Страницы жизни. Начало

В моей памяти хранятся эпизоды событий, которые порой неожиданно всплывают, словно события эти произошло совсем недавно. Особенно четко вижу слабенький зелененький стебелек, растущий прямо из красной кирпичной стены. На конце стебелька трепещет белыми лепестками цветок ромашки, такой же слабенький и неказистый, как и сам стебелек. Но он изо всех сил тянется к верху навстречу солнцу и яркому голубому небу.
 
Я стою на груде битого кирпича, такого же красного цвета, как и стены глубокого колодца, на дне которого я, неведомо как, оказалась. Я хочу сорвать эту ромашку, тянусь к ней, а сверху папа, лежа на животе, протягивает мне руки и приговаривает: «Анечка, протяни ко мне ручки, выше, еще выше…встань на цыпочки». Я понимаю все, что говорит мне папа, но руки тяну не к нему, а к цветочку, который мне нестерпимо хочется сорвать. Папе все-таки удалось вытащить меня из заброшенного колодца.
Мы жили тогда под Харьковом, где папа бы замполитом военного госпиталя. Война практически закончилась, но раненых и больных солдат и офицеров было еще очень много. Папа и сам был неоднократно ранен, но продолжал служить еще некоторое время.
Мне было тогда 1,5 года.

Образ слабенькой ромашки, которая старается дотянуться до ласкового солнышка, до сих пор отчетливо во мне хранится. Часто я сама казалась себе этой ромашкой, такой же неказистой, слабенькой, незаметной и никому не нужной. Мне казалось, что меня никто не любит. Мне еще не исполнилось двух лет, когда родился братик Павлуша, еще через два года появилась сестренка Валечка, поэтому вся материнская любовь и внимание доставались им. К тому же я родилась некрасивым ребенком, с огромным родимым пятном не лбу, шел военный 1944 год, мама не стала мне выписывать Свидетельства о рождении. Ей казалось, что было бы лучше, если я умру в младенчестве, чтобы потом, когда вырасту, не упрекать ее в том, что она родила девочку, которую никто не хочет взять замуж. Четыре года она ждала «решения» судьбы по этому поводу. А я росла себе и росла, не имея легального статуса. В апреле 1948 года вспомнили об этом, и решили узаконить мое существование, но к тому времени все забыли, когда же точно я родилась. Точно, что в 1944 году, точно, что в конце марта, а число у всех «вылетело» из памяти. Мама говорила, что в ночь с 27 марта на 28-е я громко возвестила о своем «прибытии», но сколько было времени точно она не помнила. А бабушка, которая ходила выписывать мне первый документ, записала 29 марта. Так и праздную всю жизнь три дня: 27-е День театра, 28-го, я вроде бы родилась, а 29-е в документах значится.

И узнала я об этой жизненной коллизии незадолго до маминой смерти. Она была красавицей, но и красавиц не щадит старость: мама стала слабой, беспомощной. Я старалась помогать ей во всем. В один из банных дней, когда мыла ее, мама вдруг сказала: «Анечка, как хорошо и нежно ты за мной ухаживаешь, а ведь я так хотела, чтобы ты умерла». «Почему? - опешила я,- почему ты этого хотела?» Вот тогда-то она и объяснила мне почему: чтобы я не страдала всю жизнь из-за своей внешности и не упрекала ее за свои будущие несчастья. Возможно, поэтому мне казалось, что никто и никогда меня не лечил. Я всегда выздоравливала сама, хотя ни одна детская болезнь не обошла меня стороной.
 
Помню, как целое лето, мне было тогда 4 года, я проходила в марлевом чепчике с оборочками. Чепчик этот мне пошили для того, чтобы защитить от мух, которые стремились сесть на мою голову. Голова была покрыта гнойными болячками, я их часто расчесывала, порой выдирая волосы, на концах которых были белые луковички. Все называли мою болезнь золотухой, название мне нравилось, в нем было нечто драгоценное. Очистилась моя головенка только тогда, когда в конце лета созрели травы череды и чистотела, отварами которых меня стали мыть. Больше золотуха не возвращалась. Она напомнила о себе через много лет, когда после серьезной полостной операции, и некачественного в те далекие времена наркоза, развилась алопеция и парик с тех пор стал моей постоянной принадлежностью, такой же, как и зубная щетка. Правда, я быстро смирилась с этим обстоятельством, парики уже появились в продаже, к тому же, они меня украшали и были гораздо лучше, чем мои собственные волосы.

И все-таки я считаю, что у меня было прекрасное детство. После того, как папа по инвалидности оставил ряды Советской армии и стал гражданским человеком, мы стали жить в Курмыше. Это очень древний город на юге Нижегородской области. Сейчас Курмыш стал селом, а тогда он был районным центром. Папа стал работать там управляющим районной конторой Госбанка СССР. У него было не только военное училище за плечами, но бухгалтерские курсы, он был фронтовик, офицер и орденоносец. К тому же поступив на работу в Госбанк, он сразу же поступил в институт и получил профессию финансы и кредит (так записано в его дипломе). Мама стала преподавать, как и до войны, историю в средней школе.

С детьми оставалась наша бабушка Агриппина Михайловна (папина мама). Но родственники и друзья часто называли ее Груней или Грушей. Это было очень смешно и хотелось, поддразнивая ее, попросить у бабушки спелую грушу. Бабушка на меня не обижалась, но, если я в своих «забавах» слишком «выходила из берегов», она называла меня касямкой и грозилась отшлепать полотенцем. Правда, она никогда этого не делала, а что означает слово «касямка», я не знаю до сих пор.
Бабушка в свое время окончила 4 класса церковно-приходской школы, умела читать, писать и считать. Она слыла грамотным человеком, рассказывала нам разные истории, читала стихи по памяти. Особенно мне нравилось, как она читала наизусть большое стихотворение про то, как барин поручил своему слуге «чай сварить», а тот «отроду не знает, как проклятый чай варить».

Каждое утро бабушка начинала с того, что топила русскую печку, она делала это и зимой, и летом, потому что нужно было сварить обед для всей семьи на целый день. А по праздникам там пеклись пироги с ягодами, капустой или с грибами. В обычные дни там же пеклись круглые ржаные караваи хлеба, иногда там же выпекались пресные лепешки «на скорую руку».

Весной, если у мамы не было уроков в школе, бабушка убегала в заливные луга, откуда приносила целую сумку молодого дикого лука. Летом набирала ведрами ягоды: сначала клубнику, потом шли черная смородина, ежевика, завершались лесные дары сбором грибов, лесных орехов и шиповника.  Иногда и меня она брала с собой на эти прогулки. Все, что приносилось из леса, запасалось на зиму. В те времена сахару практически не было, поэтому варенье варить было не принято, все сушилось либо на солнышке, либо на теплых кирпичах русской печки. Зимой из ягод варили компоты, заваривали чай, вместо сахара мы пользовались медом, которого всегда было в достатке, потому что папа развел пчел и два улья стояли в нашем огороде, подальше от самого дома.
 
Когда мне исполнилось четыре года, осенью, кажется в октябре, папа повел меня в районную библиотеку выбирать свою первую книжку. Библиотека располагалась в одноэтажном деревянном доме, около которого пышно цвели золотые шары. Домик этот пока еще сохранился, но сегодня он утопает в лопухах и крапиве, а для самой библиотеки выстроено новое здание. В библиотеке было торжественно и тихо, в читальном зале сидели посетители, которые склонились над книгами и журналами. Мне показалось, что все они оторвались от чтения и внимательно на меня посмотрели. Работники библиотеки, две молодые женщины, подали мне несколько книжек и предложили выбрать самой, ту, которая больше понравится. Я выбрала «Три поросенка», потому что в ней были цветные картинки, которые и без чтения делали понятным содержание.
Когда мы возвращались домой, папа держал меня за руку, другой рукой я прижимала к себе свою первую книжку и старалась не наступать в слегка подмерзающие лужи, осознавая, ответственность за сохранность книги. Я очень важно вышагивала рядом с отцом.
 
