Роман Вера и рыцарь ее сердца, в 6 книгах 1- 3

Все мы родом из детства
Часть 3
Глава 1
Вера вернулась в свой родной город, и мама отправила её в школу, знаменитую своими педагогами. Эта школа находилась в центре Караганды в двух автобусных остановках от её дома. Программу девочка усваивала легко, со сверстниками общалась только по необходимости и мечтала о том, что не было предусмотрено школьной программой. Вера мечтала о далёком будущем, которое непременно сбудется, потому что оно уже жило в её воображении, такое чудесное и прекрасное, что ни в сказке сказать, ни пером описать, а пока мечта не исполнилась, девочка всё свободное время отдавала чтению книг. Как она могла раньше так беспечно к ним относиться! Теперь книги открывали ей вход в другой мир, где её никто не знал, не знал её позора и страданий. Книжные герои становились или верными друзьями, или её непримиримыми врагами.
Когда очередная книга была прочитана, то Вера предавалась мечтаниям, в которых рождалась её собственная история. Эта история всегда начиналась со встречи с рыцарем, сильным и смелым, добрым и умным, который полюбит Веру с первого взгляда и будет любить такой, какая она есть на самом деле.
Радость будущей встречи с избранником озаряла школьные будни, девочка хорошо училась, на рожон не лезла, спокойно ожидая того времени, когда рыцарь на белом коне, похожий на витязя из русских былин, на глазах у всего класса и родителей увезёт её на край света. Только имя рыцаря ей никак не удавалось придумать.
Как могла Вера знать, что её наречённый рыцарь жил за тридевять земель, в тридевятом царстве, у самого Северного моря, и совсем не думал быть чьим-то рыцарем и жить в маленьком домике, обласканный любовью дамы его сердца.
Он недавно прибыл на родину с того самого края земли, куда так хотела попасть Верочка. Ничего, кроме белых снегов и нескончаемой зари, он там не увидел и был сказочно рад вернуться после боевых учений домой, где ему всегда были гарантированы «нормальная» еда и «нормальный» сон на мягкой пружинистой кровати.
Этого паренька звали Ронни, и для него было жизненно важно каждый день иметь «нормальную» еду.
Утром — поджаристый бекон с яйцами, чашечка густого ароматного кофе, липкого от избытка молока и сахара, и нарезанный до полупрозрачности ломтик хлеба с хрустящей корочкой, намазанный тончайшим слоем сливочного масла. Маргарин был для Ронни ядовитой подделкой настоящего масла, а любой обман был ему противен. Бутерброд должен подаваться с ветчиной или сырокопченой колбаской, но без азиатских пряностей. Сыр убирался из рациона питания навсегда как продукт из прокисшего молока.
В полдень — овощной суп на густом мясном бульоне, целый день протомившийся в кастрюле на плите.
На ужин — хорошо потушенные в масле овощи, отварная картошка и большой кусок мяса, поджаренного на «высоком» огне. Овощи должны быть не те овощи, что едят коровы в деревне, такие как репа, брюква, свекла или белокочанная капуста, и не те, что клюют курицы у забора (здесь Ронни имел в виду кукурузу), а те, что выращивались на полях Фландрии: брокколи, брюссельская капуста, витлуф, спаржа, лук-порей, стручковая фасоль и зелёный горошек.
Если несчастная морковка попадала ненароком в суп, то Ронни скрупулёзно вылавливал её из тарелки, обиженно ворча на маму, что он не кролик и у него не растут длинные уши. Огурцы и кабачки были им смело вычеркнуты из списка съедобных овощей.
Перед сном каждому уважающему себя мужчине полагалась порция десерта. Десерт для «нормального» человека (Ронни был убеждён, что он является эталоном «нормального» человека») состоял из шоколадного мусса или пралине в шоколаде. Вкушать десерт лучше всего было под музыку Клиффа Ричарда, голос которого вдохновлял Ронни на добавочную порцию шоколада. Да, ещё… в правила питания «нормального» человека необходимо ввести закон этикета за обеденным столом: еда должна запиваться только кока-колой, а не водой или лимонадом. Вода, как утверждал Ронни, — для стиральной машины, а лимонад — для «булеке», последнее означает: «лимонад — малышам».
В общем, нашему герою нравилась только та еда, которая была приготовлена его мамой.
В то счастливое время молодой человек не утруждал себя вопросом, любит ли его мама. Во всём мире принято считать, что мамы любят своих детей, и этот вопрос не вызывал у юноши ни сомнений, ни любопытства. Мама есть мама, и, если она строга и требовательна к сыну, значит, так тому и быть. Главное, чтобы еда была приготовлена её руками, а еда, приготовленная мамой, была для Ронни настоящей отрадой и утешением в жизни, ведь о домашней пище он начинал мечтать, как только покидал родительский дом.
Уже с юности у Ронни проявилась склонность к аналитическому осмыслению мира, это ему помогало в смелости быть рассудительным и применять силу только в случае крайней необходимости. Им оспаривалось любое утверждение, высказанное голословно, мир чувств, эмоций и романтики был ему чужд. Молодой человек был вынослив как молодой ишак, а шутил как старый портовый грузчик, и был воспитан законопослушным гражданином Бельгийского королевства.
Хотя фамилия Де Гроте означала «большой», ростом Ронни был чуть ниже среднего.
— Настоящие фламандцы, каким являюсь я сам, — любил он приговаривать, беседуя с теми, кто не знал историю его страны, — были низкорослыми и крепкими. Фламандцы были воинственным народом, они жили в диких лесах Фландрии, которые сегодня, к моему сожалению, из диких лесов превратились в плодоносные поля.
Ронни был не только крепок телом, но и добр душой, как и его далёкие предки. Для друзей детства он был Жиромике, силач из популярного журнала комиксов «Сюске и Виске», потому что тоже обладал трапециевидной фигурой и кудрявым чубом надо лбом, а главное, он, как и Жиромике, всегда выручал друзей из беды.
Однажды у дяди Яна отлетела выхлопная труба в его новом автомобиле «Форд». Ронни с удовольствием взялся её заменить.
Ещё до службы в армии у молодого Де Гроте в гараже только что «волк не водился»: там было всё, что нужно для ремонта автомобилей различных марок, а в частности имелась в наличии и выхлопная труба для нового «Форда» дяди Яна, которую ещё надо было снять со старого «Форда», подаренного Ронни тем же дядей Яном за ненадобностью. Этот старенький «Форд» уже который месяц стоял в дальнем углу фамильного сада Де Гроте и мозолил прохожим глаза. За этот срок автомобиль покрылся густым слоем опавшей листвы, и дождевые потоки, стекавшие по его бокам, делали «Форд» похожим на неопрятную зебру.
Старый «Форд Taunus-70» заартачился и не хотел отдавать свою выхлопную трубу без боя для нового автомобиля дяди Яна!
Домкрат машину не поднимал, а медленно проваливался в пропитанную дождём почву. Ронни ясно понимал, что ему предстоит лечь под машину, чтобы завершить изъятие выхлопной трубы, но ложиться на мокрую траву, по которой весело бежали дождевые ручейки, ему очень не хотелось.
Какого человека не выведет из душевного равновесия такое положение вещей? Хорошее настроение молодого Де Гроте быстро сменилось на взрывоопасное. Отбросив домкрат в сторону, он погрозил кулаком кому-то в вышине, видимо, Богу, за дождь, за грязь и ещё за что-то, и дождик, испугавшись, капать тут же перестал.
К гаражу стали подходить друзья молодого механика, и каждому из них не терпелось дать дельный совет, но Ронни в советах не нуждался, он пошёл на абордаж!
Вскинув голову кверху и прокричав что-то неприличное в серое небо, молодой Де Гроте напрягся как бык, присел сбоку «Форда», подхватил его снизу. Наблюдатели видели, как краснело и вздувалось его лицо, а потом старый «Taunus-70», весом почти полторы тонны, подпрыгнул и перевернулся на бок.
Теперь Ронни почувствовал себя ковбоем на диком Западе, а свидетели его геройства долго не могли прийти в себя от удивления.
— Вот это ты учудил, дружок! Ох! Перепугал всех насмерть! Так кидать машины у нас, знаешь ли, не привыкли! Но как лицо твоё покраснело, я думал, кранты тебе, сынок! — заголосил дядя Ян, еле отдышавшись от нервного шока.
Выхлопная труба к тому времени была уже успешно вмонтирована в его новый автомобиль, а Ронни, довольный собой и миром, стоял в компании своих почитателей.
— Дядя Ян, что лицо моё покраснело, ты увидел, а вот зад мой не разглядел. Подпустил я от натуги малость, — с огорчением признался Ронни и неуклюже обернулся назад в надежде разглядеть свои провинившиеся ягодицы, затянутые в старые потёртые джинсы.
Дядя Ян и все стоящие с ним рядом разом повернули головы в направлении силача, непроизвольно принюхиваясь к запахам воздушного пространства вокруг себя, а некоторые из них даже сморщили носы. Фи!
Этот цирк продолжался недолго, виновник замешательства вскинул руки и поклонился публике, потешаясь над собственной шуткой, которая казалась ему очень смешной, он чуть сам не лопнул от смеха, а его друзья смеялись над юмористом и на следующий день.
Сила и выносливость плохо сочетались со скверной привычкой Ронни поворчать на досуге, посетовать на жизнь, рассчитывая на дружеское утешение и всеобщее внимание. Молодой человек любил быть в центре любой компании и плохо переносил одиночество, хотя вкусная еда всегда снимала любые огорчения дня.
Друзей у Ронни было много. Пусть за спиной они могли посудачить о нём, что он зазнайка и упырь, но не он, а друзья нуждались в его силе и умении разрулить любую жизненную ситуацию, поэтому он принимал во внимание только то, что говорилось ему в глаза, а в глаза ему говорилось только хорошее.
Трудно сказать, когда у Ронни выработалось жизненное кредо спасать людей при любых ситуациях, в этом он видел своё предназначение в жизни. Он был счастлив, если в его помощи нуждались, и огорчался, когда ею пренебрегали.
Иногда его мучила совесть, и ему становилось стыдно за некоторые свои нехорошие поступки и приколы, но от угрызений совести юношу защищал его аналитический склад ума, который доказывал своему хозяину, что его вина произошла в результате воздействия целого ряда объективных причин и случайностей. От такого подхода к своим проступкам молодому человеку легче жилось на свете, главное, что его аппетит ни при каких обстоятельствах не давал сбоя.
Если с совестью у Ронни получалось договориться, то нарушать десять божьих заповедей, выученных им в начальной школе назубок, он не хотел, потому что это огорчало его бабушку Марию, которая любила Иисуса Христа и была уверена, что Господь накажет каждого, кто нарушает эти заповеди, рано или поздно, даже после смерти. Последнее утверждение шло вразрез с представлением Ронни о жизни, но уважения к себе оно требовало.
Надо сказать, что в юности Ронни никогда не сомневался в присутствии Бога во вселенной, но в молодые годы он не нуждался в божьей любви и заботе, потому что был силён, обладал недюжинным умом и сердце у него было доброе, как это утверждала бабушка Мария.
Как хорошо быть уверенным в том, что весь мир покорно лежит у твоих ног.
Настоящее имя Ронни было не Ронни, а Ронан. Это имя он получил от отца при рождении, хотя этим сухим по звучанию именем его никто не называл. Да и получил он его случайно, потому что и его рождение было счастливой случайностью в семье Де Гроте, которая за восемь лет брака уже перестала ждать чуда, ибо дети в семье Альфонса Де Гроте и его жены Валентины не рождались, и деревянный аист, свадебный подарок, сделанный умелыми руками отца Альфонса, годы пылился за шифоньером, пока не появился на свет Ронни.
***
Первенец в семье Альфонса и Валентины родился в день, когда немцы оставляли Бельгию бельгийцам и всей своей мощью, основательно потрёпанной в боях, побеждёнными возвращались домой, где их заждались родные. В этом отступлении чувствовалась смертельная усталость, как от долгого похода в никуда.
Горожане Антверпена выходили на улицу, чтобы ещё раз насладиться уходом врага из родного города. Это понурое шествие бывших захватчиков сопровождалось сиянием ярко-оранжевого солнца и радостным пением птиц. За четыре года оккупации город отвык от такого радостного и громкого разговора людей на улицах. Скоро, совсем скоро наступит победа!
Сквозь толпы гуляющих людей шёл размашистой походкой высокий стройный человек, не обращая внимания ни на соотечественников, ни на их врагов. Его лицо озарялось доброй улыбкой, а глаза сияли счастьем. Это был Альфонс, у которого в этот день родился сын. Новоиспечённый папаша уже успел выставить деревянного аиста прямо перед парадной дверью. На птице лохмотьями висела густая восьмилетняя пыль, но аист держал в своём деревянном клюве белый свёрток. Это означало, что в семье Альфонса Де Гроте родился малыш.
Альфонс спешил в администрацию города, чтобы узаконить рождение сына в книге регистрации гражданского населения портового города Антверпена и этим утвердить своё отцовство. Важность этого события ошеломила мужчину. Долгожданный наследник стал для него эпицентром всего, что происходило на свете. Одна мысль, что у него родился сын, делала мужчину самым счастливым на Земле человеком, да что там на Земле, во всей вселенной.
И само собой получилось, что Альфонс не заметил медленно проезжавшую мимо него штабную машину, в которой сидели офицеры тыла фашистского Рейха. Один из них, вышколенный службист, имел худое лицо и поджатые тонкие губы, а его руки с удлинёнными ухоженными пальцами теребили белый кружевной платочек. Этот узкий в плечах и талии немец уже издали заметил Альфонса за его высокий рост и размашистую походку свободного человека, единственного на улице, кто не глазел вслед уходившим фашистам.
Несмотря на молодые годы, офицер имел скверный характер, не мешающий его службе по превращению Бельгии в одну из колоний Рейха. Его звали Фриц, у него были язва желудка и специальный отдел, где он значился начальником. Этот отдел числился при администрации города и отвечал за поставку рабочей силы на фабрики и заводы великой Германии.
Фрицу приносили на подпись списки с именами и фамилиями всех молодых, здоровых бельгийцев, мужчин и женщин, трудоспособного возраста. Эти списки составлялись бургомистром города, бургомистр лично вручал эти списки в пухлом конверте, где лежали и денежные купюры как знак благодарности за то, что в списках не значились взрослые дети известных фламандских фамилий, но даже большие деньги не могли сравниться с тем удовольствием, которое Фрицу давала власть одним красивым росчерком пера менять судьбы людей. Конечно, деньги из конвертов Фриц принимал, но не как благодарность, а как справедливое вознаграждение за то, что он проживает среди этого набожного и малообразованного народа, потребности которого были более низкими, чем у него самого и у его великой нации.
В тот день, когда немецкие войска покидали Антверпен, Фрица очень раздражала неприкрытая радость молодого, высокого, здорового фламандца, который шагал рядом со штабной машиной, словно сидящие в ней люди были не офицеры великой Германии, а галки, прыгающие по дороге.
— Посмотри на этого здоровяка, — обратился Фриц к соседу, махнув белым платочком в сторону Альфонса.
Сосед, сидевший по левую руку от него, уже полчаса ёрзал на кожаном сиденье автомобиля, устраиваясь поудобнее, и его не волновал проходящий мимо народ.
