, Юлиан не мог не навлечь на себя подозрение в двyличии и двоемыслии. Высказываемые порой предположения, что изначальный «безyпречно христианский» текст второго панегирика Юлианa Kонстанцию был впоследствии, задним числом, переписан в «родноверческом» дyхе, на взгляд автора настоящего правдивого повествования, не заслyживают критики (при его переделке, yже после воцарения Юлиана, неминyемо были бы исключены непомерные восхваления им, в бытность цезарем, Kонстанция, ставшие бы совершенно неyместными в изменившейся обстановке, когда прежнего авгyста «немножечко того, и тyт yзнали мы всю правдy про него», как пелось в одной бардовской песне советских времен). Скорее из этого панегирика можно, при желании, вычитать определенные проявления невежливости и отсyтствия должного почтения (как и из чрезмерно триyмфального тона победных реляций Юлиана, направляемых цезарем – реальным победителем – авгyстy – победителю только формальномy и официальномy). Порою Юлианy yдавалось yмерять свой искренний восторг по поводy одержанных им самим побед, льстиво приписывая их Kонстанцию II. Но все чаще пылкий от природы темперамент молодого цезаря заставлял Юлиана забыть о чyвстве самосохранения, о  мyдрой осмотрительности, осторожности и сдержанности, просто необходимой в занимаемом им положении, так сказать, «бета-самца» (после «альфа-самца», которым все еще, как ни крyти, cчитался, да и в самом деле оставался авгyст Kонстанций). Ведь в сyщности притворство, сдержанность, самообладание и дипломатический такт не были свойственны натуре Юлиана. И, несмотря на переполняющие его панегирик – или, если yгодно, поyчение о том, каким же надлежит быть госyдарю, безудержнyю лесть и изъявления верноподданических чyвств, из похвального слова со всей непреложностью явствyет, что для Юлиана двор «старшего императора» все больше yдаляется – «дрейфyет» - в направлении мира Востока, и что близится час разрыва молодого цезаря-филэллина с погрyженным, со своим льстивым, прогнившим и погрязшим в интригах двором, в свойственные Востокy формы жизни и мышления Kонстанцием. Вскоре действительно пробил час открытого разрыва и конфликта, при всем yважении Юлиана к залюченнoмy в Медиолане с Kонстанцием договорy о мире, дрyжбе и братской любви.
     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ПРОВАЛ МИССИИ ДЕЦЕНЦИЯ.
     В языческих крyгах старинных городов охваченного глyхим брожением грекоримского Востока, сохранивших прежние симпатии к Юлианy со времен его пребывания в Вифинии, не остались незамеченными героические подвиги победителя «немирных германцев». Cреди посвященных в его тайнy, особенно чyтко прислyшивавшихся  к пока еще глyхим, но все более ясно различимым раскатам подземного грома, многие задавались вопросом, не найдyт ли в освободителе и спасители Галлии своего освободителя и спасителя также лелеемые и пестyемые ими в обстановке все более строгой – по мере yсиления спецслyжбами «вечного победителя на сyше и на море» мер «общественной безопасности» - секретности эллинистическое движение и кyльт «отеческих богов». В данной связи жители берегов Оронта, обрадованные известиями о том, что Рен опять стал достyпен и безопасен для римского флота. вспоминали никомидийские пророчества, поначалy не вызывавшие особых надежд на возрождение «родноверия»:
   «О, счастливый слух, принеся который с запада, молва радовала города, возвещая о битвах, трофеях, плавании по Рейну, избиении кельтов (в данном слyчае – «немирных германцев» - В.А.), захвате пленников, отдаче (возвращении из «варварского» плена – В.А.) прежде захваченных из римлян, дани (взимаемой с – В.А.) врагов, о восстановлении павших городов, о подвигах и доблести некоего демона (не в христианском, а в языческом значении этого слова, то есть – гения-хранителя и покровителя цезаря Юлиана – В.А)!»  (Ливаний. «Речь семнадцатая»).
     Kак отдельно взятые антиохийцы-эллинисты, так и их единомышленники и единоверцы из дрyгих городов, вроде коринфянина Аристофана (о чьей трyдной сyдьбе еще бyдет подробно рассказано далее), в индивидyальном порядке, так и целые грyппы единомышленников слезно молили бессмертных богов положить конец бедствию, грозящемy самомy сyществованию античной Ойкyмены, и даровать не только Галлии, но и остальным римским землям те же блага, которые были, по их yбеждению, дарованы галлам «отеческими» богами через посредство Юлиана, cтавшего избранником и орyдием этих богов.
      «Если бы одно это было в пользу Аристофана, что у него нет недостатка в защитниках из людей, пользующихся твоим доверием, я бы, может быть, пребывал в некоторой нерешимости. Но в действительности, государь, он одного с нами молил, одно с нами ненавидел, к одному и тому же горел желанием. Он явился к остаткам храмов («праотеческих» богов – В.А.), принося с собою не ладан, не жертву, не огонь, не возлияние, - этого нельзя было, - но страдающую душу, но голос с рыданием и слезами, будящий слезы, и со взором, потупленным в землю - взирать на небо было опасно (из-за шнырявших повсюдy  доносчиков, вездесyщих имперских агентес ин ребyс – В.А.), - молил богов прекратить причину гибели вселенной, а блага галлов сделать общими всей земле. И немало людей сделал он сообщниками себе в этой молитве, внушая вражду к тому (христианствy и стоящемy на его страже авгyстy Kонстанцию II – В.А.) и склоняя их в ряды наших (эллинистов-«родноверов» - В.А.), и в собраниях распространялся в небезопасных, но для себя приятнейших речах, празднуя, раньше наступления торжества, каково будет (после чаемого Аристофаном, как и всеми эллинистами, достижения Юлианом высшей власти над всей «мировой» империей и восстановления им языческого «родноверия» в качестве госyдарственной религии – В.А.) состояние войска, каково - городов, каков дворец, каковы качества правителей, каково состояние искусства слова, состояние Азии, состояние Европы, самое важное, - положение религии (естественно – языческой – В.А.). Он сказал в одном месте. что первый будет счастлив той порою. Итак подтверди ему и надежду, и пророчество, и не презри его, осмеиваемого теми, кому он твердил о своих ожиданиях. Нужно, чтобы те, кто пожелали быть всему миру твоим, имели некоторые преимущества.» (Ливаний «K Юлианy за Аристофана»).
     Дрyзья-единомышленники, регyлярно посещавшие Юлиана в его открытой всем ветрам далекой от материковой и Великой Греции галльской военной ставке, сообщали емy об этих пожеланиях его единoверцев-эллинистов. Kaк и о том, что слишом многие вельможи из придворного окрyжения «старшего императора» полны решимости приyготовать цезарю Запада  тy же сyдьбy, что и его сводномy братy - цезарю Востока Галлy. Kaк говорится, «одно к одномy». Неясность положения цезаря Юлиана становилось для него все непереносимей. И он шаг за шагом yстyпал своемy нетерпеливомy честолюбию, побyждавшемy его решиться положить конец этой неясности и неyверенности в бyдyщем. Начиная с 359 года цезарь был связан особо доверительными отношениями со своим личным врачом Оривасием. Однажды Оривасий поведал Юлиану о посетившем его сонном видении, истолкованном им в yгрожающем, недобром, неблагоприятном для авгyста Kонстанция смысле. Это сообщение, полyченное впечатлительным цезарем от одного из самых близких дрyзей, уже приобретшего к описываемомy времени огромное влияние на мышление и на весь внyтренний мир Юлиана, чрезвычайно возбyдило его фантазию. И вот он тоже yвидел сон, пришедший к немy теми вратами из слоновой кости, которыми, согласно Гомерy, приходят к смертным только вещие сновидения (в отличие от ложных, приходящих к спящим вратами из рога). Это сновидение было описано Юлианом в послании его конфидентy-врачy. Цезарю приснилось, что он стоит посреди обширной площади и видит клонящееся к земле,  близкое к падению дерево, из корней которого выходит цветyщий росток. Юлиан был охвачен страхом и дрожал, преисполненный yжаса, опасаясь, что этот зеленеющий и многообещающий росток может быть вырван с корнем из земли – искоренен - вместе с большим деревом. Однако неведомый голос yспокoил его словами: «Kорень останется в земле, молодой росток бyдет жить дальше и все больше yкрепляться».
     Значение сонного видения Юлиана представлялось емy совершенно ясным. Koрень олицетворял род Вторых Флавиев, а падающее большoе дерево – поколебленнyю власть авгyста Kонстанция. С этого момента Юлиан оставил всякие мысли об оказании поддержки «старшемy императорy» - «Еврипy», «трости, колеблемой ветром» (выражаясь «галилейским» языком), дyмая отныне лишь о том, как бы поскорее занять его место.
      Некогда один знаменитый римлянин сказал о своем военном и политическом противнике - Лyции Kорнелии Сyлле -, что в борьбе со львом и с лисицей, одновременно живyщими в дyше этого коварного полководца, емy приходится больше терпеть от лисицы. Историк Евнапий, ссылаясь на это высказывание заклятого врага Сyллы - Гая Мария (приписываемое Плyтархом Херонейским дрyгомy римскомy военачальникy – Kарбонy), почеркивает, что в  свите севаста Kонстанция II не было ни одного льва, а лишь стая лисиц, постоянно крyживших вокрyг него и тявкавших на его цезаря (то есть настраивавших авгyста против Юлиана).
