Монологи о рыбалке. На Борихе

        Костян, ярко освещаемый полной луной, стоял в проеме ворот открытого Ромкиного гаража и довольно активно увещевал того прекратить бесполезное, и даже вредное по его мнению на тот момент занятие.
        - Рома! Кончай дурью маяться…  Хорош кадры тратить…  А то  приедем на озеро, начнем курей гонять, а кадров-то и нет… Здесь-то что снимать… В любой момент зайди и увидишь.

        Роман вел видеосъемку и, не отрывая глаз от экрана монитора на боковой панели своего недавно купленного «Самсунга», отреагировал на слова напарника крайне вяло, совсем не собираясь ни спорить с ним, ни в чем-то переубеждать.
        - Костян, не боИсь… У меня здесь шестьдесят четыре гига памяти. Так что и на курей, и на карасей и на все остальное хватит. А здесь… Здесь история пишется. Самое начало…
        После чего обвел рукою часть гаража у самых ворот, хмыкнул, как бы выражая крайнюю степень удивления:
        - Ты посмотри, сколько здесь барахла! Это ведь только мы с тобой вдвоем взяли… В другой раз такого и не увидишь.

        Ромка строил свой гараж чуть не год, но оно того стоило. В получившемся огромном шлакоблочном хранилище для машин можно было сразу поставить не две, а все три машины. Сейчас у левой стены стояла только новенькая Нива Шевроле, служившая для парадных выездов с женой «в город». Рядом беспомощно приткнулся  автомобильный прицеп без дышла да разобранный мотоблок, до ремонта которых у хозяина все не доходили руки. Целый год после строительства он «отдыхал», то есть рыбачил и охотился.

        Вторая Нива, рабочая и довольно старая, на которой Ромальдус уже лет десять объезжал все местные озера и околки в поисках добычи, стояла во дворе усадьбы под охраной неугомонного Анчара, который и сейчас, несмотря на поздний час, нет – нет, да побрехивал, но как-то вяло, безынициативно, неискренне демонстрируя свое рвение перед хозяином.

        У дальней стены размещался весь садово-огородный инвентарь, а вот довольно приличную по размерам площадь перед открытыми сейчас воротами занимал наспех собранный скарб, который был необходим в предстоящей поездке. Ребята собирались на охоту.
        Впечатление складывалось неоднозначное. Если бы все эти бочки, фляги, канистры с бензином, мешки с охотничьей робой, лодками и рюкзаки, расположившиеся сейчас в художественном беспорядке в один ряд, сложить в кучу, то высотой она могла быть, наверное, как раз с хозяев.

        Через пару минут Ромка с сожалением все же оторвался от своего, так нравившегося ему занятия, что легко читалось по его довольному лицу, и присоединился к напарнику. Похоже, он еще не натешился своей новой игрушкой.

        Костян, руки которого если не были заняты веслами, ружьем или  спиннингом, обязательно держали сигарету, в очередной раз закурил свою любимую «Золотую Яву», выпуская затейливые колечки дыма прямо в небо. После каждой затяжки он двигал головой в разные стороны, стараясь, чтобы светившая в небе луна виделась ему как раз в центре кольца. Некурящий Ромка поглядывал на него с нескрываемым удивлением, но рассматривать небесное светило через кольца дыма не пытался.
        Дружки то с нетерпением поглядывали в конец улицы, откуда должен показаться долгожданный  транспорт, то на часы, пытаясь убедиться, что время все же движется и пора бы уже… пора.

        Наконец из темноты появился свет фар, и они с облегчением вздохнули. Хуже нет, чем ждать да догонять. Хотя, когда догоняешь, все же какая-то цель перед тобой маячит.


        Саныч забрал меня тоже из гаража, где мы в спешном порядке закидали в прицеп приготовленные вещи, и, самое главное, лодку, в которой нам предстояло плавать вдвоем, так как его «Нырок» с последней рыбалки не вернулся. Вернее, вернулся, но сильно израненным, почти мертвым и что  с ним делать – то ли добить и выкинуть, или все же попытаться реанимировать он еще не решил. Я бы выкинул.

        Его, напоминающая цветом тощего бледно-синего цыпленка из советского прошлого, посудина не нравилась мне никогда. Антипатия к ней возникла у меня сразу с тех пор, как я впервые увидел ее. По моему мнению, такого цвета могло быть что угодно, только не лодка. Лодка должна быть другом, надежной опорой, защитой, если хотите. А эта… разве что все опасности своим цветом распугает, да и то вряд ли.
        Мало того, как выяснилось, эта мерзкая лодчонка еще и постоянно спускала. Саныч просмотрел и прощупал ее всю: баллоны, дно, клапана, но нигде проблемы не нашел. И, тем не менее, каждые два – три часа ее надо было подкачивать, чтобы не утонуть или хотя бы не намокнуть. Жаль только, что обнаружилось это тогда, когда зловредный «Нырок», затаивший на меня обиду, после того, как я высказал свои сомнения хозяину, уже отомстил мне.

        Как-то на Кунгуре после утренней зорьки выходя на берег и волоком вытаскивая свою «Уфимку», я элементарно ее проткнул. Как и обо что осталось неизвестным. Хорошо, что понял это практически сразу -  услышал нахальное шипенье и тут же нашел на днище одного из баллонов  типичную точечную дырку с выходящим воздухом. Чтобы не потерять ее, когда воздух из камеры полностью десантируется в атмосферу, пришлось воткнуть в отверстие спичку.
        Дыру я заклеил, благо ремкомплект был с собой, но вот накачивать лодку перед вечерней зорькой не рискнул. Побоялся, что клей за прошедшие несколько часов не высох и заплатка отскочит в самый неподходящий момент, а купаться в конце августа да еще практически ночью не хотелось.

        Расплывались мы обычно парами: Ромка с Костиком, я с Жекой и только Саныч плавал один. Женьку я высаживал  в правом углу озера на прочной ондатровой хатке, а сам уплывал в левый угол, где прятался в камыши вместе с лодкой и стрелял с нее.
        Костян с Ромкой вставали посередине прямо в гидре и стояли по пояс в воде целый вечер, нисколько не заботясь о собственном здоровье, хотя вода была уже холодной. Настоящие… охотники!
        Саныч забирался в камыши или рядом с Женькой или со мной, близко к себе «сладкая парочка» никого не подпускала.

        Оставшись без лодки, я напросился в напарники к инспектору и мы как обычно отправились на охоту когда начало смеркаться. Наши друзья поплыли втроем. Перед отплытием Саныч помял баллоны и с недовольным лицом, тяжело вздыхая, подкачал своего «Нырка», но я как-то не придал этому значения, посчитал, что все он делает правильно - мы же сейчас вдвоем поплывем.
        Забрались мы на мое традиционное место в левом углу, спрятались в камыши и приготовились к долгому ожиданию. Лодка стояла немного носом вперед, где сидел я и смотрел больше в угол, а Саныч сзади, больше поглядывая в сторону напарников. Утки налетали обычно справа, шли вдоль края камыша и попадали сначала под выстрел Жеки, потом Ромки, потом Костика, ну а потом уж нам, что было достаточно редко. Мы рассчитывали больше на лысух, которые почему-то выбирались на чистую воду именно с левой стороны, где уже мы были первыми.

        Охота шла ни шатко, ни валко - я подстрелил пару лысух, мой напарник утку и лысуху, потом наступило затишье. Стемнело прилично, на воде появилась «лунная дорожка», которую мы и ждали. Сюда по идее сейчас должны падать крякаши, тем более, что Ромальдус выставил здесь целую стаю чучел. Днем на чучела крякаш идет неохотно, а вот в потемках случается.

        Обычно Сергей плавал на своей лодке один, и фиксированное  фабричное сиденье из влагостойкой фанеры было у него одно. Вместо  второго, хотя крепления для него были, на дне лежала надувная резиновая подушка, на которой сейчас сидел я. Подушка была значительно уже кокпита (ширина лодки) и шаталась при любой попытке пошевелиться, так что особого комфорта не было. Я периодически сползал с нее то вправо, то влево, но на это я обращал внимание не больше чем на Саныча, сидящего за спиной. До определенного момента…

        В очередной раз я почувствовал, что сползаю в воду, причем холодную. Это было так необычно и неожиданно, что я чуть ли не подскочил, отчего лодка, спокойно стоявшая до этого, заколыхалась как какое-то желе. Привстать с низко расположенной подушки было не просто, и я оперся локтем о борт нашего судна. Рука моя буквально провалилась в яму, появившуюся на баллоне, отчего я чуть не вывалился за борт.
        «Лодка спустила… Тонем…» - заметались в голове глупые мысли. Тонуть в холодной воде не хотелось, как, впрочем, и купаться в одежде. Тем более, что глубину в этом углу никто не мерил, да и ночь на дворе…

        Я осторожно прислонил ружье к борту, опустив приклад на дно лодки,  и расставил руки в стороны. Колыхание затихло. Вот тогда, повернув голову и боясь опять зашататься, в заливающем окрУгу лунном свете я с трудом рассмотрел изменения, произошедшие с нашим дряблым корытом, которое в следующую секунду окрестил плавучим гробом.

        «Нырок» здорово сдал, в смысле спустил, причем оба баллона сразу. Округлыми и элегантными выглядели только нос, где сидел я и, пожалуй, корма, прятавшаяся за спиной почему-то молчавшего Саныча. Середина лодки просела, сморщилась, так что через одну из складок в наш ковчег просачивалась вода. Я сдвинулся ближе к носу, изгиб в середине лодки уменьшился, и вода перестала поступать внутрь.
        Все стало ясно. Непонятно было только одно – я-то ладно, сидел спиной к сморщившейся середине и не видел всех происходящих с ней перипетий, а вот Саныч? Он же сидит лицом вперед, и видеть все пусть и в темноте все же должен.

        Хозяин лодки, наконец-то, отреагировал на эту нестандартную ситуацию. Он словно очнулся от глубоких раздумий и вернулся к реалиям сегодняшнего вечера – поерзал на лавке, переместился чуть ближе к корме, отчего середина еще больше приподнялась и в сердцах заявил:
        - Тьфу ты, зараза. Я и забыл… Подкачать надо, а то совсем спустит. - После чего протянул мне найденный за спиной насос. - Доктор, там клапана у тебя, подкачай, да, наверное, надо домой отправляться. Вряд ли крякаши налетят.
        Конечно, он имел в виду лагерь.

        Лучше бы он продолжал спать или медитировать, не знаю, чем уж он там занимался, пока лодка спускала, а я бы потихонечку выбрался здесь на берег. Плыть на такой лодке в лагерь целый километр было невозможно. Но и накачивать спущенную лодку на воде надо было уметь. Я не умел, поскольку свою «Уфимку» за десять лет ее существования на воде ни разу не подкачивал – не было такой необходимости.
        Когда я потянулся к клапану в передне-наружной части баллона, то непроизвольно оперся об него, совершенно упустив из виду, что он сдулся чуть ли наполовину. Баллон естественно прогнулся, я упал на него грудью, лодка здорово наклонилась вслед за мной, и я был готов вывалиться в воду, но в последний миг дернулся в противоположную сторону, лодка спружинила, а мое ружье, подброшенное резиновым дном, с издевательским звуком булькнуло за борт. Я остался в лодке, хотя попытку поймать исчезающее ружье сделал.

        Я разразился такой нелицеприятной для «Нырка» тирадой, что Саныч сначала растерявшийся и округливший глаза затем раскатисто расхохотался, а Костян, стоящий метрах в тридцати от нас, заорал:
        - Эй, вы чего там? Тонете?
        На что неунывающий инспектор сразу прокричал в ответ:
        - Уже утонули…

        Картина казалось настолько фантасмагоричной, что поверить в нее было невозможно. Ночь, полная луна, заливающая мертвенно-белым светом притихшее озеро с беззвучно колышущимся камышом, «лунная дорожка», тянущаяся к самой луне, покачивающаяся, полуспущенная лодка и беззвучно расходящиеся круги на воде от утопленного ружья.
        Причудливые, удивительные, необыкновенные стечения обстоятельств и я остался без ружья.

        Доставал я его утром, при солнечном свете, приплыв на своей любимой «Уфимке», которая меня никогда не подводила. Место трагедии еще ночью я сразу пометил куском бинта, примотав его к камышу, так что приплыл точно к утопленнику. Глубина, которую мы безуспешно пытались померить ночью, здесь было по горлышко, пришлось раздеваться, сигать за борт и шарить голой ногой по дну. Ремень зацепил сразу, а Саныч, который был со мной, принял спасенный несчастный полуавтомат МЦ 21 – 12 и помог забраться в лодку.
        Для меня охота кончилась. Пришлось разбирать ружье на берегу до последнего винтика, сушить, оттирать уже появившуюся ржавчину, смазывать ружейным маслом да собирать. Как раз к отъезду успел.
        А все «Нырок»…  Так что когда я узнал, что в боку у него появилась дыра сантиметров в десять, только позлорадствовал. Так ему и надо…

        К Ромке мы подъехали с опозданием в пять минут. Вместо половины пятого в четыре тридцать пять, и все равно выслушали ворчание Костяна, что они уже заждались, замерзли и чуть не уснули. Этому-то чего ворчать, он хоть у Ромки вздремнул немного, а Саныч из города ехал, не спал, и когда теперь поспит – неизвестно.
        В первую очередь напарники загрузили в компанию к уже лежащим в багажнике, собственные ружья. В существующей уже десяток лет нашей рыбацкой и охотничьей команде у всех одинаковые двустволки – вертикалки ИЖ 27, но сегодня бывший подполковник взял любимый полуавтомат «Сайга», который вместе с моей двустволкой пристроил в багажнике. Хотя вертикалка у него тоже есть, и я как-то даже стрелял из нее. Понравилась, бой хороший.
        Я же свою МЦешку, «советский браунинг», наоборот  оставил дома – уж очень много она патронов ест.

        Вспомнив про патроны, я решил еще раз убедиться, что сегодня их не забыл.
Кроме рюкзака, где среди мягких теплых вещей я всегда прячу пару бутылок конька «на последний день», сейчас беру брезентовый вещмешок, куда и сую патроны. Раньше я прятал коньяк в сапоги, а патроны клал в рюкзак, но тайник для бутылок оказалось ненадежным, и заветный напиток, по идее предназначавшийся для прощального обеда на берегу, исчезал на удивление рано. Гораздо раньше самогонки, которой, кстати, все равно не хватало.

        Года два назад я уже открывал охоту на Каргате без патронов. Повторения не хотелось. Правда, ребята, позубоскалив и посмеявшись над моей бедой и ротозейством, скинулись по десятку – калибр-то у всех одинаковый, так что особо я не бедствовал. Да и активного лета утки, как на Чанах или Кунгуре не было. Добыл я тогда всего штук шесть.

        Чтобы не терять времени и не заезжать за каждым перед дорогой, мы решили заранее свезти все вещи к Жеке, благо места в доме у него хватало. Рюкзаки, ружья, ящик с посудой, фляги с водой сгрудили на веранде. Во дворе бросили пару мешков с углем. Куча получилась приличная, поскольку компания наша разрослась - кроме «постоянных членов» на открытие отправлялись и Ромкин отец, и Женька младший, родственник Женьки старшего.
        Когда подошла вахтовка погрузились за десять минут, наверное, час, а то и больше сэкономили, и довольные по традиции на выезде выпили по первой. Естественно, о вещах до самого берега больше не вспоминали.
        Вечером, когда стали готовиться к утренней зорьке, и каждый складывал свои вещи в одном месте, чтобы ночью в темноте было легче собраться, я не смог найти свои патроны и с изумлением перерыл не только свои мешки, но и все остальные. Патронов не было.

