Исповедь близнецов том первый

От края и до края пешком  бы мне пройти,                Не дай бог, судьбу такую, кому-то  встретить на пути
Непроходимая  сибирская  тайга  окружила   далёкую глухую деревню  «Брусничный» Шумят над головой могучие сосны. Лохматые ели затеняют пространство, слегка поскрипывая  то тут, то там придавая  тайге зачарованную сказочность.  В  небе  над деревней нависли тяжелые грозовые тучи,  и порывистый ветер с хулиганским свистом играет верхушками берёз, сосен и елей.  Безжалостно гнёт  стройные берёзы и молодой кустарник; срывает   молодые шишки с  могучих сосен и кедра,   раскидывая по сторонам.  А, где-то вдалеке  одна старая ель стонет, как бы жалуясь на своё недомогание, привлекая к себе особое внимание.   Скалистый крутой берег своенравной, по-девичьи строптивой реки, местами выделяется по-особому ландшафтному  расположению, где  величаво раскинулась могучая ширь, захлёбываясь и перекатываясь через пороги,  образует пенистую волну.                На крутом  обрывистом  берегу стоит и смотрит  пожилая женщина на реку задумчивым взглядом.  С ёё  головы  медленно спадает  цветной кашемировый платок. Седые волосы беспощадно треплет ветер, будоражит воспоминания о далёком прошлом и не даёт сосредоточиться на самом главном содержании прошлого бытия. В руках у неё  потёртые выгоревшие листы от времени,  сохранённые,  ею же  самой, главной героиней  Евдокией Афанасьевной;  На листах  видны еле-еле заметные записки, того самого солдата.                «Вот бы мне всё это увидеть по настоящему в натуральном облике лицо России. Что это? Разве  на  рассказах далеко уплывёшь, только лишь  абстрактно можно себе представить  те далёкие берега. И можно ли сравнить тот дальний берег, где я  родилась;  с этим на, котором стою в одиночестве от далёкого прошлого.  Очень очется побывать и посмотреть на малую родину.  И, кажется, дело то не за горами, а вот ведь не прыгнешь.  Представляю:  Финский залив, Выборгская сторона, на которой жил и строил корабли Пётр первый, звучит гордо, где на небе тоже  ни облачка, и  на улицах города подобно муравьям  с ношей мирно снуёт население, кто куда,  взад вперёд с лёгкой ношей у кого-то и потяжелее.  Где теперь две мои горошинки? А может они где-то, совсем рядом,  о чём я не могу знать?                Плач Евдокии 
 Может  ты жена солдата.  И   быть может, медсестра. Вы  две подружки., как сестрёнка с братом.  Нам бы встретится пора. От меня вас разделили. Развели по городам.
Солёный огурец  делили. Надоедали нашим поварам. Одна больна и при смерти, лежала за Шумихою рекой. Мне вас так часто не хватало. Хоть бы встретится с одной! Увезли одну на Украину. Меня же в лес густой, на целину. В тайге батрачила и гнула спину.
Где вы теперь? Я  так и не пойму.  Быть может  вы  опять на поле боя.  Жуткий страх  всё это  на семью  Кто-то  может быть женой героя? Где вы теперь? Я так и не пойму.  Вот она судьба, злодейка,  Кто придумал  страшную войну.  Это он!  Жизнь ему  одна  копейка.  Бомбёжкой рушит тишину. Привезли  из Ленинграда. И было вам всего лишь
месяцев по пять. Что это божья кара иль награда.  Сумели от бомбёжек убежать? Где же вы теперь родные.  Господни не изведаны пути. Или вы нашли кусочек рая,
где вас теперь найти? На моей руке фотография простая.  Здесь  ваш целый взвод,  Возможно, кто-то тоже ищет?  И каждый сам себя найдёт. А коли, вспомните мою досаду.  Отзовись, не медля часа.  Меж собой не споря.  Из медного ковша запьём мы горе
Таёжным, терпким  квасом»
 Евдокия Афанасьевна представляет походку.  Голос слышит,  словно из-под земли;  тот томный  внутренний  и  далёкий голос Степана…
- Женщина давайте вашу тяжёлую  ношу, я помогу, наверное, нам с вами по пути?  Степан Петрович осторожно берёт в руки тяжёлую ношу. Поднял, приблизительно желая взвесить на глаз. – Ого! Ничего себе, нагрузились будто про запас.- - Да, сынок, возможно и про запас. Немец-то слыхал грозится напасть. И что ему не сидится, не живётся спокойно?                - Алчность по захвату территорий. Хочет править всем миром. Посмотрим, что из этого получится. Как бы последние штаны не потерял, как  при Наполеоне. Тот ведь тоже мечтал править всем миром. Да  так навоевался, что своих солдат мёртвых грыз  в обратной дороге, покидая Москву.                - Хорошо было с вами побеседовать. Прощайте, вот я и дома, Может, ещё свидимся когда-нибудь с вами?  Вы мне настроение подняли.  Спасибо за помощь, уважаемый попутчик.                Бежит по улице весёлый мальчуган в коротких штанишках, катит перед собой колесо, а по  улицам громыхает полуторка. Мчится легковой автомобиль, обгоняя и  унося в салоне важно восседавших пассажиров. Быстрым шагом  идут офицеры красной армии.                - К чему вся эта беготня?  Надо к жене сходить, узнать как там у неё. Всё ли в порядке, возможно тут же и заберу её из родильного дома? Кого она мне подарила на этот раз?  - Сердце Степана Петровича колотится, вот-вот выпрыгнет, как будто спешит на первое свидание. Родильный дом города Выборга,  утопает в зелени деревьев, в клумбах с цветами, на газонах. По дорожкам идут счастливые молодые папаши, родственники навестить новорожденного; который  сам  первым криком, извещает мир о своём появлении на свет.  В роддоме суматоха. По коридорам снуют врачи и санитарочки в белых халатах. У некоторых недоуменные лица. Остановились две медсестры, о чём-то между собой разговаривают, разводят руками в стороны, пожимают плечами, смотрят по сторонам.  Степан Петрович,  мужчина двадцати восьми лет, среднего роста, крепкого телосложения.  с букетом цветов, с пакетами фруктов, осторожно тихо подходит к  медсестре, которая тоже идёт к нему навстречу.                - Здравствуйте, милая симпатичная девушка. Не подскажете, в какой палате лежит Жихарева Мария Григорьевна? Она вчера одиннадцатого  июня  родила девочку или мальчика?  -  Медсестра  смотрит на Степана Петровича с сочувствием. Показывает рукой, как пройти к палате.  Степан Петрович поблагодарив  сотрудницу, идет дальше  по коридорам медицинского учреждения, рассматривает двери, выискивает нужную табличку с надписью.  Находит дверь палаты. в нерешительности останавливается, стучит в дверь, приоткрывает, заглядывает в палату.  Он видит свою жену, симпатичную женщину двадцати четырёх лет, лежащую на кровати. Мария  поднимается с кровати, встречает тоже с радостью мужа                - Лежи, лежи, тебе нельзя так рано подниматься, - взяв руку жены, нежно к ней прикасается, целуя, сам внимательно смотрит  в лицо,  Мария осторожно прячет руки под одеяло, муж недоумевает, что-то с женой происходит. Степан  берёт стул, садится у кровати Марии. Он нежно опять  берёт её обе  руки в свои. С нежностью смотрит в её глаза.                -  Машенька! Как здоровье? Как здоровье у нашего малыша? Где он? Я хотел бы посмотреть на наше с тобой творчество! Ты уж извини. Нёс тебе цветы, да  таможня запрет наложила. Нельзя, говорят, фрукты тоже нельзя, говорят, пока что. От них у ребёнка стул жидкий будет.                - Спасибо. Ничего Стёпа, все хорошо. Здесь не плохо кормят по рецепту  врачей. Здоровье хорошее у меня и у малышки. Её только, что медсетра отнесла в детскую комнату, где все новорожденные. Может, ещё увидишь, если подольше посидишь.             -  Что-то тревожно, Машенька,  на душе?                -  Всё образумится. Стёпа, что-то случилось? Вижу на твоём лице тревогу, Стёпа? Почему у тебя печальный вид? О чём думаешь?                – Как не думать Машенька?  Представляешь, я на руку наложил сегодня. К чему бы это? Как ты это понимаешь? – Степан знает,  жена  читает сны как в руку ложит.                - Во сне что ли? К деньгам значит, Стёпа. Тебе скоро отпускные начислят и в отпуск маханём к родным краям.                - Какой чёрт во сне! Стыдно сказать и грешно утаить. – Степан, краснея  перед роженицами, не знает, куда себя деть. -  Прямо вот сейчас, как к тебе добирался.                - Худу быть, Стёпа, к худу это. Ни к добру. Лучше бы ты не рассказывал сон свой. Желая  сменить тему разговора, Степан нашёлся, что спросить.                - А что у вас тут за беготня мед персонала?                - Ничего особенного, как всегда  рабочее состояние медперсонала. - Мария  приняла тревогу мужа  как свою собственную, стараясь как можно быстрее определить будущее явление. Но что может случиться с мужем, она терзает себя в догадках. А-а, возможно, и не с мужем, может что-то случиться и с дочерью.                - Какой-то у тебя, наверное,  не обычный,  день,  если ты с таким видом пришёл  Мог бы и подождать, не приходить. Зачем грусть приносить мне, не то и на ребёнке отразится.  И я тогда ни чего не буду говорить. – Мария чуть-чуть не проговорилась о пропаже дочери. – Просто  персонал  бегает без дела по коридорам. Должны  найти выход из ситуации.                Не догадываясь ни о чём, Степан смотрит на часы. Переводит взгляд на окна палаты. Форточка в окне открыта. За окном солнечный летний день сменяется грозовыми тучами. Видны деревья, с молоденькими листочками тихо покачиваясь, а на деревьях  отрадно поют птицы. Он  с сожалением смотрит на женщин. Они,  тоже не выдавая тайну пропажи девочки,  с любопытством разглядывают мужа Марии.  От смущения Степан трёт ладонями о колени, не зная, куда их приложить или применить.                - Мария, мне надо идти. Посидел бы еще, но дела поджимают. Да и вам надо отдыхать. Попытаюсь завтра забежать, извини, если  получиться. - Степан Петрович встаёт, отставляет в сторону стул. – До свидания, женщины.                Он  выходит из палаты, а Мария   укрылась с головой одеялом и дала волю слезам.                - Нет, женщины, что-то случилось, он далеко не тот мужчина, чтобы показывать свое  дряблое здоровье.                В палату входит санитарка, с ведром полным воды и со шваброй. Она смотрит на Марию. - Ты чего хнычешь, или с дочкой что?  - Санитарка ставит ведро на пол, приступает к влажной уборке.- Эх, девчата, мне бы вместо вас здесь полежать, да ребёночка тоже родить.                - У вас нет детей что ли? – Подозрительно спрашивает Мария санитарочку.              - Бесплодная  уродилась, где уж мне их взять. А теперь уж и годы не позволяют об этом мечтать.  Как хорошо бы иметь родню в старости.                - Ты бесплодная, а у неё ушла  дочка ещё до венчания. Считалось раньше: дочь отрезанный ломоть от родителей. Вот она сразу определила свою судьбу. Весь персонал на ноги поставила, пять часов ищут.                - Ты, чего мелешь? Как это ушла?                Санитарка работает шваброй под кроватями. Вдруг, швабра упёрлась во что-то мягкое. Она наклоняется, видит свёрточек из детского одеяла роддома                - Господь с тобой, кукла ты моя! Тебя ищут, как это тебе угораздило убежать от матери. Весь роддом на ноги поставила? Ух, ты, обмочилась, мокрющая-то, а ей хоть бы хны. Выносливая будет баба.  Гляньте, бабы, девчонка, завернутая в одеяльце, лежит под кроватью, и наяривает свой  кулачище. Ей богу в жизни выход найден будет в любой ситуации, Ей, богу, голодной не останется!                В палате роженицы смеются,  санитарочка у всех подняла настроение. Входит дежурная медицинская сестра. Видит в руках санитарки ребенка. Подходит ближе, с улыбкой глядит на девочку.   Лежащая на соседней кровати женщина встает, берет у санитарки ребенка, ложит на кровать Марии. К ней подходят еще две женщины. Все дружно приступили  к пеленанию.   Довольная старшая медсестра легким шагом подходит к дверям палаты. Выглядывает в коридор. Подзывает младшую медсестру, прикладывает указательный палец к губам.                - Пропажа нашлась, тихо вы, товарищи, пропажа то никуда не убегала.                В палату заходят главврач, акушерка, медсестра, санитарка роддома. Все поздравляют мать со счастливым завершением поиска.                - Кто её нашёл? – Спрашивает главврач.                - Санитарочка.  - Мария  довольная прижимает дочку к груди.                – Вот кто производит тщательную уборку.  Все щели промывает, и даже ребёночка выскребла. Молодец, Галина Иннокентьевна, молодец                - Обещал прийти на следующий день, но почему-то не приходит. – Спрашивает  рожениц.                Через  два  через два дня опять пришёл муж Марии.  Степан садится  у кровати жены. Он с интересом разглядывает дочь.                - Очень симпатичная девочка. Спокойная, видно, будет? Вся в мою маму и похожая тоже на неё. Ну, прямо капля воды мама моя. – Душу и сердце  Степана переполняют эмоции, краски заливают его лицо от восторга.. – Спасибо за дочку, Марьюшка, спасибо тебе, родная. А сын у нас ещё с тобой будет, - он говорит так, как будто о чём-то сожалея Будут, родная, как грибы после дождя. Какие ещё наши годы? - Рядом с Марией  на кровати тихо спит, завёрнутый, в пелёнки ребенок.                - Прямо, так  уж так на твою мать! А моего ты в ней ничего не находишь? Нет?             - Пока отставим эти пререкания. Она всего лишь маленькое существо. И рассмотреть схожесть черт лица пока не возможно. - Мария поправляет одеяльце на дочери. Целует.  Довольно улыбаясь, что дочь её рядом под самым сердцем и, кажется, никуда не убегала от матери.                Тем временем Степан настраивал себя,  сказать очень важное и страшное и боялся, чтобы не испугать женщин своими новостями.                - Ты, что-то хочешь сказать Стёпа? – увидев  перемену в лице мужа.                – Да, хочу сказать, вам всем женщины,  Война, Мария! Ты слышала, объявили по радио. Германия напала сегодня. Украину долбят. Ах, мать их ети то. Придётся тебя отправлять в Сибирь                - У нас, в родовом отделении нет радио приёмника. Тебя, Стёпа,  заберут на фронт?  - Заберут, Мария, я не святой. Отправлю к Евдокии Афанасьевне, в Сибирь, чтоб душа была спокойна за вас. Посажу в вагон и на фронт. Сам подам рапорт, чтобы забрали, бить их надо гадов. - Женщины сидят на кровати, вытирают слезы платочком. Одна из них   стоит у окна, задумчиво смотрит на улицу. Вторая роженица, вдруг, неожиданно завыла по-волчьи.                – Вот тебе и примета, навалить на руку ни с того ни с сего.  К худу, бабы, к худу всё это,  - медсестра, поддерживает разговор рожениц,  протирает стол и ставит графин с питьевой водой. – У этой роженицы  муж и брат, служат на самой границе.  Как же ей не завить?                Во дворе роддома, на скамейках сидят женщины в цветных халатах, разговаривают с мужчинами, вытирают слёзы.   Медсёстры озабоченно подходят к палатам рожениц, тихо приглашают по фамилиям для прохождения процедур.  Санитарки носят посуду с готовыми продуктами питания к ужину.                - Тебя когда выписывают, Мария, ты бы спросила, не то не ровён час, можешь остаться здесь одна без моей поддержки. Вдруг, ни сегодня завтра принесут повестку?          - Ну, женщины, прощайте, может, ещё свидимся, - Степан бережно прижимает к груди тёплый комочек живого существа. Роженицы, породнившись в родовом отделении,  обнимают друг дружку, не пряча и не скупясь на слёзы,  и через  полчаса Степан Петрович собрал пожитки  Марии, увёл её с собой. Через два месяца  на железнодорожной станции Степан провожает Марию. Машет рукой через стекло, прижимаясь близко к стеклу  вагона.                - Осторожно, не зацепило бы тебя вагоном. - Степан Петрович не сдерживает огорчения, плачет.                – Вот ведь, как оно бывает;  даже ночки не выделил  женой полюбоваться Степан не стыдясь, тоже  вытирает слезы внутренней стороной кепи. На  тренировочном стадионе пробыли  всё время,жёнушка..              - Я буду ждать тебя, Стёпа,  и дочка тоже будет ждать. Я люблю тебя, Стёпа. Береги себя ради нас.                - Я тоже вас крепко  люблю. Поцелуй за меня дочку. Не успели даже имя ей дать. Ну, что ж, прощайте мои милые. Господь даст, еще  свидимся. Я пойду - время в обрез. Так начальство моё распорядилось…                Степан Петрович машет рукой. Уходит, а Мария тянется ближе к окну, чтобы как можно дальше проводить глазами мужа. Да слёзы заслоняют зрачки, как бы ни старалась протереть платочком глаза. Не получилось. Мария упустила из виду мужа. Она ещё горше того начала рыдать. В вагоне суета. Пассажиры укладывают вещи, Не разбирая свои или чужие,  наступают ногами или переступают, чтобы как можно быстрее захватить свободное место. Путь на восток не ближнее место, шесть тысяч километров подальше от войны.   Напротив Марии женщина копается в вещмешке, достает трех литровый бидон.    - Пожалуйста, посмотрите, за вещами Я сбегаю за кипятком, пока поезд стоит, еще не давали сигнал отправления.                – Какой там кипяток! – Громко закричал на весь вагон пассажир, тут места надо занимать, а вы за кипятком?!  Не сумеешь вернуться, как вороны налетят. В соседнем районе всё наповал разбито немцами.                - Нет, женщина, лучше вы подержите мою  дочку. Дайте, я  сбегаю. Я моложе вас. - Мария Григорьевна выходит из вагона, перебегая железнодорожные пути, ищет глазами мужа. Вдруг, железнодорожник ударил в колокол.  Состав приходит в движение.  Мария   торопливо наливает из крана в бидон кипяток, оглядываясь, не ушёл ли её состав Неожиданно в воздухе слышится гул. Над составом с оглушительным свистом и грохотом сыпятся смертоносные груши. В вагоне паника слышны крики, стоны. Со звоном вылетают стёкла из окон, а незнакомая  женщина с Марииным ребёнком на руках  то и дело поглядывает в окно, которое ещё не задето вражеским снарядом. Она то и дело  шепчет и крестится:                -  Господи, спаси и помилуй нас.                Пассажиры выскакивают из вагонов. Женщина одной рукой держит ребёнка, другой продолжает осенять себя перстами. С ужасом  смотрит на небо.                -  Это ни дать ни взять они! Это фашисты! Что же вы, гады, творите то? Али креста на вас нет, мать вашу ети то?  - Не щадя  себя стучит себя в грудь и грозит мощным кулаком в сторону немецких самолётов.                Марию  оглушило. Она не понимает,  что происходит. Видит, ее вагона  на прежнем месте нет. Сохранившийся впереди паровоз и часть вагонов медленно двигается  и скрывается из виду, увозит эвакуированных на восток.  Поднимаясь, по интуиции  Мария   бежит с бидоном по шпалам, бережно сохраняя кипяток, который остыл уже давным-давно. Запыхавшись, перепрыгивает через доски разбитого вагона.  Падает, запнувшись, лежит. Опять встаёт и опять бежит, не понимая, что  происходит.  Следом идет второй состав. Мария опять падает,  и не спешит подниматься.                - Всё пропало. Вся жизнь прахом пролетела! К чему тогда и я  буду коптить белый свет?  Пусть давит к чёртовой матери!                Паровоз останавливается, машинист и его помощник  поднимают Марию  под руки, отводят в сторону. Машинист даёт свисток и тоже продолжает путь на Восток. 
А тем временем,  маленький свёрток копошится в своём одеяле в копне, рядом с ним лежит раненый солдат. Он стонет. Девочка раненая осколком в левую щечку; смотрит широко открытыми глазами на карусель смерти. Глотает, захлёбываясь собственной  кровью, продолжает  временами  сосать кулачок и жестоко царапать себе лицо. Солдат тяжело поднимается, берется за голову, шатающей походкой подходит к свертку, наклоняется над ребенком.                - О, господи! Откуда  такую крошку сюда занесло? И тебя не пощадила костлявая злодейка. В первые дни войны, видно,  и в первые дни жизни – боевое  крещение! Где же твои родители? Что теперь прикажешь мне с тобой делать, святое создание?                Солдат осторожно вынимает маленький осколок из щёчки ребёнка.                – Не подсматривай, мал ещё за взрослыми подглядывать.  Сейчас обработаю твою  рану  собственной мочой. Правда, говорят, учиться у родителей всегда есть какая-то польза  в жизни.  Как учила мама, так и я тебя стану лечить.                Пока солдат обрабатывает  рану из личного крана  горячей мочой  щеку  маленькой знакомой;  он сам про свою боль совсем  забыл.                -  Так, видимо слегка зацепило, марганцовки не хватило, себя обработаю следующим разом, как  ёмкость найдётся. – Подумал он.-  Терпимо до свадьбы авось заживёт.                Видит он не далеко, заброшенный взрывной волной фанерный чемодан. Солдат, подходит к чемодану, открывает его.                - О! Да мы с тобой живём парень! Здесь  лежат все нужные  женские вещи.  Женщина и в Африке женщина, всегда знает, что с собой в дорогу прихватить. Сейчас мы с тобой определим: что кому подойдёт в первую очередь.                Солдат надёялся, что найдёт что-нибудь стерильное для пацана. Достает из него некоторые из них вещи, трясёт их от пыли. Рвёт платье, пеленает ребёнка на те же самые пелёнки, в чём был завёрнут, осторожно по-отцовски.                – Вот бы не подумал, когда придётся проходить курсы молодого отца, а тут нате вам с кисточкой, явились, не запылились. Сюда бы ещё девушку, какую вроде матери. Втроём то бы легче и веселее справляться.                Боль головы всё сильнее напоминает солдату, садится на землю подле стога, берётся руками за голову. Мотает головой, тихо стонет                - Время не терпит, война считает минуты, надо подниматься и идти.                Берет ребенка на руки, шатающей походкой, пошёл в сторону военного эшелона.                – Слушай, мужик, чё ты кряхтишь,  или я тебя неловко прижимаю? Стоп, подожди-ка, сейчас я тебя посмотрю, может, ты обмочился?                Солдат  разворачивает  живую ношу, рассматривает пелёнки.                - Прости, меня дочка, что ж это я так расхлябался то, а? Не догадался, даже познакомится,  с кем имею дело. Вижу лицо, думаю, ну и ладно, господь с тобой, какая ни какая, а живность всё же. А тут гляди на неё, живой будущий цветок. Только умело поливать тебя надо и ухаживать. Ну да ладно, врага победим, а там посмотрим, что с тобой делать. Тебя покормить бы надо, да, к сожалению, нечем прости уж меня, Я не готов к такому повороту. Я сам ещё только, только солдат строевой Армии,  что прикажут то и делай. Знаешь, что?  Давай-ка, познакомимся сначала. Меня зовут Степан, а тебя? Надо поискать в твоих  ремугах записочку, чья  ты и откуда.                Степан покопался в пелёнках девочки, переложил  её в  найденные женские вещи. И среди них он находит  бирьку с надписью:  вес ребёнка, год, месяц и день рождения.              - Ого,  весом не обделил тебя господь бог, видать и родители не из мелкосортного калибра. Три килограмма  семьсот грамм, представляю вырастешь с мой рост тоже не плохо будешь выглядеть. А звать то вот тебя почему-то не назвали мою крошечку. Какое бы ты хотела имечко иметь, а, Варвара? – У солдата самопроизвольно соскочило с языка  это имя.                – Прости, я не хотел тебя обидеть, ты не ревнуй меня. Ты мала ещё об этом думать, поняла, нет? Тебе годков то, поди, месяца три  или как?                Девочка, как будто чего-то понимает,  после каждого вопроса солдата, старалась, как бы скромно  прячет своё личико в окровавленные пелёнки и одеяльце, то и дело крутит головкой в разные стороны и улыбается со словом «агу»                - Вот тебе и агу, Варенька, когда научишься говорить по-русски? Всё агу да агу. Ладно, перепеленал, а теперь пошли. Только стоп, надо остатки вещей  забрать  Тебе на вырост пойдут. Она ведь матушка война не спросит, где доставать, а тебя уже всё готовое приданное. Я там смотрел в чемодане такое красивое платье, какая-то дамочка выкинула вместе с чемоданом. Чемодан то я брать с собой  не буду, в вещь мешок уместится, слишком тяжёлая ноша будет для нас с тобой, а вот барахлишко, то всё заберём. Так нет Агу?                Солдат собирает вещи,  и обнаружил  бумажный свёрток с ржаными пряниками и пол-литровую бутылку с водой, надёжно  с закупоренным горлышком.           - Варька! - закричал солдат от радости на всё  пространство между небом и землей. – Живём, Варька, живём, Варенька! Теперь живы будем, не помрём! Я тебе сейчас, как мама моя делает, сооружу соску из ржаного пряника.                Степан нашёл  недалеко от чемодана новую консервную банку из-под тушёного мяса. Замочил небольшой кусочек пряника. Завернул жидкий пряник в кусочек трофейного материала, перевязал солдатскими нитками и сунул Варьке в рот.               
  - На ешь! Правда ни мамкиным молочком пахнет, голод ни тётка, всё пойдёт подчистую. Бедная, сколько хоть лет то тебе девочка. Ещё и году не прожила, а горя хватила под завязку. Ну, вот если б я на тебя не наткнулся, а, что было бы с тобой?  Сколько ещё хлебнёшь, милая, ты моя.  -  Степан опять схватился за голову руками.                – Как же быть то мне теперь с тобой, а вдруг и меня в дороге схватят гематомы? Куда я тебя дену? Жаль мне тебя, неизвестно в какие руки попадёшь. Ладно, у меня ещё есть время отпуска, может, управлюсь за короткий срок. Дойду до военкомата, продлю  отпуск, если дадут такую возможность, и  в детском доме тебя оставлю, чтобы сердце за тебя не болело.               
