Жертва. необработанная версия

Максим Черных


Жертва.

“La justice sans la force est impuissante, la force sans la justice est tyrannique.”

Элемент 1. Детство

“Огонь”.

Я смотрю, как горит наш дом. Языки пламени облизывают крышу и испачканные кровью обои. Оконные рамы тяжело дышат, лишившись потресканных стекол. Огонь очищает память. Он поедает все то, что выпало на нас с тобой. Его касания твоих коленей, наши наркотические трипы, первый секс, побои, гематомы на твоем белоснежном теле, шрамы на моих руках, остатки черного лака на деревянном холодном полу.

Вдалеке шумит сирена. Пожарные, копы, скорая. В воздухе пахнет свежим асфальтом, колоски пшеницы поглощают ветер, который становится музыкой между их стеблями. Миссис Гувер кричит мне что-то из своего окна, пока Солнце скатывается за горизонт, и черные вороны выклевывают тело мертвой коровы за нашим сараем.

Огонь, подобно времени, стирает наше прошлое. Я вижу обугленные кости отца и слышу его пьяный дебош. Больше он нас не потревожит.

Из заброшенного колодца пахнет тиной и плесенью. Я впервые закуриваю за долгое время. Капли крови на моем лице и одежде скатываются вниз, разворачиваясь в полете.

На хер миссис Гувер.

Наша, некогда прекрасная, темница покосилась на правый бок, пока огонь, потрескивая, превращает все в пепел.

Мне очень жаль, что ты этого не увидишь.

Воздух сменяется запахом жженой кожи, плавленной пластмассы, обугленных оголенных проводов, невесомого пепла, хруста сорокоградусных бутылок, спермы на постельном белье, похоти в его глазах.

Сирены становятся все ближе, я вновь перезаряжаю ружье.

Огонь рассказывает мне о будущем. О том, как ты открываешь глаза в лечебнице, о звездных крейсерах, по типу Ностромо, о детях Дюны, об Арахнидах. Пламя показывает промокших Гремлинов, будни Таннеров, детей делающих больно Инопланетянину, который бы лучше укрылся в мотеле Бейтса, Шоссе в никуда, и красные языки пламени обвивает Синий бархат.

Я думаю о тебе.

С оглушительным треском наш дом рушится и догорает, а я смеюсь. Миссис Гувер что-то орет, а я смеюсь. С сигаретой в зубах смеюсь так громко, что вороны поднимаются в небо.

На хер миссис Гувер.


 “Мать”

Я держу тебя за руку, пока врачи пытаются вновь запустить сердце нашей матери. Она так красива в этом платье в горошек. Ее рыжие волосы смешиваются с кровью и прилипают к полу.

Чарли все слижет. Он воинственно лает за окном. Миссис Гувер лает у нас в квартире. Отец допивает вторую бутылку и бросается на копов. Он злобно улыбнется сквозь стекло в полицейской машине, заставив тебя обмочиться.

Ты плачешь.

Я запомнил ее лицо, когда оно пряталось в черный мешок. Мы так и не побываем на ее могиле, ведь она нас предала. Наша мать сбежала.

Время смерти 9:04 - сообщает механический голос фельдшера.

Я прижимаю тебя к себе. Твое маленькое тельце трясется в истерике. Я бы хотел тебя защитить от всего, что будет, но не смогу. Всего лишь дитя. Боже, прости меня за это все.

Вам есть у кого остаться? - спрашивает полицейский и улыбается - Хотите жвачку? Мятную - добавляет он.

Смотрю на него глазами полными ненависти. Нашу мать выносят из дома в черном мешке. Конечно, блять, я бы не отказался от Stimorol.

Их отца отпустят? - спрашивает миссис Гувер
Как только протрезвеет и перестанет грозить нам смертью.
Его можно понять - произносит Гувер - Что случилось с Мари?
По предварительным суждениям, она была пьяна и просто упала с лестницы. Нелепая смерть.
Мари никогда не пила - возражает миссис - Должно быть тут какая-то ошибка
Пусть с этим разбираются те, кому заплатят, а мои полномочия на этом все - полицейский улыбается, чавкая мятной жвачкой - Вы можете остаться с детьми? Завтра прибудет наш сотрудник для дальнейшего разбирательства, но сегодня им негде остаться, а везти их в участок - это слишком долго и не нужно, ни им, ни мне

Ты все еще плачешь в мое тело. Твои чистые слезы. Как дороги они станут для нас.

Да, конечно - отвечает миссис Гувер.

Чарли слизывает остатки крови и волос Мари с холодного пола. Гувер укладывает тебя спать, а я впитываю глазами, как могвай падает в воду. Он сильно пищит и превращается в монстра. Гремлины громят город, а я чувствую, как протекает наша крыша и холодный октябрьский дождь падает на мою кожу.

Мама, ты предала нас.

Слезы из моих глаз, кровь из-под оторванных ногтей.

Миссис Гувер засыпает в твоей постели, а мы встречаем утро под монолог мудрого китайца, который забирает могвая, осуждая тех, кто ответственен за средневековый дебош.

Теперь засыпаешь и ты. Когда проснешься, мир станет хуже. Когда проснешься, мы обретем друг друга в аду.


“Ублюдок”

