У меня зазвонил телефон

1

Тишину спальни нарушила заунывно-тревожная музыка из моего телефона. Играла тема Гримпенской трясины из советской постановки о Шерлоке Холмсе. На экране аппарата, лежащего на прикроватной тумбочке, светилось «Паша издательство». Я разлепил один глаз, как всегда пытаясь другим спать дальше, стянул с тумбочки телефон и ответил:

– Да.

Как ни старался я придать голосу бодрости, на другом конце весело сказали:

– Степашка! Дрыхнешь что ли? Ты время видел?

Я посмотрел на экран телефона, часы показывали тринадцать-тринадцать. Вернув аппарат к уху, я сказал:

– Тамбовский волк тебе «степашка»! Чё надо?

– Ладно, не злись, – проворковал Паша, – включай быстрей Россию24, сейчас махом проснёшься.

Свободной рукой я нащупал в постели пульт, включил телевизор и переключился на нужный канал. На экране попеременно всплывали то обложки моих книг, то мои фотографии. Тут я на встрече с читателями, тут выступаю на пресс-конференции, а тут просто позирую, сидя за ноутбуком.

Я сделал погромче, женский голос за кадром вещал: «…Ворвавшись в жанр фантастики и ужаса всего каких–то семь лет назад, Степан Королёв совершил настоящую революцию. Двенадцать написанных им романов выполнены в неповторимой сверхреалистичной манере автора. Суммарный тираж произведений Королёва уже превысил сто миллионов экземпляров, что неудивительно, ведь его книги переведены, вдумайтесь в эту цифру, на сорок три языка!

Отдельно следует сказать о вышедшем чуть более месяца назад тринадцатом романе Королёва «Примитив». В этой мистической детективной драме автор вплотную подходит к раскрытию образа универсального антагониста своих предыдущих произведений – абсолютного зла, что древнее самой Земли. С романом «Примитив» связано несколько скандалов, среди которых обмороки, эпилептические припадки и даже один случай комы у людей, начавших чтение книги. В ряде стран продажи «Примитива» временно приостановили, что лишь подстегнуло истерию вокруг романа. Примечательно, что несколько сатанинских культов по всему миру объявили ересью свою веру и намерены основать Церковь Примитива.

В свете описанного ажиотажа, или, говоря современным языком, хайпа, американское писательское лобби, долгое время блокировавшее участие кандидатуры Королёва в престижнейшей премии Хьюго, было вынуждено пойти на уступки. И сегодня, наконец, было объявлено, что долгожданная ракета присуждена-таки нашему соотечественнику, талантливому писателю, повелителю ужаса – Степану Королёву. К другим новостям…»

Я выключил звук на телевизоре, и в повисшей тишине из телефона вдруг раздался радостный крик Паши:

– Проснулся, чертяка?!

От неожиданности я вздрогнул, и телефон звонко грохнулся на паркет. Пришлось спустить ноги с кровати и подобрать мобильник.

– Алё! Ты там живой? – продолжал бесноваться Паша.

– Хорош орать, телефон из-за тебя уронил, – пробурчал я.

– Ладно, досыпай, талантище. Поздравляю. Наконец–то золотые яйца нашей курицы оценили по достоинству.

Не дав мне сообразить, о чьих яйцах идет речь, Паша повесил трубку. Я встал и подошёл к зеркальной дверце шкафа-купе. Оттуда на меня смотрел сорокалетний небритый мужик с помятой физиономией и ненавязчиво обрюзгшим телом. Подавив желание заняться самобичеванием, я лишь скривился в презрительной гримасе и процедил: «Талантище…»

Больше ничего сказать или подумать я не успел, с тумбочки снова доносилась «Гримпенская трясина». Подойдя, я посмотрел на экран. Хм, «неизвестный номер». Пара дней как сменил симку, а очумелые фанаты уже, похоже, вычислили. С этой мыслью я нажал на «сброс». В следующую секунду моя рука уже тянулась к тумбочке вернуть гаджет на место, однако тот вновь ожил. На экране по–прежнему значилось «неизвестный номер». Так! Настырный значит! Ладно, ща я тебе выскажу, с огоньком и со всей писательской выдумкой.

– Алё бля!

– Фу, как грубо, – ответил медовый женский голос, – Не ожидала от вас, Степан.

Мысли схлынули, как вода из смывного бачка. В разом опустевшей голове звенел один пронзительный вопрос. «Откуда я знаю этот голос?»

– Эм…– я сглотнул слюну и, с интимной хрипотцой, осведомился, – С кем имею честь?

Всё-таки голос на том конце был чертовски хорош. Да чей же он?

– Вот как? Не узнали? Не иначе, богатой буду, – женщина негромко, но от души засмеялась.

«Господи! Словно ангел играет на арфе» – пронеслось в голове. И тут до меня дошло, что я процитировал свой же последний роман. Но тогда… Да нет, бред. Я собрался с мыслями и решил подыграть моей собеседнице.

– Софья Яворская, полагаю? – с улыбкой поинтересовался я.

– Браво, Степан, – женщина, несомненно, тоже улыбалась, – Я в вас не сомневалась.

Сделав над собой усилие, я сбросил остатки наваждения и беззаботно сказал:

– Что ж, должен признать, ваш голос подходит идеально. Я вам больше скажу, именно его я слышал, когда писал.

– То есть, что значит «подходит»? – спросила Софья. – А как же он может не подходить?

Я пропустил мимо ушей эти вопросы, мне захотелось побыстрее свернуть эту шутку. Было в ней что-то жутковатое.

– Скажите, – спросил я, – как называется ваш ютуб-канал, или что там у вас? Я вам передам привет да и разойдёмся на этом, у меня дела.

– Степан, я вам звоню по делу, – настала её очередь игнорировать вопросы.

– Неужели? – съязвил я.

– Почему вы решили меня убить? – поинтересовалась Софья.

– Э… Послушайте, – неприятно это сознавать, но я начинал нервничать, – Если вас интересует концепция романа, в интернете можно найти одно моё интервью…

– Прекратите нести чушь! – возмутилась женщина, заставив меня опешить. – В первом варианте я у вас выживаю, но отправляюсь на полтора года в психиатрическую лечебницу. Не скажу, что мне это сильно нравится, но это точно лучше кошмара, учинённого Примитивом.

Её голос дрогнул, в последних словах послышались слёзы. Я вконец растерялся.

– Степан, пожалуйста! – Софья уже говорила навзрыд. – Перепишите мою роль. Не позволяйте ему… меня… Потому что это…ад. Степан, вы слышите? Ад!

Женщина разразилась неудержимым, полным отчаяния плачем и бросила трубку. Я же ещё минуту стоял рядом с тумбочкой, мало от неё отличаясь, и тупо смотрел на экран телефона, где список вызовов начинался со строчки «неизвестный номер». «Так», – наконец решил я, – «Начнём с кофе».

2

Отхлёбывая свежесмолотую и столь же свежесваренную арабику, я прохаживался по просторной гостиной и рассеянно шарил взглядом по кирпичной кладке стен, разлинованных аккуратными тонкими швами, вполне возможно, известковыми. Моя квартира-лофт была расположена в фабричном здании середины девятнадцатого века. И толстые кирпичные стены, и гигантские арочные окна, и чугунная лестница на второй, спальный уровень – всё здесь дышало историей. Я подошёл к одному из окон и с наслаждением уставился на речку, заросшую ряской, и неухоженный берег, густо покрытый бурьяном. Вид этих фабричных задворок действовал на меня успокаивающе. Вот и сейчас, почувствовав, наконец, благостный настрой, я позволил мыслям вернуться к недавнему звонку.

Слово за словом, я прокручивал в голове беседу, пытаясь понять, что же меня взволновало особенно. И в какой-то момент у меня внутри, вдруг, всё оборвалось. Я никогда и ни с кем, даже с издателем, не обсуждаю черновики сюжета. Откуда она узнала про тот первый вариант с психбольницей? Откуда?!

Я поставил чашку на подоконник, а сам опустился в стоявший рядом диван и накрыл глаза ладонью. В следующую секунду со второго уровня послышалась «Гримпенская трясина». От благостного настроения не осталось и следа. В голове и, одновременно, где-то в желудке, поселилось гнетущее чувство. Смакуя свои ощущения, я встал с дивана и медленно побрёл наверх. Странно, но я был почти уверен в том, что увижу на экране, а потому мне хотелось не успеть ответить. Однако, проклятый девайс и не думал затыкаться. Я подошёл к тумбочке, так и есть, «неизвестный номер». Чувствуя, как трепыхается сердце под майкой, повлажневшей рукой я взял аппарат и ответил:

– Да.

Ответ получился сиплым и сдавленным, словно я поперхнулся. Из трубки же, напротив – послышалась чёткая и размеренная речь уверенного в себе и умудрённого годами мужчины:

– Степан Денисович, здравствуйте. Что у вас с голосом? Вы здоровы?

Снова играть в угадайку мне вовсе не улыбалось и я, не стесняясь, почти проорал:

– Ты ещё что за хрен?!

Мужчина в трубке вздохнул и ответил:

– Залкинд Лев Исаакович. Профессор, именитый психолог, интеллектуал и философ. Так, кажется, вы представили меня читателям в романе?

– Да вы издеваетесь, – выдохнул я вполголоса.

– Что ж, похоже мой звонок не первый, – отметил профессор после секундной заминки, – Я был уверен, что они тоже будут вам звонить, хоть и надеялся их опередить. С кем вы успели пообщаться, Степан Денисович?

Поддавшись внезапному порыву, я выпалил:

– Не могу вам сказать! Позвоните по номеру сто двадцать пять!

Торопливо сбросив звонок, я зажал боковую кнопку и выключил телефон. Уже спускаясь по лестнице обратно в гостиную, я снова чуть было не выронил трубку. Не то, что бы я удивился, нет. Но и в реальность происходящего мне уже верилось с трудом. Телефон звонил как ни в чём ни бывало. На экране – чёртов «неизвестный номер». Стоя на высоте трёх метров, на чугунных ступенях, отделённых от остального пространства гостиной лишь невысокими перилами, я решил не испытывать судьбу. Держа в руке вибрирующий и тоскливо стонущий стеклянно–металлический брикет, ещё недавно бывший лишь модным аксессуаром, а теперь вдруг ставший генератором моего локального ада, я спустился и сел, а точнее упал в глубокое кресло, обычно служащее мне островком релаксации и самосозерцания.

– Да, слушаю, – ответил я и уловил в собственном голосе настороженность, граничащую со страхом.

– Господин Королёв, рад вас наконец услышать, – раздался приветливый бархатистый мужской голос с едва уловимым восточным акцентом.

– Представиться не хотите? – устало поинтересовался я, почти не надеясь, что ошибусь в своей догадке.

– Джагдиш Чатурведи, – обескураженно ответил незнакомец, словно уже назывался минуту назад.

– Ну да. Кто ж ещё, – философски заметил я. – Слышь, Чатурведи, в вашей труппе много ещё пранкеров? Кто следующий будет? Капитан полиции Воеводин? Молодожёны Зайцевы? Или может у вас ребёнок имеется? Аутиста Колю Сметанина сыграет?

Я старался говорить напористо и громко. Мне казалось, если я сбавлю натиск, то снова почувствую необъяснимый, а потому особенно неприятный страх. В трубке меж тем молчали.

– Джагдиш, ты ещё тут?! – хамовато позвал я.