Почему-то именно с папой связаны мои лучшие детские воспоминания. Некоторые из них до сих пор вызывают улыбку благодарности. Как-то раз зимой мы вместе с ним забрались на теплую печку, где на полочках хранились мешочки с сушеными ягодами и лесными орешками. Папа надорвал один из мешочков, отсыпал мне и себе лесного янтарного лакомства и, чтобы орешки не рассыпались, зашил белый мешочек черными нитками. Черные неуклюжие стежки забавно выделялись на светлом фоне белой ткани. Это был мой сильный папа и я не понимала тогда, что он был еще очень молод.
Мы жили в Курмыше на Долгой улице, которая начиналась на Базарной площади и прямой линией тянулась далеко в луга. Этой улицы давно уже нет, и она живет только в памяти. Каждое лето в лугах позади нашей улицы проходили конные бега. Для судей там была выстроена высокая деревянная трибуна, к которой на время соревнований подставлялась специальная лестница. После забегов, когда определялись кони-победители, лестницу убирали до следующих соревнований. Это делалось для того, чтобы местные ребятишки не лазили на трибуну, не падали с нее и не пачкали деревянный пол. Я очень любила по столбу забираться на эту лестницу и оттуда, с высоты, наблюдать за тем, как плывут облака, как вдалеке ходят люди, разглядывать издали сам Курмыш, который отсюда виден был, как на ладони.

Как-то раз летом недалеко от нашего дома возник пожар, взрослые стали вытаскивать на улицу свое нехитрое имущество, было шумно и тревожно и, думая, что спасаюсь от огня, я убежала в луга и быстро забралась по гладкому столбу на эту трибуну. Оттуда с высоты, издали я наблюдала за тем как огонь пожирает дома, мне было совсем не страшно, я чувствовала себя в безопасности и мне в голову не приходило, что меня ищут, обо мне беспокоятся…мама боялась, что я могла спрятаться в доме и сгореть вместе с ним. Наш дом тогда устоял, огонь до него не добрался. Когда потом мама меня ругала, со слезами объясняя мне, почему я не должна была так необдуманно поступать, что в трудные минуты вся семья должна быть вместе, я поняла, что и меня она, наверное, также любит, как и младших братика и сестричку.

Зимой, когда лед сковывал речку Курмышку, мы могли кататься по льду на металлических полозьях-гнутиках и через прозрачный лед наблюдать за подводной жизнью реки. Я подолгу лежала на льду на животе и старалась увидеть русалку, о которой рассказывала бабушка. Она нередко говорила мне: «Не ходи одна к реке, а то русалка тебя на дно утащит». Но русалки подо льдом не было, там росла густая зеленая трава среди которой мелькали маленькие рыбешки. Чтобы рыба зимой подо льдом не задохнулась, а дышала свежим воздухом, для нее, словно форточки, прорубались проруби. Женщины в этих прорубях полоскали постиранное белье, и вся рыбешка куда-то разбегалась. Наверное, пряталась в густых зарослях. Ранние курмышские воспоминания возникают редкими проблесками, они бессистемны и порой бессвязны. Например, я помню историю, где главным действующим лицом был серый, зубастый и злой волк. У нашей соседки по Долгой улице было две очаровательных козочки, но были они очень строптивыми и мешали друг другу спокойно завтракать. Они бодались и отталкивали друг друга от тазика с едой, которое ставила перед ними рано утром соседка тетя Маша. Вот и решила хозяйка кормить козочек в разных местах: одну оставляла во дворе, а вторую стала выводить на улицу. Через некоторое время вышла тетя Маша, чтобы загнать козочку в теплый двор, а ее и след простыл. От дома в луга, и дальше к темному лесу вели волчьи следы и алели капли крови. Уволок волк задиристую козочку. Долго сокрушалась тетя Маша, да и соседи все ей сочувствовали.

Через несколько дней, лишь забрезжил рассвет, вышла соседка на улицу, взглянула на наш дом да так и замерла от страха: под нашим крыльцом сидел серый волк и, видимо, ждал, когда выведут на улицу еще одну козочку. Потом я долго боялась выходить зимой на улицу, опасаясь того волка, который под наше крыльцо забрался.
Не так много ярких событий оставили след в моей памяти о ранних годах жизни в Курмыше. Главные детские впечатления, которыми я очень дорожу, касаются нашей жизни в Балахне.

Порой мне кажется, что настоящее мое детство началось и закончилось в этом удивительном городе на Волге.
Летом 1949 года моего отца Алатина Дмитрия Ивановича перевели из Курмыша на работу в Балахну, где назначили управляющим городской конторой Госбанка СССР.
Переезд в Балахну и защита диплома у него совпадали по времени. В Балахну вначале он переехал один, без семьи. Все мы на некоторое время задержались в Курмыше, потому что мама должна была дождаться рождения четвертого ребенка и хотела, чтобы он родился под присмотром хорошо знавших ее курмышских врачей. Младший братик Сереженька родился 5 октября, и мы стали собираться в дальнюю дорогу. Мама, бабушка, маленький кулечек с Сереженькой, трое других ребятишек (я была самой старшей), сложили свой немудреный скарб в кованный зеленый сундук, собрали еще какие-то бесформенные узлы и поздней осенью всей оравой отправились навстречу новой жизни.

Я прекрасно помню свое возбуждение от радостного ожидания встречи с большим городом. Мир вокруг себя я видела осыпанным яркими алмазами. В новую жизнь мы плыли на старом и дребезжащем пароходике с плоским днищем. Пароходик назывался «Степан Халтурин». Он натужно хлопал колесами, раскидывая вокруг себя веселые брызги. На воде порой появлялось «сало», так бабушка называла снежно-ледяную корочку, иногда возникающую на водной ряби. Мы уезжали из Курмыша последним рейсом. Сура тогда была судоходной рекой, и наш пароходик легко бежал вниз по течению. Первой остановкой в пути был Васильсурск. Далее наш путь продолжался по Волге. Вверх по течению пароход стал идти гораздо медленнее, но все-таки он прямехонько доставил нас к месту. Помню, как мы с братом Павликом перегибались через перила, стремясь увидеть откуда вылетают сверкающие брызги. Наше развлечение пугало маму и бабушку, поэтому детское любопытство закончилось тем, что нас «заточили» в теплый крытый закоулок суденышка, где мы под шум двигателя и колес вскоре уснули и проспали до конца путешествия.

Прибыв в Балахну, оживленной гурьбой высыпали на пристань. Это был дебаркадер, причаленный к берегу толстыми канатами. Здесь нас встречал папа. Он обрадовал всех сообщением о том, что получил прекрасную квартиру в старом банковском доме на улице Карла Либкнехта в д.N-13. Квартира располагалась на втором этаже, в ней было две светлых комнаты и огромная кухня. В квартиру нужно было подниматься по широкой деревянной лестнице, которая слегка поскрипывала, что придавало ей некую загадочность. Скрипучая лестница заканчивалась застекленной верандой. Все это впечатляло, мне казалось, что я попала в сказку. Так оно, наверное, и было: и город, и наша новая квартира резко отличались от патриархального мира, к которому мы в Курмыше успели привыкнуть.

Первая балахнинская осень, а затем и зима, пролетели незаметно и быстро. Из дома мы выходили редко. Видимо, родители боялись, что мы можем потеряться в новом месте, можем замерзнуть и заболеть. Тем не менее, уже в первые месяцы зимы в Балахне, я обзавелась подружками: Иринка Федотова, симпатичная крепенькая девочка, жила в маленьком домике напротив нас, и Нина Вяхирева, которая жила чуть подальше. Зимой мы втроем совершили дерзкое путешествие. Острое любопытство повело нас в дальнюю дорогу к речке, которая никогда не замерзала и называлась поэтому Теплушкой. От нее шел густой таинственный пар. Не выяснить почему такое происходит, было просто невозможно. Оказалось, что вода в речке была горячей, что само по себе равноценно чуду, о котором нельзя промолчать. После искреннего восторженного рассказа о своем открытии, я получила нагоняй от родителей и полный запрет выходить гулять дальше двора своего дама. Какое-то время, показавшееся мне вечностью, я, действительно проводила во дворе или дома. Грустно смотрела в проталинки замерзших окон на огромные, дымящие тубы ГОГРЭСА. Трубы дымили днем и ночью. (Кстати, именно ГОГРЭС делал воду речушки теплой). Когда ветер поворачивал в нашу сторону, воздух становился неприятным, а снег вокруг дома сразу же темнел и желтел от копоти. Бабушка ворчала, потому что на улице в это время невозможно было сушить белье, а стирки с большого семейства было очень много.

С первыми погожими весенними днями началось активное изучение города. Всюду меня ждали неожиданности. Например, в подвале дома, находящегося рядом с Домом купца Плотникова, в котором располагался Госбанк, находилась пуговичная «фабричка». В маленькие окна, лежащие прямо на земле, видно было как старый человек, устрашающего вида, густо обросший щетиной, на одной ноге (вместо второй ноги у него был деревянный костыль) на шумящем и грохочущем станке вырезает из ракушек белые перламутровые пуговички с двумя дырочками. Ракушки эти в огромном количестве лежали прямо здесь, на волжском берегу. Использованные ракушки и брак он выбрасывал на улицу, мы собирали полные карманы этих «драгоценностей» и менялись ими, словно это были настоящие сокровища. Кстати, пуговки иногда попадались вовсе не бракованные, мы собирали их и гордо приносили домой, бабушка забирала мою добычу, ворчала, но бережно складывала в коробочку: авось и пригодятся.