- Ублюдок! Бей его! Держи, держи, держи!
Я принимаю чужие кулаки своим лицом и телом. Я чувствую, как крепкие костяшки мнут мои мышцы и жилы, бесконечные удары в тело, которые  заставляют сокращаться мои органы, лакированные туфли, испачканные кровью. Они забивают меня, как глупую корову.
Дети бывают жестоки.
- Позови мамочку! Давай, давай!
Я вдыхаю песок школьного двора в позе эмбриона. Удары сыплются дождем, большими холодными каплями под аплодисменты яркого осеннего солнца. Сентябрь свидетель моего распятия. Кто-то наступает мне на руку, и она хрустит, как первый снег.
- Ха, нищий ублюдок!
Дети бывают мразями.
На минуту их ненависть затихает, а после я чувствую, как горячая моча льется на мою голову, стекая по лицу, смешиваясь с кровью и капая на желтый песок, пропитанный потом, который вздымается вверх от моего дыхания.
- Пойдем отсюда
Я слышу, как под звонкий смех, уходят мои «любимые» одноклассники и одноклассницы. Почва впитывает все, что есть во мне. Новые кроссовки покрыты грязью. Этот песок под моим телом… Раствориться в нем, стать перегноем для зеленый травы, что оживает весной. С большим трудом я переворачиваюсь на спину, чувствуя, как болит и ноет мое тело. Яркое солнце светит в глаза, снимая на камеру памяти истерзанного ребенка.
Детям бывает больно.
Капли слез из краешков моих глаз стекают по щекам. Дыхание приходит в норму. Завтра все повторится снова.
Голова идет кругом. Остатки крови с лица вытираю рукавом заношенной кофты с двумя прожженными дырками. Штаны, испачканные грязью, с протекторами подошв, разорваны с левой стороны. Каждый шаг пронизывает истязающая боль. В отражении витрины я вижу свое лицо с многочисленными ссадинами, кожу, что таскает в себе лишь обезображенные кости и солнце, выступающее свидетелем, но не защитником.
Дети бывают беспомощны.
Я оборачиваюсь назад и понимаю, что в эту школу я вернусь завтра, что в классе будут разговоры об опущенце, которого обоссали и унизили на заднем дворе, под смех гламурных шлюх, под их вопли в стиле «давай, давай». Гиены, что рвали меня из-за социального статуса, личной неприязни, слухов и провокаций.
Завтра это повториться снова.
- Мама, пожалуйста, вернись – шепчу я себе под нос – мама, вернись – я смотрю в небо и знаю, что она меня не слышит.
Открываю дверь квартиры, под звуки лязгонья стаканов на кухне, под пьяный дебош. У отца снова гости – ****ые алкоголики с нашего двора. Один из них скоро сядет, второй сдохнет от гепатита. Совсем немного. Сестра обсасывает плесневелый хлеб. На ее теле две большие гематомы.
- Э, сюда блять! – слышу голос мрази, что зовется отцом
- Да, сэр – отвечаю я, опуская голову вниз – здравствуйте – обращаясь к его друзьям
Чувствую сильную пощечину, которая остается красным пятном на моем избитом лице. Капли крови, свернувшиеся в моих ноздрях, летят на стену, оставаясь на разорванных обоях бесформенными кляксами.
- Что? Снова получил в школе? Я в твоем возрасте рвал листы, блять, металлические! – еще удар – а ты? Ладно, иди в комнату. Мы позже поговорим!
- Позже? Когда ты будешь желать мою сестру? – мысленно проговариваю я, не отрывая взгляд от кухонного ножа на столе рядом с банкой рыбы, в которую тушат сигареты – Да, сэр – тихо произношу я и убираюсь в свою комнату, едва касаясь пальцами сестры – Пошли со мной. У меня для тебя подарок.
- Да пошел ты на ***! – доносится из кухни, и воздух наполняется звуками телесных ударов.
Я закрываю дверь комнаты. Алиса садится напротив меня в белой майке и рваных грязных колготках. Алисе 6, но она молчит, лишь слушает меня и грызет плесневелый хлеб.
Я долго копаюсь в рюкзаке, после чего достаю небольшую фигурку журавля и протягиваю ей.
- Бери, это тебе – улыбаюсь разбитыми губами – Бери, не бойся.
Она смотрит на меня глазами полными слез, а после крепко обнимает, плача от радости, от ощущения, что я есть в ее жизни.
Дети бывают счастливыми.
Тогда я впервые покупаю цевьё.

“Быт”

Наша нищая жизнь.

Обожаю.

Отец сильно пил. Больно бил. Синяки я скрывал прожженным сигаретами свитером. В доме всегда пахло тараканами, табаком и сигаретами. Некогд белые занавески на кухне до того пропитались никотином, что были уже желтыми от тяжелых смол.

Дети так не живут.

Мы и не жили. В те годы мы кочевали. Я помню, как впервые переночевали в больнице, когда ты упала с воплями от непонятной боли в животе. Десятки людей в маркете на Южной бросились помогать тебе. Ну а как еще поступают с 8-ми летней девочкой в обносках? Такой ажиотаж. Сварливые бабки, дедуля охранник, какие-то богатеи - все, абсолютно все, звонили в скорую, приносили тебе воду, пока я набивал карманы батончиками Wispa и жвачками в стиле Boomer и Turbo.

Скорая, больница, какие-то проверки. Я сижу в коридоре, листаю какую-то брошюру и улыбаюсь. Ты в мягкой кровати, жуешь шоколад и улыбаешься.

Наша нищая жизнь.

Обожаю.

Социальные работники наведывались в гости, вправляли мозг нашему отцу, который уже начинал окончательное превращение в ту гнилую мразь, которую я запомнил… Перед тем, как…

О чем это я?

И он нас находил. Привозил домой. А после наказывал. Меня. Тебя он любил, а потом возжелал обезумев. Его наказание в 4 удара. Я становился на колени перед телевизором, сняв с маленького тельца обноски, а он располагался сзади и совершал ровно 5 ударов.

За твое неуважение!

Кожаный ремень касается моей спины и разрезает болью. Я вспоминаю, как притворялись потеряшками, чтобы поесть горячего супа на железнодорожной станции. Или та заботливая старушка и ее вкусные булочки с вишней. Добрая тетя лет 30-ти в Северном, которая даже сводила нас в кино на какой-то мультфильм. Как же ты тогда смеялась.

Наша нищая жизнь.

Обожаю.

За то, что ввязал в это все сестру!

Я вскрикиваю от боли. Ты просишь его остановится, но он лишь заставляет считать тебя все громче.

Два - сквозь слезы льется твой голос - Пожалуйста, не надо, папа. Остановись.

За твою беспомощность!

Металлическая бляха разрезает мою кожу, из-под которой тут же устремляются небольшие ручейки крови. Это действительно было больно. Я пытаюсь отвлечься на какой-то странный фильм.

Три. Прошу, папочка, милый, мы больше никогда и никуда не уйдем. Пожалуйста, перестань.

Ты знаешь правила! По всему чертовому городу ношусь за вами. Ты хочешь очутиться в детском доме?! За то, что не сдох еще в утробе!

Я слышу, как что-то хрустит в районе лопатки. Я прижимаюсь к полу. Алиса, ты помнишь наше место? Под корнями многовекового дерева. Прекрасные летние ночи. Мотыльки, что взлетают над водой, звуки цикад. А когда Луна поднималась высоко в небо, звезды отражались в водной глади, горели, как тысячи огней словно мы между небом и небом. Мне так спокойно. Скоро начнется учебный год, продолжится ад, но мы с тобой засыпаем под дуновения теплого летнего ветра.

Наша нищая жизнь.

Обожаю.

Четыре. Все, пожалуйста, остановись. Я прошу тебя - ты громко плачешь - Папочка, умоляю, перестань.

Он, как всегда посмотрит на тебя, улыбнется.

За то, что ноешь, как девчонка!

Последний удар прибивает меня в пол. Из глаз растекаются реки. Ты подбегаешь ко мне испуганно, пытаешься поднять, а по телевизору уже Торонто ведет 4-2 у Бостона.

Отец в своем любимом кресле, попивает виски. Ты в слезах обнимаешь меня и просишь молчать, просишь успокоиться. Такая теплая кровь, такая неприятная на вкус. И как Чарли тогда слизал кровавый фарш матери?

Ужин на столе - холодно рявкнет он - Жрать и спать.

Я впервые теряю сознание.

А после покупаю мушку и ствол.

Элемент 2. Юность

Лифт

Ненавижу ****ые лифты.

Вхожу на первом этаже. В металлической кабине пахнет сжатой осенью. За мной вплетается бабулька с мелкой таксой. Она такая жирная, что едва вмещается в лифт, который и без того не выглядит небезопасным. Эти многоэтажки на западе - забытое богом место. Хорошо, что здесь не наблевано.

Мне на 4-ый - задыхаясь выдавливает из себя

Мне поебать.

Мне выше.

Тело болит от постоянных побоев. Жить все невыносимей с каждым днем. Мои потрепанные годы.

Двери лифта закрываются.

Я слышу металлические тросы натягиваются со скрежетом, поднимая тяжеленную кабину, сутулого дохлика, жирную бабку и ее мелкую таксу. В голове крутится заглавная песня из Робокопа. Я стараюсь отвлечься. Из глубины шахты доносятся натянутые звуки метала.

Как часто люди погибают в лифтах?

Как часто дети погибают будучи в моей шкуре?

К 4-ому году закипает ненависть.