После  продолжительной поездки с Запада на Восток Степан  медленно сходит  на платформу с  ребёнком в руках. Узнал, в каком районе есть детский дом. Ему дали адрес детского дома в селе «Таёжный»                - О! На ловца и зверь бежит,  - с радостью восклицает Степан.                - Вы ко мне обращаетесь, мужчина? – Спрашивает проходящая мимо  Степана девушка.                - Неет! Я со своей дамой разговариваю.                - Что в узелке находится? – Удивлённо спрашивает девушка.                - А, что с ней нельзя договорится, как   вы думаете. Через неё только и добьёмся, чего захотим.  Кстати, вы не скажете, где находится детский дом?                На стене детского дама огромными буквами прибито: Детский дом «Янтарный». Солдат открывает калитку  территории детского дома, подходит к входной двери,   вещи ставит подле главного входа. Нянечка по длинному, светлому коридору сопровождает к кабинету заведующей.                - Вам уважаемый, товарищ, вот сюда, к ней.  У вас тоже на фронте жену убило? Да?  Как жаль, как жаль до боли костей жалко молодых парнишек да ещё с дитём на руках. Она возьмёт вашего ребёнка, обязательно возьмёт.  У нас здесь десятки таких горемычных сирот.                Сотрудница детского дома стучит в большие, оббитые чёрным дерматином двери кабинета. Открывает двери.   Обои  входят в кабинет с большими окнами, высоким потолком. Напротив окна стоит большой письменный стол, с графином с водой и заваленный документами. На краю стола настольная лампа. У правой стены диван. У левой стены шкаф с книгами.  Лицом к окну стоит заведующая детским домом, Маргарита Ивановна, стройная женщина, с  вьющимися волосами до плеч. Женщина поворачивается к вошедшим. Нянечка детского дома видит, что молодой человек смущён и растерян, она говорит за солдата                - Маргарита Ивановна, еще ребёнка привезли…                Маргарита Ивановна подходит к письменному столу, садится в кресло, достает бланк документа. Смотрит на солдата, предлагает ему присесть на стул возле письменного стола.                - Будем оформлять ребёнка на приём в детский дом? Кто вы? Откуда ребенок прибыл?  Как зовут ребёночка?                Солдат подходит к рабочему столу заведующей, садится на стул. Бережно прижимает к груди свёрток. Нежно смотрит на  девочку.  Ребёнок смотрит широко открытыми глазами,  улыбается, позевает широко открытым ротиком.                - Что, Варенька, примут нас здесь, как ты думаешь?                - Мы пока ещё никому не отказывали. Таак,  вашу дочку Варенькой зовут?  Как ваша фамилия, папаша?                - Вы меня загоняете в угол, уважаемая Маргарита Ивановна, я не знаю ничего о ней. Расскажу, как всё происходило,  и откуда у меня  на руках оказалась Варька.  Вот вещи я прихватил попутно  там, у стога сена для её будущего.                - Вас то, как зовут?  - Спрашивает Маргарита Ивановна.                - Степаном  зовут.                - А фамилия как ваша? – Степан показал документы  из военкомата, Заведующая детским домом торопливо, записывает данные солдата.                – Хорошо, оставляйте свою дочку, а мать то её как зовут?                - Нет у неё больше матери. Погибла она  в этой же бомбёжке, а эта альбатрос уцелела. Летела, как ангел, а упала, как чёрт  в старую копну сена, в том, видимо, её счастье остаться в живых.  Ожидали отправлений эшелонов на восток на  станции под Ленинградом.  На железнодорожной станции стояло  несколько составов. У одного  состава были  выставлены военные караулы.  Я, солдат с карабином за плечами, стоял  у крайнего вагона.   Ничего не предвещало, вдруг в  воздухе слышится гул моторов. На железнодорожную станцию падают свинцовые груши.  Все  солдаты из караула прячутся в укрытия, а кто стрелял по самолётам из карабинов. Недалеко от меня  падает бомба, и я получил ранение. После чего мне дают увольнение на десять дней                - Вас тоже надо обработать товарищ                - Вы обо мне не беспокойтесь, лучше девочку осмотрите, она вся в крови засохшей. Мочой её сам обрабатывал по старинке, по методу мамы.                - Немедленно девочку в лазарет детского дома! - Приказывает Маргарита Ивановна.                – Что с ней? Серьёзное что-нибудь?                - Осколок в щеке находился, я его осторожно вытащил. Наверное, языком будет плохо ворочать. Другого я ничего не мог с ней сделать. Жива, здорова? Ну и слава богу!. Спасибо и на этом, за скорую медицинскую помощь. Степан словно вновь народился от приятного  сообщения, с Варькой ничего плохого не случилось.                - Ну, и дальше что было, рассказывайте Степан.                - Дальше?                - Конечно, дальше рассказывайте!                - На железнодорожной станции вагоны трясло как в лихорадке; повсюду разрушения. Горят разбитые вагоны. Летят по сторонам доски, облицовка от вагонов,  лежат трупы военных и гражданских. Санитары бинтуют раненых. А, какая-то женщина с бидоном в руках орёт: «Кипяток не разлейте, кипяток не разлейте!» Ей помогают сойти с рельсов, а она одно кричит: «Жить не хочу, где моя дочка, и всё тут!». Память видно вышибло от взрывов бомб.  Неподалёку от военного эшелона был  старый стог сена; я не помню, как оказался в стогу или в копне, не знаю как её назвать.  Прихожу  в себя, тяжело поднимаюсь, еле-еле стою на ногах, а голова совсем не моя.  Хочу понять, где я нахожусь:  оглядываюсь по сторонам, вижу,  рядом в копне, копошится маленький свёрток.  Почти подползаю  к свертку. Гляжу, ребёнок. Ну, думаю, слава богу, теперь мне одному скучно не будет.  Я осмотрел девочку внешне, надеялся, что это пацан по характеру спокойствия.  Раненая  и спокойно смотрит широко открытыми глазами на карусель смерти. Захлёбывается кровью, сосет кулачок. И как это она не захлебнулась?                Солдат  вытаскивает из нагрудного кармана  осколок. – Вот видите основание  мне не доверять?                - Я разве дала повод к недоверию? Я очень внимательно слушаю и думаю, как же мой там солдат, воюет. Наверное, тоже приходится не сладко, находится где-то в такой же перепалке.                - Разве бывает на войне кому-нибудь сладко? – В недоумении спрашивает он заведующую детским домом. - Ну и дальше слушайте: Стоит другой военный эшелон.  Я с ней на руках,  неприятное ощущение  контузии, подхожу к офицеру. Офицер с улыбкой смотрит на ребёнка. Объясняю, как всё случилось. Он мне показывает комендатуру. Я там получил отпуск дополнительно, а  за это время с Варькой водились, кормили санитары. Достали молоко на дорогу в банках со сгущённым молоком. Пряники на всякий случай мы с ней не выкинули. Она так прелестно их сосёт через марлечку. Санитарки так подсказали, то есть мамин метод более усовершенствовали по стерильности я имею в виду. Таким, способом  мы до вас и добрались, а в дороге то ещё много желающих нашлось понянчиться с Варькой.  По началу я решил было а, не поручить ли какой женщине Варьку? И в то же время, думаю, нет, в детский дом надёжнее будет и будет с кого спросить.                Солдат сидит на стуле с ребёнком на руках в ожидании, когда же заберут Варьку? И в то же время его волнение из-за  расставания с дочерью, его боль в голове сказывалась всё сильнее и сильнее. Со стоном кладёт девочку на диван, берётся за голову. Маргарита Ивановна сидит за рабочим столом, перед ней множество документов, неожиданно, выскакивает из стола бросая, ручку с пером на пол.                - Вам плохо, солдат? Вам плохо? – Солдат не слышит.                Сотрудница детдома  в это время уносит Варьку в лазарет детского дома. Там её осматривают, передают лечащему врачу                - Ничего жить будет. – Успокоил хирург нянечку,  которая принесла ребёнка в хирургическое отделение детского дома «Янтарный»                - Не мешало бы осмотреть солдата, - предложила нянечка хирургу.                - Что с ним?                - Наверное, в коме он теперь.Упал подле дивана, в кабинете  Маргариты Ивановны.       - Немедленно к солдату! – Скомандовал хирург.  Хирург заходят в кабинет заведующей. Солдат сидит, как ни в чём не бывало, рассказывает происходящее с ним и Варькой.                - Немедленно на обследование! – Приказывает хирург.                - Товарищ,  доктор, мне нельзя, меня там ждут                - Да меня под расстрел подведут, если я отпущу раненого солдата, вы это понимаете или нет?! Под расстрел! Я тоже воинскую присягу давал. Так что немедленно в палату на десять дней на обследование.                - Как же я без документа вернусь? Чем, оправдаюсь, за опоздание?                - Какое оправдание, возможно, по состоянию здоровья спишет тебя комиссия?     По истечении  нескольких дней Маргарита Ивановна и сотрудники детдома внимательно слушают продолжение  рассказа солдата.                - Хорошо, что был в карауле по охране военного эшелона. Сюда, на Восток, везли оборудование эвакуированного завода, а отсюда груз для фронта. Командир отпустил не надолго, чтобы ребёнка сдать в детдом. - Солдат поднимается со стула, подходит к столу заведующей.                - Вот пока сам находился на ремонте, снова по памяти записал  всё досье. И  на её ручке бирка должна быть: вес 3,7 кг, длина 49 см, рождена: в 11 июня. Какого года не понятно дальше, написанное, оборвано осколком. Имя: Варенька сам дал, отчество Степановна.                В кабинете заведующей сидят медики и снова задают тот же вопрос: - -Солдатик, а звать то тебя как? - Как бы проверяя его состояние на память.                - Степаном  меня зовут. Я уже говорил вам об этом. Некогда мне. Приеду, заберу её к себе.                - Кого вы заберёте? – Спрашивает хирург.                - Как это кого? Моё сокровище, нет у меня кроме неё больше никого на белом свете! – Степан вытирает глаза пилоткой.                - Только глядите мне за ней в оба, слышите?! Глядите, в оба за альбатросом! Мне больше нельзя задерживаться. Опоздание будет считаться дезертирством. Ну, что Варюха-горюха, прощай! – Машет не понятно, в какую сторону.- Может, свидимся ещё. Расти большой умницей. – Солдат прижимается лбом к стене кабинета,  навзрыд плачет.                - Ну-ну, будет солдат, будет. Живая и сохранна  будет твоя дочка, поверь мне старому хирургу. Был бы я молод, тоже бы здесь не задержался. Спасибо вам, хлопцы, спасибо! Всем от меня передавай спасибо  за вашу стойкость перед врагом. Главное, не трусь и вперёд на врага напролом.                Хирург подаёт документ о присутствии солдата на лечении.                – Вот тебе оправдание, только не потеряй, слышишь                - Я пока находился на лечении у вас, вот оставляю свои записки  в поезде и вообще, что произошло с нами. Пусть останется ей на память на всю оставшуюся жизнь, и пусть она не поминает меня лихом, если, что….                Солдат оправляет ремень, прощается с сотрудниками детского дома.                – Они у меня получат!  Спасибо за поддержку медицинским работникам, если бы не вы, наверное, хана мне была бы. Спасибо и Вареньке за её участие в моей жизни. -  Степан вышел из кабинета, не скрывая слёз.                И вот ведь как судьба распорядившись, преподносит сюрпризы, как природе, так и людям, не разделяя,  никого друг от друга в целом. Они могли, встретится, и могли передать эстафету сокровища людского  из рук в руки. И, кто может знать теперь чей это ребёнок, Варька.                Ясный летний день, печёт солнце. Вдоль колосистого ржаного поля, по грунтовой не ровной дороге идёт Мария Григорьевна, за плечами у неё мешок. Лицо удрученное, уставшее. Губы потрескавшиеся. Навстречу идёт лошадь, впряжённая в телегу. Мария Григорьевна сторонится, прижимается ко ржи. Уступает дорогу гужевому транспорту. Управляет лошадью подросток. Лицо подростка не по годам возмужавшее. На его лице усталость. Широко открывается рот. Подросток хлопает ладонью по рту.                - Фу, ты! Один рот и тот дерёт. До осени весь разорвёт. Тетенька! Видно, ты смелая; одна идёшь. Всякий народец здесь теперь бродит. Смотри, волки в этой местности появились, Я бы воротился и подвез бы до деревни, да вот беда-то какая, председатель заставил срочно ехать на полевой стан. Стало быть дельце не отложное. Ты тут присядь у дороги, я тебя увижу и подберу на обратном пути, правда, осталось, то всего одна верста  Повозка проходит мимо с грохотом, оставляет за собой облако пыли. Мария Григорьевна смахивает с лица пыль, чихает, выходит на дорогу. она оборачиваясь в след ушедшей повозки. Стоит короткое время, о чём-то, думает. Поворачивается, в сторону села, идёт дальше.                На расстоянии версты видно село, окруженное широкими ржаными полями. За полями видны могучие стройные сосны, изредка вперемежку с молодыми березками. Женщина устало перекидывает тяжёлый мешок с одного плеча, на другое. Снова оборачивается, с грустью глядит в след уходящей повозке.  Превозмогая недомогания в теле и тяжесть усталости, она еле-еле различает впереди  широкую улицу, а вдоль  улицы деревянные дома, крыши покрыты тёсом, окна средней величины. Дома из лиственничных брёвен, смотрятся массивными,  старыми.  У некоторых домов двухметровые деревянные ворота. Ничего этого женщина не воспринимает. Обрадовавшись появлению людей, она чему-то улыбается. У  одного дома сидят на лавочке две старушки, Щелкают семечки. Перед ними на траве играют, года по три-четыре их внучата.   Мария Григорьевна, останавливается неподалеку от детей, смотрит на них с грустью в глазах. Старушки на лавочке внимательно изучают незнакомку, отправляя в рот семечки. Дальше между дорогой и домами дети постарше играют в лапту.  Навстречу Марии  идут женщины, о чем-то разговаривают. У одних женщин - косы, у других женщин - деревянные грабли. Другие несут узелки с провизией, за ними бегут ребятишки лет по семь, восемь. Мария останавливает женщин.                - Здравствуйте, женщины. Скажите, где я могу найти Мезенцеву Евдокию Афанасьевну?                Женщины с большим желанием наперебой, показывают руками, как пройти к дому Евдокии Афанасьевны. Мария благодарит женщин. Идёт дальше по дороге.  А женщины стали в полуоборот, смотрят в след уходящей.                - Видно, женщина не местная, не из соседних сел,  и говорок - от  не нашего ума, а вот надо же все к Евдокии в первую очередь прутся.  – Говорит полушёпотом одна из них.    - А, то  как жа, кто Евдокию не знает. Видно, по слуху всех эвакуированных, как на мёд тянет.                - Война, бабоньки... У неё заезжай двор-от, видать, где-то стрелкой обозначено место первой остановки. Разлев она хушь кому-то отказал? Она всех примат, добрая баба. –  Говорит третья работница с граблями.                Женщины с сожалением смотрят на Марию, качают головой. Поворачиваются и молча идут дальше.  Мария  подходит к добротному дому. Сердце её заколотилось словно холодец. Она на какое-то время остановилась, прижимая руку к сердцу:                - Найду ли я свою крошку? И где мне её теперь искать? Вот уже восьмой детский дом  обхожу друг от друга сотни тысячи километров.  Как примет меня эта женщина? А, ну, если Степан написал уже ей письмо сразу после ухода на фронт, что она Мария может сказать в оправдание перед его тёткой?                Высокие, крепкие ворота сооружённые под старину,  с кованной медной квадратной ручкой. Перед домом скамейка.  Мария  открывает калитку. Входит на  широкую чисто подметённую ограду. Снимает изрядно поношенные кирзовые сапоги. Рассматривает ноги. Выше пяток, натёртые кровавые мозоли. Идёт босиком. От ворот до крыльца аккуратно уложен тротуар, настил из широких досок. Мария  поднимается на крыльцо, стучит в двери. В дверях появляется Евдокия Афанасьевна  - пожилая женщина, худощавого телосложения, среднего роста. На голове повязан цветной шёлковый платок.  Евдокия Афанасьевна с интересным  любопытством рассматривает жену племянника.                - Здравствуйте! Вы Мезенцева Евдокия Афанасьевна? Я Мария Григорьевна Жихарева, Степана жена.                Евдокия Афанасьевна выходит из распахнутых дверей дома на крыльцо, внимательно рассматривает Марию. Вздыхает, положив обе руки на бёдра. Показывает рукой в открытую дверь. Отходит в сторону, уступает дорогу гостье.  Уставшая, Мария проходит в дом.                Мария и тётка мужа заходят в широкую и длинную прихожую. По середине прихожей стоит  длинный стол. Рядом у стены между окнами на центральную улицу, прикреплённый сепаратор к лавке. Путница устало смотрит на длинную широкую лавку у стола. Она садится на лавку, опирается локтём о длинный широкий стол. Самопроизвольно голова её  всё ниже и ниже; и неожиданно  ложится  на стол. Мешок вываливается из рук на пол. Евдокия Афанасьевна подходит к кухонному столу. Ставит на стол щи, творог, салат из огурцов и редиса, не замечает состояние гостьи.                - Разговаривать апосля будем. Ты сейчас умоисся, пошамай, и отдыхай; хошь на печь забирайси, она широкушша, хошь на мою кровать падай. Тебе самый раз хватит места раскинуть крылья.                Снова Мария  тяжело поднимается  с лавки у стола, подходит к широкой лавке стоящей у русской печи. Ложится на лавку, а Евдокия Афанасьевна подбегает к Марии.                - Ну, нет, голубушка… Я те не дам дремать, где и как попало. Эка, бедна,  как ты ухайдокалася! Ну-ка, давай я тебе подсоблю раздеться, умоисси с дороги и на печь. Отдохнёшь суток двое, трое и на работу пойдёшь. На кровать ляжешь, а ли как, матрац и одеяло пухово? - Евдокия Афанасьевна помогает Марии подняться с лавки. Подводит к умывальнику.                – Эк, ты лихоманка вода-от  вся убежала, видать, урыльник - от худой. – Хозяйка наливает воды в умывальник. Смотрит на Марию  с сопереживанием и  подаёт полотенце. - Ну чё,  гришь, пошамала? -  Афанасьевна видит, как ложка еле плетётся из тарелки, трясущими руками обливая бороду жирными щами. Ладно, видно, ноне  моё угощение-от те не по вкусу;  сон для человека в первую очередь слаще  еды. Пойдём-ка, Матушка   к деревянной двуспальной ко кровати.                Откидывает одеяло, надевает чистую наволочку на пуховую подушку, аккуратно её взбивает. Мария отказывается от предложений Евдокии уходит в прихожую.                - Мне надо сначала в бане побывать, знаете, тётушка, сколько на мне добра. Такую постель я поганить не стану. Она подходит к печке, поднимает ногу на лавку. Нога срывается. Мария падает рядом с лавкой. Снова поднимается, ей помогает хозяйка. Карабкается на печь и замертво засыпает.                Проснувшись, Мария не веря своим глазам, что она находится уже по адресу данному мужем.                - Наконец-то, на месте. Два года в дороге. Два года без Степана и без дочери. С ними  было бы легче. Где моя дочка? – Спрашивает себя.                - Как её найти? И вообще реально ли найти новорожденную в таком людском смертоносном  хаосе и  потоке среди людей? Сейчас её уже не узнать, большенькая стала, самостоятельно ножками, наверное ходит, если, конечно, живая. Да вряд ли, такая бомбёжка была.  Это мне только одной непутёвой пришлось выжить.  - Мария Григорьевна часто и глубоко вздыхает, незаметно от тётушки  трёт глаза. На столе горит керосиновая лампа, а в  русской печи догорают угли, в стороне от углей стоит чугун.   Евдокия Афанасьевна с Марией Григорьевной сидят за столом, пьют чай с баранками. Мария выглядит отдохнувшей, на щеках появился ровный румянец.                - Я ведь тя, голубушка, уже два года жду. Мне Степан написал, что ты должна прибыть. Куда письмо подековалась ума не придам. Найду- дам почитать. И ты запропастилась, где тя искать? Одни вопросы, ни одного ответа. Я чуть ить рассудка не лишилась в ожидании тя. А коли ба не заезжаи То и лишилась ба, как пить дать. Энто оне токо  меня поддерживали, а ты сидишь  сейчас,  вот сидишь, как немая! Уставилась на кружку. Можешь, хоть что-мить сказать?  Евдокия Афанасьевна встаёт с табуретки, стоящей с торца стола. Подходит к русской печи, берёт из-за печи кочергу с длинным черенком.   Открывает створки окна                - Я отворяю, для того чтобы стёкла не вышибить. Сколько стёкол пришлось заменить. Как забуду, шарахну по окну и на всю ночь вентиляция. Постоянно обращаюсь к соседу, - поворачиваясь от окна, подходит к печи, чтобы  разровнять  угли и убирает  кочергу в угол между печью и стеной, затем  заталкивает ухватом два ведёрных чугуна с не очищенным картофелем, а третий небольшой чугунок с мясом и со специями. Закрывает загнету металлической заслонкой с ручкой по середине.                - Энто я на утро готовлю завтрак-от  скоту. А те, Мария, хватит на сёдни, потому, как времечко ужо позднее. Завтра рано вставать, со скотом обряжаться, к пастуху коров вести. Ты девонька, отдохни ноне несколько деньков, наберись сил. Устрою тя на работу в местнай детский дом. Не на лесоповал же те идтить! - Евдокия Афанасьевна подходит к столу. Мария Григорьевна сидит, смотрит на огонь в лампе. Хозяйка собирает посуду в чашку. Поднимает Марию с табуретки; другой рукой берёт керасиновую лампу с десятилинейным стеклом.