Вдоволь набегавшись по улицам города, (особенно нравилось гулять по улице Энгельса, потому что там было больше машин, чем не нашей улице), мы спускались по обрывистому берегу к Волге, где можно было искупаться или просто помыть запылившиеся ноги. В мое время берег Волги был обрывистым, на нем росли деревья и кустарники, которые каждую весну подмывались быстрым течением реки и падали в воду. Сегодня вся набережная одета в бетон, но для меня она несколько утратила свое очарование.

Нагулявшись вдоволь, я с радостью прибегала к папе на работу. Старалась приурочить свой визит к концу рабочего дня, когда солнышко начинало садиться, сделать вид, что заблудилась, и, хотя папа сразу же разгадал мою хитрость, тем не менее, он сажал меня на высокий подоконник своего кабинета дожидаться конца рабочего дня. Главным условием было мое тихое поведение. Я сидела молча, не мешая ему работать, завороженно смотрела на Волгу, по которой время от времени проходили белые пароходы, оглашая свое прибытие в город громкими гудками. Со временем я научилась различать их голоса и всегда радовалась, если угадывала название проходящего вдоль берега судна.

Несколько раз папа брал меня с собой в «волшебное царство Алладина»: вместе со мной он спускался в плохо освещенный подвал, в котором стояли огромные сундуки со златом-серебром. Они были полны монет разного достоинства. Я забиралась с ногами в эти сундуки, перебирала монеты, подбрасывала их вверх над головой, и они дождем осыпали мою всегда растрепанную макушку. Главное, чтобы ни одна монета из сундука не пропала и не оказалась случайно в детском кармашке. Позже, уже сотрудничая с Департаментом культуры города Балахны и с музеем, расположившемся ныне в Доме купца Плотникова, я не раз пыталась выяснить, что стало с пуговичной фабричкой и подвалом, в котором хранились сокровища, но никто из старожилов ничего не мог сказать мне по этому поводу. Да и немудрено, что знания об этих местах утрачены, ведь больше 70 лет с тех пор миновало.
Память услужливо вытаскивает эпизоды с самого донышка души. Они вдруг становятся очень яркими, словно только вчера были честью моей жизни.

Мама, несмотря на то, что у самой было четверо маленьких детей, стала работать в Детском доме воспитателем. Это был красивый каменный дом в два или три этажа. За ним располагалась детская площадка, на которой были установлены качели-гиганты. Они представляли собой хорошо укрепленный столб, к которому были прикреплены канаты с петлями на конце. В петли нужно было забраться, разбежаться по земле, поджать ноги и птицей лететь по воздуху вокруг столба. Восторг неописуемый!
Я прибегала к маме на работу и с упоением бегала вокруг этого столба, ради того, чтобы ненадолго почувствовать себя летящей птицей.

Мне кажется, что никогда и нигде я больше не видела таких качелей. 
По выходным и праздничным дням мама часто приводила к нам домой ребят из детского дома. Как позже она объясняла, это были дети войны и ей хотелось создать для них атмосферу домашнего уюта. Мы все вместе играли, вместе обедали за большим круглым столом. Этот стол стоял в центре кухни, большую часть которой занимала огромная белая русская печь. Она также, как и в Курмыше, топилась и зимой, и летом, в ней также готовился обед на весь день. Правда, хлебов она больше не пекла, потому что его мы стали покупать в магазине. Но главное угощение – пирожки и плюшки бабушка продолжала выпекать. В дни зарплаты родителей нам покупали лакомство – цветные карамельки подушечками. Все дети следили зорко за тем, чтобы «горки» конфет были одинаковыми по размеру и цвету. Эти подушечки были очень вкусными, они долго таяли во рту, продлевая удовольствие. Мне было жалко ребят, у которых не было ни папы, ни мамы, поэтому я старалась поделиться с ними своими «сокровищами». К «сокровищам» относились цветные карандаши, ластики и листочки бумаги, вырванные из тетради. Когда у нас готовились пельмени, то мы просили у бабушки кусочки теста и лепили из них кукол. Куклы высыхали, мы рисовали им лица и вырезали для них из бумаги красивые платья.
 
Отчетливо помню высоченную гору опилок, которая возвышалась за нашим забором. Откуда взялась это гора, никто не знал, но было очень интересно перелезть через забор, взобраться на вершину осыпающейся под босыми ногами горы и наблюдать с высоты окрестности. Нередко ноги упирались во что-то твердое, и, когда мы докапывались до скрытого в опилках твердого предмета, то на свет доставалась стеклянная посуда. Это были либо граненые стаканы, либо немудреные вазочки, попадались и другие предметы. Кувшины, например. Эти находки наполняли детское сердечко радостью, я скатывалась с опилочной горы кубарем и, волнуясь, несла добычу домой. Бабушка, хоть и ворчала, называя меня непослушницей, но находки брала, мыла и ставила их на кухонную полку, висящую прямо на стене. И сегодня помню зеленоватый оттенок этой стеклянной посуды.

Беззаботное время закончилось очень быстро. Пришла пора собираться в школу. К тому времени я могла читать и писать «печатными» буквами. Школа манила, вызывала в душе волнение от предстоящей встречи с неизвестностью. Мне купили коричневое платье, два фартука, черный и белый. Купили новенький портфель и красивые синенькие туфельки со шнурками.

Утром 1 сентября бабушка заплела мои жиденькие волосенки в две косички, вплела в них белые ленточки, завязав их бантиками, и отправила меня в школу. Провожать меня во взрослую жизнь было некому: родители были на работе, а бабушка занималась домашним хозяйством. Я самостоятельно добежала до школы №2, в которой учились одни девочки. Это было небольшое каменное здание, которое находилось недалеко от великолепной новой школой №6. Здесь мальчики и девочки учились вместе, сюда нас перевели после 3-го класса. Эту школу я люблю до сих пор, каждый раз, проезжая мимо, даю себе слово прийти сюда обязательно. Но пока так и не случилось осуществить своего желания.
 
Когда в стране случались выборы, жители со всего города стекались сюда в эту новую волшебную школу. Здесь было празднично, продавались пирожки и пончики за четыре копейки, играла музыка, в спортивном зале были организованы танцы. Детям разрешалось залезать на спортивную шведскую стенку и наблюдать оттуда за всем происходящим. Интересно было и весело.

С благодарностью и нежностью вспоминаю свою первую учительницу Марию Вениаминовну Громову. На общей фотографии 1-го класса я сижу недалеко от нее. Выражение глаз Марии Вениаминовны сохранилось на этом снимке: серьезное, мудрое и бесконечно доброе. Все понимающий взгляд умудренной жизненным опытом женщины. Она всегда ходила на уроки в одном и том же коричневом платье с клетчатой вставкой на груди и крупными пуговицами.

Меня Мария Вениаминовна сразу же назначила санитаркой класса. Я должна была приходить в школу заранее, проверять чисто ли протерты парты, а затем по мере заполнения класса ученицами смотреть хорошо ли у них вымыты уши и руки. Я была очень горда этим важным поручением и относилась к нему с полной ответственностью и серьезностью. С этого и началась моя будущая общественная работа.
Иногда Мария Вениаминовна приглашала нескольких учениц к себе домой. Это было привилегией для тех, кто хорошо вел себя на уроках и получал высокие оценки. Я почти всегда была в числе приглашенных и очень этим дорожила. В доме у строгой учительницы мы пили чай с вишневым вареньем и рассуждали о будущем: кем каждый из нас может стать, когда вырастет. Я хотела стать разведчицей, но Мария Вениаминовна сказала, что война уже давно окончилась и мне необходимо будет выбрать другую, более мирную профессию.

Ответственность и серьезность были свойственны мне с раннего детского возраста. Однажды они помогли мне убедить пожарную команду выехать к нам домой, потому что у нас случился пожар. Уже не помню, что я говорила, только пожарные посадили меня в машину и потребовали, чтобы я показала, как ехать к месту пожара. Правда, когда мы приехали, мама уже сама справилась с возгоранием электропроводки. Но факт остается фактом – маленькая девочка справилась с серьезной задачей. Вызов не был ложным.