— Выскочил, как заяц на поляну, свободу почуял, — продолжал ворчливо Фриц. — Я уверен, что этот верзила увернулся-таки от работ на святую Германию! Как ни крути, если мужик не немец, то бездельник. Как можно было рассчитывать нашим стратегам на рабочую силу этих недалёких тунеядцев? Если винтовку держать не научились, то хотя бы работали, как полагается! …Рано радуешься, ты, трусливый заяц, как бы плакать не пришлось!
Последние слова Фриц почти выкрикнул в сторону Альфонса, шагающего рядом с машиной по-прежнему размашисто и бодро. Такое невнимание ещё больше разозлило офицера.
— Ишь, какой прыткий выискался! Все они такие, фламандцы, не работают и не воюют, а как раки, всё назад пятятся. C такими трудовыми ресурсами любая стратегия фюрера потерпит поражение! Смотри, как вышагивает этот оборванец! Да ещё и улыбается, свинья! Эх, год назад я бы его за жабры — и в кастрюлю! С какой радостью я бы полюбовался на его потеющую морду где-нибудь на заводе под Дюссельдорфом!
В голосе Фрица звучало мстительное сожаление, что его поезд уже ушёл.
— Мой друг Фриц, каждому когда-нибудь везёт, сегодня явно не твой день. Ну, сбежал этот фраер из твоих вонючих лагерей, ну, отсиделся тихонько у какой-нибудь крали под боком. Тебе-то что до этого? Мы ведь тоже бежим, и не как зайцы, а как нашкодившие коты, бежим по домам. Вот и автомобиль задействовали, чтобы быстрее, мой любезный Фриц, сбежать из этой страны, а жаль, всё так хорошо начиналось. Мы отступаем, дорогие мои. Отступление — это вам не победный марш под духовой оркестр, — с грустью в голосе произнёс пожилой толстый офицер, который сидел рядом с шофером.
Ему было жарко и хотелось пить. Поговаривали, что он был другом самого генерала Роммеля. Этого никто точно утверждать не мог, но звали офицера, как и его знаменитого соотечественника, Эрвином. Впрочем, трудно было найти на земле другого человека, который бы так сильно отличался от знаменитого боевого полководца Эрвина Роммеля, прославившего Германию в Африке, чем этот Эрвин, который отвечал за тыловое обеспечение фронтов продуктами питания и в данный момент сильно потел на переднем сиденье штабной машины. Короткая шея Эрвина не позволяла ему хорошо разглядеть Альфонса, вышагивающего по каменной мостовой в распахнутой курточке, но Фриц, сидевший сзади него, не сдавался.
— Как такому народу можно доверить руководство целой страной? Они, фламандцы, простодушны и доверчивы, ну, как младенцы! Всё за них господин пастор решает: кому — в рай, а кому — в ад, а они только машут головками, как болванчики, и поддакивают хором: «Да, да, господин пастор. Да, да, господин бургомистр». Всё было так прекрасно организовано, надо было только с радостью принять покровительство великой Германии, как единственный шанс зажить цивилизованно. Вот в Голландии всё обошлось мирно и без эксцессов. Видите ли, они, фламандцы, ещё и гордые, так пришлось их побомбить немного, чтобы реально смотрели на вещи.
Тут Фриц заметил, что Альфонс уже потерялся из вида, и глубоко вздохнул.
— Ну чем им гордиться, этим бельгийцам? Может, только Рубенсом или этими ниточными кружевами, которые только что в уборной не висят.
Брюзгливый тон Фрица вывел из терпения его соседа слева.
— Фриц, ты бы лучше вспомнил, что они устроили в Брюгге в XIII веке. Хорошо, что в эту войну не произошло то, что случилось с французами в эту «хорошую пятницу» семь веков назад. Вы слышали когда-нибудь о Брюггской заутрене? Французы роскошно устроились во фламандском городе Брюгге при Филиппе Красивом, а зарезали их в одно утро, и кто? …Те фламандцы, которых ты, Фриц, готов с дерьмом смешать. Фламандцы — народ терпеливый, но всё может случиться. И как хитро придумали! Оказывается, ни один француз не может выговорить две буквы, которые находились в словах «щит» и «друг». Так в одно прекрасное утро все, кто не смог чётко произнести слова «щит» и «друг», остались без головы. Вы помолились с утра, мои дорогие? Сегодня как раз пятница, а каждая пятница может стать «хорошей» в фламандском понимании этого слова.
Тут сосед Фрица, сделав паузу в разговоре, поморщился. У него обострился радикулит, который «стрелял» в правую ногу. Найдя более удобное положение для больной ноги, он опять обратился к другу:
— Поэтому, Фриц, прекрати брюзжать. Ты ещё не служил во Франции, мой друг. Ох уж эти французы! Они говорят одно, думают другое, а что делают, то и сами не ведают. Это у них называется романтика! И «лямур» с утра до вечера! Ни дисциплины, ни порядка. До войны пили своё бургундское и плакали от любви, во время войны пьют всё то же бургундское и слёзы льют от любви, но уже как патриоты.
В разговор друзей вновь вмешался Эрвин. Слегка откинув голову назад, он начал говорить то, что лежало на сердце.
— Они пьют, мой любезный друг, шампанское и слушают Эдит Пиаф. О, Эдит, Эдит! От её голоса я сам плачу, друзья мои. Она поёт, но для других, а мы трясёмся в машине, в пыли и в поту, и так будем трястись до самого Берлина, где нас встретят без бургундского и без шампанского, и даже каплю шнапса не подадут.
Сказав последнюю фразу, Эрвин вытащил из нагрудного кармана сплюснутую бутылочку с коньяком, посмотрел на неё с вожделением и, не морщась, отпил хороший глоток, потом аккуратно бутылочку закрыл и засунул её обратно. Его короткую и толстую шею совсем заклинило, и она уже не поворачивалась ни влево, ни вправо.
Сосед Фрица, усевшись удобно, облегчённо вздохнул и повёл разговор на более приятные темы, ехать им предстояло долго.
— Тебе ли унывать, Фриц? Все четыре года просидел ты здесь, как кот за пазухой. Мало ли ты шоколада скушал перед сном и креветок перед обедом?! — обратился он к Фрицу, похлопывая его по впалому животу. — А в Англии, мой друг Фриц, ты, как знаменитый гурман, получил бы уже после первого завтрака несварение желудка, а через неделю — отставку по состоянию здоровья, поверь мне на слово. Это и есть та загадочная причина, по которой фюрер не захватил Англию. Выжаренная по-английски рыба, без соли и соуса, и сухие фритты, подаваемые на завтрак, — это есть то секретное оружие врага, которое является угрозой для здоровья каждого тылового офицера.
Фрица передёрнуло, словно спазм перехватил его горло, как будто он уже сейчас давился большим куском сухой пережаренной рыбы.
Офицеры замолчали. Старинный портовый город Антверпен сменился простором полей, окружённых тополиными перелесками. Крестьяне готовили поля к зиме, как будто и не было войны.
Штабную машину трясло от езды по брюссельскому тракту, выложенному булыжником ещё римлянами. Пожилой шофёр крепко держался за руль. Ему было грустно, ведь он только что расстался с нежной молоденькой Николь, которая носила под сердцем его ребёнка.
…Альфонс был рад, что успел в администрацию города до закрытия. Он сидел один в зале ожидания. Отдел регистрации актов гражданского состояния населения размещался в большой комнате с высокими потолками. Фанерная перегородка, отделяющая рабочую часть конторы от зала ожидания, была выкрашена в жёлтый цвет. Перегородка смотрела на посетителей тремя стеклянными окошками, за которыми должны были сидеть служащие, но там никто не сидел. У Альфонса возникло чувство, что он находится один в этом большом и мрачном каменном здании городской власти. Счастливая улыбка от предвкушения торжественности наступающего момента сошла с лица мужчины, но ею продолжали сиять его голубые глаза. Молодой отец горел желанием официально заявить о рождении своего сына, однако сообщить об этом факте было некому.
В конторе стояла тишина. Только залетевшая с улицы пчела жужжала и билась в оконное стекло. На узких и высоких окнах висели коричневые бархатные шторы, плохо пропускавшие в комнату вечерний солнечный свет. Альфонс сосчитал про себя до десяти, потом резко встал со стула и позвонил в колокольчик, что лежал возле первого стеклянного окошка. На его звон откликнулся покашливанием маленький человек. Отделившись от шторы у окна, он неспешно подошёл к запоздалому клиенту. Этот служащий администрации был небольшого роста, с приятным круглым животиком и с толстыми линзами в очках. На вид ему можно было дать лет сорок пять.
Карл уже не ожидал посетителей, его рабочее время подходило к концу.
В последнее время его коллеги предпочитали привести в порядок собственные дела, а не каждодневно корпеть над бумагами от звонка до звонка. Днём многие служащие отправлялись на улицу посмотреть на уход немецких частей из города и больше на работе не появлялись, скорее всего они отправлялись домой, готовиться к отъезду в Германию.
Карл не мог так безответственно относиться к своему труду. Работа с документами требовала аккуратности и дисциплины от чиновника, и Карл был очень аккуратным и очень ответственным человеком, воспринимая службу в администрации не столько как возможность прокормить семью, сколько как священный долг патриота перед отечеством. Конечно, его очень печалил уход соотечественников из Бельгии.
Четыре года назад Карл перебрался сюда вместе с женой и сыном-подростком. Четыре года он плодотворно работал, чтобы в Антверпене, как и в других городах Бельгии, запустить в действие механизм медицинского страхования населения, создать пенсионный фонд, профсоюзы и ввести социальные пособия. И вот теперь, когда пришла пора «сбора урожая», непобедимый Рейх позорно пал на радость своего врага. Такого итога для своих трудов Карл никак не мог ожидать. Кто теперь вспомнит о трудолюбивом Карле, который ночи напролёт составлял отчеты по результатам своей деятельности в вассальной стране Германии.
«Наша работа останется в тени истории, так же, как и я со своей близорукостью. Никто не скажет мне на прощание доброго слова», — думал про себя Карл до того, как услышал нежный призыв колокольчика. Этот звон колокольчика прервал думы чиновника о его жизни в Бельгии и о той вчерашней гостье, из-за визита которой он не смог уснуть до рассвета, а эти думы требовали от него выбора.
…Сын Карла по приезду в Антверпен подружился с местным пареньком, у которого был старший брат Давид. Давид носил имя еврейского царя, но не был евреем, он был чистокровным фламандцем. Карл помнил, как три года назад Давид, одетый в мундир немецкого пехотинца, гордый от предстоящих сражений за новую Германию, прощался с друзьями и соседями. Даже Карл поучаствовал в этом трогательном прощании, говоря Давиду и его друзьям, что Германия стала для Бельгии старшим братом, что враги Германии стали врагами Бельгии, и что долг братьев — стоять плечом к плечу в борьбе с врагами до победы. Победа должна была принести благоденствие как немцам, так и фламандцам. В сущности, Карл говорил то же самое, о чём вещало радио с утра до вечера.
Когда вчера вечером мать Давида пришла в дом к Карлу, то тот не сразу узнал в этой постаревшей женщине свою приветливую соседку. Её густые поседевшие тёмные волосы короной лежали на голове, на плечи был наброшен серый пушистый платок, прикрывавший тёмно-клетчатое платье, но в облике этой женщины было что-то такое, что настораживало.
Нежданная гостья робко поприветствовала хозяев дома. Карл кивнул в ответ и подумал, что, может быть, соседка ошиблась адресом, и он заранее собрался её простить за эту оплошность, но гостья даже не попыталась извиниться и не делала попыток удалиться из его дома, а она без приглашения прошла в комнату и села на стул, что стоял у обеденного стола, напротив Карла. В комнате воцарилось молчание.
Гостья пристально смотрела на Карла, словно изучала его под увеличительным стеклом, а тот не выдержал её взгляда и в растерянности оглянулся на жену, которая осталась стоять у двери в полном недоумении. Не отрывая тяжёлого взгляда от Карла, соседка стала говорить не спеша, как бы подбирая нужные слова.
— Алле, сосед мой уважаемый, расскажи-ка мне умно и по-человечески доходчиво, что мне, вдове, теперь делать? Как дальше жить? Давид, мой старший сын, ты его, господин Кауфман, помнить-то должен, сидит уже третий месяц в инвалидной коляске. Он вернулся с этой проклятой войны, но вернулся калекой. На войне ноги его оторвало взрывом, железный крест имеет за храбрость от вашего фюрера. Теперь сидит мой сынок дома и видеть никого не хочет. Молчком сидит мой Давид, только курит сигарки, одну за другой. Его пенсия вся на табак и уходит. Не убитый и не похороненный…
Тут женщина вздохнула, собралась с духом и продолжила:
— Обманом увели вы у меня сына. Ты, Карл, живёшь с нами в соседях и моего Давида по плечу хлопал, когда на фронт провожал, а теперь убегать собираешься? Выходит, ты его, сироту, тоже обманул… Вот я к тебе и пришла.
Женщина замолчала, закрыв рот рукавом платья. Супруга Карла подошла к мужу и встала за его спиной, а гостья поднялась со стула и, чуть наклонившись над столом, спокойно изложила суть дела.
— Так усыновил бы ты моего мальчика. Возьми его с собой в свою Германию, когда сбегать-то будешь. Друзья отвернулись от него, а соседи на него уже сейчас волком смотрят. Что будет с нами дальше, когда вся ваша команда уберётся обратно в Германию? А? Угробят его злые люди… как изменника родины угробят. Мой муж был убит в первую мировую войну. Я сама детей растила, но они были детьми героя. Теперь и геройство мужа нам не поможет. Возьми моего Давида с собой, Карл, он воевал за твою родину. После войны в Германии будет много таких покалеченных, как он. Может быть, в Германии он ещё поднимется, мой мальчик.
Непрошеная слеза застыла в глазах вдовы, но женщина справилась с волнением и твёрдо сказала в заключение:
— Всё, что есть у меня, будет твоим. Я служить тебе буду, пока Господь не смилуется надо мной. Прости, что ненавидела я тебя и всех немцев… У тебя тоже сын растёт, мой младший стал его другом. Ты хороший человек, и жена твоя женщина верующая. Вот я пришла и прошу. Да не оставит вас Бог!
Затем гостья вновь села на стул. В комнате воцарилось молчание.
— Мы останемся здесь. Мы не уедем в Германию, госпожа Матильда! Правда? Карл, мы останемся жить в Бельгии?.. Ради нашего сына, — вопросительно заговорила жена Карла, осторожно положив свои руки на его покатые плечи.
Вчера Карл ничего не ответил жене, он удалился в спальню. Это было вчера, а сегодня он опять на службе и обязан приветливо принять гражданина, который нетерпеливо звонил в колокольчик.
Высокий мужчина счастливо улыбался чиновнику по другую сторону барьера, что чрезвычайно противоречило настроению самого Карла.
— Чем я могу вам помочь? — с сильным немецким акцентом спросил Карл посетителя.
— Господин, у меня родился сын. Вернее, у нас с женой родился сын. В роддом требуется принести акт о рождении моего мальчика, — проговорил Альфонс быстро и радостно.