Двери лифта открываются.

Бабка со своей собачатиной сваливают из кабины с большим трудом. Она тянет поводок, пережимая собачью шею. Ее шею пережимает ожерелье из какого-то камня. Мне кажется, что если затянуть его еще немного, то голова станет синей, наполненной кровью и будем расти, пока не взорвется. Бам! И мы в ее крови. Голова везде: на стенках лифта, на большом зеркале, на ярких оранжевых кнопках, на мне и на ее сраной собаке. С этого ракурса она еще более жирная и омерзительная. Норрингтон нашел бы ее крайне привлекательной для роли Пирла в первом Блейде.

Она все еще вертится в дверях. Немного масла бы нам не помешало.

Двери лифта закрываются.

Меня настигает паника, когда я чувствую, как мы поднимаемся все выше. Я и моя память. Этажи летят, как годы, и ничего не меняется. Я в тех же синяках, Алиса в том же голоде. В школе ублюдки, вроде Франка, хваляться трусиками девчонок, травкой и всякой аптечной поеботой. Когда-нибудь они все сдохнут.

Лифт поднимается выше. Меня зажимает паника. Этот скрежет металлических тросов разлетается по шахте все громче. Механизм едва тянет лифт, который полностью копирует мою жизнь. Семь-восемь. Я все также зажат рамками, это психологическое и физическое насилие, что преследует меня, словно хищник свою жертву. Побои продолжаются, и эта нежность к Алисе возникает на 11-ом. Странная нежность. Эта мразь хочет ее!

Я закрываю глаза на 12-ом. Когда-нибудь они все сдохнут. Металлический скрежет становится привычкой. Я хочу, чтобы тросы оборвались, чтобы это все кончилось прямо сейчас. Мне не хватает воздуха. На 14-ом меня душат пакетом.

Выползаю на 16-ом, забыв тебя внутри. Этажами ниже.

В свои 16 пробую порошок на крыше, а после курю травку и смотрю на звезды. Я думаю о тебе, о том, как эта мразь спит в соседней комнате, а ты боишься. Что-то жуешь, боишься и смотришь Муравья Флика.

Когда-нибудь я вернусь домой другим, заберу тебя в охапку и увезу. Далеко. А пока что тебе не место на зассанной крыше, среди хлама, с клещами и крысами.

Я думаю о тебе.

В свои 16.

В свои 16 я покупаю прицельную планку.

 “Любовь”

Весенний дождь падает на головы посредственных и вечно спешащих. Я чувствую, как поет и кричит каждая капля. Они так легко играют на струнах моей души. В руках желтые розы, купленные на последние деньги, вместо антидепрессантов, которые назначили доктора и их кривые улыбки.
На мне рваная одежда, с прожженными дырками от сигарет моего отца. Я встречаюсь с ней поздним вечером, собирая в кармане последнюю мелочь. Вдруг, она захочет кофе. При свете фонарей я выгляжу менее нищим.
Советы Алисы.
Она сегодня проведет вечер в компании отца. Стараюсь не думать об этом. Напротив меня неоновой вывеской мерцает микрозайм, загоняя в рабство тех, кто слишком падок. Мир урбанизируется. Люди сужаются в своих интересах. Я вижу посредственность в каждом из них. Вижу посредственность в свои 17.
Вдыхаю теплый весенний воздух.
Первое свидание – первая любовь. Все годы я думал, что такая, как она, на меня даже не посмотрит. Ее глаза – как бесконечный космос, а я в нем потерялся и готов в нем задохнуться. Словно парад невероятных планет. И я в нем, полностью и весь. Ее кожа, что отдает бархатом и шелком, бесконечной нежностью. Среди всех моих убогих одноклассников – она, как чистейший кристалл. Изящная форма губ. Девушка – модель. Мечта многих ублюдков из школы, и теперь у меня с ней свидание? Может, действительно, я не так уж и убог.
- Привет – я вспоминаю ее слова.
- П..п..привет – я тогда еле выдавил из себя слова
- Не обращай внимания на этих придурков. Они ко всем новеньким так относятся. Со временем станет лучше – она улыбнулась, и я влюбился с первого взгляда
Время подходит к 9. Я так волнуюсь встретить ее вне школы, без строгой одежды, без изящных косичек. Тысячи раз смотрю в зеркало витрин на гадкого утенка, который просто танцует от счастья.
Счастливым хочет быть каждый.
Ее походка, ее внимание, ее грациозность в воздухе – как красота, как настоящее искусство. И запах… Запах ее кожи, духов – это сводит меня с ума.
Пока отец убеждал меня в никчемности, а одноклассники избавили в каждом отдельном дне, она – как самая яркая звезда, прикладывала вату к разбитым губам, не обращала внимания на мою одежду и странности, на благосостояние.
Трепет моего уставшего сердца в 17. Я знаю, что когда приду домой, то там все тоже. Алиса, изнасилованная отцом, наказания за то, кто я, за алкоголь в его венах. Однажды, я воткну нож ему в горло, но не сейчас. Сейчас я хочу почувствовать то, что люди называют счастьем. Попробовать, что это такое.
Еще минута, и вот она. Красное элегантное платьице, легкое, словно перина. Прическа, словно в модных журналах и нежный макияж, подчеркивающий все ее превосходство над скотской массой.
Мои широко открытые глаза – ее робость и великолепный образ. Секунда счастья, которую я сохраню блеском радости в своей жизни.
Еще секунда, и я чувствую, как об мою голову бьются тухлые яйца. Я блюю от этого запаха в свежий   весенний воздух. Стебель разрушает почку, под извержения моего организма. Сквозь стекающие массы яиц я смотрю в стороны и вижу всех этих ублюдков. Они смеются. Громко смеются. Смеется и эта сука!
- Сука! – кричу я и стараюсь сбежать, пока эти мрази зажимают меня в кольцо – Отойдите блять! – беру в руки камень и машу им во все стороны, пока меня не сбивают с ног.
Бутоны желтых роз топчут ногами под мой лай, под мои вопли!
- Пошли на *** от меня!
А они смеются, стоя надо мной. Смеются так злобно, от всей своей души. Смеется и эта сука!
- Ты серьезно думал о чем-то? – она просто заливается – Я и ты? Ты серьезно?
Ее слова звучат под удары в живот и грудь. Я слышу, как сигналят проезжающие мимо машины.
- Я не твой уровень, новичок! – она грозится пальцем, и я все равно люблю ее, а после делаю шаг и начинаю ненавидеть! Закрываю лицо руками.
Они продолжают смеяться тут, смеяться пока уходят, и их смех прерывает только то, что я набираюсь смелости и со спины бью большим булыжником по ее красивой голове. На белых волосах проступают пятна крови, и она опускается на колени. Остальные ублюдки разбегаются в панике. Такого не ожидаешь от забитого и униженного. Я хочу убить ее! Убить ее, любя!
Замахиваюсь булыжником, и чья-то рука останавливает меня.
По моему лицу бегут слезы, и ослабленный я опускаюсь на землю рядом с ней, задыхаясь от ненависти и слез.
Вокруг нас так много людей, будто им больше нечем заняться. Жалкие уебки. Пустите меня, я расколю ее голову! Я просто расколю ее голову!
Я слышу сирены скорой помощи.
Весенний дождь размывает багровую кровь по асфальту.
Сегодня я покупаю прицел и спусковой механизм.