1955 год стал поворотным в жизни нашей семьи. В стране было принято решение серьезно заняться подъемом сельского хозяйства. Для этой цели из городов в сельскую местность было направлено 30 тысяч самых достойных коммунистов. Папа оказался в числе самых достойных. Отказываться было недопустимо: признавался только один ответ на это предложение – Готов служить Отечеству.
Так вся наша многочисленная семья вслед за отцом переехала в Спасский район (ныне он давно уже стал Пильнинским). Жалко было уезжать из Балахны, но это даже не обсуждалось. Сказано было, что село должны поднимать лучшие сыны Родины. Мы гордились папой, потому что он был лучшим. Кстати за 25-летнюю работу Председателем колхоза «Путь к коммунизму» папа не раз награждался Орденами и медалями за свой труд. В числе папиных орденов есть и Орден Ленина, который считался высшей Государственной наградой.
 
Первые годы жизни в Деянове, которое было центральной усадьбой колхоза, мы с девочками старательно переписывались, надеясь навечно сохранить нашу дружбу, но безжалостное время и расстояние сделали свое черное дело, переписка сама собою угасла. Я виделась со своими подругами еще только один раз, когда по окончании школы приехала в любимый город на электричке. Мы все повзрослели, но встреча была теплой, потому что сердце хранило память детства.

После того, как мы уехали из Балахны, мое беззаботное детство закончилось. Для всех наших новых односельчан мы превратились из Ани, Павла, Вали и Серёжи в председательских детей. Ни одна шалость нам не прощалась, мы обязаны были всегда и во всем быть примером. Отличной учебой и безупречным поведением должны были поддерживать авторитет семьи и, в первую очередь, авторитет наших родителей. В состав колхоза, который возглавлял папа входило 15 деревень, поэтому мы редко видели его дома. Мама стала вновь преподавать историю в Деяновской 7-летней школе. Бабушка по-прежнему вела домашнее хозяйство.
На мои детские плечи легла ответственность за каждый свой шаг. Я любила своих родителей и старалась из всех сил не огорчать их своими проступками. К тому же положение старшей сестры ко многому меня обязывало, для малышей я тоже должна была стать примером.

Школа наша располагалась в большом одноэтажном здании. Она была деревянной, в ней были просторные светлые классы. Отопление было печным и каждое раннее утро истопники приходили и топили подтопки, которые обогревали учебные классы. Насколько я себя помню, зимой в школе всегда было очень холодно, порой мы не снимали верхнюю одежду во время уроков. Лишь только ближе к весне, когда солнышко заглядывало в огромные стеклянные окна, становилось теплее и уютнее. Училась я хорошо, мне очень нравился сам процесс обучения, который сохранился во мне до глубокой старости. К тому же, я любила показывать родителям школьный дневник с отличными оценками. В Деянове я пошла в 5-й класс и проучилась в этой школе три года. 7-й класс считался выпускным, я закончила его с отличием и получила Свидетельство об окончании школы. Это был мой первый документ об образовании. Вместе с этим Свидетельством, каждому выпускнику были выданы характеристики, в которых подробно рассказывалось о достоинствах и недостатках каждого из нас. Особое внимание уделялось описанию общественной работы, которая выполнялась выпускником. С этим у меня был полный порядок. Я всегда была примерной общественницей, избиралась и председателем Совета пионерского отряда, и председателем пионерской дружины, писала какие-то заметки о жизни школьников в стенгазете. А однажды позволила себе невообразимую смелость: послала письмо в редакцию газеты «Пионерская правда», в котором рассказала о том, как мы помогали колхозу убирать картошку. Я не подписалась под текстом, просто написала, что пишет активный пионер -  участник школьных сельскохозяйственных работ. Когда пришел ответ из газеты, где нас хвалили за усердие и желали дальнейших успехов, то я страшно волновалась за то, что могут догадаться кто автор письма и будут считать меня выскочкой. Когда ответ газеты зачитывали перед всей школой, я краснела и бледнела, не зная, как вести себя: в этот момент я вспомнила детскую сказку про лягушку-путешественницу.
 
В деяновский период жизни у меня сформировалась огромная любовь к чтению. Родители всю жизнь собирали домашнюю библиотеку. Чаще всего это были подписные издания отечественной и зарубежной классики. Вечерами я часто наблюдала как мама вслух читает отцу новую книгу. Иногда они менялись ролями, тогда папа уже без интонационной окраски читал сам, а мама попутно комментировала происходящее. После прочтения, книги ставились в книжный шкаф, который стоял в большой комнате, которую почему-то называли залом. В этой комнате стоял мой диван с маленьким кругленьким столиком в изголовье, на столике стоял телефон и удобно было положить читаемую книгу. Я могла брать и читать книги в любое свободное время. Правда, не все книги мне разрешалось брать. Детские полочки с книгами были выделены особо. Там стояли оранжевые томики Майн Рида, серо-голубые книги Жюль Верна, терракотовые тома Марка Твена. Родители выписали для нас детскую библиотеку приключений, Аркадий Гайдар, Михаил Шолохов, Антон Чехов, Максим Горький, Короленко, три разных автора под фамилией Толстой… всех писателей, книги которых жили в нашем доме и не перечислишь. В нашей сельской библиотеке подобного богатства не было и в помине. К тому же, все книги в сельской библиотеке были старыми, замусоленными, отчего было не приятно их брать в руки. Мама приучила меня бережно относиться к книгам, ее слова: «Книга и подушка – лучшая подружка» помню до сих пор.

Как-то без разрешения родителей, я отдала наши книги читать своим школьным друзьям, и они вернули их с перегнутыми переплетами, страницами, согнутыми на концах треугольниками, потому что не пользовались закладками. Мне, конечно, от мамы «попало». Она умела так посмотреть и так выразить свое недовольство, такое презрительное выражение ко мне и моему проступку было написано на ее красивом лице, что я подумала: «Уж лучше бы она меня отругала». Но она была права, книги вернулись домой искалеченными.

Чувство благодарности родителям за то, что они с раннего детства дали нам возможность читать настоящую литературу, живо во мне и поныне.
В нашем доме всегда были свежие газеты: «Правда», «Горьковская правда», «Сельская трибуна», «Пионерская правда», «Мурзилка», «Техника молодежи» для мальчиков и пр…

Здесь в Деянове, мы приучались и к физическому труду: около нашего дома был большой огород и в обязанности детей входило полоть и поливать грядки. Водопровода тогда в селе не было, за водой приходилось ходить на колодец. Уже в 6-м классе я научилась носить воду на плечах, пользуясь коромыслом. Сегодня эти коромысла можно увидеть только в музеях, а тогда они были в каждом доме. Два ведра воды вешались на крючки и если идти не торопясь, то можно донести домой ведра, не расплескав воду по дороге. Гордо шагая по улице с коромыслом на плечах, я чувствовала себя взрослым человеком и радовалась одобрительным взглядам встречных людей.

В жаркие летние дни, когда грядки прополоты, а до вечернего полива еще далеко, можно было сбегать на Иссадное искупаться. Это было красивое озеро в 1,5 км от села, там была всегда холодная вода, потому что оно наполнялось подземными ключами, только верхний слой прогревался. Я еще в Балахне научилась плавать, поэтому бесстрашно входила в глубокое озеро, переплывала на другой берег, где можно было полакомиться дикими ягодами клубники или черной смородины. Любила, лежа на спине плыть вдоль живописных озерных берегов, любоваться голубым небом, разглядывать белые пушистые облака. Небо всегда будило мою фантазию, я придумывала для облаков разные имена, сочиняла истории их жизни, облака отражались в воде и мне казалось, что плыву на них в далекие неизведанные дали.

После 7-го класса, для тех, кто собирался продолжить учебу, был вручен список литературы, которую следовало прочитать за лето. Среди прочих названий значился роман Льва Николаевича Толстого «Война и мир». Этот роман занимал четыре книги в 12-и томном собрании сочинений великого русского писателя. Я так увлеклась чтением этого романа, что на какой-то период выпала из жизни для окружающих. А чтобы меня не отвлекали от моего занятия, я с книгами забралась на чердак нашего дома, спряталась за широкую печную трубу и читала до самого глубокого вечера. Спускалась вниз потихоньку, чтобы никто из домочадцев не знал, где я пропадаю. Крыша дома была железной, на чердаке было нестерпимо жарко, у меня с собой не было ни воды, ни даже корочки хлеба, но все это в то время не имело для меня никакого значения. Передо мной открывался новый, незнакомый, волнующий мир. Я была счастлива, оттого что понимаю все, о чем писал Лев Николаевич. Читала я много, но такого самозабвенного чувства, которое я испытала от чтения «Войны и мира» больше никогда не возникало.

