Милостыня - VI

      В двадцать восемь Миша собрался жениться, и Вера дала себе слово как можно меньше говорить о его семейной жизни. Не нравилось, что соседка Алла буквально под микроскопом рассматривает  зятя, сватов и всю их родню и своими наблюдениями и выводами не устаёт делиться с подругами. Надоело слушать жалобы некоторых коллег на невесток,  — по их словам,  ленивых, бесхозяйственных, эгоистичных. В разговорах с Любашей  Вера решила не распространяться о невестке: несколько общих слов, и достаточно. Сестра, кстати, острого любопытства к теме Мишиной женитьбы не выказывала.

      То, что Настя, двадцатисемилетняя невеста сына,  успела побывать замужем и воспитывала пятилетнюю дочку, Веру не смущало. Напротив, по ребёнку можно судить о матери, а маленькая Злата  ухоженная, спокойная девочка — Насте это большой плюс. Будущая невестка закончила политехнический, работала инженером в ЖЭКе. Два года назад муж ушёл от неё к юной продавщице своего магазинчика, та уже родила мальчика и ждала второго ребёнка.  Бизнес  Настин бывший перенёс в ближние  сёла, купил хороший дом в Троицком и постоянно курсировал между городом и своими продовольственными магазинами. С дочкой виделся часто, его родители во внучке души не чаяли и нередко брали её на выходные.

      Тёплым майским утром Вера с Мишей отправились в Боровое, свататься не свататься, но знакомиться с Настиными родителями. Два месяца назад умерла мать будущей сватьи, несколько лет пролежавшая после инсульта, и свадебных торжеств не планировалось. Миша был  доволен, что не придётся, по его словам, торчать целый день чучелом-женихом. Решили в отпуске расписаться  и отдохнуть в Феодосии, на родине великого Айвазовского, где он давно мечтал побывать.

      Нагруженные букетом роз, куклой для Златы, тортом и двумя бутылками грузинского вина  прибыли к будущим родственникам. Крепкий дом, перед окнами цветник, дальше сад, огород — всё как у людей. В Боровом огромный мясокомбинат, на котором до пенсии трудились сваты Нина Васильевна и Антон Петрович, а теперь технологом работает старшая Настина сестра Галя. Есть у них ещё сын, переехавший в Краснодарский край, где у родителей жены гостиничный бизнес.

      За столом говорил в основном Антон Петрович, он был из тех, кого подруга Валя называет «простой-простой»: хвастался домом, садом, детьми. Сын экономический колледж закончил, теперь гостиницей руководит, у него всё хорошо: жена, двое детей, машина. Старшая дочь тоже колледж закончила, квартиру от мясокомбината получила, машину купила — невеста хоть куда, а вот жениха до тридцати восьми лет не нашлось: куда смотрят глупые парни. Младшая вообще с высшим образованием и с квартирой двухкомнатной, так что будущему зятю очень повезло. Галя старалась завести общий разговор, спрашивала Веру о работе переводчика, интересовалась Мишиными картинами. Нина Васильевна, очень полная, с серыми мешками под глазами, выглядела нездоровой. Молчала, поглядывая то на Веру, то на Мишу, казалось, что недоброжелательно. Скоро подошёл сватов брат  Иван Петрович с бутылкой, подналегли с Антоном Петровичем на беленькую, и через полчаса, кроме их пьяных голосов, за столом  уже ничего не было слышно. Вера  в  разговор не вступала, с интересом наблюдала за невестой, светившейся  радостью: держит Мишу за руку, то и дело кладёт голову ему на плечо, счастливая улыбка не сходит с лица. Инициатива заключить законный брак, разумеется, исходила от Насти, решила Вера. Сын был, как всегда, корректен и невозмутим.