“Врачи”

В моей палате слишком пыльно. Лучи солнца проникают через пластиковое окно с решеткой и без ручки.  На ссанном матрасе в цветастой пижаме с мишками я втыкаю в высокий потолок, представляя Алису, своих конченных одноклассников, которым стоит гореть в аду, суку с пробитой головой и ее восхитительную кровь на черном асфальте, разбавленную весенним дождем.
Таблетки утром, таблетки вечером, уколы перед сном. ****ые врачи со своими тестами и нудными разговорами. Я чувствую, как превращаюсь в растение, которое лишь ненавидит.
Перерыв на обед, столовая полная психопатов. Сосед трется об зеленую стену и плачет. Он скорбит по жене, которой у него никогда не было.
Я вспоминаю психологов, суд, санитаров, что отправляют на вязки при первом удобном случае, сучьих медсестер. Все они должны сдохнуть.
Паук плетет паутину в углу комнаты, а во мне плетется что-то более злое.
По телевизору у самого потолка новости и бесконечные ток-шоу. Жена убила мужа, отец бросил своих детей, самые молодые миллионеры, самые старые педофилы, ограбление зоопарка, ДТП с летальными исходами, продажи органов, веб-кам студии, шлюхи на проспекте, крупная партия кокса, сын главы полицейского участка **** собаку под аптечной барбитурой.
Завтрак, ужин, обед.
Дни и сны в снотворном.
Сын бросил отца, ублюдки ограбили ветерана, святой отец трахнул мальчика, гимнасты срываются из-под купола цирка, лекарство от СПИДА, лекарство от рака, лекарство от здоровья, смс сборы на лечение онкобольных.
Сон, обед, прогулка.
Дни и сны в транквилизатором угаре.
Открытие новой планеты, танцы со звездами, песни со звездами, сифилис со звездами. Кино из 90-х. Хищник, Инопланетянин, Бойцовский клуб. На сраном диване принимаются патриотические законы, расстрелы в школах, виновность компьютерных игр.
Получил письмо, прочел и не ответил.
Дни и сны в грязной пижаме.
Война на востоке, Тесла – повелитель мира, Ницшеанство на большом экране, мультики для детей, порнуха для взрослых, дрочка в душевой, сигареты, пронесенные в анусе, бунты против врачей. Разговоры с психологом, комиссия, провал.
Дни и сны на вязках.
За окном падает снег. Большая елка в не менее большом зале. Хороводы дураков, дед мороз в детском отделении интенсивной терапии. Посещение, лицо отца, его удар по моему бесчувственному ****у. Постановление суда. Ток-шоу о любви, шоу о кухне, шоу о шоу. Смех звезд, их белые зубы, их белые ноздри. БДСМ-классика. Дрочка, вязки.
Дни и сны в ожидании.
Первый год.
Доступ в библиотеку. «Коровы», «Пролетая над гнездом кукушки», «Ктулху» и его зов, «Дагон», «Ворон». Самосознание, успокоение. Психологи, ****еж, комиссии, провал.
Дни и сны в книгах.
Концерты, песни, громкие конкурсы среди дураков. Рассказы о жизни, паршивая еда в местной столовке, понимание и сочувствие со стороны медсестер, холодный труп соседа под утро. Паук плетет паутину, во мне сплетается ненависть.
По телевизору новости о кризисе, о массовых увольнениях. Я хочу вернуться в школу, в объятия этих ублюдков, чтобы проломить их черепа.
Дни и сны в подготовке.
Приезжают Алиса с отцом. Он гладит ее коленки под столом. Меня это злит. На ее руках я вижу порезы. Снова лекарства на завтрак и обед, ночью под подушку прячу рисунки обнаженки и под утра дрочу на свою фантазию.
Выпускные проходят по стране. Я бы мог быть там.
Со слезами на глазах смотрю телевизор. Гремлины, Львиное сердце, Дорогая, я уменьшил детей, Милый, я увеличила тебе пенис. Мыльное дерьмо сменяется титрами фильмов. В соседнем блоке пожар, инспекторы, взятки, увольнение главного врача.
Лето врывается в мои зрачки. За окном зеленая трава и большие яблоневые деревья.
Новый лечащий, отказ от таблеток, возвращение трезвости.
Дни и сны в подготовке.
Консилиум врачей, разговоры с ****ыми психологами и психотерапевтами, их тщедушные тесты, показания медсестер и врачей, заключения, успех.
Утро, тяжелые ворота, серое небо над головой.
Прощай, пижамка с мишками.
Прощай, телевизор с дерьмом.
Прощай, таблетки и вязки.
Прощай, время в неволе.

Отец

После смерти матери, кто-то похитил нашего папу, подменил его на безродную тварь.

Хм, хотелось бы верить.

Она умерла.

Он стал собой.
Дома впервые я получаю за то, что она умерла. Алиса не ходит в сад, будучи вся в синяках. В своей старой школе я получаю множество теплых слов, дома пьяный отец истязает меня всю ночь кожаным ремнем под громкий рев сестры.
 Два года спустя он пропивает дом, и мы переезжаем в дом поменьше, что станет местом пыток для его детей. Новая школа, ублюдки, что высмеивают меня за ношенные кроссовки. Мои жалобы отцу и снова побои, потому что «мужик блять!».
 Друзья алкоголики в нашей квартире. В 7 к Алисе впервые притронулся его друг, чтобы подрочить рядом с ней. Вскоре, он и сам начнет ее лапать.
 Плесневелый хлеб на завтрак, вода на обед, побои на ужин.
 Он закрывает меня в подвале, полном крыс. Всю ночь я чувствую, как они ползают по моим рукам, с желанием сожрать белки глаз. Слышу, как он лупит мою сестру и она плачет. На утро он выводит меня наверх и продолжает избивать, закрывая рот кляпом, чтобы я не орал.
 - Хочешь жрать?! – кричит он – На, сука, жри блять! – он кидает обглоданные кости на пол, словно собаке – Я сказал, жри!
 Я жру со слезами на глазах, ломая зубы. Кровоточат десна.
 Проданный компьютер, проданная машина, пустые бутылки в кухне, в ванной, в комнате. Детские пособия меняются на закусь и синьку.  На день рождения Алисы он дарит ей ромашку, а себе шумную попойку. На мой день рождения он дарит побои, а себе самоутверждение.
 Он видит, как меня избивают за школой, но наблюдает это издалека на лавочке с бутылкой свежего пива.
 Меня забирают врачи
 Впервые трогает Алису и просит взять ее в рот. В 13 он заставляет ее делать это каждое утро.
 Он начинает насиловать её раз в неделю.
 Отец навещает меня в больнице и избивает на выходе, угрожает убить, если я вернусь домой, потому что я опорочил его род.
 Хм. Как можно это опорочить?
 Я возвращаюсь домой, и в первый же день он избивает меня металлическим прутом, пристегивая к батарее, заставляя справлять нужду прямо на пол, а после убирать поломанными пальцами.
 Какой колледж?
 Я кричу из окна, чтобы мне помогли, и он приставляет нож к моему горлу. С этого момента я окончательно молчу. Утром на моих глазах он насилует Алису, и с этого момента я окончательно сломан.
 Пьянство продолжается, как и насилие. Он переселяет Алису в свою комнату, и каждый вечер я начинаю слышать, как спинка кровати бьется в стену моей комнаты, его стоны, ее слезы. Мерзкий пидор.
 Его друг подыхает от СПИДА, второго закрывают на 8 лет за кражу. Он пьет в одиночестве.
Я покупаю ложе и скобы