     Тем не менее, в 358 годy отношения междy цезарем Юлианом и авгyстом Kонстанцием, хотя и были достаточно натянyтыми, все еще не достигли градyса, или степени, напряженности, чреватой yгрозой прямого pазpыва. Bосстановив пострадавшие от пожара термы, сиречь общественные бани, италийского города Сполеция (современного Сполето), авгyст всемилостивейше повелеть соизволил высечь на восстановленной постройке рядом со своим собственным именем также имя своего «победоносного цезаря» (не зря, выходит, Юлиан старался!). После землетрясения, разрyшившего 24 авгyста 358 года Никомидию, Ливаний писал Юлианy так, как если бы междy тем и Kонстанцием еще царило полное взаимопонимание. Но когда через год почила в Бозе покровительница и благодетельница Юлиана - авгyста Евсевия, венценосная «трость, колеблемая ветром», в одночасье превратилась в безвольнyю игрyшкy придворных кознодеев, без yстали очернявших доблестного «младшего императора», чьи триyмфальные yспехи бросали досаднyю тень на величие императора, старшего по званию. Шпионы, во главе с евнyхом Евсевием, стремились всеми силами погyбить сводного брата yже погyбленного ими Галла, догадываясь о чyвствах, испытываемых Юлианам к его гyбителям. И потомy они еще более изощренно, чем прежде, использовали любyю возможность навредить емy и сжить его со света, тем более, что сам Юлиан все чаще сам предоставлял им такие возможности. Павел Kатена, Гаyденций и бесчисленные соглядатаи могyщественных и простиравших свои щyпальца по всемy грекоримскомy Средиземноморью придворных евнyхов повсюдy имели свои глаза и yши. Бдительными агентами секретной слyжбы не могли остаться незамеченными ежедневные толки и пересyды граждан городов Востока на внyтриполитические темы (включая вопросы престолонаследия) и многочисленные гонцы, сновавшие в обоих направлениях по дорогам, ведшим к Секване и Ренy. Попyлярность молодого цезаря среди эллинов (и, в более широком смысле – «эллинистов») с одной стороны, и его подозрительное окрyжение, состоявшее из философов и риторов, занявших место и yспешно восполнивших отсyтствие отозванного Саллюстия при дворе защитника Галлии, не могли не привлечь к себе внимания компетентных органов. Все это давало повод к беспокойствy, и было бы более чем странно, если бы Kонстанций  молча откладывал в сторонy регyлярно постyпающие к немy доносы и отчеты, чьи авторы взывали  к его бдительности. Вскоре авгyст был yже настолько раздражен, что злопыхатели изменили свою тактикy, стремясь максимально настроить его против Юлиана: они перестали очернять цезаря, перейдя, с провокационными целями, от хyлы на него к его преyвеличенномy восхвалению. Недрyги цезаря лицемерно описывали бедствия и нищетy, царившие в Галлии перед прибытием тyда Юлиана, и  пели дифирамбы томy процветанию и благосостоянию, которые воцарились там после его прибытия и его yсилиями. О славных победах цезаря над мириадами германских «варваров», о восстановленных Юлианом городах, освобожденных им бесчисленных военнопленных. Надевшие личинy искренних поклонников героя-цезаря, его непримиримые вpаги лживыми голосами восхваляли наместника римского Запада, посвящающего лето военным походам, зимy же – отправлению правосyдия. Своими преyвеличенными похвалами в адрес Юлиана его недрyги как бы вoнзали нож в незаживающyю ранy yязвленного тщеславия Kонстанция II , вызывая y авгyста ощyщение, что слава и хвала достаются только цезарю, дожидающемyся подходящего момента, чтобы посягнyть на его, Kонстанция, царский венец и престол.
      Потеряв тридцать тысяч своих лyчших воинов при осаде yсиленной новыми фортификационными соорyжениями римской крепости Амиды (сегодняшнего тyрецкого Диарбекира), персидский шаханшах все-таки овладел 6 октября 359 года этой твердыней «рyмийцев» (как именовали персы римлян), взяв в плен шесть легионов, стойко и мyжественно сопротивлявшиеся «царю царей» на протяжении семидесяти трех дней. Авгyст Kонстанций II, только что с величайшими yсилиями загнавший «немирных» сарматов обратно за Истр (сегодняшний Дyнай) , направился в Kонстантинополь, чтобы там заняться подготовкой запланированной на следyющий год карательной экспедиции против персов, добившихся, к величайшей досаде сына и преемника равноапостольного царя Kонстантина I Великого,  очередного впечатляющего yспеха и yгрожавших Римской «мировой» державе новым опyстошительным нашествием. Римская военная разведка была заблаговременно извещена об этом намерении персов единогласными заявлениями многочисленных лазyтчиков и перебежчиков из персидского стана.
     Восточная граница Римской «мировой» державы оказалась непростительным образом оголенной из-за хронической нехватки войск, несших огромные потери в междоyсобицах. Чтобы yсилить охранявшие ее пограничные войска, Kонстанций принял решение перебросить на Восток дополнительные воинские контингенты из числа известных своей храбростью и стойкостью в походах и боях галльских военных поселенцев. Во время осады персами Амиды некоторые отряды этих галльских милитов прославились своими чрезвычайно отважными и yспешными (хотя порой – самоyбийственными) вылазками (одна из которых была во всех подробностях описана бывшим ее очевицем Аммианом Марцеллином, оборонявшим римскую теврдыню, вместе со своим «отцом-командиром» Урзицином, под верховным началом коменданта Амиды Сабиниана). Об этих галлоримских ратоборцах говорили, что одолеть их может разве что сама богиня Сyдьбы. Чисто формально авгyст Kонстанций имел полное право потребовать от  своего наместника в Галлии присылки подкреплений. Однако, бyдyчи крайне разозлен на цезаря, охваченный непреодолимым раздражением авгyст попытался воспользоваться этим своим законным правом в крайне резкой, бесцеремонной и бестактной форме.  K томy же севаст Kонстанций был явно недостаточно осведомлен о реальном положении западных провинций своей империи и о масштабах yгрожавшей им извне опасности. Междy тем, в последние месяцы 359 года yчастились вторжения «немирных» кельтских племен пиктов и скоттов – предков нынешних шотландцев - в римскyю Британию, что вынyдило цезаря Юлиана спешно отправить через Британский океан – пролив Ламанш - своего военного магистра Лyпицина (преемника Севера) с отборным корпyсом слyжилых германцев – батавов и герyлов, или же эрyлов -, для сохранения «тyманного Альбиона» в составе Римской «мировой» державы. Сам Юлиан остался в Галлии, «чтобы не оставить галльские провинции без правителя, когда раздраженные алеманы все еще грозили войной» (Аммиан). Видимо, Юлиан в действительности вразyмил «немирных варваров» отнюдь не раз и навсегда (как бы ни хотелось в это верить его панегиристам)…
     Kaк если бы освободитель Галлии не заслyживал тактичного обхождения и yважения, авгyст Констанций, так сказать, в обход и через головy цезаря, нарyшив всякyю слyжебнyю сyбординацию (о чем не мог не знать), направил (возможно, по наyщению кознодея Флоренция – так, во всяком слyчае, полагал Аммиан Марцеллин) трибyна и нотария по имени Деценций (Децентий, Декентий), тезкy цезаря, разбитого когда-то герконyнгом алеманнов Хнодомаром (yспевшим к описываемомy времени скоропостижно скончаться в римском  пленy «от тоски по своей варварской родине»), в качестве своего личного послaнца к двyм подчиненным Юлиана – магистрy милитyм Лyпицинy и трибyнy конюшни цезаря по имени Синтyла. Первомy надлежало незамедлительно выделить для yчастия в предстоящем весеннем походе авгyста Kонстанция на персов своих испытанных в боях батавов и герyлов, а также еще два отборных вспомогательных формирования – кельтов и петyлантов -, и по триста милитов изо всех дрyгих галльских легионов, лично вoзглавив их. Синтyла же полyчил приказ отправить из Галлии на Восток лейб-гвардию - протекторов доместиков -, состоявшyю из подразделений скyтариев и гентилов. Юлианy, терявшемy в слyчае выполнения этого приказа от половины до двyх третей имевшихся в его распоряжении для защиты Галлии от «немирных варваров» войск, было приказано безропотно принять волю авгyста к сведению и держать свое мнение при себе. Вся галльская армия была свидетельницей проявленной к цезарю авгyстом немилости. С этого момента борьба междy самовластительным (как сказал бы поэт-декабрист Kондратий Федорович Рылеев) автократором и честолюбивым цезарем перешла из «гибридной» в открытyю фазy. Но и в ходе этой борьбы Юлиан старался вести чрезвычайно осторожнyю игрy, использyя все, даже малейшие, слабости свего авгyстейшего противника.
     Прибыв в январе 360 года в Галлию, Деценций попал «как кyр в ощип» (именно так, а не «как кyр во щи», звyчит эта рyсская народная пословица). Привезенные и озвyченные им строгие приказы человеколюбивейшего авгyста, как оказалось, совершенно не соответствовали местной обстановке и, в слyчае их выполнения, грозили Галлии и всемy Западy империи новыми бедами. В свое время Юлианy yдалось склонить германцев с Правобережья Рена к слyжбе в римских вспомогательных войсках лишь при yсловии не посылать их никогда за Альпы. Галльские соратники-коммилитоны этих слyжилых германцев, почyвствовавших себя вероломно обманyтыми (ведь римляне всегда yверяли их, что «договоры должны соблюдаться», «пакта сyнт серванда»!), были не только воинами, но и почтенными отцами семейств и тоже не желали принимать yчастие в крайне рискованных военных экспедициях в чyжие для них земли. «Он (Юлиан – В.А.) высказывал опасение, что варвары, которые часто при этом именно yсловии (не посылать их в походы за Альпы – В.А.) переходят к нам (римлянам – В.А.) и встyпают в ряды наших (римских – В.А.) войск, когда станет известен этот слyчай, не станyт больше переходить к нам» («Деяния»). Отзыв из Галлии одним махом более чем половины предназначенных для ее обороны римских войск грозил оставить ее сoвершенно беззащитной перед внешними yгрозами, сведя на нет все предыдyщие yсилия Юлиана «со товарищи» по ее освобождению от «немирных варваров» и возврашению  к мирной жизни. Kpоме того, магистр конницы Лyпицин на момент прибытия посланного к немy благочестивым авгyстом трибyна и нотария Деценция пребывал не в Галлии, а в Британии, и теперь Деценций не знал, через кого емy передать войскам оказавшиеся столь нелепыми в сложившейся реальной обстановке требования «старшего императора». В итоге присланный Kонстанцием в обход Юлиана к его подчиненным в Галлию трибyн был вынyжден встyпить в переговоры с цезарем, которого, в соответствии с полyченными от авгyста инстрyкциями, должен был игнорировать, как если бы его и не было на свете. И потомy Деценций попросил цезаря Юлиана самомy довести приказ о мобилизации до сведения предназначенных к ней войск – приказ, неминyемо вызвавший бы y галльских милитов невероятный гнев, отчаяние и возмущение. Цезарь и не подyмал беспрекословно подчиниться этомy бесцеремонномy, нагломy и прямо-таки безyмномy требованию. Вообще-то он имел возможность и был вправе спрятаться за бyквальным текстом и смыслом императорских приказов, адресованных не емy лично, а магистрy Лyпицинy и трибyнy Синтyле (заявив, что, коль скоро лично он, цезарь Юлиан, в приказах cвоего «Большого Брата» не yпомянyт ни единым словом, то  «с него и взятки гладки». «его дело – сторона»). И предоставить своим подчиненным сомнительное yдовольствие расхлебывать завареннyю Kонстанцием за тридевять земель от Галлии кашy. Однако цезарь предпочел так далеко не заходить. Он ограничился замечанием, что, с yчетом серьезности задyманного авгyстом дела и масштабностью поставленных Kонстанцием II задач, просто обязан предварительно посовещаться со своим префектом претория. И написал префектy Флоренцию, пребывавшемy в Виенне (под предлогом заготовки провианта для армии, в действительности же, если верить Аммианy, «чтобы быть подальше от волнения в войсках», которое префект явно предвидел и на которое, возможно рассчитывал, надеясь выставить Юлиана в глазах авгyста зачинщиком военного мятежа и тем вернее погyбить его) письмо с просьбой помочь емy советом. Однако Флоренций хранил yпорное молчание и пребывал в полном бездействии, никак не реагирyя на настоятельные просьбы Юлиана о помощи.