        Рюкзак у меня был переполнен и я засунул снаряженный патронташ и несколько пачек патронов в обычный хозяйственный пакет, черный с жесткими полосками и прикрыл содержимое старым полотенцем. Пакет, который чуть не лопнул от такой тяжести, осторожно поставил на веранде  возле ножки стола. Он был самым обычным, пластиковым, какими пользовались, наверное, в каждой семье.
        Погрузка тогда шла спешно, таскали кому что под руку попадется, торопились. Когда веранда опустела, я все же уточнил про ружья и даже посмотрел на них в салоне вахтовки. Зачехленные стволы лежали на переднем сидении, чтобы не разыскивать их по всему салону в случае проверки, чего можно было ждать перед открытием. Успокоенный я уселся на свое место у окна, а про пакет с патронами отдельно стоящий у стола даже не вспомнил.
        Скорее всего, кто-то принял этот обычный домашний пакет за хозяйский, да и отодвинул его куда подальше, чтобы случайно не увезли. Ну…  и не увезли.
        После возвращения я легко нашел свою пропажу с обратной стороны стола. Патроны были целехоньки.

        Еще через полчаса мы ехали на открытие охоты на озеро Бориха в Новосибирской области.

    Все последние годы мы встречали утреннюю зорьку последней субботы августа на Кунгуре, и считали его «своим» озером. Даже местные, которых мы между собой не в обиду называли аборигенами, стали нас узнавать и частенько коротали вечера у костра вместе с нами.
        Правда, с каждым годом число поднятых с воды уток постепенно уменьшалось, понемногу, но уменьшалось, но пока это  всех устраивало, кроме Ромки. Тому хотелось большего – достреляться до пятидесяти штук за один сезон. Его Кунгурский рекорд открытия был и без того достойным – сорок две штуки, но Ромальдусу хотелось большего. Звание «Лучший стрелок команды» его уже не устраивало, казалось очень простым, приземленным, и он уже придумал себе другое, которое будет отражать суть его успехов, стоит только достреляться до заветной цифры.

        «Пятидесятник» - именно таким видел Ромчик свое новое имя. От предложения Костяна сменить его на более нейтральное, хотя бы «Полтинник» он отмахнулся, а все разговоры о том, что пятидесятники это религиозная секта, причем даже не православная, им напрочь отвергались. Тогда сраженный его ослиным упрямством Костик заявил:
        - Хрен ты Рома достреляешься до нового рекорда. Истинный Бог не может допустить, чтобы добропорядочный православный христианин носил столь богомерзкое имя. Вот откажешься от мысли своей, тогда все и получится.
         Иногда Костяна заносило, да так что он легко мог дать фору любому лектору-богослову. После его слов озадаченный Роман задумался, но никакого решения пока не принял.

        В прошлом году уже после вечерней зорьки, у традиционного ночного костерка собрались все, кто был на берегу как обычно похвастаться своими охотничьими трофеями. Когда наговорились, кто сколько поднял, да сколько в камыши упало - получалось раза в два больше, да сколько подранками ушло - получалось в три раза больше, разговор постепенно зашел о других местах, где можно было бы прилично пострелять. Что такие озера есть – мы не сомневались, ведь в Новосибирской области где-то тысячи три озер. Есть из чего выбрать.
        Аборигены, с кем мы быстро нашли общий язык после полторашки самогонки и рассказали о Борихе, которая была (или было) практически рядом, километрах в семи – восьми от «нашего» места. Правда, почему-то их рассказ об изобилии дичи на озере не сопровождался азартным блеском в глазах, да и было непонятно, почему же тогда они охотятся на Кунгуре.

        Все оказалось достаточно просто. Если на Кунгуре, чему мы сами были свидетелями, из водоплавающих преобладали утки, то на Борихе, как утверждали рассказчики, это были болотные курочки – лысухи, которые для местных никакой ценности не представляли. Ну надо же! Дерсу Узала, Зверобой и Соколиный Глаз в одном флаконе. Мы-то поскромнее будем и для нас лысуха трофей вполне интересный и значимый.
        Во-первых, не так уж и просто добыть эту осторожную птицу. При малейшей опасности она ныряет в камыши, и найти ее невозможно, или уходит далеко в «море», хотя летает неохотно и гораздо медленнее утки.
        А во-вторых, мясо у нее сочное и мягкое, не то, что у утки – сухое и жесткое. Так что лапшу из лысухи мы предпочитали утиной, она-то повкуснее будет.

        Сказать мы тогда ничего не сказали, покивали головами, но на ус себе это известие намотали. Утром самые неугомонные из нас Ромка и Костик даже уговорили кого-то из парней свозить их на Бориху, показать дорогу и озеро.
        Рассказ «сладкой парочки», как звали мы неразлучных друзей, после возвращения завел нас основательно. Выходило, что от лысух там черным-черно, несмотря на то, что открытие состоялось и, естественно, птичье стадо охотники, которых на берегу тоже было видимо-невидимо, изрядно проредили. Один только чудо – охотник, местная достопримечательность, о котором парни услышали на берегу, за утреннюю зорьку поднял тридцать две курицы, а годочков ему… всего четырнадцать. Ясно, что охотился незаконно, но … местные. У них свои правила. Для этих почему-то лысуха была трофеем достойным.

        От Куйбышева, районного центра, где мы брали лицензии и путевки на охоту, до озера было километров семьдесят. До этого небольшого городка дорога была хорошо знакома, и добрались мы сюда стандартно, часов за восемь, плутать было негде. А вот дальше скорость нашего корабля резко упала - асфальт сменился гравийкой, потом грунтовкой, потом им на смену пришла проселочная дорога с лужами в небольших логах после недавно прошедшего дождя и грязью в изредка встречающихся перелесках.

        По каким-то только ему известным соображениям Ромальдус, как обычно с самых первых поездок исполняющий обязанности штурмана, повел наш корабль не мимо Кунгура, дорогу куда знали все, а совсем по другой.
        - Так короче, - безапелляционно заявил он на наши непонимающие взгляды, прикрываясь рассказом инспектора, выписывающего путевки.
        Его он расспрашивал еще минут десять, после того, как мы уже все собрались на улице.

        Саныч следил за спидометром и, когда число оставленных за спиной километров приблизилось к шестидесяти, взбунтовался:
        - Рома, у нас бензина в баке меньше половины. С прицепом по такой дороге мы его за час сожрем, а нам еще возвращаться. Где озеро?
        Ромка, сменивший меня на пассажирском сидении, вытянувшись, вглядывался вдаль, пытаясь, наверное, увидеть озеро, но рассмотреть за поднимающейся непроницаемой зеленой стеной высокой травы ничего не мог. Тем не менее, он упорно махал растопыренной пятерней вперед, уверенный в своих соображениях, и Санычу ничего не оставалось делать, как потихоньку тронуться вперед. Бунт был подавлен.
        У нас в запасе было еще десять километров. Вот после них появятся причины для беспокойства.

        Но нет худа без добра. Минуты через три чуть не из-под колеса девятки с громким хлопаньем - окошки в машине были открыты - внезапно вылетела крупная тетерка, здорово напугавшая водителя. От неожиданности тот ударил по тормозам так, что машина даже заюзила по скользкой траве.
        Костян с Ромкой синхронно вытянули руки  в направлении полета, а тетерка метров через семьдесят спланировала и снова спряталась в траве между небольшими околками. Пока мы с Санычем перерабатывали информацию, соображая, доставать ружья или нет, Ромашка выпрыгнул из машины, а Костя уже протягивал ему расчехленное ружье и пару патронов. И когда успел!?

        Первые метров тридцать Ромка, как-то хищно согнувшись вперед, прошел быстрым шагом, потом поднял ружье перед собой, упер приклад в плечо и стал двигаться уже осторожнее, стараясь не шуметь и не хрустеть подсохшей травой. Я, честно говоря, в удачу не верил – ну, не может же тетерка быть такой глупой, чтобы остаться на месте!?
        Как оказалось – напрасно. Еще метров через двадцать Ромка вдруг резко дернулся, после чего раздался выстрел, а я даже не видел, как тетерка взлетела. Охотничек бегом бросился вперед и через пару мгновений уже шел к машине, широко улыбаясь и держа за лапы на уровне лица  пестро-серый трофей с широко раскинутыми крыльями.
        Есть первая добыча. Знак посчитали удачным.

        Ромка в очередной раз оказался на высоте: и косачиху подстрелил, и нас все же прямо к озеру вывел. Вынырнув в очередной раз из-за небольшого пригорка, мы оказались прямо перед ним. Буквально рядом со спускающейся вниз заросшей дорогой был неширокий пологий берег, растянувшийся метров на двадцать, покрытый невысокой подсохшей травой и ограниченный с обеих сторон зарослями чуть начавшего желтеть камыша. В пределах видимости это было единственное место, где вода плескалась рядом с берегом.
        Слева бежево-зеленые джунгли тянулись куда-то далеко, теряясь за излучиной, и были они такими мощными и высокими, что спрятаться в них взрослому человеку в камуфляже можно было легко и свободно.
        Справа берег покрытый таким же разросшимся камышом, тростником и рогозом рассмотреть было невозможно из-за выступающего мыса, но чувствовалось, что озеро здесь не кончается, оно большое и протяженное.
        Здесь  скрадок, как утверждали аборигены на Кунгуре, действительно не нужен.


        На прибрежной полосе стояла красная Нива с прицепом, возле которой копошились трое мужиков.  Судя по тому, что они только стягивали с прицепа свои дюралевые лодки-плоскодонки, вставленные одна в другую, можно было смело предположить, что это местные, да и приехали незадолго до нас. Не прекращая своего занятия, охотники без интереса посмотрели на нашу машину и, не проявляя никакой радости по поводу приезда незнакомцев, продолжили спускать лодки на воду.
        В принципе, можно было бы расположиться по соседству – места хватало, но вот близость дороги, по которой накануне открытия машины будут шмыгать одна за другой, к этому не располагала. Оценивая ситуацию, мы чуть сбавили скорость, в сомнениях покачали головами и двинулись дальше.

        За изгибом камыша дорога вильнула чуть в сторону от зеленых дебрей и потянулась между камышовыми зарослями, остававшимися метрах в пятидесяти с одной стороны и широким лугом, ограниченным в полукилометре небольшими рощицами деревьев, с другой. Отсюда водной глади уже видно не было, как не было и никаких видимых троп и выходов к воде.
        Саныч медленно, но упорно продолжал двигаться вперед, и его упорство вскоре было вознаграждено.

        Где-то после полукилометра пути сидевший за рулем дотошный инспектор заметил, что от дороги, так и тянувшейся куда-то вдаль, в сторону озера отходит след, который мог быть оставлен только машиной и, не раздумывая, свернул туда. Через пару десятков метров, выбравшись из высокой травы, машина оказалась на просторной поляне, где трава было пониже, чем вдоль колеи, а посередине ее возвышался внушительный деревянный стол на двух массивных вкопанных в землю бревнах и такие же мощные лавки по обеим сторонам.

        До буйных слегка пожухлых береговых зарослей было метров тридцать, и отсюда озеро виделось над раскачивающимися распушившимися метелками тростника узенькой полоской. Чтобы его рассмотреть пришлось вставать на лавку, а затем забираться на стол. Двоих он держал свободно.
        Вот сейчас оно виделось во всей красе. Была Бориха длиною километра полтора - два, ничуть не уступая Кунгуру, а вот шириной раза в два, а то и три меньше. Прямо напротив нас недалеко от берега, заросшего тростником и камышом, располагалась похожая плантация в виде внушительного островка, около которого в большом количестве резвились и утки и лысухи, не обращающие на нас абсолютно никакого внимания.
        Похожая картина была и по всему озеру. Причем сборная чернеть сбивалась в небольшие кучки ближе к середине, как и на Кунгуре, но и возле камыша лысух было много. Охота еще не началась, выводки не разбили, вот они и держались вместе.

        Если лысухи неспешно плавали, как бы периодически кланяясь своему отражению в воде, кивая черной головой с белой проплешиной выше носа при каждом гребке, то утки занимались настоящей гимнастикой. Они периодически приподнимались над водой, вытягивали шеи и хлопали крыльями. Некоторые из лысух по ходу дела ныряли: сначала слегка приподнимались над водой – вроде как становились на твердую опору, и легко, без всплеска опускались вертикально вниз. Что удивительно, кое-кто из них так и выныривал вверх хвостом.

        Ромальдус после созерцания такой благостной картины сразу же стал расставлять точки над i:
        - Я здесь на острове стою. Грех такое место упускать. Надо чучелами застолбить, пока никого нет.
        Это было правильно. Еще свежи были в памяти воспоминания, когда мы на Каргате в поисках нормального места, где бы был выход к воде, приехав накануне открытия после обеда, до самого вечера мотались на вахтовке по берегу, пугая уже расположившихся охотников ревом мотора.
        Любой мало-мальски нормальный выход к воде, все видимые затоны и бухточки были обильно засеяны чучелами, хотя в половине мест на берегу никого не было. В конце – концов, отчаявшись, мы примкнули к целой группе разношерстных компаний, пользующихся одним заходом к облюбованным местам. Как потом посчитали, через это место на воду выплывали двадцать девять человек! На Каргате камышовые заросли были еще обширнее, чем здесь, местами в ширину до сотни, а то и больше метров.  Такого повторения не хотелось.

        Я от Ромки не отстал:
        - Остров большой… Мы с Санычем с другой стороны встанем. Ты мне пару чучел дашь?
        Своих ни у меня, ни у Саныча не было.
        Для себя мы уже все решили, хотя стоило посмотреть и чуть дальше.

        Помимо уток и лысух была здесь живность и поинтереснее. Ромка продолжал рассматривать озеро в бинокль, поэтому и увидеть мог значительно больше.
        - О! А здесь и лебеди есть, - через пару минут как-то осторожно, словно боясь спугнуть невиданных птиц, произнес он, и сунул бинокль мне в протянутую руку.
        Чуть дальше, примерно там, откуда мы приехали, на воде ближе к середине озера и чуть в стороне от стайки уток, плавали два лебедя, удивительно белые, изящные и какие-то беззащитно красивые.

        Это было вторым добрым знаком. В самый первый раз, когда мы приехали на Кунгур открывать охоту и также рассматривали озеро в бинокль, только не со стола, а с небольшой поросшей травой гривы, тоже увидели пару белоснежных птиц на воде. Тогда охота для нас сложилась очень удачно - добыли мы на четверых то ли сто две, то ли сто двенадцать уток, точно так и не подсчитали, все сбивались в сложении, хотя пятым среди нас был студент политеха, который, правда, не охотился.
        Утром каждый называл одно количество сбитых уток, в обед цифра была другой, а к вечеру третьей. Ну, а ночью у традиционного костерка после традиционной рюмочки цифры путались окончательно.
        Будем надеяться, что и в этом месте охота сложится для нас удачно.