Сестра



В августе, после психушки, по мою душу выпал снег, сразу в почву. Впервые мы подвисли с Алисой. Она не теряла время в мое отсутствие. Помимо секса с отцом, в свои 14 Алиса уже водилась со старшими ребятами и не прочь была пропустить дорожку новомодного дерьма.
За первые полгода ее душа, эта светлая и чистая материя, стала омерзительным куском боли и злобы. Разве может быть иначе, когда твой первый половой опыт - отец-педофил? Шли недели, месяцы. Его ненависть и похоть не знали границ. Порою на теле Алисы не было и живого места. Особенно, когда она говорила ему нет.
В 15 Алиса смирилась. Она поняла, что сможет торговать хотя бы лицом, если оно будет цело. В тот год Алиса неплохо залетела на какое-то синтетическое дерьмо и осознала, что под ним все происходящее не кажется уже таким омерзительным. Ее слова про то, что ей это стало нравится, возбуждать… Половой акт родителя с дочерью… Эти слова сломали меня еще больше.
В 16 она встретила меня у дверей дома, объебанная порошком и выебаная каким-то сранным диллером. Отец свалил на рыбалку, а мы до утра вспоминали нашу ****ую жизнь, делились всем, что было с нами и без нас. Ты рассказываешь мне про ужасы домашнего насилия, а я про долбаебов, что трутся о зеленую стену, скорбя о жене, которой у них никогда и не было.
Мы смеемся.
На рассвете мы переспим.
Это самый сладкий секс в моей жизнь.
Дальше мы сможем делать это постоянно. Закидываясь таблами, что мутили на деньги с перепродажи, обдалбливаясь диким порошком. Синхронно кончать под марками.
Я возвращаюсь домой поздно вечером и сразу иду в комнату, в которой тебя нет, потому что ты там… Сводишь его с ума.
Я так устал тебя делить.
Подголовник кровати в соседней комнате стучит в мою стену. Размеренно. Пошло. Я увеличиваю громкость на телевизоре, чтобы этого не слышать.
Галактический крейсер «Ностромо» получает сигнал с необитаемой планеты. Ридли Скотт в лучшем своем проявлении.
Я слышу, как она плачет за стеной, как он рычит, словно похотливый зверь. Мои глаза наполняются слезами и я делаю еще громче.
Офицер безопасности Рипли протестует против того, чтобы поднимать на борт пострадавшего от лицехвата Кейна.
Что-то проникает в меня черной грустью, досадной печалью, словно детеныши гиены отрывают мясо от моих костей и разбитого лица. Удары за стеной становятся более частыми, после чего затихают. Я слышу негромкие всхлипы и воспламеняющийся кремень бензиновой зажигалки в металлическом корпусе.
Чужой на экране прорывает грудную клетку Кейна.
Я слышу его оргазмические вопли.
Во мне тоже созревает ненависть, которая скоро разорвет ребра, ломая их, как зубочистки, как солому в осеннем поле ломает ветер.  Я представляю, что он делает с ней за стеной, как сейчас снова напьется и будет спать до самого утра, а Алиса резать себя в ванной. Ей нужна помощь. В ее шестнадцать на руках в разы больше шрамов, в разы меньше инъекций. Мысли врываются ко мне в голову, и я делаю звук еще громче.
Ксеноморф убивает Далласа.
Я слышу его шаги через зал к кухне, где он потягивается и опрокидывает несколько стаканов своего любимого высокоградусного пойла.
- А ну сделай тише это дерьмо, сукин ты сын! – стучит в стену.
- Мама, забери меня – шепчет Алиса за стеной моей комнаты, а после кромсает себя бритвой и глотает антидепрессанты.
Рипли запускает самоуничтожение «Ностромо».
- Пошла отсюда на ***, шлюха! Ты такая же шваль, как и твоя мамаша, как твой туповатый брат!
Чужой проникает в челнок «Нарцисс».
Алиса приходит в нашу комнату. От нее пахнет спермой и похотью. На ее лице я вижу следы синих отметин. Ее ноги трясутся, а по бедрам стекают капли крови. Тело покрывает длинная заляпанная майка. Я смотрю на нее глазами полными слез. В ее 16. В ее несколько лет, полных насилия и жестокости отца. Она забирает сигарету из моих рук и делает глубокий никотиновый вдох.
- Сочувствую – сухо говорю я.
- Все хорошо – отвечает она и вытирает слезы трясущейся рукой – Я привыкла.
- Разве к такому можно привыкнуть?
- Человек привыкает ко всему, брат. Даже к электрическому стулу – она ложится рядом со мной, прижимаясь бедрами к моему телу – Чужой?
- Да, уже «Нарцисс»
Дверь в мою комнату открывается, и я вижу лицо этой мрази, покрытое рытвинами и пьяным дурманом похоти. В дырявых трусах и на тонких стареющих ногах, он улыбается.
- Дети мои – он скалится, как хищная гиена.
- Папочка – мило говорит Алиса – ложись, я скоро приду.
Рипли выбрасывает Чужого в открытый космос
Рипли рассказывает в бортовой журнал свою историю.
Алиса прижимается ко мне еще ближе и обнимает, я слушаю ее без остановки, проникаясь к ней весь, впитывая ее боль, вдыхая запах белых, как снег, волос. Паук в углу комнаты плетет узоры и путает в них мух, чтобы жрать. Во мне плетется что-то более жестокое.
Рипли ложится в криогенную камеру, и мы с Алисой засыпает рядом.


Элемент 3. Зрелость.

Смерть

Я открываю дверь нашего дома, впервые за долгое время. Наступаю в воду, которая едва окрашена алым цветом. Слышу пьяный храп мрази, и мой мир рушится. Залетая в ванную, я осознаю, что тебя больше нет.

Твое обнаженное тело в объятиях воды, которая наполняет твои легкие. Вскрытые вены отдают из тебя кровь. Она вплетается вслед за потоком из переполненной ванной.

Я пытаюсь вытащить тебя из воды, такую скользкую, словно жизнь. Твои молодые груди касаются моей футболки. Прижимаю тебя сильнее, словно хочу выдавить из тебя всю воду. До капли. Всю тебя сжать и запихнуть под мои ребра.

Блять!

Ты выскальзываешь из моих рук и голым телом падаешь на битый кафель. Брызги крови и воды разлетаются по стенам. Я падаю на колени и рыдаю, словно маленький ребенок.

Ты что наделал? Вы****ок!

Я не успеваю ответить и чувствую сильный удар в голову. Через секунду я лежу на полу, упираясь взглядом в твою молодую вагину. Из уха течет моя кровь. Я вижу, как он подтягивает тебя к себе и укрывает своим телом. Слышу, как он плачет.

Кафель такой холодный.

Я тоже плачу.

Решаюсь подняться, когда вас уже нет. Он оплакивает тебя в комнате. Моя голова болит и кружится, но с трудом я все же поднимаюсь на ноги.

Ты на кровати в зале. Такая молчаливая. Такая спокойная.

Он смотрит на меня. Смотрит, как я выбегаю из дверей и несусь в сторону Гувер, умоляя на коленях быстрее вызвать скорую, которая уже не поможет. Ни мне, ни ему, ни тебе. Ты сбегаешь вместе с ручейками крови в канализационное отверстие.