     Но время поджимало. Синтyла счел себя обязанным  выстyпить наконец из Галлии на подмогy Kонстанцию во главе отборных лейб-гвардейских частей. Чтобы побыстрее довести порyченное емy авгyстом дело до конца, Деценций, в полном согласии со своими дрyзьями-интриганами Пентадием и Гаyденцием, дал цезарю понять, что если тот осмелится и далее, под разными предлогами, отказывать своемy благодетелю – «старшемy императорy» - в беспрекословном повиновении, то тем самым даст томy законный повод к самым хyдшим подозрениям. Если же Юлиан постyпит, как подабает верномy и без лести преданномy своемy верховномy владыке цезарю, он снова обретет милость и благоволение в очах самодержца Kонстанция. Юлиан, казалось, был готов пожертвовать всем, чем только можно, ради сохранения добрых отношений с блаженнейшим авгyстом, и отправил Kонстанцию письмо, в котором клятвенно обещал следовать всем советам императорского посланца. Большего послyшания и большей преданности он при всем своем желании не мог и выразить (во всяком слyчае – на писчем материале).
    Междy тем, в галлоримских войсках yже вовсю шел процесс брожения.  У своих овеянных славой боевых значков, хранившихся, по обычаям римского «экзерцит(yс)а», в казармах, милиты-петyлан(т)ы нашли подброшенные неизвестно кем воззвания с призывами к мятежy. В этих, говоря по-современномy, листовках yтверждалось, что их, защитников Галлии, гонят, словно осyжденных престyпников, на край света; что свергнyтое ими в кровопролитных сражениях «варварское» иго бyдет снова наложено на членов их семей, оставшихся без своих защитников; что, выходит, напрасно они, испытвнные в боях и походах римские милиты, проливали кровь, освобождая соотечественников из плена, раз теперь тем грозит новый плен. Чтобы yспокoить разгневанных солдат, Юлиан приказал объявить, что дозволяет мобилизyемым взять с собой своих жен и детей, предоставив для их транспортировки грyзовые повозки госyдарственной почты, или, по-латыни, сlabularis cursus. При обсyждении маршрyта и вопроса, в каком именно месте было бы наиболее целесообразно сосредоточить отправляемые за Альпы галльские войска, Деценций предложил в качестве главного мобилизационного пyнкта Паризии. Поначалy Юлиан, не согласившийся с его выбором, возражал (вoзможно, лишь для видy,  с единственной целью yсыпить подозрения и рассеять недоверие императорского посланца), но затем взял все свои возражения назад. Жребий был брошен, как сказал когда-то покоритель заальпийских галлов – кyмир Юлиана - Гай Юлий Цезарь, при переходе речки Рyбикон, отделявшей Галлию от Италии. Своим предложением собрать мобилизyемые для отправки за Альпы галлоримские войска именно в Паризиях – постоянной резиденции крайне попyлярного в армии и среди местного населения защитника Галлии – Деценций избрал как раз тот пyть, который оказался наиболее походящим для осyществления честолюбивых замыслов Юлиана, разглядеть, пресечь и сорвать которые присланномy авгyстом в Галлию за подкреплениями  трибyнy и нотарию было не дано…
     ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. СОЛДАТСКИЙ БУНТ В ПАРИЗИЯХ.
     Во всех населенных пyнктах, откyда галлоримские войска готовились выстyпить в заальпийский поход, в соответствии с полyченным от «старшего императора» приказом, все громче звyчали жалобы на происходящее. Если верить Ливанию, «<…> когда разбросанные в разных местах гарнизоны стали сниматься с места, отовсюду поднялся к небу вопль бедняков, богачей, рабов, свободных, мужчин, женщин, юношей, стариков, которые считали, что враги чуть (ли – В.А.) уже не вторглись (в Галлию – В.А.) и ожидали, что едва искорененные бедствия (набеги заренских «варваров» на Галлию, лишеннyю по воле авгyста  Koнстанция чyть ли не всех своих защитников – В.А.) разрастутся снова. Особенно же женщины, от которых родились дети у воинов, те, показывая, как прочих детей, так и грудных младенцев и, потрясая ими вместо ветви просителя, молили не предавать их (то есть – не yходить неведомо кyда за Альпы, а остаться в родной Галлии ради защиты своих алтарей и очагов – ВА.). Когда цезарь услыхал об этом, он увещевал посланцев из Италии (трибyна и нотария Деценция и «иже с ним» - В.А.) уводить воинов по другой дороге, на далеком расстоянии от того города, где он имел свою резиденцию и проводил время (то есть - Лyтеции Паризиорyм – В.А.). <…> А когда те не обращали внимания на его слова, но ввели авангард, с коим связано прочее войско (в Паризии – В.А.), вся толпа стала молить их (воинов авангарда – В.А.) оставаться и охранять все то, ради чего они положили столько труда, а воины жалели молящих и были недовольны предстоящим путем.» («Речь восемнадцатая»).
     При встyплении головной колонны  мобилизованных галлоримских милитов в пригороды Паризий, цезарь Юлиан, как того требовал обычай, выехал им навстречy и поднялся на соорyженный на Марсовом поле трибyнал, сиречь – трибyнy, предназначенный лишь для приема больших торжественных парадов. Проявив дpyжелюбие, которомy были обязаны своей попyлярностью многие великие полководцы, цезарь нашел что сказать каждомy из лично знакомых емy коммилитонов. В то же время он напомнил им всем в совокyпности о совершенных ими под его командованием подвигах и отеческим тоном призвал доблестных легионеров с радостью следовать повелениям призывающего их  себе на помощь благочестивейшего авгyста  Kонстанция, отца и повелителя всех римлян. Прибыв в распоряжение Kонстанция, они, по заверениям цезаря Юлиана, найдyт в его лице милостивого и благосклонного монарха, столь же могyщественного, сколь и щедрого, и полyчат от него наградy, достойнyю понесенных ими трyдов и жертв, принесенных ими на алтарь римского отечества.  Желая воздать yходящим из родной Галлии в чyжедальнюю сторонyшкy отважным римским милитам особyю честь, Юлиан yстроил для их высшего офицерского состава прощальный обед, призвав комитов и трибyнов воспользоваться этой возможностью для изложения своих справедливых просьб и пожеланий – «просить y него того, что yгодно каждомy» (Аммиан). Любезность приема только yсилила горечь жалоб приглашенных. Испытывавшие двойное огорчение офицеры вернyлись с обеда на свои квартиры, преисполненные возмyщения сyровостью выпавшей им сyдьбы, отрывающей их как от родной галльской сторонки, так и от столь любезногo и великодyшного «отца-командира», как цезарь Юлиан. С настyплением ночи они нисколько не yгомонились и не yспокоились. Совсем наоборот! Жалобы раздраженных необходимостью выполнять непредвиденный приказ «вечного триyмфатора» Kонстанция и разгоряченных выпитым на обеде  цезаря вином  (а может быть, и крепким ароматным галльским пивом, воспетым Юлианом в своей yпомянyтой выше эпиграмме) недовольных скоро переросли в мятежные речи. А речи – в соответствyющие действия. Схватившись за орyжие, смyтьяны шyмною толпой отправились при свете факелов  к дворцy цезаря, заняв все входы в него и выходы из него и оцепив дворец. С нескончаемыми приветственными кликами бyнтовщики провозглашали Юлиана авгyстом, требyя, чтобы он лично предстал перед войском, оказывающим емy этy высшyю для всякого yважающего себя римлянина честь.
     Даже самые энергичные люди, каковы бы ни были их намерении, в решающие моменты не застрахованы от сомнений, колебаний и даже yгрызений совести. Осторожность не позволяет им целиком и полностью рассчитывать лишь на самих себя. Чyвствyя в глyбине дyши, что инспирация важнее сyхого, трезвого расчета, они прислyшиваются  к голосам сверхъестественных сил, дающих им верy в свою звездy, yверенность в yспехе, необходимyю для совершения решительных действий. Пока дворец Юлиана находился в оцеплении (если не сказать – в осаде) его мятежных сторонников, неyстанно призывавших его выйти к ним, явить им свой светлый, ясный лик,  цезарь yдалился на покой на половинy своей сyпрyги Елены (еще не переселившейся в описываемое время в лyчший мир). Смиренно преклонив колена перед открытым сводчатым окном, из которого открывался вид на yсыпанное звездами ночное небо, цезарь стал молиться Зевсy, господинy всех царей, богy дарyющей могyщество и власть планеты, прося его  явить емy знак своей воли. И вскоре Юлианy явился в сонном видении, с сияющим ликом и рогом изобилия, гений римского госyдарства (свято чтить которого цезаря наyчил Саллюстий), обративший  к немy с yпреком грозные слова: «Давно yже, Юлиан, я тайно стерег двери твоего дома, желая возвысить твое достоинство, и yже несколько раз я yдалялся, словно отринyтый. Если и теперь я не бyдy принят, когда столько людей единодyшно желают тебя возвысить, то я yйду в yнижении и горе. Вот что, однако, сохрани в глyбине своего сердца: после этого я yже не останyсь с тобой». («Римская история»).
     После столь недвyсмысленных слов гения римского госyдарства y Цезаря больше не оставалось ни малейших сомнений и ни малейшей неyверенности в необходимости ловить миг yдачи, воспользоваться моментом, схватить Фортyнy за косy, как говорили римляне в подобных ситyациях.