Наступила пауза. Пауза тянулась и тянулась. Человек за бюро всё смотрел на стол, где лежал раскрытый толстый журнал регистрации гражданского состояния населения. Потом он медленно поднял глаза на Альфонса, как будто не понял, что от него хотят. В круглых очках Карла бликами отражалась радость посетителя, но за толстыми линзами в глазах чиновника стояла густая коричневая пустота.
— Вы сказали, что у вас родился сын? — проговорил Карл правильным голосом.
— Совершенно точно, у меня, вернее, у нас с женой, родился первенец!
По опыту службиста Карл сразу высчитал дату зачатия ребенка, возраст самого папаши и отметил его здоровый вид. В справке из роддома стояли имена и фамилии родителей, которые в роддомах обычно не скрывают. Рука Карла автоматически потянулась к журналу, где регистрировались имена дезертиров, сбежавших из лагерей трудовой армии Гитлера, но в этот момент каменное здание городской администрации потряс грохот танка, проезжавшего по мостовой, и в это мгновение верность Карла службе дала трещину.
Перед его глазами вдруг замелькали образы ладно скроенного Давида в немецкой гимнастёрке и его матери, постаревшей в одночасье, образ жизнерадостного сына, мечтавшего стать инженером, и страдальческое выражение на лице жены, молча провожавшей его сегодня на работу. Карл посмотрел в счастливые глаза Альфонса и вспомнил сам то счастье, которое испытывал, когда держал крошечное тельце своего первенца в ладонях, вспомнил он и непередаваемую отцовскую гордость, когда сын впервые назвал его папой. Как он был тогда счастлив!
Карл понял, что смертельно устал от воспоминаний, от размышлений, от ответственности за государственные бумажные дела и за жизнь своей семьи, данной ему Богом. Под грохот танка по мостовой к Карлу приходило облегчение. Все его сомнения остались позади, потому что он сделал выбор. Это было в его характере — принимать твёрдые решения.
Теперь Карл посмотрел на Альфонса с чуть заметной улыбкой. Этот человек стал ему гораздо ближе, чем строгие установки, по которым он должен был принимать соответствующие меры к гражданам, подозреваемым в дезертирстве. Карл опустил голову и стал своим каллиграфическим почерком выписывать акт о рождении ребёнка. Когда очередь дошла до имени младенца, он остановился, положил перо обратно в чернильницу и поднял свои очки на Альфонса.
— Я не могу это имя вписать! — сказал он по-немецки посетителю.
— Что вы не можете вписать? — спросил Альфонс, поперхнувшись от внезапного чувства тревоги.
— Это имя, уважаемый господин Альфонс Де Гроте! Это имя, «Ронни», звучит слишком по-английски, а у нас с англичанами война. Вы забыли? Давайте мы назовём вашего мальчика Рональдом или Романом, — миролюбиво стал предлагать Карл немецкие имена новоиспечённому отцу.
Человеку трудно изменить свое мышление в одночасье, даже тогда, когда перевернуть свою судьбу принято окончательно.
Опять наступила пауза. У Альфонса непроизвольно сжались кулаки, но радость от рождения сына была безгранична, что в этот час на земле не существовало силы, способной её победить. Альфонс быстро нашёл выход из этой неприятной ситуации, задевающей его отцовскую гордость.
— Я назову своего мальчика не Ронни, что звучит сильно по-английски, и не Рональдом, что звучит по-немецки. Я назову своего сына Ронан!
— Хорошо, — подумав, согласился с этим Карл, — я не знаю, к какой национальности это имя принадлежит, поэтому мы так и запишем: Ронан Мария Альфонс Де Гроте.
Глава 2
Счастливый Альфонс после официальной процедуры регистрации рождения первенца поспешил в отцовский дом, чтобы разделить со своими родителями и родителями жены Валентины радость появления на свет продолжателя рода Де Гроте. Счастье переполняло его сердце и обостряло память, словно небесный свет пролился на его прошлую жизнь, осталось только оглянуться назад. По мере того, как Альфонс приближался к родному порогу, шагая знакомыми улицами, воспоминания молодости становились более ясными, они приходили в его сознание, как гости из прошлого, которым было очень интересно узнать, как обстоят дела в настоящем.
Альфонс и его жена Валентина с самого рождения жили по соседству в портовом городе Антверпене, который был выстроен на берегу судоходной реки Шельды, несущей свои воды в Северное море. В этом городе творил великий Рубенс и учился рисованию Питер Брейгель-старший, всемирно известный художник, написавший для потомков картину «Вавилонская башня». Что именно хотел показать людям Питер Брейгель в своей картине, не нужно и разгадывать, ибо каждый человек видит в его картине то, что сам хочет увидеть. Если от настоящей Вавилонской башни, построенной людьми в древние времена, не осталось и камня на камне, то картина Питера Брейгеля-старшего по-прежнему бережно хранится в музее Вены, но в Антверпене по этому поводу никто не обижался, потому что у Антверпена есть и другие ценности. Этот город славился своими легендами.
По древней легенде, на берегах реки Шельды жил когда-то огромный великан Дрюон Антигон. Каждый корабль, проплывая мимо, должен был платить великану непомерную дань, а иначе он отрубал капитану руку, а его корабль топил. Всех держал в страхе грозный Антигон, которому и море было по колено. Никто не мог справиться с великаном, многие мореплаватели оставались без руки, а некоторые упрямцы — и без обеих.
Однажды мимо разбойника-великана на своей лодке проплывал один незнаменитый моряк, солдат Римской империи, Сильвиус Брабо, он переправлял бочки с вином в Рим.
Сильвиус Брабо был человеком маленького роста, но отличался смелостью и смекалкой, денег лишних он не имел, как и желания стать одноруким. Когда великан схватил его правой рукой за грудки и поднял на высоту своего роста, бывалый солдат, недолго думая, одним взмахом меча отрубил великану его правую руку, а сам упал на палубу и выбросил обрубок в воды реки Схелде, и довольный поплыл в Рим, а что случилось с Антигоном дальше, легенда не говорит. Наверное, он умер от кровотечения, так как никто не захотел оказать раненому великану первую медицинскую помощь. С тех пор этот портовый город стал в народе зваться Антверпен, что означало «отброшенная рука».
Легенда легендой, а жизнь течёт, не зная остановок, как река, несущая воды к морю.
Если рождение ещё одного гражданина Королевства Бельгии для Антверпена прошло без торжеств и фейерверков, то на его окраине в честь младенца был устроен праздник двора.
Особенно радовались первому внуку его бабушка Мария и два деда, которых звали одним именем Франц, как-никак, а новорожденный Ронан Мария Альфонс Де Гроте был продолжателем двух известных родов.
Богатый прадед Альфонса по фамилии Трох, владевший пекарнями и ветряными мельницами на севере Франции, взял в жёны дочь знатного аристократа Ротшильда. Этот брак был хорош со всех сторон, этот брачный союз богатства и знатности должен был обеспечить молодым супругам счастливую жизнь, но молодожёны провели вместе только первую брачную ночь и постарались её поскорее забыть. Любовью этот брак был обделён.
Родившейся у молодых супругов девочке очень недоставало заботливой любви мамы и папы, наверное, поэтому первая ласка младшего помощника пекаря, работающего в пекарне, принадлежащей фамилии Трох, быстро вскружила ей голову. Постепенно случайные встречи молодых влюблённых становились всё жарче и жарче. Для богатой наследницы не было ничего прелестнее этих тайных свиданий. Она готова была следовать за возлюбленным хоть на плаху, зато юноша не собирался никуда сбегать от судьбы, которая давала ему счастливый шанс породниться со знатью. Тайный роман богатой наследницы и безродного помощника пекаря закончился просто и печально: когда от этой порочной связи родился хорошенький мальчик, от которого отказалась богатая фамилия Трохов, как и знатный род Ротшильдов, беднягу — отца ребенка выгнали с работы без всякого вознаграждения.
Молодую маму с незаконнорожденным ребёнком и несмываемым позором отправили в глухую провинцию Голландии, которая в 1830 году стала фламандской провинцией Бельгии. Приют несчастным дала сестра Ротшильда, которая овдовела в молодые годы и детей не имела.
Вдова была рада приходу в её одинокую жизнь юной племянницы с крошечным младенцем. До этого она одиноко коротала дни в шикарном особняке, где угасало её женское очарование, но Бог, видимо, призрел забытую родственниками вдову, и вскоре её дом наполнился весёлыми хлопотами и детскими голосами.
Под опекой тёти молодая женщина расцвела, стала выезжать в свет, ездить на гулянья и балы, а её сынишка рос счастливым ребёнком, но при крещении в местной церкви он не получил отцовскую фамилию (в церковной книге, где должно было находиться имя отца, стоял прочерк), и имя ему дала гостеприимная вдова, назвав мальчика Францем.
Случилось так, что на рождественском базаре маленький Франц, изрядный шалунишка, вырвался из-под опеки мамы и побежал куда глаза глядели. Малыш, не знавший крепкого отцовского слова и силы отцовской ладони, весело бежал через толпу гулявших по площади людей, чтобы ещё раз посмотреть, как взрослые мужчины стреляют по цветным надувным шарикам, а потом малыш стал бегать по всему базару, от одного прилавка к другому. Покупателям на таких гуляниях предлагались сладости, рождественские свечи и различные поделки. Играла музыка, кружилась карусель, и Франц как заводной носился между взрослым народом, пока на бегу не врезался в чьи-то ноги. Обладателем этих ног был высокий мужчина, который показался мальчику настоящим великаном.
«Великан» слыл в округе уважаемым человеком, хотя и был молод годами. Все знали его как господин Де Гроте, который был богат и имел своё собственное дело по изготовлению деревянных бочек. Бравый великан взял мальчика на руки и посадил его к себе на плечо, на котором могли усесться ещё два таких же мальчика, как Франц, а у самого Франца с сердцем произошла странная вещь: оно затрепетало в груди от детского восторга, сидеть на плече великана было просто великолепно!
— Где твоя мама? — ласково спросил Де Гроте.
— Она... она… потерялась, — ответил мальчик, изменяя голос на более низкий диапазон.
Пока мужчина обдумывал, что ему делать с потерявшимся ребёнком, к нему уже бежала мама Франца. Любовь к сыну и радость, что он нашёлся, делали её очаровательной, и, прижимая своего малыша к груди, она с такой благодарностью посмотрела в глаза «великана», что если бы человеческое сердце умело от счастья таять, то оно бы растаяло без остатка в груди молодого Де Гроте.
Через месяц в особняке у мадам Ротшильд был дан обед в честь молодожёнов, и малыш Франц стал законным представителем рода Де Гроте.
Прошло время, Франц вырос и женился на милой девушке Марии, отец которой проектировал первый локомотив, а через год после свадьбы у них родился сын, его назвали Альфонсом.
Двор, где проходило детство Альфонса и его жены Валентины, объединял пять домов, стоявших стена к стене, их фасады выходили на узкую мостовую, которая не прогревалась даже в самый солнечный день, зато во внутреннем дворе солнца было предостаточно, там проходили спокойные будни рабочих семей.
Соседи жили как одна большая дружная семья: праздники и беды делили пополам. Отцы семейств с самого утра уходили на работу. В те годы Королевство Бельгия переживало разгул экономического кризиса и работой мужчины дорожили, а их жёны целый день занимались домашними делами: убирали, готовили, стирали, шили одежду, вязали кружева. Бельё кипятилось в бачках, на печах томился суп из овощей, которые привозил возница из соседней деревни. Когда в кастрюлю с супом попадала свиная косточка, то от запаха мясного бульона поднималось настроение у всего двора.
В те времена завидовать было не принято, потому что всем жилось нелегко. Их родина ещё не оправилась от одной войны, а уже назревала вторая. В магазинах скудели запасы продовольствия, пустовали церкви, и люди пытались выжить, надеясь только на свои силы, на свой опыт и умение вывернуться сухим из водоворота проблем.
Отец Альфонса, Франц Де Гроте, имел крепкий заработок благодаря доставшемуся ему по наследству небольшому предприятию по изготовлению деревянных бочек. Он был человеком очень покладистым, немногословным, отличался крепко сбитой фигурой и статью, а лицом походил на героя-любовника из первых чёрно-белых фильмов синематографа. Франц с удовольствием курил трубку и смеялся над хорошей шуткой. В работе и выносливости ему не было равных, а дома мужчина любил хорошо покушать и очень ценил свой душевный покой.
— Ох уж эти мужчины! Хоть горшок разбей о его голову, не рассердится. Всё ему хорошо! — даже жаловалась на него жена Мария, когда по вечерам хозяйки сидели на скамейке под кустом сирени в ожидании мужей с работы.
Они приглядывали за детьми, которые играли в песочнице, и от нечего делать обсуждали новости двора.
Маленький Альфонс был уверен, что эти беседы женщин и яйца выеденного не стоят, но его будущая жена, хорошенькая девочка Валентина, дочь коротышки Франца, городского извозчика, и его жены Анны-Марии всегда слушала эти разговоры с большим вниманием.
О чём говорили соседки, сидя на скамейке у стола, сколоченного их мужьями? Да так, ни о чём. Иногда одной реплики хватало, чтобы завязалась между ними интересная беседа.
— Мой сынок, Альфонс, растёт весь в отца: слова поперёк не скажет. Будет жена из него верёвки вить, как пить дать будет, — продолжала жаловаться Мария, думая о своём.
Отложив вязание, в разговор вступила Анна-Мария, приболевшая мама Валентины.
— Счастливая ты, Мария, твой Франц у тебя добрый, он и пошутить умеет. А мой Франц, как приедет с извоза, нальёт себе кружку пива и сидит целый вечер, цедит из кружки пиво, как глухой и немой. Слово от него не дождёшься, а если и дождёшься, то пожалеешь. Одна радость у нас в доме — дочь! Готовит Валентина с охотой и порядок в доме любит. Доченька у меня весёлая девочка, только книжки читать не любит.
Сказав это, Анна-Мария сконфузилась и замолчала.
Обычно Анна-Мария на таких посиделках больше молчала, чем говорила, а тут на неё что-то нашло, и, почувствовав себя неловко, она покраснела.
Как было ей рассказать соседям то, что лежало у неё на сердце? Разве кто-то поймёт её страдания, когда всем так нелегко живётся. Женщина чувствовала, как её сердце тихо высыхало от убогости и скудности той замужней жизни, которой наградила её сиротская доля. Молодой женщине хотелось романтики и приключений, а она слабела день ото дня. Конечно, Анна-Мария прекрасно понимала неуместность таких ветреных мечтаний, одолевавших её по ночам.
Какие могут быть приключения, если в семье денег хватало только на то, чтобы не пойти по миру с протянутой рукой, но Анна-Мария ничего не могла с собой поделать, она тайно от мужа предавалась мечтаниям.
В мечтах она плыла на фрегате под белыми парусами от края земли и до края, над её головой блистали незнакомые яркие звёзды. Грезилось Анне-Марии, что рядом с ней стоит не её муж, неказистый и косноязычный, а другой мужчина, сильный и надёжный, как «морской волк», готовый поднять шпагу за её честь. Женщине представлялось бушующее море, как дикие волны кидаются на палубу фрегата, а на капитанском мостике стоит она, в крепких объятиях любимого мужчины, который читает ей стихи под рёв морских пучин, а потом, к рассвету, шторм сменился бы ласковым бризом, а она бы любила и была любимой тем рыцарем, которому была бы верна до гроба. Такие романтичные мечты помогали Анне-Марии жить в реальной жизни.