Прошло два года. Война набирает обороты разрухи и гибели людей. Она громыхает, донося отголоски до самых дальних уголков вселенной. 
Районный центр, села «Таёжное» живёт своей не меряной,  тяжёлой жизнью. Выживает кто, как может. Именно этому центру довдиться испытать на себе все тяготы войны, потому что продукты народного хозяйства приходидится отдавать всё и сполна.  Вывозят  на поля сражений - хлеб, молочные продукты, мясо, яйца, рыбу. Шерстяные носки, варежки, связанные женскими руками, а шубы, выделанные из овчины мужчинами тоже отправляют на фронт. Себе оставляют самую малость, только бы  разбить врага.
Широкая и длинная улица под самым леском из берёз и сосёнок вытянулась вдоль неказистых деревянных домиков с обветшалыми крышами, с низенькими и маленькими окнами. Лишь, один - единственный,  небольшой и солнечный домик, смотрится красивым и  нарядным.  Построен был не задолго, приблизительно года за три, до начала войны.  Он ухожен скобелем, освобождённым от коры;  выглядит гладким, что восковая фигура. Брёвна его отражают блики  яркого солнца. У домика, в садике  растёт многолетняя белая ромашка, не требующая ухода и заботливых рук хозяев. За штакетной загородкой, у стены домика стоит голубая скамеечка со спинкой из реек, в виде небольшого диванчика, где до войны отдыхали молодая парочка: Клава да Степан. С боков внутри полисадничка ростут две черёмушки. Ранней весной нежные деревца с распустившимися цветочками и бутончиками смотрятся со стороны, как две невесты-близнецы.
Всего лишь два окна, но больше по размеру, чем на соседних домах, украшенные  глубокой ажурной резьбой,  украшают фасад улицы,  придавая домику, уют и тепло, не смотря на то, что в нём никто не жил; а, когда приходит лето, прилетают птицы из далёких стран; насиживали свои гнёзда за красивой резьбой. И, казжется, в доме тоже бывает  радость и веселье. Метров пятьдесят от домика, в глубь, в углу огорода, стоит точно  такой же красоты банька, построенная самим же  хозяином до войны.
Марии Григорьевне, отроду тысяча девятьсот семнадцатого года служащая детского дома, частенько навещает арендованный домик со своей маленькой дочкой,  Варюшкой.  Она приписана  к детскому дому по случаю блокады  в Ленинграде. В домик они приходят вдвоём, в основном, когда посещает лунное небесное  светило. Брюхатое светило освещает крохотный домик, собранный заботливыми руками хозяина, залазит в каждый уголок, в каждую запрещённую щель, как заботливая хозяйка, так как площадь его составляет приблизительно, где-то  двадцать квадратных метров и в нём нет перегородок. В домике светло и уютно ещё и потому, что  был поставлен окнами навстречу солнцу и от старательных, чистоплотных рук хозяйки. Окрашенные, внутри  стены свежей известью, источают запах свежести  вперемежку со смолой.  Это не превзойдённый аромат Варькиного детства.
Полная луна, словно на сносях, улыбается приветливым новым хозяевам; оттого в домике  для двоих становится ещё светлее  с вечера  и почти  до утра в течение  полумесяца, поэтому им  не приходится зажигать керосиновую лампу. Временные квартиранты готовят домашнее светило, только для того чтобы  поужинать, а  небольшие запасы керосина  служат так, на всякий случай.
Варе и маме,  домик, кажется, уж очень  маленьким, наверное, потому что слева  от окошечка, вырубленного на расстоянии ширины кровати, стоит двуспальная  деревянная кровать. У изголовья  кровати поставлен небольшой шкаф, самодельной  работы  столяра, для одежды и белья. Посередине сбита из глины русская печь. Она служит бедой  и выручкой. Бедой потому, что для неё нужно было много дров, а выручкой потому: как натопишь её, то непременно сами хозяева залазят по лесенке на лежанку - печь, а в печи просушивают  одежду и обувь, пропитанную влагой, и  для приготовления чего-нибудь съестного: картофель в мундире на углях. Особенно  в воскресное утро  аппетитно шкворчат  кусочки сала, купленные Марией на рынке. А, как вкусно  и нарядно смотрится  свареная картофель в чугуночке, в загнете. Тонкая кожица  картофеля,  поджаренная в русской печи, изящно украшает совсем небольшой чугунок, как будто в нём варится не картофель, а неочищенный от кожуры лук или небольшого размера яблоки.
В углу, справа от дверей, у окна стоит маленький кухонный столик, служивший им всем,  что придёт в голову материной фантазии. На нём с дочкой  месят тесто, гладит хозяйка бельё; правда рубашки  на нём не умещаются, свисают со стола до пола. Чистят рыбу, принесённую с рынка. На столике особенно много времени мать занимает  при написании писем мужу на фронт.
Столик стоит напротив печи.  Двоим очень приятно проводить вечера, сидя за столом,  и рассматривать азартно вспыхивающие короткие ленточки пламени костра в русской печи.
  Варенька желает иметь платье цвета затухающих углей, и с нетерпением ожидает, когда костёр в печи угаснет, тогда  она с огромным любопытством глядит на угасающие угли. Красные  с чёрными переливами, пересыпанные сединой золы, угли магически притягивают девочку залезть в саму печь, не смотря на высокий накал температуры.  Крадучи, от матери, настойчиво, вытягивает  хотя бы один уголёк, чтобы  разглядеть его в натуре поближе, за что  и получала от него сдачи, но маме никогда не признаётся о травме от углей. Но, когда Варенька вынимает уголёк, то он тут же теряет прелесть гаммы цветов и тут же покрывается перед её взором в белую лёгкую оболочку. Она разочарована. Однажды, мать догадалась о травме, но не пыталась пожалеть дочь, лишь только произнесла пословицу:
-  В одиночку полено не горит.
- Это же не полено, мама, это же просто уголь,-  сказала Варюшка.
- Это не догоревшие дрова. Подожди немного и от дров останутся не только угольки, а лишь зола, или,  как говорят, останется один пепел. И, если, ты будешь дальше продолжать любопытно изучать угли, то не ровен час, от нашего домика и от твоих нарядов останется тот же самый пепел.
- Пепел и зола – это что не одинаковое, что ли? – Надоедает она маме.
- Зола есть зола, она остаётся от плотных деревьев: от берёзы, лиственницы, от сосны, в конце то концов. Ты такая надоедливая, Варя. Пепел остаётся от лёгких материалов, например:  от бумаги,  от платья  твоего, останется лишь пепел седой, дунь на него и улетит бесследно. Тебе всё понятно? - Обосновывает мама свои ответы, сидя за столом спиной к  русской  печи, заодно прогревает спину от плеч до пояса.
Дочери с мамой совсем  даже  не скучно.
- Что такое листвени? -  Спрашивает  Варенька.
- Это  дерево, с  красновато-коричневой окраской внутри, текстура её такая в отличие от белого цвета  берёзы. Правильное её название не листвени, а лиственница. Её текстура очень красивая, применима для отделки мебели. А в простонародье она в основном применима для экономических целей, то есть идёт у нас, в Сибири  только на дрова и ещё из неё заготовляют клёпку. Ты опять же спросишь, что такое клёпка? Не дожидаясь вопроса, заранее скажу. Клёпка - это дощечки, приготовленные  для  бочек,  для засолки рыбы, для содержания воды в доме. А вот про главное я забыла о ней сказать. У нас, в Сибири  в основном поселенцы строят из лиственницы  добротные теплейшие дома. Брёвна сначала вымачивали…
- Зачем, они же не тряпка?
- То-то, что не тряпка, а листвень мочили, чтобы долго служила выстроенному дому. Построенный  из неё дом служит человеку до двухсот лет и более.  Вот в этом то, как раз и кроется экономический эффект для рабочего класса, чтоб в нём жили долгие времена родившегося поколения.
- Тогда, - Варенька хочет спросить ещё, о чём-то,  но, затянувшись с вопросом,  по взрослому начала себе натирать лобик под волосами. - Ой, вспомнила, мамочка! Почему  тогда её называют лиственницей?
- По моему понятию  ответ для тебя будет самым простым. Лиственницей её  величают, милая моя,  потому что у неё опадают к зиме иголки, душистая и сернистая хвоя. У берёзы отпадают только листья. Вот и у неё отпадают, но только иголочки. И не смотря на то, что её  опавшие иголки уже жёлтые, всё-таки они  пригодны в народной медицине. Скот  ни за что не пройдёт мимо опавшей лиственной хвои, хоть языком да лизнёт её. Может,  хватит вопросов доча,  ведь спать хочется, ко сну клонит.
 



 

Дети  из Ленинграда.  Две подружки  Варенька и Валенька  во втором ряду сверху, справа, между двумя  воспитательницами Заведующая Детским домом Маргарита Ивановна слева, во втором ряду.

Луна  настойчиво таращит  глаза на мать. В светлой почти прозрачной  спальной рубашке, смотрится  обнажённой Мария, похожая на Еву. Сидит в  постели, на двуспальной деревянной  кровати, зажимая коленями подбородок, уткнувшись  в домотканую дорожку из трёх полос. Полоска, подаренная Марии Григорьевне, в память от её бабушки,  мастерицы-ткачихи; служит, персидским одеялом, храня долгое молчание и тепло, напоминая прошедшие времена детства. Во время эвакуации из Ленинграда, ей ничего дороже не было, как эта домотканая дорожка, поэтому она прихватила её с собой. Мария тихо плакала, а Варенька, выравнивая сонное дыхание, глядит на неё и думает, чего это она так долго не спит, почему плачет?  И неожиданно для матери, тоже тяжело и крепко вздохнула, имитируя беззаботного спящего ребёнка.
Мария спрыгнула с кровати, неожиданно подобно отломившемуся  сучку от старого сухого дерева. Встала у окна неподвижно, освещённая полной золотисто, молочной  луной. Та ей улыбается большим косым ртом, насмехаясь над матерью узкими глазищами:
- Чего горюешь, вон, девки, ни тебе чета. Любятся, милуются, уж давно похоронили своих мужиков. У тебя похоронка на руках, чего ещё то? Кто осудит?
- Иди, своей дорогой, как-нибудь обойдусь без твоих советов, - как бы догадываясь, что может посоветовать это рыжее лицо, молча, глядя уходящей луне, говорила Мария, не расставаясь с похоронкой три года.
Она, с слегка вьющимися волосами, спустившимися с плеч, ни дать, ни взять, вылитая Ева,  подходит к окну, закрывая огромные чёрносмородиновые, правильной формы глаза, шепчет молитву: «Живые о помощи». Среднего росточка, с отточенной фигурой, с воздетыми руками, она выглядит  холодной статуей, высотой в два метра. В этот момент домик арендованный, кажется ниже её роста. Да, в общем, то и не кажется, она действительно, своей ладонью касается шероховатого от извести потолка.
Мария резко отвернулась от окна, подходит к чёрной местами вырванной лентами тарелке, которая служит источником информации с полей сражения. Она испугалась: Как вдруг, неожиданно, опять начнутся сообщения,  и  прошепчет про себя.
- На всякий случай надо подремонтировать радио-тарелку, - и тут же себя оговаривает. -  А, если, я её трону, где-нибудь нечаянно, не то, что надо зашью. Захрипит, ещё хуже станет  бормотать? Нет, уж пусть инвалидом послужит, отвоюются мужики, наладят, как реликвию, ведь не у всех же  такое чудо имеется. У меня хоть уродливое, да всё, ж какой-никакой интерьер передающего информацию с войны имеется.
- Мама, не тронь тарелку! Брось на неё полотенце, чтоб мои глаза её не видели. Я же слышу, ты собираешься её починить. Не надо! От неё только страшилки видать. Опять, что-нибудь сморочает. Волос дыбом от неё поднимается. Отойди  от неё подальше, вон в кухне тоже вторая луна есть. Там  она тебя увидит и ты её. Ну, отойди, же, пожалуйста, мамочка. Сёдня  днём дяденька говорил так, что  у меня под кожу кто-то залез. Ты посмотри, потом. Кто там может лазить у меня? Я искала, не нашла. А ты это радиво ещё и ночью хочешь разбудить. Пусть спит – не тронь его.
- Ладно, спи, не буду я твоё радиво трогать. Я сама его боюсь.