Из телефона послышался спокойный голос:

– Я вас не виню, Степан. В вас говорит стресс, – Чатурведи сделал паузу и добавил с едва заметным нажимом, – А ещё страх.

И тут внутри меня что-то надломилось. Я вдруг со всем ужасом осознал, что это не шутка. Не чей-то остроумный розыгрыш, нет. Я не знаю, что послужило причиной. Голоса ли звонивших, до жути знакомые? Непостижимая осведомленность ли Софьи Яворской? А может я просто всегда знал, или, по крайней мере, верил, что подобный сюрреалистичный дурдом возможен? Не знаю. Но секунду спустя моё рациональное мировосприятие рухнуло, как карточный домик.

– Господи, почему?! Как это вообще возможно? Чего вам от меня надо? – донёсся до меня полный боли и отчаяния незнакомый голос. Тут я словно очнулся и внезапно понял, что вопросы эти только что задал сам. Я захотел прокашляться и снова услышать свой голос, но из телефона мне уже отвечали:

– Эти вопросы, господин Королёв, вам лучше обсудить с профессором Залкиндом, а не со мной. В конце концов, он ведь у вас интеллектуал. – закончил Чатурведи с усмешкой.

Я лежал в кресле и, запрокинув голову, бесцельно изучал потолок. Я знал, нужно что-то сказать, как-то встроиться, наконец, в новые обстоятельства. Но в голове было пусто, и я молчал.

– Впрочем, на последний вопрос я вам с удовольствием отвечу, – продолжил бархатистый голос. – У меня к вам, своего рода, деловое предложение, господин Королёв.

– Чего вы хотите? – выдавил я.

Помедлив, Чатурведи принялся говорить с едва заметным волнением в голосе:

– Того же, что и остальные, полагаю. Небольшое изменение в сюжете. Понимаете, господин Королёв, организация, которую я представляю… – Чатурведи замялся.

– Вы называете себя «Зола;», – на автомате подсказал я, – Так же вы называете и сущность, известную как Примитив. «Зола;» – его первое изречённое имя. Одно из первых слов, сказанных человеком разумным около пятнадцати тысяч лет назад. Ваша общество появилось примерно в то же время. За прошедшие тысячелетия из кучки колдунов-друидов вы превратились во всемогущую надгосударственную структуру, пресловутое мировое правительство… – я перевёл дух и хотел было продолжить свой ликбез, но спохватился и замолчал. Меня, словно на ухабах, швыряло из стороны в сторону. Только что из меня бил поток слов, теперь я вдруг напрочь забыл, как извлекать звуки из горла. Только что в горячем теле была лёгкость, теперь прошиб ледяной пот, а туловище вмёрзло в кресло.

– Мда-а, – задумчиво протянули в трубке, – Я имел неосторожность забыть, с кем говорю.

Последовала пауза. Похоже, нам обоим нужно было собраться с мыслями. И я успел немного прийти в себя, когда услышал:

– А ведь вы, можно сказать, господь Бог, а? Не задумывались над этим, господин Королёв? Весь мой мир, включая меня, создан вами.

Тут Чатурведи, будто вспомнив что-то важное, заговорил быстрее:

– Скажите мне, Степан… Можно мне вас так называть?

– Валяйте, – ответил я.

– Степан, что вы знаете обо мне, например? Я не говорю сейчас, о том, что написано в романе, нет. Я говорю, ну не знаю, о моих привычках, о моём детстве. Словом, о тех бесполезных мелочах, которые вы, по понятным причинам, описывать в книге не стали.

– Э-э…– протянул я, заполняя паузу. Вопрос и правда застал меня врасплох. – Видите ли, господин Чатурведи…

– Прошу вас, просто Джагдиш, – дружелюбно отозвался индиец.

Я наконец кое-как собрался с мыслями и продолжил:

– Знаете, Джагдиш, я бы не сказал, что я что-то действительно знаю о вас. Кроме того, конечно, что написал. Всё остальное больше похоже на догадки, а не на знания. У вас, несомненно, было очень трудное и очень бедное детство. Это и закалило ваш характер, дало внутренний стержень, чтобы стать тем, кем вы являетесь теперь – первым среди равных, главой Золы. О вашей жизни до событий романа я размышлял мало. Предполагаю, что с Золой вас свёл случай. – следуя наитию и обрывкам воспоминаний о создании персонажа Чатурведи, я уже сочинял на ходу, и меня, что называется, несло. – Такое, знаете, рядовое происшествие. Ну, допустим, мальчишкой лет восьми, вы стащили кошелек у покупателя на рынке. Точнее, попытались стащить, но покупатель оказался на редкость наблюдательным и ловким. Так вы познакомились с одним из членов Золы.

Я набрал в грудь воздуха. Липкого пота, щемящего чувства в груди, какого-либо негатива вообще – как ни бывало. Не обращая внимания на телефон у уха, на повисшую в нём тишину, я творил:

– Он узнал ваше имя, ещё пару мелочей, а затем отпустил вас. Но прежде, он заглянул в ваши глаза. И то, что в он в них прочёл, определило вашу судьбу. Как по волшебству, и отец, и мать нашли приличную работу. В доме, постепенно появился достаток. Вы смогли закончить школу, а внезапно выигранный грант какого-то невнятного центра по развитию чего-то там, обеспечил вам блестящее высшее образование в лучшем советском вузе. В то время вы не раз задавались вопросом, случайно ли паренёк, росший в душных трущобах Бомбея, оказался в далёкой и заснеженной Москве?..

Медленно, словно от крепкого сна, я вернулся к реальности и, уже на правах мыслей вслух, закончил фразу:

– …И теперь мы оба видим: ничто неслучайно.

Казалось тишина будет длиться вечно. Но я пошевелил головой и обнаружил-таки, что прижимаю рукой телефон к уху. Следом, я вспомнил, что говорю с кем-то по этому телефону. Наконец, я вспомнил – с кем.

– Алло, господин Чатурведи? Джагдиш, алло?

Через секунду раздался голос индийца:

– Да, я тут, господин Королёв.

Его голос звучал по-прежнему вкрадчиво и спокойно, но, вместе с тем, я почувствовал какие-то новые нотки. Пожалуй, так звучит потрясение в голосе человека, которого потрясти невозможно.

– Я вдруг понял, господин Королёв, насколько завишу от вас, – продолжил индиец, – Насколько все мы зависим от вас. Да какого чёрта! Насколько вообще всё, целиком и полностью зависит от вас!

Каким-то образом мне передалось волнение Чатурведи. Ушатом ледяной воды на меня вдруг обрушилось осознание моей роли в этой фантасмагории. Хотя нет, не роли. Моего положения. Свою роль я и представить не мог.

– Не-е-т…– услышал я шепот Джагдиша.

– Что, нет? – переспросил я.

– А!.. – отрывисто выкрикнула и замолчала трубка.

И тут я услышал то, от чего моё лицо мгновенно сделалось влажным, а от спины и затылка к рукам и ногам сбежала волна, покрывшая тело «гусиной кожей». Поборов порыв отбросить телефон подальше от себя, я превратился в слух.

Влажное бульканье перемежалось с чавкающими звуками погружения чего-то твёрдого во что-то податливое и сырое. Секунду спустя в голове родилась догадка, заставившая побороть вторую попытку выкинуть пыточную машину, именуемую телефоном. Это не бульканье. Это голос индийца. Остатки его голоса.

Вдруг я услышал приглушённый, но всё равно отчётливый то ли стук, то ли щелчок, будто сломали полено, завёрнутое в ковёр. Затем последовал какой-то нечеловеческий вопль, который тут же оборвался. Нет, он не был жутким, он был именно нечеловеческим, в том смысле, что человек таких звуков издать неспособен.

И пока я подбирал в голове образ, с которым мог бы сравнить услышанное, из трубки доносилась лишь неясная возня, но и она быстро стихла. Наконец меня осенило удачным сравнением – сдувающийся шарик! Этот резкий, дребезжащий писк.

К горлу подкатила дурнота, однако тут же отхлынула. Я услышал в телефоне голос. Другой голос.

Он медленно, нараспев проговорил мне в самое ухо:

– Повесьте пожалуйста трубку!

Не помня себя, я рванул руку с телефоном к лицу и судорожно забарабанил пальцем по экрану, пытаясь сбросить звонок. С удивлением обнаружил, что экран не реагирует, а палец оставляет на нём мокрые следы. И тут я понял, что весь покрыт липкой влагой.

Наконец мне удалось сбросить звонок аппаратной кнопкой. Я в бессилии распластался в кресле, свесил руки вниз, а сам отрешённо уставился в никуда. Прерывистое дыхание понемногу восстанавливалось. Тело расслабилось, телефон выскользнул и стукнулся о пол. Я вздрогнул и поднёс пустую руку к глазам. Пальцы била мелкая дрожь. Эта картинка вернула меня в чувства. Надо брать себя в руки!

3

Через силу я встал и побрёл к холодильнику. Трико и футболка противно липли к телу, но мне было плевать. Достав бутылку «Джек Дэниэлс», я выплеснул остатки в стакан. Получился почти полный. Тремя могучими глотками я осушил его и следом отправил в рот заветренный кружок лимона с блюдца на столе. Не дожидаясь, когда очистительный огонь разольётся по нутру я отправился в душ, где и провёл следующие десять минут, стоя под горячими струями, которые, как я пытался себя убедить, смывают без следа весь этот кошмар.

Первое, что я услышал, выключив воду, это звуки «Гринпенской трясины» из гостиной. Чёрт меня дёрнул поставить эту жуть на звонок!

Наскоро вытершись, я заспешил к креслу, под которым остался лежать телефон. Заспешил? Именно! На вчерашние дрожжи да на голодный желудок стакан вискаря творит чудеса!

Так, что тут у нас? Опять неизвестный номер? Окей, продолжаем разговор!

– У аппарата! – бодро и чётко ответил я.

– Степан Денисович, вы что, выпили?

Хм. Положим, на счёт «чётко» я себя переоценил. Покатав во рту язык, я радостно выкрикнул:

– А кто это у нас? Неужели снова Лев Исаакович почтил вниманием?

– Прекратите паясничать, молодой человек, – услышал я спокойный голос.

– С какой это стати? – не унимался я. – Вы, значит, тут устраиваете, чёрти-чего, а я прекрати? Нет уж, батенька, дудки! Извольте и вы меня потерпеть! А то, вишь, взяли моду! Одной помирать неохота, обратно в дурдом хочет. Второй вот, заботой своей задрал, ментор хренов. – отдышавшись, я закончил уже спокойным тоном. – С третьим незадача похоже вышла. Есть мнение, серого кардинала из Индии – того. Прямо во время нашего разговора.

Я замолчал, с ужасом осознав смысл сказанного. Хотя кого я обманываю. В моей голове рождались, а потом переносились на бумагу такие изощрённые смерти, такие нечеловеческие страдания, такие всепоглощающие боль и отчаяние… Нет, я испытал не ужас. Скорее шок от того, что это произошло в реальности. Пусть и в какой–то бредовой или альтернативной, не знаю. Но, то что в реальности, я уже не сомневался.

– Чатурведи убит?! – воскликнул Залкинд. – Вы уверены в этом?

– Судя по тому, что я расслышал, думаю да, – мрачно ответил я и коротко пересказал последние события.