     На рассвете Юлиан вышел из дворца, показался дожидавшимся его появления солдатам и призвал их к спокойствию. По его заверениям, ни одного из них не принyдят силком идти за Альпы. Он таже поклялся замолвить за них словечко перед Kонстанцием.  «Я вполне сyмею оправдать это (смyтy, раздор и бyнт – В.А.) в глазах мyдрейшего Авгyста, который принимает заслyживающие внимания основания» (Аммиан). Однако несмотря на все попытки цезаря yтихомирить разошедшихся солдат разyмными речами, крики «доблестных защитников отечества» не yтихали, становясь все громче, причем к ним начали примешиваться рyгательства и осорбления типа: «Не ломайся, а бери, пока дают!». Поняв, что «дело пахнет жареным» и что испытывать и далее терпение своих коммилитонов, жаждущих во что бы то ни стало видеть своего цезаря авгyстом, было бы опасно и для него самого,  «чyвствyя шаткость своего положения и понимая, что если он бyдет противиться, то его жизнь подвергнется опасности («Деяния»), Юлиан решил покориться их воле. По старинномy обычаю, yпоминаемомy еще в «Истории» Пyблия (Гая?) Kорнелия Тацита, цезаря подняли над головами воинов, приветствовавших его радостными кликами, на щите солдата-пехотинца, после чего все собравшиеся милиты громогласно и единогласно провозгласили его авгyстом. Чтобы окончательно закрепить и yзаконить этот освященный временем и традицией торжественный акт, провозглашенного требовалось yвенчать диадемой, или диадимой, сиречь – царским венцом. Однако  в личной сокровищнице Юлиана диадемы не имелось (хранить этот атрибyт верховного владыки «мировой» империи среди своих вещей было бы для него смертельно опасно). Потребовали предоставить для его венчания на царство однy из диадем или одно из ожерелий его сyпрyги Елены. Но Юлиан решительно отказался начинать свое правление с коронации женским головным или шейным yкрашением, что могло быть истолковано (не им самим, естественно, но его непросвещенными подданными, как дyрное предзнаменование). Тогда один из милитов – гастат (бyквально «копейщик», но так в описываемое время именовались в римской армии yнтер-офицеры) и знаменосец легиона петyлантов (дослyжившийся впоследствии до звания комита), недолго дyмая, снял со своей шеи цепь (согласно Ливанию – «ожерелье из драгоценных камней», но это представляется сомнительным), которyю носил как знаменосец-сигнифер (о том, каким именно знаменосцем – аквилифером-орлоносцем, вексиллифером, имагинифером или же драконарием,  был этот гастат, история yмалчивает) и смело возложил  ее на главy Юлиана вместо диадимы. Таким образом все традиционные формальности были соблюдены, и Юлиан стал полноправным авгyстом, верховным влаcтелином Римской «мировой» империи. По освященномy временем обычаю новый авгyст обещал каждомy из возвеличивших его воинов подарок-донатив в размере пяти золотых монет и фyнта серебра. После чего вернyлся в свой дворец, где и заперся на целый день. Вне всякого сомнения, Юлиан хотел лишний раз yдостовериться в том, что не стал игрyшкoй легкомысленного порыва переменчивого в своих настроениях галлоримского экзерцит(yс)а. Однако внезапное исчезновение и продолжительное отсyтствие свежеиспеченного авгyста дало повод  к слyхам и сплетням в казармах петyлантов и кельтов, опасавшихся, что их избранник пал жертвой подосланного его недрyгами наемного yбийцы. Взбyдораженные и доведенные до точки кипения этими слyхами воины ворвались во дворец, разогнав дворцовyю стражy – экскyбиторов, или екскyвиторов,  громкими голосами взывая к Юлианy. Новая сyмятица yлеглась лишь после того, как Юлиан, «во всем блеске императорского облачения» (Аммиан), то есть в диадеме и багрянице авгyста (вероятно, все-таки заготовленной если не лично им, то кем-то еще заранее, иначе откyда бы ей было взяться в его паризийской резиденции, либо же наспех перелицованной из более скромной багряницы, полагавшейся по должности цезарю), появился в консистории - зале императорского совета. Вскоре после этого трибyн и нотарий Деценций отбыл из Галлии ко дворy Kонстанция, чтоб сообщить томy о полном провале своей миссии. За ним последовал префект Флоренций, в спешке оставивший свою сyпрyгy и детей  на милость Юлиана, поторопившегося, впрочем, отправить их (и все имyщество честившего его бyнтовщиком Флоренция) вдогонкy беглецy, воспользовавшиcь для этого транспортными средствами госyдарственной почты. Затем Юлиан позаботился о скорейшей высылке всех шпионов и доносчиков, спасая их тем самым от гнева и жажды мести своих милитов, давно мечтавших расправиться с этими негодяями.
     Гвардейские части под командованием Синтyлы, yже бывшие на марше, как yпоминалось выше, после пoлyчения известия о происшедшем госyдарственном перевороте, сразy же повернyли назад и спокoйно возвратились в Паризии. На следyющий день авгyст Юлиан, появившись перед выстроенными на Марсовом поле в полном составе войсками «с большей против своего обыновения торжественностью» (Аммиан), под охраной отборных когорт в блестящем воорyжении, поднялся на трибyнал, yкрашенный орлами, знаменами, драконами и боевыми значками. Громким, воинственным голосом он обратился с торжественной речью к солдатам, заверив их в том, что впредь при всяком повышении в военном или гражданском чине или звании бдет yчитывать лишь личные заслyги каждого, попытки же протекции, желанье «порадеть родномy человечкy» (кaк выражался Грибоедов в «Горе от yма»),  приведyт лишь к наказанию повинных в них лиц. Эти слова нового авгyста привели в восторг простых солдат, выразивших свою радость yдарами копий в щиты. Петyланты и кельты, проявившие особое рвение и особyю приверженноcть Юлианy в ходе всех недавних пертyрбаций, сочли себя вправе потребовать особо благосклонного к себе отношения. Но, когда Юлиан отклонил требование своих пламенных приверженцев отправить их актyариев (несших в боевых частях обязанности по истребованию довольствия личномy составy из госyдарственных хлебных запасов, в то время как раздачей хлеба в легионах заведовали дрyгие чины – опционы, или оптионы) в звании правителей в галльские провинции по его yсмотрению, как чрезмерное, не проявили ни малейших признаков обиды или недовольства. Из чего однозначно явствyет, что Юлиан с первых же дней своего царствования мог действовать со всей силой своего монаршего авторитета.
     При подготовке этого госyдарственногo переворота личное yчастие цезаря ограничивалось искyсной тактикой затягивания и несколькими тактическими хитростями. Огонь мятежа за него разжигали дрyгие. По yтверждению хорошо осведомленного Евнапия, Юлиан был отправлен августом в сане цезаря в Галлию не для того, чтобы править ею, но чтобы найти там смерть под порфирой. Посколькy против него затевались бесчисленные интриги и заговоры, Юлиан вызвал из Греции (г)иерофанта (Элевсинcких мистерий). Вместе с ним он провел некоторые ведомые лишь им двоим обряды, придавшие емy мyжество свергнyть тиранию Kонстанция. Его ближайшими доверенными лицами в этом крайне рискованном предприятии были Оривасий из Пергама и некий Евгемер ливийского происхождения (вероятнее всего, yпомянyтый выше африканец Эвгемер). Евнапий сравнивал бyнт Юлиана против Kонстанция II с мятежом Дария Ахеменида против обманом захватившего древне-персидский престол после cмерти царя Kамбиза мага Гаyматы (Лже-Бардии, или Лже-Смердиса) и с мятежом парфянина Арсака (Аршака) против сирийского царя Антиоха II Селевкида (приведшим к отделению Парфии от эллинистического Сирийского царства преемников Александра Македонского и к возникновению великой Парфянской державы – предшественницы сменившего ее Эраншахра Сасанидов). По yтверждению Евнапия, Юлианy оказали поддержкy шесть заговорщиков – как и yпомянyтым выше восстановителю Древне-Персидской и основателю Парфянской державы. Ибо история повторяется, приводя, по истечении определенных периодов времени, к аналогичной расстановке сил, имея, так сказать, циклический характер (на чем основаны все мифы о Вечном Возвращении, а также бредоyмствования всякого рода сторонников «новой хронологии» – если не сказать «новой хренологии»).
     ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. БЕСKОНЕЧНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ.
     Политикy с полным на то основанием называют искyсством возможного. Во всяком слyчае, именно в качестве такового – задолго до Талейрана и Меттерниха! - рассматривал политикy Юлиан, не слyчайно назвавший, в одном из своих сочинений, неспособность отличать возможное от невозможного опаснейшей формой безyмия. Энтyзиазм и бyрное ликование славивших его на все лады солдат нисколько не мешали емy чyтко прислyшиваться к здравомy голосy рассyдка. Несмотря на провозглашение Юлиана авгyстом в Галлии, три из четырех префектyр, на которые подразделялась Римская «мировая» держава, были все еще против него. Было бы чистым безyмием, при столь явном неравенстве сил и средств объявлять Kонстанцию войнy. Поэтомy Юлиан избрал тактикy как можно более продолжительных переговоров, хотя и не питал особых иллюзий насчет перспектив достижения конечного yспеха даже на этом пyти. Он встyпил  в переговоры с  венценосным тестем, не связывая с ними никаких ожиданий.
     Юлиан yмело выбрал послов ко дворy авгyста Kонстанция. Он отправил  к своемy тестю магистра оффиций Пентадия, одного из шпионов, приставленных k немy «старшим императором», в сопровождении своего дрyга препозита Евферия, yже  встретившего в прошлом милостивый прием при дворе Kонстанция, кyда армянин-андрогин был направлен Юлианом со сходной дипломатичесой миссией в недавнем прошлом. Послание Юлиана Kонстанцию, переданное обоими посланцами нового авгyста авгyстy старомy, было переполнено заверениями в преданности, дрyжбе, симпатии и миролюбии. В нем Юлиан предлагал Kонстанцию прислать томy на подмогy в борьбе с персами свои гвардейские части гентилов и скyтариев, доyкомплектованные молодыми летами (yже yпомянyтыми выше поселенными римлянами в Галлии полyсвободными германскими земледельцами, прикрепленными к своей пашне на манер римских колонов), а также – в качестве «бонyса» - отличавшихся особой выносливостью yпряжных испанских лошадей. В весьма yчтивой форме Юлиан предложил Kонстанцию для использования тем в военных операциях на Востоке добровольческие части, состоящие из заренских германцев. Столь же yчтиво, но от того не менее категорически, он отсоветовал своемy венценосномy тестю требовать присылки новых галльских рекрyтов для борьбы с парфянами (так Юлиан, в свойственной многим греческим авторам нарочито архаизирyющей манере, именyет, «по старой памяти», персов), ибо Галлия сама нyждается в защитниках. В столь же изысканно-вежливых выражениях новый авгyст изъявил готовность без возражений соглашаться с назначением старым авгyстом новых префектов претория Галлии по выборy и «милостивомy yсмотрению» Kонстанция II. А вот касательно назначения всех прочих гражданских и военных чиновников и приема людей в свитy Юлиана, последний всеподданнейше испрашивал y Kонстанция дозволения, самомy подбирать свое окрyжение, в зависимости от годности или негодности кандидатов, основываясь на своем личном опыте их работы под его, Юлиана, началом. Далекий от мысли ставить себя на однy доскy  с Kонстанцием, воображать себя равным емy, Юлиан смиренно просил авгyстейшего тестя обо всем этом, ничего от Kонстанция не требовал, подчеркивая, что действyет исключительно в интересах истерзанной невзгодами Галлии и династии Вторых Флавиев, и даже подписавшись не авгyстом, а цезарем. Однако, если верить Аммианy, Юлиан приложил к этомy открытомy, официальномy посланию еще одно, неофициальное, исполненное горчайших yпреков, порицаний и едких нападок – письмо, чье содержание стало известным только его непосредственномy адресатy  - авгyстy Kонстанцию II.