- То-то  же. Давай вдвоём залезем под одеяло! Ты же голенькая, вишь, мурашки у тебя тоже поползли. Муравьиной кислотой их надо вывести, точно говорю. Так баба Евдокия по ночам делает. Только зачем она это делает? У неё же нет чёрной тарелки.
- Зачем ей старой карге инфомация? До смертинки две пердинки осталось, а всё туда же.
- Ты не права, мама! Какой-то мужик собирается ей привезти; одна лишняя у него такая же оказия имеется. Ни сёдня – завтра, сказал - привезу, какую-то амуницию ещё.
- Ты, Варя, пока одна залазь, укройся плотнее одеяльцем, под этим не задохнёшься.
- Отойдёшь от тарелки, тогда я буду спокойнее за тебя. А то, как же? Я буду дрыхнуть, а ты голенькая у тарелки станешь крутиться? Иди спать!
Варя  не знает, чем заманить мать в постель. Она  страшно боится голоса Юрия  Левитана.  Как только услышит его голос: «Внимание! Сообщение  ТАСС! Передаёт  информбюро.  Ведутся наступательные бои на Орловско-Курской дуге».
- Ой, мама, я чуть палец в носу не изломала от страха. Вот, видишь, скоро и до нас доберутся. Мама, орёл это кто? Лепетан?
- Типун, тебе, на язык. Зачем ковыряешься в носу? Лепечешь незнамо, что?
- А я его спрячу за зубами, под одеялом, - немедленно  вскарабкавшсь на деревянную кровать, спрятала головку под соломенную подушку. Но и подушка её не спасает, отчётливая слышимость заставляет нырнуть куда, глубже, в постельную принадлежность, под покрывало из соломы или уж под сам матрац из той же   соломы.
- Мама, ты можешь  рот ему заткнуть кляпом, чтоб он говорил  тише?! Или уж выйди  с ним на улицу, одень на голову радиву, она будет вместо шляпки тебе. Если, ты, не захочешь так, то лучше я уйду  в детдом и не буду никогда сюда приходить. Или ты будешь ходить одна сюда, а я буду ходить к бабе Евдокии. У тебя есть, что-нибудь человеческое, я боюсь этого дяденьку. Мне  ещё только три годика. Вырасту с тебя, я наверно, тоже не буду бояться мужиков. Детей с полуслова понимать надо.
- Так ведь оно ни говорит, радио то, ночь ведь уже, чего трусить? Я с тобой. – Мария, резко повернулась к тарелке, хотела всё же развернуть её к стене, чтобы на всякий случай  оно, громким, и красивым тембром не разбудил,  долго спящую по утрам дочку.
- Нет, не стану шевелить уродину. Чем богата, тем и рада. Чего доброго совсем новостей не услышим.
В тесный и уютный домик к двенадцати  часам набивалось столько народу, что гороху негде было прокатиться. Всем хотелось услышать новостей с полей сражения. Мужчин не было. Приходили одни женщины: молодые девицы, волнующиеся за своих избранников, матери и жёны, заранее пряча  тряпички, заменившие, им носовые платочки.
- Нет, ни за что не трону тарелку, пусть себе красуется на стене. Права Варя,  накинуть на него салфеточку, угол образцом будет служить. В одном углу образа, а в этом ты будешь нам служить как информационный источник. Ведь не все же мрачные известия с полей сражения. Вон, однажды, Клавдия Шульженко концерты устраивала бойцам, глядишь, и мы послушаем, печаль и горе забудем и вместе с нею же споём.
Мария вспомниет про свою дочку, как она устроила концерт на  высоком крыльце железнодорожного вокзала города Красноярска, ей стало приятно от воспоминаний. И в кого она у меня такая? Да и то сказать, как в кого? Я ведь тоже люблю петь и выводить умею. Только голосочек у неё, наверное, в отца пошёл, - она глубоко вздыхает.
- Дай, бог, бы, услышать голос отца дочери. Ведь не довелось,  и понять друг друга. Не обновили брачного ложе  сразу  на фронт. Вот ить оказия, какая. Да, чтоб он сдох этот Гитлер. Не-ет, не опрокинуть вам моего Степана  не дам и только. Молится, стану дённо и нощно всё равно вымолю у бога живым  и  сохранным. Ну, как, все мы, бабы станем под образами, да как начнём вымаливать  у бога силушки да здоровья нашим мужикам, вот тогда увидит господь бог, на что мы способны.
Повернув, голову в сторону кровати-топчана с подушечной клинообразной подставкой,  заменявшей  первую подушку, чтоб  было выше в головах, на  чём лежала Варя, Марии показалось, дочь не спит.
- Спи, Варя,  спи. Всё  равно вымолю у бога Степана, отца твово. – Нет, ей не привиделось, она чувствует, что дочь не спит. Вдруг, ей послышалось будто из подземелья.
-  Как, ты, думаешь, мам, а где он сейчас может быть? Если он живой, то почему не покажется в тарелке? Вон, скоко людёв говорит по радиву. Им, почему можно, а моему папе, почему нельзя?
Варя начала очень рано разговаривать с полутора лет без всякого картавия букв. Уже в три года она зарабатывала на ступеньках крыльца государственных домов, служившие ей подмостками сцены, лакомные кусочки жмыха, ломтики пряников или конфет. Жмыхом она не брезговала, несла кусочки лакомств маме. За это мама её неоднократно отшлёпывала по заднему месту, именно, за подарки.
- Не хочешь не надо, не бери! Это награда за песню. Если людям понравится моя песня, значит, они меня угощают. А, если не угощают,  значит, не нравится моя песня. Вот за частушки, почему  никто ещё ничего не дал.
Мама, как ты думаешь, я буду Лидией Руслановой?
- А почему, тебе не стать самой собой?
- А, что это такое, мама?
- Исполнять свои  произведения. Вот что!
Варя начинает  понимать, что мама уже сердится, за то, что она её отвлекает от молитвы.
- Ну, мама, до этого ещё далековато, ещё лет сорок пробежит,- продолжает Варя свою измученную тему. Правда, мне уже сейчас некоторые люди говорят, чтоб я не пела им частушки. Точно, знаю: завидуют мне. А ты то, как думаешь: завидуют или сами бы хотели спеть со мной? Тогда, ты, почему со мной никогда не поёшь, а? Тоже  завидуешь, и не стыдно тебе родной дочери  завидувать.
- Вобщем так, доча, если ты будешь такие частушки петь, я услышу, то меня  вместе с тобой  выдворят  из детского дома раз и навсегда. Как бабу Ягу метлой выдворяли из детского дома после нового года.
- Так это ж была настоящая она, баба Яга, мамочка, тут нужно иметь соображенье. Пела и петь буду. Мало ли кому, что не нравится. Лишь бы мне нравилось, тем более что  петь частушки можно только под гармошку и губную тоже. Мне уже подарил один офицер гармошку губную. Его фамилия, кажется Шапошников. Он такой военный, мама! В такой красивой шинели! Говорит: пой и пляши, дочка, народ развлекай.  Вот я и пою.
- Ты, покажи-ка, мне её. Может, где-то стибрила или правда подарили?
Варе  стало до слёз обидно, что мама её заподозрила  в воровстве. Тут же зарылась в постельную принадлежность.
- Ненавижу тебя мамочка, - сказала так, чтоб мать не услышала.
- Где твоя гармошка?
Варя молчала, делая вид, что уже заснула, мотивируя храп взрослого человека.
-  Как, ты, думаешь, Варя, где твой отец.
- А я то почём знаю? Может его фрицы к себе домой затащили, как нашего соседа, пьяного старика каждый день таскают с улицы, чтоб не замёрз.
- Что, ты, такое,  мелешь на родного то отца. Ну-ка, отвернись лицом к стене и спи!  Ишь, ты  разглаголилась! Молоко на губах не обсохло. Вылитая  баушка Евдокия, не дать ни взять она. Так скажет, как в лужу пёрнет. Не смей ходить больше к ней.
Варя долго сопела себе под носом, не разговаривая с матерью. И от того,  что она снова неожиданно заговорила, Мария  вздрогнула.
- Ладно, если ты так хочешь начну спать , но учти мой папка живой. Он, где-то живой. Далеко-далеко, отсюда не видать даже и  в тарелке его не услышишь, он связанный железными верёвками.
- Цыц! Я кому говорю! Спать!
Понимая материн характер, девочка перестала разговаривать, но  уснуть не могла. Она то вытянется в струнку, то свернётся калачиком, то начнёт, как-бы, протирать, сонные глаза и  что-то начмокивать, и тайком тихо вздыхая, думала о неизвестном ей отце. Она не выдержала таинственности осторожно и тихо спросила.
- Мама, а тебе мой папа тоже родной? Он на тебя похож или на кого, или на меня? Если б, я думаю так, он был бы тебе родной, то ты была бы с ним, там, на войне официанткой или, как Клавдия Шульженко, ну впрочем, хоть чем-нибудь ему там помогала. Разве можно помочь ему твоей молитвой.
- Ничего ни скажешь, и у людей знаний в ночь не займёшь, для твоего ответа. Ты бы лучше спала всё же, иначе я тебя сюда никогда не возьму. Будешь прозябать с сиротами в детском дому без меня.
- А мне и без тебя не скучно. Я немного побуду в детдоме – сбегу к бабушке. Она меня знаешь, как угощает, а тебе то нечем. Ты даже мои заработанные конфеты прячешь от меня. Вот спою и тебе больше не  дам.
- Моя бабушка, знаешь, как она пела? Мороз под кожу заходил.  Она за это ничего не приносила домой.
- Ну-у, значит, она плохо пела, если мороз под кожей лазил. Я так петь не буду и не стану позориться. Зачем себя давать на обморожение? Теперь я, поняла, почему у меня мороз или мурашки под кожей ползают, когда дяденька грозно говорит по радиву. Я же чувствую, что он не хороший.
- Нельзя так говорить  о Юрии  Левитане. Его Гитлер повесить собирается за страшные сообщения русскому народу, о том,  что на всех боях и фронтах идут переломы в нашу пользу. Русская  армия идёт в наступления.
- Значит и мой папа  порвёт железные верёвки и скоро вернётся. Вот увидишь, мама, я тебе правду говорю.
- Хватит  молоть о каких то верёвках железных, напридумываешь тоже мне. Спи лучше, утром в детдом отведу тебя. Не то ты здесь при луне начнёшь сказки сказывать, фантазёрка маленькая.
- А вот, ты, зачем сюда ходишь? Зачем меня тогда с собой волокёшь? Я бы могла и там неплохо поспать в своей кроватке,  радиво и у Маргариты Ивановны есть в кабинете. Она тоже всех собирает, когда  Лепетан  говорит.
- Не  Лепетан, а Левитан, повтори!
- Лепетан, мамочка, Лепетан. Он же лепечет, ему правильно я дала имя.
- Ладно, тебя не переспорить, без тебя парламент скучать будет, если ты хоть на минуту опоздаешь.
- А у нас, его нету, потому и я не скучаю.
Варюшку клонит ко сну. Она медленно начала натягивать соломенное покрывало, и тут же поднялась, села  удобнее на соломенной подушке.
- Мама, как ты думаешь, кто такой альбатрос?
Мать, какое то время ничего не отвечает  дочери.  Альбатрос ей знаком ещё по палате, в которой она лежала во время родов. Задумавшись над тем, откуда дочери не известное название  прекрасной птицы Альбатрос.
- Ты, что глухая, мама? – Снова  спросила Варя.
- От кого ты услышала это слово? – Тихо спрашивает  мать.
- Как, откуда? Я  скоро имя забуду. Меня все  ребятишки называют  Альбатросом.
- У тебя, что от этого мурашки тоже под кожей появляются?
- Сначала было не приятно мне.
- А теперь?
- А теперь привыкла уже. Только я на него  не отзываюсь.
- Вот и правильно. У каждого  человека имеется своё имя, отчество. Не  отзывайся и не подавай вида, что ты сердишься, от тебя отстанут. Поняла? В конце концов, каждый человек имеет прозвище.
- Ну, а вообще то, что такое  Альбатрос, мама? Это моё прозвище, да, мама? Я имею право знать! Говорят нянечки в детдоме, что это моё второе имя. На второе имя люди быстрей откликаются. Правда это, мама?
- Ты, лучше мне ответь, что такое репей?
- Причём здесь репей? Как его не знать, я в прошлом годе в него падала, а в  Альбатрос не попадала. Хоть приблизительно скажи. что это? Ты же, знаешь, я репей, не отстану. Мама, а у тебя есть прозвище?
- У тебя одни вопросы, Варя.  Когда вырастешь, что с тобой станет, если уж ты сейчас не детскими вопросами забросала. Так и ночь пройдёт лунная и я молитвы не успею прочитать.
Мария  не верит в бога. Она не верит в людские предсказания и в сны, но при удобном случае немедленно приходит к помощи молитв.
-Ах, во-от, зачем ты сюда меня водишь, чтоб я твои молитвы выслушивала? Чужие дети могут знать, что такое Альбатрос, а мне не обязательно. Тогда я у бабы спрошу, она старше тебя, наверное, знает.
- Можешь спросить её,  если честно сказать, я не знаю, о ком и о чём ты спрашиваешь, тем более, о каком то Альбатросе. То ли это животное, какое-то ли птица, а может техника какая-нибудь – не знаю. Тебе то какая разница, что это? Главное не отзывайся на это слово, им надоест и отстанут.
Эпизод, сохранившийся в памяти Марии, всколыхнули воспоминания о прожитых годах в Финляндии. Её начинает бить дрожь, неуёмной силой. «Что со мной? Какие глупости надпомнила Варя. Через три года прилетел, добрался таки в сибирскую глушь Альбатрос, что будет, если кто-то узнает?  Может,  дети грамотнее нас? Может, какая-то случайность или совпадение, напомнили об Альбатросе. Может, когда-то родители читали сказки своим детям. Они  словно промокательная бумажка, не успеешь сказать, тут, как тут новинку цепляют на язычки свои. Уж и луна на покой укатилась, а я всё тут растолковываю дочери. Грешно сказать, ведь, и, правда, уже не до молитвы. Утром смену надо принимать. Ох! Уж эта мне малышня, на целую неделю, заводной быть. Кому ответить на вопрос, как моей же дочери. Кому горшок поднести, кого подмыть, выкупать, переодеть, четырежды накормить и спать дважды  уложить. Утро  вечера мудренее. Пойду на работу, прислушаюсь к разговору детей и старшему персоналу. Неужели просочился слух издалёка. И кто это может быть? Может Степан что…
Неугомонная Варя, долго лежит под домотканым одеялом,  рассматривает фигуру мамы, обласканую серебристо молочным цветом луны, со стороны кухонки.
Вдруг, она неожиданно чихает. Мария подумала, что это сквозь сон дочери; бывает не произвольное чихание, потому что постель состояла в основном из сена душистого. Возможно, алергены не давали покоя ребёнку.
Девочка  вовсе не собирается спать, и продолжает смеяться над резко выраженным пятном  ниже пояса. Ей и интересно, глядя на неё и на себя под одеялом. Не находит ничего общего в месте расположения  небольшого тёмного клочка с мехом.   Потихоньку встаёт, чтоб не мешать ей молиться, обходит вокруг печки, подле стенки в кухонку,  притаилась от матери.