– Так-так. Похоже, всё хуже, чем я думал, – проговорил профессор. – Примитив реагирует гораздо быстрее ожидаемого. Постойте, я ведь вас правильно понял? Это был Примитив?

Хм. А правда, кто это был? Я даже не удосужился задать себе такой вопрос. Однако, секундные размышления ни к чему не привели – я не знал, кто напал на индийца. Хотя…

– Я не уверен, – осторожно сказал я. – Точнее, я вообще не знаю, кто это был.

– Вот что я вам скажу, мой дорогой, – фамильярный тон Залкинда на этот раз меня не тронул. Более того, металл в его голосе вызвал оторопь. – Пора вам взять попку в кулачок и перестать строить из себя стороннего наблюдателя. Поймите наконец, любезный! Вы – создатель всего сущего, безо всяких оговорок!

– Что вы хотите этим сказать? – рассеянно спросил я.

В телефоне шумно выдохнули.

– Я хочу сказать, Степан Денисович, всё что происходит, происходит по воле вашей. Осознанной или нет, это вопрос другой. Но факт остаётся фактом – мы предполагаем, а вы располагаете. Улавливаете?

Мысли упрямо возвращались к происшествию с Чатурведи. Что-то не давало мне покоя. Я машинально спросил:

– И что мне с этим делать?

– Королёв, мать твою, ты издеваешься?! – взорвался Залкинд. – Проснись уже!

Эмоциональный пассаж профессора привёл меня в чувства. Я вздрогнул, опять чуть не выронил телефон, а в голове будто щёлкнул триггер.

– Так, ладно, – начал я. – Вы-то, чего переживаете, Лев Исаакович? Не знаю в курсе вы или нет, но по сюжету романа с вами всё будет хорошо.

– Не знаю в курсе вы или нет, Степан Денисович, – ответил Залкинд в тон мне, – Но Чатурведи по сюжету тоже должен быть живее всех живых.

– Чё-ё-рт! – вспомнил я.

– Нет, голубчик, гораздо хуже. Примитив! И, как я уже сказал, он действует очень быстро.

Я лихорадочно соображал.

– Как же мне его остановить?

– А вот это уже предметный разговор, – отозвался Залкинд. – Скажите, Степан, что вы можете сказать о голосе, который велел вам повесить трубку?

Точно, голос! Он-то и не даёт мне покоя.

– Он показался мне знакомым, – ответил я. – А почему вы спрашиваете?

– Видите ли, Степан, – медленно проговорил профессор серьёзным, если не сказать траурным, тоном, – У меня есть теория…

Несколько секунд спустя я уже начал было переживать и хотел окликнуть Залкинда, но он продолжил:

– Подробности я вам сказать не могу. На мир, мой мир, это может повлиять непредсказуемым образом. Но я дам вам совет. Когда Примитив явится к вам, встретьте его без страха. Вы – единственный, можете с ним справиться.

Ещё не до конца вникнув в смысл сказанного, я услышал свой голос:

– Вы хотите сказать…

Но из телефона донёсся короткий «пик» – профессор повесил трубку.

Я растерянно огляделся и обнаружил себя стоящим около кресла. Опустив взгляд на свои ноги, я успел увидеть, как они подогнулись подо мной, и я шумно рухнул на пол. Я бы неминуемо расквасил себе нос или лоб, если бы не выставил руки. А так дело обошлось ушибленным локтем. Боль, правда, была такая, что на секунду я, кажется, потерял сознание.

4

Придя в себя, я уселся на полу, осмотрелся в поисках телефона и нашёл его рядом с опрокинутой бутылкой старины Джека Дэниэлса. Хм, разве я приносил её сюда?

Я встал и чуть было снова не упал. Пол под ногами раскачивался и норовил опрокинуть меня, словно кеглю. Я широко расставил ноги и согнулся, при этом неловко задев ногой пустую бутылку. Та, звонко чиркая по полу, скользнула куда-то к окну.

Нащупав сзади себя кресло, я плюхнулся в него, после чего машинально посмотрел в том направлении, куда укатилась бутылка. Всё пространство под окном скрывалось в густой тени. Что за чёрт? Откуда такие тени, день едва перевалил за середину. Или нет?

Я взглянул на телефон. Четверть шестого? Да ладно!

Так, сколько было, когда я проснулся? Я же смотрел на телефон. Тринадцать-тринадцать, точно. Потом позвонила эта стерва Яворская. Потом готовил кофе. Затем Залкинд и, наконец, индиец. Сколько на всё про всё? Ну, пусть час. Это начало, максимум половина, третьего. Далее стакан вискаря, душ и снова Залкинд. Ну, это от силы начало четвёртого, но уж никак не шестого! Куда, мать вашу, девались два часа моей жизни?

Я посмотрел через всю гостиную на обеденный стол. Рядом с блюдцем, на котором остался последний кружок лимона, стояла пустая бутылка из-под виски. Именно там, где я её и оставил.

А вот сейчас вообще не понял!

Я встал с кресла. Меня всё ещё поматывало, будто я пьян. Я что, пьян? Неровной походкой я дошёл до окна и поднял с пола ещё одну пустую бутылку. Посмотрел на стол и снова уставился на стеклянную тару в руках. Ещё одну? Откуда?

Я припомнил, как вчера купил в ближайшем «Бристоле» одну бутылку виски, бросил её на соседнее кресло в машине, да там и забыл. Взял пакет с продуктами из багажника, а про виски вспомнил только дома. Пришлось возвращаться. Ну да, точно, одна бутылка.

Было время, когда я действительно злоупотреблял. Мог и парочку угомонить в одиночку, а потом ещё думать, где бы раздобыть третью.

Наташа от меня потому и сбежала. Её последними словами, сказанными с порога, были: «Попомни мои слова, Стёпа! Поздно будет пить боржоми! И деньги не помогут». Было это почти полгода назад, и с тех пор я твёрдо вознамерился взять себя в руки и вернуть любимую женщину.

Получалось, правда, с переменным успехом. Вчера вот, дал слабину – решил отпраздновать жирный гонорар, капнувший накануне на карту. Однако, я отчетливо помню, как выпил три неполных стакана, пока листал каналы в телевизоре. Помню, как потом мне жутко захотелось спать, я отнёс вниз бутылку и блюдце с лимоном, наспех умылся и еле успел доползти до кровати, прежде чем отключиться. Было это, наверно, около одиннадцати вечера.

Я покрутил в руках пустую бутылку, зачем-то понюхал горлышко. В мутной голове вспыхнуло дежавю, словно я недавно пил из горла.

Сбитый с толку, я убрал телефон в карман трико, освободившейся рукой потёр лицо и взъерошил волосы, пытаясь таким образом привести мысли в порядок.

Мне это удалось наполовину. Ответов в голове не прибавилось, зато появился новый вопрос. «Какого лешего я проспал до часу дня, если лёг вчера в одиннадцать?»

Когда я, с двумя пустыми бутылками в руках, открыл мойку, чтобы выбросить тару в мусорное ведро, в дверь позвонили.

Видит бог, гостей я редко принимаю. Да ещё день, мягко говоря, выдался странный. В общем, меня подбросило, как от удара электрическим током, бутылки со звоном нырнули в ведро. Выругавшись, я уже хотел было идти открывать, но смутная догадка заставила меня наклонить мусорное ведро и заглянуть внутрь. Там лежали ТРИ одинаковых бутылки Джека Дэниэлса.

Как бы в подтверждение увиденного, из меня вдруг вырвалась смачная отрыжка, а в нос ударил насыщенный букет виски и лимона. Живот закрутило, и я, было, испугался, что придется бежать в туалет. Но тревога оказалась ложной. В дверь, меж тем, позвонили ещё раз.

Я включил холодную воду в мойке, окатил лицо парой пригоршней, схватил кухонное полотенце и, вытираясь на ходу, пошёл открывать.

Тяжёлые ригели щёлкнули и массивная трёхметровая дверь приоткрылась. На пороге стоял щеголеватый, коротко стриженый тип. Во всём его образе тридцатилетнего нахала «жизнь удалась стайл» было два акцента, не заметить которые было физически невозможно. Его ослепительно широкая улыбка (зубов в пятьдесят, не меньше) и, конечно, его брюки. Классические, ядовито синие, подогнанные точно по фигуре и чуть зауженные книзу, они венчались неприметным, но без сомнения дорогим ремнём.

Нет, не подумайте, что я пялился на его ноги, стоящие на моём пороге. Просто посетивший меня хлыщ постоянно ходил в этом прикиде, о чём я прекрасно знал, ибо жил с ним, к несчастью, по соседству.

– Здоров, Степаха! – пролаял он сквозь частокол зубов.

Будучи классическим «метром с кепкой», на мои сто восемьдесят три сантиметра гость отчаянно взирал снизу вверх. Это конечно объясняло его нарочитую фамильярность, однако, будь я проклят, если извиняло её.

– Привет, Жорик, – флегматично протянул я.

Ответной фамильярности Георгий Сергевич Началов не терпел, и я это знал, о да.

Жорик спрятал в ладонь недовольную гримасу, сделав вид, что чешет бровь. Справившись с эмоциями, он вновь натянул улыбку и спросил:

– Ну так что, во сколько у тебя сейшн стартует? – он вскинул руки, закатил глаза и пару раз дёрнулся, виляя бёдрами.

– Чего? – не понял я.

– Ну, ко скольки мне с чиками подтягиваться, а? – Жорик слащаво подмигнул.

– Жора, ты о чём? – терпеливо спросил я в полной уверенности, что стал жертвой очередного глупого розыгрыша соседа.

– То есть что значит, о чём? – продолжая улыбаться, он вызывающе вздёрнул брови и наморщил высокий лоб. – Вчера же забились, что заторчим вместе.

– Ты наверно что-то путаешь, – неуверенно начал я.

– Херасе, путаешь! – выпученными глазами и раскрытой пастью Жора изобразил шок. Он меня положительно начинал бесить. – Я тебя возле машины вчера встретил, помнишь? Ты как раз баул с вискарём выгружал. Ну, вспомнил?

– Баул? – пробормотал я.

– Вот именно. Я тебя ещё спросил, что за праздник, а ты такой, типа вечерина у тебя сегодня: издатели, писатели и прочая эта ваша шелупонь. Ну и меня пригласил. А я что, я – за любой кипиш.

– А-а-а, ну да-а-а… – проблеял я как можно правдоподобнее. – Из головы вылетело.

– Степах, ты вмазаный что ли был? Вчера глазами стеклянными на меня лупился, сегодня не помнишь ничего. – тут Жора просиял и добавил, – На чём щас богема торчит, а? Отсыплешь по-братски? – идиотски скалясь, он ткнул меня пальцем под ребро.

– Слушай, Жор, у меня всё отменилось. Извини. Давай до другого раза, – я начал прикрывать дверь, давая понять, что разговор окончен.

Жора шагнул к самому порогу и затараторил в сужающийся проём:

– Слышь, братан, ты что, серьёзно? Я для тебя специально вечер освободил!

– Уверен, твой вечер не пропадёт, – сказал я и захлопнул дверь.

Освободил он! Скажите пожалуйста! Я развернулся и, глядя себе под ноги, побрёл в гостиную. Баул… баул… БАУЛ?! Я почти бегом подскочил к холодильнику и распахнул его. На нижней полке лежала груда пустых пенопластовых контейнеров, которая закрывала корзину для овощей. Я наклонился и выдвинул её. Внутри были аккуратно уложены шесть бутылок Джека Дэниэлса.