        Выход к воде здесь был. Пока мы с Ромкой выплясывали на столе, рассматривая озеро, Костян не поленился добраться до берега, где и обнаружил кем-то заранее проторенную тропу. Какой-то добрый человек уложил густой камыш в разные стороны так, что бы на лодке легко можно было добраться до чистой воды, а на берегу притоптал траву так, что здесь легко можно расположиться вдвоем – втроем вместе с лодками.
        Чтобы на заморачиваться в поисках захода на ранней зорьке, когда еще очень темно, мы пометили начало тропы кусками бинта, привязав его к стеблям тростника – в темноте он все же будет виден.

        Понятно, что хозяева стола, да и тропы все равно сюда прибудут – не зря же они старались, готовились. Местным добираться даже из города всего часа  два - три, а из соседних деревень еще быстрее, так что  приедут, скорее всего,  завтра к вечеру. А мы пока местечко займем, да и чучела свои в самых перспективных местах выставим. Извините, кто первым встал – того и тапки.
        Откуда прибыли «неправильные» местные, встретившиеся нам при заезде на озеро, гадать не стали. Скорее всего, откуда-нибудь из Новосибирска.

        К слову сказать, на Чанах, куда мы обязательно поедем на рыбалку в сентябре или начале октября, мы тоже установили стол, да не простой деревянный, а металлический, чтобы служил максимально долго. Стол сварили дома в бурцехе, на вахтовке увезли за семьсот верст и глубоко вкопали на берегу в том месте, где мы чаще всего останавливались. Но за несколько следующих лет нам удалось посидеть за этим столом всего пару раз, в остальное время он был занят другими. И ничего с этим не поделаешь.
        Подойдем, посмеемся, скажем, что это наш стол, в смысле мы его сделали – и все. Именно поэтому мы всегда возим с собой пару раскладных столиков, которые частенько нас выручают. Сегодня, похоже, можно будет обойтись без них.

        Практически с первых шагов на берегу в любом месте будь то Чаны, или Томь, или Кунгур у каждого из нас есть свои собственные задачи, которые мы неукоснительно решаем уже не первый год. Сначала общими силами организуем небольшой перекус и поднимаем тост  за удачу на охоте или рыбалке, а дальше каждый занимается своей работой.
        Ромка копает яму для отходов, Саныч ставит палатку, Костян качает лодки, а я занимаюсь костром и готовлю ужин. Обычно это гречневая каша с тушенкой – и быстро, и вкусно, и сытно. Все привыкли и довольны.

        Сегодня от традиции немного отступили – подняли не один раз, а два. Второй раз выпили за водителя, за нашего Саныча, который непрерывно давил на педель все семьсот восемьдесят шесть километров. Именно эту цифру он озвучил, сверившись с одометром. Потом каждый занялся своими делами.

        Кострище здесь было, но, скорее всего, прошлогоднее. Был небольшой запас дровишек - на раз примерно, что меня вполне устраивало, а вот рогульки с поперечиной были вполне себе ничего. Так что с костром я разобрался быстро, промыл гречку и поставил вариться в большом казане, который мы всей командой подарили Санычу на день рождения.
        Ромка тоже успешно разобрался с выгребной ямой, выкопал ее чуть в стороне от будущего лагеря, поближе к воде. Костян закончил с лодками еще раньше и отправился помогать инспектору ставить палатку. Вскоре к ним присоединился и Ромка.

        Дела у Саныча, скажем прямо, шли не очень. К сегодняшней охоте он приобрел настоящий шатер, рассчитанный человек на десять, а свою двухместную «зеленую подругу», где при необходимости могли разместиться максимум четверо, оставил дома.
        Нынешнее приобретение непонятного серо-желтого цвета с зеленой окантовкой понизу, в основе которого лежала сборная металлическая конструкция из легких дюралевых трубок, пока так и лежало чуть в стороне от машины бесформенной грудой, напоминая издыхающего дракона. Разница была в том, что сдохший дракон свидетельствует о прошедшей войне, а Санычу война еще только предстояла.

        Озадаченный хозяин сидел рядом со своим приобретением на корточках, и с удивлением рассматривая пластмассовую крестовину, которая по идее должна была сверху венчать это китайское чудо, вот только снутри или снаружи понять пока не мог. Дюралюминевые трубки, которые нужно было состыковать и вставить в специальные проушины, были разложены по сторонам тоже в хаотичном беспорядке, и длина их существенно отличалась друг от друга.

        Когда Костя и Роман присоединились к инспектору, дела у них пошли веселей – они хотя бы задвигались, но если Саныч пытался собрать палатку молча, то сейчас дискуссии по поводу строительства нашего временного дома стали чрезмерно громогласными.
        - Саныч, сюда надо еще по две трубки воткнуть, - пытался убедить хозяина Костик, показывая на крестовину.
        - За каким?.. - пытался понять его инспектор. - А почему две, а не  три?
        - Тогда длинно будет…
        - Почему?
        - По кочану…
        - Надо все по длине и по высоте разложить, а что останется – на крестовину. Саныч, какая высота у палатки? - вносил свою лепту в строительство Ромка.
        - Кто бы ее знал… - с удивлением отвечал хозяин. - Я ее в первый раз собираю. Вроде стоять в ней можно… Так на картинке было нарисовано.
        - А инструкция где?  - снова задавал вопрос Костя.
        - Где… где… - в Караганде, - с досадой отвечал инспектор. - Дома осталась. Наверное…  Я дома посмотрел и, похоже, сунул куда-то не туда. В смысле – не сюда.

        Делать было нечего, как продолжать строительство типично по-русски – методом проб и ошибок с помощью какой-то матери.
        Дюралевые трубки состыковали по нескольку штук, пытаясь собрать четыре одинаковых конструкции, но длина всякий раз получалась разной. Ромка передавал трубки Санычу, тот оценивал, куда-то прикладывал, примерял, причем сразу в несколько мест и через минуту, поскольку трубки не подходили по длине, возвращал их с какими-то комментариями. Костян перекладывал заготовки с места на место, иногда меняя сторону палатки, надеясь, что рано или поздно что-то все равно получится.

        Кончилось тем, что палатку растянули и с удивлением даже для хозяина  обнаружили, что у нее напрочь отсутствует пол, что было неприятным сюрпризом. Вытянули в высоту боковые стенки, померили ее по своему росту, потом стали собирать боковины из трубок, пытаясь подогнать их длину под выявленный стандарт.
        Минут через двадцать это удалось. Но обнаружилась неприятная деталь – количество оставшихся металлических трубок было нечетным, чего по мнению строителей быть не должно, конструкция-то геометрическая и стороны у нее должны быть равными.
        Стали думать. Воткнули еще по паре штук в концы крестовины, состыковали с боковинами, вставили собранные трубки между ними в специальные изгибы, подняли… Один кусок дюралевой трубки так и остался не у дел, на что решили наплевать, посчитав его действительно запасным.

        Собранный дом – шатер был весь какой-то сморщенный, с обвисшими стенками, сдутый и изборожденный морщинами. Чего-то ему не хватало.
        Даже в пионерском лагере в далеком детстве, палатки, которые мы ставили сами на слете туристов, выглядели куда как симпатичнее. Во всяком случае, морщин точно не было – за них начисляли штрафные очки.
        Только выбравшись из палатки, ребята поняли, что не хватает ей прочности. Оказалось, что снаружи по углам висят веревки, которые надо  растянуть и укрепить кольями, тогда, конечно, морщины и на крыше, и по стенам исчезнут, да и прочность, безусловно, появится.

        Стало понятно, где собака зарыта. А потом началось самое интересное – доморощенные строители втроем пытались растянуть сразу четыре стороны палатки. Эта задача им оказалась не по плечу.
        - Рома, - что было сил кричал Костя напарнику, скрытому за палаткой, - не тяни, у меня все сморщивается.
        Он имел в виду стену палатки.
        - Да это Саныч тянет, - не менее громко отвечал стоящий на противоположной стороне Ромальдус.
        - Саныч, хорош тянуть как трактор, - уже вдвоем взывали они к третьему строителю, который просто стоял и держался за веревку.

        Возмущенный до глубины души инспектор в сердцах бросил свой конец веревки и направился к друзьям, продолжавшим с ослиным упорством натягивать растяжки. Тыкая себя пальцами в грудь, Саныч появился перед ними с заявлением, повергшим друзей в шок:
        - Я вообще не тяну.

        Это продолжалось довольно долго и живо напомнило мне сцену из Джерома, когда трое друзей натягивали палатку в дождь. У нас дождя не было, но ассоциации были очень схожими - прямо «Трое на лужайке, не считая меня» - мне приходилось отвлекаться работой на кухне. Вчетвером все же удалось натянуть палатку всего с двумя перекосами, на что Костян в присущей ему пофигистской манере заявил:
        - Нам что из нее стрелять что ли?

Из палатки решили не стрелять.
        Из нее решили сделать дом, жилище, где можно будет не только спать.
        В шатер затащили наши раскладные столы вместе с рыбацкими стульями, которые были у каждого уважающего себя рыбака (а мы себя уважали), и возле одной из стен сделали вполне симпатичную обеденную зону, как запасной вариант на случай дождя. Отказываться от стола на улице в хорошую погоду мы не собирались.
        Даже после этого места в палатке для четырех - пяти человек оставалось с избытком. Правда, команда наша еще сегодня должна будет увеличиться вдвое, но, в крайнем случае, кто-то может спать и в машине.

        По каким причинам Жека, не пропускающий ни одного открытия, поехал не с нами, а на другой машине я не знал. Слышал только, что приедет он вместе с Витей, довольно известным в поселке охотником и рыбаком, с его сыном Максимом и кем-то из родственников.
        Витю и Макса я знал прекрасно, тем более, что жили мы на одной улице, практически по соседству. Что касается неизвестного родственника, его присутствием я тоже не смущался. Наверняка кто-то знакомый и где-то мы все равно пересекались, поселок-то маленький.

        Выехать ребята должны были через пару - тройку часов после нас, решив ранним утром какие-то неотложные домашние дела, так что ждали мы их с минуты на минуту. Дорогу сюда через Кунгур Жека знал прекрасно.

        Когда казан с гречневой кашей, щедро заправленной тушенкой был снят с огня и накрыт Ромкиной фуфайкой, чтобы каша упрела и дошла до кондиции, появились наши друзья. Прибыли они на Витином Ниссан Х-трайле, который тот специально приобрел года два назад для своих пристрастий. Куда он ездил на нем на охоту мы не знали, а вот рыбачить гонял преимущественно на Томь в Коломино за щукой и судаком, о чем неоднократно рассказывал нам, когда наши пути пересекались на берегу.
        По  его откровениям получалось, что щуки ловились там только десятикилограммовые, это как минимум, и в лодку прыгали чуть ли не по команде. А в последние дни рыбалки пойманных хищниц Витя вынужден был отпускать, иначе его кроссовер просто рассыпался бы из-за перегруза. Я сразу подумал,  что и сегодня Витя не удержится и в очередной раз пройдется по этой теме.

        Пришлось после взаимных приветствий знакомить ребят с местом, с лагерем, с озером и его обитателями. Витя, как и мы с Ромкой тоже постоял на столе, разглядывая в бинокль скопление лысух и уток, которое к вечеру только увеличилось, и остался доволен, застолбив за собой и сыном правую сторону озера.
        Как я и предполагал друг с другом мы все были знакомы. Неизвестным Витиным родственником оказался его кум, хорошо знакомый нам всем  Валерий Степанович, тоже рыбак и охотник, но в нашу компанию попавший впервые. Оказался он парнем компанейским, общительным и праздника совершенно не испортил. Тем более, что к ужину, который накрыли на неоднократно затоптанном уличном столе, который перед застольем помыли, Степаныч выставил литровую бутылку «Государева заказа». Сразу видно – наш парень.

        Первый ужин на Борихе прошел стандартно весело, как, наверное, и любой другой ужин на любой рыбалке или охоте среди людей, объединенных одной страстью: с шутками, прибаутками, приколами. Мои предположения о Витиных воспоминаниях о рыбацких подвигах на Томи полностью подтвердились, но мы только вежливо покивали головами и поулыбались. Восторга и восхищения, как при первой встрече с его рассказами уже не было, но, к счастью, он этого не заметил.

        С самых первых минут на этой земле мы с Ромкой активно занялись видеосъемкой, еще дома твердо решив, что кроме фотографий обязательно нужен фильм о приключениях нашей компании, хотя бы один. Еще бы, компании уже лет десять, а в активе только фото. Начинали фотографировать обычными пленочными мыльницами, типа «Кодака», постепенно перешли на цифровые фото, а вот видео как-то прошло мимо нас.
        Именно поэтому я тоже прихватил свою камеру, и тоже недавно купленную. Только была у меня «Сонька». Памяти у нее было достаточно, те же самые что и у Ромальдуса – шестьдесят четыре гигабайта, а вот аккумулятор был один. Так что продолжительность нашего будущего фильма определялась только емкостью аккумуляторов. Посмотрим что получится, но уж один-то фильм слепим наверняка.


        Затянувшийся ужин и быстро наступающий вечер заставили нас отказаться от мысли выставить чучела именно сегодня, тем более, что никаких посторонних персонажей на берегу так и не появилось, да и на воде плавающих охотников видно не было. Прихватив немудрящую закуску, мы досрочно перебазировались в свою обеденную зону в шатре, хотя никакого дождя даже на горизонте не наблюдалось. Дело было в другом.

        Довольно приличный ветер, дувший практически весь день, к вечеру стих, и комары, которых и при ветре хватало, в безветрие стали атаковать нас не просто активно, а яростно. Они без особых усилий и стеснений резко снижали радость нашей встречи с прекрасной Борихой (такой она нам казалось после уничтожения «Государева заказа»), и буквально отравляли жизнь.
        Неоднократно проверенного в боях с этими кровопийцами «Рефтамида» хватало максимум   минут на пятнадцать, и, боясь уже завтра остаться без него, мы позорно сбежали в шатер, даже не посидев у вечернего костра, что было совсем уж непростительно. Мало того, в палатке мы буквально законопатили входную молнию, да еще подожгли ранее испытанную и надежную противокомариную спираль с инсектицидом.

        Проснулся я от шума закипающего чайника, спутать который с чем-то другим было невозможно, и в изумлении широко открыл глаза – мы что, костер в палатке разожгли? О том, что вечером все забрались в шатер для продолжения «праздника первой ночи» на берегу я помнил.

        Никакого костра в палатке конечно не было. Свет, хоть и тусклый пробивался через открытое, затянутое капроновой сеткой окно и с трудом сфокусировав взгляд, я рассмотрел на столе среди остатков вечернего застолья портативную газовую плитку, на которой действительно закипал чайник. Рядом за столом сидел улыбающийся Витя, безусловный хозяин этого китайского чуда, поскольку ни у кого из наших подобного девайса точно не было.
        Да и чайник был явно не нашим, каким-то неправильным, не рыбацким - ехидно чистеньким, с легко читаемым рисунком на голубых боках – белые цветочки с зелеными листьями.  У нашего многолетнего друга даже крышка была черной, а вместо цветочков на боках был налет сажи с полпальца толщиной, и трогать его без рукавиц не рекомендовалось.
        Сложив один и один, я понял,  что чайник вместе с хозяином приехал сюда на Ниссане. Вдоволь насмотревшись на радостную Витину физиономию, белые цветочки на чайнике, засохшие куски хлеба на столе, арбузные корки и огрызки яблок я перевел взгляд на «спальню».