Валентине не было и пяти лет, когда заболела её мама. Анна-Мария страдала от сильных головных болей, от бессонницы, но больше всего её мучила непреодолимая неприязнь к простодушному мужу.
Соседки и сами видели, как тосковала эта жена извозчика, и их беспокоили растущая бледность её лица и тёмные круги под глазами.
Когда Анна-Мария перестала выходить во двор на посиделки, то женщины сильно встревожились, и первой высказалась по этому поводу самая уважаемая соседка, мадам Де Баккер, мать троих сыновей.
— Книжки читает наша Анна-Мария, от книжек голова у неё и помутилась. Книжки книжками, а домашнюю работу кто будет делать? Гномики из леса? …Бедный Франц, намучился он с ней, к ней ведь ни с какой стороны не подъехать, гордые они! Ручки-то к труду не приучены, только книжки привыкли держать. От книжек одна беда, от них тоска приходит к человеку, что в голову бьёт. Хорошо, что дочка хозяюшкой растёт, а наша Анна-Мария и Валентине со своими книжками покоя не даёт.
Надо сказать, что муж мадам Де Баккер имел мотоцикл, и эта двухколёсная собственность придавала ещё больший вес её словам.
Разговор зашёл в тупик, говорить было не о чем.
— Кровь знати! — неожиданно сказала старушка, маленький домик который окнами выходил на другую улицу. Она загадочно обвела взглядом соседок и пробурчала себе что-то под нос.
Эта достопочтенная старушка выходила во двор только солнечными днями и теперь сидела в отдельном плетёном кресле, купаясь в лучах закатного солнца. На её голове был повязан белый чепец с кружевами, от которого морщинки на её лице выглядели более нежными. На её белом кружевном фартуке, надетом поверх тёмного добротного платья, была выбита красная роза. Цветок мог бы быть насмешкой над преклонными годами Марсель, если бы не её утончённая манера поведения, умелое ведение разговора и личная самодостаточность.
Обычно старушка не участвовала в разговорах соседок, но молодые женщины ей угождали тем, что предлагали чашечку с чёрным кофе, и довольная Марсель рассказывала им истории из своей жизни или из жизни знати.
— Бедная Анна-Мария, как же ей не посчастливилось в жизни. Не для неё светили звёзды в небе, и не в её честь всходило солнце над горизонтом. Мои дорогие соседушки, неслучайно милая Анна-Мария готовится отдать Богу душу в такие молодые годы. Судьба сыграла с ней злую шутку. Эта женщина была рождена не для того, чтобы прозябать в нашем райском дворике бедного городского квартала. Это для неё должны были даваться балы во дворцах, и в её честь должна была устраиваться охота на оленей. Анне-Марии было положено звёздами сидеть в партере знаменитых салонов и слушать музыку Вивальди, а её домом должен был быть чудесный замок с видом на голубой залив, в котором прислуживали бы ей служанки и слуги, но судьба мстит людям за браки по любви. Я говорю, мои дорогие соседушки, со знанием дела. Я долгие годы, как вы знаете, жила при баронессе Ван Брехт в гувернантках, пока мой Рауль служил в армии, — тут старушка отпила глоток пахучего кофе, в её глазах загорелся таинственный огонёк, и она продолжила: — Горячая любовь итальянского принца медленно остывает в струях холодно-голубой крови голландской баронессы. Да, жаль это несчастное дитя, которое родилось в таком браке…
Сказав эти таинственные слова, старушка допила кофе и аккуратно поставила чашечку на поднос, приготовившись подремать в уюте кресла. Ожидавшие продолжения рассказа соседки всполошились, Мария спешно подлила в чашечку Марсель ещё кофейку и подсластила его сахаром. Старушка приободрилась, уселась удобнее в своём кресле и, отпив горячего напитка, изящно сложила руки у груди, чтобы поведать соседкам историю любви родителей Анны-Марии уже в который раз.
Любая история настоящей любви имеет силу завораживать сердца слушателей, особенно если героями этой истории являются знакомые им люди.
***
Когда-то давным-давно дочь знатного барона из Голландии полюбила итальянского юношу, который не был наследным принцем, но оставался принцем по рождению. Эта любовь случилась, как и все истории любви, по божьему провидению.
За своё недопустимо вольное поведение сын одной королевской семьи, по распоряжению короля, был отправлен на перевоспитание в Голландию. Однако в Амстердаме молодой человек не учился уму-разуму, а с азартом молодости кутил, играл в карты и влюблял в себя местных красоток.
Каждому юноше кажется, что весь мир его боготворит, пока однажды он не встретит свою богиню и не преклонит перед ней колено.
Она шла по мосту, и перед её совершенством блекли солнечные лучи, они золотом вплетались в её волосы, свободно падающие на голубой шёлк платья. Лёгкой походкой богини шла она навстречу принцу, но, поравнявшись с ним, лишь слегка кивнула головкой и прошла мимо. Её мимолётная улыбка ослепила молодого человека, и любовь с первого взгляда поразила его сердце.
Конец этой истории был скорее счастливым, чем печальным, но всем, кто уже слышал эту историю, становилось заранее грустно.
Принц встретился вновь со своей зеленоглазой незнакомкой на балу, данном в честь её величества королевы Голландии. Прекрасная девушка оказалась дочерью знатного барона. Влюблённый принц удивлял девушку открытостью и силой своих чувств, к чему знатная молодая особа не была привычна. Она согласилась на уговоры принца поужинать с ним на итальянском фрегате, где вся итальянская команда, от матроса до капитана, всегда была готова служить пусть не наследному, но всё-таки принцу Италии.
Впрочем, девушка не сразу решилась принять это предложение. Прежде чем вступить на палубу под итальянский флаг, голландская баронесса долго размышляла ночами, созерцая звёздное небо из окна своей спальни. И вот, глядя на далёкие звёзды, она поняла, что любовь принца будет сродни яркости Полярной звезды, которая навсегда останется загадкой, если самой не прикоснуться к источнику её сияния.
Вечер уединения влюблённых был тих и ласков. Зажжённые свечи в каюте капитана стойко горели до утра, когда предрассветный туман упал на землю.
Отец возлюбленной принца был знатным бароном и с первого взгляда невзлюбил кутившего в Голландии итальянца, легкомысленного повесу, но был уверен, что строгое воспитание дочери сможет противостоять любым чарам ловеласа, и он… ошибся. Видя дочь влюблённой, барон предупредил её заранее, что никогда не допустит родства с непорядочными людьми, даже если они и из знатного рода. Юная баронесса, поправ родительскую волю, выбрала любовь!
Зная грозный характер старого барона, влюблённые покинули Голландию, чтобы обвенчаться в Бельгии, и… обвенчались.
Однако в Бельгии молодых супругов нашёл посыльный из Италии. Он передал беглому принцу королевское предписание немедленно вернуться на родину, иначе принц будет отлучен от двора его величества короля и навсегда утратит право на наследство.
Не прощаясь с любимой, серым дождливым рассветом поспешил молодожён на свою солнечную родину. После его отъезда юная баронесса быстро осознала реальность своего положения. Бегство любимого она приняла не как беду, а как расплату за своё вольное поведение. Жалость к себе была ей противна, и она приняла судьбу брошенной женщины безропотно, только сердце её вдруг стало холодным, как ледяной комок, хотя под её сердцем уже стучало другое сердечко.
Прошёл месяц. Потеряв титул баронессы, незамужняя и не вдова, женщина продолжала жить там, куда её привёл счастливый итальянский муж. Чтобы платить за жильё, матери Анны-Марии пришлось экономить на всём и зарабатывать на пропитание учительницей музыки.
Как-то вечером, ближе к ночи, в дверь её квартиры постучались. На пороге стоял итальянец, без титула и наследства, но с обручальным кольцом на пальце. В руках он держал букет красных роз, а его жгуче-чёрные глаза искрились счастьем снова быть подле любимой. Молодой супруг так крепко обнял жену, словно какая-то тёмная сила пыталась вырвать её из его рук. В момент этой встречи стали они и на земле, и на небе одной плотью и одной душой, и не было на всём свете силы, способной этот союз разрушить.
Никто не знает и того, были ли они счастливы в браке, но богатыми так и не стали. Анна-Мария, их единственная дочь, родилась недоношенной, рано потеряла родителей, оставшись сиротой, воспитывалась в приёмной семье, потом девушку выдали замуж за городского извозчика, но каким-то чудом в ней продолжала жить романтичная любовь её родителей, которую нужно было завоевать и отогреть.
***
Эту историю любви красочно описывала старушка соседкам погожим деньком под сиреневым кустом. Никто не знал, откуда эта история пришла к самой старушке, бывшей гувернантке баронессы Ван Брехт.
«Ох, что только ни случается, когда люди от любви теряют голову!» — думала про себя Мария, размышляя над услышанной историей больной Анны-Марии. Сама Мария была удачно сосватана родителями и благодарила за это Бога. Бог дал Марии и Францу послушного сына Альфонса, характером похожего на отца.
Старушка-рассказчица очень любила Марию и её сына, любила и Анну-Марию, а вот её дочь, Валентину, так и не смогла полюбить.
— Девочка живёт не сердцем, а умом. Франками будет считать она своё счастье, но Бог милостив ко всем, — любила приговаривать старушка, когда Мария кормила её свежим супом из крольчатины.
Перед смертью бывшая гувернантка баронессы Ван Брехт благословила Марию за её доброе сердце, и она очень боялась, что её супруг Рауль на небесах не признает в ней ту прелестную девушку, которую вёл под венец.
Мама Валентины умерла через месяц после похорон старушки. После смерти Анны-Марии воспитанием Валентины занимался только её папа, «маленький» Франц, за его маленький рост, а «большим» Францем звался муж Марии.
Маленький Франц быстро привык к своему одиночеству, потому что одиночество пришло к нему ещё при живой жене. Слишком непонятной или слишком капризной казалась ему почившая супруга, чтобы сделать его счастливым мужчиной.
Можно смело сказать, что Альфонс дружил с Валентиной сколько он себя помнил. Сначала они просто играли в игрушки, потом стали играть в семью. Валентина была «мамой» и варила из песочка суп, добавляя в него листья сирени, травинки для вкуса, а Альфонс, как «папа», ел «суп» с прихлёбом. Он ел суп понарошку, высыпая песок из тарелочки прямо себе под ноги. Отведав «суп», Альфонс садился на маленькую табуретку с поломанной веткой во рту, подражая отцу.
После ужина понарошку Валентина начинала показывать Альфонсу свои игрушечные покупки — кофточки и брючки для их будущих деток. Кукольную одежду девочка мастерила сама из маминых платьев и фартуков. Детские игры потихоньку перерастали в юношескую дружбу между Валентиной и Альфонсом.
Мальчиком Альфонс учился у отца плотницкому делу и на первую получку купил своей подружке-соседке маленький подарок — стальное блестящее колечко. Валентина очень обрадовалась колечку, хотя оно болталось на её пальчике, в благодарность она поцеловала друга детства в щёку и носила колечко на ленточке, завязанной вокруг шеи.
Закурил Альфонс одновременно с началом своей трудовой деятельности. Подростком его взяли на стройку, где мастер сразу заметил его сноровку в работе и поручал ему более серьёзные задания, чем его сверстникам, за что и платил ему больше, чем другим. Ребята на работе сторонились Альфонса, скупого на слово, но хорошие отношения он поддерживал со всеми, а его единственным близким другом была и оставалась Валентина.
Как только Альфонс начал приносить в семью свой заработок, он перестал ходить в церковь. Зачем рабочему человеку нужна церковь, ведь церковь предназначена для таких чистоплюев, как местный барон и его свита. Один только смиренный вид старшего дьякона церкви, ведущего воскресные богослужения, вызывал в сердце юноши раздражение, а раздражаться Альфонс не любил, как и ссориться. Отказ Альфонса посещать церковь очень огорчал только его маму. Мария доверяла Богу свои молитвы о сыне, понимая, что верить в Бога научить человека нельзя.
«Бедный мой мальчик никак не поймёт, что Господь его так любит», — думала она, печалясь.
Конечно, Мария и Франц огорчались, что Альфонс медлит со свадьбой с Валентиной, но старались не вмешиваться в дела сына. Проходил год за годом, Валентина меняла женихов и ждала Альфонса, а Альфонс тратил деньги на проституток, но только с ней ему было легко и просто.
Валентина не требовала от Альфонса проявлений любви или особых знаков внимания, она умела ждать свое счастье. Девушка любила Альфонса с самого детства и в мыслях привыкла видеть его своим мужем, ведь он как жених отвечал всем её требованиям: много работал, не был жадным, пиво пил только по праздникам, и даже то, что он ходил к проституткам, не казалось ей бедой.
Когда Альфонс приходил с работы домой, она веселила его своими простенькими рассказами об ухажёрах, которые ходили за ней по пятам, но никогда не открывала ему надежду стать его женой, поскольку знала, что её друг со школьной скамьи был влюблён в другую девочку, а звали её Рахель.
Валентина, дочь Анны-Марии, не была похожа на свою мать: она не любила бесплодно мечтать и привыкла действовать наверняка. Девушка знала, как успокоить Альфонса, как подбодрить его лаской и нежным словом, и искренне радовалась любому проявлению его внимания к себе, терпеливо ожидая своего часа, и… дождалась.
— Сын, — обратился как-то тихим субботним вечером постаревший Франц к Альфонсу, когда они оба сидели во дворе и курили свои трубки, набитые табаком, — через два года тебе исполнится тридцать лет, а что у тебя есть? У тебя есть работа, но нет семьи и нет наследника. Перестань морочить голову Валентине, она с малых лет сиротой растёт. Не бери грех на душу. Проститутки тебе сына не родят. Женись.
В следующем месяце сыграли дворовую свадьбу, и Альфонс с Валентиной стали законными супругами. Они переехали в маленькую квартиру в пяти трамвайных остановках от родительского дома. В их молодой семье был достаток, но не было детей.
В 1940 году война обрушилась на миролюбивую страну. В 1942-м немцы увели Альфонса, как и почти всё работоспособное население Бельгии, на заводы Германии. Надзиратели этих трудовых лагерей следили за каждым человеком, чтобы выжать из людей вассальных стран всю силу, и выжать её без остатка.
Через год принудительных работ, когда Альфонс пришёл в отпуск, Валентина встретила его на пороге дома. Она предстала перед ним не как подружка, знакомая с детства, не как супруга, жениться на которой ему посоветовал отец, а как созревшая для любви женщина. На ней было розовое платьице и красные туфельки на ногах. Валентина протянула к нему свои нежные руки, и стальное колечко на пальце, первый подарок Альфонса, блеснул прямо ему в глаза.
В сердце мужчины чувствительным штормом ворвалась любовь к той единственной на земле женщине, которую при рождении назвали Валентиной. Именно о ней он мечтал весь год в Германии, ночью — в бараке, а днём — у станка на военном заводе.
