Золотой дурман кн. 1я, гл. 6 - Без вины виноватый

Без вины виноватый

Прокопий и Мирон, оставшись одни, какое-то время перебрасывались редкими фразами. Постепенно утренняя прохлада стала рассеиваться, а поднимающееся над горизонтом солнце всё сильнее пригревало землю.
– То ли меня от жары так разморило? Что-то в сон потянуло, – зевая, произнёс Мирон.
– Да и я бы вздремнуть не прочь, – ответил Прокопий. – Ночью плохо выспался, а тут пригрело и на сон потянуло, – тряхнув головой, постарался он сбросить подступающую сонливость.
– А давай-ка, чтобы немного взбодриться, баданчика заварим, – предложил Прокопий и, подойдя к прогоревшему костру, стал раздувать тлеющие угли, подбрасывая сухой хворост.
Мирон, набрав воды, поставил котелок на огонь и присел рядом с товарищем…
– Слышь, Мирон… – глядя на разгорающиеся дрова, произнёс Прокопий. – А взаправду молва идёт, что тебя к нам чуть ли не из-под самой Москвы за какой-то проступок сослали? И что не крестьянского сословия ты?
– Правда… – отвернувшись, с горькой усмешкой ответил Мирон.
– Ну, ты хоть бы рассказал чего о себе.
– Да чего рассказывать? Нет у меня желания прошлое ворошить, улеглось понемногу за три года – хочется скорее забыть всё, – тяжело вздохнув, произнёс тот…
Вскоре в небольшом котелке закипела вода. Молча попив чая, охранники какое-то время переминались около командирской палатки, после чего присели на траву и незаметно для себя погрузились в глубокий сон…

Нервы у Игнатия были напряжены до предела. «Как всё обернётся с его затеей? А то кабы самому в кандалы не загреметь. Любая непредвиденная случайность может загубить всё дело. Вдруг охранники проснутся да прихватят его с самородками», – размышлял он, погоняя жеребца…
Добравшись до озера, служивые и Игнат двинулись берегом, по дороге откалывая встречающиеся на их пути образцы разноцветного мрамора. Вскоре они дошли до устья реки, которая с шумом срывалась с каменного обрыва и, шурша по прибрежной гальке, стекала в озеро. Выбрав равнинный участок, изыскатели принялись за работу. Поднявшееся над горизонтом солнце быстро согрело продрогшую за ночь землю, аромат хвои дурманом закружил головы работников.
– До чего же воздух в горах свеж – не надышишься! – втягивая ноздрями окружающее благоухание, приговаривал вспотевший от работы Захар Афанасьев.
– Одним воздухом сыт не будешь, – бойко ответил ему Игнат. – Давай-ка лучше чайку поставим, всё веселее на желудке будет. Да и жажду оно лучше утоляет, чем с реки воду хлебать. Назар, зачерпни-ка воды в котелок, а я счас огонь разожгу.
Игнат подхватил принесённый котелок с водой и, выбрав место, разжёг костёр. Сидя около огня и наблюдая, как служивые в поте лица махают кайлом, он не спеша добавил немного сонной травки в заварку и высыпал смесь в закипевшую воду: «Здесь-то совсем немного требуется, а то кабы совсем сон не сморил, подремлют чуток, вроде как разморило от жары, а мне того и надо». Он подошёл к работающим, взял своё кайло и, указывая в сторону костра, сказал:
– Бросайте!.. Идите чаю попейте да поешьте – пора уже, я-то перекусил… Хочу выше по реке подняться, а вы здесь продолжите – чего на одном месте всем толочься.
Игнат перекинул через плечо кайло и двинулся вверх по берегу реки. Дойдя до места, где река немного поворачивала и скрывала его от глаз служивых, он углубился в лес и направился обратно, в сторону берега – туда, где они оставили лошадей. Тихонько пробравшись, Игнат отвязал своего коня и в поводу вывел его подальше от места, где обедали служивые. Твёрдо уверенный, что травки сделают своё дело, он вскочил в седло и галопом понёсся к лагерю. Нещадно подстёгивая лошадь на крутых подъёмах, он добрался до стоянки экспедиции и, не доезжая, спешился за деревьями. Стараясь как можно тише ступать, Игнатий с бешено бьющимся сердцем и дрожью в ногах стал пробираться к поляне. Что его там ждёт?.. Какой стороной повернётся к нему судьба?
С трепетом раздвинув ветки кустов, окружающих поляну, он увидел мирно спящих Прокопия и Мирона. Бегом добежав до своей палатки, Игнат схватил котомку Прокопия, порылся там, вытащил мешочек, где лежало исподнее бельё и, освободив его, тихо, чтобы ненароком не разбудить спящих охранников, пробрался внутрь командирской палатки. «Где же этот самородок?» – искал он глазами. Около стены была составлена куча сумок, и все они казались одинаковыми между собой. Игнатий заглянул в одну, другую, но увидел лишь образцы породы. «Ага! Вот она!» – обрадовался он, увидев нужную сумку, запрятанную около самой стены. Лихорадочно расстегнув застёжки, Игнат вытащил самородок золота и ещё несколько крупных и один очень маленький самородок серебра. Сложив всё в мешочек, где находилось исподнее Прокопия, он достал куски мрамора и гранита и накидал в опустевшую сумку. После чего аккуратно поставил её на место и тихо вышел наружу. Прокопий с Мироном сладко посапывали, прислонившись друг к другу. Игнатий бесшумно прошёл между ними и направился к своей палатке. Он изо всех сил перетёр самородки в мешочке и выложил их в отдельную тряпицу. В мешочке же оставил маленький кусочек серебра и, запихав сверху исподнее, сунул обратно в котомку.
«Ну вот, вроде всё», – удостоверясь, что вещи лежат на своих местах, отметил Игнат.
Не помня себя, добежал он до оставленной в лесу лошади, крепко держа в руках узелок с самородками, запихал его в сумку, забрался в седло и пустился в обратный путь. Тихо подъехав к месту, где паслись кони, Игнатий привязал свою лошадь и тем же путём, через лес, добрался до излучины реки. Подхватив своё кайло, он стал внимательно высматривать местность, куда можно спрятать украденные ценности. Пройдя выше по реке, его внимание привлёк росший чуть в стороне от берега огромный кедр, выделявшийся своими размерами среди других деревьев. Неподалёку лежал заросший со всех сторон валун.
«Вот это подходящее место», – решил Игнатий.
Убрав дёрн, он кайлом вырыл неглубокую ямку под валуном, аккуратно уложил в неё узелок с самородками и, тщательно замаскировав свой клад, понятными только ему знаками отметил на бумаге. Весело посвистывая, он зашагал к месту, где оставил своих подельников. Служивые дремали, развалившись неподалёку от догоревшего костра.
– Что, разморило после обеда?! – весело произнёс Игнат.
Назар лениво приоткрыл глаз:
– Да соснули чуток, намаялись после работы.
– Ну, давайте поднимайтесь, вместе докончим этот участок и дальше пойдём. До вечера бы успеть управиться, – поторопил он служивых…
Солнце уже склонилось к горизонту, а из-за мыса, упирающегося в озеро, всё ещё слышались удары кайла. В поте лица все трое закончили свою работу. Игнат с сияющим лицом возвращался в лагерь, надеясь, что начальство похвалит их за выполненную работу. Группа Клюге только что вернулась и развьючивала лошадей. Клюге с рудознатцем стояли в сторонке и негромко переговаривались.