        Лежал я у стены противоположной входу, укрытый стареньким тряпочным спальником. Вместо подушки вещмешок с теплой одеждой  и запасом  патронов в пачках, которые мягкими никак не назовешь. Но, несмотря на свои твердые и острые углы, они так и не смогли испортить мне беспробудного сна. Их я стал ощущать только сейчас, когда вроде проснулся.
        У входа на Санычевской собачьей шкуре, накрытый второй, рыжей с белыми пятнами спал Жека, задвинув ноги прямо под стол. Странно. Обычно Саныч со своими шкурами никогда не расставался, предпочитая их и спальнику и матрасу, которые были у каждого из нас, но брали мы их только когда ездили на вахтовке.

        Саныч посапывал рядом со мной, накрытый краем спальника. В последние годы мы предпочитали с ним ночевать в палатке, той самой нынче оставшейся дома «зеленой подруге», даже когда была возможность поспать в вахтовке. В палатке можно было вытянуть ноги, повернуться на бок, даже лечь на живот, не боясь свалиться в проход между сиденьями вахтовки.
        Да и сиденья в этом доме на колесах в большинстве своем были коротковаты, приходилось в проход между рядами, чтобы не проваливаться ставить или фляги, или какие-то ящики, но конструкция, как правило, оказывалась непрочной, да и снизу здорово поддувало.

        Были в вахтовке два нормальных длинных сиденья, где можно было свободно вытянуться – одно сразу за кабиной водителя, второе сзади. По традиции первое всегда занимал Жека, а последнее я. Но и у них были свои недостатки. Жеку постоянно доставал холодный воздух, сифонящий из двери салона, а мне свободу маневра ограничивали стоящие сзади бочки с соляркой, запас которой мы обязательно брали с собой. В длину еще ничего, распрямиться можно, а вот в ширину особо не развернешься. Да и запах здесь оставлял желать лучшего.
        Саныч делил спальное место в вахтовке с Костяном и Ромкой между вторыми и третьими сиденьями, обращенными лавками друг к другу, на которые они укладывали широкий лист прессованной фанеры. Вытянуться и здесь было можно, а вот поворачиваться было еще труднее, чем мне на последнем сиденье. Разве только по команде всем вместе.
        Именно из-за этих неудобств мы с ним и перебрались в палатку.

        За инспектором, свернувшись калачиком и максимально укрытый моднючим темно-синим спальником, похрапывал Максим.  Открытыми у него оставались только краешек лица да камуфляжная кепка с пришитыми за краешки декоративными дубовыми листьями светло-коричневого цвета. Тоже, наверное, моднючая, не знаю. Ни подобных головных уборов, ни подобных листьев я никогда не видел. Именно по листьям я его и узнал.

        За Максом лежал Ромка, который, похоже, проснулся. Во всяком случае, голову от подушки он уже оторвал и уложил ее на согнутую в локте руку. Глаза его, совсем как у меня в недавнем прошлом, бессмысленно блуждали по палатке, пытаясь зацепиться за что-нибудь значимое. Удавалось это с трудом.

        А вот Костян, веселый и радостно возбужденный, уже сидел за столом напротив Вити и потягивал из эмалированной кружки напиток, который, скорее всего, и привел его в столь радужное настроение. Увидев полупроснувшегося напарника, внешний вид которого вызывал только жалость и сострадание, он оживился еще больше и тут же решил поправить Ромкино здоровье.
        - Рома, – бойко начал он, - на чайку пивни. Тебе сразу лучше будет. Я уже хлебнул. Видишь, вот он я какой… огурец, - и постучал себя пальцами в грудь, а потом протянул страдальцу уже налитую до краев кружку.

        Ромка, спавший в фуфайке и болотниках, натянутых под самый пах, так что никакого одеяло ему было не нужно, с кряхтеньем сел подогнув одну ногу, и принял из рук Костика кружку, над краями которой белой шапкой возвышалась пена. Рома с недоумение уставился на нее, не в силах понять ее  происхождения.
        - Костян, - с трудом подбирая слова, обратился он к напарнику, - а почему здесь пена? Она же только у капучино бывает, - продемонстрировал он свою эрудицию, напрочь забыв про пиво.
        На что Костя мгновенно отреагировал с присущим ему юмором.
        - Рома! Не будь занудой. Тебе оно надо? Пена… пена… - проворчал он. - Это чай такой… специальный… «Рыбацкий утренний» называется. Если хочешь – чай - капучино, наше изобретение. Пей давай… Спасибо скажешь.

        Ромка, еще не совсем пришедший в себя после ночных посиделок, тяжело вздохнул, сделал глоток, после которого страдальческое лицо его стало меняться. Он с охотой облизнул оставшуюся пену с верхней губы, в несколько глотков опустошил вместительную кружку и блаженно улыбнулся.
        - Костян! Я всегда знал, что ты хороший человек. Не дал другу пропасть.
        Увидев такой волшебный исход, я, не раздумывая, тоже попросил у доктора-похметолога, в роли которого сегодня выступал неугомонный Костя, кружечку «рыбацкого утреннего».

        В течение часа постепенно поднялись все. Последним как обычно встал Саныч. Он выбрался из палатки, когда все уже напились не только «рыбацкого утреннего», но и черного байхового классического, который Витя заварил в своем разукрашенном чайнике.
        Мало того, на завтрак сегодня была… яичница-глазунья, чего за многие годы наших рыбацких приключений ни разу не было.  Столь экзотический для берега завтрак тоже быстренько приготовили на полюбившейся всем замечательной газовой плитке. Витя, как выяснилось, экипированный выше крыши, помимо плитки и, может быть еще чего-то, о чем мы пока не знали,  прихватил из дома целую ячейку яиц, умудрившись за столь долгую дорогу не разбить ни одного. Просто накрыл яйца еще одной картонной упаковкой и замотал все это изолентой.

        Пока мы решали кто отправится в рощу за дровами, кто поплывет выставлять чучела, а кто останется охранять лагерь, на берегу произошли существенные изменения.

        Из-за поворота, скрытого разросшимся тростником, сначала послышался шум автомобильного мотора, который постепенно усиливался, заявляя, что приближающийся автомобиль не один, а потом действительно показалась целая кавалькада машин.
        Впереди шла синяя Нива с прицепом, загруженным все теми же лодками-плоскодонками. Из полностью открытых окошек громко звучала песня, которую мы считали своей, поскольку за все годы не слышали ее нигде, кроме как у нас в машине по пути на рыбалку или охоту. Где уж Ромальдус раскопал ее лет пять назад – неизвестно, но нам она нравилась, и  в дороге мы частенько ее слушали, даже подпевали. «Два дня промчались как над озером чирок…»… Знакомый голос, знакомые интонации…
        Похоже эти мужики такие же бродяги, как и мы. Значит, общий язык в случае чего должны найти.

        Следом катил довольно вместительный джип, чем-то похожий на старую Хонду Элемент. Когда-то, возможно, этот понтмобиль, скорее всего, пригнанный из Владивостока в девяностые, был красавцем серебристого цвета, но сейчас от прежнего лоска не осталось и следа. Железный конь грязно-серого цвета, какой-то тусклый, местами помятый, да и с водительской дверкой черного цвета сразу бросающейся в глаза, впечатление производил гнетущее.
        Да и шуму из-за прогоревшего глушителя, заменить который в сельском захолустье, по-видимому, было невозможно, он производил больше, чем двое его попутчиков.
        Третьими в колонне шли наши Жигули, только зеленые и без прицепа.

        Слабой надежде, что эта сборная солянка так и умчится вдаль по дороге, не суждено было сбыться. Машины целенаправленно свернули в нашу сторону и, вырулив на край поляны, остановились. Музыка сразу стихла. Я так понимаю – от неожиданности.
        Еще бы, люди ждали, готовились, надеждами себя тешили, даже вместо традиционного вечера практически утром приехали, чтобы свое собственное место, выстроенное и выстраданное, по праву занять - и вдруг облом. Оно уже занято какими-то пришлыми, да еще с автомобильными номерами соседнего региона.

        Спрогнозировать дальнейшее развитие ситуации было невозможно. Скорее всего, парни, поворчав и посетовав на собственную нерасторопность, уедут в поисках другого места, но может случиться и по-другому.
        Года два назад на Оби возле Ташары нашим поселковым рыбакам пришлось помахаться с местными, которые тупо предъявили права на занятое ребятами место. Под это даже пытались денег с них срубить, по-видимому, на опохмелку, да не вышло. Наши-то шахтеры, парни крепкие… И все равно пришлось уехать – местных туземцев было больше.

        Сколько их сейчас сидит в трех машинах сказать сложно, но и нас немало, да еще ружье у каждого. Ромка так вообще в первый же день его собрал, да в шатре под спальник себе пристроил. Привычка…
        Краем глаза я заметил, что Роман потихоньку так переместился к шатру, делая вид,  что возится с застежкой-молнией, но пока оставался снаружи.

        Водитель синей Нивы, неприветливо поглядывая на нас, подошел к водителю джипа, который только приопустил стекло, переговорил с ним, и, не удосужившись проинформировать о принятом решении водителя Жигулей, вернулся назад. О чем они говорили, мы не слышали, но судя по жестам, размахиванию руками, изредка доносившимся отдельным словам ненормативной лексики решение далось нелегко.
        Охотники проехали вперед буквально метров тридцать, взобрались на небольшой пригорок, и, остановившись, стали выгружаться.
        Через полчаса здесь уже стояли две палатки, поднимался дымок разведенного костра и снова послышалась знакомая музыка. На нас они если и смотрели, то без интереса, понимая, что сегодня тапки наши.

        Как только ситуация разрешилась к вящему нашему удовольствию, мы сразу же занялись неотложными делами. Ромка с Костей и Витя с Максом в спешке отправились выставлять чучела, поскольку с этим делом действительно надо было поторопиться. Соседям свои лодки-плоскодонки даже накачивать не надо, а до выхода на воду что им от разбиваемого лагеря, что нам примерно одинаково.

        За дровами в ближайшую рощу отправились Саныч с Жекой и Степанычем, для которых эта поездка обременительной никак быть не могла. В последний момент перед уходом на воду Витя вытащил из своего необъятного багажника небольшую бензопилу ядовито желтого цвета, чем просто поразил нас, и вручил ее Санычу, который разве что не задрожал над ней, как Кощей над златом. Какие еще секреты хранит этот автомобильный склад оставалось только гадать.

        Походы за дровами в нашей прежней жизни во время рыбалки на Томи были трудоемкими, даже если мы и брали кроме топоров двуручную пилу «Дружба-2». На Чанах другое дело, туда мы стабильно захватывали несколько мешков угля да паяльную лампу. Десять минут, и костер горит, и будет гореть до самого отъезда без перерывов на обед и ночной сон. А вот на Томи, куда уголь мы никогда не брали, все равно приходилось не хило заниматься физкультурой – собирать и рубить и плавник, и сухостой.
        Для дров прицеп полностью разгрузили, даже пилу в нем не оставили, вдруг подпрыгнет где-нибудь на кочке и поломается.

        Я оставался в лагере. Надо было присматривать за окрестностями, поскольку соседей прибавилось, да и суп из подстреленной тетерки сварить было просто необходимо. Ночи хоть и холодные, но все же не морозильник…

        После обеда количество соседей на берегу стало стремительно увеличиваться. На ближайший пригорок чуть дальше соседей, приехавших утром, десантировались еще две компании на Уазиках и Нивах, вставшие буквально метрах в двадцати друг от друга, так что берег перед нами к вечеру был разукрашен самыми разными цветами и машин, и палаток.
        Наши колесные друзья были накрыты камуфляжными сетками, да и наш шатер-общежитие цветом напоминал высохшую траву, так что напугать уток могли только соседи, но им это было, похоже, по барабану. Ближе к сумеркам музыку из автомагнитолы сменила гармошка и русские народные песни, типа «Гоп со смыком это буду я…».

         Несколько машин просквозили дальше по дороге и скрылись где-то за камышами, но недалеко, поскольку охотники вскоре заплавали на своих плоскодонках вдоль камыша на противоположной стороне озера, выбирая места для утренней охоты.
        Слева от нас на краю поляны тоже обосновалась компания, приехавшая  на двух машинах. Из закрытого тентованного прицепа мужики вытащили вместительную клетку с двумя подсадными утками и отпустили тех погулять, правда, предварительно привязав за лапы. Опереньем эти уже подающие голос крикуньи практически ничем не отличались от типичных диких серых. Они, не обращая внимания на окруживших их любопытных с фотоаппаратами в нашем лице, с достоинством фланировали по поляне, переваливались с лапы на лапу и даже периодически что-то поклевывали.

        Мужики, сделав жест доброй воли, занялись своими мужскими делами – выпивали, закусывали, травили анекдоты, смеялись, а вот за пленницами приглядывал невысокий худощавый пацаненок лет двенадцати с блеклыми выцветшими волосами, в резиновых сапогах и кургузом пиджачке. Этакий сельский пастушок.
        Каково же было мое удивление, когда Ромка рассказал, что это и есть тот самый юный «ворошиловский стрелок», кто в прошлом году за открытие подстрелил тридцать две лысухи. Еще труднее было поверить, что ему уже пятнадцать лет.
               
 К вечеру погода стала портиться. Вся западная часть горизонта стала интенсивно наливаться густой синевой, пока не превратилась в сплошную свинцово-сизую стену, верхнюю часть которой занимали мощные и, что удивительно, не темные, а дымчато-белые тучи, закручивающиеся внутрь и опускающиеся все ниже и ниже. Это действительно были тучи, а не пушистые белые облака, и тучи тяжелые, мрачные, пугающие своей массивностью и неподъемностью. В конце  концов, эта тревожно-белая полоса, стремительно расширяясь, заняла две трети горизонта, как бы придавив синюю стену к земле.

        К тому же значительно потемнело, хотя небо на востоке оставалось относительно светлым, стих ветер и исчезли постоянно докучающие нам комары, что посчитали дурным признаком.  Вчера эти кровопийцы безжалостно атаковали нас даже при ветре,  а уж в безветрие… Не зря мы спасались от них в палатке.
        И в качестве неприятного бонуса – вся живность с середины озера, которая вчера резвилась там до самой темноты, вдруг как-то синхронно исчезла, попряталась по камышам. Вот лысухи и утки еще плавают, а вот, когда мы с трудом оторвались от созерцания надвигающегося природного катаклизма и посмотрели на озеро, их уже нет.
        Мистика…

        Такие изменения заставили всех насторожиться, и прогнозы строились самые пессимистичные. Какая уж тут охота!? Один Костян не теряющий присутствия духа продолжал шутить и балагурить, даже когда середину стены стали разрывать сверкающие одна за другой молнии. Эти всполохи, которые обычно резали глаза и заставляли отводить взгляд, сейчас виделись сквозь пепельную стену не отчетливо, размыто и это еще больше пугало. К тому же раскаты грома доносились глухо, как будто с трудом прорывались через огромные куски рыхлой серой ваты.

        - Да она до нас не дойдет, - отмахиваясь рукой, увещевал всех Костя, имея в виду громыхающую у горизонта грозу. - Ветра-то нет… А если и дойдет, то это будет уже не гроза…
        - Ага… - перебил его Жека, - легкий слепой дождичек… Ведь это от него утки попрятались. Вот только что-то солнышка не видно…
        - Ой, да ладно вам… Все равно к утру все устаканится.
        - Ты еще доживи до утра, - не сдавался Жека. - Как бы ночью палатку не пришлось в степи ловить.
        - Поймаем, если что… - опять беспечно махнул рукой Костя.
        На этом дискуссия братьев закончилась и желание строить прогнозы иссякло. Все равно ведь ничего не изменить. Что будет, то и будет.