- Ты,  чего  соскочила, тоже хочешь молиться со мной за папу, вставай рядом, учись. Я покажу, как персты  держать.
- Нет! – Резко отвечает Варя. – Я  писать хочу.
- Вон горшочек, иди,  писай, если уж так приспичило.
 Выжидая  удобное положение, на горшке сидит,  не торопясь
- Ты, уснула что ли? Ведь ночь заканчивается.
Варя немедленно соскакивает с насиженного места, быстро шагнула к  восковой фигуре матери, хватается за чёрный лоскут неустойчивыми ручонками, но оторвать не получилось.
Воздев, руки к верху Мария, не успела  вымолвить  слово молитвы о помощи, как резко и грубо кричит.
- Ага, - будто сонная пробормотала про себя Варя. – Я никогда не видала  пришитого у тебя тёплого лоскутка. У тебя, то есть, а мне не надо, что ли? Ты себе рукавички связала и сюда тоже пришила, чтобы не замерзла. Сейчас ведь лето, зачем тебе лоскут, вшами обзаведёшься. Вон у меня, как гляди! Совсем нету! - С завистью бормочет малышка.
Мать настигла дочь у кровати, дала ей подзатыльник.
- Это ты ещё чего придумала, безстыжая, сволочь, такая, а?
Варя немедленно юркнула на кровать, да промахнулась. Ножки ребёнка не достают обочины высокой двуспальной кровати. Спасаясь от второго подзатыльника, сваливается под кровать, уползает ближе к стене, перегородилась чемоданом, наполненным общим бельём.
- Ты, что, думаешь, я тебя не достану? Сейчас  вот клюшкой только так вытащу, как налима из проруби. Я тебе покажу, тварина, как  грабли распускать, куда ни надо. Я тебе, покажу, Кузькину мать, ты мне завизжишь не, по-моему. Ишь, ты, сарамшинница, ****ища несусветная, вся в мать. С плоти знаешь,  куда щупальцы запускать.
Мария, отстоявшая смену длиною в неделю без сна по уходу за детьми, показалась девочке страшным зверем перед  уходящей луной, которая тоже заглядывает под кровать и способствует быстро зацепить девочку клюшкой за трусики.
- А, ну-ка! Вылезай, говори, кто научил тебя этому хулиганству? Ты, сегодня не дала мне капельки вздремнуть. Тварь паршивая!
- Ты сама не хотела спать, всю ночь улыбалась этой рыжей сковородке, Не трогай меня грязной клюкой, я сама  постараюсь выползти отсюда! Просто  я не успела от страшного твоего рёва закинуть ногу на кровать.
Варя снова юркнула под домотканое одеяло без простыни, которой никогда не было в военные годы.
- Ага, себе то связала, чтоб не замёрзла, а мне так, нет,- продолжает выяснять отношение с матерью. – Я давно знаю, что ты меня не любишь. Ты  тогда хорошая, когда тебе я гостинцы приношу. От моих песен не лазиют мураши по спинке? От твово  рёву у меня уши оглохли. Что я тебе такого сделала. У меня сейчас холодная спинка, вот посмотри, мама.
Мария подошла к кровати, начала тискать Варьку кулаками.
Вареньке и больно, и смешно. Варька начала смеяться не детским хохотом в уходящей ночи. А мать всё больше и больше раздражает детский невинный смех.
- Ты ещё смеёшься, тварь божья, сучка меделянская?
- Мама, как же не смеяться, ты же ведь играешь со мной кулаками, мне  же больно. Дай-ка, я тебя так буду щикотать.
Прикрывая, поношенной дерюгой нижнюю часть тела, со злостью Мария треплет девочку под соломенной подушкой, под которую Варя переползла, не помня как. От взбитой кулаками соломенной постельной принадлежности, мать и дочь чихают. От этого девочке становиться ещё смешнее.
Озверев от детского смеха,  притащила крученные из конского волоса вожжи. И начала  «выбивать» пыль из матраца по ребёнку.
Почувствовав нестерпимую боль, девочка тихо плачет не остерегаясь от будущих ударов, более того она плачет от обиды; ведь её никогда так не тискали по-смешному. Затем девочка притихла, потому что вожжина попала по  губам и побежала кровь. Потом снова по уху, потом снова,  по лицу, и по чему попало. Уже не получая ударов девочка предварительно вздрагивает, ожидая следующего. Она не плачет, не взывает о помощи, зная, что никто не сможет, остановить озверевшего человека.
Сдёрнув  «персидское одеяло» с дочери,  она  сквозь остатки лунных прожекторов, видит не узнаваемую девочку. Совсем недавно, Варя  была весёлой заводной  игрушкой для матери. Теперь  эта игрушка с укором глядит на воспитательницу, Марию Григорьевну, ни как  на мать, а на необъяснимый неживой чёрный объект. И Варю это явление пугает. Она не думает, что её дальше ждёт.
- Мамочка, ты, не бойся, я не скажу Маргарите  Ивановне. А это,- она показывает на свою ручку с опухшим пальчиком,- заживёт, как  на собаке, до приезда папы, обязательно заживёт. Ты, только не плачь. Мне уже не больно. Только я уже сюда не приду никогда. Я с Валей  Горошко, на одной кровати буду спать. Я чего-то стала трусить. И писать хочу сильно-сильно. Ты сама то надень платье, а то на тебя мне стыдно смотреть. А вообще то, ты не хорошая мама. Маргарита Ивановна, самая лучшая на свете. Она  меня  и Валю Горошко  сразу двоих берёт на руки и нам обоим песни  поёт. А, ты, меня одну никогда на ручки не взяла. Ты, что песен ни знаешь.
Варя ёрзает по постели, решила одеться и уйти  в детский дом. Вдруг, она чувствует под собой слегка влажную полосу на соломенной накидке.  Догадалась, случилось то, чего она боялась больше всего. У неё от страха перекосило маленький ротик.  Маленькие пухленькие губки вытянулись до неузнаваемости, куда-то вверх, в сторону. Испугавшись, матери, прикрыла маленькими ладошками личико, начинает плакать.
- Мне стыдно, мамочка.  Я немного напрудила тут в твою постель. Ты  не ругайся, она скоро высохнет, кровать то соломенная.
- Что, что?  Кровать соломенная? Это у тебя башка соломенная. Зассыха  ты, вот кто, а не певица. Скажу всем, что ссышься на кровати, никто тебя не станет слушать. Не понравишься ты ни кому со своими песнями. Не стыдно тебе, а,  кобыле такой? – Мария тычет лицом в увлажнёное место матрасовки. – Вот тебе, вот тебе! Чтоб знала отхожий угол. Не ровен час ещё и по большому наложишь.
Варя встаёт на  постели во весь рост  и начинает отбиваться от матери.
- Это ты меня заставила напрудить!
- Это я тебя заставила?! Скажи-ка на милость, это я  тебя заставила в постель мочиться.
- Я никогда не мочилась в постель, ни у бабушки и ни в детдоме.
- Каким образом ты у меня переняла, чтоб я тебя заставила  мочиться? Ну-ка, говори! Чтоб ты,  сдохла! Маленькая да ушлая -  вся в Евдокию; та в карман не полезет, а подставит только так;  на слово то эх,  какая востра. Палец  в рот не клади.
Мария хотела снова её ударить, но уже ладонью, как Варя обернулась открытым лицом в её сторону, и не успев поднять руку; она испугалась дочериного взгляда, изуродованного ею детского лица.
- Если ты хочешь, чтоб я сдохла, то почему ты меня не отпускаешь к бабушке. Она, меня  не била по лицу моему, потому, что я знаю: она меня очень любит.  Вот, отпусти, попробуй, и я дойду, она меня там встретит хоть сейчас, пока ещё луна  над дорогой висит. Я собак ни сколько не боюсь.
Как чёрт ладана Мария забоялась, пересудов и наказания со стороны  воспитательского персонала. Не дай бог, увидят лицо Варьки, потому, что  случилось в её отсутствие в детском дому – ей не сдобровать. Она решает истопить баню, унести туда девчонку и закрыть под замок.
- Натоплю баньку, унесу тебя  туда, если орать будешь – убью.
Маленький человечек не знавший никогда побоев от родителей или кого-то другого, безо всякого страха спросила:
- Мама, а это больно будет?
- Не почуешь,- со злостью говорит мать,- пикнуть не успеешь.
- Тогда ладно, посижу до папы в бане, он меня выручит. Он скоро уже...
Выбитая из колеи  в эту ночь,  неоднократно принимается за чтение молитвы   «Живые  о помощи». Начинала без бумажки, затем нервно берёт в руки, написанное её же рукой, никак не может успокоиться, сосредоточиться  на сказанном ею. Она снова и снова повторяет одно и тоже. Строчки прыгают перед глазами, то сливались воедино, а лист, исписанный молитвой дрожит, как береста на ветру.
- Да разве вымолишь мужа с такой стервой; с опухшими глазами снова принялась читать: 
«Живые  о  помощи».
- Живые  в  помощь  вышняго, в крови бога небеснаго. Водворится речеть господние  еси  и  прибежащие  твое, бог мой, на которого я уповаю, яко то избавите от сети  словечи, от словеси  метежнаго писицизма своими  осените. И под крылья   Яго  падешся и оружием обидит.
Истина ево не убоишься, ты от страха ночнова. От стрелы летящей однесь, от вещи во тьме приходящи, от сыряща беса  полуденнага. И пойдёт от страны твою тысячну и тьму одисну  тебя и  к  тебе приближется.  Очма своими смотрит воздояши грешников. Озрешив яко в то господи упование вышняго, положил еси. И прибежащие  твое не придет к тибе. Зло и  рана не приближатся к телеси твому. Яко в то  Ангелом своим завопит. О тебе сохранить во всех путях твоих. На руках возьмет да никогда не о камень ногу твою Аспида  Василиса наступиши попереши Льва  и Змея, Яко на мя уповаю, избавлю и покрыю, Яко позно имя мое вызовешь ко мне и сниму и скорби прославлю долготою дня и евмо спасенье мое»
Прочитав  молитву трижды, она долго не отходит от  кухонного окна, а луна далеко ушла, за полночь. Долго сопровождает,  молитвой,  уходящую  луну, теми словами заученными, что написаны безграмотно, кем-то на клочке бумаги
Пока мать читает молитву, Варя не спит. Она тихо всхлипывает, измочив подушку слезами. Не представляя, какой у неё отец:  хороший, добрый, красивый: « он так не будет меня бить». С этими мыслями она уснула.
Перед  самым восходом солнца Варя проснулась, мать ещё не засыпала. Мария  тоже думала о  случившемся.
- И что это я так сорвалась?  На ком сорвала зло? Мне бы траншеи рыть, а я тут с Ангелом воюю. Уволят ведь меня  из детского дома, куда тогда пойду? Нет, я работы не боюсь, у отца пахала за хорошего пахаря. Перед ребёнком стыдно. Разве мне можно  доверять таких безвинных детей, ожидающих своих родителей с фронта. Что я теперь Степану скажу? За свои поступки мне оправдания нет, и не может быть. Чувствую я,  жизнь на перекос,  комом моя  пойдёт, на лучшее не надейся Мария Григорьевна.
- Вот, видишь, какая ты?  Папе на помощь кого-то зовёшь,  а меня  в бане укокошить хочешь. Ты, думаешь, я спала? Я же всё слышала, как ты Якова кого-то звала на помощь. Я тоже покрещусь, может и ко мне на помощь дяденька Яков  из лесу приидет.
Варенька  не вынимая ручки из-под  покрывала, начинает осторожно водить себе пальчиками по лбу: «Спать ложусь – крестом огражусь».  Ой! Дальше не знаю что говорить. Высунув голову из-под спасительного своего укрытия, и забыв про обиды, она хотела спросить маму, что там дальше говорит боженька.  Варя, вдруг, обнаружила маму крепко спящей, потому что та спала с открытым ртом и тихо похрапывала. Осторожно, словно дрессированная собачка, не дожидаясь  тёплой бани, Варюшка живо  сползла с кровати. Прихватив с собою летнее платьице, босиком, не найдя, спрятанных мамой, туфелек,   обходит скрипучие половицы, чтобы не потревожить сон спящей; она прямым курсом через мост подрапала к бабушке Евдокии. На мосту, который заливается каждой весной  от половодья, а вода доходившая до двора её бабушки; Варя пошвыряла камушками в разлившуюся мутную воду. Через какое то время она почувствовала, что начинает плохо видеть; ей не  хватает обзора, как будто пеленой затягивает глаза.  Бросив детское увлечение «игра в камушки», на ощупь  дошла  до калитки, но открыть калитку ей было не по силам; уж больно она была тяжела, так как сделана из лиственничного  материала. Варя вскарабкалась, в открытое  кухонное окно, внутри, которого перед окном, на лавочке стоит ручной сепаратор. Дотянувшись до ручки сепаратора, ухватилась за неё, и свалилась между лавкой и стеной, увлекая за собой стоящую на столе и лавочке кухонную посуду. Для неё это не важно; цель достигнута, и мама её теперь в бане не убьёт.
Варенька не думала жаловаться бабушке о случившемся. Главное для неё, она вне опасности, ведь раньше маму такой не видела. У неё были страшные большие и злые, чёрные глазищи. Теперь Варя боится встреч  с этими  глазами.
Бабушки дома не оказалось, как её снова охватил страх,  вдруг, за ней бегут страшные  глаза мамы?
Бабушка  тем временем, по расписанию пастуха выгоняла двух своих  кормилиц-коровушек. Она вспомнила действия бабушки по утрам.  Залезла в не остывшую постель из гусиного пуха перины и подушек, крепко уснула.
А над домом, вдруг, нависли лохматые тёмные тучи. Насупившая тень, как будто прихватила  охапку молниеносных сабель; начала раскидывать то там, то тут раскалённые стрелы. Мгновенно опустился чёрный занавес; в доме стало темно, как ночью. А тучи гонимые, разбойником, ветром, похожие на животных, двигаются очень быстро. Они подгоняют, заползая друг на друга, затем, снова начали появлятся просветы. Дождь серебристыми  нитями искрился от солнца, прерывается то снова появляется, пронзая грязные лужи. И речка серебристая и ребристая от озорного ветерка спокойно принимает кисею струй дождя. Лёгкий теплый, дождь вымывает на своём пути пылинки и соринки на окнах как хорошая хозяйка дома. Окна  плачут, смеются и тут же отражают свет  будто бисером, как на зло, попадая  в глаза прохожим.
Мария входит в дом мокрая, будто кто окатил её водой из ведра. Волнистые волосы свесились сосульками и от самых плеч до бёдер по платью, по ногам сбегает ручейком  дождевая вода.
-  Где, она, сучка меделянская?!
- Кто? – спрашивает Евдокия, ничего не понимая, о ком идёт речь.
- Так уж, прямо ничего  не ведаешь? Постоянно её  выгораживаешь! А мне от неё и спасу  уж не стало. Туда гляди, сюда гляди, ей скоро четыре почти, что дальше то от неё будет?