Говорят, что ангелы живут на небесах, но ты прячешься в водопроводе, чтобы поить их собою. Всех этих ****ских пидоров.

Я слышу, как гудят сирены полицейских машин, сирены скорой помощи. Держу твою руку, он пьет третью рюмку, вытирая слезы со своего мерзкого ****ьника.

Боже, ты такая красивая. Голая, бледная, в черном мешке скорой помощи.

Блять!

Я вылетаю из дома пулей и просто бегу вслед за машиной, что уносит тебя прочь. Задыхаюсь спустя метров пятьсот и просто падаю на грязную дорогу. Чувствую, как небо плачет крупными и холодными каплями. Как в классической драме из 90-х, я ору в небо, и оно отвечает яркими молниями, оглушительным громом, будто прощальный марш в твою честь.

Мимо несутся машины, бьют меня светом фар, стыдят противными гудками своих ебучих клаксонов. Меня пронзает дрожь, перед глазами все расплывается и в следующую секунду чувствую, как чьи-то сильные руки скидывают меня на обочину, а дождь продолжает стирать мою душу, словно в барабане машинки в ваших конченных прачечных. Меня не отмыть, не заглушить эту боль. Я думаю о тебе, а дальше…

Дальше открываю глаза, когда меня тыкает палкой какая-то пожилая тварь.

С Вами все хорошо?
Пойдем - тянет его жена - Тебе это нужно? Какой-то алкоголик. Пошли, пошли.

Спасибо и на этом.

Я возвращаюсь домой, но в нем не нахожу эту мразь, не нахожу тебя. Хватаю видак и несколько кассет. Нахер это все.

Обещаю себе больше не появиться здесь. Ноги моей не будет здесь! Ты меня слышишь?! Ублюдок!

Я вытираю слезы рукавом кофты и ухожу на поиски счастья.

Счастья, в котором нет тебя.


Социум

Я езжу по городу в поисках работы.
             - Извините, но Вы нам не подходите – говорит миловидная девушка на собеседовании – Сожалеем, но нам нужен специалист, а Вы… - одна делает паузу, и я все понимаю.
             Душный автобус несет мое бренное тело. На углу в инвалидной коляске я вижу ту суку, которой пробил голову в детстве. Я улыбаюсь ей через окно автобуса, она реагирует средним пальцем. Это меня веселит.
             - Нет, Вы нам не подходите – говорит жирный тщедушный пидор в офисе маркетинга и рекламы – у нас дресс-код, а Вы… Ну, в общем, не подходите.
             Я покидаю их офис и слышу смех. Все тот же, что и в школьные годы. Я слишком ужасен или беден для вас? Может изобьете и обоссыте меня?
             Город тяжело дышит. Я чувствую почву, которая впитывает кровь, солнце, которое сожгло бы нас всех, осенние листья, что падают с деревьев, освобождая и обнажая их скелет. Они летят в бензиновые лужи, чтобы стать почвой для зеленой весенней травы.
             - У Вас нет образования, поэтому извините – мне говорят на вакансии уборщика.
             - Нам не нравится Ваш внешний вид – говорят в мебельном магазине.
             - Мне кажется, что мы не сработаемся – говорят в душном колл-центре.
             Нищие на тротуарах просят меня дать им милостыню. Вороны кружат над городским кладбищем, откуда разносится душераздирающий крик матерей, чьи дети не вернулись с войны живыми. За витринами тысячи дорогих товаров для общества, привыкшего лишь потреблять. За пластиковыми окнами живут счастливые люди, которые изменяют и плюются бытом. Смертельное ДТП на перекрестке. На светофоре я попадаю в поток сотни людей, от которых сквозит посредственностью, сквозит поверхностью, несет неглубиной.
             - Простите – говорят в кинотеатре.
             - Нет – отвечают по телефону в вакансии грузчика.
             - Нам нужны ответственные люди – транслируют в охранном агентстве.
             Я чувствую себя лишним. Выходя с утра и возвращаясь поздним вечером, я слышу только бесконечные отказы в этом ****ском социуме. Паук заканчивает узор, чтобы ловить глупых мушек. Во мне доплетается ненависть.
             На могиле Алисы я оставляю много слез. Чувствую, как корни деревьев сплетаются и целуются друг с другом, как дышит земля, как телевизионные антенны принимают сигнал и транслируют на экраны смерти и ток-шоу. Город пахнет сырым мясом. Шлюхи на проспекте, мое отражение в лужах.
             - У Вас же только школа – с улыбкой отвечает мне менеджер в ювелирной компании.
             - Ха-ха-ха – отвечает мне одноклассник, который владеет шиномонтажкой.
             - Бля, ну ты и дурак. Иди отсюда – отвечает его друг, который работает администратором в ночном клубе.
             Возвращаясь домой, я получаю письмо:
«Дорогие друзья. 11.11. состоится встреча одноклассников «Спустя 7 лет». Будем рады Вашему присутствию. Вспомним молодые годы, посмеемся и весело проведем время. Будем ждать Вас по адресу….».
             Я откладываю письмо и спешно покупаю патроны.
Успокоение

Той осенью я смирился.

Впервые за долгое время, меня не мучили кошмары. Спустя три года после твоей смерти, наступила тихая ночь и морозный славный ноябрь. Я сидел в парке, после трудового дня, с бутылкой светлого пива и крепкой сигаретой. Помню, как дым проникал в мои легкие, рвал их на части.

Осознание утраты приходит молниеносно. Кому-то сразу, другим спустя время. Этот удар невозможно сдержать. Однажды, приходится принимать факты.

Тебя больше нет.

Я давно не навещал тебя на кладбище. Не навещал отца. В нашем старом доме все по-прежнему. Пустые бокалы, битое стекло в окнах, тонны зловонного мусора и эта тварь.

Той осенью я смирился.

За год до этого переехал в небольшую квартиру на Севере. Местечко - то еще дерьмо, но ничего не поделаешь. Одна комната, крохотная кухня и совмещенный санузел. А ну да, еще и балкон, где я порою вспоминаю все то, что было после твоей смерти.

Помнишь собаку, что была у Гувер? Этот мелкий звонкий терьер. Я выколол ему глаза из милосердия и закопал на заднем дворе. Порою во снах я слышу, как он пищит, а после просыпаюсь возбужденный и вспоминаю о тебе.

Твои колени.

Скольких животных я замучил в первый год после тебя? Гуси с переломанными шеями, коты с отрубленными лапами, повешенные утки в соседнем лесу. Всю ярость, что копилась во мне, я выливал. Знала бы ты, как кричит щенок из которого достают все кишки, как скулит в этот момент его мать.

Похоже, я болен.

Во второй год меня наконец-то перестали мучать кошмары. Теплая кровь на моих губах исходила только из моего тела. Эти шрамы на руках, животе, икрах, как напоминание о том, что мы способны исцелять рассудок.

Однажды, я поставил табуретку в кухне, но петля не выдержала. Знала бы ты как сладко задыхаться. Отталкиваться ногами от воздуха, слышать, как напрягаются шейные позвонки.

Оргазмы слаще были только с тобой.

Возможно, я болен.