Игнат подошёл поближе, кашлянул, чтобы привлечь их внимание, после чего доложил:
– Господин Клюге, весь участок, данный для обследования, закончили. Образцы оставили около вашей палатки.
– Хорошо, сэкономили нам целый день, завтра, не останавливаясь, пойдём к южной оконечности озера, – бросил Клюге и, отвернувшись, продолжил беседу с Арсентием.
Игнатий, всем видом стараясь показать, что имеет сказать ещё что-то важное, отошёл в сторонку и стал прислушиваться к их разговору.
– …Вот видишь, не зря всю местность около реки обследовали, всё-таки есть там золотишко, хоть и песок, но при хорошо налаженной работе кое-что намыть можно, – слышался голос Клюге.
Видно было, как рудознатец в знак согласия только кивает головой.
– Игнатий! – услышал он строгий голос руководителя. – Что у тебя там ещё?!
– Куда сложить образцы, которые мы сегодня собрали?
– Вон, у Арсентия спроси…
– Вывали их около палатки, – ответил рудознатец. – Посмотрю, что вы там насобирали.
Игнатий с готовностью кинулся выполнять распоряжение, вытряхивая из сумок на землю собранные камни.
– Ну, этого добра мы уже достаточно набрали, – приговаривал Арсентий, пересматривая образцы. – А вот это – редкий мрамор, ты посмотри, какой цвет, какой рисунок, его следует положить отдельно от других. Можешь показать на карте, где вы этот мрамор нашли?
– Конечно, я сразу смекнул, что это необычный мрамор. Вот здесь где-то, – тыкнул пальцем в карту Игнатий.
– Молодец! – похвалил его рудознатец и, взяв мрамор, скрылся в палатке.
Через некоторое время оттуда донеслась растерянная речь:
– Что за дьявольское наваждение?! Куда всё подевалось?!
В дверях с недоумённым лицом появился Арсентий, держа в руках раскрытую сумку, откуда выглядывали куски мрамора и гранита. Бросив её на землю, он окинул территорию лагеря невидящим взглядом и, остановив глаза на начальнике экспедиции, не своим голосом закричал:
– Богдан Иванович!.. Самородки пропали!
– Как пропали?! – подбежал взволнованный Клюге.
Следом стали собираться все участники экспедиции.
– С-сумка, г-где они л-лежали, н-наполнена в-вот этими к-камнями,            – заикаясь, пояснил ошеломлённый случившимся Арсентий.
– А ты в той сумке посмотрел, ничего не перепутал?!
– Она у меня особая, заметная. Открыл – а т-там г-гранит и м-мрамор вместо самородков.
Клюге какое-то время оцепенело глядел на рудознатца… Весь народ замер, ожидая, что решит начальник.
– Так!.. Разошлись все по своим палаткам, и до утра чтобы никто носа не высовывал. Охранникам проследить за этим. Дежурить всю ночь, не смыкая глаз. Утром разберёмся, – грозно скомандовал он.
«Пусть ищут, теперь я за себя спокоен», – злорадствовал Игнатий, залезая к себе в палатку, он уже твёрдо знал, кому придётся отвечать за эту пропажу…
Едва только начало светать, как Клюге поднял на ноги весь лагерь. Солдаты выносили сумки из палатки рудознатца и тщательно проверяли. Клюге и Арсентий ходили между сумок, лично заглядывая в каждую.
– Да, действительно самородки исчезли. Видать, среди своих тать завёлся, – задумчиво подытожил Клюге. – А когда они исчезли? Как думаешь?
– Вчера утром на месте были, перед нашим отъездом.
–  Ну, что же, это уже проще, – окинул он собравшихся жёстким взглядом. – Десять человек с нами были, всё время на глазах. Остаётся только четверо бийских служивых да Игнатий. Вот с них и начнём… Проверьте тщательно все их вещи и палатку, а также всё вокруг.
Солдаты вытащили котомки названных из палатки и в присутствии Клюге и рудознатца стали вытряхивать из них вещи.
– Но мы-то ведь тоже целый день в двух верстах от лагеря работали,    – кивнул Игнатий на своих подельников – Назара и Захара.
– М-да, верно. Только для порядку надобно проверить всех, кого с нами не было, – ответил ему Арсентий.
Куча вещей уже лежала около каждой котомки. Солдаты трясли каждую вещь, надеясь, что оттуда что-нибудь выпадет.
– А что в той сумочке? – спросил Клюге, указывая на вещи Прокопия.
– Чистое исподнее. Жена, чтобы не запачкалось, в мешочек положила, – ответил тот.
Клюге открыл мешочек, вытащил исподнее и заглянул внутрь.
– Что же она тебе в такой грязный мешок чистое исподнее поклала, как будто здесь камни таскали? – удивлённо посмотрел он на Прокопия. – Б-а-а!.. А вот и то, что искали, – вытащил он небольшой кусочек серебра.
– Наш! – вскричал рудознатец. – Это серебро я вместе со всеми положил.
Прокопий смотрел то на Клюге, то на свои вещи ничего не понимающим взглядом.
– Что ты на меня уставился, мошенник?! – заорал Клюге. – Ты, злодей, и ногу специально подвернул, чтобы остаться в карауле, – ещё больше распалялся он. – А ты куда смотрел?! Али сообщник? Вместе, поди, злодейство задумали?! – перекинулся Клюге на Мирона Кирьянова.
Тот, удивлённо хлопая глазами, попытался оправдаться:
– Ни я, ни Прокоп самородки не брали!.. Может, это случилось, когда мы задремали?
– Как задремали?!.. – побагровел Клюге. – Ты для чего сюда был приставлен – спать?!
Мирон виновато опустил голову:
– Сам не разумею, как так вышло…
– Ну, если не врёшь, тогда всё ясно: воспользовался этот злодей тем, что ты задремал, прихватил мешок из-под исподнего, зашёл в палатку, сложил туда самородки, спрятал их где-то, да в спешке, видать, пропустил, что небольшой кусочек серебра в мешке затерялся, – сложил назад туда исподнее и, как ни в чём не бывало, занял своё место. Когда ты проснулся, что делал этот разбойник?
– Рядом сидел… – глядя то на Прокопия, то на Клюге, ответил Мирон.
– Ну как же – сделал своё дело… – подвёл итог Клюге. – Что стоите, рты разинули?! – накинулся он на барнаульских служивых. – Вяжите его!..
Те поспешно, кинувшись выполнять приказание, схватили верёвку и крепко обмотали руки Прокопия.
– Говори, ирод, куда самородки дел?! – гневно сверкая глазами, повысил голос Клюге.
– Не брал я никаких самородков, откуда в мешочке из-под исподнего этот кусочек серебра оказался, сам не разумею! – недоумевал Прокопий, до которого начала доходить суть обвинений.
– Я так думаю: где-то здесь, неподалёку, он их спрятал, – вмешался в разговор Аксентий. – Куда ему с такой ногой ковылять, – указал он на забинтованную ногу Прокопия.
– Верно… – согласился Клюге. – Осмотрите всё вокруг повнимательней, а особо – нет ли где свежевскопанной земли, – крикнул он солдатам.