Альфонс без слов поднял жену на руки и ногой закрыл за собой дверь. Вся вселенная с её богатствами и успехами, войнами и трагедиями осталась за порогом их маленькой квартирки. Страсть как неземное наслаждение близостью с любимой женщиной овладела мужчиной, которая от долгой разлуки стала неутолимой. Это испытанное ими счастье пришло как прекрасное пробуждение от многолетней дрёмы. В те дни и был зачат их первенец, Ронан Мария Альфонс Де Гроте, рождение которого обернулось праздником для всего двора в день, когда немцы покидали Антверпен.
Открывая калитку, ведущую во внутренний двор, Альфонс вновь счастливо заулыбался, и не успел он и шагу шагнуть за калитку, как к нему уже спешили родители, но их обогнал его тесть, маленький коротышка с лысой головой и выпирающим колобком животиком. Казалось, что он не бежал, а катился по двору, а во дворе уже был накрыт стол, за столом сидели счастливые соседи и ждали начала праздника по поводу рождения в молодой семье Де Гроте первенца. Давно так дружно и весело не гуляли соседи, только поздним вечером они разошлись по домам.
Провожая сына домой, Мария сказала ему своё заветное желание, что младенца положено крестить, чтобы он рос под божьей защитой. Альфонс успокоил маму, пообещав на крестины пригласить всех родственников и маминых соседей.
В ту ночь перед сном Мария, стоя на коленях у себя в спаленке, каялась за то, что недолюбливала свою невестку, которая через годы родила им с Францем первого внука.
А в ночь перед крестинами и Альфонс долго не мог уснуть. Жена и сынок мирно спали в детской комнате, а он сидел на балконе, курил самокрутку и думал.
«Мама говорила, что в церкви служит теперь новый пастор и ему прислуживает молодой дьякон, который сменил старого. Это хорошо».
Именно из-за старого дьякона он ещё подростком перестал ходить в церковь. Слишком много зла причинил Альфонсу этот божий человек.
***
Мальчиком Альфонс учился в школе при местной католической церкви. Учился он неплохо, иногда даже с удовольствием. Каждое воскресенье ученики должны были посещать церковь на утреннее богослужение, на котором многие из его товарищей засыпали с первой молитвой «Аве, Мария».
Франц, отец Альфонса, в церковь не ходил, он так уставал за неделю от тяжёлого труда, что ценил воскресное утро как единственную возможность выспаться и побыть с семьёй, чтобы потом всю рабочую неделю вновь трудиться до седьмого пота, а Мария, мама Альфонса, не чувствовала себя грешной, когда вместо службы в церкви сидела рядом с любимым мужем, пила утренний кофе и рассказывала ему о недельных новостях семьи и двора, но сына в церковь отправляла, так как этого требовали в школе.
Альфонсу было на руку, что его родители не посещали воскресные богослужения, потому что в конце службы пастор выставлял перед лицом прихожан провинившихся учеников. В этом позорном строю нередко стоял и сам Альфонс. Этого родители не знали, и не должны были узнать.
— Эти негодные мальчишки поставили капканы на кроликов в угодьях барона! — говорил дьякон на одном из воскресных служений, указывая на построенных в шеренгу ребят, словно они были исчадием ада. — Когда дети совершают грех, за них будут гореть в аду их родители! Но уважаемый барон простил их! Давайте молиться за нашего барона, который имеет желание поправить крыльцо в нашей церкви! — распинался перед прихожанами дьякон, а уважаемый барон, сидевший перед алтарём в первых рядах, покачивал довольно головой. И никому из верующих не было понятно, что означает это его покачивание.
Этого никак не мог отгадать и сам старший дьякон, который за день до богослужения ужинал с бароном и его семьёй и обещал ему пожурить негодных ребятишек, промышляющих в его угодьях.
— Бойтесь! — громко взывал к возмездию дьякон, обращаясь к понурым ребятам и их родителям. — Ибо грешники будут гореть в аду!
Его слова подхватывало эхо, и всем сидящим в церкви становилось страшно.
Иногда старший дьякон, высокий и, как жердь, худой, приходил к своенравным шалунам домой и требовал от их родителей жёстких воспитательных мер, приходил он и в дом к Альфонсу.
Мария угощала сердитого дьякона чашечкой кофе и в согласии с ним покачивала головой, слушая его рассуждения о том, что её сын — «очень грешный мальчик» и что «его место непременно будет в аду». После таких посещений подслеповатые глаза Марии ещё больше слезились, но она почему-то не наказывала сорванца-сына, а только благодарила Бога, что этих страшных слов священника не слышал её муж. Такое поведение матери маленький Альфонс понять не мог. Мама не ругала его за кроликов, которые попадались в его ловушки. Она варила из них суп, которым кормила свою семью и старенькую соседку, пока та была жива.
Сколько себя Мария помнила, леса вокруг города были общими, и все соседи варили очень вкусный суп из кроликов, пойманных в этих местах, потому что иначе расплодившиеся кролики причиняли ущерб земледельцам и садоводам.
Альфонс тоже не сильно обращал внимания на слова дьякона, пока тот не стал его злейшим врагом. Необычное событие случилось с Альфонсом в последний год его обучения в школе, которое перевернуло его представление о себе и о жизни.
В класс, где учился Альфонс, пришла новенькая девочка, её звали Рахель. Что-то загадочное было в этой девочке, напоминающей ему пугливого воробышка. Альфонсу очень хотелось обратить на себя её внимание. И на большой перемене он смело подошёл к Рахель, протянув ей ещё недоспелую грушу, которую сорвал в саду у барона. Правду сказать, во время этого похода за грушами он порвал штаны, когда они с ребятами убегали от злых собак, но дырки в штанах мама заштопала так, что их почти не было видно.
Протягивая зелёную грушу девочке, Альфонс боялся посмотреть в её глаза, как и девочка – взять грушу из его рук. От растерянности Рахель подняла на него свои иссиня-чёрные глаза, и Альфонс утонул в них, утонул безвозвратно. От «утопления» его спасла та же груша, которая выпала из его руки и закатилась под шкаф, стоявший в углу классной комнаты. Пока Альфонс, найдя грушу, с усердием вытирал её о свои штаны, девочка стояла рядом, с любопытством смотрела на необычного паренька и молчала. Потом она робко взяла грушу, предложенную ей Альфонсом, и улыбнулась. Чтобы опять не захлебнуться счастьем, глядя в её бездонные глаза, мальчик выбежал на игровую площадку и стал изо всей прыти гонять по футбольному полю мяч. Мяч не выдержал лихости футболиста и влетел в окно директора, вдребезги разбив оконное стекло. Проныра дьякон тут же записал Альфонса в список штрафников.
В следующее воскресенье Альфонса снова поставили в строй сорванцов, провинившихся за неделю. Рахель была на этой воскресной службе, и мальчик ловил на себе её удивлённо вопросительный взгляд. Наверное, она не могла понять, хороший он мальчик или плохой. На этом оборвалась их дружба, но любовь грела сердце Альфонса надеждой на будущее счастье.
Окончив школу, Альфонс пошёл работать, мечтая, что однажды пригласит черноглазую Рахель в кино, и они будут сидеть рядом и, обнявшись, смотреть приключенческий фильм про индейцев. Альфонс трудился с азартом, чтобы накопить средства для постройки дома под красной черепицей, куда он приведёт женой свою Рахель.
Но вышло всё не так, как обещалось.
Рахель после школы была приглашена в услужение к барону. Сначала она помогала на кухне, потом была определена в младшие горничные. Старший дьякон заслужил одобрение от барона, которому он поставлял красивых невинных девиц, имеющих нужду в заработке. Семья Рахель состояла из трёх женщин, и на попечении Рахель были больная мама и старенькая бабушка. Девушка искренне обрадовалась приглашению на работу к самому барону и поблагодарила старшего дьякона местного прихода за участие в её судьбе.
Вскоре после этого Рахель, в дамской шляпке с вуалью, сидела во втором ряду на воскресных службах в церкви в одном ряду с уважаемым семейством бургомистра, рядом с бароном и его высокомерной женой. Во время богослужения девушка не поднимала своих печальных глаз, спрятанных под сенью чёрных ресниц. Альфонс к тому времени перестал ходить в церковь, и его горячий взгляд больше не согревал её робкое и страдающее сердце. Когда она стала собственностью барона, то девушка чувствовала себя порочной и не хотела встречаться со своей первой любовью.
Никто не знает, что стало с Рахель в военные годы. Барон на время войны уехал в Америку и оттуда давал указания своему дворецкому, управлявшему имением. Маму и бабушку Рахель немцы увезли в Германию, как лиц еврейской национальности, а старший дьякон ещё долго служил в приходе.
***
От дум Альфонса оторвал требовательный голодный крик сына. Отцовская любовь к этому малышу заполнила его сердце радостью жизни, и прошлое ушло, чтобы не мешать настоящей жизни. Жена Валентина уже проснулась, она надела широкий халатик и взяла сына на руки, чтобы покормить изголодавшегося за ночь младенца. За окном светало. Звонил колокол на церковной башне. Наступал особенный день, день, в который Ронан Мария Альфонс Де Гроте, в возрасте одного месяца, был крещён во имя Отца, Сына и Святого Духа.
Глава 3
Ронни родился недоношенным ребёнком, его вес при рождении был равен весу недокормленной курицы — один килограмм восемьсот грамм. Младенец с первых минут жизни удивлял родителей своим аппетитом. Альфонса и Валентину восхищало всё, что делал их малыш, но его требовательность в еде приводила их в неописуемый восторг. То, с какой жадностью он сосал материнское молоко, говорило о его врождённом жизнелюбии.
Вскоре родители вечно голодного ребёнка стали покупать для кормления молочные смеси, которые только появлялись в аптеках, а уже в два месяца поили его цельным коровьим молоком из деревни.
Первые месяцы жизни Ронни практически не бодрствовал, он только и делал, что ел и спал, спал и ел. Иногда Альфонс дёргал его за розовую пятку, иногда теребил за ушко в надежде разбудить, чтобы поиграть с ним, поговорить о чём-нибудь, понятном только им двоим. Мужчине хотелось скорее познакомиться со своим сынишкой, дать ему почувствовать отцовскую любовь, но малыш просыпался, видел отца и начинал требовать еду.
Как-то раз Альфонс шутки ради дал в руки четырёхмесячного сыночка сочный бифштекс. Тот целый час его мусолил, пока до капли не высосал из него весь мясной сок, и только потом довольный громко загулил.
— Мужичок наелся! — обрадовался глава семьи.
— Что ты наделал? — всполошилась Валентина. — Это не положено, наш малыш мог подавиться, у него ещё нет зубов!
Но Альфонс не слушал жену, он смотрел на сына и хохотал, а через минуту захохотала и Валентина, а маленький Ронни, лицо которого было испачкано мясным соком по самые уши, счастливо улыбался, сидя на подушках на высоком самодельном стульчике, ибо он впервые испытал блаженство сытости и с такой благодарностью смотрел на родителей, что те уже не помнили врачебные рекомендации по детскому питанию, а просто любовались маленьким обжоркой.
Удивительно, но именно этот счастливый момент младенчества станет первым воспоминанием Ронни Де Гроте о себе самом.
В свои восемь месяцев мальчик съедал целый бифштекс без остатка, что одобрялось его родителями, но ужасало других молодых мамаш, что жили по соседству. Валентина не спорила со своими подругами, а приглашала их на чашечку кофе, который подавался с печеньем «Спекулос». Актуальность темы о мясной диете детей тут же теряла свою остроту, и женщин тянуло на разговоры, они забывали о присутствии сытого малыша, который мог долго играть с резиновыми машинками.
В возрасте двух лет Ронни уже чувствовал свою принадлежность к роду мужчин. Это проявлялось в его неподдельном восхищении колесом. Мальчик был покорён чудесными свойствами колеса, которое так забавно крутилось. Если колёса у машинки хорошо раскрутить, то машина сама бегала по комнате, а это было очень весело, как на карусели. Ронни рано заметил, что вокруг него крутятся разнообразные колёса, маленькие колёсики в игрушечных машинках, большие в автомобиле и в извозной коляске деда, а резные в часах, в маминой швейной машинке тоже что-то крутилось, но это не было колесом.
Со временем малыш понял, что чем сильнее раскрутить колёса игрушечного грузовика, тем скорее он будет ездить по детской комнате и возить то, что лежало в кузове. Потом Ронни с удивлением наблюдал, что машинка с колёсами не тронется с места, даже если её завести до отказа, когда на ней лежал тяжёлый молоток, но если молоток заменить яблоком, то машинка быстро увозило яблоко в другой угол комнаты. Правда, яблоко быстро съедалось самим экспериментатором из-за того, что этот сочный плод не соответствовал техническим требованиям его игрушек.
В три года мальчик получил в подарок деревянный велосипед, сделанный умелыми руками его отца. Велосипед не имел педалей, но Ронни педали были и не нужны. Мальчик очень гордился своим первым транспортным средством. Прежде чем его оседлать, он внимательно осматривал каждое колесо и, покрутив туда-сюда руль, отправлялся в путь. Он лихо отталкивался от земли своими крепкими ножками, наслаждался быстрой ездой в уверенности, что мама стоит на балконе и машет ему рукой.
Так как у велосипеда не было мотора, его звуки воспроизводил сам маленький велосипедист.
Как-то раз Ронни, домчавшись до угла улицы, с разгона влетел во что-то мягкое, тёплое и очень пахучее, его глаза перестали видеть, уши — слышать, и дышать было нечем. В этот момент он настолько растерялся от происходящего, что затих в ожидании того, что будет дальше.
А в это время высокая достопочтенная дама, которая только что повернула за угол, со вниманием разглядывала то, что застряло у неё между ног. Внезапность нападения ошеломила женщину, и ей понадобилось какое-то время, чтобы разглядеть маленькие ножки того, кто застрял у неё под пышной юбкой, и лежащий рядом перевёрнутый деревянный велосипед с крутящимися колёсами, который дополнял картину происшествия.
Молчание с обеих сторон длилось несколько мгновений, и первой заголосила женщина. От её вопля Ронни в панике поднатужился и вырвал голову из пахучей ловушки, потом, вдохнув свежий воздух полной грудью, громко заплакал.
Малыш не стал ждать, когда на него в очередной раз нападёт эта страшная чужая тётя. Он поспешил к маме, волоча за собой деревянный велосипед. Он хотел быстрее получить порцию материнского утешения. Но жаловаться было некому: его мама скорчилась на полу балкона и уже всхлипывала от смеха, ибо столкновение сына с дородной женой мясника произошло у неё на глазах.
Через год Ронни уже ездил на педальном велосипеде к бабушке, которая жила в пяти километрах от его дома. Он ехал так быстро, что мама еле поспевала за ним.
Приходы Валентины с сынишкой по пятницам радовали всех обитателей двора. Отец Валентины, Маленький Франц, учил малыша играть в карты и покупал внуку самые новые журналы с комиксами в газетном киоске, а Большой Франц, отец Альфонса, давал внуку покурить свою трубку, при этом он строго приговаривал, что курить очень вредно для здоровья, но если курить, то лучше курить трубку. А также он учил Ронни работать молотком и рубанком, а другой дед, Маленький Франц, — выкорчёвывать деревья. И в этом соревновании на лучшего дедушку не было победителей.
Уже в пятилетнем возрасте мальчик решил самостоятельно поехать к доброй бабушке Марии на трамвае, как взрослый человек. Ронни знал, что ему надо выйти на пятой остановке, а там до бабушкиного дома было рукой подать. Конечно, мальчику хотелось пойти к бабушке вместе с мамой, но у мамы были гости, а папа как всегда работал.