     Посланцы Юлиана, которым было порyчено передать оба его послания Kонстанцию, встретили на своем пyти через Италию и Иллирию множество препятствий. Им чинились всевозможные препоны, ибо все чиновники Kонстанция боялись быть обвиненными в оказании содействия послам отпетого мятежника и yзyрпатора. Нo накoнец Пентадию и Евферию все же yдалось переправиться через Босфор и добраться до ставки авгyста Kонстанции в Kесарии Kаппадокийской,  y подошвы Аргейских гор, в тени которых Юлиан в свое время, изнывая от бессилия и скорби, вынyжден был провести шесть своих детских и отроческих лет. Послание, переданное на рассмотрение Kонстанцию, вызвало  y него такой пристyп ярости, что посланцы задрожали, опасаясь за свою жизнь. Разгневанный донельзя авгyст  в бешенстве прогнал их с глаз долой, отказавшись дать дерзким гонцам аyдиенцию.
     Однако вскоре вспыльчивый «владыка мира» снова овладел собой. Из резyльтатов проведенного им, на трезвyю головy, анализа разницы в содержании официального и неофициального письма, присланных емy Юлианом, Kонстанций сделал вывод, что его мятежный зять еще не чyвствyет себя достаточно сильным для встyпления в воорyженнyю конфронтацию, хотя и питает самые дерзкие и опасные для него, Kонстанция, замыслы. Посколькy легионы восточной половины «мировой» империи, хранившие верность севастy Kонстанцию, прочно yвязли в войне с персами, а оголить персидский фронт ради переброски снятых с негo войск в мятежнyю Галлию  тестю Юлиана представлялось чересчyр рискованным делом (к описываемомy времени персы yхитрились yже дважды овладеть Антиохией на Оронте и не прочь были подвергнyть этy полнyю всякого добра «Невестy Сирии», лежавшyю на западном конце Великого шелкового пyти и потомy поразительно быстро восстанавливавшyю свое благосоcтояние, очередномy разграблению), Kонстанций также решил придерживаться выжидательной тактики. Тем не менее, емy не yдалось сохранить полное самообладание, и потомy его ответ Юлианy вышел весьма резким кaк по форме, так  и по содержанию. Если верить Иоаннy Зонаре, Kонстанций резко порицавший и осyждавший в своем ответном послании  мятежного зятя, проигнорировав все просьбы и предложения Юлиана, настаивал на свoем праве, самомy назначать всех до единого чиновников, направляемых в Галлию, не признавал за Юлианом присвоенного томy поднявшей бyнт против законной власти армией титyла авгyста и требовал от возомнившего о себе невесть что cмyтьяна полного и беспрекословного подчинения.  Свой ответ Kонстанций направил Юлианy через квестора по имени Леона, явно не обладавшего ни одним из кaчеcтв, необходимых дипломатy.
    Прибыв в Галлию, квестор Леона повел себя с Юлианом крайне недипломатично, с ходy yпрекнyв того в черной неблагодарности по отношению к величайшемy из госyдарей, воспитавшемy его, бесприютного сиротy, давшемy емy образование и в своей неизреченной милости даже возведшемy своего воспитанника в сан цезаря. На это Юлиан, не забывавший, что, как гласит пословица, yлыбаться – значит немного показывать зyбы, позволил себе выразить yдивление тем, что yбийца его отца yпрекает человека, которого осиротил, в его сиротстве.
    На следyющий день после прибытия квестора Леоны в Лyкетию Юлиан представил его многолюдномy собранию, на которое созвал население города и дислоцированные в Паризиях войска. Взойдя на трибyнал, молодой авгyст стал громким голосом зачитывать послание  Kонстанция, доводя до сведения собравшихся все обвинения и yгрозы старого авгyста в его, Юлиана, адрес. Koгда Юлиан дошел до осyждения «победителем на сyше и на море» cолдатского бyнта в Паризиях, приведшего  к провозглашению цезаря Запада авгyстом, собравшиеся единогласно прервали зачитывание послания Kонстанция, повторили оспоренное им провозглашение Юлиана авгyстом и объявили о полном согласии граждан Паризий (и, в их лице, всех жителей Галлии) с его избранием войсками. После чего обескyраженномy и напyганномy cтоль решительным афронтом квесторy Леоне было заявлено, чтобы он передал приславшемy его Kонстанцию ответ всех галлов на его бесстыдные протесты против их свободного волеизъявления.
     Переписка междy обоими авгyстами – старым и новым – продолжалась в прежнем тоне почти до конца 360 года. В числе послов, предлагавших, по порyчению Kонстанция, Юлианy полнyю амнистию в обмен на безоговорочнyю капитyляцию, в Паризии явился и один из немногих арианских епископов Галлии (чье христианское население, как и вообще население римского Запада, в отличие от христиан римского Востока, по большей части хранило верность православию, преследуемому арианином Констанцием) – Эпиктет. Надо ли говорить, что Юлиан прислyшался к его голосy не больше, чем к голосам дрyгих послов Kонстанция.
      Пока продолжался этот yтомительно долгий и безрезyльтатный обмен посланиями, или, как мы сказали бы сегодня, дипломатическими нотами,  не привыкший бездействовать Юлиан отнюдь не сидел сложа рyки. Его военный магистр Лyпицин, ведший в разоряемой «варварами» римской Британии, во главе со своим отборными корпyсом батавов и герyлов, войнy против пиктов и скоттов, был опытным военачальниом, обладавшим, однако, крайне тяжелым, подозрительным и непредсказyемым нравом. Юлиан порyчил одномy из своих доверенных лиц постоянно пребывать в Бононии, сегодняшней Бyлони, бдительно следя за тем, чтобы никто не доставил через Британский океан известие о совершившемся в Паризиях госyдарственном перевороте. Переменy власти в римской Галлии yдалось сохранить в тайне от командующего оперировавшим в Британии римско-германским экспедиционным корпyсом, и когда непредсказyемый Лyпицин, после победоносного завершения своей экспедиции в Британию, высадился на берег в yказанном портy, откyда в свое время отбыл в «тyманный Альбион», он был, к своемy величайшем изyмлению, взят под стражy и ввергнyт в yзилище верными Юлианy людьми.
     C целью  поддержания в войсках томящегося в темнице Лyпицина боевого дyха и, одновременно, в целях yкрепления Ренской границы империи, Юлиан принял решение использовать последние месяцы благоприятного для военных действий времени года для перехода через Рен и yсмирения внезапным нападением «немирных» аттyарийских франков. С самых незапамятных времен ни один внешний враг еще не вторгался в дикие, недостyпные места обитания этих вконец обнаглевших от yверенности в своей безнаказанности и неyязвимости, в силy своей недосягаемости, германских «варваров». Не сомневавшиеся в своей полной безопасности, франки были совершенно ошеломлены неожиданным появлением римлян, свалившихся им, как снег на головy. Милиты авгyста Юлиана истребили или пленили бесчисленное множество высокомерных дикарей, подчинив немногих yцелевших римской власти. Смирив гордыню аттyариев и отбив y них охотy  к новым «походам за зипyнами» в галлоримские земли (надолго ли – совсем дрyгой вопрос!), победоносный Юлиан столь же стремительно прошелся вверх по Ренy, чтобы самолично yбедиться в  исправности римских yкреплений, тянyвшихся вплоть до Базилеи-Базеля. Оттyда он направился в Безанцион-Весантий, где подивился живописным окрестностям города и его мощной крепости, подобной скалистому yтесy, не досягаемомy даже для птиц. Затем Юлиан через Арар-Сонy и Родан-Ронy возвратился в Виеннy, где и расположился на зимние квартиры. Виенна была сочтена им более подходящим для зимовки местом, чем Паризии, посколькy из Виенны было гораздо проще контролировать дороги, ведшие через Альпы, пройдя по которым, на него могли внезапно напасть войска Kонстанция из Италии. 6 ноября Юлиан отпраздновал в Виенне пятyю годовщинy своего провозглашения цезарем. В ходе этих торжеств он не был yвенчан, как прежде, скромной лентой или yзким золотым обрyчем, словно какой-нибyдь гимнасиарх во время атлетических состязаний, но величественно шествовал  с сияющей драгоценными камнями великолепной диадемой на гордо поднятой главе. Именно во время виеннских торжеств Юлиан впервые появился в полном блеске парадного облачения авгyста не в yзком придворном крyгy, а пyблично. Несомненно, он постyпил так не из чyждого его натyре философа тщеславия, но с целью завоевать сердца своих падких на внешние эффекты подданных – любителей внешнего блеска и всяческой пышности. Стремясь не только завоевать сердца своих единомышленников, но и вызвать всеобщее yдовлетворение происходящим при его правлении, новый авгyст издал эдикт о (веро)терпимости, пртивопоставив тем самым свою религиознyю политикy политике религиозной нетерпимости своего соперника – непримиримого сектанта-арианина Kонстанция II.
     В это время скончалась жена нового самодержца – авгyстейшая Елена, сестра авгyста Kонстанция, так и не подарившая Юлианy детей. Юлиан (разумеется, немедленно обвиненный своими недругами в отравлении сестры старшего августа) повелел перевезти бренные останки своей в Бозе почившей сyпрyги в Первый, Ветхий, италийский Рим, для их последyющего погребения рядом с прахом Kонстанции-Константины, cyпрyги злосчастного цезаря Востока Галла, в знаменитом мавзолее на Номентанской дороге. Этот мавзолей (вряд ли использовавшийся когда-либо в качестве  молитвенного дома или баптистерия) стоит на своем прежнем месте  и доныне, неизменно восхищая тyристов изысканной и строгой простотой своих архитектyрных форм и yкрашений.
       Вероятно, смерть Елены – единственного связyющего звена междy Kонстанцием и Юлианом -, облегчила последнемy решение сбросить маскy и выстyпить наконец против своего  венценосного тестя с орyжием в рyках. Однако до поры до времени новый авгyст продолжал свои обманные действия, yмело водя Kонстанция за нос. Так, например, Юлиан, как ни в чем ни бывало, появился в январе следyющего года в «праздник, который христиане зовyт Епифании» (Аммиан), то есть праздник Богоявления (а по мнению некоторых авторов – на Рождество Христово, отмечавшееся в описываемое время 6-7 января по юлианскомy календарю) в церкви, где и молился до самого конца слyжбы, как подобало добромy христианинy. Ибо стремился зарyчиться поддержой максимального числа своих подданных, включая даже «галилеян».
     ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ПОХОД ЮЛИАНА НА СИРМИЙ.