В прошлом году мне стало легче. Я запираюсь один в квартире и смотрю наши любимые фильмы. Чужой. Первая часть Терминатора. Тебе очень нравился Сияние чистого разума с Керри, мне достаточно Звездного десанта. Помнишь, как Траволта менялся с Кейджем лицами? Эпоха боевиков с Сигалом и Сталлоне. Кстати, очень жаль, что мы так с тобой и не увидели Крестного отца.

Возможные подработки сменялись одна за другой. Меня хватало на неделю, а дальше я снова запирался дома и смотрел. Впитывал. Глуп? Как говорил Форест Гамп “глуп тот, кто глупо поступает”.

С первым кредитом жизнь перешла в онлайн. Небольшие подработки, какие-то сраные биржи. Я стал более сдержан внешне и не менее агрессивен внутри.

Я болен.

Когда Лиланда Палмера запирают в клетку, я снова думаю повеситься. Выбросить эту затею со встречей выпускников. Дать им жить, несмотря на всю боль, что горела во мне.

Уже поздно. Я смотрю на часы и проходят годы.

Утром я выхожу купить сигарет, желая покурить перед смертью и, возвращаясь домой, встречаю его.
Судьба. Бог. Вселенная.

Мне поебать.

Эта встреча становится судьбоносной. Мой старый друг.

Привет.


Старый друг

Франк.

Мой старый друг. Он улыбается и быстро подходит ко мне. Его бледная кожа выдает в нем ****ского наркомана. Я знаю, о чем говорю. Сам плавал. Эти впавшие щеки, черные мешки под глазами.

****ская классика.

Привет. Я еле узнал тебя - он хлопает меня по плечу, будто мы действительно тепло дружили, пили на выходных, вместе лечили подростковые гнойные прыщи - Как тебя занесло на север?

Треснувшие, болезненные губы расплываются передо мной в нелепой улыбке. Из некогда грозного школьного хулигана Франк превратился в существо, напоминающая Голума от Питера Джексона. Омерзительные жидкие волосы, грязные до чертиков, потрепанная одежда, которая не сравнится даже с моими обносками. Весь он - это несуразное жалкое чмо, которое почему-то думает, что может смешать меня с дерьмом.

Здравствуй, Франк - сухо отвечаю я - Снимаю квартиру. Вон там - показываю через дорогу
Четко - он оценивает меня с ног до головы, а после добавляет - Слушай, пугало, зайдем к тебе? Буквально на пару секунд - Франк не спрашивает, он уже бодро, словно пружина, направляется через дорогу, к дому, который я показал

На нем какой-то сраный спортивный костюм. Я спешно догоняю Франка уже на другой стороне, практически у подъезда. Через минуту мы уже в квартире.

А ты хорошо обжился. Никогда бы не подумал - даже не снимая обуви, он проходит в кухню и садится на табурет, на котором еще утром я хотел повеситься - Как я заебался - выдыхает Франк.

Он раскидывает на обеденном столе россыпь сигарет, пакет с дрянью и два шприца. Его руки трясутся, потому что мозг кричит и ликует.

Где эта ****ая зажигалка? Э, у тебя есть?
Зажигалка? - переспрашиваю я
Ты блять баран! Да! Зажигалка!

Я открываю ящик с барахлом и инструментами.

Должна быть. Одну минуту
Да - протяжно заводит он - в школьные годы, ты бы мне так вряд ли ответил - он заливается противным писклявым смехом

Садовые ножницы, спички, налобный фонарик. Я перебираю вещи в ящике, потому что точно помню, что закидывал сюда зажигалку, когда хотел выпустить газ и взорвать все к чертовой матери.

Согласись, у нас были не лучшие отношения в школе. А когда ты проломал Лизе бошку, так я вообще хохотал. Тебя же в дурку упекли?
Да, на обследование
И что сказали? Долбаеб? - он снова противно смеется, как гиена из мультика про львов - Ты там долго еще?

Ключи от подвала, аккумуляторные батарейки, во мне вскипает ненависть. Чувство долга, ощущение ****ской справедливости. Я понимаю, какая сила в моих руках, и какова доля слабости в мыслях. Они все заслуживают только смерти.

Кстати, как там твоя сестра? Она всегда была такой сучкой - он издает похотливый звук, который проносится вулканом во мне.

Старые лампы, зажигалка, молоток.

Через минуту я слышу, как ломается его череп. Затылок хрустит, и капли теплой багряной крови разлетаются по кухне. Франк пытается встать, но я крепко держу его исхудавшее плечо и наношу удар. Удар за ударом. Он расплывается на кухонном столе, пока молоток превращает его голову в бесформенную массу дерьма, жил и костей. Кровь разлетается по всей кухне, пачкая белый холодильник, занавески, посуду. Она повсюду.

Я отпускаю молоток спустя минут 15 беспрерывных ударов. Я отпускаю его не из-за легкости, из-за свободы. Нет. Я отпускаю его, потому что больше не могу бить, не могу дышать. Молоток падает на пол, и от него разлетаются какие-то ошметки костей и мозга.

Прислоняюсь к стене и медленно спускаюсь вниз. Франк падает на пол, и кровь снова брызжет во все стороны. Проводя руками по лицу, я понимаю, что и сам весь в его остатках.

Твою мать.

Солнце скатывается за горизонт.

Франк все еще лежит на полу.

Я курю. Впервые курю за долгое время. Передо мной остатки порошка. Остатки порошка во мне. Алиса бы явно не оценила.

Впервые за долгое время ко мне приходит покой. Я знаю, что должен сделать. Знаю, что буду делать. Франка найдут хозяева квартиры, после первых неуплат, но тогда уже будет поебать.

Я нахожу карандаш с бумагой и начинаю писать. Пачкаю листы, мну и выбрасываю. Кровь Франка все еще стекает со стен, с моего лица. Когда заканчивается бумага, я просто пишу на столе. Мои буквы сотрут, ведь во всем виноваты лишь игры.



Манифест


“Твои проблемы важны

Привет, мой друг. Я надеюсь, что эти ублюдки не скинут все на видео игры и жестокие фильмы.

Когда они найдут эту запись, уже все, абсолютно все мрази, которые хоть как-то причастны к геноциду меня будут мертвы. О да. Паук окончательно научил меня ненавидеть.

А теперь о главном.

Как выжить было мне будучи собой? С самого начала своей жизни все, что происходило калечило и опусташало меня. Вместо добра и любви я получил лишь побои и насилие. Разве дети должны жить так?

Моя мать - предатель, которая не нашла в себе сил бросить это чудовище, не нашла в себе логику, чтобы понять, какого монстра взрастила рядом с собою.

Мой отец - не отец. Похотливая полоумная тварь, которая не только избивала меня каждый божий день, но и насиловал сестру, которую я, сука, любил!

Моя сестра - моя любовь!

Я - есть жертва!

Людей убивает мелочность. Легче смириться с драмой по типу рака или СПИДА, чем с тем, что происходит каждый божий день. Порванные кроссовки в определенный момент быстрее объявят об инсульте, чем смерть кого-то из близких, если эти кроссовки рвутся в день, когда ты теряешь последние деньги на хлеб, имея двумя днями ранее выпавший зуб или новый счет коммунальных услуг, либо поломку какого-либо предмета.

Мелочность - стая пираний, которая съедает хоть крокодила, хоть белую акулу.

Я - есть жертва!