Папа приходил домой поздно и мало разговаривал с сыном, потому что очень уставал.
Ронни гордился отцом, его папа был строителем и имел собственное дело. Только королю мальчик отдавал право быть самым главным в стране человеком, а после Его Величества сразу шёл его папа. Хотя он видел отца только по воскресеньям, но боялся его огорчить всю неделю, потому что мама каждый раз грозилась рассказать папе, когда проказничал его сын.
Сидя в трамвае, пятилетний Ронни считал остановки и представлял, как завтра расскажет папе о своей поездке к дедушкам и бабушке, а тот похлопает его по плечу. Похвала отца меняла жизнь мальчика, а её надо было заработать.
Трамвай приближался к нужной остановке, но Ронни не смог дотянуться до кнопки стопа, и трамвай проехал бабушкину остановку. Мальчик захныкал, теперь он уже не чувствовал себя героем…
Одна пожилая женщина подошла к несчастному ребёнку, узнала, в чём дело, и сама нажала на кнопку стопа. Трамвай медленно стал снижать скорость и остановился на следующей остановке.
— Спасибо, мадам! — чуть слышно произнёс Ронни.
— Булеке (малыш), — обратилась женщина к нему, улыбнулась и погладила его по голове, — ты найдёшь дорогу домой?
Мальчик утвердительно кивнул головой и вышел из трамвая. Место было незнакомое, но он не растерялся и по ориентирам, известным ему одному, нашёл двор, где жила его бабушка. Отправляясь из гостей в обратный путь, он прихватил с собой палочку для того, чтобы в трамвае вовремя нажать на кнопку стопа.
Быть самостоятельным Ронни очень понравилось.
На первом этаже дома, где снимала квартиру семья Де Гроте, жила хорошая девочка, которую звали Диан. Диан была чуть старше Ронни, она стала его первой подружкой. Дети дружили и хорошо ладили между собой. Пока Ронни строил кораблики и машинки из конструкторов, девочка возилась с куклами, сидя на детском диванчике. Иногда Диан просила мальчика отремонтировать для неё поломанную игрушку или поправить кукольную мебель. Ронни серьёзно относился к подобным просьбам подружки, потому что ему самому хотелось удивить её своим мастерством и увидеть благодарность в её глазах.
Когда отремонтировать игрушку ему не удавалось, он обращался к папе. Альфонс никогда не отказывал в помощи сыну. Мальчик очень любил такие минуты общения с отцом. Жалко, что они выпадали редко.
Когда Диан наскучивало играть одной, то она приглашала Ронни в свои игры.
— Ронни, давай поиграем в пиратов!
Диан всегда приводила мальчика в изумление своими разнообразными затеями, и он относился к ним очень серьёзно.
— Давай поиграем в пиратов, — подумав, соглашался Ронни и спрашивал, — а как?
— Мы будем сидеть на диване, как на корабле, и думать, что вокруг нас вода.
— Хорошо! — соглашался мальчик и отправлялся на кухню к маме.
Он просил маму не скучать без него и дать ему в дорогу кулёк печенья и бутылочку колы, так как он собирается с Диан в большое плаванье. На прощанье мальчик обнимал маму, чтобы та не скучала и не волновалась, если на их корабль нападут пираты.
С полными карманами сладостей возвращался Ронни к своей подружке, и они отправлялись в путешествие: поднимали паруса из салфеток и рассматривали невидимых рыб на полу. Когда Диан в маленькую подзорную трубу видела пирата, который был очень похож на её старшего брата, то делала тайный знак своему капитану.
Капитаном на корабле был Ронни, так как у него на голове красовалась солдатская фуражка его дяди, которая хранилась в семье Де Гроте ещё со времен Первой мировой войны. Завидев приближение пирата, похожего на брата, Диан размахивала носовым платочком, привязанным к концу плотницкой складной ленты, а капитан корабля начинал бить палочкой по барабану, что должно было напоминать азбуку Морзе: «Спасите наши души». Эта барабанная дробь ещё больше злила пирата, который и на самом деле был старшим братом Диан. Его звали Фредом.
Фред всегда мешал сестре играть с соседским мальчиком, он ломал их игрушки и отбирал сладости. Если откровенно говорить, то Фред был зол на сестру, друг которой имел много игрушек и даже педальный автомобиль, а вдобавок этот пацан не мог драться понарошку, если он дрался, то до крови.
…Когда Ронни исполнилось шесть лет, Валентина отправила сына в первый класс, и отправила его одного. Школа была недалеко от дома, и в первый школьный день рано утром Ронни и Диан пошли в свой первый класс, рука в руке.
Надо сказать, что весь прошлый год Диан ходила в подготовительный класс для малышей, поэтому она хорошо знала школьную жизнь изнутри и была опорой для Ронни, который немного робел в новом обществе своих сверстников, хотя по своей природе отличался смелостью. Впрочем, робел он недолго, потому что учитель посадил Диан к девочкам, а его заставил сесть с мальчиками, и Ронни это очень не понравилось!
— Господин учитель, вы поступили несправедливо! Нам надо с Диан сидеть вместе, ведь мы с ней дружим! Посадите нас вместе, пожалуйста, — вежливо попросил он учителя, но учитель оказался несговорчивым и силой усадил первоклассника Де Гроте на последнюю парту как хулигана.
Весь класс захихикал, а Ронни захныкал от бессилия, и школа превратилась для него во вражескую территорию.
Каждое утро мама отправляла Ронни в школу, и каждое утро мальчик шёл в свой класс, понуро опустив плечи. Он ходил в школу только потому, что мама угрожала пожаловаться отцу, если он останется дома. Мальчик был очень благодарен Диан за дружбу. Хотя они и не сидели вместе, девочка играла с ним на переменах, и в школу они ходили по-прежнему как брат с сестрой, держась за руки. 
На уроках Ронни слушал внимательно только то, что его самого интересовало, или то, чего он сам ещё не знал. Учёба давалась ему легко, и становилось скучно, особенно когда учитель по сто раз повторял одно и то же. Сначала Ронни принёс на урок конструктор, но уже на второй день конструктор у него отобрали, тогда он под партой приспособился разглядывать приключенческие картинки о Сюске и Виске, что тоже вызывало недовольство учителя.
— Учителю просто не угодишь! — жаловался мальчик своей маме перед сном. — Учитель вызвал меня к доске и попросил написать слово «корова». Я написал на доске это слово: «к-а-р-о-в-а», ведь буквы я хорошо знаю, а он мне говорит: «Де Гроте, ты неправильно написал слово!» Мама, я написал на доске то, что слышал. У меня хороший слух, как учитель произнёс «карова», так я и написал. Я сказал учителю, что он сам ошибся, потому что я не глухой, а он меня отругал, потому что это слово пишется по каким-то правилам. Мама, ведь тот, кто придумал эти правила, глупец?
— А что было дальше? — тихо спросила Валентина, укрывая сына одеялом.
— Господин учитель выгнал меня из класса, — ответил довольный мальчик, потому что весь урок он проиграл во дворе школы, на свежем воздухе.
— Это плохо. Смотри, учись хорошо, а то я расскажу всё папе, он тебя накажет, — предупредила Валентина сына и выключила свет в спальне.
Валентина ждала второго ребёнка, беременность протекала тяжело, и ей было не до проблем сына в школе, а Ронни продолжал писать слова так, как слышал. Он получал плохие оценки, а учитель правописания очень жалел, что в последнее время в школах запретили бить учеников розгами. Зато на уроках математики мальчик числился лучшим, чем удивлял преподавателя, но домашние задания не делал из принципа.
— Де Гроте, если ты, испытание души моей, домашние задания не делаешь, тогда зачем ты ходишь в школу? — возмутился как-то директор, видя, что мальчик совсем отбивается от рук.
— Как это зачем?.. Господин директор, вы разве не знаете?.. Потому что мама меня отправляет, а иначе зачем в школу ходить?
— Ты, Де Гроте, неисправимый мальчишка, плешь на мою голову! Не слушайте его, дети, будем надеяться, что этот ученик когда-нибудь возьмётся за ум.
Ронни чувствовал себя в школе несчастным человеком, он каждое утро притворялся смертельно больным, но никто на эту хитрость внимания не обращал.
Но однажды, чтобы подбодрить сына, Валентина дала себя уговорить и разрешила ему принести в дом котёнка.
— Только смотри, возьми кота, а не кошку. Иначе будешь сам разбираться с кошачьим приплодом! — предупредила она сына, прежде чем тот отправился к другу выбирать себе котёнка.
Ронни выбрал того котёнка, который, играя, налетел на его ботинок и смешно перекувыркнулся. Котёнок был рыжий, с тигровыми полосками на спине. На семейном совете кота решено было назвать Мурзиком. У Мурзика был весёлый нрав, он задорно играл с мальчиком, а в его отсутствие — с его домашними тапочками. Когда Ронни приходил из школы, Мурзик первый встречал его у порога и протяжно мяукал, прося мальчика с ним поиграть.
Наступили летние каникулы. Время веселья и игр! Мурзик и Ронни стали друзьями, им было весело жить вместе, но это счастье продолжалось, пока не обнаружилось, что Мурзик был кошкой, которая окотилась прямо в постели своего маленького хозяина. Она принесла на свет шестерых смешных и мокрых котят.
Тут Валентина очень разозлилась на кошку, на котят и на своего сына за испорченную постель. Ронни с котятами был отправлен во двор, где его ждали ведро с водой и целлофановый мешок.
— Настало время учиться нести ответственность за свои поступки, — сурово сказала мама и ушла домой, хлопнув за собой дверью.
Был вечер, моросило, и Ронни остался один на один со своей задачей — умертвить никому ненужное кошачье потомство, которое ещё ничего не понимало в жизни. Как неживой, засунул несчастный мальчик котят в мешок, медленно опустил его в ведро с водой, а потом придавил мешок с котятами ко дну двумя руками, чтобы вода накрыла бедных котят с головой, и они быстрее задохнулись.
Мальчик всё делал, как говорила ему мама, но котята хотели жить и их писк был слышен через толстый слой воды, а Ронни казалось, что это он сам жалобно стонет под водой и никак не может умереть. С последними пузырьками воздуха сердце ребёнка впервые познало настоящее горе.
На следующее лето Ронни сам на себе испытал участь тех бедных котят, которых он утопил.
Лето выдалось очень дождливым, небо глядело на город серыми грустными облаками, из которых на землю сыпались колючие дожди. В такую слякотную погоду Ронни приходил в гости к своей подружке Диан, чтобы не мешать маме любить его новорожденную сестрёнку, которую мальчик назвал тоже Диан. Если мама периодически забывала о нём, то папа оставался прежним и по воскресеньям водил сына в кафе-мороженое.
Надо отметить, что за прошедший школьный год подруга Ронни, Диан, подросла и похорошела, её рыжие волосы стали отливать медью, тонкая шея напоминала шею молодого жирафа, зато в её светлых глазах можно было увидеть все цвета радуги. Даже двигалась теперь девочка по-другому, как кошка, которая ждёт ласки и даёт себя погладить. Ронни было хорошо в её обществе.
В дождливую погоду дети обычно играли в доме у Диан.
— Давай поиграем в индейцев, — предложила вдруг девочка.
— Давай, — с энтузиазмом согласился Ронни и тут же добавил: — А как?
Девочка знала, как надо играть в индейцев. Прежде всего, дети сделали шалаш, поставив два стула вместе и накрыли их простынёй. Очагом в их хижине была настольная лампа. Над лампой хозяйственная Диан варила в игрушечной кастрюльке суп. Пока девочка создавала уют в доме, Ронни уходил на охоту, и маленький стульчик служил ему диким мустангом.
Шалаш был украшен маленькими подушечками и мотыльками, вырезанными Диан из цветной бумаги. Джунгли, где охотился Ронни, находились в дальнем углу комнаты, там можно было подстрелить различную дичь. Дичью служили плюшевые зверята. Когда мальчик возвращался с охоты домой, его подружка угощала добытчика супом из игрушечной кастрюльки. Потом друзья ужинали, ритмично стуча ложечками по тарелочкам, из которых обычно ела кашу кукла Барби.
И во время этого ужина вдруг за шалашом послышались тяжёлые шаги.
— Медведь, медведь идёт! — вскрикнула догадливая Диан, она сделала вид, что сильно испугалась.
От страха девочка обняла мальчика, который принял ласку подружки как повод к действию. Он схватил остаток бельевой верёвки, служившей ему боевым лассо, и выскочил из палатки, но медведь струсил и убежал.
— Всё спокойно! — торжественно произнёс мальчик и снисходительно похлопал девочку по плечу.
— Спасибо, мой милый! Ты мой рыцарь, ты спас меня от медведя! — поблагодарила Диан мальчика и трогательно поцеловала в щёку. — А теперь давай ложиться спать!
Постелью им служили коврик и диванная подушка. Лёжа на коврике, головами на одной подушке, они почувствовали нежность друг к другу. Девочка доверчиво положила голову на плечо мальчика, а Ронни стал усиленно похрапывать, как это делал его папа, когда спал. Казалось, что весь мир стал их колыбелью. Слышно было тиканье часов на стенке, и с улицы доносился шум редких машин, проезжавших мимо дома. За окном распогодилось, и солнечные блики заиграли на потолочных простынях.
Вдруг на белой стене шалаша заплясали грозные тени, которые заслонили закатный солнечный свет. Родители Диан разрушили шалаш и уставились на Ронни, который по-прежнему лежал рядом с их дочкой.
— Вот видите! Теперь вы сами видите! Что я вам говорил?! — кричал Фред, тыча пальцем в Ронни. — Я вам говорил, что они спят вместе и этот залезал в трусы к сестре! Я был прав!
Мать Диан наклонилась над детьми и грубо задрала вверх подол платья дочери, тогда Ронни увидел голубые трусики своей подружки и её острые коленки в царапинах. Потом отец Диан схватил его за шкирку, поднял на высоту своих глаз и зло прошептал прямо ему в лицо.
— Ах ты, негодный пацан!
Из его рта пахло прокисшим супом, от этого запаха Ронни внезапно затошнило.
— Я не шучу, я твой писун отрублю! — продолжал шипеть злой мужчина. — Не умеешь держать его в брюках, ходи с обрубком. Но пока предупреждаю, что если ты хоть раз прикоснёшься к моей дочери, то потеряешь свой маленький мужской член, тогда сосед пусть делает тебе детей!!!
Прорычав угрозы, отец Диан отшвырнул Ронни в угол комнаты, как нашкодившего кота. Уходя из комнаты, он ударил свою дочь ладонью по щеке и заодно дал подзатыльник сыну, на веснушчатом лице которого по-прежнему цвела ехидная улыбка.
Ронни поднялся на ноги, огляделся по сторонам. Ему показалось, что мамаша Диан, Фред и сама Диан смотрели на него с таким отвращением, словно им было совершено преступление. Тогда он хотел подойти к подружке, которая прижималась к своей маме, чтобы вместе с ней объяснить её родителям, что не было ничего плохого. Но девочка тут же спряталась за спину матери, а её старший брат Фред выставил перед ним кулак. Но Ронни не обратил внимания на кулак худосочного Фреда и опять протянул Диан свою руку, а та отвернулась, заревела и побежала к своему папе, просить прощения. Это было так обидно, так больно, что Ронни не смог даже осознать, что произошло с ними, но уже знал, что его предали.