Один, два, три, четыре, пять, шесть. Ну да, шесть. Пауза. Следующий цикл. Один, два, три, четыре, пять, шесть. Да, шесть.

На четвёртом или пятом цикле, посреди гробовой тишины гостиной, вдруг что-то натужно загудело и, словно тревожная рука, нечто прикоснулось к моей ноге рядом с пахом.

Если бы люди выпрыгивали из штанов, как об этом пишут в книгах, видит бог, я бы сделал это. Отразясь эхом от фабричных стен, под потолок взметнулся гортанный вопль тропической птицы. Секундой позже пришло понимание, что вопль был моим. Второй секундой позже выяснилось, что за причинное место лапать меня никто не собирался, ибо вслед за вибросигналом, из кармана трико донеслась болью отдававшая в голове «Гринпенская трясина».

Одной рукой, силясь выпутать из эластичного кармана немаленький девайс, вторую руку я прижимал к сердцу, всерьёз полагая, что иначе оно проломит грудину и выскочит наружу.

Так продолжалось несколько бесконечно долгих мгновений.

Завывал мрачный рингтон. Телефон пеленался в складки кармана, виртуозно избегая мои пальцы. Сердце металось по грудной клетке. И, наконец, в голове, словно свисток закипающего чайника, нарастал неясный, давящий шум.

– Сука-а-а-а-а-а !!! – проревел я и тут же выудил телефон из кармана.

Обессилив, я опустился на пол рядом с раскрытым холодильником.

– Алло. – свободной рукой я опёрся о кафельный пол и почувствовал приятную прохладу.

На этом приятное в моей жизни кончилось.

– Здравствуй. Те, – произнёс бесцветный голос, заставив зашевелиться волосы на моей голове.

Да, это был тот самый голос, услышанный в конце разговора с индийцем. Но ужас я испытал не из-за этого. Я слышал это голос не только в телефоне. Он звучал у меня в голове.

Мало того. Каким-то образом я, кажется, знал, что он скажет в следующее мгновенье. Или же он читал мои мысли, я не знаю. Я уже ничего не знаю! Стараясь взять себя в руки, я крепко зажмурился и стиснул зубы.

– …Степан. Дени. Сович. – на той же ноте закончил приветствие голос.

И в этот момент я его узнал.

Можно по-разному называть свой внутренний мир. «Чертоги разума», «дворец памяти», фрейдистским «Оно». Неважно. Чем бы я ни был внутри себя, фундамент этого только что рухнул. И под ним обнаружился мрак. Мрак, доселе неведомый мне.

Голос, что я слышал в телефоне и в своей голове был именно МОЙ.

– Кто? Ты. – тем же тоном лунатика спросил я.

– При. Ми. Тив. – неожиданно миролюбиво, почти ласково сообщил мне мой голос в трубке.

– Но, как…

Голос не дал мне закончить:

– Время просыпаться, Степан! Время!

– О чём ты? – выдохнул я.

– Ты нашёл мой сюрприз? Степан? – голос пульсировал, набирал силу. Я потёр глаз и висок, чтобы избавиться от дискомфорта в голове.

– Какой сюрприз? – услышал я себя, как сквозь вату.

Рука, которой я опирался на пол, подогнулась и отпрыгнула в сторону. Кафель на полу будто только этого и ждал. Молниеносно вздыбившись, он хлёстко приложил меня по левой брови. Последнее, что уловило моё угасающее сознание, был злосчастный голос, в диком экстазе кричащий из телефона прямо мне в мозг:

– Найди мой сюрприз, Степан! Хороший сюрприз!

После этих слов в телефоне плотоядно сглотнули, а я окончательно вырубился.

5

«Господи, до чего же хорошо! Вот так лежать и ни о чём не думать. Только солнце. Только море. И только я».

Я лежу на животе. Голова покоится на прохладном и влажном песке. Я у самой линии прибоя – вода, чуть касаясь, щекочет лицо.

«Надо бы перевернуться. А ещё лучше вообще отодвинуться от воды».

Я пытаюсь повернуться, и висок пронзает раскалённый гвоздь боли.

6

– М-м-ммм! – услышал я свой голос и следом понял, почему мычу. У меня и правда жутко болит голова. Боль ритмичными толчками растекается от правого виска по всей голове.

Я открыл глаза и обнаружил себя на полу, у холодильника. Там, где и оставил своё бренное тело, отключившись. Я осмотрелся в поисках телефона, да он лежал тут же, на полу, рядом с лужицей крови. Крови?!

Я потрогал щёку, которую минуту назад ласкал прибой, так и есть – щека в крови. Вот чёрт! Едва касаясь пальцами, осторожно пощупал выше, добрался до правой брови… Ай, бля!!!

Я, если честно, тот ещё вояка, и потому воображение мне незамедлительно нарисовало омерзительный шрам через весь лоб, выглядывающую из шрама кость черепа, розовую от крови, и бахрому лопнувшей кожи по краям.

«Нет, нет, нет! Чушь собачья! Наверняка лишь слегка рассёк бровь. Сейчас умоешься и сам всё увидишь». Так я себя успокаивал, пока волочил ноги в ванную.

Уже взявшись за ручку двери, я вспомнил, что за год проживания в этой берлоге я так и не удосужился повесить в ванной зеркало. Выругавшись, я вернулся к холодильнику, подобрал с пола телефон с полотенцем и, осторожно приложив последнее к саднящей брови, пошёл наверх. В голове крутилась мучительная головоломка: сразу пойти к зеркалу в туалете или сделать несколько лишних шагов в дальний конец спальни к большому зеркалу шкафа-купе. «То же мне, бином Ньютона!» – почему-то пронеслось в голове.

Подходя к туалету, ссутулившись и глядя в пол, я вдруг обнаружил под ногами большую бордовую кляксу. Я ковырнул кляксу пальцем ноги, и та, нехотя, смазалась.

Несколько секунд я стоял, глядя на пятно, глядя сквозь него, наконец, глядя в себя. Хотел бы я сказать, что в голове носился ураган мыслей, крутился хоровод идей. Но нет. Внутри меня царила немая пустота. Я не только не понимал ничего. Я не желал ничего понимать. Моё «Я» отодвинулось на второй план, и я почувствовал себя зрителем, безвольным и безголосым. Кто-то другой стоял теперь перед дверью в туалет. Кто-то, но не я. Ведь я бы эту дверь не открыл ни за что!

7

Моя рука взялась за дверную ручку. Та повернулась неожиданно тяжело, и в следующую секунду я понял почему.

Запор звонко щёлкнул, и дверь тут же подалась на меня. Крик, прыжок, гримаса ужаса – все мои реакции встали на паузу, едва зародившись. Что-то с глухим стуком вывалилось из-за двери к моим ногам.

Взгляд машинально опустился. Из дверного проёма торчала рука.

Уже одного этого факта было бы достаточно, чтобы впасть, если не в истерику, то уж в панику, как минимум. Однако я преспокойно изучал находку, отгородясь от окружающей реальности коконом собственной плоти, находясь внутри, как в скафандре, управлять которым я был не в силах.

Рука мне показалась странной. Во-первых, предплечье было слишком коротким – от ладони до локтя чуть больше десяти сантиметров. А во-вторых, характерный рисунок линий ладони был снаружи, а не внутри. Но как это возможно?

Догадка пришла в мою голову просто и буднично. То, что я принял за локоть, было закрытым переломом предплечья. А то, что я принял за внешнюю сторону кисти, было стороной внутренней. Перепутать было легко, ведь каждый палец был сломан в суставе и загнут в обратном направлении.

«…Я сломаю каждую косточку твоего тела!..» – вспомнился захлёбывающийся от восторга голос.

В то время, как моя рука медленно тянулась к двери, глаза продолжали рассеянно таращиться на изуродованную конечность на полу. И одновременно с тем, как я распахнул дверь туалета, пришло понимание, на что я смотрю.

На противоестественно загнутом пальце руки поблёскивало ажурное колечко с бриллиантовым глазком. Не узнать его было невозможно. Я выбирал его очень долго, прежде чем подарить… Наташе.

8

Открыв дверь, моя рука машинально опустилась к выключателю, и в туалете вспыхнул свет.

С отречённым спокойствием я ожидал увидеть кровавую баню. Но нет. Потолок не был окроплён фонтанами артериальной крови, на стенах отсутствовали красные отпечатки ладоней, жирно блестящие на свету. Даже на полу не было капель крови, не говоря уже о лужах.

Обыденность уборной нарушало лишь тело на полу. Наташино тело.

«…Каждую косточку твоего тела!..» – вспомнилось снова.

При других обстоятельствах я, либо упал бы в обморок, либо мгновенно сошёл с ума, это точно. Но я всё ещё пребывал в «скафандре». Мухой, запертой в пустом скафандре.

В том, что лежало на полу, человеческое тело угадывалось не сразу. Больше это напоминало полуразобранный манекен. Но тут мой повреждённый разум посетило другое сравнение.

В детстве у меня был набор пластмассовых солдатиков, среди которых был особо мною любимый командир, бегущий в атаку с пистолетом в одной руке и с гранатой в другой, поднятой над головой. Однажды его стащила наша домашняя любимица – чёрный терьер Золка. Она хотела просто поиграть со мной, но я был вне себя от злости и обиды. Однако настоящий шок и горе я испытал, когда отцу удалось-таки заставить Золку выплюнуть добычу.

Руки солдатика причудливо завились и вытянулись. Ноги тоже перегибались самым неожиданным образом и заканчивались, одна – около уха, а другая – в подмышке. Больше с командиром я не играл.

Вот такого «солдатика» я и видел теперь перед собой.

Там, где кости были достаточно прочны или малы (как в случае пальцев), сломаны и вывернуты были суставы. Но не пропущено было ничего.

Туфли валялись рядом. Колготки на ступнях разорваны, чтобы получить доступ к пальцам ног.

Одна нога бедром лежала вдоль спины, а голень торчала сбоку, выше поясницы.

Я слабо себе представлял, сколько требуется сил, чтобы сломать колено и развернуть голень вбок. Но я был абсолютно уверен, что только нечеловеческая мощь способна выдернуть ногу из тазобедренного сустава и загнуть её за спину.

И пусть к увиденной картинке я был пока странно равнодушен, стоило мне заглянуть в Наташино лицо, меня поглотила волна ледяного ужаса и обжигающей жалости. Это, так любимое мною личико было истерзано, изнасиловано, уничтожено болью – непрекращающейся и непереносимой. Казалось от каждой черты: из открытых глаз, от вздёрнутых в мольбе бровей, с искорёженных губ исходит смертный вопль.

 «Сюрпри-и-и-з!» – раздался крик в моей голове. Сумасшедшим весельем был наполнен этот ненавистный голос. Мой голос.

Внутри меня что-то щёлкнуло, будто снова нажали на «плей». Ко мне вернулись чувства, вернулись эмоции, вернулись человеческие мысли. Господи, лучше бы не возвращались.

Я вдруг с пронзительной ясностью осознал, что нахожусь рядом с мёртвой возлюбленной, останки которой (назвать это телом я уже не мог) буквально стенали о перенесённых муках.