Обойдя по нескольку раз вокруг лагеря, солдаты, разведя руками, ни с чем вернулись назад.
– Ничего-с не нашли, господин начальник, – отрапортовал барнаульский служивый Наум Данилов.
Лицо Клюге залилось краской ярости:
– А ну-ка, высеките его кнутом, может, язык развяжется!
Несколько солдат подбежали и повалили Прокопия лицом вниз.
– Ну-ка, давай ты! – кивнул он в сторону Мирона Кирьянова.
– Не буду я его сечь! – глядя в глаза Клюге, отрезал Мирон. – Поручиться могу за Прокопия – не пойдёт он на воровство.
– Что-о-о!!! – заорал вне себя от ярости Клюге. – Бунт!.. Я сейчас и тебя как сообщника прикажу высечь! Всыпьте этому тоже, – кивнул он на Мирона. – Приказа начальника вздумал ослу… – тут он осёкся, видя, что солдаты замерли в нерешительности против набычившегося Мирона.
«А если взаправду бунт устроят, что тогда делать?» – пронеслось в его голове.
Игнатий, стоявший поодаль, подскочил, схватил кнут и что есть силы ударил Прокопия. Взвизгнувшая плеть, разорвав рубаху, глухим ударом отозвалась на его спине, оставив после себя кровавую полосу. Прокопий, закусив губу, еле слышно застонал. Следом последовали ещё и ещё удары. Прокопий только вздрагивал, закусив до крови губы.
– За что же невинного человека?! – дёрнулся вперёд Мирон.
Несколько солдат схватили его за руки, стараясь предотвратить непоправимое.
– Прокопу не поможешь – всем хуже сделаешь, – шепнул ему Захар Афанасьев.
– Отвечай, мошенник, где самородки?! Куда спрятал, злодей?! – орал Игнатий, ещё больше стервенея.
– Хватит!!! Достаточно!.. – крикнул Клюге, видя, что солдаты зажали кулаки, и ещё мгновение – будет поздно. – Прокопий, давай по-хорошему, – сменил он тон. – Закуют ведь тебя в кандалы – и на каторгу. Всё равно ты этим богатством не воспользуешься. А так отдашь – прощу тебя. Будем считать, что ты своё уже получил.
– Не брал я ничего, господин Клюге, – хриплым голосом выдавил из себя Прокопий. – И как это серебро ко мне в исподнее попало – не ведаю.
Клюге задумался, нервно покусывая губы, после чего быстрым шагом отправился к себе в палатку. Среди членов экспедиции воцарилась тишина.
Служивые приподняли Прокопия, и он, тяжело дыша, со стоном опустился на лежащее бревно.
– Не брал ничего… – хрипло повторял он, вытирая запёкшуюся на губах кровь.
Наконец, Клюге вышел из палатки, держа в руках две свёрнутые в трубочку, украшенные печатями, грамоты.
– Данилов, возьмёшь ещё человека и конвоируйте этого до форпоста Сайдып. Там отдашь вот эту грамоту командиру, а от него привезёшь мне расписку, что принял он подконвойного. Далее на словах скажешь, что я срочно приказал доставить мошенника в Бийск. Вторую грамоту пусть передадут полковнику Богданову лично в руки. Седлайте коней и выезжайте прямо сейчас. Думаю, дня через четыре нагоните нас.
Служивые помогли Прокопию сесть на лошадь.
– Братцы, не поминайте лихом, чиста моя совесть перед Господом и людьми! – сказал на прощание Прокопий, горячо пожав руки товарищей.
Клюге не стал вмешиваться в их прощание, а терпеливо ждал, когда конвой с арестантом скроются из виду.
– Ну, всё! Час на сборы и по коням, – скомандовал он.
К полудню члены экспедиции, свернув лагерь, уже сидели в сёдлах лошадей, мерно шагавших под палящими лучами июньского солнца. Ехали молча, с невесёлыми лицами, да и о чём было говорить после случившегося…
Только Игнатий, отбившись немного поодаль, оставался в прекрасном расположении духа. «Ну вот! Похоже, не зря я здесь, – радостью билось его сердце. – И самородки прибрал к рукам, и речку золотоносную у себя отметил».  Пока там соберутся золото добывать, он успеет кое-что намыть для себя, а вместе с самородками это будет приличное состояние. Уж он-то сумеет воспользоваться этим богатством и приумножить его…
Перед глазами поплыли заманчивые картины, одна краше другой… Вот он купец первой гильдии в дорогом, модном костюме, золотые часы цепочкой выглядывают из его кармана, рядом с ним красивая молодая жена лет восемнадцати, в бриллиантах и золоте… Вот он едет в дорогом экипаже по Петербургу на званый ужин, где собирается высшее дворянское общество столицы, поднимается по ступенькам дворца, а лакеи пред ним всё кланяются, кланяются. Ему приятно чувствовать, как они в холопском повиновении заискивают перед ним… А вот он приезжает в родной Барнаул. Сам губернатор лично прибыл засвидетельствовать своё почтение. В толпе встречающих он видит Пелагею и Прохора, тот встаёт на цыпочки, машет рукой, чтобы как-то обратить на себя внимание, но он, никого не замечая, садится с губернатором в любезно предоставленную карету и, бросив безразличный взгляд на толпу, уезжает в поместье, где даётся обед в честь его – Игнатия. Но вдруг, как молния среди бела дня, на фоне этого великолепия возникает образ Прохора. С язвительной улыбочкой, холёными руками тянется он за его золотом. «Доля! Здесь моя доля!» – кричит он, загребая себе большую часть богатства. «И моя тоже!» – слышится откуда-то голос Пелагеи…
Игнатий трясёт головой, чтобы избавиться от этих непрошеных мыслей. Но в душе уже остался горький осадок, как ложка дёгтя в бочке мёда. Тяжело вздохнув, он догоняет отряд и со смурным настроением продолжает путь…


– Тпруу! – осадил своего коня Матвей Григорьев. – Стойте, мужики! – спрыгнул он с лошади и, подойдя к Прокопию, стал развязывать верёвки на его руках. – Вот так-то оно лучше. Ты уж извини нас, Прокоп, не по своей воле тебя конвоировать вызвались. У нас вот тут провианту немного есть, забирай и беги, куда глаза глядят. Найдёшь какое-нибудь поселение инородцев в глуши – поживи там чуток, алтайцы народ гостеприимный –     помогут в беде. А там, может, и выявится тот лиходей, что самородки выкрал. А мы донесём, что хотел бежать, да конь оступился, и вот так вместе с лошадью в пропасти сгинул… Верю, что не твоя вина в том, что самородки пропали, поэтому и не хочу грех на душу брать – в кандалы невинного человека. Хотя оно, конечно, всё на тебя показывает, да вот сердцем чувствую, что не ты это сделал. А как ты, Наум, думаешь? – повернулся он к своему товарищу.
– Оно, конечно, непонятно всё как-то, серебро у Прокопа в исподнем нашли, да и вдвоём они с Мироном там были, но верно ты говоришь: не Прокоп это сделал. Нам-то, служивым, легче солдатскую душу разглядеть: у кого она открытая, а у кого – потёмки.
– Благодарю вас, друзья, что поверили мне. Да вот, если убегу я, кому это поможет? Для всех только худом обернётся. И про меня подумают: если хотел бежать – значит, вина за ним. Вы уж исполняйте приказ, а там как бог даст.