Наше трудовое воспитание не ограничивалось выполнением домашней работы. Начиная с 6-го класса все школьники обязаны были отработать месяц в колхозе и принести в начале учебного года в школу справку о том, сколько трудодней каждым учеником было заработано. В первое трудовое лето я со своими одноклассниками работала на сенокосе. Рано утром нас сажали на телегу и вместе со взрослыми везли в луга. Мужчины заранее ручными косами «клали» траву, она просыхала сверху, и мы должны были граблями ее ворошить. Работа не сложная, но к обеду в руках и во всем теле накапливалась усталость, поэтому, когда раздавался клич «к обеду», мы с радостью бежали к «столу». Это были незабываемые дни. В большом котле варился мясной суп, картошка или пшенная каша тоже были мясные. Завершался обед чаем, заваренным травами и кустиками черной смородины в таком же общем котле. Для косцов всегда привозилась бочка холодной воды из «святого» колодца, которая несмотря на то, что ставилась в тени, быстро нагревалась. Около бочки на цепочке висела алюминевая кружка, которой каждый мог зачерпнуть воды и напиться. Суп подавался в огромных мисках, похожих на тазики, около каждой такой миски располагалось 8 или 10 работников, они лежали или сидели по кругу. В самое жаркое время работа прекращалась, всем предоставлялось 2-3 часа отдыха. Женщины разбредались в перелесках, находя для себя место в тени, а мужчины чаще всего устраивались на отдых под телегами.
 
Дома у нас все было иначе: у каждого была отдельная тарелка, мы пользовались не только ложками, но вилками и ножами. Семья была большая, поэтому приходилось мыть много посуды. А здесь, на сенокосе, все было гораздо практичнее. Здесь для второго блюда использовалась та же самая общая миска, куда огромными суповыми половниками накладывалась каша. После обеда все это мылось в ближайшем водоеме и складывалось на просушку до следующего дня.

Когда трава высыхала полностью, ее собирали в копны, к лошади привязывал длинные вожжи, обвязывали ими собранное сено и стягивали его к одному месту, где сметывался стог. Сметка была мужской работой, мы же должны были вести под узцы лошадь и следить, чтобы сено не растерялось по дороге. Можно было ехать на лошади верхом и во время езды внимательно следить за сохранностью сена. Мне было разрешено сидеть верхом на лошади, управлять вожжами и свозить копны сена к будущему стогу. Гордость и радость переполняли меня оттого, что мне доверили такую серьезную работу. Иногда к нам в бригаду приезжал папа, чтобы проверить как идет работа, и мне не было стыдно, потому что бригадир хвалил меня за усердие. Папа при этом ласково смотрел на меня и одобрительно улыбался.

После 7-го класса, чтобы быстрее заработать перед школой трудодни, я пошла работать на кирпичный завод. В мои обязанности входило перекладывать кирпич-сырец на конвейер, который повезет его в жаркую печь на обжиг. Я отработала здесь всего две недели, а не месяц, получила свою справку и у меня осталось время, чтобы поехать в гости к тете Марусе. Она была младшей сестрой папы, жила в Горьком. У нее было трое детей, старший Саша был моим ровесником, всякий раз, когда я у них появлялась, он встречал меня возгласом: «О! деревня приехала», давая мне понять, что люди деревни, это люди второго сорта. Жили мои родственники на Молитовской улице в 6-и квартирном двухэтажном доме. Дом стоял на берегу Оки, справа от дома в Оку впадала вонючая речка Ржавка, а слева была угольная база. Уголь хранился под открытым небом, на базе день и ночь скрипели какие-то механизмы, которые грузили уголь в машины. На Оке скрежетали баржи, которые очищали дно реки. Уже и дома этого нет, куда-то исчезла Ржавка, базы с углем тоже не сохранилось. Но сохранились мои воспоминания о том, как я гостила в большом городе. Эта первая поездка в город казалась мне настоящим приключением. Я могла на 3-ем трамвае поехать в цент Канавина, погулять по огромному 3-х этажному универмагу, помечтать о том, чтобы я купила, когда буду взрослой. Однажды я даже сходила в кинотеатр Канавинский, в котором было два зала, и который мне тогда казался огромным дворцом.

Папа был кандидатом в члены Бюро ОК КПСС, поэтому довольно часто приезжал в Горький. Когда пришло время забирать меня домой, он приехал вместе с мамой. Вечером мама принарядилась, и они собрались поехать в театр драмы, куда заранее папа купил два билета. О том, что мне тоже захочется пойти в театр, им не приходило в голову. Я так убедительно просила взять меня с собой, бежала за ними, поскуливая, до самой остановки трамвая, что родители сжалились и согласились с тем, что я поеду в центр вместе с ними. Они строго предупреждали меня о том, что билетов может и не быть и тогда я должна буду весь спектакль сидеть около театра на скамеечке, ожидая, когда они освободятся и мы вместе поедем домой в Молитовку. Я на все была согласна. К счастью, билет для меня нашелся. Это было первое место во второй ложе бенуара. Мне сверху видны были родители, места у которых были в центре партера. Это был летний период и на нашей сцене работал гастролирующий коллектив. Я не помню, какой театр был в это время, но шел спектакль «Король Ричард». Это был первый профессиональный спектакль в моей жизни. Позже, уже став студенткой я видела этот спектакль с Владимиром Самойловым в главной роли. Наш спектакль меня потряс, но тот первый спектакль я тоже отлично помню.
 
С тех пор старалась никогда не пропускать радиопередачи, когда шел «Театр у микрофона». Черная тарелка в нашем доме как-то незаметно сменилась квадратным белым радиоприемником. Он стоял в большой комнате на комоде между окнами. В центре комнаты был большой круглый стол, вокруг которого стояли стулья. И стол, и стулья всегда были «одеты». Скатерть и чехлы для стульев были вышиты мамиными руками. Это было красиво, но очень непрактично. Я предпочитала слушать радио, сидя на подоконнике. Летом окна можно было открывать и, слушая радио, наблюдать за всем происходящим на улице.

Отчетливо помню, как в августе, незадолго до начала нового учебного года, по радио передавали оперу Дж. Бизе «Кармен». Не знаю, была ли это запись спектакля или шла прямая трансляция из Большого театра. Вначале мое внимание привлекли слова ведущего, который рассказывал содержание первого действия. Мне непременно захотелось послушать весь спектакль. Тем более, что ведущий сообщил о том, что опера «Кармен» шедевр мирового значения.
Шла вторая половина августа, около домов были расстелены полога, на которых сушился только что убранный лук, золотая шелуха с шуршанием катилась по улице, подгоняемая ласковым ветерком. Сейчас я с улыбкой представляю себе эту деревенскую идиллию: девочка-подросток, сидя на подоконнике раскрытого окна, слушает оперу «Кармен» и следит за пролетающей мимо золотой шелухой. Мне было понятно каждое слово, но содержание оперы я поняла скорее со слов ведущего. С тех пор во мне жило непреодолимое желание увидеть этот спектакль в настоящем театре.
 
Лето подходило к концу, и пришло время подать документы в курмышскую среднюю школу. Там я должна буду учиться с 8-го по 10-й классы. Курмыш находился от нашего села в 12 км, если ехать по булыжной трассе, и в 7,5 км, если идти через лес пешком. Конечно, практически всегда мы выбирали лесную дорогу. Из моего класса только три девочки решили учиться в школе дальше. Кроме меня, это были Нина Назарова, Валя Щербакова. Леша Гурьянов, который был моим троюродным братом поехал в Горький, где пошел учиться в городскую школу. Он не был отличником, но был хорошим учеником. (Позже Алексей защитил докторскую диссертацию, стал Членом- корреспондентом Академии наук и много лет работал директором института химии).