Чёрная рука непоправимого, наводящего ужас горя, свинцовым грузом возникла в животе и стала карабкаться вверх сквозь мои внутренности, скручивая их, словно отжимая мокрую тряпку. Вот она протиснулась комом сквозь горло, и мне стало нечем дышать. Вот, оказавшись в голове, рука схватила в охапку глазные яблоки с носоглоткой и сжала их мёртвой хваткой. Я заорал, а из глаз моих брызнули горячие слёзы.

Не знаю сколько это длилось, может пару минут, а может и пару часов. Я кричал и плакал. Плакал и кричал.

9

Приходить в себя я начал, когда почувствовал боль в горле. Попробовав постонать, я извлёк лишь сиплый свист, а в горле принялась точить когти злобная кошка. Я скривился от боли и замолчал. Сорванный голос был меньшей из моих проблем.

Оглядевшись, я обнаружил себя сидящим на полу, рядом с телом. В руках я комкал край Наташиной юбки. Прикоснуться к телу я себя заставить не мог.

Я вспомнил, зачем шёл в туалет, встал и, стараясь не глядеть под ноги, протиснулся к зеркалу. Так и есть – небольшое рассечение над бровью. Ничего серьёзного, небось даже зашивать не придётся.

Прокрутив эти успокоительные мысли в голове, я, вдруг, с удивлением понял, что моё отражение неуловимо изменилось. Я не понимал в чём дело. Вроде бы в зеркале был я, но был решительно… другим. А спустя мгновенье я с замиранием сердца осознал ещё одну странность. Я раскрывал и щурил глаза, шевелил бровями и губами, но отражение всё это время оставалось неподвижным. Тот я, что был в зеркале, лишь наклонился вместе со мной к стеклу и внимательно смотрел на меня.

Я очень медленно придвинулся к зеркалу почти вплотную. Отражение не шелохнулось. Поняв, что уже секунд тридцать задерживаю дыхание, я выдохнул воздух, отчего зеркало перед моим носом запотело, а прямо перед глазами проступил неясный узор. Я сфокусировал взгляд – это был след от поцелуя.

– Бу !!! – раздалось за спиной.



Я обернулся. Ни в туалете, ни в дверном проёме никого не было. Я развернулся к странному отражению в зеркале и замер от неожиданности. Помещение туалета в зеркале было абсолютно пустым. Меня там не было.

Не веря своим глазам я поднял руку с телефоном и медленно помахал ею перед зеркалом. Телефон в моей руке проснулся и застонал адовой мелодией, ещё недавно казавшейся мне оригинальной находкой. Я переместил взгляд с отражения пустой уборной на экран аппарата. Ожидая увидеть там «неизвестный номер», я испытал настоящий шок, когда прочёл на экране «примитивный номер». Шок усиливался тем, как вело себя слово «примитивный». Оно словно было живым: упруго вибрировало и извивалось, чем походило на кошку, изготовившуюся к прыжку.

Внезапно ощущение сковывающего ужаса сменилось другим. Я почувствовал на себе чей-то взгляд. Я снова посмотрел в зеркало. Там стоял я. На лице в отражении застыла неестественно широкая, жуткая улыбка. Одна рука, изображая телефон, была приложена к уху, а голова медленно кивала, намекая мне, что нужно ответить на звонок.

– Да, – тихим, бесцветным голосом сказал я.

Губы моего отражения в зеркале зашевелились и я услышал, а точнее почувствовал до тошноты вкрадчивый голос:

– Время вышло.

Я пропустил эти бессмысленные для меня слова и выдавил:

– Кто ты?

Вместо ответа моё отражение спросило меня:

– Какое сегодня число, Степан?

На секунду замешкавшись, я ответил:

– Тринадцатое. Тринадцатое сентября.

– Правильно, Степан. Прошло ровно семь лет. Помнишь наш уговор? Время вышло, – ставшее было серьёзным, моё лицо в отражении снова расплылось в идиотской улыбке.

Несколько мгновений я перебирал в памяти события семилетней или около того давности, как вдруг поймал себя на мысли – простой и пронзительной по своей форме, и жуткой по содержанию. Я бессознательно «огибал» нечто, находящееся в самом центре моей памяти, на самом виду. И как только я осознал это, то всё вспомнил.

10

Семь лет назад я был никем. Посредственный корреспондент провинциальной газетёнки, окончивший с красным дипломом факультет журналистики в родном городе, но так никуда и не уехавший. «Где родился, там и пригодился», – убеждали родители. «Бездарь и неудачник», – убеждался я.

Ни три десятка написанных мною рассказов, ни выстраданный и буквально выдавленный из себя роман с идиотским названием «Инфернальное», не заинтересовали ни одно издательство. И я уже готов был смириться, засунуть писательские амбиции себе в известное место и тихонько просиживать кресло в редакции и дальше. Однако судьба дала мне последний шанс.

Ни на что особо не надеясь, я послушал советов друзей и купил путёвку в Индию. «Сменишь обстановку, глотнёшь свежего воздуха, и вдохновение придёт», – говорили они.

Пришло. Откуда не ждали.

Десять дней миновали тоскливо, но быстро. Сентябрь в Мумбаи – то ещё удовольствие, доложу я вам. Жуткая влажность, жара под тридцать, плюс непрерывно моросящий дождик. А над всем этим грязно-жёлтое от смога, пасмурное небо. Одним словом, прихода вдохновения ничто не предвещало.

В день отъезда я возвращался в отель после утренней прогулки по рынкам в поисках сувениров. Как только я появился в холле, с дивана для посетителей поднялся и подошёл ко мне индиец средних лет. На нём был идеально сидящий деловой костюм, а на лице застыла вежливая улыбка.

– Степан Денисович, здравствуйте! – уверенным жестом он протянул руку мне.

Глупо улыбаясь я пожал его руку и промямлил:

– Э-эм… Здрасте… А вы, собственно, кто?

– Я представляю интересы одной, скажем так, организации, которая выбрала вас, чтобы помочь.

Говоря это, индиец взял меня за плечо и повлёк к выходу.

– С чем помочь? – спросил я.

– Ну как же? С карьерой писателя конечно.

От неожиданности я встал на крыльце как вкопанный, заслонив вход в здание, и вытаращился на индийца. Тот улыбнулся и аккуратно подвинул меня в сторону, дав дорогу какой-то пожилой паре.

– Да кто вы такой, в конце концов?! – выпалил я.

– Важно не кто я такой, – спокойно ответил он, – А что я могу для вас сделать в оставшиеся три часа. Если не ошибаюсь, именно столько осталось до окончания регистрации на ваш рейс.

Я машинально глянул на часы и с удивлением отметил правоту чёртова индийца. Во мне наперегонки поднимались две волны: щенячьего восторга от предвкушения удивительных событий и суровой злости на себя, за то, что стою тут развесив уши. Будучи наслышан о местных аферистах, не гнушающихся ничем вплоть до убийства, я стряхнул с плеча чужую руку и сказал:

– Я иду к стойке администратора звонить в полицию. В ваших интересах сдриснуть в туман незамедлительно! Последнее пояснить? – спросил я, приятно улыбаясь.

– Спасибо. – его спокойствие было непробиваемым, – Я хорошо знаю русский.

– Как угодно, – я крутанулся на каблуках и сделал шаг к дверям отеля.

– Вы напишите тринадцать романов. Они будут великолепны. Вы станете известны всему миру.

– Тринадцать? Какая точность, – усмехнулся я, не оборачиваясь, и взялся за ручку двери.

– Наташа станет вашей, – быстро сказал он, выделив первое слово.

Я снова замер в дверях, не веря своим ушам.

– Вы ведь помните Наташу? С университета она ничуть не изменилась. Ну, если только стала ещё женственней.

Стоя спиной к индийцу, я услышал улыбку в его словах. Не знаю, это ли меня взбесило или нелепость ситуации в целом, но я резко развернулся, подскочил к наглецу и, схватив его за безупречно отутюженные лацканы, прошипел в самое лицо:

– Слышь ты! Я тебе ща нос отгрызу, понял?!

Глаза индийца вспыхнули, но тут же погасли. Он сделал неуловимый жест рукой, и плечистый тип, поднявшийся было на крыльцо отеля, не отворачиваясь спустился обратно и скрылся за колонной.

– Я видел, Степан Денисович, как человек делает это, – с неизменным спокойствием произнёс мой гость. – Поверьте на слово, отгрызть человеческий нос сложнее, чем кажется.

Эти странные слова, произнесённые столь будничным тоном, произвели на меня эффект холодного душа. Я разжал кулаки и опустил руки. Индиец одёрнул пиджак и выжидающе посмотрел на меня.

Окончательно сбитый с толку я устало спросил:

– Откуда вы меня знаете? И Наташу?..

Внезапно догадавшись, я вскинул глаза на индийца, но он опередил меня:

– Нет-нет! Мы ни за кем не следим. – на миг отведя взгляд в сторону, он добавил, – Во всяком случае, не так, как вы подумали.

Не дав мне сказать, он с чувством продолжил:

– Степан Денисович, у нас действительно нет времени. Позвольте я всё объясню по дороге. – индиец снова махнул рукой, и у крыльца возник «наглухо» тонированный внедорожник. – Прошу вас, – сказал он и первым пошёл к машине.

Я колебался меньше секунды. «Да и чёрт с ним! Чего мне терять, кроме своих кредитов? Ну не убьют же они меня в самом деле. А тут, какой никакой, сюжетец, может и правда – вдохновлюсь».

Мы ехали около получаса, и я уже начал нервно посматривать на часы.

– Не волнуйтесь, Степан Денисович, – сказал индиец. – Ваши вещи из отеля уже по дороге в аэропорт. Вас мы доставим туда же и вовремя.

Всё это он говорил словно нехотя, рассеянно глядя в боковое окно со своей стороны. У меня даже появилось немного обидное чувство, что индиец потерял ко мне всякий интерес. Однако я решил, что маска безразличия натянута лишь для того, чтобы избавиться от дальнейших расспросов.

Мои последние пять-шесть вопросов наткнулись на стену из дежурных фраз вроде: «Это к делу не относится» и «Тут я бессилен что-либо добавить». Поэтому я счёл за благо посидеть в тишине и осмыслить уже сказанное. А осмыслить было что.

Получался полный бред, если честно. Какой-то древний культ. Какая-то не то сущность, не то сверхразум, которому даже имени путного нет. Ни стройного учения, ни даже мало-мальски понятных целей у этих людей не угадывалось. Единственное, что я уверенно для себя отметил, их объект поклонения может влиять на судьбы людей и каким-то образом менять как отдельные жизни, так и ход истории в целом. Со слов индийца, конечно.

Когда мы наконец свернули с автострады в грязный переулок, я уже находился в полной уверенности, что стал жертвой кучки полоумных религиозных фанатиков. С одной стороны, появилась мысль, что всё может-таки закончиться плохо. Но с другой стороны, мой разум писателя, скучающий в теле журналиста-недотёпы, жаждал яркого опыта.

Спустя пару минут мы притормозили перед невзрачными воротами, за которыми виднелись строительные вагончики и уродливый железобетонный остов какого-то долгостроя. Ворота торопливо распахнул, по всей видимости, сторож или охранник. Несмотря на всего секундную заминку, я успел отметить, что его незатейливый внешний вид плохо соответствовал сосредоточенности лица и чёткости движений.

Прошмыгнув мимо бытовок, мы оказались прямо на строительной площадке. Не успел я спросить, какого чёрта мы тут забыли, как машина по нисходящей дуге плавно въехала в подземную парковку. Автоматические ворота закрылись за нами, но в свете фар я увидел, что мы оказались в тупике – в радиусе нескольких метров нас окружала стена песка, глины и камней.