– Ну что ж, раз ты так решил – тогда поехали, – Матвей запрыгнул в седло и, пришпорив коня, взял направление на запад.
Трое всадников галопом приближались к устью реки. Солнечные лучи яркими бликами играли на поверхности Бии, а лёгкий ветерок поднимал едва заметную рябь на воде.
– По берегу дорога половчее будет, авось до темна успеем вёрст пятьдесят проехать, – сквозь топот копыт прокричал Наум...
Скатившееся к западу солнце слепило глаза путников, заставляя постоянно жмуриться, но полуденный жар уже стал спадать, и езда была не такой утомительной, да и близость реки давала знать о себе прохладой.
Ночь пришлось перекоротать на большой поляне, выходящей к реке. Да и какой сон мог быть в их положении – так, дремали по очереди, поддерживая огонь, чтобы обезопасить себя от возможного нападения волков да холодных июньских ночей, часто случающихся в этих местах.
Едва только забрезжил рассвет, а путники были уже в сёдлах, чтобы до темна добраться до Сайдыпа. День выдался пасмурным, и только после полудня в разрывах облачков стало показываться солнце.
– Передохнуть бы маленько, а то так лошадей загоним, – крикнул товарищам Наум, осаждая коня. – Пусть попасутся, да и мы заодно перекусим.
Основательно подкрепившись и дав лошадям вволю насытиться сочной травой, путники заторопились в дорогу.
– Поближе к маяку нужно будет опять тебе руки связать, – предупредил Матвей Прокопия…
Красный диск солнца, выглядывая из-за верхушек елей, дугой повис на горизонте… Вот-вот должен появиться форпост Сайдып. Взмыленные лошади устало отфыркивались от утомительного путешествия.
Матвей, привстав на стременах, поднял руку вверх, всадники остановились.
– Пора… – скомандовал он.
Наум, тяжело вздохнув, вытащил верёвку:
– Тьфу! Свалилось же на нас напасть – к тебе в конвойные угодить, –
досадовал он, связывая руки Прокопию. – Извини, что не смогли для тебя ничего сделать. Как дальше повернёт твоя судьба – одному Богу известно.
– Не попрекайте себя, если вам такая участь выпала. За правду я до конца стоять буду. Хоть и в каторгу пойду, а от слова своего не отрекусь. Ребятишек вот только жалко – без отца сиротами останутся.
– Да-а, если такое припишут – сгноят на каторге, и поминай как звали, – вздохнул Матвей.
Они горячо пожали друг другу руки и, пришпорив лошадей, уже в сумерках подъехали к форпосту…
Наум громко постучал в ворота фортеции, но с обратной стороны не последовало никакого движения. Тогда он изо всех сил затарабанил рукояткой плети.
– Кто такия?! – ответил сонный голос со сторожевой башни.
– Служивые Колывано-Воскресенского горного батальона. Доставили грамоту от начальника экспедиции господина Клюге.
– Счас, погодите! – уже более бодро ответил тот же голос.
Массивные деревянные двери со скрипом открылись и пропустили путников внутрь.
– Подождите здесь. Я сбегаю командиру доложу, – бросил долговязый караульный и быстрым шагом направился к выступавшему из темноты строению.
Командир, щупленький, невысокого роста, быстро шагал к ожидающим его конвойным, долговязый и ещё двое служивых едва успевали за ним.
Быстро пробежав глазами грамоту, переданную ему Клюге, он с головы до ног осмотрел сначала Прокопия, а затем конвойных.
– Этого уведёте в холодную, завтра с утра в Бийск доставим. Да смотрите: глаз с него не спускайте, головой отвечаете, – строго наказал он служивым. – А вы переночуете в казарме и назад. Ответ господину Клюге я подготовлю…
Едва только предрассветная мгла холодным туманом легла на окрестности, как две группы всадников выехали из ворот форпоста Сайдып. Наум и Матвей на восток – догонять экспедицию, а Прокопий, конвоируемый тремя солдатами, на запад – в Бийск…
Тоскливо было на душе у Прокопия и не от того, что ожидала его каторга, а от того, как в гарнизоне посмотрят на него товарищи: если посчитают вором, клеймо не только на него ляжет, а и на жену Устинью, на детей. От таких мыслей слёзы наворачивались на глазах: кто так жестоко обошёлся с ним? Чей грех ему придётся искупить?..
Четверо запылённых всадников, объяснив караульному цель визита и расспросив, как найти коменданта, проехали через восточные – Петербургские  ворота, Бийска. Смешавшись с посадскими и военными, спешащими в церковь на вечерню, они направились к дому командира гарнизона.
Люди с испугом вглядывались в седока со связанными руками:
– Никак наш Прокопий Столяров?! – слышались голоса со стороны.
– Да ты смотри-ка: руки-то у него связаны, а спина-то вся исполосована – видать, крепко били, – отвечали им другие.
– Сердешная Устинья знает ли, ведает, – сочувствовали некоторые.
Люди останавливались и тревожным взглядом провожали седоков…

Пётр Богданов, устав от дневной беготни, расстегнув китель, отхлёбывал из кружки холодный квас, приготовленный заботливой поварихой Дашуткой. «Помимо гарнизона теперь появилась ещё забота – строительство новой церкви. А для того, чтобы приступить к этому, пришлось у горы кирпичный заводик поставить. Хоть и далековато от места строительства – зато глина под боком. Всех пришлось привлечь к этому делу: и служивых, и посадских, да мастеров-каменщиков из Тобольска и Томска выпросить… Теперь вот душа радуется, глядя, как на глазах поднимается храм Божий – первое кирпичное здание в Бийске…» – размышлял комендант.
В дверь постучали.
– Входи! – крикнул Пётр.
На пороге появился Прокопий Столяров, из-за спины которого выглядывали трое конвойных.
– Арестанта доставили! – отрапортовал один из них. – А вот грамота от господина Клюге, – подал он свернутый трубочкой лист бумаги.
Комендант так и застыл с кружкой кваса, не донеся её до рта.
– А почему Прокопий здесь?! – произнёс он первое, что пришло на ум.
– Приказано в Бийск доставить, Ваше высокоблагородие! – вытянувшись в струнку, произнёс всё тот же служивый.
Богданов привстал, постоял ещё немного, соображая, что же произошло, после чего взял из рук конвойного грамоту и, сорвав печать, быстро пробежал глазами.
– Что-то я никак в толк не возьму: тебя что, в краже самородков обвиняют?!.. Зачем?!.. – недоумённо глядя на Прокопия, выдавил из себя комендант, всё ещё отказываясь понимать написанное.
– Обвинять-то обвиняют, только я ничего не крал, Ваше высокоблагородие.
М-да-а… – недоверчиво покачал головой Пётр. – Тогда откуда в твоей сумке серебро оказалось? Да, и как пишет Клюге, ты с Мироном в тот день в охране стоял, Мирон уснул, а ты в это время самородки выкрал. Что ты на это скажешь?
– Всё это так, но я сам не пойму, откуда у меня в исподнем этот кусочек серебра оказался. Мне, конечно, веры нету, раз всё говорит против меня. Только вот сами подумайте, Ваше высокоблагородие, зачем мне эти самородки брать?