      В июле Миша и Настя пошли в отпуск, расписались и укатили в Феодосию, отправив Злату в деревню. В августе жизнь вошла в привычную колею, начались рабочие будни. Коллеги и подруги расспрашивали Веру про невестку. Отвечала коротко и сдержанно. У Насти серьёзная работа, сама она из Борового, поэтому каждый выходной спешит в деревню, любит чистоту и порядок, умеет и борщ сварить, и котлет пожарить, воспитывать ребёнка помогают её родители и родители первого мужа. На вопросы о внешности невестки говорила: неплохая. Хотя ни красивой, ни даже симпатичной Настя ей не казалась. Ростом довольно высокая, широкая в кости, полные ноги и по-мужски крупные кисти рук — неизящная, неженственная. Лицо простоватое, волосы красит в радикальный чёрный цвет, обычная причёска — высокий хвост. Плюс постоянная ярко-красная помада и такие же ногти. Но сыну всегда нравились брюнетки.

      Первый год Вера старалась не форсировать отношения с невесткой, больше приглядывалась, делала для себя кое-какие выводы. Да и времени  для общения особо не было: работа, силы после пятидесяти уже не те, жили далеко друг от друга. Сын звонил каждый день, раз в неделю обязательно заезжал, а с женой в гостях побывали два раза за год, и Вера у них два раза — на праздники. Настиной дочке передавала гостинцы, но у девочки много любящих родственников, так что Вера на дружбу с ней не претендовала. Немного тревожило, что Миша совсем не сближается с падчерицей. Занятия в художественной школе во вторую смену, и домой он возвращается после восьми. А в пятницу Злату забирают из садика на все выходные или родственники отца, или Галя приезжает на машине из Борового.

      От Миши Вера знала, что девочка совсем не пьёт воды — только соки, четыре-пять маленьких коробочек за день. Сын пытался объяснить жене, что восстановленные и осветлённые соки (других почти не бывает в продаже) не особо полезны, да и сахара в них кладут без меры, но она продолжала покупать их большими упаковками: для ребёнка ничего не жалко.

      Заканчивался первый год семейной жизни сына, когда Вера привезла ему с дачи  небольшое ведёрко клубники. В кухне перекладывали с Настей ягоду, и она позволила себе дать невестке совет: летом почаще варить компот, это позволит сэкономить на соках. То, что невестка сказала (показалось, что прошипела) в ответ, потрясло: «Надо не экономить, а больше зарабатывать!» К ней ли это относилось, или к сыну, Вера не поняла.

      В художественной школе Миша получал, конечно, меньше Насти. Но раза два в год он оформлял выставки, называя эту работу «халтуркой». Оплачивалась «халтурка» хорошо: за месяц-полтора работы (отнимавшей всё свободное время, выходные и праздники) два-три месячных оклада в художественной школе. Помогала с  подработкой мама школьного друга, работавшая в отделе культуры Областной Администрации.

      Вера решила, что теперь не будет давать сыну денег, лучше покупать нужное по акциям, как и себе. Она давно поняла, что цены в магазинах часто бывают неоправданно завышены, а по акциям — это более реальные цены. Скидки на гречку — берёт несколько пакетов гречки. Скидки на моющие средства — берёт для себя и для молодых. Скидки на тушёнку — запасается тушёнкой. Миша приезжал к ней почти каждый выходной и уезжал с пакетом продуктов и необходимых в хозяйстве вещей.

     Ближе к осени Настя заговорила о трёхкомнатной квартире: дочке скоро в школу, ей нужна своя комната, а то спит в проходной. Весной нашла подходящий вариант. Далеко от центра, первый этаж и квартира, по словам Миши, «совсем убитая». Зато доплачивать немного — сто пятьдесят тысяч. Деньги  дал тесть, с условием, что возвратят, когда смогут. Когда Вера увидела новую квартиру, подумала, что привести её в  должный вид и за полгода вряд ли удастся. Однако к августу ремонт был закончен. Сын говорил, что Настя по своим каналам много чего смогла сделать, хоть и сами они трудились не покладая рук.