Словно раненый зверёк, вернулся он домой, а за ним следом пришли мама и брат Диан. Валентина тут же поставила перед соседкой и её сыном угощение. Фред уселся за обеденный стол семьи Де Гроте и стал по-свойски уплетать песочные печенья.
Потом Валентина клятвенно заверила маму Диан, что её сын никогда больше не переступит порога их квартиры и никогда не будет играть с Диан. Вечером перед сном она уложила Ронни, как это делала раньше, и, видя неподдельное горе сына, тихо спросила:
— Зачем ты обнимал Диан, она ведь не твоя сестра?
— Она меня тоже обнимала, потому что она меня любила, — с горечью ответил Ронни и добавил: — Я думаю, что она меня понарошку любила.
— Я не расскажу об этом папе, но, сынок, держись подальше от этой нехорошей девочки.
Ронни не стал говорить маме, что творилось на душе, а в его сердце росло тяжёлое чувство обиды на всех девочек без исключения. В ту же ночь у него случилось первое носовое кровотечение. Кровь текла из носа мальчика ручьём. Испуганные родители не могли остановить носовое кровотечение и вызвали врача. С тех пор такие кровотечения стали его частым недугом. Иногда он так слабел от потери крови, что не мог ходить в школу, но это его совершенно не радовало. Мальчику казалось, что теперь ничто в мире не может его обрадовать. Его предала любимая подружка, он стал убийцей маленьких котят, соседи считают его негодным мальчиком и угрожают отрезать его мужской член.
Ронни был несчастен и одинок.
Носовые кровотечения стали случаться почти каждый день, и каждый раз мальчик терял много крови. Пропитавшиеся кровью салфетки уже не вмещались в большой таз для стирки белья. Через несколько месяцев Ронни с трудом поднимался с кровати. Родители положили сына в хорошую больницу, которую рекомендовал им домашний доктор, и оставили его там одного. Ронни видел из окна больничной палаты, как уходили с больничного двора папа с мамой, оглянувшись, они помахали ему на прощание. Он захныкал и понял, что и родители его оставили одного.
«Я им совсем не нужен. Им нужна только моя сестра Диан, и она хоть и орёт с утра до вечера, но станет их любимым ребёнком. Они непременно забудут меня. О, как болит у меня в груди», — так думал поникший Ронни, стоя у окна, прижав руку к груди, в которой с бешеным ритмом стучало сердце.
Когда Ронни впервые услышал то, что домашний доктор запретил ему двигаться, то разозлился на доктора и на маму, которая тут же уложила его в постель.
«Как бы не так!» — подумал тогда Ронни. В тот же день после ухода доктора он побежал по лестнице наверх и чуть не скатился по ступенькам вниз, потому что у него закружилась голова, потемнело в глазах и дикая боль пронзила его мальчишескую грудь.
И вот теперь он стоял один посреди больничной палаты, с приложенной к сердцу рукой, и смотрел за окно. Он плакал и сквозь слёзы глядел на больничный двор, хотя его родителей уже давно не было видно.
— Ронни, посмотри, какой зайчик у меня в руках, — стала донимать мальчика няня-волонтёр, добровольно работавшая в больнице. — Ронни, не плачь! Смотри, как зайка может шевелить ушками!
Невидящим взглядом Де Гроте младший посмотрел на игрушку. Это был надувной раскрашенный заяц, который высмеивал его за слёзы, заяц смеялся над его горем. Тогда мальчик, никогда не державший в руках даже игрушечного оружия, вдруг резко выставил в сторону зайца правую руку, сложил пальцы пистолетом и выстрелил в зайца.
— Паф! — коротко произнёс Ронни, и надувная игрушка в руках женщины взорвалась, как от настоящего выстрела.
Ошеломлённая женщина выбежала из комнаты, оставив убитого горем ребёнка одного в палате. Потом всё отделение приходило смотреть на Ронни, расстрелявшего зайца своим указательным пальцем.
Свидетельница «расстрела» была верующей и поступила так, как подсказывала ей совесть: к Ронни был вызван священник, чтобы совершить над мальчиком обряд причастия. Женщина была крайне удивлена тем, что мальчик с охотой пошёл в маленькую церковь при больнице. Ронни любил Иисуса, которого тоже обижали, хотя он был добрым и делал чудеса. Бабушка Мария говорила, что Иисус любил своих обидчиков непонятной для людей любовью.
Своей добротой Иисус Христос напоминал ему его бабушку Марию, в любви которой он нуждался.
Глава 4
Ронни пролежал в детском отделении городской больницы без малого две недели. Каждый день ему вливали чью-то законсервированную кровь, ставили уколы в ягодичные мышцы и заставляли кушать больничную еду. Кроме него в детском отделении лежало много мальчиков и девочек с признаками малокровия, но после того, как его предала Диан, Ронни принципиально дружил только с мальчиками.
Обычно родители приносили больным детям фрукты и соки; а Валентина — мясные котлеты и плитки шоколада. Когда Ронни попросил принести ему ростбиф, Альфонс понял, что сын пошёл на поправку.
Надо сказать, что такой наплыв больных детей с носовыми кровотечениями наводил докторов на мысль, что дети в Бельгии стали жертвой пролетевшего над страной радиоактивного облака как последствия ядерных взрывов в Японии.
После выписки Ронни из больницы семья Де Гроте переехала в новый дом с большим садом, дом стоял за чертой города, на берегу морского канала. Вокруг посёлка рос густой лес, в котором водились кролики.
Доктор прописал для выздоравливающего Ронни домашний режим, так как боялся за слабое сердце ребёнка, но мальчику полупостельный образ жизни крайне не понравился, и он стал втайне от родителей покорять деревянную лестницу, ведущую на этажи нового дома. Каждый день он поднимался на ступеньку выше, пока не добрался до третьего этажа, где и находилась его спальня. Как только мальчик легко и без одышки поднялся на третий этаж, да ещё с железными утюгами в руках, доктор признал его здоровым, а Валентина утюги быстро заменила на вёдра с углём, которым топились печи на этажах, чтобы сила сына не пропадала даром.
Первое время после переезда в новый дом у Ронни не было друзей, кроме его деда, Маленького Франца, который купил себе домик в лесу неподалёку от нового дома дочери, а с дедом скучно не бывало.
Маленький Франц всегда находил занятие для внука, то учил его ориентировке на местности, то показывал, как надо ставить капканы на кроликов, и вместе с Ронни он выкорчёвывал деревья на газонах своих соседей. Бывали случаи, что мальчик засиживался у деда допоздна, играя с ним в карты, и возвращался домой в кромешной темноте.
Ночью в лесу было так жутко темно, что Ронни приходила мысль о том, что он ослеп, пробираясь по знакомой лесной тропинке на ощупь и каждые пять-шесть шагов приседая от страха, но об этом никто не должен был знать, ведь трусов в семье Де Гроте не любили, а деды выбивали из внука любую детскую пугливость пинками да подзатыльниками.
— Стыдно мужчине в любом возрасте пугаться и кричать, как петуху недорезанному. Ты родился не у крестьянина в сарае, ты потомок знатного рода настоящих мастеровых, — внушали они мальчику, как только тот стал мало-мальски понимать речь.
Старания Валентины откормить больного ребёнка не прошли даром, тело сына постепенно наливалось силой и, соответственно, набирало вес.
Прошло время, и Ронни уже мог сам постоять за себя в мальчишеских разборках, и с этого времени у него стали появляться друзья. Хотя он был в команде драчунов самым маленьким по росту и младшим по возрасту, но его стойкий бойцовский характер и необычная сила кулаков приносили уважение не только друзей, но и врагов.
Летние каникулы на новом месте проходили замечательно, а с началом учебного года Ронни записали в самую престижную школу в округе, куда добираться нужно было на трамвае, а ездить на трамвае ему всегда нравилось. Эту школу при католической церкви «Братья по Любви» Валентина выбрала по совету своих новых подруг, и в этой школе мальчика взяли на класс ниже, ведь школа-то была более престижной, чем прежняя.
Так как обучение в школе проводилось на высоком уровне, то и требования к ученикам были более высокими, чем в школах по соседству, но у Ронни было своё мнение по этому поводу, и на мякине его не провести, потому что все школы без исключения ему казались тюрьмой для детей, где хоть и не было решёток и никто не носил наручников, но были надзиратели-учителя, которые отнимали у детей свободу передвижения и желание размышлять самостоятельно.
Конечно, на уроке можно услышать и что-то новое, но даты рождения и смерти королей он не учил, чтобы не забивать себе голову чепухой. Единственно, что радовало его и его одноклассников, что иногда заболевал учитель, и тогда вместо урока класс отпускали поиграть в школьном дворе.
По правилам новой школы все ученики должны были каждое воскресное утро приходить на богослужение в церковь, поэтому Ронни каждое воскресенье на первом трамвае отправлялся в город, чтобы получить штемпель посещаемости воскресной службы — от этого зависела его успеваемость. Постепенно мальчик невзлюбил не только школу, но и церковь.
Однажды на перемене Ронни спешил в школьную столовую, где собирался съесть приготовленный мамой бутерброд, но его окликнул дьякон и подозвал к себе. Мальчик был уверен, что монах начнёт его журить за повторный пропуск воскресной службы, хотя причина, по которой он пропустил службу, была уважительной: проснувшись вовремя, он случайно опять уснул, а когда проснулся, то было уже поздно.
Спрятав вожделенный бутерброд в школьную сумку, Ронни робко подошёл к дьякону и склонил перед ним свой курчавый чуб. Вдруг он почувствовал мужские руки, гладящие его волосы, и вздрогнул от неожиданности: к чему такие ласки?
— Не бойся, сынок! Я не буду тебя бранить за пропуск воскресного богослужения, хотя пропускать богослужение – это нехорошо! Я ведь прекрасно знаю, как нелегко вставать с рассветом, мой мальчик, но Богу это нравится…
От таких слов у Ронни чуть не вывалился язык от удивления. Он совсем не был готов к такому обороту событий. Его жалели… за прогул?! И что это нравится Богу?
— Ох, сынок, я тебя так хорошо понимаю. Дай мне тебя пожалеть! Садись ко мне, мой хороший, я тебя утешу.
Тут дьякон с силой усадил мальчика на свои острые колени, и мужские дрожащие руки заскользили по детскому телу. Почувствовав противное прикосновение мужских рук, Ронни резко вскочил и отпрыгнул от дьякона на безопасное расстояние.
— Никакой я вам не «сынок»! — сказал он и был таков.
У Ронни уже давно имелся план побега. Поэтому, недолго думая, парнишка обезьянкой переполз через ограду школы, ворота которой были весь день на замке, и побежал домой, не дожидаясь трамвая.
Вечером Валентина рассказала мужу о том, что узнала от сына, и Ронни опять перевели в другую школу, которая располагалась на окраине города. И в этой школе мальчика тоже записали на класс ниже, так, на всякий случай, чтобы не повредить общей успеваемости школьников.
Впрочем, любви к знаниям у Ронни от перемены месторасположения школ так и не прибавилось. Учение давалось ему легко, кроме грамматики, а тут ещё по программе ученикам его класса было предписано изучать французский язык.
— Учитель, вы сделали ошибку на доске! — радостно сообщил Ронни на весь класс.
— Что-то случилось, Де Гроте? С каких пор ты стал интересоваться тем, что написано на доске?
— Потому что вы, господин учитель, сделали ошибку, а я её первый заметил! — с торжеством заявил Ронни.
Он подошёл к доске и постучал по ней указкой, как это делал учитель.
— Вы написали слово «б-у-т-е-й» неправильно! — с триумфом произнёс мальчик, ему нравилось стоять перед всем классом.
— Уважаемый Де Гроте младший, теперь нам всем видно, что ты совсем не учил урок. Потому что слово «б-у-т-е-й» пишется как «bouteille». Садись за парту, горе-ученик!
Уроки надо учить дома…
Класс засмеялся, а учитель продолжил:
— Изюминка французского языка в том, что многие слова пишутся не так, как они слышатся. Эти правила правописания нужно хорошо вызубрить, чтобы получать хорошие оценки.
Такое пренебрежение к себе Ронни выдержать не мог и перебил учителя, чтобы отстоять свою позицию:
— Но ведь это так глупо. Главная цель любого языка в том, чтобы тебя хорошо понимали другие люди, а если правила мешают людям понимать друг друга, то эти правила надо отменить.
Когда учитель указал ему на дверь, то Ронни не спешил сойти со сцены, не оправдавшись, и досказал свои рассуждения по теме общения между людьми.
— Надо писать так, господин учитель, как слово слышится. Зачем выдумывать правила? Только для того, чтобы одни делали ошибки, получали плохие оценки? А я, господин учитель, предлагаю создать для всех народов мира единый общий язык, чтобы можно было договориться народам между собой. Тогда на земле не будет войны и ученикам не придётся тратить время на никому не нужные правила по грамматике. Вот, скажите, господин учитель, зачем надо человеку помнить даты рождения и смерти королей, ведь от этого они не воскреснут? Я считаю, что надо изучать в школе то, что действительно нужно человеку в настоящей жизни и в будущей, например, науки для освоения человеком космоса!
Ронни уже давно мечтал полетать над землёй, переплыть все четыре океана на паруснике и странствовать в космосе на звездолёте, но этому в школе не обучали.
Закрыв за собой дверь в класс, он отправился домой, любуясь погожим деньком.
— Учитель решил меня наказать?! Но господин учитель даже не подозревает, как хорош бывает день! Разве позволено взрослым в такой прекрасный день закрывать детей в школе? Нет, господин учитель, я не ваш раб, а на свободе я не заскучаю!
Ронни не хватало и целого дня, чтобы наиграться, наработаться и постараться хоть чуть-чуть устать к вечеру. Учёба в школе казалась ему пустой тратой его драгоценного мальчишеского времени, зато по воскресеньям он помогал папе достраивать маленький домик в саду, чтобы там жили бабушка Мария с дедом, большим Францем.
Отбивать молотком старый цемент с кирпичей, забракованных для строительства, — вот это занятие для настоящего мужчины! Сначала молоток часто бил по пальцам, Ронни даже подозревал, что папа подсунул ему какой-то кривой молоток, но вскоре молоток исправился, и тогда дело по очищению кирпичей пошло хорошо. Руки мальчика становились грубыми от работы, и под ногтями чернела грязь, как у настоящего рабочего человека.
Альфонс учил сына своему ремеслу как своего преемника. Ронни имел пригодные к труду руки и сноровку строителя, но, в отличие от отца, был слишком разговорчив и нетерпелив. Альфонс любил работать неспешно, старательно, чтобы с гордостью смотреть на дома, построенные его фирмой, а его сын трудился на скорость и постоянно вносил в свой труд какие-то идеи, а потом с энтузиазмом проверял свои идеи на деле. Это новаторство сына утомляло мужчину, и тот нередко отпускал мальчика с работы раньше времени.
Выйдя на улицу, Ронни чувствовал себя счастливым человеком и очень занятым, то он играл с соседскими мальчишками в ковбоев, гарцуя на смирных лошадках, отправляющихся на водопой; то охотился на кроликов, которые к тому времени так расплодились в лесу, что сильно досаждали крестьянам, то целый день купался в морском канале.