Пётр прошёлся по комнате, собираясь с мыслями, после чего подошёл к Прокопию:
– Ну, так откуда мне ведомо, зачем тебе их брать? Взял золото и серебро, сунул вместо них камни и посчитал, что не заметят, а когда хватятся – ищи свищи. Как считаешь, не могло так случится? Хотел обмануть всех, да просчитался.
Прокопий, опустив голову, ничего не мог ответить коменданту. Кто-то так ловко подстроил всё, что как ни крути, а выходит, что виноват он – Прокопий.
– Вынужден я тебя, Прокоп, под замок посадить, будешь сидеть здесь в Бийске до возвращения экспедиции, а там… – Василий! – крикнул он денщика. – Позови конвойных. Пусть отведут в поруб, – кивнул комендант на Прокопия. – А этих, – указал он на конвоиров из Сайдыпа, – пускай накормят и определят на ночлег.
– Д-а-а-а!.. Позор на весь гарнизон, – произнёс Пётр, оставшись один. – А если ещё до губернии дойдёт, влетит и мне, и Фёдору Иванову – ведь он людей для экспедиции подбирал. Никогда бы не подумал на Прокопия.
В дверь постучали, и на пороге появился Фёдор Иванов.
– Что прибежал?.. Слыхал, что Прокопий Столяров натворил? Вот теперь вместе отвечать будем: я – как командир гарнизона, а ты – как непосредственный командир арестанта.
– Ваше высокоблагородие, можно я с Прокопием поговорю? Не верю я, что он вор. Могу поручиться за него.
– Не спеши, Фёдор, ручаться; как говорят, чужая душа – потёмки, – прервал его Пётр. – На вот прочитай грамоту от Клюге, а потом будешь ручаться.
Фёдор взял грамоту, прочитав один раз, прочитал её ещё и ещё.
– Да-а, вот это дела...
– А я тебе что говорил – не спеши ручаться. Тут, как ни крути, нет Прокопу оправдания. Пускай посидит в арестантской на хлебе да на воде            – авось одумается и во всём признается – расскажет, где самородки спрятал, оно, может, и зачтётся ему.
Пётр испытующе взглянул на Фёдора, надеясь увидеть в нём полное согласие с его доводами. Но, увидя лишь растерянность, махнул рукой и резко бросил:
– Ладно, иди поговори – только вряд ли услышишь от него что-нибудь убедительное. – Василий! – позвал комендант.
Денщик тут же появился на пороге.
– Проводи господина хорунжего к арестанту, скажи охране, что я разрешил поговорить с ним.
– Благодарю, Ваше высокоблагородие! – отчеканил Фёдор и скрылся с денщиком за дверьми…
Поруб представлял собой заполненную мраком и сыростью земляную темницу, находящуюся рядом с казармой.
Охранник открыл скрипучую массивную дверь, и затхлый воздух не проветриваемого помещения ударил в лицо Фёдора. Тусклая лампадка едва освещала небольшое помещение. В углу, на грубо сколоченных нарах, сидел, обхватив голову, Прокопий.

 

– Доброго дня, Прокопий, – поприветствовал его Фёдор.
– Да уж, какого доброго, – с грустью ответил арестант. – Вы, наверное, уже всё знаете. Нечего мне добавить в своё оправдание; чтобы я не сказал, всё против меня оборачивается.
– Я к тебе пришёл – выслушать и понять. Верно ты говоришь – всё указывает на твою вину. Но я знаю тебя как хорошего и честного казака, поэтому и пришёл поговорить. Расскажи-ка мне подробно, без утайки, что произошло в тот день – всё, как на духу…
Прокоп собрался с мыслями, затем, не торопясь, начал описывать события того злополучного дня.
– Ну что – уснули мы с Мироном – сам не могу понять, отчего… Такое важное дело нам поручили – а тут… – закончив рассказ, недоумённо пожал он плечами.
– А почему ты сразу этого не сказал, когда тебя расспрашивал Клюге?
– А чего мне было говорить – проспали...
– Ну, выходит, ты этим признанием кругом себя виновным сделал.
– Да, согласен с вами, Ваше благородие. Загнали меня моим же признанием, как зверя в угол. Теперь и на попятную не пойдёшь – скажут, изворачиваешься.
– Прокопий, а как так получилось, что вы оба уснули?
– Сам не могу понять. Прошло какое-то время после того, как все разъехались по работам, стоим мы с Мироном у командирской палатки, озябли – утро-то холодное выдалось. Немного погодя, Мирон предложил мне чайком погреться. Попили мы чаю, вроде как теплее стало, да и солнце уже поднялось – пригрело; потянуло меня в сон, вижу: и Мирон стоит, зевает. Дальше – больше, стою, а у самого ноги подкашиваются, ну Мирон мне и говорит: давай, мол, присядем, что мы эдак весь день на ногах стоять будем. Только присели мы, и тут я, как провалился куда-то, открываю глаза: Мирон рядом спит; разбудил я его, смотрим друг на друга, понять ничего не можем. До сих пор никак уразуметь не могу, почему так случилось, как будто околдовал кто.
– Да-а, если всё на самом деле, как ты говоришь, тогда выходит, кто-то постарался, чтобы вы крепко уснули – только один ответ. Значит: украл самородки не тот, кто спал, а кто в это время у командирской палатки оказался. Но кто?! Ведь в лагере, кроме вас, никого не было… Получается, кто-то постарался, чтобы вы с Мироном уснули, а затем взял у тебя в котомке сумку с исподним, сложил туда самородки и после вернул сумку назад, оставив там маленький кусочек серебра, – вопрошающе взглянул Фёдор в глаза Прокопию. – Ты прав, всё указывает на тебя: с рудознатцем работал только ты и знал про самородки, в день кражи ты стоял в охране, второй охранник уснул, и ты этим воспользовался, и, наконец, у тебя в котомке нашли кусочек серебра, якобы оставленный в спешке, – очень удачный расклад для истинного вора. При таких уликах разбираться в обратном никто не будет. И верно говоришь: в попятную уже не пойдёшь – никто не поверит.
Прокопий с грустным лицом слушал Фёдора, лишь иногда в знак согласия кивая головой. Как же прав был командир, и, по-видимому, он был единственным, кто поверил ему. Даже его товарищи казаки, хоть и защищали его, но, скорее всего, это был порыв дружеских чувств, вера человеку, которого знаешь, и нежелание верить в обвинения, которые ему приписывают. А когда всё успокоится, посмотрят они внимательнее на улики и скажут – вор.
– Подумай хорошенько, вспомни во всех подробностях то утро. Неспроста обоих враз сморил неудержимый сон, – пытался понять причину Фёдор. – Может, есть хоть какая-то зацепка?
– Встали мы все вместе, акромя Игнатия – это вольнонаёмный с барнаульского завода, тот уже костёр развёл, воду вскипятил, смородинового листа туда добавил. Помню, прохладно очень было, а он нам тут же чайку предложил, Захар аж отблагодарил его за это, что, мол, ко времени чаёк-то. Попили мы чая с сухариками и вяленым мясом, а тут уж все заторопились на работы. Мы с Мироном в охране остались, а Игнат, Захар и Назар Фефелов, по указанию рудознатца, образцы породы собирать отправились.