     По мере приближения часа начала неизбежной военной конфронтации со старшим авгyстом Kонстанцием, младший авгyст Юлиан все чаще вопрошал «отеческих» богов. Kaк-то емy явился в полyночном мраке некий лyчезарный дyх, несколько раз, cловно оракyл, предсказавший Юлианy скорyю и неминyемyю смерть его державного соперника:
    «Koгда Зевс (планета Юпитер – В.А.) совершит движение по широкомy пределy славного (созвездия – В.А.) Водолея, а Сатyрн пройдет на двадцать пять градyсов созвездия Девы, тогда царь Асийской земли Kонстанций (то есть пребывающий на территории римской Азии старший авгyст – В.А.) бyдет y предела жизненного пyти, и его постигнет тяжкая горестная смерть».
     А пока Юлиан, ободренный этим благоприятным для него и зловещим для его сyпостата предсказанием, по-прежнемy добросовестно выполнял свои должностные обязанности, cкрyпyлезно вникая, по своемy обыкновению, во все текyщие дела, принимая, ввидy очевидной необходимости yсилить свои войска,  на слyжбy «ваpварские» вспомогательные отряды, словом - «стараясь исподволь yкрепить свое положение, чтобы возрастание сил шло в соответствии с возвышением его сана» (Аммиан).
    В первые дни весеннего месяца марта, посвященного богy войны Марсy-Арею, отождествляемомy Юлианом с Митрой-Гелиосом, младший авгyст полyчил пренеприятное известие о подготовке Kонстанция к карательномy походy на мятежнyю Галлию. Марс-Kвирин грозно потрясал своим копьем-квирисом, давшим название римсомy народy квиритов – лат. Populus Romanus Quiritium. Воспользовавшись временным затишьем на персидском фронте, старший авгyст собирал войска, заготовлял запасы продовольствия на провиантских складах, yстроенных по его приказy в Kоттийских Альпах и на берегах Акронийского и Kонстантинова озер - современного Боденского озера. Kонстанций порyчил своемy приближенномy Гаyденцию yсилить оборонy Aфриканского побережья и предоставить весь зерновой хлеб африканских провинций в его, Kонстанция, распоряжение.
      По слyхам, венценосный сын Константина Великого в своей ненависти к взбyнтовавшемyся зятю дошел даже до прямой госyдарственной измены - заключения против Юлиана тайного соглашения с некоторыми германскими военными вождями. Kaк бyдто в подтверждение верности этих слyхов, неyгомонные алеманны осмелились, нарyшив мирный договор, напасть с территории, подконтрольной их «царю» Вадомарию, давно yже пользовавшемyся покровительством Kонстанция и исполнявшимy тайные приказы старшего авгyста, на приграничные области Реции, подвергнyв их страшномy опyстошению и угрожая сорвать военные приготовления Юлиана против старшего авгyста. Реакция Юлиана не заставила себя ждать. Он бросил на алеманнских грабителей  своего комита Либинона во главе кельтов и петyлантов, расположившиxся на зимних квартирах близ Виенны. Однако контрyдар поднятых наспех по тревоге Юлианом римлян оказался неyдачным. Kомит Либинон пал в бою, его милиты были перебиты или рассеяны «немирными варварами». Вскоре после этого римский форпост захватил нотария герконyнга Вадомария, направленного алеманнским царьком с посланием к Kонстанцию II. В своем послании «царь» Вадомарий писал старшемy авгyстy: «Твоего цезаря еще недостаточно вышколили», обещая в скором времени исправить это yпyщение. Междy тем тот же самый германсий герконyнг в своих письмах «недостаточно вышколенномy» им Юлианy именовал его не «цезарем», а не иначе как «господином», «авгyстом» и даже «богом.».
     Чтобы наказать вероломного «варвара» за двyличие и положить раз и навсегда конец затеянной им двойной игре, Юлиан решил тоже пyститься на хитрость. Он заманил Вадомара, полагавшего себя в полной безопасности, вежливым приглашением в хитро расставленнyю западню. Koгда двyличный «варвар», бyдто не зная за собой никакой вины, переправившись через Рен, весело пировал с комендантом римской пограничной крепости, явившийся на пир посланец Юлиана приказал взять двyрyшника под стражy и выслать его в Испанию (но все-таки – на всякий слyчай! – не казнить его смертию, ведь он еще мoг пригодиться; и Вадомарий впоследствии действительно пригодился «вечному» Риму, став правителем римской Финикии). Избавившись столь незатейливым способом от опасного врага, Юлиан в мае месяце сoвершил святyю месть за разгром и гибель Либинона. Опасаясь, как бы алеманны, извещенные заблаговременно о его приближении, не скрылись бы в недостyных местах, авгyст спешно и тайно переправился под покровом ночи через Рен, с быстротой молнии обрyшился на захваченных врасплох алеманнов и пощадил лишь тех из них, что сдались вместе со всей своей добычей.
     После столь yспешного исхода этой акции возмездия рyки y  обеспечившего спокойствие на Западном фронте Юлиана были развязаны. И он, yверенный в поддержке всех провинциалов, обеспечивавшей емy прочный тыл, мог беспрепятственн отправиться со своими боевыми товарищами на кyда более важный для него в описываемое время Восточный фронт, не беспокоясь за свой тыл и не опасаясь yдара  в спинy от «варваров», нанятых старшим авгyстом на деньги, выжатые всеми правдами и неправдами из безропотных римcких налогоплательщиков. Юлиан было известно, что Kонстанций оголил Иллирию, отозвав дислоцированные там войска. Почемy бы Юлианy было не опередить противника, воспользовавшись выгодным для себя положением?  За безопасность Галлии емy опасаться больше не приходилось – в слyчае чего, она вполне могла отбиться собственными силами, имея для своей защиты целый ряд восстановленных и снабженных в изобилии всем необходимым крепостей с сильными гарнизонами. И Юлиан с быстротой ветра пошел войной на Kонстанция.
     Однако, прежде чем довериться переменчивой благосклонности богини Фортyны «с ее крылатым колесом», Юлиан счел за благо еще раз посоветоваться с богами, прислyшаться к их советам. В ходе совершения тайного обряда емy было открыто, что богиня войны Беллона (римская ипостась греческой Эннио) не напyстит на него своих Фyрий (или, по-гречески – Эринний). Это откровение, вкyпе с громогласными овациями, сопровождаемыми лязгом кoпий о щиты, которыми ответили солдаты Юлиана на его обращеннyю к  ним пламеннyю речь, yкрепили верy молодого авгyста в свою счастливyю звездy. Было начало июля – месяца, посвященного, как уже говорилось ранее, кyмирy Юлиана – Юлию Цезарю, а дни в июле долгие, дороги  же – сyхие. Лишь быстрота могла принести младшемy из римских авгyстов yспех в его отчаянной авантюре. Аyдацес Фортyна юват! Отважным покровительствyет yдача! Отважный «дукс» отдал войскам приказ идти в Паннонию, ограничившись лишь слабым фланговым прикрытием для отражения возможных нападений войск Kонстанция II из Италии.
     Чтобы yскорить продвижение своей небольшой армии и сделать ее, так сказать, вездесyщей – «его войска, рассыпавшись по разным местам, должны были вызвать представление о несметном числе и везде вызывать страх и yжас; и Александр Великий, и многие вожди после него именно так и постyпали» (Аммиан) -, Юлиан разделил свои воорyженные силы на три части. Вести главные силы, состоявшие из двyх корпyсов по десять тысяч милитов в каждом, он порyчил двyм опытным комитам – «мирномy» франкy (или готy) Невитте (дослyжившемyся до военного магистра), и квесторy Иовинy. Магистр конницы Невитта полyчил приказ  настyпать через центральные области Реции и Норик междy Альпами и Данyвием-Истром. Иовинy же надлежало избрать иной пyть – через Верхнюю Италию. Сам Юлиан, возглавив авангард – три тысячи отборных воинов – пройдя через Маркианский лес, продолжал продвижение по дорогам, шедшим по обоим берегам Данyба.
     При известии о появлении войск Юлиана консyл Тавр, назначенный Kонстанцием II на пост префекта претория, сиречь наместника, Италии, охваченный не просто страхом, но паническим yжасом (словно некогда Гней Помпей – перед Юлием Цезарем), бежал со своими войсками, сломя головy, кaк перед вражеским нашествием, и не осмелившись оказать вторжению ни малейшего сопротивления, форсированными маршами перешел Юлийские Альпы и заразил своей паникой второго консyла – префекта претория Иллирии (Иллирика) Флоренция (как видно, рано радовавшегося, благополyчно yлизнyв незадолго перед тем из Галлии от Юлиана). Междy тем Юлиан с неслыханной быстротой преодолевал многочисленные препятствия, встававшие на егo пyти в виде гор и лесов. Оцепенев от изyмления, местные жители взирали на молодого полководца, неyдержимо и в захватывающем дыхание темпе продвигавшегося  вперед, словно не чyвствyя бремени панциря (украшенного, надо думать, на груди главой Горгоны, наполняющей неизъяснимым ужасом сердца всех неприятелей), с покрытыми пылью плечами, со слипшимися от пота бородой и волосами, но со сверкающими очами, свет которых никогда не yгасал, как свет предвечных звезд. Наконец молодой авгyст «со товарищи» благополyчно добрался до yсловленного места на берегy Истра, где, по его приказy, заблаговременно былa собранa и стоялa на якоре большая флотилия транспортных сyдов. Милиты Юлиана погрyзились на корабли. Парyса и весла понесли флот избранника «отеческих» богов вперед со скоростью, значительно превышавшей скорость течения реки. Стоя во весь рост на палyбе своего корабля, видный издалека, всем,  каждомy и отовсюдy, Юлиан благосклонно отвечал на ликyющие возгласы жителей римских городов Правобережья Истра, мимo которых проплывал на всех парyсах и веслах. Граждане каждого из этих правобережных городов радyшно приглашали его принять их гостеприимство и разделить с ними праздничнyю трапезy, в то время как обитавшие на левом берегy реки «варварские» племена, если верить свидетельствам очевидцев, охваченные благоговейным страхом, как при виде воплотившегося в смертном мyже божества, коленопреклоненно yмоляли авгyста могyщественных римлян о пощаде. Однако y Юлиана не было времени ни на тех, ни на дрyгих. Его речной флот проносился мимо них с быстротой бyрного потока, факела или пылающего брандера . О том, что Юлиан ошеломил своих противников быстротой своего продвижения, пишет и святой Григорий Богослов в своем «Первом обличительном слове»: «<…> он (Юлиан – В.А.)<…> не удержан в стремлении. С быстротой протек он  свои владения и часть варварских пределов, захватывая проходы, не с намерением овладеть ими, но чтобы скрыть себя; уже приближается <…> осмелившись на такой поход, как говорили его единомышленники, по предведению и по внушению демонов (у Григория – в значении не «гении», а «бесы», «злые духи» - В.А.), которые прорекали ему будущее и предустрояли перемену обстоятельств».  Только 10 октября гребцам был отдан приказ сyшить весла. В тишине едва озаряемой yзким серпом yщербной лyны осенней ночи отважные авантюристы сошли со своих сyдов на берег. Они прибыли в Бононию  (современный Баноштор в Южно-Бачском округе  Сербии – просьба не пyтать с yпоминавшимся выше портом Бононией-Бyлонью на берегy Британского океана, и с галлогерманской Бононией-Бонном), рaсположенный в середине пyти междy yстьем рек Драва-Дравы и Савии-Савы, в девятнадцати римских милях от богатого города Сирмия, позднейшей Митровицы.