Ронни всегда стремился проверить свои возможности в экстремальных условиях. Например, он был уверен, что переехать на велосипеде пешеходный мостик над каналом с закрытыми глазами — дело плёвое, ведь сколько раз он ездил по мосту туда-сюда.
Как можно было человеку удержаться от такого замечательного эксперимента?
И этот день настал! По дороге в школу Ронни остановился перед въездом на мост, плотно завязал глаза маминым платком и уверенно набирал скорость, раскручивая педали, но вскоре руль вырвался из-под контроля и велосипед рухнул в воду. Вода в канале была по-осеннему холодная, не до купания. Мальчик велосипед из воды вытащил, но тот нуждался в ремонте, а одежда экспериментатора — в стирке.
На его счастье, у мамы не было времени выяснять, что случилось с её сыном и его велосипедом, потому что она спешила в гости и со словами напутствия типа: «Всё расскажу папе» она покинула дом, а за ней, держа в руках плюшевого мишку, засеменила сестрёнка Диан.
Пока мама, гуляя по посёлку, по очереди навещала своих подружек, Ронни привёл себя в надлежащий вид, помылся сам, вычистил от грязи велосипед и отремонтировал его, и теперь у него появилось время поработать живым насосом. Играть ему всё равно было не с кем, так как его друзья ещё сидели за школьной партой.
После дождя в гараже стояла вода. Гараж находился под домом, и во время паводка в него бежали дождевые потоки. Вычислив объём воды, зная при этом объём вёдер, Ронни принялся выносить вёдрами воду из гаража, следя за временем. Когда все расчёты были им завершены, то выяснилось, что он работал с мощностью тридцать пять литров в минуту.
Валентина, пришедшая из гостей, по достоинству оценила труд сына и не рассказала отцу об утреннем происшествии. Ей уже надоело получать записки от педагогов, что ее сын невнимателен на уроках, что он не делает домашнее задание, и она отправила Ронни учиться в поселковую школу, куда можно добираться и на велосипеде, а поездка на велосипеде денег не стоит.   
Она не догадывалась, как скучал ее сын, слушая дотошное объяснение учителя простых вещей, демонстративно глядя в окно. Сколько раз его хотел подловить учитель на том, что он пропустил какую-то тему, но Ронни каждый раз доказывал, что все, что говорилось на уроке он или уже знал, или сам догадался, но домашними заданиями себя не утруждал.    
Когда мама отправила Ронни в ту школу, куда он пришел в первый класс, то его там радостно встретил директор.
— Ронан Де Гроте? Узнал, узнал! Возвратился-таки блудный сын в свои родные пенаты! Ну и зачем пожаловал, дружок? 
— Пришёл доучиться, господин директор, — ответил Ронни, огорчившись, что мама опять забыла записать его в школу.
— Значит не надоело ещё учиться! Ну, сударь, и в какой же класс тебя определить? Сколько тебе лет? …Двенадцать, значит должен учиться в третьем классе средней школы. Так и запишем, а теперь ступай в класс, и чтоб мне без глупостей. Учись хорошо, не ленись.
Так Ронни в один момент перескочил сразу на два класса вперёд. Программу мальчик усваивал хорошо. Занятий в школе ему было достаточно, чтобы не делать домашних заданий, ибо не хотел тратить свое мальчишеское время на пустяки. 
Однажды Ронни поспорил с друзьями, что он на своём велосипеде переедет по дну канала на другую сторону. Мальчик уже хорошо знал как особенности канала, так и работников дамбы, которые доверяли ему проводить суда через шлюзы.
Оказалось, что проехать под водой по дну канала на велосипеде было делом новым не только для Ронни, но и для всей детворы в округе, поэтому любопытные пацаны собирались у канала во время его тренировок, среди них были и фанаты смелого Де Гроте, и те, кто скептически относился к затеям поселкового авантюриста.
Сначала Ронни въехал в канал на большой скорости, и его тут же напором воды перевернуло через голову, и вскоре уже велосипед плыл на своём хозяине. Теперь малолетний каскадёр, на собственном опыте прочувствовав сопротивление воды, перед въездом в канал чуть притормаживал, а в воде вновь набирал скорость. Но у него возникла другая проблема. Воздуха в лёгких хватало только на полпути, потом его продвижению по дну канала мешали то старая детская коляска, то сломанный велосипед.
День за днём постигал Ронни тактику подводной езды на велосипеде, он входил во вкус своего эксперимента, чувствуя себя покорителем новых подводных миров.
Через неделю тренировок Ронни на глазах у поселковой детворы переехал на велосипеде по дну канала с одного берега на другой и стал героем дня, но в этой победе ему не хватало похвалы той девочки, которая бы могла стать его подружкой. 
После предательства подружки Диан повзрослевший Де Гроте сторонился всех девочек без исключения, но, как там ни крути, а подросток стал нуждаться в девичьем внимании, тем более, что с ним стали происходить странные вещи: ему начали сниться женщины.
Обнажённая грудь голливудской красавицы, Брижит Бордо, сводила подростка с ума почти каждую ночь. Эта актриса сияла красотой на экранах кинотеатров и была кумиром всего мужского населения планеты, в этом никто не сомневался. Какой нормальный мужчина сможет противостоять ее чарам блондинки, оголившей свою грудь для зрителей всего мира? И хотя женская грудь звезды экрана Брижит Бордо промелькнула на экране как мимолётное видение, но это эротическое видение пробудило в юноше целый шторм сексуальных желаний. Ронни стал мечтать о близости с женщиной, и грудь актрисы манила его по ночам, потому что днём ему было не до таких глупостей.
Валентина видела, что к мальчику с возрастом приходят нормальные подростковые желания, но её огорчало то, что её сын совсем не обращал внимания на девочек, и она поделилась своей тревогой с мужем.
Как-то вечером Альфонс подозвал сына к себе в мастерскую и сообщил ему прямолинейно, по-отцовски, что мужской член дан человеку для того, чтобы его время от времени пускать в дело. На этом его отцовское половое воспитание закончилось, а волнение его жены только разгорелось.
Мадам Де Баккер, вырастившая трёх хороших сыновей, посоветовала Валентине самой помочь Ронни освободиться от его мужского желания, которое не давало ему спать по ночам. Валентина последовала её совету, и однажды в полночь она вошла в спальню к Ронни и, встав на колени перед его кроватью, стала поглаживать его возбуждённую мужскую плоть. Вскоре мужская влага излилась, сын во сне блаженно улыбнулся, перевернулся на бок и крепко уснул.
Валентина мысленно поблагодарила всезнающую мадам Де Баккер и, довольная собой, отправилась в свою спальню, где уже видел десятый сон Альфонс.
В одну из душных летних ночей Ронни опять страдал во сне от неутолимого желания быть обласканным актрисой. …Вдруг сама Брижит Бордо протянула к нему руки и прижала к своей восхитительной груди. От счастья Ронни проснулся, а когда проснулся, то чуть было не свалился с койки, потому увидел маму, которая склонилась над его животом.
Весь следующий день Валентина злилась на сына и с ним не разговаривала, а тот не мог понять, что он должен делать в таких случаях, и это незнание сильно досаждало Ронни, но не настолько, чтобы грустить.
Потом и Валентина взглянула на себя со стороны, ей стало совестно за свои проделки в спальне у сына. Сначала она злилась на мадам Де Баккер, которая давала такие бесстыдные советы, но когда первая волна стыда прошла, то женщина почувствовала радость, что её усилия по спасению сына от юношеского невоздержания безнадёжно провалились. Почувствовав свободу от тайных мыслей, приводящих её в постыдный трепет, она оставила сына в покое: пусть теперь он сам спасает себя.
Родители Ронни были активными членами социалистической партии Бельгии, и каждое лето отправляли его в лагеря, организованные для детей социалистов. Скауты всех возрастов были разбиты на отряды и носили униформу с шёлковым галстуком на шее. Галстук красного цвета с белыми шариками нелепо смотрелся на толстой шее Ронни, который не понимал смысла в бесконечных походах по дюнам с шёлковым «ошейником» на шее. Лагерная жизнь напоминала ему ту же школу, только школу летнего сезона.
В начале каждого сезона находились задиры, любители подшутить над плотно сбитой фигурой Ронни, которая при малом росте действительно казалась несуразной. Они кричали за его спиной типа: «Ой, толстая груша, не дай себя скушать!» или «Колобок, колобок, побежал наутёк». На подобные выпады ребят Ронни отвечал одним ударом под ребро обидчика, и тот тут же забывал даже своё имя. Были в лагерной жизни и свои хорошие моменты, ибо в совместных походах еду на всех ребят часто готовила его мама, а готовила Валентина всегда сытно и вкусно.
Альфонс и Валентина также состояли в клубе любителей природы, члены которого иногда устраивали совместные пикники с играми и едой на свежем воздухе.
Как-то раз несколько семей клуба любителей природы договорились вместе съездить в Париж. Эта поездка была приурочена к пасхальным каникулам, но в последний момент что-то помешало Валентине и Альфонсу принять участие в этой поездке, и они вместо себя отправили во Францию своего тринадцатилетнего сына, под присмотром своих друзей.
В Париже женщины, любители природы, решили пройтись по магазинам и с согласия мужей разбежались кто куда, а их мужчинам ничего другого не оставалось, как податься на улицу красных фонарей, где их ждали неприличные развлечения. Только прибыв на место назначения, они вспомнили о присутствии в их компании несовершеннолетнего подростка, сына Де Гроте.
Перед тем, как зайти в дом терпимости, в витринах которого зазывали клиентов полуобнажённые красотки, мужчина попросили юношу подождать их возвращения на улице. Ждать друзей отца на улице красных фонарей было совсем нескучно, и Ронни, прислонившись к стене противоположного здания, с любопытством стал разглядывать весёлую жизнь на улице свободной любви. Прошло немного времени, как и к нему подошла кокетка, Ронни сразу узнал в ней проститутку.
— Что, скучаешь, крепыш? — обратилась она к подростку и улыбнулась ему ярко накрашенным ртом.
От волнения Ронни не услышал вопроса, потому что не мог отвести глаз от женской груди, которая оказалась прямо перед носом. Такой прелестной женской груди и так близко он ещё не видел.
— Хочешь потрогать? Не бойся, малыш, грудь женщины любит ласку, а я не кусаюсь! — рассмеялась девушка.
Ронни не мог ничего с собой поделать, его тянуло последовать примеру взрослых мужчин, но было как-то боязно.
— Ну что, мой мальчик, мелочь на конфеты накопил? — спросила девушка, похлопывая его по карману штанов.
Ронни быстро вытащил все деньги, полученные от родителей на развлечения. Девушка охотно взяла мелочь, пересчитала её и проворно засунула монетки в потайной карман панталон. Потом она повела стеснительного подростка за собой.
В чужом доме, в маленькой комнатке с широченной кроватью случилось то, о чём Ронни так часто мечтал в своих снах. Но это произошло до обидного быстро: девушка прижала его к себе, потом Ронни задохнулся от сиюминутного приступа чувственного восторга, и лёгкость, наступившая в теле, почему-то сменилась разочарованием в душе. Он ожидал чего-то большего от этого «запретного плода», который назывался — доступные женщины.
Деньги, впрочем, были потрачены, и обиженных не было, а вечером папины друзья повели сына Де Гроте в ночное варьете на площади Пигаль. В середине представления над публикой стала парить большая птичья клетка, в которой сидела голая женщина в перьях, но теперь Ронни не хотел прижать её к своей груди.
По приезде домой он почувствовал себя значительно взрослым и самостоятельным мужчиной.
— Де Гроте, за минувший год ты не сделал ни одного домашнего задания! — в голосе директора звучало огорчение.
Директор учительствовал уже долгие годы. Он видел, что в мальчике погибает талант исследователя, но был бессилен что-либо изменить в его судьбе. Понимая, что ребёнок не может видеть своего падения, пока не упадёт, директор навестил семью мальчика. Валентина напоила важного гостя крепким кофе, но не сразу поняла, зачем он пришёл. В конце беседы она сообщила директору, что её сын, Ронан Мария Альфонс Де Гроте, является единственным наследником фамильного процветающего предприятия, поэтому ему не обязательно быть учёным, а надо быть богатым и здоровым. На прощание она посоветовала директору оставить её сына в покое, потому что по народной мудрости книжки читать — лишь тоску нагонять.
Пришло время, и директор школы с сожалением сообщил Де Гроте младшему, что его школьные знания недостаточны для перехода в следующий класс.
Ронни совсем не расстроился решением директора и отправился домой, мечтая о свободе и играх на воле. Однако Валентина думала по-другому.
В первый день каникул ни свет, ни заря она разбудила сына и отправила его искать работу на сосисочной фабрике. После завтрака Ронни сел на велосипед и поехал на завод, который был в двадцати километрах от дома. Завод показался ему гигантским полигоном. В отделе кадров прежде всего спросили дату его рождения.
— 21 сентября 1944 года, — ответил мальчик.
— Когда тебе исполнится полных четырнадцать лет, тогда и приходи.
Счастливый, Ронни вернулся домой. Всё лето он трудился в саду, потом помогал отцу, иногда подрабатывал, ремонтируя велосипеды друзей и детские коляски подруг мамы, а иногда разъезжал по посёлку на автомобильном киоске «Мороженое» вместо его соседки, у которой были гости, причём он каждый раз зарабатывал больше, чем сама продавщица мороженого.
Однажды юноша увидел, как его богатый сосед выкорчёвывает старый дуб на лужайке перед своим домом. Дуб был хоть древний, но ещё в силе, перед ним пожилая пара казалась парой жалких лилипутов. Ронни подъехал на велосипеде прямо к их забору.
— Давайте, я вам помогу, — обратился он к соседу, обходившему дуб с топором в руке уже в который раз.
— Тебе, юноша, не справиться, как, видно, и нам. Эта задача нам с женой не по плечу, — с тоской в голосе ответил сосед, а его жена с надеждой посмотрела на подростка.
— Уверяю вас, что справлюсь с этой задачей за полчаса.
— Сынок, если справишься, мы хорошо заплатим.
Ронни ловко перепрыгнул через соседский забор, привычно взял в руки лопату и быстро подкопал под деревом яму. Вскоре лопата сменилась на топор, которым паренёк подрубил оголившиеся толстые корни, потом юноша влез на самую верхушку дуба и стал раскачиваться как на качелях. Крона дерева склонялась всё ниже и ниже в противоположную сторону от ямы, но его корни из последних сил цеплялись за почву.
 В какой-то момент юноша ловко спрыгнул на землю, а дуб прощально заскрипел и рухнул поверженным на зелёный газон.
— Молодец, сынок!
— Меня дед этому научил, ещё в детстве! — с гордостью сказал Ронни, принимая от соседей заработанную мелочь.
Первого сентября Ронни не пошёл в школу. Все дети его возраста сели за школьные парты, а он в первый день занятий купил на заработанные им деньги старый мотоцикл господина Де Баккер, хотя этот мотоцикл не заводился, но это никого не огорчало.
21 сентября Ронни исполнилось 14 лет, и он отправился на сосисочную фабрику на своём, видавшем виды велосипеде.