– Не пойму я ничего, Прокоп. Выходит, кроме чая в то утро вы ничего другого не пили. Ну не с чая же заснули мертвецким сном – тогда бы и другие уснули – ведь чай-то пили все. На всех Игнатий чай разливал. Хоть убей – не за что зацепиться в твоё оправдание.
– Не видел я, как Игнатий разливал чай – ведь я последний вышел из палатки, когда он наполнил кружки... Такая беда враз свалилась – голова кругом идёт, не могу враз всего вспомнить…
Дверь в арестантскую приоткрылась:
– Ваше благородие, пора уже. Не положено так долго с арестантом разговаривать, – промолвил просящим тоном охранник.
– Ладно, дружок, ещё маленько, – с нотками раздражения ответил Фёдор, сердясь на стражника, что прервал их разговор на самом интересном месте. – А не мог ли кто заранее подсыпать вам в чай сонного зелья?.. Но кто – Игнат?.. Так ведь он целый день на работах был, да и люди, с которыми он пошёл, заметили бы его отсутствие. Остаётся одно: ежели кто-то со стороны пришёл, а в отряде имел сообщника. Получается, что он постоянно шёл за экспедицией и выжидал удобного момента. Даже не знаю, что думать… – пожал плечами Фёдор. – Проверить бы испитую заварку. И если там окажутся сонные травки, тогда… – продолжил он, как бы размышляя с самим собой.
Прокопий, обхватив голову руками, с надеждой глядел на своего командира.
– Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы помочь тебе, – постарался утешить его Фёдор. – А пока держись, не падай духом, даст Бог – всё образуется.
Фёдор встал, бросил на Прокопия ободряющий взгляд и вышел из арестантской.
«Да, много неясного ещё в этом деле… – размышлял Фёдор, шагая к дому командира гарнизона. – Что он сейчас скажет коменданту? Оба охранника спали, когда пропали самородки. Он даже слушать про это не захочет – смешно и выглядит, как обычная отговорка».
Решив повременить с разговором, Фёдор повернул к реке – там, на берегу Бии, легче думалось, глядя на её неторопливое течение. Присев на камень, он погрузился в невесёлые размышления...
Последние лучи заходящего солнца багрянцем скользнули по водной глади, начинающей темнеть в преддверии сумерек… Сидя в тишине и слушая шорох воды по прибрежной гальке, проще было разобраться в хаосе мыслей, накопившихся за этот день. Он до конца не мог понять, что же произошло на самом деле там, далеко в горах… В объяснении Прокопия оставалось много загадок, и, если не решить их, то его ожидает тюрьма или каторга. Фёдор близко к сердцу принял горе, свалившееся на подчинённого. Кто-то очень хитро и ловко воспользовался сложившимися обстоятельствами, оставив только возможность рассуждать об утреннем чаепитии, где, по всей вероятности, были подмешаны сонные травы. Сонные травы, сонные травы… Может, Илья сумеет ухватить какую-то ниточку, ведущую к истине?
Звонкий девичий смех послышался неподалёку, выше по течению реки; ему, как эхом, ответил мужской, потом другие весёлые голоса отдыхающей после тяжёлых полевых работ молодёжи. Фёдор и не заметил, как опустилась ночь. Он поднялся, размял затёкшие ноги и, хрустя галькой под сапогами, берегом реки направился к слободке.
Утром, соскочив пораньше, чтобы застать Илью дома, Фёдор выбежал на улицу. Слобода только просыпалась, навстречу ему брели коровы, подгоняемые пастухом, мыча и поднимая пыль; они жевали случайно схваченную по дороге траву. У дома Ильи он столкнулся с Дашуткой, спешащей на полевые работы.
– Добренького утра, дядя Фёдор, – весело поприветствовала она.
– Здравствуй, здравствуй, Дашутка…
– А я вас вчера вечером у реки видела!.. Мы там с ребятами гуляли.
– А я думаю, чей это знакомый смех? А это вона кто – Дашутка, – лукаво улыбнулся Фёдор. – Илья дома ещё? – не желая более задерживать девушку, спросил он.
– Да, дома. Тятенька с утра хотел травки разобрать посушить, а после к нам на помощь подойдёт… Проходите, он в горнице сейчас, – уже на ходу ответила Дашутка…

Илья сидел за столом и связывал пучками разложенные повсеместно травы. Благоухающий аромат разнотравья заполнил весь дом. Он настолько был занят работой, что не заметил, как вошёл Фёдор. Постояв немного на пороге, Фёдор кашлянул в кулак, чтобы привлечь к себе внимание.
– А-а, Фёдор!.. Проходи, – улыбаясь, встал навстречу товарищу Илья. – По какому делу зашёл, али так – попроведать? – спросил он, протягивая руку.
Фёдор крепко пожал руку и, малость задумавшись, ответил:
– И по делу, и попроведовать.
– Рад, рад, что зашёл ко мне. Давай-ка сперва чайку с медком попьём. Да за чашечкой о жизни поговорим, а потом… Хорош медок… Павел,  Настин муж, из Усть-Каменогорской крепости привёз. Пчеловодством там начали заниматься, говорят, из Башкирии ульи завезли.
– Ты смотри-ка: и в Сибири пчеловодством занялись?  У нас, в Подмосковье, давно пчёл приручили – хорошее дело.  Жаль, что здесь отстали – кругом такое разнотравье…
– И у нас раньше пробовали – Скалон Антон Данилович … Ставил несколько ульев неподалёку от крепости – правда, лет десять назад это было… Помнишь такого?.. Он после того немного пожил и помер. Всё-таки Семилетнюю войну прошёл, да против Емельки Пугачёва воевал – вот раны и дали о себе знать.
– Ну как же?!.. Успел его застать – меня только что к вам перевели из Подмосковья… Человек известный – до генерал-поручика дослужился;  говорят, знатного французского рода был.
– Верно говорят… Да и сын его – Антон , тоже под стать отцу – в шестнадцать лет уже поручиком Сибирского драгунского полка – о как! А ведь ровесник моей Дашутки – вместе игрались. Когда годков семь-восемь ему исполнилось – в лейб-гвардии преображенский полк записали… Матушка его как-то в лазарет к Пелагее заходила, ну и поделилась новостями, – добавил Илья…
– Поражаюсь тебе, Илья! И откуда ты всё знаешь?!.. И травы… И…
– Вот через травы и приходит всё остальное – сколько народу через мои руки прошло. А ведь с каждым поговоришь – от каждого что-то услышишь… – А вот и чаёк закипел, – вскочил хозяин… – Как у тебя-то семейная жизнь? – поинтересовался Илья, разливая по кружкам ароматный травяной чай.
– Ну, прежде о себе расскажи... Сейчас вот Дашутку в воротах встретил – взрослая стала. Помню её совсем маленькой – когда к китайцам за лошадьми ходили… Сколько ей тогда?.. Лет шесть-семь было, а теперь – невеста.  Как быстро время пролетело!
– Да, Фёдор, время бежит: мы стареем, дети наши взрослеют. Вон у меня уже и внуки бегают: у Насти трое, у Анисьи дочке второй год пошёл. Да и ты вспомни, каким неопытным юнцом тебя Кузьма в первый твой поход взял, а теперь вон как возмужал – сам уже командир, семьёй обзавёлся;  сколько твоей Ульянке-то?