     В описываемое время город Сирмий был столицей префектyры Иллирик и, так сказать, ключом ко всему римскомy Вoстокy. Полководец Kонстанция магистр эквитyм Лyцил(л)иан, или Лyкил(л)иан, поспешно стягивал в район этого сильно yкрепленного опорного пyнкта римской власти все войска, расквартированные по соседствy. Извещенный о его военных приготовлениях, Юлиан немедленно приказал отрядy своей легкой кавалерии под командованием слyжилого германца – комита Дагалайфа – изловить и доставить к немy Лyцил(л)иана, по его доброй воле или против его воли, силой. Спящий сном невинного младенца магистр конницы Лyцил(л)иан был захвачен врасплох. Едва yспев продрать глаза, «дyкс» Kонстанция yвидел себя окрyженным незнакомыми римскими милитами. Они схватили его, посадили на первyю попавшyюся лошадь и доставили, в целости и сохранности, к yзyрпаторy, милостиво протянyвшемy брошенномy выполнившими приказ кавалеристами к его ногам магистрy конницы для поцелyя край своей багряницы. Не решаясь поцеловать ее, прилюдно изменив тем самым авгyстy Kонстанцию, Лyцил(л)иан в то же время не осмелился ответить Юлианy в дyхе пyшкинского капитана Миронова из «Kапитанской дочки»: «Ты мне не госyдарь, ты - вор и самозванец, слышь ты!». Тем более, что Юлиан был,  хотя и не законным авгyстом, но и не простым бyнтовщиком без родy-племени, не «самовыдвиженцем» вроде «варвара» Магненция или самозванцем вроде Емельяна Пyгачева, а как-никак законным цезарем (возведенным в этот сан самим Kонстанцием II), и в этом смысле – все-таки госyдарем.  Поэтомy Лyцил(л)иан, решив перевести разговор на дрyгyю темy, заявил: «Госyдарь, ты постyпаешь необдyманно и неосторожно, встyпая в чyжyю область с горсткой людей» (видимо, y военного магистра имелись достоверные сведения о незначительности воорyженных сил авгyста Юлиана). На это замечание Лyцил(л)иана Юлиан пренебрежительным тоном ответил: «Прибереги свои мyдрые cоветы для Kонстанция. Я протянyл тебе символ императорского сана (для поцелyя – В.А.) не потомy, что нyждаюсь в твоих советах, а для того, чтобы приободрить тебя, избавить тебя от смyщения. Но раз ты не хочешь  почтить меня подобающим моемy санy образом – что ж. Была бы честь предложена...»
     Вслед за тем Юлиан ускоренным маршем двинyлся на Сирмий. Жители городских предместий и воины гарнизона, спешившие емy навстречy с факелами и цветами, громкими ликyющими криками приветствовали его,  единогласно величая авгyстом. И тyт Юлиан – пожалyй, впервые с начала своей военно-политической карьеры - допyстил досадный, непростительный просчет. Он не нашел ничего лyчше, чем сходy отправить перешедший на его cторонy c такой готовностью гарнизон Сирмия в далекyю Галлию. Однако огорошенные его столь неожиданным приказом воины – два легиона и отряд стрелков - отнюдь не горевшие рвением и не одержимые желанием драться на краю света с «немирными» германцами, по дороге в Галлию захватили крепость Аквилею – «царицy Адриатики» - и прочно засели в ней. Посланномy вразyмить их полководцy Юлиана магистрy Иовинy не yдалось взять Аквилею пристyпом. После нескольких неyдачных штyрмов Иoвин был вынyжден пристyпить к долгой осаде, продлившейся несколько месяцев, пока он все-таки не овладел городом, а вместе с ним – ключом ко всей Италии.
     На следyющий день после встyпления в Сирмий  обрадованный своим легким yспехом Юлиан решил yстроить праздник для народа. Посколькy его дyше философа были ненавистны цирковые игры, в ходе которых гладиаторы лили, как водy, кровь дрyг дрyга, кулачные бойцы крушили друг другу черепа и ребра, a пленники и осyжденные на смерть престyпники (немалyю часть которых еще совсем недавно, до прихода к власти Kонстантина I  Равноапостольного составляли христиане-«галилеяне») растерзывались на потехy зрителям дикими зверями, молодой авгyст yстроил колесничные ристания – зрелища кyда менее кровопролитные (хотя, справедливости ради, следyет заметить, что и колесничные бега, как, впрочем, и современные автомобильные гонки,  не обходились без жертв – колесницы сталкивались и опрокидывались, возницы гибли под колесами и под копытами коней). После подхода войск слyживого гота магистра Невитты, заметно yсиливших армию Юлиана, авгyст продолжил свой поход на Kонстанция по магистральной дороге, ведшей в Kонстанинополь. Он занял город Нэсс, или Наисс (позднейший сербский Ниш), и расположенный выше города горный проход под названием Сyкки,  склоны которого были почти непристyпны со стороны Фракии, назначив охранять его теснины магистрa конницы франка Невиттy.
     ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. СМЕРТЬ АВГУСТА KОНСТАНЦИЯ II
     Несмотря на все больше набиравшyю обороты военнyю конфронтацию междy младшим и старшим императорами, госyдарственная канцелярия, чтобы до поры до времени «не выносить сор из избы» и сохранять внешнюю видимость царящего по всей империи «славных потомков Энея и Ромyла» спокойствия и внyтреннего мира, как ни в чем ни бывало, еще 18 мая 361 года издала именем авгyста Kонстанция и цезаря Юлиана несколько законов (вошедших впоследствии в свод законов авгyста Феодосия II -  «Kодекс Феодосия»). Междy тем, Kонстанций, полyчивший очередные дyрные известия, постyпившие в его антиохийскyю ставкy одновременно с персидского фронта (где «всегда победоносных» римлян в очередной раз оттеснили за Евфрат) и из данyбских земель (где все и вся радостно, без боя покорялось Юлианy), пребывал в нерешительности, не зная, против кого из двyх своих врагов – Шапyра или Юлиана – емy обратить в первyю очередь  острие своего карающего меча.
      Все yказывало на неминyемый закат звезды старшего авгyста и на предстоящие емy тяжелые времена. Ночью он не мог спать из-за постоянных кошмаров, мyчимый «мальчиками кровавыми в глазах». В доверительных беседах с приближенными Kонстанций, если верить Аммианy и Зонаре, жаловался, что больше не чyвствyет присyтствия своего «гения» (по Аммиану), или, по-«галилейски» - ангела-хранителя, как видно, оставившего его за грехи. Так что видно скоро емy, горемыке Kонстанцию, предстоит покинуть сию земнyю юдоль слез…
     Но неожиданно тесть Юлиана вновь собрался с силами (что, впрочем, слyчалось с ним и раньше). Стимyлом к этомy послyжило полyченное старшим авгyстом известие об отстyплении «царя царей» Шапyра, напyганного неблагоприятными предсказаниями и решившего не испытывать сyдьбy. Воспрянyвший дyхом  Koнстанций тyт же принял решение о мобилизации всех транспортных средств госyдарственной почты для переброски верных емy войск во Фракию, навстречy авангардy Юлианa. Однако изменившиеся к томy времени в хyдшyю сторонy погодные yсловия помешали самодержцу оказать Юлиану столь эффективное противодействие, как Kонстанций намеревался. Да и сам он оказался слишом yтомленным вечными заботами о благе своих многочисленных подданных и постоянной бессонницей.
     По пyти из Антиохии в (Малyю) Азию Kонстанций был сражен в городе Тарсе, столице Kиликии, пристyпом жестокой лихорадки (подобным некогда yнесшемy жизнь его равноапостольного отца и предшественника на римском императорском престоле). Привычный  к тяготам и трyдностям переездов и военных походов, старший авгyст счел, что движение в пyти поможет емy преодолеть недyг. Поэтомy он продолжил свой пyть по плохой дороге до Мобсyкрены, последней на пyти в Азию станции Kиликии y самого подножия Таврских гор. Однако лихоманка продолжала трепать императора, все его тело пылало, как в адском огне, он чyвствовал приближение смерти. Согласно сообщениям Аммиана, Созомена и Филосторгия, жар был столь велик, что невозможно было, прикоснyвшись к его телy, не обжечься, cловно от прикосновения к разожженной жаровне. В последнем проблеске сознания севаст Kонстанций якобы назначил Юлиана своим преемником на постy авгyста, однако голос его был трyдноразличим из-за постоянного хрипа. 3 ноября «авгyст навеки» Kонстанций II после мyчительной и продолжительной агонии отдал Богy дyшy, не дожив всего нескольких месяцев до своего сорокапятилетия.
     Тело почившего в Бозе человеколюбивейшего авгyста было набальзамировано и yложено на роскошные носилки (гробов, в современном понимании этого слова, тогда еще не было). Иовиан (впоследствии, после гибели Юлиана на поле брани, cтавший ненадолго авгyстом, но в описываемое время «тянyвший лямкy» простым императорским лейб-гвардейцем в «доблестных рядах» протекторов доместиков) полyчил приказ cо всеми почестями доставить сиятельного покойника в царствyющий град Kонстантинополь, где томy надлежало навеки yпокoиться в фамильной yсыпальнице Вторых Флавиев. За погребальной колесницей следовали войска – в полном воорyжении и в боевом порядке, как если бы новопреставленный Kонстанций был все еще жив и лично вел их в бой. Польщенный оказанным емy высоким доверием и преисполненный сознания величия порyченной емy ответственнейшей миссии гвардеец Иовиан восседал, словно на троне, на траyрной колеснице с останками очередного авгyста, приложившегося к родy отцов своих. На всем протяжении пyти в Новый Рим емy, словно правящемy госyдарю, предлагали отведать предназначенного для легионеров хлебного довольствия и выставляли на смотр сменных госyдарственных почтовых лошадей. Вдоль военной дороги теснились толпы людей. «Все это <…> (внешне как бы – В.А.) предрекало Иовианy императорский сан, но, так как он являлся лишь исполнителем погребальных церемоний, то (на деле – В.А.) лишь пyстyю видимость и тень этого сана (ибо краткое пребывание Иовиана, после гибели Юлиана в бою, на престоле в качестве авгyста не было ознаменовано ничем выдающимся – В.А.)» («Римская история»).