     В октябре Миша отвёз тестю десять тысяч — начали понемногу отдавать долг.  В ноябре ещё десять. Тесть побурчал: с такими деньгами в банк идти смысла нет, а дома разойдутся  не заметишь на что. В декабре сыну заплатили за «халтурку» — шестьдесят тысяч за оформление  выставки к юбилею областной газеты. Чистыми, конечно, меньше. Пятьдесят отвёз тестю, не советуясь с женой. Узнав об этом, она целый день проплакала: у нас одна комната пустая, без мебели стоит, а  папа мало ли что говорит, ему эти деньги и не нужны, можно и позже вернуть, а то и совсем не возвращать. К июню сто пятьдесят тысяч были отданы, но теперь тесть постоянно наводил разговор на проценты, которые «капают» на деньги, лежащие в банке. Настя пропускала слова отца мимо ушей, а Мишу они задевали, о чём  он и  рассказал  матери. Она поняла, к чему клонит сваток. К лету у неё было отложено пятнадцать тысяч: давно обещала Юре приехать в гости, хотелось и повидаться, и по Воронежу погулять, посмотреть, как  изменился город. Эти деньги Вера дала Мише и велела отвезти  тестю, сказать, что это  проценты, «набежавшие» на сто пятьдесят тысяч. Тесть, конечно, взял. А жена, когда узнала, долго ругалась: нам прихожую не на что купить, а ты глупость такую сотворил; да папе всегда денег мало, а они у него мёртвым грузом лежат, ни на что не тратит.

      За три года, прожитых с Настей, Миша хорошо узнал её родственников и выделял только Галю. К тестю и семейству его брата, к тёще и её многочисленным братьям-сёстрам никаких тёплых чувств не испытывал и, расплатившись с долгом, перестал бывать в Боровом.

      Коллеги, соседки и особенно Любаша поначалу часто спрашивали, не ожидается ли прибавление в Мишином семействе. Со временем их интерес как-то заглох. Прибавления не ожидалось, как казалось Вере, не только в среднесрочной, но и в долгосрочной перспективе. Злата подрастала, а Настя занималась карьерой. В тридцать стала начальником частного ЖЭКа, хозяин которого перебрался на Кипр и в России бывал наездами, по три-четыре раза в год. Покрутится недельку, посмотрит, как идут дела во вверенной Насте конторе, и удовлетворённый летит на  благословенный остров к своей семье — капиталист, что тут ещё скажешь.

      Поначалу Вера думала, что молодые в отпуске будут путешествовать: сейчас мода на путешествия. Но, кроме Феодосии, они никуда больше не ездили. Насте, похоже, и в родном селе отдыхалось неплохо. Миша два раза побывал на пленэрах молодых художников, во Владимирской и Пермской областях: две недели в оплаченной Союзом художников гостинице, общение с близкими по духу людьми, ну, и собственно пленэр: писали красивые места. Потом выставка работ участников пленэра. После второй выставки у сына купили пару пейзажей, и его жена загордилась, стала строить планы: скоро муж получит известность, за его картины будут платить большие деньги, ох и заживут они тогда. Миша посмеивался: картину в провинции продать  почти невозможно, хотят ведь купить за тысячу-две, а на холст-подрамник-краски больше уходит. Но Настя продолжала мечтать. Однако, мечтая о светлом будущем,  неустанно заботилась о комфортном настоящем: пристраивала балкон. Вера даже не подозревала, что это такое сложное дело: согласование в Облархитектуре, проект, утверждение проекта… И за всё надо заплатить. К октябрю кирпичный балкон пять с половиной на два был сложен и остеклён, отделав его рейкой изнутри, плотники принялись за шкафы и стеллажи.  Невестка гордилась балконом и приводила коллег и подруг полюбоваться. А Вере не понравилось, что две комнаты стали тёмными. Спальня — это ещё ничего: интимный полумрак, но большая комната…   

      Когда работа над балконом подошла к концу, Настя заявила, что пора заняться мебелью. Мебель, и правда, была незавидная, доставшаяся вместе с двухкомнатной квартирой от первого мужа,  унаследовавшего квартиру вместе со всем, что в ней было, от бабушки. Невестка не признавала никакой «фанеры эконом класса»  — только натуральное дерево. Так что мебельная эпопея обещала стать весьма затратной. 