– Да мала ещё – вот только семь годков исполнилось. Рисование любит, наверное, от меня эту страсть взяла. Думаю, подрастёт маленько – в Томск, в школу живописи определю. Говорят, что там есть такая. Думал, в Москву, но слишком далёко – хотя и родственники в той стороне: братья, сёстры там остались. Да и в самой Москве – Иван Гаврилович. Помнишь, художник, про которого я как-то рассказывал, рисовать этюды к нам в деревню приезжал. Не знаю только, жив ли? Адрес свой тогда оставил, в гости приглашал – давно это было.
– Это ты верно надумал: ежели есть тяга к рисованию – надо поддержать. Ну, а Никитка-то у тебя совсем малой. Сколько ему?..
– Три скоро будет.
– Да-а… Не заметишь, как дети вырастут… Ну, а теперь рассказывай, что привело тебя ко мне. По глазам вижу, что-то важное сказать имеешь…
Фёдор отставил стакан с чаем и, наклоняясь к Илье, как будто их могли услышать, тихо прошептал:
– Казака моего арестовали по подозрению в краже, а я вот думаю, что не он вор, как помочь ему – ума не приложу!
– А кто таков?
– Прокопий Столяров – его изба на окраине слободки, недалеко от реки.
– Ну, как же, Столяровых я знаю – мальчонку его старшего лечил. Напился с жару холодного молока с погреба, горло-то и перехватило, вот Прокопий ко мне на руках его и принёс… Насколько мне кажется, он человек чуждый плутовства… Так расскажи подробней, что стряслось?
           Фёдор по всех подробностях изложил всё, что узнал от Прокопия.
– Да-а… – почесал затылок Илья. – Тут любой на него – как на вора покажет. А вот по поводу травки – думаю, что подлили в чай это зелье. Нечто подобное я заварил тогда для Оймок, чтобы спасти её от неминуемой смерти, она сразу же впала в сон – это и спасло её, ведь Айбу подумал, что она умирает… Кто-то из отряда мог подсыпать зелье Прокопию и Мирону, а самородки – похитить сообщник со стороны.
– Я тоже так же подумал, – кивнул головой Фёдор.
– Ежели Прокопий смог бы описать вкус отвара, который они пили в то утро... То, что он отдавал смородиновым листом, ничего не говорит – всё равно запах зелья должен присутствовать. Лучше бы мне самому расспросить его об этом. Вряд ли это рук дело Прокопа...
– И я говорю, что не виноват он! – стукнул по столу опустевшей кружкой Фёдор. – Да вот кто теперь ему поверит! Вернётся из экспедиции Клюге, и всё – Прокопию либо тюрьма, либо каторга. То, что меня накажут, я не особо печалюсь – пусть хоть в рядовые казаки разжалуют, жалко, что невинный человек чей-то грех на каторге искуплять будет. Обнадёжил я его – пообещал помочь.
– Подумать надо... – вздохнул Илья. –  Здесь, я полагаю, один выход – найти настоящего вора… Самородки, скорей всего, кто-то из экспедиции украл и где-то спрятал. А вот насчёт сообщника я что-то сомневаюсь, чтобы кто доверил такое богатство другому человеку – разве что самому близкому. Выяснить нужно, чтобы не на словах – было ли в чае сонное зелье, тогда бы осталась одна загадка – кто его туда подмешал.
– Когда Прокопий мне подробно рассказал про то утро, я сразу почему-то на Игната подумал. Да ведь только он целый день с двумя нашими бийскими казаками, по заданию рудознатца, образцы собирали. Тут хоть сам поверишь в виновность Прокопия, – недоумённо пожал плечами Фёдор.
– Да-а, действительно, чего только в жизни не бывает, – покачал головой Илья. – Может, и впрямь Прокоп самородки взял? Подмешал Мирону сонных трав, а теперь водит нас вокруг пальца…
– Вот и мне невольно приходила такая мысль, – задумчиво произнёс Фёдор.
– Насколько я знаю, Прокоп в травах не разбирается, и, ежели он не пил зелье, то вряд ли сможет правильно описать его. Попробуй договориться, чтобы меня пропустили в арестантскую, а я постараюсь выяснить: правду ли говорит Прокоп про утреннее чаепитие, – вопросительно взглянул на Фёдора Илья.
– Думаю, не удастся уговорить коменданта разрешить ещё раз поговорить с Прокопием. Богданов твёрдо уверен, что кражу совершил он, и все другие доводы считает отговорками, – ответил Фёдор.
– Так-так… – поднялся Илья из-за стола и зашагал по комнате, раздумывая над сложившейся ситуацией. – Вот что! – поднял он палец вверх. – Пошли!..
– Куда?! – вскинул удивлённые глаза Фёдор.
– В церковь пойдём, сейчас там как раз служба началась. Хочу я с батюшкой Стефаном Удинцовым поговорить, он в моей просьбе не откажет. Думаю, что ему разрешат в посещении арестанта, а я пройду вместе с ним.
– Да-а, здесь наверняка препятствий чинить не будут, – согласился Фёдор.


По причине буднего дня и раннего времени народу в церкви было немного, большая часть прихожан была занята полевыми работами. Фёдор с Ильёй прошли поближе к амвону, откуда читал проповедь отец Стефан, ему, крестясь и кланяясь, вторили молящиеся. Они дождались окончания службы, когда священник закончил проповеди и разошлись прихожане…
– Что, господа казаки, аль какое дело ко мне имеете? – эхом отразился из-под купола голос Стефана.
Он спустился к ожидающим его и остановился подле – весь во внимании.
–  Тут вот какое дело, отец Стефан, – начал Илья. – Не себя ради, а справедливости – не по-божески будет, если невинный человек пострадает.
– Это так… – кивнул головой священник. – Что там у вас?..
Илья рассказал во всех подробностях историю Прокопия…
– В арестантскую мне попасть нужно, чтобы понять и убедиться, что Прокоп говорит правду и невиновен. Комендант уже ничего слушать не хочет – считает, что вина его доказана.
Отец Стефан призадумался, после чего положив руку на плечо Ильи, сказал:
– Богоугодное твоё дело – праведного защитить… Как в Притчах царя Соломона сказано: «Оправдывающий нечестивого и обвиняющий праведного – оба мерзость пред Господом». А осудить человека, до конца не разобравшись, – проще всего. Вся неправда есть от диавола, сколько невинных людей заставляет он страдать.
Не убирая руки с плеча Ильи, он направился к выходу, но перед самыми дверьми внезапно остановился:
– Постой! А как же тебя со мной пропустят – в мирской одежде?.. Вот что! Пошли за мной! – и Стефан, развернувшись, повёл Илью вглубь храма.
Фёдор так и остался стоять возле дверей, недоумевая, что же решил сделать отец Стефан. Через некоторое время они вышли из диаконника, теперь уже как двое священнослужителей. Илья облачился в стихарь и в одеянии мало чем отличался от отца Стефана...
– Ты, Фёдор, оставайся здесь, – бросил Стефан, не доходя до арестантской.

Командир караула без лишних расспросов пропустил отца Стефана и Илью к Прокопию…
– Большая честь для меня, святой отец, ваше посещение, – поднялся навстречу вошедшим Прокопий. – Я уже смирился со своей участью – всё обернулось против меня.