– Что за…, – успел озвучить я, и в следующий миг машина, дрогнув, просела, а земляные стены скользнули вверх, уступив место гладкому бетону, устремившемуся туда же. Мы опускались.

Оказавшись на глубине метров двадцати, мы наконец покинули машину и двинулись замысловатым маршрутом каких-то коридоров и проходных комнат.

По дороге я успел отметить – это место, меньше всего походило на то, что ожидаешь увидеть под землей. Кругом царил светлый камень и тёмное дерево, освещённые приятным солнечно-жёлтым светом. Всё выглядело сдержанно и в то же время впечатляюще. Колорита интерьеру добавляли необычные двери. Увидев первую из них, я подумал, что мы спешим подойти к огромному зеркалу. Однако, через секунду зеркало сделалось прозрачным, а затем и вовсе – бесшумно уехало в сторону, пропустив нас в следующее помещение. Миновав таким образом с десяток зеркал, мы с индийцем наконец зашли в небольшую комнату, вход в которую, по всей видимости, был один. Сопровождавшие нас водитель и уже знакомый мне плечистый тип остались за дверью.

Комната, в которую мы попали разительно отличалась от уже виденных мною помещений подземелья. Во-первых, она была крохотной – эдакая кухня советской хрущёвки. При чём пространство ещё более сужалось зрительно за счёт того, что всё здесь было отделано тёмным деревом. Я сказал тёмным, но на самом деле именно в этой комнате оно было абсолютно чёрным. Настолько чёрным, что сама древесная текстура с трудом угадывалась на стенах и потолке. Чёрный пол, в свою очередь, текстуры был лишён напрочь, так, что я даже не рискнул предположить, на чём же я стою. Таким образом, мы с индийцем оказались в «чёрной дыре», и эту иллюзию нарушало лишь ощущение опоры под ногами да пара кресел, стоящих посередине и обращённых к двери. Это были обычные кожаные кресла, довольно глубокие и удобные на вид. Единственное, что смущало в их внешнем виде, это цвет. Он до жути напоминал человеческую кожу.

Мой спутник сел в одно из кресел и молча показал мне на второе. Во мне вдруг поднялась волна возмущения, и я было открыл рот, но индиец опередил меня:

– Сядьте, Степан. Пожалуйста. Сейчас вы всё поймёте.

Я обречённо покосился на «человеческое» кресло и сел. Коснувшись руками кожаной поверхности, я тут же отдёрнул их. Ощущение, что потрогал чью-то голую спину было пугающим. Я уже решил, что лучше всё же постоять, но тут индиец произнёс:

– Я здесь. Говори.

Я обернулся на него, он говорил, глядя на зеркальную дверь. Я перевел взгляд на неё, и в этот момент она вдруг потеряла зеркальность, сделавшись чёрной. Теперь лишь её стеклянная поверхность отражала несколько слабых бликов, оставляя успокаивающее чувство, что перед тобой всё-таки стена, а не дыра в бездну.

– И я здесь. Слушай. – прозвучало вдруг в моей голове.

И в следующий миг стеклянная поверхность двери словно растворилась: теперь передо мной располагался прямоугольный вход в черноту. Как-либо отреагировать я не успел – чернота хлынула и мгновенно поглотила всё и вся, будто пасть огромного монстра захлопнулась вокруг меня.

Сказать, что я испытал нечто неприятное – это не сказать ровным счётом ничего. Первый раз в жизни я почувствовал чистый, парализующий, лишающий воли и мыслей СТРАХ. Тьма, окутавшая меня, была не только вокруг, я чувствовал её и внутри. Она сочилась сквозь мою кожу, струилась вместе с кровью по сосудам, завладевала моими руками и ногами, наполняла голову. И самое мерзкое было то, что я осознал – тьма эта была живой. Она растворялась во мне, а я растворялся в ней, и это было ужасно, потому что в какой-то момент я уже не понимал где я, а где тьма. Степан Королёв, простофиля, жаждущий острых ощущений, переставал существовать. Оставался лишь тошнотворный бульон из его расщеплённой личности и чего-то ещё. Чего-то, что в следующее мгновенье заговорило.

11

Что именно произошло дальше, я помнил смутно. Когда я первый раз  пришёл в себя настолько, чтобы что-то запомнить, я сидел в кресле-каталке, в которой меня катили сквозь бесконечные зеркальные двери. В голове продолжал звучать голос. Слов я разобрать не мог, но что-то в нём вызывало во мне такое сильное отторжение, что хотелось вывернуться наизнанку, лишь бы выкинуть его из головы. Накатившая дурнота вновь погрузила меня в беспамятство, и в следующий раз, когда я пришел в себя, то уже был в салоне набирающего высоту самолёта. В голове была неимоверная ясность и лёгкость, а давешнее приключение воспринималось скорее дурным сном, нежели чем-то имевшим место.

Домой я вернулся в хорошем расположении духа, чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. Какое-то время, может быть несколько дней, я по привычке не садился писать, будучи уверенным, что писать мне не о чем. Но как-то вечером, разгребая электронную почту, среди рекламы и уведомлений из соцсетей, я обнаружил письмо из турагенства, продавшего мне путёвку в Индию. Стандартная клиентская рассылка: скидки на повторный заказ, предложение пройти опрос и яркие картинки «горящих» туров». И я уже собирался отправить письмо в спам, когда мой взгляд упал на один из рекламных постеров. Слоган на нём гласил: «Вы на пороге!». Однако привлекла меня не только эта фраза. С картинки улыбался и указывал на меня пальцем тот самый индиец в безупречном костюме. В голове внезапно всплыли его последние слова, сказанные мне в аэропорту. «Вы на пороге, Степан. Известность и признание ждут. У вас есть семь лет. Начинайте писать как можно быстрее».

Я посмотрел на часы, был уже второй час ночи, и завтра нужно было на работу. Мысленно усмехнувшись, я открыл пустой документ в текстовом редакторе, и, ни на что не надеясь, положил пальцы на клавиатуру.

Когда я поднял голову от монитора в следующий раз, за окном уже брезжил рассвет, а в документе было без малого двадцать пять страниц текста. Поняв, что произошло нечто странное, я сходил за кофе, после чего бегло перечитал написанное. Вне всяких сомнений, это была бомба.

Выпив две чашки кофе и наскоро перекусив, я сел писать дальше. На работу я в тот день не пошёл, а через три недели разослал готовую рукопись романа в несколько издательств. В течении трёх дней ответили все.

Так начинался мой семилетний триумф.

12

...Я смотрю в одну точку на зеркале… Что это такое?

Мозг нехотя переключается с воспоминаний на текущую реальность.

Я смотрю на отпечаток поцелуя, который всё ещё видно на зеркале.

Перевожу взгляд на своё отражение – ничего необычного, узнаю пусть не симпатичную, но хотя бы не жуткую – родную рожу.

Снова фокусируюсь на «поцелуе» – и меня «переключает».

Я опять в прошлом, на этот раз в недавнем. Вчерашний вечер.

Наташа, наклонившись к зеркалу, поправляет свой неброский, но оттого не менее эффектный макияж. Я, тихонько приоткрыв дверь, наблюдаю за ней.

Днём я написал ей в месседжере. Что-то тёплое, скромное и доброе. Предложил встретиться и отпраздновать успех «Примитива». Она не ответила, и я её не ждал. Да, я наговорил всякого, когда она уходила,  глупо было бы думать, что она прибежит по первому зову. Но она пришла…

– Королёв, имей совесть! – Наташа, не оборачиваясь, смотрит на меня в зеркало. В голосе укор, на губках улыбка. Как же она хороша. Чертовски! – Я же тебе сказала: сегодня между нами ничего не будет! Не наглей, ладно?

– Натусь, солнышко! – я обиженно выпячиваю нижнюю губу. – Ну хоть поцелуй!

Моя любимая женщина беззвучно смеется и целует моё отражение. Она расслаблена. Наверное даже счастлива в эту минуту. Она не чувствует перемен. Ни о чём не подозревает.

Я сам ни о чём ещё не подозреваю. Не ощущаю, как последние ниточки осознанности рвутся одна за другой. Через мгновение я стану мухой в скафандре.

Наташа заканчивает прихорашиваться и с улыбкой подходит к двери.

– Стёп, дай пройти, – звучит её мягкий, певучий голос.

Я слегка отодвигаюсь, так, чтобы она могла лишь протиснуться. Наташа пробует пройти, у неё плохо получается, она шутливо возмущается и отталкивает меня. Пошатнувшись, я неловко выставляю руку из-за спины, чтобы опереться о стену и не упасть. В руке бутылка Джека Дэниэлса. В ней половина. Улыбку с Наташиного лица смывает выражение растерянности и досады.

– Стёпа, ты что?!

Она не знает, улыбаться ей или плакать и чуть слышно заканчивает:

– Я думала, ты изменился… Зачем?

На секунду в квартире повисает оглушающая тишина, но затем её нарушает голос. Мой голос.

– Сюрприз! – слышу я, и следом моя рука наотмашь бьёт бутылкой Наташу по голове.

Она падает, но каким-то чудом не теряет сознания, а остаётся сидеть на полу с выражением лица человека, которого разбудили среди ночи оркестром. Наташа в шоковом состоянии, она не видит и не чувствует своего сломанного и свёрнутого набок носа. Она пытается вздохнуть, но втягивает из носа кровь, и у неё перехватывает дыхание. Из горла Наташи доносится бульканье – она пытается проглотить кровь или выплюнуть её. С видимым усилием она выталкивает из себя красную, густую струйку.

Наташа тупо смотрит на кровяную лужицу, переводит непонимающий взгляд на меня. Я смотрю сверху вниз и наслаждаюсь моментом. Я ждал этого семь лет.

Аккуратно поставив бутылку на пол, сгребаю Наташины волосы в охапку и, с улыбкой на лице, волоку её обратно в туалет. Наташа теряет сознание. Но это не надолго. О да!

13

И снова «Гринпенская трясина».

Какое-то время я стоял, не шелохнувшись. Наконец отлип и поднёс руку с телефоном к глазам — неизвестный номер.

– Да, – бесцветно выдохнул я.

– Я выкрала у него записи! – услышал я возбуждённый женский голос. – Слышишь, Королёв? Я стащила его дневник. Теперь я всё знаю.

– Яворская, чего тебе от меня надо? – почти безразлично спросил я.

– Ха!.. Чего мне от него надо!.. Королёв, ты глухой? Залкинд не сказал тебе главного, а ведь сам догадался. Ты меня понимаешь? Он догадался, что Примитив – это…

– …Это я, – задумчиво закончил я за Софью.

– Так… ты знаешь? – за этими словами последовала длинная пауза. – Подожди, ты что, всё время знал?!

– Видимо да, – ответил я и отчего-то улыбнулся.

– Сукин ты сын, – тихо произнесла Яворская. – Не-ет, ты не сукин сын, Королёв. Ты – больной ублюдок, вот ты кто.

– Полно вам, любезная Софья Павловна, – весело сказал я. – Много вы понимаете, душенька.

В трубке раздались негромкие всхлипывания. Я почувствовал какое-то неравнодушие к этой женщине. Не знаю, что это было, симпатия ли? Жалость? Но я почти ласково сказал ей:

– Всё хорошо, Софья. Сейчас всё закончится.

