Дитя солнца

Коллеги на работе называли Анатолия Ефимыча за глаза таким прозвищем, что неприлично писать; соседи - Примороченным.
Если бы Анатолий Ефимыч узнал о таком, он бы крайне удивился - он полагал, что все относятся к нему с симпатией и боязливым почтением за его нездешнюю интеллигентность и, как говорится, старорежимный лоск.
Жена у него когда-то тоже была мечтательной, лиричной. Любила акмеистов и каждую осень прибегала домой с криком:
- Снег, Анатоль, снег! Взгляни на это чудо!
Анатолий Ефимович глядел в окно, как там пролетали первые, сразу тающие, снежинки и радовался, что у него такая тонкая, поэтичная,  как Аэлита, супруга.
Как вдруг, ближе к тридцати пяти, Веточку словно подменили. Она перестала любить имажинистов, стала хандрить, ругаться и кричать, что устала жить как бомжиха, как какая-то мидинетка, с каким-то ничтожным дураком, что она так и умрет, никогда не ступив на мостовые ни Парижа, ни Флоренции, и вскоре вышла замуж за какого-то базарного бизнесмена по кличке Бизон.
Немало подивившись такому повороту, Анатоль Ефимыч стал жить один в своей однокомнатной квартире.
Он был сегодня выходной, лежал на мамином диване и смотрел на светлую штору. Штора колыхалась, едва сдерживая солнечный ветер.
Было ужасно душно. Он лежал обнаженный и обмахивался мохнатым веером, который Веточка когда-то купила в секонд-хэнде к своему маленькому черному платью.
Постепенно солнце зашло за угол дома, и на штору пала тень.
Это навело Анатолия Ефимыча на мысль, но он ее упустил.
Он прекрасно понимал, что при его внутреннем мире он может быть только одним - писателем, а не сторожем. Но хотя и сторожем было хорошо, учитывая график «сутки-трое».
Тем более, что многие писатели несли такую двойную нагрузку, или, другими словами, носили двойную личину: Чехов был доктором, Горький - бродягой, Достоевский - каторжанином.
Анатолию Ефимычу было уже за пятьдесят три, он уже «отстоялся», как говорят писатели и чувствовал все нарастающий зуд творчества. Толстой говорил: «Можешь не писать - не пиши.» Анатолий Ефимыч больше не мог.
Он лежал, и  комната потихоньку наливалась сумерками.  Он думал о чем писать. Хотя он и отстоялся, но о чем писать точно не знал. Вроде бы обо всем уже было написано предшествующими писателями.
За окном мальчик кричал:
- Са-ня! Я нашел пять гриваков!
Другой кричал ему издалека:
- П…ди-шь!..
Анатолий Ефимович встал,  прошелся босиком по теплым половицам и поел из холодильника трехдневочную клубнику, плавающую в сиропе. Потом выпил и сироп.
В окно блеснуло солнце и скрылось за общагой стекольщиков.
Анатолий Ефимыч ударил себя по лбу ладонью, быстро побежал в комнату, как был, голым, сел за стол, включил настольную лампу и раскрыл общую тетрадь, давно уже купленную и только ждавшую прилива творческого вдохновения.
Анатолий Ефимович очень любил фантастику. Другие книги тоже, в частности, детективы Корецкого, романы ужасов Стивена Кинга, но в основном фантастику.
В детстве он бредил «Головой профессора Доуэля», «Человеком-амфибией» и «Человеком-невидимкой».
А в юности прочел «Солярис» и был поражен, что нас ждет в космосе.
Он склонялся стать писателем-фантастом с космическим уклоном.
Перебирая по очереди все планеты Солнечной системы, обшаривая дальние закоулки Вселенной, везде он находил следы писателей, побывавших там прежде, даже в Туманности Андромеды и на загадочной Тау Кита.
Сейчас же, увидев, как солнце зашло за угол, он понял, о чем будет писать. Это было мгновенной вспышкой, цунами в мозгу, или, как говорил Стендаль, «кристаллизацией».
Анатолий Ефимыч схватил шариковое перо и застрочил:

                «ДЕТИ СОЛНЦА.
                /фантастический роман/

                Глава 1. Долетим мы до самого Солнца и домой
                возвратимся скорей.

Не раньше и не позже, а по всем расчетам, космическая станция подлетела к Солнцу и стала описывать круги вокруг нашего Светила, фотографируя и делая замеры.
Эту телеметрическую информацию уже давно заждались земные ученые.
Но вот какое неожиданное препятствие встало перед исследователями: возле Солнца радиация оказалась такой жесткой, что даже радиосигнал приходил радиоактивным и с ним опасно было иметь дело…»
Анатолий Ефимыч счастливо засмеялся: «Ай да Толик, ай да сукин кот!» - и продолжил строчить дальше:
«… Когда сигнал из глубин космоса был профильтрован и обеззаражен, его расшифровали.
Каково же было изумление ученых, изумление, граничащее с УЖАСОМ, когда на фотографиях они четко различили не только огненные реки и моря в темных пятнах, но и поля, каналы и, наконец, О БОГИ!!! - города и села, явно населенные неведомыми солнечными обитателями!..»
Анатоль Ефимыч ерзал на стуле, слизывал соленую каплю из-под носа, перебирал босыми пятками, хохотал и бледнел от вдохновения - он знал, он чуял: роману - быть!
Страница исписывалась за страницей и к утру уже половина тетрадки была покрыта неразборчивыми каракулями гения.
Оставалось только как-то половчее оборвать любовную линию между нашим космонавтом и жрицей Храма Солнца, или по-ихнему, Кукумакой…
Утром директор приказал Анатолю Ефимычу выкосить бурьян возле забора.
Старательно взмахивая тупой косой, раз за разом втыкая ее в землю, Анатоль Ефимыч ликовал  и, иногда взглядывая на Солнце, думал: «А вот никому говорить не стану, ни соседям, ни знакомым, ни Михайле Степанычу, пока не получу гонорар! Стивен Кинг тоже уже получал миллионы, а все еще работал в прачечной - и я так же!
Веточку он еще ночью решил простить и принять назад с детьми.
Солнце пекло все больше. Сегодня обещали плюс тридцать пять.