В бесконечном медиа пространстве с долбаебами в “кружках”, в глянце дорогих фоток, в мире ****ого материализма. Открывая глаза, я вижу, как толпы никчемных крутят морды на камеру, телки раздеваются на сайтах для взрослых, в интернете продают детское порно. Я - лань, за которой идет охота. Весь мир молодых - прогнил, старики вспоминают молодость и рыдают в сейчас! Да и на *** их!

Я - есть жертва.

Эти больные ублюдки в школе, врачи, что видят во мне предмет для изучений, а не душу для помощи. Мне по-прежнему снится, как получаю тумаки за школой, как горячий песок летит в мои легкие, как теплая моча стекает по моим волосам. Я просыпаюсь в слезах и долго дрожу.
Я - есть жертва.

Гоняю с автобуса на автобус, чтобы устроиться в ****ый офис, где тебя душит все то, что было так ненавистно. Смотреть, как они меняют себя на деньги, закрывая душу и сжимая ее, пока не лопнет. Блять!

Я - есть жертва.

Любовь ко мне, и она же во мне. Ждать Алису после секса с ним, секса с каким-нибудь уебаном за мелкий чек или пару дорого. Ждать ее после того, как она поласкает себя ножом в ванной комнате. Ждать твой наивный взгляд, отравленный ядом ебучего быта. Ждать и понимать, что нас и нет вовсе, что это все настолько аморально… Я блюю после очередного секса. Помнишь?

Я - есть жертва.

Перед тем, как решить все, до часа, когда справедливость вернется кровавой жатвой, я смотрел на себя в зеркало и, впервые за долгое время, искренне плакал. Разве я заслужил это все? Безэмоциональный, выжженный, словно пшеничное поле после войны, простой и заурядный уебок.

Но ты должен быть сильнее, мой друг.

В разы меня сильнее”

Вечером я покупаю черный костюм и колодку.


Справедливость

Я стою у зеркала в черном спортивном костюме. В моих руках собранное ружье, заряженное под завязку и 50 патронов в спортивной сумке через плечо.  Ружье отлично поместится в него.
Я улыбаюсь.
Паук сплел паутину. Во мне полностью сформировалась ненависть.
Выхожу из комнаты и проникаю в липкое объятие кухни. Около окна сидит мразь,  что звала себя нашим отцом. Он видит ружье в моих руках.
- Решил снести себе башку, наконец-то? – он смеется
Я смеюсь, а после наставляю дуло на него и жму на курок. Пуля входит ему в ногу, дробя коленную чашечку. Густая кровь падает на пол. Он начинает истошно орать, пытается встать, пока ружье принимает новый патрон. Я резко хватаю его за лицо и с силой вставляю ствол ружья ему в самое горло, обжигая десна и разбивая гнилые старые зубы. Отец слегка задыхается. Давясь багровой кровью. Смотрю ему в глаза, прижимая дулом его к столу. Из его глаз проступают слезы. Впервые.
- Что ты сказал?! – меня переполняет ненависть.
Он что-то мычит.
Я продавливаю курок ружья, и пуля разрывает его голову, словно спелый арбуз. Она проникает в самый череп, и теплая кровь падает на мои руки, лицо, кухонный сервис, пустые рюмки и бутылки. Я испытываю оргазм, а после долго блюю всем, что было внутри, пачкая его грязную кровь еще больше.
- Ты сдох! Ты тварь, сдох! – я истерично кричу и бью прикладом ружья в бесформенную тушу, превращая его голову и шею в багровую массу, после чего складываю ружье в сумку и накидываю длинный плащ, закрывая следы его жизни на своем костюме.
Оборачиваюсь в своей квартире, после чего поджигаю обои в кухне и комнате. Меня здесь больше никогда не будет.  Пламя поедает боль. Пламя поедает паука в углу комнаты, и разжигается в моей душе.
Автобус на холодной остановке. Толпа поверхностных уебков внутри. Капризный противный детский плач. Я еле сдерживаюсь, чтобы не расстрелять их всех. Всех и каждого!
Я выдыхаю.
Банкетный зал ссаного ресторана. Я слышу, как играет музыка. На ее зов, по крученной лестнице, поднимаюсь на второй этаж и останавливаюсь у дверей. Я закрываю глаза и вспоминаю все «веселое», что было связано с этими людьми.
Еще секунда и меня принимает атмосфера праздника. Я закрываю за собой двери и подпираю их двумя стульями. Я всегда был слишком незаметным.
- Кто позвал этого уебана?
- Э, дятел. А ты нахера приперся?
- Да прекрати, хоть посмеемся – говорит мразь в инвалидном кресле
- Ты что? Получить захотел? – спрашивает самый ярый
Я молча стою у дверей.
- Здравствуйте
- Ха, ты вообще не изменился. Такой же бомж в своем ссаном плащике? А в сумке что? Клоунский набор?
Я смотрю в эти лица. Я вспоминаю все побои, обиды, тычки и пинки. Во мне разжигается ненависть. Тяжело дышать. Медленно скидываю плащ, и он падает на золотистый пол. Черный костюм впитал кровь моего отца, которая осталась темными пятнами.
Они продолжают шутить, громко пить, пока я медленно расстегиваю замок сумки.
Три.
Не доставая ружье, я заряжаю его, набирая патроны в карманы штанов и олимпийки.
Два.
В такт музыки я передергиваю затвор и снимаю курок с предохранителя.
Один.
В единственный миг я вскидываю ружье в свои руки и нажимаю на курок. Первая пуля входит в грудь ублюдка в белом костюме. Его рубашка наполняется кровью, и в падении она же вылетает в воздух и зависает в нем.
Хаос. Они начинают бежать, но бежать некуда!
Я жму на курок снова и снова. Пули пронзают руки, ноги, головы. Их глаза лопаются и пачкают белые тарелки с праздничными салатами. Я слышу крики на первом этаже.
- Вызывайте копов!
Кто-то пытается вырваться через окно, но я стреляю, и он остается красной кляксой на фиолетовых шторах. Кто-то едва дышит на полу, и проходя мимо, я выпускаю несколько патронов в его голову.
- Пожалуйста, не надо
Я не слышу их криков, продолжая прожимать курок снова и снова. Кровь заливает пол и всего меня, попадая на лицо и руки, на губы. Такая приятная и горячая на вкус. Она наполняет зал, оторванные пальцы хрустят под моими ногами. Говорят, что стрелять в спину – некрасиво, поэтому я стреляю в затылок.
Звонким гулом осколки стекла падают из старой оконной рамы, и боль пронзает мою руку, разворачивая в 180 градусов. Следующая пуля попадает мне в ключицу, заставляя упасть на пол, подпирая спиной заляпанную кровью стену банкетного зала. Кто-то из моих “любимых” одноклассников пытается ползти к выходу, и из последних сил я отстреливаю этому телу руку. Еще одна пуля входит в живот.
Больно, сука. И как так они быстро приехали? ****ые снайперы на соседней крыше. Я слышу, как кто-то ломает дверь в зале.

Шар цветомузыки крутится у самого потолка, освещая гору кровавых трупов.

Они это заслужили.

Какой-то популярный медляк играет из колонок.

Я смотрю на себя, и, под этим светом, кровь превращается в какой-то малиновый джем на моем теле. Веки медленно опускаются под затухание мелодии.

Я снова улыбаюсь.

Скоро мы будем вместе.

Обещаю.




P.S. Всем жертвам домашнего насилия и общественного буллинга посвящается.