Трубка замолчала, после чего я услышал запинающийся и влажный от слёз голос:

– Ч-что это значит?

Я молчал. Улыбка не сходила с моих губ. Неестественно широкая, застывшая словно маска, улыбка.

– Что это мать твою значит, сволочь?! – взвизгнула Яворская.

Вместо ответа я начал повествование:

– Софья почувствовала, как некая странная судорога пронзила её тело. Это было похоже на то, как сводит пальцы ног в тесной обуви или конечность в холодной воде. С той лишь разницей, что у Софьи «свело» всё тело. Оно её больше не слушалось.

– Что происходит? Королёв, что ты делаешь? – слёзы в голосе Яворской мгновенно высохли, и теперь в нём звенел страх.

– Ещё через секунду, госпожа Яворская онемела. Она попыталась сказать что-то, напряглась в попытке закричать, заорать в диком ужасе, охватившем её. Тщетно. Всё, что ей осталось - это молча дослушать конец собственной истории.

Я задумался, перебирая в голове варианты. Наконец решив, я продиктовал в телефон ещё несколько предложений. Под конец я вернул бедной женщине голос, но лишь для того, чтобы насладиться напоследок воплями, переходящими в визг, а затем в хрип агонизирующего тела.

Покончив с этим пустяковым делом, я погасил экран телефона, рассеянно скользнул глазами по распростёртым у моих ног Наташиным останкам и посмотрел в зеркало. Взгляд мой вновь приковал отпечаток губ.

Не берусь судить, что именно происходило со мной в эти минуты. Я почувствовал, как с меня будто сошла чёрная лавина, сверзился и канул в небытие мучительный гнёт. Муха в скафандре вдруг вернулась в свои права. Надолго ли?

Боясь лишний раз посмотреть вниз, я развернулся и вышел из туалета. Лишь на миг я позволил мыслям коснуться того, что недавно произошло у меня за спиной. Ноги подкосились, и я чуть не упал. Губы задрожали, мне пришлось прихлопнуть их ладонью, чтобы не разрыдаться. Из глаз жгучими ручейками потекли слёзы. Я небрежно смахнул их с лица и торопливо пошёл вниз.

Я достал из холодильника две бутылки Джека Дэниэлса и направился к входной двери. У самой двери меня застал очередной звонок с неизвестного номера.

– Алло.

– Степан Денисович, это Залкинд. Вам звонила Яворская?

– Да.

– Что она вам сказала?

– Ничего такого, чего бы я не знал.

Тишина в трубке.

– Что вы теперь намерены делать?

– Решать проблемы.

Я сбросил звонок, развернулся и с силой швырнул телефон в сторону окна. В окно я не попал, телефон смачно впечатался в кирпичную стену рядом. Оценив на слух результат своих действий, я пришёл к выводу, что одна из проблем была только что успешно решена.

– Дело за малым, – вслух сказал я и усмехнулся шутке, понятной одному мне.

Оставив квартиру незапертой, я направился в конец коридора и остановился перед дверью, богато и вычурно отделанной красным деревом и огромной даже по сравнению с моей.  Я тяжело вздохнул в предвкушении неприятной встречи, но решительно нажал на звонок.

Дверь открылась. Со смесью удивления и торжества на меня смотрел сосед Жорик.

– Это откуда ж к нам такого красивого дяденьку занесло? – протараторил он, умело копируя героиню фильма «Любовь и голуби».

Пропустив вопрос мимо ушей, я показал из-за спины бутылки с виски.

– Херасе! Ну заходи, мил человек.

Я, не останавливаясь, прошёл вглубь берлоги этого хлыща. То, что он легко повёлся на вискарь вовсе не значило его наивности. Потому я опасался расспросов.

Однако Жорик деловито сбегал за стаканами, мы разлили по первой и стремительно выпили. Только после этого хозяин квартиры, изображая в меру деликатного дружбана, хлопнул меня по плечу и убеждённо сказал:

– Ну, а теперь рассказывай.

Буквально в две-три фразы я непринужденно сменил тему, и мы заговорили о Жориных достоинствах и успехах. Я всегда знал, что о себе он поговорить любит. Потому не прошло и четверти часа, а я уже знал всё, что мне было нужно.

– Вот, глянь какой красавчик! – хвастался Жорик и пёсиком заглядывал в лицо. – Профессиональный обвес, оптика Сваровски.

В руках Жора держал нарезную винтовку «Сайга» в жутко дорогом, «эксклюзивном», по словам владельца, тюнинге.

– Глянь сюда, – он показал пальцем на штуковину, привёрнутую к дулу винтовки, – Знаешь, что это такое?

Я пожал плечами, удивляясь вопросу, ответ на который знает любой пацан, посмотревший в своей жизни хотя бы пару боевиков:

– Глушитель.

Жора, уже слегка захмелевший, указал на меня открытой ладонью:

– Ну вот гляньте на него. Сразу видать, мальчонка далёк от темы оружия.

– А что же это? А, Жор? – спросил я заинтересованно. Я готов был играть роль подобострастного слушателя, и мне было плевать на дебильные выпады вроде «мальчонки». Оставалось потерпеть совсем чуть-чуть.

– Глушители, чтоб ты знал, Степаха, у нас в стране на гражданке запрещены. А это, – Жорик нежно погладил чёрную елду на стволе, – дульный тормоз-компенсатор закрытого типа, в простонародье - «банка».

Жорик окинул меня снисходительным взглядом дембеля на духа, а я в ответ многозначительно протянул:

– А-ааа.

– Но это только по документам, – весело проворковал он. При этом хитрая мина на пьяном лице выглядела весьма жалко. – А на самом деле, это, друг мой, самый что ни на есть натуральный «глушак».

– Круто! – восторженно выдохнул я. – Слушай, ну и как тут всё работает? Покажи.

Следующие двадцать минут Жора подробно рассказывал и показывал, что как двигается и для чего нужно. Мастер-класс он завершил неполной разборкой и сборкой на время. В процессе, сначала не разбиралось то, что должно было, потом разобралось то, что по идее было неразборным, а под конец осталась лишняя деталь. В итоге Жора, выругавшись парой коротких, легко произносимых слов, сосредоточенно сходил за ноутбуком, чтобы посмотреть сборку «Сайги» на ютубе.

Наконец, когда предмет гордости хозяина квартиры был-таки успешно собран, я шумно зааплодировал:

– Ай, молодца, Жора! Ну, мужик! – патока моей лести окончательно вышла из берегов. Впрочем, пьяный мужик с карабином, похоже, ничуть не смущался.

Жора картинно поклонился, при этом уронил ружье, чуть не рухнул сам, после чего повалился в кресло и затих, поглядывая мутным взором на лежащий на полу длинноствол.

Крякнув, Жора снова потянулся к ружью. Я быстро наклонился навстречу, хлопнул Жору по плечу и проникновенно сказал:

– Слушай, брат, не в службу, а в дружбу. Я, кажется, дверь свою забыл закрыть. Сам что-то совсем обмяк, а ты, смотрю, огурцом. Сходи, хлопни дверкой, а?

Жора добродушно улыбнулся и, многозначительно подняв брови, промямлил:

– Это, потому что пить надо уметь! Так-то, Степах.

Я благодарно потряс его плечо и поспешил убрать руку – в следующее мгновенье пьяный мачо мог полезть целоваться. Жора же со словами «ща всё сделаем» поплёлся к двери.

Едва он вышел, я подошёл к двери следом и защёлкнул задвижку.

Странное спокойствие ощущал я в эти мгновения. Словно лес вдруг перестал шелестеть листвой и замер перед грозой. Лес, в котором притаился некто.

Патроны лежали тут же, в кресле Жоры. О том, чтобы они были под рукой, я позаботился заранее. Магазин снарядил одним.

Снял с предохранителя, взвёл, упёр приклад в пол и прижал срез «банки» к подбородку. Большой палец правой руки осторожным, но уверенным движением лёг на спусковой крючок.

В последний момент я спросил себя, почему же всё-таки так спокоен. Вместо ответа мой голос неожиданно спросил меня сам: «Помолишься?» Я машинально задрал голову наверх и в следующую секунду осознал, что это не был внутренний голос. «Сюрприз!» –  прозвенело в голове, и большой палец моей правой руки дёрнулся.

Наступило ничто.

ЭПИЛОГ

Майор полиции Егор Батог и старший лейтенант Стас Халдеев показали служебные удостоверения дежурной медсестре и поинтересовались, где лежит интересующий их человек.

– Та-а-ак… – протянула женщина, водя пальцем по странице потрёпанного журнала.

– Там, у палаты наш сотрудник должен дежурить, – подсказал смекалистый Халдеев.

– А, так это вам в ПИТ надо, – ответила медсестра.

– Эм… – начал было Халдеев, но майор Батог, придержав его за плечо, спросил:

– Подскажите, как нам пройти в палату интенсивной терапии?

Выслушав медсестру, мужчины завернули за угол и пошли по длинному и гулкому коридору. Кроме звонких шагов по кафельному полу тишину  ничто не нарушало. Часы были не приёмные, да и ПИТ располагалась в конце крыла с «лежачими», так что Батог с Халдеевым шли в одиночестве.

– Вот веришь-нет, Егор Андреич, с этим грёбаным Примитивом, ощущение, что мир натурально с катушек слетел.

Батог удивлённо посмотрел на напарника.

– Ну, положим, новости я тоже читаю, – ответил он, – но к чему такая экспрессия? Ты чего вдруг?

– Да не, я так.

– Стас. – Батог дождался, когда Халдеев посмотрит в его внимательные глаза, и продолжил, – Давай не темни. Что случилось?

Халдеев помялся и сказал:

– С женой поругались. Хотя, как поругались? Мы с ней всю неделю лаемся. Но тут до крайности дошло – представляешь, драться полезла.

Майор весело присвистнул, но посмотрев на удручённое лицо коллеги, снова стал серьёзным:

– Ну и? – спросил он, когда пауза затянулась. – Что случилось-то?

Стас нехотя продолжил:

– Она у меня фантастику любит. А от Королёва, так просто фанатеет. Вот я, дурак, и купил ей книжку эту. Переплатил втридорога, по предзаказу. Подарил на неделю раньше, чем на полках появилась. Она от счастья просто визжала, – вздохнув, он добавил, – А потом какая-то хрень началась.

Халдеев снова умолк, чтобы через мгновенье с нарастающей скоростью и возбуждением закончить рассказ.

– Сначала её кошмары стали мучить. Просыпается с таким криком, не то что меня, ребёнка в соседней комнате будит. Потом принялась ко мне цепляться по мелочам. Я-то, сам знаешь, непробиваемый, но она и сына травить по пустякам взялась. Тут уж я вмешиваться начал – пошли скандалы. А сегодня ночью проснулся, её рядом нет, а из тёмной кухни звуки какие-то доносятся. Я тихонько пошёл. Смотрю, силуэт её у стола: стоит и всхлипывает, надрывно так. Ну я свет зажёг. Лицо всё в слезах, в глазах ужас, и смотрит на здоровенный кухонный нож, который в руках держит. Я аж язык проглотил. А она даже не дёрнулась, когда свет зажёгся, на меня только обернулась и зло так: «Чё надо?!». Я сначала, конечно, нож у неё забрал молча. Но когда сказал, что и книгу заберу, она на меня с кулаками-то и полезла. Сына опять разбудила, тот испугался, ревёт. Короче, для меня это последней каплей было. Отвёз мелкого к тёще, и сам у неё остаток ночи досыпал. – Стас помолчал и добавил с усмешкой. – В анекдотах жёны к мамам сбегают, а у нас вона как получается.