Итак, втроем, дружной и взволнованной стайкой, мы отправились в Курмыш подавать документы в школу.  Мы были хорошими ученицами, в школу принимали всех желающих, но при подаче документов с каждым составлялась беседа. Вот перед этой беседой мы и волновались, всем хотелось произвести хорошее впечатление. Но нужно было еще определиться с тем, где каждая из нас будет жить. Было принято каждое воскресенье приходить в Курмыш, учиться там неделю, а в субботу после уроков отправляться домой. И так три года. В теплое время это не составляло особого труда, мы легко добегали домой засветло. Но с наступлением зимы наша жизнь заметно усложнялась. В темноте было страшно в лесу, деревья тревожно шумели, казалось, что можно заблудиться. Да и волки могли повстречаться по дороге. Особенно трудно было преодолевать дорогу во время метели, когда дул ветер и хлопья снега залепляли глаза и заметали дорогу. Мы старались всегда ходить все вместе, громко разговаривали, чтобы волки сами нас боялись. Были случаи, которые запомнились на всю жизнь. Как-то весной нас отпустили на весенние каникулы раньше, отменив два последних урока. Учителя надеялись, что мы успеем добежать до разлива рек и речушек. Не успели. Пока мы шли по лесу, было очень приятно слушать пение оживших птиц, наблюдать появление первой ранней зелени на проталинках, но когда мы дошли до последней поляны, то увидели, что маленькая речушка, которую называли Рытвиной, разлилась и превратилась в бурный поток. До Деянова оставалось совсем немного – рукой подать, но как преодолеть это небольшое расстояние? Решили, что пойдем вброд. Оказалось, что вода достигла большой высоты и мы пробирались в ней по пояс. Она безжалостно обжигала и пугала тем, что дна не было видно. К счастью, в это время дома всех нас ждала жарко натопленная баня, хотя и она не спасла от тяжелой простуды. Потом всю жизнь я страдала ангинами и иными простудными заболеваниями, каждый раз вспоминая бурный поток речушки, которую в летнее время можно было с легкостью перепрыгнуть. Дорога в школу и обратно была не самой главной трудностью жизни той поры. Жить мне стали в интернате. На самом деле интерната в общепринятом понимании этого слова, в Курмыше не было. Всех школьников, поступивших учиться из других сел, размещали по несколько человек в квартиры курмышан. Обедать мы ходили в местную столовую на набережной, не помню, платили родители за это или нас кормили бесплатно, а вот о завтраке и об ужине мы должны были побеспокоиться сами. Помню только, что каждое воскресение, возвращаясь из дома в Курмыш, мы все тащили сумки, которые родители заполняли продуктами на неделю. Никого подобное положение вещей тогда не смущало и не казалось непосильной нагрузкой. Так жили все мои знакомые сельские сверстники. Иногда зимой нам давали подводу и на розвальнях мы с ветерком проносились до Курмыша за полчаса. Обычно в пути мы проводили около 2-х часов. Нужно было иметь крепкий характер и огромное желание учиться, чтобы не сойти с дистанции. Многие не выдерживали и бросали учебу. Мы же все трое дошли до финала и получили здесь аттестат зрелости.

Курмышская школа всегда славилась своими традициями и качеством знаний, которые она давала своим выпускникам. Нужно было только не лениться и отдавать себя полностью учебе. Что я старалась делать без всякого снисхождения к себе.
У нас было сформировано два восьмых класса, ребята быстро перезнакомились, классные руководители предварительно изучили наши характеристики и уже на первом организационном собрании дали рекомендации кого из нас выбрать на какие ответственные общественные должности. Вначале меня назначили старостой класса, несколько позже выбрали секретарем комитета комсомола, сначала в классе, а с 9-го класса я стала Председателем учкома школы (учком – это ученический выборный комитет, который должен отвечать за поведение и учебу всех школьников). Председателя учкома нередко приглашали на заседания педсовета школы, и он должен был информировать членов высоко собрания о школьных делах, рассказывать о том, какие вопросы обсуждались на наших заседаниях. Сейчас смешно вспоминать об этом, но тогда в школьные годы, я относилась к своей общественной работе со всей серьезностью. Она казалась мне чрезвычайно важной и необходимой.
 
Начиная с первых дней обучения в Курмышской школе, я стала постоянным читателем библиотеки, в которой когда-то давно выбрала свою первую книгу. В читальном зале на полках стояли книги с незнакомыми авторами, первую такую книгу я и выбрала для чтения. Это были философские труды Лиона Фейтвангера. Я сидела с толстым темно-коричневым томом, старательно вчитывалась в текст, пыталась понять, о чем говорит знаменитый немец, но, естественно, содержание этой книги было мне недоступно. Так я впервые столкнулась с ситуацией, которая показала мне скудность моих собственных знаний и возможностей. Посидев несколько вечеров над книгой, не поняв ничего из прочитанного, поразмышляв по этому поводу с трезвым осознанием происходящего, я поставила книгу туда, откуда ее достали библиотекари и много лет не возвращалась к философской литературе. Но читать продолжала очень много и внимательно. В первую очередь, рекомендованную учителями, литературу. Прислушиваться к своим учителям имело смысл. Школа давала качественные знания, учителя вызывали, и по сей день вызывают, глубокое уважение. Это были образованные, хорошо воспитанные люди и они щедро делились с нами всем, что у них было за плечами. Я училась жадно, старалась не пропустить ничего из того, что давалось нам на уроках и за их пределами.

В 9 классе вдруг мне показалось, что я могу писать стихи, я завела клеенчатую коричневую общую тетрадь, куда стала записывать свои «произведения». Как-то раз в Курмыш зимой для лечения к своим родителям приехал настоящий поэт Владимир Голубев. Это был высокий, молодой, мрачный человек, но я не постеснялась и попросила его почитать мои стихи, вручив при этом, не дожидаясь его согласия свою коричневую тетрадку. Через несколько дней, он тетрадку мне вернул со словами: «По весне все птицы громко поют, но не все из них становятся соловьями. Тебе, девочка нужно очень многое понять в этой жизни, а потом уже браться за перо». Я все поняла и больше никогда не бралась за то, чего делать совершенно не умею. Вот организовать и провести школьный праздник, комсомольское собрание, какие-нибудь спортивные соревнования, - это у меня получалось. Учителя доверяли мне самые ответственные задания, с которыми я всегда справлялась. Как-то я придумала провести новогодний костюмированный школьный бал, все должны были приходить на вечер в новогодних костюмах. Я, естественно, тоже должна была быть в костюме, которого у меня не было. Тогда я попросила дома кусок красного кумача, сшила из него широкую юбку, сделала красную косынку, белый маленький передничек и все это украсила бумажными цветами, над которыми трудилась несколько вечеров. В руках у меня было корзинка с такими же бумажными самодельными цветами. И назвала я свой костюм «Цветочница Анюта». Наверное, это было забавно и нелепо, но всем понравилось и получила я тогда звание «Царица бала». Мальчики наперебой приглашали меня танцевать, и даже предлагали проводить домой, хотя и жила я рядом со школой. Это был один из самых радостных и счастливых дней моей школьной жизни. Где эти мальчики? Женя Гришков, Володя Рябинов, Валера Рыбкин – умные, красивые, талантливые ребята, почему они ушли из жизни так рано? Никого практически из моих одноклассников нет на этом свете. Остался только Алеша Шахин, мы часто с ним перезваниваемся, вспоминая свою юность, своих друзей и свою любимую школу, которая дала нам путевку в жизнь.
Здесь же, в школе я дала себе слово никогда и никуда не опаздывать. Это произошло после одного неприятного случая: мне поручено было открывать общешкольную линейку, посвященную полету первого человека в космос.
 
Ответственное и почетное поручение! Линейка должна была проходить перед началом уроков. А я проспала! Когда же прибежала в школу, то увидела картину, которая всю жизнь стоит перед моими глазами немым укором: все ученики выстроились в школьном сквере, учителя вместе с директором стоят перед ними, все ждут, когда явится моя «персона». А «персона» с растрепанными волосами, заспанными глазами, запыхавшаяся от бега, сгорая от стыда перед всей школой, не зная, как вести себя в такой ситуации, подбежала к директору школы. Им был тогда очень опытный и благородный человек Батаев Александр Иванович, взглянув на меня мельком, он все понял и сказал только три слова: «Начинай торжественную линейку!». Линейку я провела и ждала какого-то порицания, но со мной никто из учителей не стал обсуждать мой промах, а ребята меня поняли и не осудили. В молодости всегда хочется спать…но так, как я сама себя судила, было гораздо тяжелее, чем выговор старших. Никогда и нигде я больше не опаздывала, всегда приходила заранее.
 