– Главное, чтобы Господь не отвернулся от тебя, – назидательно ответил отец Стефан. – Как говорят, стой за правду горой, и Бог всегда будет с тобой... Ну, Илья, спрашивай, чего хотел, – повернулся он к Илье.
Тот, прокашлявшись, начал спокойно и неспеша задавать вопросы Прокопию…

Время уже перевалило за полдень. Фёдор, спасаясь от зноя июньского солнца, спрятался в тени деревьев и наблюдал за повозками, гружёнными кирпичом, вереницей растянувшимися до строящейся церкви, около которой копошились и посадские, и служивые. Скрип колёс груженых телег, раздающийся хлыст бичей и покрикивание вспотевших возниц дополняли картину общенародной стройки.
«Вот и я сегодня со своими казаками собирался на стройке поработать, – подумал Фёдор, узнав среди работающих своих подчинённых. – Да вот как всё обернулось…»
Прошло уже немало времени, жар стал доставать и в тени деревьев.
«Что же они так долго?» – начал терять он терпение. Сколько ему ещё здесь торчать?
Наконец, от казарм показались отец Стефан и Илья. Они неторопливо шли, о чём-то увлечённо беседуя, и, если бы Фёдор не вышел из своего укрытия, они так бы и прошли мимо, не заметив его.
– Ну, что скажешь, Илья? – первым делом поинтересовался он.
– После разговора с Прокопием я ещё больше убедился, что он говорит правду: не смог бы лгущий человек, несведущий в травах и врачевании, правильно ответить на все мои вопросы. Только вот в чём незадача: чтобы поверили Прокопию те, кому решать его судьбу, нужны более убедительные доказательства… А где они?! – развёл руками Илья.
– Насколько я разбираюсь в людях, не лукавит Прокопий, – подтвердил отец Стефан. – Вот что, господа казаки, сейчас пошли в церковь – Илье переодеться нужно, а после все вместе к коменданту…

– Ваше высокоблагородие, к вам отец Стефан и двое казаков с ним,       – доложил денщик только что вернувшемуся с кирпичного заводика коменданту.
– Пусть заходят, я как раз со Стефаном о новой церкви хотел поговорить… – Проходите, господа, присаживайтесь, – пригласил вошедших комендант. – Чем обязан?
– Вот что, Ваше высокоблагородие, – начал отец Стефан. – Хотели бы мы обсудить с тобой положение Прокопия Столярова. Ведь невиновного человека на каторгу могут отправить.
Комендант, пронзительно взглянув на Фёдора, ответил:
– И вы туда же, святой отец… Я имею грамоту от руководителя экспедиции господина Клюге. Из неё ясно, кто является похитителем. И прошу вас, батюшка, не берите грех на душу, защищая вора.
– Я достаточно хорошо разбираюсь в людях, – глядя в глаза коменданту, ответил отец Стефан. – И поостерёг бы вас делать опрометчивые выводы. Не раннее как сегодня, около полудня, я с Ильёй Петровым посетил Прокопия Столярова; всё, что он говорил, не вызывает сомнения. – И он передал коменданту их разговор с арестованным.
– Ну, хорошо! Допустим, всё это действительно выглядит правдоподобно, – согласился Пётр. – Но кто же тогда взял самородки?! Покажи мне этого человека, и я тот час, под свою ответственность распоряжусь отпустить Прокопия Столярова. Что я скажу Клюге?.. Отпустил арестованного, поверив его словам? А кто же тогда вор? Ведь в лагере в тот день никого, кроме Прокопия Столярова и Мирона Кирьянов, не было. И почему я должен поверить Прокопию – что они оба уснули и ничего не видели…
– Да спали они по причине того, что в чай подмешали сонного отвара, – не выдержав, вмешался в разговор Фёдор. – Я сам пойду к Клюге, когда экспедиция вернётся в Бийск, и казаки меня поддержат.
– Ты вот что, Фёдор, остепенись, это уже «бунт» называется. Тебе и так за своего подчинённого отвечать придётся, – строго отчитал его комендант.
– Прав Фёдор, – вмешался молчавший до того Илья. – Поговорив с Прокопом, я убедился, что их обоих с Мироном опоили сонным зельем.
–  Верю тебе, Илья, хоть ты уже и оставил военную службу, но в гарнизоне ты человек уважаемый, отвечаешь за своё слово, но ведь его к делу не пришьёшь… А что, если был сообщник?.. Научил Прокопия, что да как правильно говорить?.. Может, тот и спал, а подельник его в это время самородки выкрал.
– Но, если был сообщник, зачем ему подкладывать в котомку Прокопия кусочек серебра, он бы сунул эту улику кому-нибудь другому?..            – отпарировал Илья.
– А если он так хотел избавиться от подельника и не делиться награбленным? – тут же ответил Пётр.
– Ну, тогда бы Прокопий в отместку просто выдал сообщника, – заключил Илья.
– Хм-м… Но, тогда и Прокопию отвечать придётся, возможно, поэтому он и запирается… Но могло быть и так: Прокопий сам выкрал самородки, а в спешке оставил в своей котомке небольшой кусочек серебра. А история с сонными травами была придумана на случай разоблачения, и Прокоп уже знал, что ему ответить на твои вопросы… А может, вовсе и не он… Может, Мирон выкрал?!.. Опоил Прокопа, сделал своё чёрное дело и притворился спящим... Ну, как, Илья?!.. Об этом ты не думал?!
– Нет… – отрицательно мотнул тот головой.
Наступила тишина. Илья не знал, что ему ответить на это замечание коменданта; спорящие смотрели друг на друга, так и не поняв, пришли ли они к единому мнению.
– Ну, вот что, господа, – первым нарушил молчание Пётр. – Говорили вы, конечно, убедительно, но, кроме слов, у нас ничего нет. Я уже сказал, что если бы были какие-то существенные доказательства, которые я мог показать господину Клюге и судьям, то освободил бы Прокопия из-под стражи хоть сейчас.
– Да где же их возьмёшь эти доказательства! Упекут невинного человека на каторгу! – гневно выпалил Фёдор. – Видать, одними разговорами здесь не обойдёшься.
– Фёдор, опять ты за своё! – повысил голос комендант. – Я думаю, господа, всё, что касается цели вашего визита, мы обсудили. Отец Стефан, я хотел поговорить с вами по поводу новой церкви, но, к сожалению, слишком затянулось обсуждение вашего вопроса, а сейчас я должен идти.
Комендант поднялся, давая понять, что беседа закончена, и крикнул денщика, чтобы проводил гостей.
– Да-а, наломает дров Фёдор, – вполголоса проговорил он, оставшись один. – И Прокопию ничем не поможет, и себя погубит. Если поднимет казаков, это же расценят как бунт, да и казаки пострадают.
Пётр сидел, подперев голову рукой, забыв про ожидающее его спешное дело. Конечно, он поговорит с Клюге, но вряд ли это поможет Прокопию – ведь кроме слов, нет никаких доказательств. А судя по его письму, Клюге твёрдо уверен, что кража – дело рук Прокопия… Как бы Фёдор тогда чего не натворил…
«Вот что я сделаю! – нашёл он выход из положения. – Под замок я Фёдора посадить не могу – не за что, а отправлю-ка я его с Ефимом Назаровым ясак собирать. Как раз пока они ездят, Клюге покинет Бийск»...
                Продолжение следует...