Запыхавшись от быстрой ходьбы на расстоянии  трёх километров, от временного места пребывания, до дома Евдокии, предчувствует неприятные столкновения с тёткой. Она понимает, как в таком случае обязана себя вести перед Евдокией Афанасьевной. Однако, её неудержимый пыл действовует не покорно; сыплет бранью в адрес  дочери, в том числе достаётся и бабушке.
- Ты, толком то можешь объяснить мне, что у тебя подековалось? – Допытывается Евдокия, не догадываясь, что  Варьки в детском доме нет уже три дня. - Если, скажешь, то я может быть, чем-мить  да помогу. У тя чё на работе что-то расклеилось, так держать нады себя в рамках приличия. Сначала нады себя воспитать, а тожно уж  и за деток браться. В детском-от доме и поломойки грамоту иметь довжны.  У тя ить семилетка за плечами, стало быть, торчит, а воспитанья самой не хватат, вот чё я те скажу!  Говори, чё раскричалась? Садись-ка, чайку попьём да обмозгуем, как нам бабам жить?
Евдокия полезла, было в загнету, чтобы достать кипячёного молочка для гостьи. Нагнулась за ухватом, как увидела разбитый кувшин со сметаной. Залитые стены ею, белая масса медленно расползается  по всем щелям кухни. Кошачьи следы в сметане вели до самой залы.
Не подозревая Варю, в содеянном, Евдокия  начала бранить, не виновного, старого  кота.
- Сама виновата, не нады было ставить на обрывке столешницы кувшин-от, следушшай раз  умне буду.
Женщина, сбитая с толку, проказами кота, немного утихомирилась, но  пригубив чаю она снова громко и яростно начала опять браниться и на Евдокию, и на дочь.
- Сучка, меделянская! Ну-ка, вылезай, говорю, не то хуже будет, - оставив не допитый чай со сливками, мать начала обыскивать прихожую: под топчаном, служившим для заезжих. Заглянула на русской печи. Открыла ларь, служивший складом, для различного скарба по дому.
Евдокия начала догадываться, что дело предстоит серьёзное, но в чём суть она так и  не могла понять.
- Ты, поди-ка, Варьку ищешь, так она в детдоме. Я её не забирала; запретили брать детей из дома, говорят:  дети  вам не котята таскать их в запазухе.
Услышав, громкий и настойчивый голос матери, Варя  вылезла из-под тёплого одеяла. Почти на ощупь приоткрыла крышку тяжёлого тёмно-зелёного сундука, переплетённого  металлическими тонкими полосами. Она  также как через окно перевалилась в содержимое с привычным запахом ящика. Не под силу было, но крышку одолела. Утонув в аромате конфет и специй, под этим благовонным  ароматом  задремала.
Переворачиваясь на другой бочок, чтоб удобнее было в сундуке находиться; она вытянула свою одежду. Крышка  стукнулась о края сундука, тем самым выдала своё присутствие. Пока была щель, Варе дышалось легко. Крышка закрылась, перестал поступать в достаточном количестве воздух. Варя начала задыхаться.
Услышав стук, мать с Евдокией, кинулись в залу, где перед входом залы стояла бабушкина кровать. Перешарив все углы, Варьку найти не могли.
- Кто-то же стукнул?- Гневно закричала мать.- Всё потакаешь, а она стервой  растёт!
- Ну, ты, мне это брось, Варвару я тебе не дам в обиду! Кака она те стерва? Ить рабёнок ишо. А, элеф  что, не из родовы, а в родову. Вся в тебя. Вот  элеф вернётся Степан  домой – всё расскажу.
- Давай, ищи!  Не могу же я в чужом доме обыски устраивать, шарить по чужим то углам.
- Как  уж не так, вдруг, иностранкой заделалась, когда эвакуировалась с Ленинграду-от со своим дешёвым скарбом да приданным ко мне; чужие углы родным домом показались. Ишь, ты, не добрая твоя душёнка. Не поя, не кормя, не наживёшь врага. Хто  тя в детдом-от  определил на работу? Кабы, не Степан, элеф бы не  написал мне письма с фронта, я б и не знала хто ты такая чужестранка. А тепереча, эк, ты, она ни чё тута не знат. Обошла бы стороной, ну и иди, ты, господь с тобой. Тебя племянничек величат Марией. Так, наверно, он же те и адресок в невинную руку уложил. Чтоб с голодухи-от не помёрла. Гумага-от эвон в сундуке хоронится. Не дать, не взять свидетельство тебе, не отопрёсся.  Куды уж отпираться, фотокарточка Варькина и Степана 
капля воды двойняшки. Меня старую не обведёшь  на мякине. А скоко за  тя масла-от  втюрила, чтоб в тепло-от тя устроить, просила:  хошь бы в уборшицы взяли, а ты ить эвон куды прёшь.  Быстро по лесенке подыматься стала. И всё благодаря коровам, а ты на покос-от и ноздрей не показывашь. По-родственному, так не нады бы поступать, скоко можешь ходи, помогай. Моё ить понятье родственно, я так  соображаю. А ты и не добром, ни делом,  ни добрым словом обойтися со мной не хошь.
- От тебя дождёшься маслица, у тебя зимой льда не выпросишь. Давай, показывай, где спрятала Варьку?
Мария идёт в залу, через проходную комнату Евдокии
- Тебе бы не дала стоко масла, на што тебе стоко, десять килограмм? Ты, поди, шамать хошь? Што это чай. Пей вода, ешь вода, сыт не будешь никовда. Эвот садись, тожно станем искать Варюху-горюху. Она дорогу-от знат от детского дома, как свои пять пальцев, легше своих не дошшитат, а ко мне дорогу отышет. Кому её лучше знать, как не мне? Она ить ко мне в руки певрай попала, солдатик подбросил.  «Накось, - говорит мать,- подбери тютёнка в одеяльце, а мне до него времени-от нету, не знаю, как зовут её? Я её назвал Альбатросом. Не война бы, ни кому б не отдал, сам бы вырастил. А теперь, мать, прощевай, жив буду,  навещу и заберу, сначала женюсь». Поштой то он так её обозвал до сих пор в голову не приходит.
- Не пишет вояка – жив ли молодец?
- Я так и не пойму, кому первому попала в руки Варвара?
- Кака разница кому она попала, главное в мои руки не один годок уже  приходит
И сестра моя к ней привязалась не меньше меня. «Умная девчонка будет», сказыват сестра; она ить учительшей работат. Зовут её Фаина Павловна. Вот и хочет её к себе в школу с шести лет в первый класс принять. И я того же мненья. А ты её сучкой поштой-то величашь, не гоже так Манечка, самой на себя взглянуть прежде нады. Ты, девка-от видная с натуры, бравая, да вот не добрая молва о  тебе пошла. Не загуляла ли уж ты от Степана. Мужики-от наши воюют, а вы подолы заворачивать вздумали, а ль не успешь? Все поговаривают, как смену понедельну отстоишь, так сразу со своим паем продуктов и чешешь туда в свою хибару. Да твоя ли она? Ить съёмная, а ну, как откажет хозяйка-от, куды тожно пойдёшь подолы-от расстилать. Да, кстати сказать, энту хатёнку, племянничек наскоро срубил, жил ишо с певрай женой. Хотел освободить её от свекрови, да эвот, глянь, между делом невинность свою в петлю затолкала. Году не прожили - сгубила характеристику Степанову,  да и токо.
- И ты, туда же  вместе с народом сунуть меня в петлю надумали. Они поговаривают, а ты поддакиваешь. Надоела мне эта казёнщина, хоть неделю побыть самой собой. А под подолом  то  моим нечего глазищами-то шарить. Вижу и я,  всех вижу, да вот только у ног чужих стыдновато, как-то торчать, а потому не верит свекровка-****ь своей невестке. Так уж и повелось, что скажет свекровь: правда на её стороне. Но у меня, по-вашему не станет. Где Варя? Говори,  не то весь дом растащу по брёвнышку, я вам ни Клавка!
- Не ори на меня! Я отцу Стёпы, тоже родной сестрой довожусь. Самостоятельно в родные записалась, ты чуешь, нет? Она мне тоже родной доводится. Своих-от детей сама знашь у меня нету. Потому я к ней  привязалась. Ты уж от меня не отымай и не наговаривай ей на меня. Мала она ишо. Много  ей знать не нады, а тебе на ус нады намотать.
- Чего мне то наматывать?  Вы, это о чём?
- Как энто о чём?  Свово-от рабёночка куды дела? Степан-от пишет: не теряй  Валю, а у тя под подолом - Варюха-горюха. Может, это ты прицепила себе рабёночка чужова? Понятно, что в душе-от переживашь, вот и затмила  сердце своё чужим-от дитём.  Ну-ка, глянь мне в шары-от, мои!  Не так ли энто?
Мария стоит в недоумении, не знает, что ответить Евдокии Афанасьевне. Она уже не кричала на тётку, перестала искать Варю.
-  Тогда слушай, тётка Евдокия,: расскажу, как всё произошло…
- Ты молочком-от не брегуй, я ить  отгоном сама питаюсь. Сласть-от сымаю да государству отношу. Фронтовиков тожить кормить нады. Мне за одну коровёнку-от приписали двадцать килограммов масла за год, а у меня ить их две. Пошшитай скоко нады оттартать, всё потому, что я одиночка.
А вчера ишо на яйца гумагу подкинули. Подсобирываю по суседкам, в мангазее подкупаю, да там же и оставляю.
- Ты не хочешь меня выслушать, тётка?
Мария трижды пытается начать рассказывать страшное происшествие во время эвакуации в дороге.
- Ты мотри не проговорись кому-либо, что тя за маслице-от определила на работёнку-от, тюрьма нам обоим будет тожно.  Крышка нам будет! Варюха-от останется голимой сиротой, а, ли прирождённой детдомовской.
- У меня больше никогда не будет времени на объяснения, так что выслушай сначала, а потом  решишь без меня, как со мною поступить. С красным  лицом, пятнами  на груди и по шее, решилась на страшный  горем пережитый секрет перед  старой и умной женщиной. Она, понимает, что делать этого ей было не нужно, но, рассказывая, она снимает великий грех тайны, отчего ей становилось легче на сердце.
- Я рожала девочку в финском селении, под присмотром бабки повитухи. Роды прошли так, обстоятельно, хорошо. Но по законам финским, я обязательно должна была находиться под наблюдением врачей; меня без Степана  увезли на лодке в роддом. Он меня долго искал. Почему долго спросишь? Время то, тётка, военное  было. Воевали с Финляндией. Я не буду говорить подробностей;  кто на кого напал, потому что не знаю,  да и не бабъе это дело. А когда меня Степан нашёл, это было приблизительно через неделю, две. Тут и грянула война. Ему давали время на проводы семьи в Сибирь. Да не успел он. Я осталась гол, как сокол – одна среди чужих людей. Потом наступило время всеобщей эвакуации, конечно, кто не решился  покинуть насиженные места, тот остался переживать  Ленинградскую блокаду. Степану можно было переправить нас назад к месту жительства с помощью местных финских рыбаков, но он попал в такую ситуацию, что мы оказались, и ни назад, и ни вперёд.
- Ты шибко к сердцу-от не примай, глянь, глаза кровью наливаются. У тебя, девка, давленне, значит.
- А, знаешь, сколько у нас было борохла? По документам на полный вагон. – Мария вынула документы из сумочки.- Не веришь, вот, гляди!  Пока мы с ним жили при государственном учреждении, он пытался, и мало того, как он мне сказал: всё-таки ему удалось загрузить в вагон вещи. Наш вагон прицепили  к общему составу, с эвакуированными людьми. Я, конечно, верю и не верю его словам, чтоб в такое время он мог взять под вещи вагон, но что багаж у нас был солидный, то я, конечно, подтверждаю тебе своими документами. Всё на перечёт помню, что было у нас, то есть не чета российскому борохлу. А здесь и половиком бабушкиным рада радёшенька без памяти. Бегу в избушку, а сама загодя думаю: не увели ли мой плед.
- Отчего он долго тебя не навещал, знать время было не до свиданий. По-хозяйски собирал, видать, вещи без тебя.
- Я тоже такого мнения, тётка Афанасьевна. Был случай, тётка, пришёл однажды Степан в больницу и жалуется мне:
«К чему бы это, Мария? Я на руку навалил. Никогда такое со мною не случалось». Я спросила:  «Во сне или наяву?» «Какой, там во сне, Мария? На яву!»   «Если б во сне, то к деньгам, говорю я ему, - а так быть худу». Вот видишь, тётка, худо и настало. Хуже этого не нужно видеть и слышать. Степан бы живой вернулся, а всё остальное трын-трава.
И это ещё не всё.
-  Сказывай, чего энто тама у вас подековалось?
- Ему ещё один раз дали время на три дня на проводы меня с ребёнком. Усадил нас чин по чину, как  военный, получил место для нас в вагоне. Помахали друг другу сквозь слёзы руками;  и наш состав тронулся. Так мы  расстались. Не помню: сколько раз наш состав дёргало то в одну сторону, то в другую. Стояли по полчаса, стояли по часу, стояли по двое суток. А провизия то наша подходила к концу. Ну, вот я и решила заменить одну женщину, сбегать за кипяточком. Ведь стыдно же мне было перед ней; она постоянно заботилась обо мне, то одно принесёт, то другое. И тут я ей, женщине говорю:
-Подержите мою дочку, я молодая; быстрее получиться, если, что под вагоном прошвырнусь, или перелелезу между ними.
- Ну и что дале? – Евдокия, как будто поняла всё сразу, и не нужно было рассказывать.
Молодая мать и свекровь долго сидели друг против друга, и каждый думал о своём пережитом.
- Нет, милка, ты уж договаривай, не то ночами не засну. - Неожиданно нарушила тишину  Афанасьевна.- Да ишо ты, хошь спросила товарку, как её величают?
- Наташей она отозвалась.
- А фамилию, пошто не разузнала?
- Разве было время на досье друг о дружке. Взяла я бидончик трёхлитровый, вдруг, откуда ни возьмись, состав медленно ползёт. Ну, думаю, успею перебежать  пути и воротится с кипяточком то. Перепрыгивала рельсы, падала, поднималась и опять бежала Воротилась я, тётка,  с кипяточком;  и уже схватилась за поручни вагона, как наш состав дёрнулся. У меня вывернуло каким-то образом мою ношу. Бидон с кипятком  на себя опрокинула, пока приходила в себя, поезд двигался сначала медленно; со скрипом колёс, набирал скорость. Я, как только справилась с обстоятельством, вижу: состав набрал уж ход. Я опять бегом следом за ним, думала: «Нагоню». Он показал мне только хвост. И в этот же миг я видела и слышала свист и разрывы  бомб над моим составом. Вагоны досками разбрасывало, а некоторые в щепки разнесло, представляешь? Откуда ни возьмись; собралось много народа. Мы смотрели от ужаса в небо, как эти гады раскидывали листовки с призывами. А, когда перестали бомбить, приутихло, люди сбегались посмотреть на то место, где раскидало вагон, на ужас произвола фашистов. Нам не давали подойти к вагонам, чтобы предостеречь от мародёрства. Живых оставшихся людей: стариков, детей перегрузили  в другой состав, шедший на Восток. Я дочку так и не нашла.
- Ты гришь, состав-от ушёл?
