Хроники Крылатого Маркграфа. Инспекция. Часть 2

Гиммлер распорядился, чтобы инспекции Дахау были ежегодными, поэтому Колокольцеву пришлось, скрепя сердце, оставить его теперь уже практически родной Берлин, сесть за штурвал Klemm KL 31 (его улыбнуло, что тип его самолёта совпадал с официальной аббревиатурой концлагерей СС) и прилететь в Мюнхен.

А оттуда, уже за рулём любезно предоставленного СД Мюнхена БМВ 303, приехать в концентрационный лагерь Дахау. Отношение к которому – как и к концлагерям СС вообще – у него было, мягко говоря, неоднозначным.

С одной стороны, он прекрасно понимал логику создания «диких» концлагерей – и был с ней полностью согласен. Ибо перед новой властью в Германии стояли (точнее, она сама вызвалась решить), на первый взгляд, совершенно невозможные задачи – и потому она просто не могла позволить, чтобы кто-то даже просто путался под ногами – не говоря уже о более серьёзном сопротивлении.

Восстановить экономическую, политическую и военную мощь страны; вернуть территории, силой отобранные версальскими бандитами; остановить – а лучше вообще ликвидировать – экзистенциальную угрозу большевизма; завоевать достаточно жизненного пространства, чтобы навсегда исключить повторения блокады 1914-19 годов, которая унесла МИЛЛИОН жизней… и многое другое.

Эти задачи могла решить только жёсткая (а иногда даже жестокая) тоталитарная диктатура. Которая сможет либо убедить, либо заставить всех своих политических противников, как минимум, не мешать проекту национального спасения – давайте называть вещи своими именами – а, как максимум, принять в нём самое активное участие.

«Дикие» концлагеря, при всей своей несомненной (и даже отталкивающей) дикости эту роль выполняли на пять с плюсом, за считанные месяцы – если не недели – превращавшие (лютой жестокостью и оголтелой пропагандой) даже самого отчаянного противника режима в правовернейшего национал-социалиста.

Однако, к сожалению, со слишком (по мнению Колокольцева) широко распространёнными побочными эффектами в виде искалеченных – а то и вообще убитых – узников. Слишком, ибо он считал, что это всё же слишком высокая – и явно излишняя – плата за достигнутый результат.

Что же касается «образцового концлагеря» в Дахау, то это – совершенно очевидно – была просто тюрьма нового поколения. С которой рейхсфюрер СС начал создание параллельной тюремной системы в рейхе.

Которая со временем должна была поглотить основную, государственную, пенитенциарную систему. Подобно тому, как СС уже постепенно поглощали полицию Германии – как уголовную, так и политическую.

Несмотря на то, что он работал на Гиммлера – а, возможно, именно по этой причине – Колокольцев был совершенно не в восторге от перспективы превращения Фюрерштаата Гитлера в СС-Штаат Гиммлера. Ибо, с его точки зрения, рыцарский орден (а СС были именно реинкарнацией Тевтонского ордена) должен был оставаться именно орденом – а не подминать под себя государство.

Закончив свою – разумеется, заранее не объявленную – инспекцию (результаты его вполне удовлетворили), Колокольцев, как это и было положено, зашёл в кабинет коменданта Дахау Теодора Эйке. Уже бригадефюрера СС и генерал-майора полиции.

Эйке находился в странном грустно-задумчивом состоянии.

«Проблемы?» – участливо осведомился Колокольцев. Комендант вздохнул – и пожал плечами: «Один недоумок заработал себе… по пятой точке»

Колокольцев покачал головой, ибо к телесным наказаниям заключённых относился крайне негативно. К 1933 году телесные наказания в тюремно-исправительной системе были отменены во всём цивилизованном мире… однако, придя к власти в Германии (и превратив Веймарскую республику в Третий рейх) Гитлер сотоварищи восстановили много чего даже из весьма далёкого прошлого.

В том числе, и телесные наказания. Которые, надо отметить, применялись лишь в системе концлагерей СС. Которая (на то он и Орднунг), категорически не допускал никакого произвола – в том числе, и в области применения телесных наказаний.

Телесные наказания в концлагерях регламентировались Дисциплинарным кодексом (Lagerordnung), разработанным и введённым в действие … правильно, Теодором Эйке. Возглавив Инспекторат концлагерей СС в июне 1934 года Теодор Эйке распространил действие Дисциплинарного кодекса на все концлагеря.

Дисциплинарный кодекс предусматривал всего два вида телесных наказаний дыбу-страппадо и порку – 25 ударов. Которая назначалась в начале и конце «основного наказания» (восемь или четырнадцать дней карцера на хлебе и воде – и на лавке без матраца).

Восемь дней карцера и 25 ударов до и после полагались за неподчинение приказу лагерной администрации (или охраннику), несоблюдение лагерной дисциплины и порядка, а также негативные, критические и даже саркастические замечания в адрес охранника или представителя администрации.

Аналогичное наказание получали капо за злоупотребление служебным положением, дискриминацию подчинённых узников, а также предоставление лагерной администрации заведомо ложной информации.

14 дней карцера и 25 ударов до и после полагались за выход с территории лагеря без разрешения, отставание от рабочей группы (колонны) на марше (аналогично), критические замечания в адрес НСДАП, нацистского государства, его лидеров, чиновников и организаций, позитивное мнение о марксистах и либералах (и вообще о политических противниках нацистов), а также за передачу «на волю» любой информации о происходящем в концлагере.

Такое же наказание полагалось за хранение запрещённых предметов – инструментов, ножей, и вообще любых предметов, которые могли считаться холодным оружием (сиречь использоваться как таковое).

Последний, 19-й пункт Дисциплинарного кодекса позволял применять «дополнительные наказания», в том числе, и телесные. Иными словами, разрешались любые болевые наказательные воздействия на провинившихся узников – кроме калечащих, разумеется.

В том числе, и печально знаменитая дыба-страппадо (кстати, один из трёх видов пытки, принятых в Святой Инквизиции). Приговорённому к этому наказанию связывали руки за спиной и поднимали за привязанную к рукам верёвку пока его (или её) ноги не отрывались от земли.

Иногда к его связанным ногам привязывали дополнительный груз (впрочем, это случалось нечасто). При этом руки у поднятого на дыбу выворачивались назад и часто выходили из суставов, так что осуждённый висел на вывернутых руках. Висел долго – наказание могло длиться не один час.

Для усиления эмоционального воздействия порка всегда была публичной (как правило, после вечерней поверки). Приговорённых пороли не стоя и не на лавке, а на так называемом коне – внешне практически полностью идентичном одноимённому гимнастическому снаряду.

Заключённого привязывали за руки и за ноги таким образом, чтобы его (или её) голова и торс свисали вертикально вниз, оголённые ягодицы (по которым пороли) кверху, а ноги вниз с другой стороны.

Дисциплинарный кодекс устанавливал наказание палками (шпицрутенами или шомполами), однако на практике обычно использовали одолженную на лагерной конюшне плеть. Могли пороть и резиновыми палками – оружием охранников (нередко представлявшими собой стальной прут, залитый в резину).

При каждом ударе приговорённый должен был считать количество ударов, если же он сбивался в счёте из-за боли или считал недостаточно громко, то удар не засчитывался.

Единственным человеком в концлагере, который мог принять решение о телесном наказании, был комендант лагеря. И более никто. Поэтому распоряжение о телесном наказании недоумка и оказалось на столе бригадефюрера и ожидало его подписи. Которую он почему-то явно не торопился ставить.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