        Несмотря на тревожные мысли о возможной природной аномалии готовой испортить нам праздник уснул я быстро. Никакие страшные сны мне не снились, ловить палатку в степи не пришлось, и проснулся я довольно бодрым, полным радостных надежд на удачное открытие.
        Ромка с Костей уже не спали, шебуршали натягиваемой гидрой и лениво переругивались.
        - Ну, и где ваша гроза? - саркастически вопрошал Костя, задирая голову к потолку и освещая светом налобного фонарика самую крестовину. - Что-то не слышно…
        - Уши помой – услышишь, - безмятежно пожимая плечами, отвечал ему Роман, - дождь-то идет, - и тоже поднял лицо вверх, словно прислушиваясь, потом добавил:
        - А это даже хорошо. В дождь утка высоко летать не будет.
        Костя, не желая уступать напарнику, в свой черед блеснул охотничьей эрудицией:
        - Зато лысуха может в камыши забиться. А утки здесь мало… - и скорчив грустно-показную гримасу, беспомощно развел руки.

        Доля правды была в словах обоих. По крыше и стенам действительно барабанили мелкие капли, что, наверное, являлось слабым отзвуком прошедшей грозы, но для нас это был не аргумент, чтобы отказаться от открытия охоты.

        Стараясь успеть до рассвета, мы наскоро похватали чуть подогретого чая с хлебом и смородиновым вареньем, надеясь не умереть от голода и  дотянуть хотя бы до полудня, когда утки перестают летать, дружно подались из палатки.
        Мокнуть под дождем не хотелось, и я натянул поверх гидрокостюма и энцефалитки, которую захватил специально, чтобы противостоять комарам,  камуфлированный серо-зеленый прорезиненный плащ с капюшоном, в котором никакой дождь мне был не страшен.
        Инспектор тоже упаковался в какой-то непромокаемый комбинезон, тоже камуфлированный, отличающийся от моего плаща веселыми желто-коричневыми кляксами, заметными даже в темноте. Только когда мы с Санычем выплыли на чистую воду, я заметил, что монотонный стук капель по капюшону, бортам лодки, да и камуфляжу напарника, где он был самым громким, исчез - дождь прекратился.
        Настроение сразу улучшилось.

        Темнота лежала густо. Ни звезд, ни луны под обложившими небо облаками видно не было. С трудом угадывался силуэт камыша вдоль берега и вырастающего перед нами камышового острова, да и то больше по легкому шумы и шелесту.
       Тем не менее, ощущалось, что на озере кипит жизнь, но не его коренных пернатых обитателей, а недавно приехавших гостей, радостно спешащих на предстоящую встречу. Слышался плохо скрываемый, торопливый плеск весел, отдельные невнятные голоса, шум раздвигаемого камыша, а на противоположном берегу в зарослях несколько раз мелькнул свет фонаря.

        С трудом разглядев на воде пару наших выставленных чучел, мы  с немалым трудом забрались в тростниковые дебри и, пообломав стебли для улучшения обзора, хотя бы в первом приближении, приготовились к долгому ожиданию.
        Мне для стрельбы досталась левая половина видимой части озера, да прямо передо мной простиралась обширная водная гладь до противоположного берега, где как раз и мелькал свет. Если слегка повернуться, можно захватить и часть правой стороны, куда больше нацелился Сергей. Благо у меня в «Уфимке» были закреплены оба деревянных сиденья, где можно было крутиться как захочешь и с которых уж никак не упадешь, а не как у него в злосчастном «Нырке» – сиденье и надувная подушка, с которой я едва не навернулся на Кунгуре, но ружье тогда все же утопил.

        Минута тянулась за минутой, но к моему удивлению и разочарованию стояла удивительная тишина. На озере никто не стрелял, хотя тусклый застенчивый рассвет стал потихоньку вытеснять аспидную, серо-черную темноту и те же чучела рассмотреть можно было уже достаточно легко.
        Это было странным. Обычно стрельба на открытие начинается еще в полной темноте, едва успеешь забраться в скрадок или доплыть до облюбованного места где-нибудь в камышах на мысочке. Кто и куда палит, когда не видно практически ничего, понять бывает сложно, но резкий свист крыльев над головой расставлял все точки над i. Охота началась…

        Здесь она началась, наверное, еще через полчаса тревожного ожидания.
Когда нарастающее смятение, что открытие охоты так и не состоится, стало вытеснять здравый смысл, что такого никогда не было, и мы без добычи за все наши охотничьи годы ни разу не возвращались, раздался первый выстрел. Стреляли где-то далеко, скорее всего, в самом начале озера, откуда мы приехали и где видели красную Ниву. Через пару секунд прогремел еще один, ближе, потом еще один, еще ближе.

        Ружье, последние десять минут лежащее на сгибе руки, автоматически прыгнуло в ладонь, ствол устремился вверх, а приклад уперся в плечо и я закрутил головой. Понятно, что пальба сопровождает идущих вдоль края камыша уток и, может быть, сейчас они покажутся и здесь. Саныч на автомате синхронно проделал то же самое и то же закрутил головой.
        Но, увы… Летящих пернатых мы не увидели, да и свиста крыльев не слышали. Зато с противоположной стороны нашего камышового островка послышался резкий выстрел, тяжелый шлепок ударившейся о воду упавшей утки, а затем радостные возбужденные голоса Ромки и Жеки, которые пристроились именно там. Между нашими лодками было метров тридцать, и хоть видеть мы друг друга не видели, но радостные вопли слышали отчетливо.
        Так… Есть добыча! Без шурпы не останемся.

        Как-то сразу посветлело. Низко плывущие серые тучи, освободившись от избытка влаги, сначала побледнели, а затем незаметно поднялись вверх и вроде даже исчезли. Небо очистилось, а за камышами напротив нас стало подниматься что-то похожее на солнышко.
        И сразу же из камышей стали выплывать лысухи. Сначала нерешительно, с оглядкой, а потом… А потом началось…

        Выстрелы забухали, казалось, со всех сторон сразу, а, может быть, так оно и было, и вслед за этим над нами прошла первая стайка лысух. Было их немного, штук пять, летели они тяжело, невысоко, как-то суматошно и, что самое главное, медленно. Относительно, конечно, если сравнивать с утками.

        Когда я стреляю по уткам влет, то знаю, что результативных выстрелов у меня здесь процентов тридцать, не больше, ну никак не приноровлюсь, а от этого тороплюсь, и точность попадания все равно оставляет желать лучшего. С лысухами война совсем другая. Здесь удачных выстрелов больше половины.
        Вот и сейчас спокойно, как в тире, взял небольшое упреждение, и моя первая лысуха в этом сезоне упала чуть ли не в лодку. Саныч тоже не подкачал. Правда, его добыча упала чуть дальше от нашей засады.

        Канонада продолжала греметь по всему озеру, и ошалелые лысухи замельтешили над нами как мухи. Они явно потеряли голову и метались во всех направлениях, и вдоль и поперек озера, когда выше, когда ниже, когда небольшими, еще не разбитыми выводками, когда парами, когда по одной, но впечатление было именно такое – как растревоженные мухи в жаркий день на какой-нибудь свалке. Их было реально много и количество качающихся на воде черных пятен сбитых птиц перед нами росло.

        Такая интенсивная и большей частью результативная стрельба продолжалась всего минут тридцать – сорок и вместе с прекращением лета птиц резко пошла на убыль. Возможно, большую часть обезумевших лысух просто выбили, а, может быть, они все же ушли на соседние озера или попрятались по камышам. Изредка продолжали греметь единичные выстрелы, но кто и в кого стрелял мы не видели. Скорее всего, охотники добивали подранков, или затаившиеся лысухи с затишьем стали выбираться из камышей и попадали под выстрелы.

        Пользуясь паузой, мы с инспектором решили сплавать собрать свои трофеи, которые, несмотря на кажущуюся тишину и отсутствие ветра, потихоньку дрейфовали к противоположному берегу. Увидев нас на открытой воде абориген, стоявший в камышах напротив и изредка пулявший в пролетающих птиц, тоже выбрался за своей долей на традиционной  плоскодонке. Число сбитых лысух я помнил, Саныч тоже и забирать чужую добычу мы не планировали, но охотник, наверное, посчитал по-другому, поэтому моментально и появился на воде.

        С инспектором у нас был паритет по лысухам – по одиннадцать сбитых, а вот по уткам он меня обстрелял. У него в активе были два чирка, у меня одна широконоска – разница небольшая. Зато по числу истраченных патронов он оставил меня далеко позади, и здесь я однозначно выигрывал.
        По налетающим уткам за один пролет я мог выстрелить всего пару раз, а вот его пятизарядная «Сайга» частенько выдавала настоящие очереди из четырех – пяти выстрелов. Азартный Саныч просто не мог остановиться, видя уходящую дичь и пару раз действительно было, что все же подбитая им лысуха падала где-то далеко в камыши, где искать ее никакого смысла не было. Все равно не найдешь.

        Но, охота еще не кончилась и на обратном пути к своему камышовому острову мне несказанно повезло.
        Саныч сидел на веслах и потихонечку греб, сидя спиной к месту нашей засады. Я же наоборот развернулся, чтобы поболтать с ним. Во время ажиотажной стрельбы было не до разговоров.

        Где-то на середине пути к месту нашей тайной засады из-за мыса густо поросшего высоким камышом, где располагался широкий залив, которым озеро собственно и заканчивалось, вылетели две лысухи. Никаких сложных маневров, чтобы укрыться от нас они не предприняли и летели стандартно – ни высоко, ни низко, ни быстро, ни медленно. То ли были еще не пуганные свистом дроби, то ли уже, отчаявшись, махнули на все крыльями – что будет, то и будет.
        Саныч лысух не видел, а передо мной они были как на блюдечке. Грех было не воспользоваться ситуацией. Ружье, привычно лежащее на сгибе, снова прыгнуло в ладонь, а вот ствол занял место как раз над головой инспектора. В последний момент перед выстрелом я все же увидел его изумленные глаза, но обрисовывать ситуацию и просить пригнуться времени не было.

        Выстрелы последовали один за другим, и лысухи в том же порядке попадали на воду. Первая с характерным звуком плюхнулась на чистую воду прямо по нашему курсу, а вот вторая упала туда, где мы стояли в засаде буквально минут десять назад. Я сразу подумал, что найти ее среди камышей будет трудно, но, слава Богу, ошибся – она лежала прямо на пятачке, свободном от стеблей, примятых нашей лодкой. Будь мы на месте, она бы упала точно в лодку.

        Саныч с круглыми белыми глазами тряс головой и нечленораздельно мычал:
        - Ну, ты, блин, даешь… оглушил совсем…
        Я не успел ответить.
        - Эй, - раздался Ромкин крик из-за островка, - кто это у вас там так метко стреляет? Как в тире… Любо – дорого посмотреть!
        Из-за высокого камыша видеть друг друга мы не могли, а вот картинку над головой Ромальдус все же рассмотрел. Мне отвечать было недосуг, да и неудобно, вроде как хвастаюсь, а мой напарник, чуть отошедший от грохота и испуга, прибавив громкости, заявил:
        - Это Доктор наш упражняется… «ворошиловский стрелок», мать его… Чуть меня не угробил, Рома… - секунду помолчал и выдал, - забери меня отсюда. Рома, я  его боюсь…
        И сам же первый рассмеялся.

        Еще двух лысух я взял на воде. Бесцельное ожидание в течение ближайшего получаса практически уверило нас, что сегодняшняя утренняя охота закончилась. Пора было выбираться на берег, да и есть, честно говоря, уже хотелось. Захваченные в темноте несколько мелких яблок да пара кусков хлеба давно закончились. Хорошо, что было бутылка минералки, но и она подходила к концу.
        Чего мы ждали – не знаю. Наверное, команды отправляться в лагерь, хотя совсем маленькая надежда поохотиться еще где-то тлела. Скорее всего, охотники, затаившиеся и справа, и слева, и напротив нас, думали об одном и том же, но слабину показать не решался никто. Я решился…

        - Ладно, Саныч, поехали, - махнул я рукой и развернулся спиной к нему.
        Сергей сначала ухватился за стебли тростника и подтянулся, выталкивая нос лодки из зарослей. Тут я их и увидел.

        Пара беспечных лысух, успокоенная наступившей тишиной и демонстрируя свой действительно куриный ум, спокойно направлялась мимо нашего островка к противоположному берегу, правда, немного наискосок.
        Шум ломаемых стеблей, а потом и вид страшного монстра в моем обличье перепугал их до смерти. Лысухи бросились удирать. Как утки сразу взлететь с воды они не могли. Для этого им надо было набрать крейсерскую скорость, и они просто побежали по воде, одновременно махая крыльями все быстрее и быстрее.
        Я даже слышал торопливые шлепки по воде, видел разлетающиеся брызги и разбегающиеся круги от перепончатых лап. Причем шлепки эти были такими быстрыми, что след от первого шажка не успевал исчезнуть, когда они делали уже пятый или даже десятый.

        Что мне оставалось делать? Свое уменье в стрельбе влет я уже сегодня демонстрировал, даже заслужил Ромкину похвалу. Оставалось проделать тоже самое на воде. Получилось.
        Раздосадованный Саныч только разочарованно крякнул и пробурчал:
        - Все, поехали на хрен, пока ты меня совсем не обстрелял, - но все же зашевелил веслами, направляя лодку к безвольно качающимся на воде темным пятнам.


                На берегу никого не было, хотя на краю полянки с притоптанной травой стояла лодка, наверное, родственница Санычевскому «Нырку», такого же неприятного бледно-синего цвета. Только взглянув на нее, я сразу вспомнил свою неудачную охоту на Кунгуре и досадное купание в поисках утопленного ружья. Так и захотелось пнуть ее, но я сдержался - лодка чужая. Ничего в ней кроме весел и насоса не было.

        Мы оттащили «Уфимку» к противоположному краю, даже забросили одним бортом на камыш, стараясь оставить побольше места для парковки лодок всех наших друзей. А это четыре штуки и одна из них Ромкин «Фрегат», который за две сойдет.
        Всех лысух и трех добытых уток побросали в мешок, который я с трудом взвалил на спину и сразу почувствовал ощутимую тяжесть, придавливающую меня к земле. Ничего удивительного. Лысуха весит в среднем пусть килограмм, значит в мешке сейчас весу килограммов под тридцать. Не мало. Мешок с патронами я отдал Санычу, а ружье все же пришлось тащить самому.

        В лагере никого не было и, добравшись до палатки, я осторожно поставил мешок с добычей рядом с ней. Разряженные ружья побросали на переднее сиденье «девятки», а снятую гидру повесили на борт прицепа. Теперь можно и отдохнуть.
Но неугомонному Санычу вдруг захотелось непременно пересчитать наши трофеи по головам.
        Никакие увещевания, что я могу ему эту цифру назвать прямо сейчас безо всякого счета, успеха не имели. Даже на заманчивое предложение сначала выпить, отметить, так сказать, удачное начало, он ответил отказом с таким гордым и обиженным видом, как будто я оскорбил его в лучших чувствах. Махнув рукой, я вытащил из рюкзака камеру и приготовился снимать. Хоть какая-то польза будет.