Школьные годы пролетели удивительно быстро, я получила Аттестат зрелости и будучи почти отличницей, уверенной в своих знаниях, подала документы в горьковский медицинский институт. И не то, чтобы я очень хотела стать врачом, просто считалось, что туда невозможно поступить девушкам, что там преимущественно принимают только мальчиков. Я не знала, кем я хочу стать, к концу школы я так и не определилась со своей будущей профессией. Занятия художественной самодеятельностью пробудили интерес к профессии артистки, но мама жестко погасила мое желание, сказав, что в артистки не берут людей с физическим недостатками. Вот врач или учитель – это профессия. Ну и пошла я в медицинский. Там нужно было сдавать четыре вступительных экзамена: физика и химия были профилирующими, а русский и немецкий язык – обязательными. Перед поступлением для абитуриентов были организованы месячные подготовительные курсы. Я ходила на них с удовольствием и радовалась, что все предметы хорошо знаю. Спасибо Чипчину Николаю Васильевичу за физику, а Владимиру Михайловичу Покровскому за химию. Вместе со мной поступала много ребят, которые пришли после армии, и многое забыли. Я старалась им помогать, решала за них задачи, подсказывала ответы на устные вопросы.  В результате, большинство из них поступило даже с тройками. Я же не прошла по конкурсу с 18 баллами. Причем, по профилирующим физике и химии у меня были пятерки.
Нужно было иметь 20 или 19 баллов.
 
Я была растеряна, совершенно не представляя, что буду делать дальше. В Горьком я остаться не могла, потому что жить было негде. Оставалось только одно: вернуться домой к родителям в Деяново. Что я и сделала.
Зная мою активность, отличную учебу, а главное – недостаток учительских кадров, мне предложили поработать в школе учителем физкультуры. Конечно, я с радостью приняла это предложение. Перед началом учебного года, без предварительной договоренности, поехала в Курмыш к своему школьному преподавателю физкультуры Клавдии Ивановне Головой. Она была блестящим педагогом, научила нас многому, на ее уроках всегда была железная дисциплина. Клавдия Ивановна была дома, приняла меня и многие ее советы помогли мне сразу же освоиться. Методика проведения урока, которой Клавдия Ивановна со мной поделилась была безупречной и точно соответствовала моим возможностям. К тому времени наша деяновская школа из семилетки превратилась в восьмилетку. Ребята младших классов приняли меня сразу же как учителя, а вот с восьмым классом стали возникать проблемы по части дисциплины на уроках. Мальчикам хотелось пошуметь и вывести меня из терпения.

 Спортивного зала в школе не было. В дождливые и холодные дни уроки проводились в длинном школьном коридоре. Мама была очень строгим и уважаемым учителем. Едва заслышав шум во время урока, она иногда выходила из учительской, задерживалась около ее двери и наблюдала за моим уроком. При виде ее, тишина и порядок воцарялись немедленно. Позже я и с восьмым классом поладила. В конце октября учительница русского языка и литературы Евдокия Ивановна Мурзинская вышла замуж и уехала жить в Горький. Ее уроки вести стало некому. Директор школы Кулаков Юрий Петрович решил эти уроки передать мне. На мои сомнения он резонно заметил: «Вот и сама русский с литературой подтянешь». Я и взялась за эти предметы тоже. По-прежнему не представляла, куда мне поступать в следующем году, но повторяла все предметы, которые чаще всего сдают при поступлении в Вузы. Смешно сейчас вспоминать, а тогда мне было нелегко каждый вечер после работы проверять тетради учеников. Моя сестричка Валечка моложе меня на четыре года, она училась в седьмом классе, в котором я вела русский и литературу. Порой, она брала уже проверенные мной тетради, незаметно находила тетрадки своих подружек и до меня их проверяла, порой исправляя ошибки и подставляя нужные запятые. А потом как ребенок радовалась тому, что ее подруги всегда получали хорошие и отличные оценки.
Во второй половине учебного года к нам на преддипломную практику приехала студентка горьковского пединститута Татьяна Михайлова. Она вела биологию, химию и географию. Мы быстро сдружились, ее рассказы о том, как интересно учиться на их факультете, какие классные педагоги там преподают, какие интересные путешествия они совершают по всей стране летом, в конечном счете, определили выбор моей будущей профессии. Я решила пойти учиться на биолого-географический факультет горьковского пединститута им. Горького. К тому же, преподавателю русского языка и литературы каждый день приходилось проверять очень много тетрадей после уроков уже дома.
В Деянове началась моя трудовая жизнь. Это было в августе 1961 года. Для меня заведена была трудовая книжка. Время проходило быстро, хорошая еда, свежий воздух превратили меня в крепенькую полногрудую девушку. Свои 18 лет я встретила в школе, где была не ученицей, а учительницей.

Следующим летом, я спокойно поступила в наш горьковский пединститут с твердым намерением учиться только на хорошо и отлично. Я не пропускала лекций, всегда тщательно их конспектировала, читала много дополнительной литературы. Читальный зал областной библиотеки им. Ленина стал частым местом моего пребывания. Тогда же я стала понемногу формировать свою собственную библиотеку, касающуюся вопросов моей будущей профессии. Поскольку я считалась человеком обеспеченным, то общежития мне было не положено. Я стала снимать частную квартиру на Загорской улице. Мы жили вместе с девушкой из Гороховца Валей Гуриной.  Быстро сдружились, потому что у нас было много общих интересов, мы обе любили читать. Конечно, наш быт в те времена нельзя считать устроенным. Обедали мы в студенческой столовой, порой вместо обеда обходились стаканом томатного сока и двумя жареными пирожками. В ленинской библиотеке можно было поужинать сосисками с тушеной капустой. Денег, которые мне присылали из дома редко хватало до конца месяца. Особенно трудно было выкраивать деньги на еду, если покупала прозрачные, шуршащие чулки под названием «дедерон», тогда они только появились, и все девочки мечтали о таких новинках. В самом начале первого курса я пошла на институтский вечер, который проходил в актовом зале. Кресла были раздвинуты для того, чтобы в центре студенты могли танцевать. В школе меня ребята всегда приглашали к танцу, и я надеялась, что и здесь мне будет интересно. Готовилась я к этому вечеру тщательно: тетя Маруся была приличной портнихой, она пошила мне розовое платье из торчащей и шуршащей тафты, на ногах у меня были красные туфельки на каблуках, волосы гладко зачесаны и собраны в незамысловатый пучок под названием «девятый вал». Я вошла в зал в ожидании праздника и стала у стенки ждать приглашения. Ребят в зале было поменьше, чем девушек и все они проходили мимо меня, приглашая на танец других. Я одиноко стояла у стены, нелепая, полногрудая, обиженная на судьбу, вспоминала мамины слова о своем возможном будущем, острее чувствовала ее правоту и дала себе слово никогда больше не ходить на подобные мероприятия. Я стала все внимание уделять учебе и общественной работе, которой и здесь мне хватало. На первом курсе меня выбрали старостой группы, а позже секретарем комсомольской организации курса. За пять институтских лет я смогла закончить три ФОПа, так назывались факультеты общественных профессий, которые были не обязательными для посещения, но желательными для будущего педагога. Мой выбор пал на факультет изобразительного искусства, который проходил на базе художественного училища, факультет музыкальных знаний, который был организован горьковской консерваторией на база нашего института и юридический факультет. Каждый факультет проходил в течении двух лет, по окончании каждого нам выдавалось удостоверение об их окончании. Я хотела приехать на работу в свою будущую школу всесторонне подготовленным специалистом.
 
В эти времена перед началом учебного года все студенты должны были отработать месяц на уборке урожая картошки. Я тоже не избежала этой участи. Здесь мы имели возможность познакомиться друг с другом, найти друзей, близких по интересам. Условия для проживания студентов на этой самой «картошке» были чудовищными, но никому и в голову не приходило роптать и высказывать неудовольствие. По окончании сельхоз-работы мы приезжали в Горький, отмыкали в банях, и в полном «блеске» появлялись на лекциях.
 
Театр в этот период плотно и окончательно вошел в круг моих главных жизненных интересов. Я пересмотрела все, что проходило на сценах театра драмы и театра оперы и балета. После приезда с картошки на первом курсе, я сразу же побежала в оперный театр, там шла оперетта К. Листова «Севастопольский вальс». У меня было 4-е место в 9-ом ряду, я с восторгом смотрела на сцену, а в голове билась мысль: «Мне уже 18 лет, а я еще ни разу не была в таком удивительном волшебном театре».

 Коллективные походы в театр я не любила, всегда ходила одна, чтобы не отвлекаться на пустые разговоры. Антракты проводила в фойе, одиноко стоя у стенки и делая вид, что изучаю программку, которые я всегда бережно сохраняла. Тогда же я стала читать литературу о театре, стремясь понять его, разобраться в том, что есть режиссер, что должен делать помощник режиссера и т.д. многие спектакли поражали мое воображение и храню в душе память о них до сих пор.   
В институтские годы я познакомилась и подружилась с девочками, которые учились и на других факультетах, нас объединяли общие интересы. Со многими из них я дружу всю свою долгую жизнь – это и Люда Терещенко (ныне Хорошилова), Равиля Юсипова, Юля Татарцева. Все они живы и полны творческой энергии по сей день. Первые двое стали в дальнейшем журналистами, а тогда, мы вместе были внештатными корреспондентами институтской газеты «За учительские кадры».
 