– Мда-а, – смущённо протянул Батог. – Дьявольщина какая-то с этой его писаниной.

– Во-во.

Полицейский, сидевший у дверей ПИТа, встал и поздоровался с подошедшими коллегами.

– У себя? – с усмешкой спросил Батог, кивнув на дверь.

– Куда он, блин, теперь денется. – мрачным тоном ответил молодой сержант.

– В смысле? – спросил Стас.

– Ну, дык это… – замялся сержант, – А! Так там сейчас сестричка, – он кивнул на дверь за своей спиной, – Перевязку ему делает. Заходите, заодно у неё всё и спросите.

Батог с интересом посмотрел на внезапную суету сержанта и отметил, что тот облегчённо выдохнул, когда Халдеев вместо дальнейших расспросов прошёл мимо него к двери ПИТа.

Стукнув пару раз, Стас открыл дверь и посторонился, пропуская старшего товарища.

– Да иди уже, – махнул рукой Батог.

Халдеев нырнул в палату, а Батог, помедлив, ещё раз испытывающе посмотрел на сержанта. Тот, словно догадавшись, чего от него ждут, сбивчиво выпалил:

– Виноват, Егор Андреич. Ему бинты меняли, а заодно палату проветривали. Дверь сквозняком открыло. Я подошёл прикрыть да и заглянул нечаянно. Лучше б не заглядывал, честное слово! До сих пор мутит.

– Ну ничё-ничё. Бывает. – буднично ответил майор и зашёл в палату,  готовый ко всякому.

В палате было светло и свежо. Медсестра — женщина средних лет с короткой стрижкой и серьёзными глазами, хлопотала у медицинского столика на колёсах. Она смочила два больших ватно-марлевых тампона каким-то раствором из пузырька, отложила их и принялась сосредоточенно распаковывать новую упаковку стерильного бинта.

– Здрасте-здрасте, – ответила она на приветствие Халдеева, не отрываясь от своего занятия.

Миновав формальности, Стас стал сбивчиво объяснять цель визита, косясь при этом на фигуру на кровати, с головой накрытую простыней. Фигура дёрнулась, когда прозвучала фамилия Королёв. Батог тронул Халдеева за локоть и громко сказал, обращаясь к медсестре:

– Можно вас на минуту, – и указал головой на дверь.

Женщина, не поднимая глаз, отложила упаковку с бинтом, небрежно коснулась рукой фигуры под простыней и сказала:

– Так, родное сердце, пусть лицо подышит, вернусь минут через десять.

Взглянув наконец на майора, она коротким кивком пригласила его на выход. Батог пропустил женщину вперед и украдкой скорчил Халдееву мину,  дескать «зацени, какова!»

Майор решил, что медработница – тётка неглупая да и вообще, похоже, тёртый калач, поэтому, оказавшись в коридоре, спросил без лишних слов:

– Будьте добры, обрисуйте вкратце, с чем мы тут имеем дело? –

Медсестра, словно готовилась, скучным голосом доложила:

– Огнестрельное ранение головы. Входное отверствие – под нижней челюстью, выходное – в районе правой глазницы. Сильный некроз мягких тканей в районе входа из-за воздействия пороховых газов. Значительные повреждения на выходе и в раневом канале, так как был использован охотничий патрон с полуоболочечной пулей. Последнее вам понятно? – спросила медсестра.

– Да. Вполне, – пробормотал Батог и живо представил, как «полуоболочка» раскрывается в теле «розочкой» и адской мясорубкой устремляется вперёд, оставляя позади себя фарш.

–  Хорошо. В таком случае вы не удивитесь, если я скажу, что пакет с удаленными тканями и осколками лицевых костей был размером с кулак.

«Нет. Она либо издевается, либо до ужаса любит свою работу» – подумал Батог и напряг пресс, почувствовав нездоровые конвульсии желудка.

– Вы извините меня за эти подробности, – продолжила женщина, не дожидаясь ответа, – я просто хочу, чтобы вы понимали: у этого человека нет половины лица, он не видит одним глазом, не слышит одним ухом и не может говорить. Всё это с ним – навсегда. Имейте это ввиду, когда будете с ним общаться.

– Непременно, – бесстрастно ответил Батог.

– В таком случае, у меня всё, – сказала женщина. – У вас ещё есть вопросы?

Майор коротко глянул в холодные глаза медсестры. «Хм… ни жалости, ни интереса. Сухой и циничный подход. Тёртый калач» – мысленно повторил он свою оценку.

– Нет спасибо. Мне всё ясно, – ответил он вслух.

Медсестра молча развернулась и удалилась, бесшумно ступая мягкой обувью.

Вернувшись в палату, Батог застал Халдеева сидящим на стуле возле кровати. Простыня была отдёрнута, а Королёв держал в руках планшетку с листом бумаги и что-то писал.

Батог поднял было руку, останавливая вскочившего Халдеева, но его рука замерла на середине жеста – он увидел лицо лежащего человека.

Формой оно напоминало сдувшийся мяч с вмятиной на боку. Тот факт, что это было всё-таки лицо человека, при том живого, подтверждал лишь единственный глаз, слезливо моргающий и неестественно подвижный на фоне застывшей маски из кожных лоскутов, грубо скроенных стежками кетгута. Подбородка, рта, носа, правого глаза и щеки – не было, на их месте зияла яма, прикрытая и зашитая, насколько это возможно, уцелевшей кожей. О косметической хирургии речь не шла, хирург спасал жизнь.

Повидавший многое Батог сглотнул и подошел ближе.

Несколько минут прошло в тишине, нарушаемой лишь шуршанием ручки по бумаге. Наконец, Королёв остановился и передал исписанный лист Халдееву, а тот – Батогу. Майор бегло прочитал написанное, вернул лист помощнику и нахмурился. Минуту спустя Халдеев отложил листок и недоуменно посмотрел на майора, который всё ещё хмурился и, казалось, был мыслями далеко. Стас деликатно откашлялся и повернулся к Королёву.

– Степан Денисович. Я сейчас не стану комментировать ваше заявление о том, что вы, якобы одержимы некой потусторонней сущностью, нас интересует в первую очередь другое.

Халдеев вновь посмотрел на Батога. Майор неопределенно мотнул головой.

– Вы написали, что признаётесь в убийстве Наташи, – продолжил Стас.

Королёв кивнул, единственным глазом глядя в непроницаемое лицо Батога.

– Хорошо, – сказал Халдеев, – Правильно ли я понимаю, что вы имеете ввиду Наталью Ильиничну Телепнёву, с которой состояли в отношениях?

Снова кивок.

– Что ж… – Халдеев замялся, быстро глянул на Батога и сказал, – Дело в том, Степан Денисович, что с Натальей Ильиничной мы разговаривали десять минут назад в стенах этой самой больницы, она приходила к вам, но её, по понятным причинам, не пустили. С её слов, позавчера вы пригласили её к себе домой на ужин. Поначалу всё шло хорошо, но потом вы напились и стали к ней приставать. Вы поругались, и она в слезах ушла от вас.

Несмотря на скудные остатки мимики, на лице писателя отчетливо читалось нарастающее волнение. Потому Халдеев поспешил закончить:

– Степан Денисович, Наталья Ильинична Телепнёва жива и здорова, хоть и пребывает в весьма расстроенных чувствах. Вы меня понимаете?

И тут с телом Королёва произошла удивительная метаморфоза. Из него, будто, выпустили часть воздуха. Оно обмякло, голова откинулась на подушку. Королёв закрыл единственный глаз, и оттуда по неровному рельефу лица скатилась одинокая слеза.

– Вы меня понимаете? – повторил старший лейтенант.

Не открывая глаз, Королёв несколько раз нервно кивнул. При этом слёзы у него полились гуще. В этот момент он осознал, что необратимое, непоправимое, а от того непереносимо ужасное было лишь плодом его воображения. И это осознание принесло ему такое облегчение, такую радость, что не несколько минут он совершенно забыл о собственных страданиях. Он был почти счастлив.

– Что ж, – прервал своё молчание Батог, – раз с вашим заявлением мы разобрались, разрешите задать вам тот вопрос, ради которого мы здесь.

Глаз писателя открылся.

– Степан Денисович, почему вы убили вашего соседа Началова Георгия Сергеевича? И о чём вы, черти вас дери, думали, когда совершали с ним все те зверства?

Майор Батог умел выбрать не только слова, но и темп, громкость и тон, с тем, чтобы сбить человека с толку, заставить растеряться. Однако Королёв отреагировал куда более бурно. Он весь подобрался в кровати, сначала медленно, а после судорожно замотал головой, отказываясь принимать сказанное полицейским. Наконец он попытался вскочить, так что Халдееву пришлось силой прижимать его к постели. В этот момент подоспела медсестра. Без единого слова она в считанные секунды наполнила шприц и сделала инъекцию в плечо писателя, пока того из последних сил удерживал молодой полицейский.

– Ну, родное сердце, успокоился? – спросила медсестра, осматривая зрачок пациента. – Всё, можете отпустить, – сказал она Халдееву. – Но теперь, товарищи полицейские, вам лучше уйти. Сами видите, в каком он состоянии, да и повязку пора наложить.

Батог молча кивнул и направился к выходу. Стас пыхтя и отдуваясь, оправил одежду, попрощался за двоих и тоже вышел. Обратный путь до стола дежурной прошёл в тишине. Майор снова погрузился в раздумья, в то время как Халдеев всё ещё переваривал произошедшее.

Как только полицейские вывернули из-за угла, дежурная медсестра отложила книгу и сказала:

– Извините, можно вас.

Мужчины сбавили шаг и подошли к столу. Батогу было достаточно одного взгляда на медсестру, чтобы понять: перед ним очередной «дружинник-доброволец», так он их называл про себя. Интимные нотки в голосе, азарт в глазах, нервозность в поведении – всё это выдавало человека, почувствовавшего себя участником расследования. Человека, обладающего, по его мнению, весьма ценной информацией, и готового ею поделиться. По своему опыту Батог знал – в девяноста пяти процентах случаев, информации той грош цена, однако всегда внимательно и с охотой выслушивал случайных помощников.

– Видите ли, – продолжила женщина, – Пару минут назад, мне сюда поступил странный звонок.

Она кивнула на стационарный телефон, стоящий перед ней.

– Вот я записала.

Она с энтузиазмом достала из-под журнала посещений лист бумаги и сказала:

– Звонил мужчина. Представился профессором Зал-кин-дом, – не без труда прочитала она фамилию, – Просил передать Степану Королёву…

Женщина снова посмотрела в свой текст и прочитала:

– «Примитив вернётся. Срочно примите меры»

Батог развернулся на каблуках и быстро зашагал обратно к палате. Халдеев чуть помедлил, смакуя фамилию, знакомую по обрывочным рассказам супруги-фанатки.

В следующий миг старший лейтенант Халдеев уже бежал, догоняя майора. А из дальнего конца коридора, того, где расположен ПИТ, вслед за полным боли выкриком, раздавался жуткий звук, странным образом напоминающий сдувающийся шарик.

КОНЕЦ