        С трудом подняв мешок за углы, он вытряхнул дичь на траву. Куча получилась внушительная. Сизо-черные лысухи, рассыпавшиеся в стороны, все равно возвышались в виде небольшого кургана, и только в одном месте из-под этого мрачного холма виднелось серое крылышко с изумрудно-зеленым зеркальцем.  Сергей брал из кучи по одной курице, небрежно бросал их в мешок и вслух считал. Своих чирков и мою широконоску он отправил туда последними. Потом все же порылся в мешке и вытащил довольно крупную лысуху, которую водрузил сверху, расправив и растянув крылья вниз и вперед. Получалось, что лысуха вроде бы обнимала своих спрятанных подруг по несчастью и одновременно оплакивала их, положив голову на мешок.

        - Двадцать девять, - громко озвучил он, закончив свои математические и скульптурные упражнения, поставил мешок рядом с палаткой и патетически закончил.
        - Теперь можно и выпить. Хорошо постреляли…

        Но нашим греховным желаниям отметить удачное открытие в отсутствие друзей не суждено было сбыться. Со стороны «пристани» раздались возбужденные голоса и на тропе, извивающейся среди зарослей камыша, появились Женька с Ромкой и чуть погодя Костя и Валерий Степаныч. «Сладкая парочка», почему-то встречающая сегодняшний праздник отдельно друг от друга, тащила за спиной мешки с добычей. И хотя Ромка непрерывно балагурил, обращаясь большей частью именно к своему постоянному напарнику, по лицу было видно, что завершение утренней охоты дается ему нелегко.
        В лагере ребята заозирались в поисках места для своих трофеев, но увидев скульптурную композицию инспектора, заулыбались и осторожно поставили мешки рядом с ней.

        Удивительно, но дальше все повторилось практически до мельчайших подробностей. Разряженные ружья, не забыв про «контрольный выстрел» ребята, увидев сложенные на сиденье наши стволы, побросали в машину. Правда, на переднем сиденье места для всех не хватило, и пару стволов положили прямо на коврики. А вот места для гидры на бортах прицепа хватило для всех. Даже еще осталось.
        В это время показался еще один стрелок – Макс. Он тоже тащил за спиной мешок, но на непосильную тяжесть, как, например, у Ромки, тот был совсем не похож. Максим улыбался, даже что-то насвистывал и периодически пинал тростник, расширяя тропу.

        Когда юный охотник поставил свой мешок рядом со скульптурой «Плач лысухи» мы получили этому полное подтверждение.
        Мешки для добычи были у нас одинаковыми, поэтому и мериться достижениями было легко. В этих мешках на разрез привозили селитру, ну а потом, когда это совсем не удобрение, использовали для взрывных работ, освободившаяся от внутренней полиэтиленовой пленки тара активно расходилась по жителям поселка. Кто таскал в мешках мусор, кто картошку, кто дрова, кто траву для скота, а мы приспособили их для своих рыбацких нужд.
        Только я брал на рыбалку четыре таких мешка, да и остальные не меньше. В одном у меня хранились теплые вещи и спальные принадлежности: матрас, подушка, одеяло, в другом сети, в третьем лежали сапоги, гидра, спасательный жилет и всякая прочая дребедень, а четвертый как раз и нужен был под рыбу, или как сегодня под дичь.

        Самым большим был мешок наших соседей по островку – Ромки и Жеки. Он возвышался над нашим на целую четверть. Мешок Кости и Степаныча был по высоте примерно как и наш, но за счет пристроенной сверху лысухи наш визуально казался выше, и это радовало. А вот мешок Макса был каким-то несерьезным, не доставал даже до середины нашего, но на настроении Максима это никак не отражалось.

        Садиться за стол без Вити не хотелось, хотя он был почти накрыт. Костян расстарался, нашинковал традиционный салат из огурцов и помидоров с лучком и укропчиком, обильно заправив его майонезом, до которого сам был большой охотник. Он единственный из нас выдавливал свой любимый «Провансаль» из пластиковой упаковки на кусок хлеба слоем чуть не толще самой краюхи и блаженно улыбаясь, демонстративно чавкал перед нами. Остальным это было не под силу.
В качестве основного блюда, чтобы не заморачиваться с картошкой, лапшой или гречкой, да не терять времени, запарили всеми любимый «Доширак». Дело оставалось за малым – налить и выпить за удачное открытие охоты.

        Витя появился минут через двадцать, тяжело шагая по тропе. За спиной он тащил рюкзак с патронами, ружье и мешок с добычей, а сзади тянул привязанную за веревку лодку. Она была небольшой, одноместной, но все равно явно шире тропы, и охотнику приходилось прикладывать серьезные усилия, чтобы продраться через стойкий камыш. Витя пыхтел как паровоз, но не сдавался. Кого уж он там караулил в своем правом углу и чем забил тару,  оставалось только гадать – за последний час оттуда не донеслось ни одного выстрела.

        Не обращая внимания на наши веселые выкрики о нелегкой судьбе охотника и добытчика, он сразу прошел к своей машине и поставил мешок с подстреленными лысухами возле колеса. То ли не заметил общего трофейно-мешочного ряда и «плачущую мать-лысуху», то ли сделал вид, что не заметил. Ружье аккуратно положил в багажник, а вот гидру повесил на борт прицепа.
        Его мешок с трофеями был весьма внушительным. Может быть, чуть меньше, чем у нас с Санычем. Завидовать мы, конечно, не собирались. Да еще Костя в присущей ему манере заявил:
        - Да это он всех моих подранков собрал. Поэтому и плавал долго.
        Отсмеялись и пошли за стол.

        Когда Саныч, чтобы соблюсти традицию и поднять тост за нас, красивых и удачливых охотников, стал наливать в заветные и любимые капроновые стаканчики самогонку, я чуть не поперхнулся Костиным салатом. В пятилитровой пластиковой канистре, залитой дома под самое горлышко благодатным напитком, который инспектор покупал у кого-то из соседей по деревне, плескалось жидкости едва ли на три поперечных пальца.

         Эта самогонка была весьма специфической. Во-первых, от нее совершенно не пахло тухлой сивухой, во-вторых, она отменно развязывала язык и поднимала настроение, в-третьих, имела приятный золотистый оттенок, чуть-чуть бледнее, чем у коньяка, в-четвертых, от нее совершенно не болела голова, сколько бы ты не выпил, ну а в-пятых, стоила она почти ничего, что-то рублей тридцать за поллитру. Наверное, из-за всех ее достоинств Саныч и прихватил, сколько мог унести. Напиток сей был неоднократно ранее опробован, оценен по достоинству и признан совершенно необходимым в наших рыбацких и охотничьих поездках и посиделках.

        После первой рюмочки я не поленился и, дотянувшись до поставленной на землю канистры, попытался измерить ее объем в поперечных пальцах. Ничего другого под рукой не было. Оказалось, что пять литров это как раз пятнадцать поперечных пальцев, а сегодняшний остаток, который уже уменьшился, не больше литра.
Интересно, сутки с небольшим назад было пять, а сейчас всего ничего. Это когда же мы успели так повеселиться? Однако…

        Мои упражнения с канистрой не остались без внимания друзей.
        - Доктор, не меряй, все равно не прибавится, - сразу просек ситуацию Ромальдус.
        - Надо было две брать, - поддержал его Костя.
        - Я две и взял, - вроде как оправдываясь, заявил Саныч, - только одну дома оставил. Кто же знал, что вы как лошади пьете.
        - Ага, - оттопырив губу, проворчал Жека, - а то ты первый раз с нами. Да и все отставляешь и отставляешь…

        Витя и Степаныч смотрели на нас с недоумением, не понимая сути и характера нашей перебранки, а вот Максим, въехавший во все и сразу, практически хохотал. Когда до Вити дошло, что мы таким образом переживаем из-за столь мизерного остатка стимулятора настроения, но не дошло, что это не более, чем шутка, он встал, молча прошел к своему автомобильному складу и притащил еще одну литровую бутылку «Государева заказа», точно такую же, какой проставлялся Степаныч.

        Все весело загомонили, когда тот припечатал донышко бутылки к столу, один Ромка помрачнел и, насупив брови, сурово заявил:
        - Я это, - он прямо таки выстрелил пальцем в корону на этикетке, - пить не буду.
        - А что так? – ехидненько поинтересовался Костян.
        - Вы что? Забыли, как мы болели вчера утром? Чуть не умерли! – холодно продолжал он. - Все из-за этого «заказа» подпольного… Если бы не «утренний рыбацкий» - хана бы нам была. Как у Хемингуэя… Прощай, открытие… Наша-то самогонка проверена. Мы из-за нее никогда не болели.
        - Но мы раньше столько и не пили, - резонно заметил Костик, не обращая внимания на веселые искорки в Ромкиных глазах.
        Я-то Ромкин прикол понял сразу, но до поры молчал.

        Так в веселой словесной перебранке прошел обед, а вместе с ним опустела и заветная канистра. «Заказ» по заказу трудящихся остался на вечер.

        «После сытного обеда по закону Архимеда…» надо было идти потрошить и мариновать свою добычу, дабы она не затухла и не испортилась. Обработка полутора сотен (это в первом приближении) лежащих сейчас в мешках из-под селитры лысух и уток требовала времени и упорства, но и оставлять это дело «на потом» было нельзя. Потом появятся другие подстреленные птицы, потом еще, и эта все увеличивающаяся крылатая гора завалит нас с головой.

        Наш немаленький охотничий опыт говорит, что всего десятая часть добытых водоплавающих гибнет от ранения в шею или голову, чуть больше в грудь, и уж не меньше половины оказывается с поврежденным  кишечником. Со всеми вытекающими последствиями. Достаточно несколько часов подержать такую тушку на солнце и она обязательно стухнет. Останется ее только выбросить, то есть бессмысленно убить живую тварь, просто ради удовольствия, соревнуясь в меткости.
У нас это не котировалось.

        «Потрошительный пункт», как назвал несколько лет назад это место Роман, расположили рядом с ямой для отходов им же и выкопанную на краю поляны. Свежевать дичь, да еще в таком количестве - дело долгое и муторное. Чтобы сделать его максимально комфортным в первую очередь принесли все рыбацкие стулья к краю камыша и разместили их полукругом. Сюда же, чтобы не бегать туда – сюда, приволокли клеенку, захваченные из дома ведра, ножи, даже оселок для их заточки, ну и, конечно, все ингредиенты для маринада, который всегда готовил Костя.

        Где уж он раскопал этот рецепт – не знаю, но эта дьявольская смесь рыже – красного цвета, резкая и острая, получила всеобщее одобрение, поскольку все приготовленные на берегу заготовки сохранялись в дороге вполне нормально. Все что нужно было сделать дома, это только обмыть маринад под проточной водой, да засунуть тушки в морозилку.
        А готовил маринад Костя из классического кетчупа, абхазской аджики, молотого красного перца и соли в обыкновенном капроновом ведре, смешивая десять упаковок кетчупа, десять банок аджики, пачку перца и горсть соли. Вкусом он больше всего напоминала огонь.

        Добычу из мешков трофейного ряда высыпали как раз в центр полукруга из стульев, так что любой мог дотянуться до сизо – черных красавиц.
       Несмотря на то, что лежали они в общей куче, которая пугала своими размерами, мятые, изломанные, с вывихнутыми и сломанными крыльями, с каплями засохшей крови на черных перьях, для нас они все равно были красавицами. Мы видели их живых - летящих, бегущих, плывущих… А это действительно красиво. Жаль, но что поделать – охота…

        Когда все расселись по своим местам, я обратил внимание, что Витя не высыпал свою добычу в общую кучу, а скромненько пристроил мешок рядом со своим стулом и уже достал оттуда первую лысуху. Мне это было непонятно.
        В нашей команде с первого дня ее существования утвердился непреложный закон – вся добыча делится на всех поровну, будь то рыба, утки, рябчики или зайцы. И не важно, проверял ты сети, или кашеварил на берегу, подстрелил ты десяток уток или ни одной.
        Мы прекрасно понимали, что Ромка, например, стреляет у нас лучше всех и его добыча всегда больше, чем у кого-то другого. Но он ни разу не сделал даже намека, чтобы забрать себе долю больше, чем остальные. И таких примеров можно привести десяток.
        Витя, конечно, не из нашей команды… но ведь мы вместе…
        Однако, заметив, что ребята не обращают на это внимания, я тоже успокоился и махнул рукой.

    На разделку одной птичьей тушки, как говорил нам опыт прежних охот, уходит минут пятнадцать. Нас восемь. За час мы разделаем согласно арифметике тридцать две штуки. Здесь их сотни полторы, делим на тридцать два… Получается чуть меньше пяти часов… Как раз до вечера.

        Вообще-то, это процесс не сложный. Один циркулярный разрез под головой, один продольный на шее до самого киля, а дальше только стягивай шкуру вместе с перьями как чулок, выворачивая его наизнанку, помогая большими пальцами оттискивать кожу от мяса. Есть маленькая сложность, когда приходиться снимать шкуру с крыльев. Доходишь, если по человеческим меркам до локтевого сустава и здесь уже надо либо ножом сустав рассекать, либо косточку ломать, а потом пересекать сухожилия.
        Ломать, конечно, проще и быстрее. Я раньше так и делал, пока не случился со мной один казус, надолго отвративший меня от поспешных решений.

        Дело было на Томи, когда мы охотились в заказнике на Лочиновской курье. Нет, сначала-то мы даже в мыслях такого не держали – охотиться в заказнике, понимали, что к чему и чем это грозит. Но обстоятельства сложились так, что пришлось своим принципам изменить.
        Короче, не дожидаясь утренней зорьки, а именно вечером накануне открытия, явно по браконьерски, когда сумерки сгустились достаточно плотно, да и лодки перестали рыскать по реке, наша троица: Ромка с Костей и примкнувший к ним Саныч подались  на какой-то найденный ими еще днем замечательный плес выше по курье, куда утки должны падать как раз в потемках.

        Представьте – настреляли, уже в полной темноте принесли штук десять. И загорелось тут нашим охотничкам отведать утиной лапши, да так сильно, что даже наступившая ночь этому помешать не смогла. Уговорили они и нас с Жекой, людей более рассудительных, замутить это прямо сейчас.
        Уток тогда обдирали  при свете костра и сразу сжигали шкуры вместе с перьями и кишками в огне. Не дай Бог утром охотнадзор нагрянет… Вот и я, стараясь не терять времени, косточки на крыльях просто ломал, а потом уж ножом сухожилия отсекал. Легко и просто, пока при очередной операции не почувствовал резкий укол под ноготь большого пальца левой руки и не понял, что это воткнулся острый отломок кости.

        Было больно. Я посмотрел на палец, пытаясь увидеть какую-нибудь рану, но при тусклом свете костра, да еще и руки были в утиной крови, не увидел ничего значимого. Помощь себе оказывал сам – все же врач. Отмыл палец речной водичкой, замотал бинтом и залил самогонкой, за что получил несколько косых взглядов своих друзей. Самогон предназначался совсем не для этого.
      Под утиную лапшу, конечно, выпили, потом еще раз, потом… боль как-то незаметно стихла. Во всяком случае, спал я прекрасно.

        С самого утра раненый палец стал напоминать о себе, особенно если я обо что-то им задевал, а по закону подлости посторонние предметы стали встречаться на каждом шагу и каждый норовил познакомиться с многострадальным пальцем как можно ближе. Пришлось его разматывать, да внимательно рассматривать при дневном свете. Но и здесь ничего плохого я не увидел. Никакой дырки или раны на торце пальца не было. Была боль и  отек сразу под ногтем, но ни гноя, ни крови из-под ногтевой пластинки не  бежало, и я снова замотал его, да и залил повязку остатками самогонки. Хорошо, что друзья этого не видели.