Мне нравилось принимать участие в общеинститутских тематических диспутах. Даже если я и не готовилась к ним заранее, все равно находились слова для жаркого и темпераментного выступления. Сохранилась фотография, где я выступаю на диспуте о том, что означает слово интеллигент в наше время? Даже и тогда этот вопрос волновал умы молодых людей.

Учась в институте, я присматривалась к тому как одеваются и как ведут себя городские девочки. Все они были стройными, порой худенькими, одевались более сдержанно, отличались от меня всем – и манерой поведения, и одеждой. Я стала поменьше есть жареных пирожков, показалась врачу дерматологу, который сразу увидел раздражающую меня угревую сыпь, посоветовал изменить питание, выписал какое-то протирание для лица. Я серьезно отнеслась к советам доктора и к началу второго курса неузнаваемо преобразилась: во-первых, я сменила прическу, коротко постригшись, пошила себе новые костюмы и платья делового вида, купила разные модные аксессуары (зонтик тросточкой, сумочку, туфельки…), мне было приятно, что ребята, которые не обращали на меня внимания раньше, теперь стали оглядываться и выражать желание познакомиться. Я знала цену их вниманию и не реагировала на пустые комплименты.

Учеба в институте была для меня постоянным сказочным праздником. Преподаватели были выдающиеся, они вкладывали в нас не только свои знания, но и учили серьезному отношению к собственной жизни. За время учебы у нас состоялось несколько путешествий, которые предпринимались в качестве учебной  практики. Мы проехали все города Поволжья, прошли через всю Среднюю Азию, восходили к Пику Ленина на Памире, ночевали около горного озера у Сары Таша на Тяньшане. Спали все на полу в маленькой охотничьей избушке и слышали, как дикие кабаны бродили с топотом всю ночь вокруг нас, рассчитывая, очевидно, на добычу. Озеро было горным, прозрачным, с обжигающей холодной водой.   По камешкам, выступающим из воды, пробирались далеко от берега и любовались тем, как плавают озерные форели. После Средней Азии, проехали на поезде через пустыни Кара-Кум и Кызыл-Кум и в Красноводске пересели на паром, чтобы на следующий день оказаться в Баку, после экскурсии по этому красивому городу, посетили Тбилиси, переехали в Сухуми, где у нас была трехдневная остановка. Все время путешествия наши преподаватели подробно рассказывали нам о каждом городе, о каждом поселке, в которых мы оказывались. Путешествие длилось месяц, оно строилось таким образом, что ночь мы проводили в поезде в дороге, а днем посещали разные города.
 
Незабываемыми были и летние месяцы, проведенные на институтской биостанции, расположенной на реке Ветлуге. Река была быстрой и на редкость живописной, ее окружали глухие леса, перелески и луга, нужно было только знать где и что расположено. Здесь мы изучали растения, формировали гербарий. Но главное, что хранит память, это занятия, на которых нас учили распознавать пение птиц. Для этого мы поднимались около двух часов ночи, чтобы заранее подобраться к местам их проживания. Обычно мы ходили на практические занятия шумной гурьбой, весело перекликались, а здесь нужно было не идти, а крадиться. Еще на забрезжил рассвет, еще было темно, а лес уже наполнялся птичьим гомоном, мы должны были внимательно слушать, выделять отдельные голоса, запоминать как поют разные птицы. Это было чрезвычайно интересно! Сейчас я давно утратила эти навыки и узнаю только пение соловья, да посвист синицы, а тогда было очень важным понимать все птичьи трели, чтобы в будущем учить этому навыку своих учеников. Кстати, учась в родном институте, я очень радовалась тому, что меня не приняли в медицинский институт. Наши занятия по анатомии проходили в подвале здания, где была факультетская анатомичка, на подносах были разложены заформалиненные органы настоящих людей, их нужно было брать в руки, тщательно рассматривать и описывать в своих рабочих тетрадях. Даже заспиртованная голова стояла в большой стеклянной банке. Голова была мужской и мы, собираясь в анатомичку пытались шутить: пошли де, на встречу к Ивану Ивановичу. Так мы шутили, чтобы подбодрить друг друга.
Незабываемое время!

Пять институтских лет проскочили очень быстро. После торжественного вручения диплома о высшем образовании, нужно было получить направление на работу. Выпускникам, успешно закончившим учебу, предоставлялось преимущественное право выбора места своей будущей работы самостоятельно из общего списка вакансий. Мне долго думать над этим не приходилось, я вынуждена была поехать работать в свой родной Пильнинский район. Кстати, здесь же я проходила свою преддипломную практику в Можар-Майданской средней школе. Практика длилась две учебных четверти, после которой школа выдавала нам характеристики. Моя характеристика была блестящей. Но в этой школе вакансий не было – учитель, которого я замещала, вышла из декрета и приступила к работе. Можаров Майдан находится близко от нашего села, и я с сожалением, выбрала направление в далекое от дома село Озеровка. Я уже отдала свое направление и все положенные документы в районный отдел народного образования, которым руководил тогда замечательный, хорошо знающий свое дело Владимир Капитонович Конюхов. Выходить на работу нужно было только в конце августа, я могла спокойно отдыхать дома у родителей.
Летним днем, когда я в закатанных по колено тренировочных штанишках, в клетчатой рубашке с короткими рукавами, с «хвостиком» на затылке, босоногая, домывала пол в летнем коридоре, на пороге появился незнакомый солидный мужчина, который уверенно спросил: «Дочка, а дома ли Дмитрий Иванович?»  Узнав, что папа только что заскочил домой перекусить во время обеда, мужчина уверенно прошел в дом. Летом было жарко и все двери были открытыми, я невольно услышала разговор незнакомца: «Дмитрий Иванович, я слышал, что у тебя дочка институт закончила и распределилась в Озеровку. Чего ей там делать, пусть идет ко мне работать». И пошел деловой разговор обо мне, этого я терпеть не захотела и как была, босоногой, так и заявилась в комнату. «Что это вы тут мою судьбу без меня решаете?» Видимо мой вопрос был задан таким уверенным тоном, что пришедший мужчина смутился: «Я и подумать не мог, что это Вы! Я решил, что это девчонка какая-то». Этим мужчиной оказался Владимир Константинович Шибаев – директор Бортсурманской средней школы. Он уже заранее договорился в РОНО с В.К. Конюховым, о том, что тот поменяет мое направление. Мне было предложено вести уроки биологии и географии, а также занять пост заместителя директора школы по воспитательной работе. Бортсурманы находятся в 10 км от Деянова и подобное предложение было для меня неслыханной удачей.
Последние каникулы закончились и 30 августа, на первом в моей жизни педагогическом совете я была представлена коллективу в качестве нового заместителя директора и учителя-предметника. Мои будущие коллеги посмотрели на меня с интересом, пожелали удачи и спокойно стали обсуждать свои дела. Я не произнесла здесь ни одного слова, да никто мне и не предлагал выступить.
Вскоре, кажется через неделю после начала учебного года в Пильне проводилась традиционная конференция учителей района.  Сюда приезжали учителя из всех школ, звучали торжественные речи, я сидела в зале рядом со своей мамой, внимательно слушала выступающих, некоторые из них произвели на меня хорошее впечатление. Оказывается, в этом 1962 году в Пильнинский район приехало по распределению на работу в разные школы 28 молодых учителей, в основном девушек, которые только что закончили институт. Горьковский институт окончила я одна, остальные были выпускниками Арзамасского педагогического института, с которым у нашего района был многолетний договор. В зале было много моих собственных учителей из Деяновской и Курмышской школ, я видела перед началом их лица, все узнали меня и одобрительно улыбались. Вдруг как-то спонтанно я подала записку в Президиум конференции «Прошу слова. Выпускница - учитель Бортсурманской школы». Видимо, было не принято выходить на трибуну высокого собрания без заранее подготовленного и проверенного текста выступления, в президиуме возникло оживление, но фамилия Алатина была в районе хорошо известной и уважаемой, поэтому слово мне было предоставлено. До сих пор чувствую волнение, с которым я шла на сцену, говорила легко и незамысловато, о своем желании быть полезной и о том, что в зале много моих учителей к которым я испытываю огромную благодарность, что постараюсь быть их достойной. Неожиданность и искренность моего выступления, его уместность произвели на присутствующих хорошее впечатление. Я была замечена. Началась моя взрослая жизнь, но об этом я расскажу позже…