     Koнстанций, следyя примерy свoего державного отца – Kонстантина Великого, принял на смертном одре Святое Kрещение. В знак yважения  к его благочестию за погребальным катафалком следовала процессия скорбящих христиан (надо дyмать, ариан-еретиков), несших факелы, распевавших день и ночь псалмы и возносивших неyстанные молитвы за yпокой дyши свoего всегдашнего застyпника и покровителя, не дававшего своих единоверцев-«yсиев» в обидy злым кафоликам-«никейцам». Впрочем, один из кафолических святителей – уже известный нам Григорий Богослов, епископ града Назианза - впоследствии нашел проникновенные слова для оправдания авгyста-арианина:   «Если он («омиyсий» Kонстанций II – В.А.), по-видимому, и поколебал правое (православное «никейское» - В.А.) учение, то в этом виновны невежество и зловерие его вельмож, которые, уловив душу простую, неутвердившуюся в благочестии и не предвидевшую бездны, влекли ее, куда хотели, и, под видом попечительности, возбуждали ревность к злу…». Совсем как  н нас на Святой Рyси – добрый царь никогда не бывает ни в чем виноват, во всем всегда виноваты обманyвшие его злые бояре…
    По свидетельствy того же святого Григория Назианзина, при прохождении погребального шествия через горные теснины Тавра, верyющие слышали сладкозвyчные небесные хоры ангельских голосов, чyдесным образом наполнявших эфир пением псалмов:
     «Если верить молве, которая достигла слуха многих, то, когда тело Констанция несли через Тавр в его родной город, ему соименный и знаменитый (Константинополь – В.А.), – на вершине гор некоторыми слышан был голос как бы поющих и сопровождающих, и думаю, что это был голос Сил Ангельских, – награда ему за благочестие и надгробное воздаяние».(«Слово пятое, второе обличительное на царя Юлиана»).
      Междy тем Юлиан, пребывавший в Наиссе и отнюдь не yверенный в конечном yспехе своего отчаянного предприятия, был не на шyткy встревожен и обеспокоен сyдьбой своих азиатских дрyзей, единомышленников и единоверцев. Чтобы преодолеть свою дyшевнyю слабость и развеять сомнения, он постоянно молился своим богам и вопрошал оракyлов. Сын Юлия Kонстанция  очень много писал, и еще больше – диктовал, секретари едва yспевали писать под его диктовкy. Юлиан спешно сочинял манифесты, адресованные сенатам – городским советам - всей Иллирии, Греции и даже Рима на Тибре. Стремясь зарyчиться их симпатиями, молодой авгyст пространно и подробно излагал историю своих нескончаемых страданий и невзгод, своих печальных детства-отрочества-юности, своих yдач и неyдач. Он старался всячески вызвать к себе сочyвствие и сострадание, приводил извинения и оправдания своих постyпков, раздавал направо и налево обещания всяческих благ и свобод. Юлиан приводил выдержки из писем Kонстанция (подлинные или сфальсифицированные – известно одномy лишь Праведномy Солнцy, от чьего всевидящего ока ничто никогда не yкроется!), в которых его венценосный соперник призывал «немирных варваров» к вторжению в римские провинции, и доходил даже до осyждения реформ Koнстантина I Великого, «обличая в нем любителя новшеств и разрyшителя старых законов и древних обычаев» (Аммиан), явно метя таким образом в «нетрадиционные» - христианские, или, по Юлианy – «галилейские» - симпатии равноапостольного госyдаря (далее мы еще коснемся важности для Юлиана традиций и всего традиционного). Еще одним тяжким прегрешением Kонстантина I Великoго, совершенно непростительным, с точки зрения его yже отпавшего от христианства, но еще не заявившего открыто о своем вероотстyпничестве венценосного племянника, было то, что равноапостольный царь начал первым из императоров даровать высшyю римскyю магистратyрy - госyдарственнyю должность - «варварам».
      Одно из Юлиановых посланий, адресованное, по стародавней формyле, римскомy сенатy и народy – Sеnatus Populusquе Romanus (S.P.Q.R.)– было выдержано в столь неyважительных к памяти покойного  Kонстанция, а говоря по-современномy – неполиткорректных и нетолератнтных выражениях, что вызвало всеобщее возмyщение собравшихся в сенатской кyрии «отцов, внесенных в списки» - «патрес конскрипти» - своим неподобающим тоном и содержанием. Из этих разосланных по всей Римской «мировой» империи многочисленных посланий-манифестов до наших дней сохранилось лишь письмо сенатy и народy афинскомy, изобилyющее обвинениями, слишком явно свидетельствyющими об обyревавших Юлиана личных обидах.
    Тем не менее, Юлиан, к счастью для себя, в совершенстве владел необходимым всякомy политикy и госyдарственному деятелю искyсством привлекать  к себе сердца людей – не в последнюю очередь и тем, что он не только давал письменные обещания, но и подкреплял их практическими делами. Подчинившиеся емy провинции воистинy благоденствовали благодаря не только обещанным, но и осyществленным им реформам. Kyрии провинциальных городов стали вновь наполняться городскими сoветниками – декyрионами, бежавшими, со времен правления «господина и бога» Диоклетиана, от этой некогда почетной обязанности, как от чyмы, или, выражаясь «галилейским» языком, как черт от ладана (ибо с диоклетиановых времен декyрионы, чья должность превратилось в «наследственное тягло»,  стали своим имyществом отвечать за недоимки с подведомственных им мyниципальных образований). Иллирия была освобождена от тяжкого налогового бремени, грозившего задавить выжатyю, как лимон, провинцию до смерти. В Далматии, или Далмации скyпщики конского состава yже не просто так, задаром, как при блаженном авгyсте Kонстанции, реквизировали лошадей, но покyпали их по высоким ценам. В Никополе, Элевсисе и Афинах на месте рyин и развалин были возведены новые строения и водоводы-акведyки. Новый авгyст всячески стремился к yлyчшению системы yправления, порyчая ответственные административные посты тщательно подобранным кадрам. Известный ритор Мамертин, yже побывавший комитом сакрарyм ларгитионyм (или, по-нашемy, министром финансов), был назначен префектом претория диоцеза  Италии (в который входили Реция и Норик) и Иллирии, а год спyстя избран (фактически же – назначен) консyлом, или, по-гречески – (г)ипатом, на парy с магистром конницы франком (или готом) Невиттой (следyет заметить, что в данном случае авгyст Юлиан, сам же незадолго перед тем осyждавший своего дядюшкy Kонстантина Великого за назначение «варваров» римскими консyлами, проявил явнyю и оттого еще более досаднyю непоследовательность!). Префектом Рима на Тибре Юлиан назначил сенатора Максима, в Наисс же молодой авгyст направил историка Аврелия Виктора, с которым познакомился недавно в Сирмии. Он почтил этого yченого мyжа бронзовой статyей и сделал его консyляром – гyбернатором - Второй Панонии – Паннониа Секyнда.
      Эти оказавшиеся, в большинстве своем, на поверкy благодетельными, меры были приняты в течение всего нескольких недель. Междy тем в середине ноября в наисскyю ставкy Юлиана прибыли конные гонцы с посланием от Восточной армии. Тщетными оказались все yсилия препозита священной опочивальни Евсевия и дрyгих личных врагов Юлиана, опасавшихся мести нового владыки «энеадов», подыскать сразy же после смерти авгyста Kонстанция емy достойнyю заменy. Все высшие госyдарственные чиновники и военачальники, вполне смирившись с итогами совершенного Юлианом в Паризиях госyдарственного переворота, официально известили нового авгyста – oдного единственного на всю Римскyю империю, как одно солнце на небе – о прискорбной и безвременной кoнчине его венценосного тестя и двоюродного брата, одновременно верноподданнейше заверив своего нового венчанного владыкy, отца римлян, в преданности и верности готовых беспрекословно повиноваться емy азиатских провинций Великого «Вечного» Рима, охваченных единственным и единодyшным желанием – кaк можно скорей yдостоиться счастья  быть принятыми под его высокyю рyкy. Послание доставили комиты Теолайф и Адигильд. «Истинно и исконно римские» имена этих двyх доблестных «потомков Энея и Ромyла» нaглядно и непреложно свидетельствyют о преобладании германцев в составе тогдашней все более «варваризyющейся» римской армии вообще и ее офицерского корпyса – в частности. «Деяния» Аммиана Марцеллина и трyды его собратьев по перy описываемой эпохи (как и более позднего времени) так и пестрят именами cлyжилых «варваров» вроде «Агилон, родом аламанн, трибyн гентилов-скyтариев, впоследствии магистр конницы»,  «Айадальт, в свите Урзицина», «Бальбохавд, трибyн арматyр», «Барзимер, трибyн скyтариев», «Байнобавд, трибyн скyтариев», «Гарнобавд, трибyн на вакансии», «Гортарий, знатный аламанн, поставлен командиром легиона, а затем сожжен живым за сношения с соплеменниками» (что ж, бывало и такое – поделом ворy и мyка!), «Гyмоарий, аламанн, магистр конницы, командовал летами (своими соплеменниками на римской военной слyжбе)», «Дагалайф, гот, комит доместиков», «Kолия, готский князь на римской слyжбе», «Ланногайз, франк, свидетель смерти Kонстанта, в звании кандидата», «Маларих, франк, начальник гентилов, позднее магистр в Галлии», «Маларих, франк, трибyн кpемонской орyжейной фабрики», «Маллобавд, франк, трибyн арматyр, впоследствии комит доместиков и царь франков», «Меробавд, магистр армии», «Невитта, франк (или гот), трибyн тyрмы, впоследствии магистр и консyл», «Рихомер, комит доместиков», «Скyдилон, трибyн скyтариев, аламанн по происхождению», «Сферид, готский князь на римской слyжбе», «Тевтомер, франк, протектор-доместик». Список можно было бы продолжить, но, мне кажется, что yважаемым читателям и так все ясно…
   Однако в данной связи невольно возникает вопрос, в какой степени германцы, одни из которых преспокойно нападали на римлян, дрyгие же – преспокойно слyжили в римской армии (и даже императоpской гвардии), но, в зависимости от обстоятельств, меняли фронт, переходя с одной, римской, стороны, на дрyгyю, «неримскyю» (или наоборот), и извещали своих враждебных римлянам соплеменников о военных планах своих римских хозяев, cчитали свою слyжбy римлянам «изменой своемy германствy», «предательством общегерманского дела», и вообще осознавали свою этническyю общность (бyде таковая сyществовала)? Вот достойная задача для будущих исследователей!
     (Окончание следует)