        Дома я обрабатывал палец уже спиртом, но он продолжал донимать как зубная боль и я понял, что через неделю, когда отпуск мой кончится я просто не смогу оперировать. Что-то эту боль поддерживало,  и надо было что-то делать, чтобы от нее избавиться.
        Палец я рассматривал со всем тщанием, даже лупу, через которую рассматривал марки в альбоме, для этого приспособил, но снова ничего кроме отека и локальной болезненности под ногтем не находил. Конечно, можно было сделать послабляющий разрез на торце пальца, и боль, скорее всего, стихла бы, но уж очень место неудобное, да и резать самого себя мне еще не приходилось.

        Я пошел другим путем. Обычным бритвенным лезвием я безо всякой анестезии вырезал вполне приличный треугольный кусок ногтя, где, как известно, нет никаких нервных окончаний, и изумился донельзя, когда увидел на ногтевом ложе лежащий кусочек утиной косточки чуть ли ни в сантиметр длиной, да и шириной только чуть меньше.
        Парадокс… Инородное тело, попавшее под ноготь в абсолютно антисанитарных условиях, примитивная первая помощь, да и дальше не ахти какая, не привели ни к нагноению, ни к развитию подногтевого панариция. Надо ли говорить, что рана на пальце после удаления осколка кости, наверное, на радостях, зажила буквально за несколько дней, как раз к окончанию отпуска.
        С тех пор я предпочитаю косточки в этом месте не ломать, а рассекать сустав ножом. Пусть дольше, но безопаснее.

        Первые два часа работа шла споро и под оживленные разговоры куча разделанных лысух постепенно росла. Витя складирован свою обработанную добычу отдельно и его спокойный и уверенный вид говорили, что он искренне считает что так и надо, что так и должно быть.
        Но постепенно нарастающее утомление от однообразных монотонных движений, да и навалившаяся сонливость привели к тому, что веселые шутки, беззлобные приколы, свежие анекдоты исчезли, как будто кто-то выпустил из нас воздух вместе с хорошим настроением. Над поляной повисла какая-то тоскливая тишина. Даже наш внештатный балагур и весельчак Костя, похоже, себя исчерпал и только сдвигал брови, вздыхал, да с остервенением, растягивая крылья очередной жертвы, предлагал Санычу рубануть ножом по костям, что тот делал с нескрываемым удовольствием, предваряя каждый удар отталкивающей гримасой. Какое-никакое, а развлечение.

        Надо было сделать перерыв, встряхнуться, да сбросить с плеч усталость и сонливость. Что ни говори, а встали-то мы часа в четыре, и поспали в лучшем случае…  всего ничего.
        С другой стороны распотякиваться было некогда, куча необработанных птиц перед нами возвышалась наподобие Эвереста, ну, может, чуть меньше и если мы остановимся хотя бы на час, то к вечерней зорьке точно не управимся, или уснем прямо в лодках.

        Когда тишина стала настораживающей Степаныч не говоря ни слова, бросил недошкуренную лысуху рядом со своим стулом, обтер нож о штанину, нимало не заботясь о чистоте своей охотничьей робы, и молча пошагал в лагерь, размахивая зажатым в руке ножом. Допекло, наверное. Мы лениво построили догадки куда и зачем он мог податься, ничего не придумали и продолжили заниматься «шкурными», как назвал их Саныч, работами.
        Минут через десять Степаныч вернулся с… подносом в руках. Наши челюсти синхронно поехали вниз.

        В качестве подноса выступала широкая капроновая крышка от капроновой же сорокалитровой бочки, прихваченной для складирования замаринованной дичи. А на крышке в художественном беспорядке расположились восемь кусочков серого хлеба, накрытых тонкими пластиками соленого сала, да еще намазанных горчицей. Здесь же стояли два капроновых стаканчика, используемых нами только в одном случае, и та самая бутылка «Государева заказа», оставленная на вечер.
        Это еще ничего… Надо было видеть с каким изяществом настоящего официанта, чуть склонившись вперед с провинциальным подобострастием, перекинув тряпку - полотенце через руку, Степаныч предстал перед нами.
        Картина Репина – «Не ждали». Действительно – не ждали.

        Его стремление внести живую струю в монотонную, надоевшую работу получило наше полое одобрение. О том, что предположительно последняя бутылка, оставленная на вечер, вдруг появилась перед нами задолго до наступления сумерек, как-то никто не подумал, ни у кого не возникло  вопросов – а что же вечером? Наоборот, послышался радостный гул, даже засветились улыбки на лицах и послышались одобрительные выкрики.
        И ведь смотри, бутербродов приготовил точно по числу работающих, а стаканчиков прихватил всего два, чтобы сразу всех от работы не отвлекать. Досконально просчитал. Ну, ни молодец ли!? И работа пошла веселей.

        Со «шкурными работами» мы разобрались даже раньше, чем предполагали наши математические расчеты, и немалую роль в этом сыграл хитрый маркетинговый ход Валерия Степановича. Но не успели разобраться с одной проблемой, как на горизонте замаячила другая, которую надо было обязательно решить до вечерней зорьки.
        После обеда да нестандартного полдника мы чувствовали себя вполне комфортно, сытые, умиротворенные от хорошо выполненной муторной работы,  слегка навеселе… Чего еще надо?

        А надо было озадачиться ужином. Есть пока не хотелось, но понятно же, что к возвращению с вечерних стрельб эта проблема встанет в полный рост. Это с одной стороны. С другой, наша палочка – выручалочка «Доширак» закончился, а других продуктов, что можно было бы быстро приготовить больше не было. Оставалось пол ячейки яиц, но их мы решили использовать утром. Так что хочешь – не хочешь, а готовить ужин загодя было необходимо.
       Я, проведший практически два дня за плитой, посчитал свой долг перед командой выполненным, и на все потуги друзей  представить дело так, что лучше меня никто с таким ответственным делом не справится, смотрел с неприкрытым сарказмом. Плавали – знаем.

        Они достаточно быстро поняли, что вернуть меня на кухню не удастся и что мой белый передник и поварской колпак сегодня придется примерять кому-то другому.
        И не потому, что уж очень я устал или разочаровался в кулинарном искусстве. Нет. Дело было совершенно в другом. Чтобы точно определиться с дальнейшими шагами, мне снова надо было увидеть озеро, скрытое высоким камышом. Забраться на стол, заваленный упаковками из-под «Доширака», кружками да ложками, чтобы снова полюбоваться на озерную гладь, было невозможно, и я использовал для этой цели прицеп. Он, конечно, был пониже, но зато пустой, если не считать развешанную по бортам гидру. Я увидел все, что хотел.

        Практически все середина озера в обе стороны от камышового островка до излучины и справа и слева вновь была расцвечена резвящимися лысухами и утками. Складывалось впечатление, что никакого открытия охоты на Борихе не состоялось, как будто бы не здесь всего несколько часов назад было подстрелено несколько сотен беспечных птиц – так много было живности на воде.
         За последние четыре часа, что мы упражнялись на берегу с их менее удачливыми собратьями, ни одного выстрела в округе не прозвучало. Вот успокоенная чернядь и потянулась на свои излюбленные места, ближе к середине.

        Мне пришла в голову гениальная мысль – зачем ждать вечерней зорьки, кормить комаров в камышах, мучиться в тоскливом ожидании: налетят – не налетят, когда можно прямо сейчас погонять лысух на моторе, что мы многократно делали на Чанах. Пусть не в таких масштабах как здесь, но гоняли же, и стреляли.
        «Фрегат», точно такой как у Водяного – вот он на полянке перед тропой, мотор присутствует, те  же пять лошадиных сил. Не много, конечно, но уж за неспешными лысухами угнаться можно.
        На утренней или вечерней зорьке это сделать невозможно - мы же не одни на озере, а сейчас, как говориться «в межсезонье», когда охотники почивают на берегу, почему бы и нет…
        Дело оставалось за малым – подбить Ромальдуса, хозяина лодки, на это приключение.

        Ромэло согласился сразу. Даже жестко хлопнул себя ладонью по лбу, демонстрируя отчаянье, что не ему пришла в голову такая удачная мысль. Желающих прокатиться с ветерком, да еще пострелять нашлось множество. Но, увы…
        Для троих «Фрегат» был маловат, его слабенький мотор с лишней почти сотней килограммов приличную скорость развить не сможет, где уж там за лысухами гоняться. Поехали только мы с Ромкой.

        Тропа среди камыша до чистой воды вполне проходимая для обычной резиновой лодки для мощного «Фрегата» была явно узковата, так что пришлось попотеть, чтобы выбраться на озеро да запустить двигатель. Кое-где пришлось пихать его чуть ли не плечом. Но все же выбрались. Ромка пристроился рядом с мотором, я расположился на передней банке с ружьем в руках, готовый стрелять во все, что движется.
        К тому моменту солнышко на протяжении дня периодически выглядывающее из-за рыхлых белых облаков спряталось, и, похоже, окончательно за набежавшими серыми тучами. Они хоть и не выглядели такими грозными и пугающими как вечером накануне открытия, но затянули небо до самого горизонта, и ждать в ближайшее время теплого солнечного света было бессмысленно.

        Наоборот, озерная гладь сейчас выглядела насупленной, тяжелой или, как пишут в книгах «свинцовой», хотя волна больше похожая на рябь была небольшой, практически не ощущаемой нашим мощным кораблем.
        Возле островка, расположенного прямо напротив тропы живности на воде не было. Не торопясь рулевой двинул судно в открытое «море», надеясь там найти пернатую дичь, поскольку напротив островка, кроме двух наших чучел ничего похожего на уток не было.

        А вот дальше и справа и слева от нас на воде резвилось по меньшей мере несколько сотен сизо-черных красавиц. Среди них наверняка были и утки, но отличить уток от лысух на таком расстоянии было сложно. Впрочем, нам было все равно в кого стрелять. Мы не такие привереды, как наши соседи по берегу на Кунгуре.
        Ромка потихоньку пошел вдоль камыша стараясь грохотом мотора раньше времени не поднять на крыло потенциальную добычу и в какой-то мере ему это удалось. Вот мы уже метрах в пятидесяти напротив стайки лысух проявивших первые признаки беспокойства. Крайние из них зашлепали по воде, придавая себе ускорение крыльями, и с каждой секундой их становилось все больше и больше.

        - Готов? – прокричал мне Ромка, и когда я махнул рукой, не опуская ружья, максимально крутанул рукоятку газа, одновременно разворачивая лодку по направлению к стае.
        «Фрегат» сначала зарылся носом в воду, потом сделал какой-то гигантский скачок,  выходя в глиссер, и полетел к середине озера.

        Первые летуньи уже оторвались от воды, но пошли не вверх, а вдоль камыша, особо не поднимаясь. Я ждал. Все же пятьдесят метров не то расстояние для гладкоствольного ружья, когда можно рассчитывать на успех. Сейчас догоним. И действительно мы пусть не быстро, но настигали поднимающуюся все больше и больше стаю. Пожалуй, можно и стрелять…
        В последний момент, уже делая упреждение  перед выбранной жертвой, я вдруг сообразил, что лысухи летят низко над водой, и стрелять мне придется прямо по камышу. А если там кто-то из охотников стоит? А если нашелся один такой, кто не захотел днем на берегу «почивать», а ждет своего звездного часа в засаде?

        И пока палец выбирал свободный ход спускового крючка, я умудрился выбрать себе другую жертву возле тростниковой стены еще не успевшую встать на крыло и чуть сдвинуть ствол вниз. Я отчетливо видел, как дробь взрыхлила воду перед камышом на приличном по площади кругляше, в центре которого была и моя лысуха, но та и не думала безвольно распластаться на воде, а резво нырнула и скрылась из вида.
        Рядом были другие красавицы, и я уже повел стволом вверх, выискивая другую жертву, как Роман заорал так, что перекричал рев двигателя, работавшего на максимуме оборотов:
        - Не стреляй! Там мужик стоит!  -  и тут же сбросил газ.

        Лодка опять рыскнула, зарываясь носом в воду, а я, в первый момент чуть не вылетевший по инерции за борт, замер, обливаясь потом. Ничего себе… поохотились. И только потом поднял глаза и действительно рассмотрел охотника в камуфляжном плаще сливающимся расцветкой с камышами и белое пятно его лица. Даже изумленные круглые глаза рассмотрел. Ничего себе – дождался…  «звездного часа».
        В следующий момент я успел подумать, как же хорошо вдолбил нам в голову одну из главных заповедей охотминимума председатель нашего охотобщества Владимир Яковлевич – не стрелять ниже человеческого роста. Я за мгновенья гораздо меньшие, чем одно сердечное сокращение изменил траекторию выстрела, и, как оказалось, правильно.

        Никаких криков со стороны незадачливого охотника не последовало и мы, посчитав, что инцидент «исперчен», отправились дальше, поскольку сидящих на воде пернатых было еще много. Далеко не все из них испугались одиночного выстрела.

   На Чанах лысух на моторе мы гоняли в основном с Водяным и реже с Санычем. Ромка в наших развлечениях никогда не участвовал и даже не видел этого замечательного зрелища. Да и свой «Фрегат» с мотором он приобрел всего год или два назад.
        Сейчас он, похоже, понял, что догнать летящую лысуху даже с таким слабеньким мотором можно, поэтому не стал заморачиваться, применять какие-то обходные маневры, чтобы подобраться к стайке поближе, а дождавшись, когда я перезаряжусь, снова ударил по газам и выбрал самый короткий путь между нами и птицами на воде – идеальную прямую.

        Лысухи учились очень быстро. Ближайшие к нам не стали дожидаться когда мы подойдем на расстояние верного выстрела, а едва услыхав завывания двигателя начали свой разбег по воде.
        Тем не менее, мы все же постепенно их настигали. Наше озеро по своей форме больше напоминало не круг и даже не овал, а скорее какую-то кляксу с изгибом. Вот за этот изгиб вдоль камыша лысухи и сквозанули. Мы за ними.

        Несколько штук из них поднялись уже выше камыша и стрелять я мог не опасаясь зацепить кого-то затаившегося в зеленых зарослях. Вот только когда я упер приклад в плечо, я увидел, что ствол моего ружья гуляет как та кошка - сам по себе.  Вверх - вниз, вправо - влево, и останавливаться, несмотря на все мои усилия не собирается.
        Сначала я опешил. До поворота в этот рукав озера наш катер скользил  по воде как по маслу, а сейчас складывалось впечатление, что он пытается пробежаться по стиральной доске. Его нос с удивительно частотой подпрыгивал на очередной мелкой волне и тут же падал вниз, чтобы через полсекунды снова взлететь вверх, пусть не высоко, но для ружья достаточно. Достаточно, чтобы промазать.
        Я и промазал, хотя стрелял по птицам вдогон, когда дробь не скользит по перу, а забирается под него.

        Ромка, увидев мои жалкие потуги на меткость, сбросил газ, понимая, что перезарядиться и попытаться снова выстрелить по улепетывающим лысухам  я не успею. Метрах в двухстах перед нами маячил берег с той самой красной Нивой, которая встречала нас при первом знакомстве с озером. Через минуту, пока Роман разворачивался, описывая полукруг, оттуда послышались несколько выстрелов, и даже чей-то радостный голос – не иначе кто-то оказался удачливее меня, встречая поднятых нами лысух.
        Это понятно, стрелял-то неведомый везунчик наверняка с берега, а не с прыгающей как дикий мустанг лодки.