      Квартира ещё не была обставлена по Настиному вкусу, как она заговорила о машине: человека без машины сейчас вообще не воспринимают, ей часто надо ездить в Боровое,  на автобусе с картошкой-капустой  надоело, а сестра не таксист, чтобы туда-сюда их возить. Миша сомневался, что с его зрением разрешат водить машину, и, зная от знакомых о том, сколько сил и средств надо вкладывать в «железного коня», считал, что такси обходится дешевле. Однако Настя от своей мечты отказываться не собиралась. Когда бывала в Боровом, понемногу училась у Гали водить, чтобы потом с правами не возникло проблем. От кредита Мише удалось жену отговорить: помогли рассказы о жизни родственников,  «подсевших на ипотечную иглу». Деньги на машину решили понемногу откладывать. Но тут наступил 20-й год. Пандемия, подработок у  Миши не стало: массовые мероприятия запретили, и  выставок никаких не надо было оформлять. Вера уже  на пенсии, тысячу-две в месяц старалась подбросить сыну на сотовый или на карточку, но это же нельзя назвать помощью. Настиным родителям под семьдесят, кроме овощей с огорода и яиц,  ничем помочь не могут.

      Начались ссоры. Миша подробностей не рассказывал, но Вера понимала, что жена бредит машиной и требует от него денег, которых в сложившейся ситуации взять было неоткуда. А в прошлом году, дождливым октябрьским вечером, сын возвратился в родительский дом. Вера думала, что вернётся он только со своими картинами и ноутбуком, но ошиблась. На следующий день пришла из поликлиники и наткнулась в прихожей на два  кожаных кресла и  журнальный столик. Сын ушёл на работу, оставив записку: «Кресла и стол наши. Старые кресла в воскресенье отвезу на дачу». Вечером рассказывал подробности: «В благосостояние жены и её дочери я вкладывался семь лет, да и твоя помощь была значительной. Так что кресла и стол принадлежат нам по праву. Жена не против, потому что, когда я сказал о разводе, стала шёлковая: надеется, что  побегаю и, не найдя никого лучше, вернусь к ней. В том, что она лучше всех, не сомневается: у неё скоро будет машина. То, что перед машиной никакой мужик не устоит, — для её птичьих мозгов неоспоримая истина — аксиома». Вера удивилась: неужели деньги на машину уже собраны? Сын помялся, потом, взяв с неё честное слово никому не говорить о том, что услышит, рассказал, что денег жена скопила больше миллиона, и деньги эти не честно заработанные, а разными путями присвоенные из ЖЭКа, которым она руководит. Никакие его убеждения не помогли: чем дальше, тем наглее махинации она проворачивала. Что будет с ней дальше — ему уже абсолютно безразлично: как человека Настю он перестал уважать, потом пропал интерес к ней как к женщине. «Вульгарная, меркантильная баба. И больше не будем возвращаться к разговору о ней»,  — так закончил сын  и попросил не беспокоиться о нём: ни в какую депрессию он не впадёт, жизнь продолжается, и в родительском доме ему гораздо спокойнее и комфортнее, чем рядом с такой женой.

      Ночь после этого разговора оказалась бессонной. Трудно было принять то, что прожив с женой  семь лет, сын так легко с ней расстался. Впрочем, легко или не легко, она не могла точно знать: Миша всегда был сдержанным, в жилетку не плакался. Прошёл день, другой, третий. Вера убедилась, что аппетит у сына отменный, работа и рабочие проблемы его волнуют, с друзьями он общается. И она успокоилась: что Бог ни делает, всё к лучшему, будут жить вдвоём, как жили раньше.

      Не получалось, правда, быстро привыкнуть к шикарным креслам, занявшим место их  простеньких, купленных ещё родителями и не раз чиненных сначала папой, а потом сыном. Тусклый  светло-коричневой блеск, запах дорогой кожи… Мебель  явно не для маленькой двушки, даже садиться боязно. Да ещё журнальный столик, такой стильный — овальный, на кованой подставке. Миша развесил свои новые пейзажи, и его комната показалась Вере похожей на фотографии, которые видела на сайтах дорогих мебельных магазинов. 

      Любаше, конечно, сказала, что сын ушёл от жены. Она повздыхала: «Видно, не суждено ни мне, ни тебе внуков понянчить». Похоже, что, действительно, было так. О причинах Мишиного  развода не говорила никому: не те это причины, которые нужно с кем-то обсуждать. Развелись, и всё — характерами не сошлись.