        Что случилось с «Фрегатом» и почему он так запрыгал, не дав мне подтвердить свои утренние способности, объяснить было легко. За поворотом в этом рукаве озера оказался совсем другой ветер, другой характер волны, что и отразилось на поведении нашего резинового друга. Обвинять его в своих неудачах, как, например, Санычевского «Нырка», мне даже не пришло в голову.
        Ромальдус поставил скорость нашего корабля на нейтраль, так что он скользил больше по инерции, взял лежащее за спиной ружье и невинно спросил:
        - Меняемся?..

        В нашей команде управляться с лодочным мотором мог любой, тем более, что особого умения сейчас тут не требовалось. Несколько лет назад, когда Костя впервые приобрел отечественный «Ветерок», проблемы встречались и в качестве рулевого выступали мы тогда неохотно. С японскими же двигателями, наводнившими команду в дальнейшем, проблем не было вообще. Во всяком случае - пока, и управлять ими было одно удовольствие. Так что я не скажу, что охотно, но спокойно поменялся с Ромкой местами и ухватился за румпель, Ромашка перебрался вперед, раздвинул ноги под борта, уселся на банку и чуть выставил ружье вперед.
        - Погнали, - обернулся он ко мне.
        Я только вздохнул - погнали…

        Двигатель «Фрегата» работал на самых малых оборотах и он не спеша двигался вдоль камыша. Даже звук его, казалось, оставался где-то сзади и терялся в тростниковых зарослях. Ромка недовольно оборачивался, но пока меня не торопил, молчал. Понятно, что хочет как можно быстрее продемонстрировать свои снайперские способности, но пусть хоть немного подождет.
        Опыта в охоте на лысух с моторки у меня побольше, чем у Ромальдуса. У Водяного, с кем мы постоянно гоняли, «Фрегат» с движком уже лет десять, да и охоту на Чанах мы старались не пропускать.

         Когда мы вышли из-за поворота, я продолжал держать обороты движка на минимуме и так же не спеша шел вдоль нашего берега. Впереди, метрах в шестидесяти – семидесяти ближе к середине озера опять собралась не маленькая стая, которая сейчас должна броситься в бега.

         Чтобы удрать от погони лысуха либо встает на крыло, разбежавшись по воде против ветра, либо ныряет и уходит в ближайшие камыши. Ныряют обычно одиночки или очень небольшие стайки, остальные предпочитают бег по воде. Все, кого мы догоняли, уходили в рукав озера к красной Ниве – ветер дул как раз оттуда, значит и эти будут бежать в том же направлении.
          Я, не прибавляя газу, стал потихоньку заворачивать к стае под острым углом, чтобы спугнуть их, и выиграл еще десяток метров. А вот когда появились первые бегуны и именно туда, куда я предполагал, резко прибавил газу, так же резко поменял курс на противоположный, и уже опять под острым углом к стае пошел в попутном направлении, сокращая дистанцию.
         Изменить они уже ничего не могли. Не могли вот так просто на бегу в отличие от меня развернуться на сто восемьдесят градусов и побежать в противоположную сторону.

         Все получилось как надо – мы шли параллельными курсами метрах в тридцати друг от друга. Стреляй – не хочу.
         Ромка не зря числился самым метким стрелком в нашей команде. Вот и сейчас после его выстрелов первая лысуха бесформенным комком с шумом упала в воду, а вторая спланировала чуть в сторону и запарусила перебитым вывернутым крылом. Она отчаянно пыталась удрать от нас в камыши, до которых было всего ничего, помогая себе и лапами и здоровым крылом, даже тянула шею в том направлении, но не успела. Снайпер перезарядился даже быстрее, чем я подумал об этом и не оставил ей шансов, накрыв дробью все вокруг.

         На все про все ушло минуты три, мы даже дольше собирали разбросанную добычу. Я постоянно проскакивал мимо, хотя, вроде, и скорость сбрасывал, и правил прямо на покачивающуюся на воде добычу. Лысухи оказывались то под лодкой, то в стороне, где дотянуться до них рукой было невозможно. Но все же управились.

         Третью лысуху Ромка подстрелил на обратном пути, практически рядом с домом. Вернее с тропой, по которой мы выбирались на берег.
         Скрываться в кустах, ждать, когда напуганные лысухи успокоятся и  снова соберутся в стаю на середине озера мы не стали. В лагерь я особо не торопился, держал обороты где-то посередине, и шли мы по озеру тоже где-то посередине. Наученные горьким опытом лысухи загодя убирались с нашего пути. Догонять их я не стремился – уж очень рано и резво они пускались в бега.
        Широкая Ромкина спина здорово ограничивала обзор, закрывала мне большую часть панорамы, но я особо не переживал – чего я там не видел, пока вдруг Ромашка не хуже лихого ковбоя вскинул ружье и выстрелил куда-то прямо перед собой, потом повернул голову и улыбаясь во весь рот прокричал:
         - Глуши мотор…

          Я в недоумении вытянул шею и только тогда увидел подстреленную лысуху, безвольно лежащую прямо по курсу метрах в двадцати от лодки. Пришлось сбросить обороты и свернуть чуть в сторону, чтобы охотник смог подобрать свою добычу.
Радостно возбужденный Роман уже наклонившийся над бортом с протянутой рукой, готовой схватить свой трофей, не переставал вещать, еще раз с удовольствием переживая свое везение:
          - Не-е-е… ну, чумная какая-то… До последнего сидела… Я уж думал подранок, но нет - побежала куда с добром… Остальные, - он кивнул головой вперед, - давно уж сорвались, а эта все сидит а и сидит… Точно – чумная.

          Я, разделяя его радость, все же решил приколоться.
          - Рома, - осторожно, но на полном серьезе начал я, - может ее действительно не брать. Вдруг больная какая-нибудь? Сам же говоришь – чумная…
         Ромка даже отшатнулся от борта, чуть не упустив выловленную курицу, и горячо стал убеждать меня:
         - Нет! Ты что? Мне как раз одной до пятидесяти не хватало. Теперь, - он затряс зажатую в кулаке за шею курицу, высоко подняв ее, - я настоящий «пятидесятник». – И тут же резко мотнул головой, чуть не поперхнувшись. – Тьфу ты, бл… - потом поднял лицо к небу, - «полтинник» я, «полтинник»…

          Бросив добычу к двум ее товаркам, лежащим в носу лодки, посерьезневший Ромальдус с чертиками в глазах, сложил ладони в молитвенном замке, поднял оба указательных пальца вверх и совершенно другим, многозначительным тоном произнес:
          - Как Костян говорил?..  «Добропорядочный христианин…». Я - он и есть. Поэтому и «полтинник», - после чего весело расхохотался.

          Известие, что Ромка дострелял до заветной цифры на берегу встретили радостно и воодушевленно. Правда, своими необдуманными словами, что обмыть это грандиозное событие нечем и праздник нашего снайпера будет неполноценным, Макс немного снизил градус эйфории, но я быстро исправил ситуацию.
          У меня же лежали две бутылки коньяка в рюкзаке, припасенные для последнего обеда на берегу, но я преподнес это как давно планируемый замысел.  Якобы была, была у меня уверенность в успехах Ромальдуса именно в нынешнее открытие.

          А вот после этого в нашей дружной компании произошел небольшой раскол. Некоторые, а именно я, Ромашка и Жека выступали за то, что любоваться вечерней зорькой можно и с берега, а победу нашего друга надо отметить как можно скорее, пока еще остры ощущения. Кроме того,  добыча и без того солидная, и если мы отстоим в камышах еще и вечер, и утро места для маринованных кур в домашних холодильниках может просто не хватить.
          Другие, а именно Костян, Макс и Витя были против немедленного праздника души и активно призывали всех отстоять зорьку, а уж потом приступить к чествованию героя и банкету.
Третьи, Саныч и Степаныч колебались и пока не могли принять предложение ни первых, ни вторых.

           Все же консенсус был достигнуть и гораздо быстрее, чем ожидалось. Помог в этом дождь. Серые тучи, обложившие небо после обеда, к вечеру посветлели, и тем удивительнее был неожиданный мелкий дождь, посыпавшийся казалось ниоткуда.
          Стоять истуканом два – три часа под дождем, хоть и мелким, удовольствие сомнительное. Одно дело утренняя зорька на открытии, пусть и под дождем, но зато добыча здесь соответствующая, и совсем другое - вечерняя, где добыча ожидается гораздо скромнее.

          Пока мы доваривали шурпу из восьми лысух (больше просто не помещалось в казан), Витя с Максом все же уплыли в места, где встречали рассвет, но сделав по паре выстрелов, вернулись со скромной добычей в две куриные особи. К слову сказать, наши соседи и справа, и слева тоже не проявили должного охотничьего рвения, все больше бражничали на берегу. Правда, песен, как в первую ночь, не пели. Напелись уже и настрелялись…

          Вечер мы провели в комфортной обеденной зоне при свете фонарей, слушая монотонный стук капель по палатке. Шурпа, как и коньяк, оказалась на высоте. Было жаль, что и первое, и второе закончилось на удивление быстро.

          На утреннюю зорьку мы тоже не поплыли. Дождь под утро хоть и прекратился, но погода была мерзко-пакостная. Сырость, туман, дьявольский холод, которого никто не ожидал в августе, отвратили нас даже от мысли заплывать на стрельбы. Кроме того, надо было собираться домой, и особо за это ратовал неугомонный Саныч.
          - Дождь две ночи лил, - взывал он к нашему разуму, - дороги развезло. Если сейчас опять начнется, мы по полю с прицепом точно не проедем. Буксовать будем…, а у нас бензина в баке – ноль повдоль. Погнали отсюда быстрей, пока не зарядил. А то так до зимы здесь торчать придется. Будем одними курями питаться…

          Разнообразил он свою проникновенную речь многоликостью слов, как это принято называть, ненормативной лексики, очевидно считая, что так до нас лучше дойдет. Оно и понятно, проспиртованный русский язык, который  испортить уже невозможно, воспринимается таким же разумом куда как легче.
         Дошло бы и без этого, но все же было приятно послушать, как многообразен и противоречив могучий и великий русский язык.

         Дальше все шло штатно, если не считать, что мы действительно все же застряли на раскисшей дороге, да не где-нибудь в поле, а прямо здесь у начала озера. Собравшийся вытащить нас из грязи Витя на своем Ниссане с изумлением отметил, что буксировочного троса у него нет, и куда он делся он даже не мог предположить. Тросом мы разжились у тех самых мужиков, что приехали сюда на красной Ниве и кого мы встретили самыми первыми на озере Бориха.

         На этом наши приключения не кончились. Когда мы выбрались из Барабинска на Новосибирскую трассу, где раскисший проселок сменил вполне приличный асфальт, Витя и без того сдерживающий мощь своего железного коня заявил, что здесь мы уж точно не застрянем и рванул вперед со всей максимальной скоростью. Тягаться с ним мы естественно не могли и успокоившийся и повеселевший Саныч, заправивший полный бак, потихоньку двинулся к «Ланте», нашему любимому современному мотелю недалеко от города.

         Остановка здесь на пути с рыбалки или охоты стала для нашей компании чем-то вроде традиции. Мы не только не упускали возможности посидеть  в приличном цивильном ресторане после долгих или не очень дней дикого отдыха, предаваясь воспоминаниям о недавних приключениях, но даже как-то шикарно отметили в этом месте день рождения нашего снайпера, ныне «полтинника» Ромальдуса.
         Сегодня засиживаться не стали. Команда наша была крайне малочисленной, половина ее была в завязке, да и до Ромкиного дня рождения было далеко. Саныч за рулем, я на обратной дороге уже много лет веду трезвый образ жизни, так что праздник души состоялся только для Ромки и Костика. Ополовинив купленную поллитровку, остатки они вместе с десятком пирожков прихватили с собой, чтобы продолжить веселье прямо в дороге.

          Друзья привольно расположились на заднем сиденье, накрыв между собой импровизированный столик, и периодически чокались пластиковыми стаканчиками, предпочитая выпивать по писярику, только для поддержания разговора. Костян очевидно вспомнив, что он все же признанный заводила нашей братии, так и сыпал анекдотами, байками, от души стебался над бессловесным Санычем, который не мог ответить в должной мере, поскольку весь был погружен в дорожные проблемы. Меня  и своего напарника по застолью Костя предпочитал своими остротами не задевать, если только самую малость.

          Когда опустевшая бутылка через открытое окошко  перекочевала в придорожную канаву, Костян немного присмирел, даже закемарил, а затем что-то забеспокоился. Он помрачнел лицом, ерзал по сиденью, пытаясь сесть и так, и этак, потом все же попросил остановиться.
         Все было как в песне: «Вдруг с ним случился анекдот, чего-то вспучило живот…», и присмиревший балагур, дождавшись, когда смилостивившийся водитель свернет на обочину, выскочил из машины, не забыв прихватить рулон туалетной бумаги, который Саныч всегда возил в бардачке, и мы это знали.

         Спускаться под откос у него, похоже, не было ни времени, ни желания  и Костян, не обращая внимания на проезжающие машины, пристроился прямо за прицепом, благо обочина была широкой.
          Саныч двигатель не глушил, а с хищным прищуром посматривал в боковое зеркало, вероятно рассматривая, как идут дела у нашего занедужившего дружка. Через минуту не говоря ни слова, он вдруг тронулся по обочине и метров через пять остановился, оставляя Костяна сидящего со спущенными штанами для  всеобщего обозрения.

          Картина был та еще… Костя прилично принявший на грудь и не ожидавший, что окажется в центре всеобщего внимания – трасса была достаточно оживленной, все же отнесся к этому с присущим ему пофигизмом. Зажав в руке частично размотавшийся рулон туалетной бумаги, и придерживая спущенные штаны другой, гусиным шагом засеменил к прицепу, и, спрятавшись за ним, снова замер с умиротворенным выражением на лице.

          Но злопамятному Санычу этого было мало. Он снова тронулся, немного проехал и снова остановился метрах уже в десяти от неунывающего Кости. Все повторилось как в прошлый раз. Костян уже чуть привстав, побежал к прицепу, так и не удосужившись натянуть штаны. Проезжающие мимо машины неистово ревели клаксонами – народ веселился, не каждый день увидишь такую сюрреалистическую картину.

         Только после третьего раза удовлетворенный и простивший Костику его приколы Саныч дождался, когда почти протрезвевший бедолага заберется в машину.
          - Ну, ты, Саныч, блин, даешь… - только и мог сказать Костя.
         Саныч ответил вполне философски:
         - Ты прикололся – я прикололся… Один – один… Без обид… - и протянул Костику раскрытую ладонь.
         Никаких обид Костя не затаил. Не принято это было у нас. Он сам поржал над ситуацией и в дальнейшем не без смеха частенько вспоминал ее.

         Вот на такой веселой ноте закончилась наша первая поездка на Бориху.
         На следующий год на открытие охоты на Бориху поехали только мы втроем: Саныч, Костя и я. Озеро здорово заросло травой, которая встречалась целыми плантациями прямо посередине, но дичи на воде было больше и нашей добыче можно было позавидовать. А вот искреннего веселья, какое встречается в больших, дружных компаниях, не хватало. Кстати, самогонки, захваченной Санычем, как и в прошлый раз, тоже не хватило.
          Закон…