- Какой  там ушёл!  Он сначала скрылся из виду, потом опять ходом назад.  Машинист видел, наверное, как летели груши навстречу составу. Вот и маневрировал.
- У моей унучки-то хошь была, кака-мить гумажка в кармане.
- Тётка, Евдокия?  Какая гумажка у младенца месячного. Одни пелёнки и всё; и то раскидало от взрывной волны. Вот помню, или уж кажется, у неё была бирька на левой ручке. Там было обозначено: год, месяц, число, фамилия и ещё вес. У меня от страха в мозгах всё перемкнуло. Не помню, что, где лежало.
- Вот, тебе и богатство, а гришь в энтот же состав вещи упаковал?
Тётка крепкая на слёзы, не удержавшись, долго плакала, пока там, где-то, в комнате не подал кто-то знак живой души.
- Ты, уж прости меня, я ведь тоже не мало  перевидала на своём веку.
Варя уже проснулась. Сон её прошёл от удушья; в щель узкую плохо поступал воздух,  и от соблазнительного аромата её распирало любопытство, чем это таким может здесь пахнуть, вкусным пахнет даже в сундуке. Она не слышала о чём идёт разговор матери  с  бабушкой, а когда зашёл разговор взрослых о тюрьме, то Варя  тут же сравнила её с баней, в которую её мама хотела  затолкать, и если она станет кричать, то  хотела убить.
-  Бабушка-а, это больно будет?
Застряв в  содержимом сундука, Варя с первой попытки не смогла вылезти. Крышка  оказалась тяжелее, чем прежде и к тому же она заметно начала задыхаться. До этого край  её пальто  образовал отдушину, вентиляция воздуха была почти в норме. По мере её неусидчивости в  сундуке; она ворочалась,  пространство исчезло, и создало угрозу гибели ребёнка.
- Бабушка-а..
- Ну, что? Я кому говорила?  Она у тебя шельма меделянская!
- Да не видела я, ковды она прибежала, и откуда прибежала? Я к пастуху коров отгоняла. Поди, задержалась, мне ить нормы нету на разговоры
- Где  она, где? .
- Да, ты обожди ишо, может, это кот мяукал? Их у меня два – капля воды. Один сметану прольёт, а второй его же очищат, зализывают друг друга.
- Бабушка, я здесь!
Послышался снова голос ребёнка, словно из подземелья. Чувствовалось, что голос ребёнка был на исходе, но где этот голос искать, ни одна из женщин не могли определить.
Под русской  печью искали, там её не было. Обои женщины кинулись к постели Евдокии Афанасьевны, но и тут  её тоже  не было.  Постель была не заправленной. Она  не придавала первоочереного значения, чтобы по утрам заправить кровать. Пошла  в куть, помыла руки, подоила коров и в поле. Это её первая задача, затем она кормила домашнюю птицу двух поросят, одного из них прятала от власти; боялась, что обложат налогами. Ей пришла в голову мысль - зайти в спальную комнату и попутно заправить кровать; она сегодня ожидала гостей из села Привольного.  Поднимая покрывало, она заметила краешек резинки носка, который сама же его связала. Евдокия поняла: стук,  чем-то и по какому-то  предмету - это было дело рук внучки. Но, где она могла быть, ни до кого не доходило. Им  даже в голову не пришло, что она, как-то, могла залесть в сундук. Ведь крышка сундука неимоверно тяжела, да и потом сам сундук всего девяносто на метр двадцать да ещё там вещи. И если по секрету сказать, то там находилась огромная сумма денег.
Евдокия попутно, пока искали внучку, решила перезаправить постель. Собрала всё в охапку и бросила на сундук, постепенно перебирая простыни.
Мария  не знает о сокровищах тётки. Её беспокоит одно, зная внешний вид ребёнка, боится посмотреть в глаза Евдокии. Подойдя к раскрытому окну зала, в надежде, что дочь сидит за окном и её уже кто-то рассматривает, чего она не могла никак допустить. Выпрыгнув из окна, забывая о приличии этикета, с виду, такой женщины, как она, воспитатель детского дома, ей это не к лицу.
- Марея! Ходят-от у нас через двери, ить пятно на нас ляжет, подумай, - растерянно вдогонку кричит Афанасьевна. Сама тем временем увидев край постороннего лоскута, торчавшего из-под крышки сундука, потянула - не тянется.  Она решается попутно достать для своего сокровища чего-нибудь вкусненького.
Открывает крышку зелёного сундука,  и обомлела, увидев изуродованное лицо ребёнка. Бывшая партизанка, взяла себя в руки. На лице не молодой женщины,  появились тяжёлые  капли  пота, как будто её кто облил из ковша водой; подняла почти бездыханное тельце ребёнка, кинулась за нашатырём, его близко под рукой не оказалось. Тогда Евдокия  прыснула изо рта тёплой водой, благо, что всё было рядом, не на  улице. Сделала ей искусственное  дыхание; Варя начала приходить в себя.
- Где, ж ты моя кровинка побывала, тебя как будто по земле лицом волокли. Как же ты сюда добралась земляничка ты моя сладенькая да ненаглядная, ить не ближний ход-от от той избушшонки и до меня. Как тебе угораздило опять такое заслужить, или опять в крапиву завалилась.
- Это меня мама  отъелозила так. Это твоя Манечка  ненаглядная, я же слышала, однажды, как ты её  нахваливала.
- Чем это она тебя эдак-от?
- В одной руке молитва, «Живые  о  помощи», в  другой вожжи, плетённые из конского волоса, черные такие.
Евдокия поднесла Варю  к зеркалу, Варя испугалась себя и закричала:
- Уберите от меня бабу Ягу.
Губки её стали толстыми на вывороть, с подтёками черноты. Верхняя губка заворотилась на уровне с носиком, дышать очень трудно. Маленькое аккуратненькое ушко  перетянутое, как бы каким-то рубцом; от боли не возможно было дотронуться. Глазки, когда-то смотрелись  черными смородинками,  их не было видно 
- Смородинки, вы мои,  да, как же это вы привели мою куклу, через мост-от? – Причитала бабушка над Варькой сквозь слёзы.
- Ить ты же могла утонуть, ить половодье-от не совсем покинуло берега. Одна-одинёшенька, кругом тина. Твоих и туфелек-от не видать. Да ладно господь с имя, новыя куплю тебе, краше прежнева будут у тя.
- Бабушка, я хорошо видела, когда сюда побежала от мамы, я ещё камушки побросала, а потом поняла, что у меня закрываются глаза. А ещё я видела, когда за окошко твоё цеплялась, ногу перекинула и крынку с молоком опрокинула. Кота всего замазала молоком, он как фыркнет, как закричит, как мама в той избушке, когда я ей, когда я у неё… Варя  чего-то не договаривала, но Евдокии всё остальное было не важно. Она её не докучала вопросами.
- Бабушка, ты, спрячь-ка меня куда-нибудь, чтоб эта сыгыра не видела.
- Как-как, ты, сказала?  Сыгыра? А, что это такое?
- Не знаю. Это меня мама сыгырой так сегодня ночью обзывала.
- Я её спрячу! Я её туда спрячу, где Макар  телят не пас. Эта сыгыра у меня почувствует слободу. Эк, ты, воспитательницей её устроила, а она?!
- Если, ты её в бане спрячешь, то не убивай её! Мне жалко маму, пусть до папы  хоть поживёт. Он сам потом  придумает, что с ней сделать.
- Точно, внучка, ты права. Доживём до папы, ему дадим право, на его, стало быть, усмотрение. Покажу Степанову записочку, так она у меня запоёт.
- Эх! Жалко, что мои глаза плохо видят; я бы сама ей прочитала.
Варя  не умела читать, но она воображала, что читает: возьмёт букварь: «Бэ – а – о, бэ – а – о! Всё прочитала. Баба,  дай  Коко!»
 Варя уже лежала в бабушкиной кровати, под её же присмотром, как в дом влетела птицей мать.
- Где, она, сучка меделянская?
Евдокия схватила ухват и давай гонять, мутузить её по всем швам:
- Я т-те, покажу сучку меделянскую, ты мне и кобеля с собой прихватишь. Ишь, ты, забегаловку нашла, из-за жениха, поди-ка и зло сгоняшь на рабёнке!
Она  несколько раз огрела  Марию  ухватом, но та не подала вида от боли.
Энто ить нады же дойти до такой злобы; душу решилась загубить ангелочку, да ить сказыват она, што ты в руках молитву держала. Эвот  придёт Стёпушка.  Расскажу ему о  проделках-от. Ты свою дочь-от, куды дела? Ты ить так и не знашь, в чьи руки попал тот комочек живой. А Степану  помалкивашь, поди-ка ему ни слова об этом? Как хошь ты обскажешь о Варьке? Жива - здорова и токо. Пошто энто ты переименовала Валюху  в Варюху. Может, расскажешь, как-мить на досуге тебе и мне легшее станет.
Евдокия подошла к  уху Марии:
- А может энто вовсе не Степанова и не твоя Варька-от, как ты на энто кумекашь? Но ведь тут вопрос выплывает другой. Чей бы не был рабёнок, он государственнай и за ём уход нужон, глаз да глаз. Бить, как скотину никто те не давал права. Я котов за сметану не тронула, а ты несуразнь, эдакая, ишь чего придумала. Ты ить ей на всю жизнь омрачила душу. Теперь ты станешь к ней рукой дотрагиваться, чтобы по головке погладить, а она  от тебя чураться будет.   Энто што по-твоему верныя воспитанья твои.
- Чего ты её слушаешь? – Вдруг закричала Мария, - ты ей потакаешь; она видит, что ты за неё она и врать начала. Ты, думаешь, что маленькая можно ей поверить? Эх, ты тётка Евдошиха, век прожила, а умишка нет.
-  Ты кого энто называешь Евдошихой безумной? Меня, што ль? А?
-  Я  эвот  за враньё ещё всыплю когда-нибудь.
Мария  грозила невестке отомстить за враньё.
-  Я тте погрожу, змеишша подколодна. Ты представь документы сначала, твоя ли энта девка?! – Грозит ухватом тётка  Марии.
- Она опять  вчера залезла на частокол и завалилась в лопухи. Спасу мне от неё нет никакого.
- Ты, мне не ври, Марея, если б это вчера случилося, на ней были бы синие подтёки. А то, глянь-ка, сюды! – Евдокия показала на кровать свою, где лежала, под тёплым одеялом, Варька.
-  Нет, не на меня, а на неё, у неё подтёки-от токо-токо  начинают темнеть. Энто случилось эвот, ночью, перед утром. Вижу, Марея, врать-от ты, што сивай мерин. Ты хошь и  воспитательницей заделалась, но я  шшитаю: не место тебе там, в тёпленьком-от местечке. Те бы траншеи копать для Степана, эвот куды тя мне нады было оформить, а ли в лесосеку сучья обрубать! Вот бы, где ты зло-от сносила, на дровах, милка, да на сутунках. За тако гамно я ишо маслице за тя втюрила; туды ба бесплатно определили, да таких, ишо ядрёных, как ты. Ты, не обижайся на меня, я человек прямой, не боюсь те вылупить в шары твои огромнаи, и ты энто, знай,  што спуску те не будет ни до Степана, ни апосля…
Из комнаты выскочила  Варенька. На неё больно было глядеть. Авдотья  заплакала. Мария опустила голову ниже плеч, упершись в подбородок руками над столом, о чём-то задумалась; она часто вздыхала. А Варя, упёрлась кулачками  в свои бока, подошла к матери, и долго к ней присматривалась. Она ей что-то говорила, невнятно,  не возможно было разобрать слов из-за опухших губ. Варя почувствовав своё бессилие в доказательстве, тоже заплакала и подошла к бабушке. Все  молчали, тогда она побежала во двор и принесла бабушкины вожжи, похожие точь, в точь на те, которыми мать её мутузила.
Евдокия истолковала по своему: ей показалось, что Варя предлагала побить мать вожжами, поднялась и направилась с вожжами к Марии. Варя почувствовала  неладное, затопала ножками, захлопала рука об руку и замотала головой в разные стороны, оттаскивая бабушку с вожжами от матери.
-  Светлячок, ты мой, не буду я твою маму бить, не переживай; заживут губки, тогда и расскажешь при матери, я то уже кое-что от тебя слышала, но я  хотела, чтоб приговор мать услышала, и я бы послушала. Как энто ты упала в лопухи и не порвала  себе платья, ить там ещё и крапивы много, а ты не обжалилась об неё.  Вот ить, как,  Машенька, получается.
И всё-таки Варя через боль, у неё ещё был язычок прикушен, хоть и невнятно и долго; рассказывала, как всё  случилось.
- Ты, пошто при рабёнке-от  голишом-от  находисся  тама. Ты што думашь,  Евой станешь? Не-е, милка, Ангелом те уже не быть, ты уже порчена. Нады было ране думать об энтом, сначала войну пережить, а потом  замуж. Ну, что прикажешь с тобой делать?  Возьму и оттартаю её в детдом. Спишешь  свои проделки на энто заведенье? Не доглядели? А к какой группе она относиться? К твоей, милка, к твоей. Вот  ить на грех свой приняла, да не доглядела. 
 Евдокия  продолжает показывать на  лицо девочки сквозь слёзы.
- Я ничего не соображаю Афанасьевна. Ведь это фактическое доказательство.
- Бабушка, да она и не хотела глядеть на меня, она прямо через соломенное  одеяло меня дубасила.   Через твоё одеяло она меня не достала бы. Мне бы не было больно. Давай, мама, я залезу под одеяло бабушкино, а ты меня бей этими же вожжами. Давай, я стерплю, точно не будет больно. Только ты не высоко руку то поднимай, вон вожжи лежат у порога.
-  Што будем делать, Марея?
-  Не знаю,- виновато сказала воспитательница.
- Бабушка, а ты масло отнеси в детдом с битончик, у них всё есть. Они сытые и много не возьмут. У меня пока язычок заживёт - я побуду здесь.
- Мне думается: она весь разговор наш слышала.
- Что бум дела-ать, Марея? Времечко-от  военно. Три дни не будет рабёнка, ить хватются. Трибунал  грозит нам с тобой обоим и за маслице, и за синяки. Да, ты, бы  хошь на колени-от  стала перед ангелочком, да прощенья у неё нады вымаливать тебе. Ить простит, она всё понимат, девочка-от не глупа; не гляди, что четыре годика, ить вся в отца удалась. Война кругом, а он дай, Бог живой, где-то,  тама. Вот перед кем те с молитвой-от нады стоять, а не перед луной. Ангел-от сам поймёт, как тя спасти.
Тётка, уговаривая Марию, нежно гладит Варю по головке.
-Ну, как, простишь её энту дуру, мать свою глупую?
- Она не дура, и не глупая, только не надо было ей мой рот зажимать руками,  я же  язык откусила, как я теперь говорить буду?
Обе женщины: старая и молодая,  попросили открыть ротик, чтобы рассмотреть язычок. И действительно язычок сильно, видимо, прикушен, но опасности не представляло большой;  он сильно припухший.
- Эх, Мария,  ты, Мария, из богатой ты семьи, а душонка-от твоя нищая. Кабы  знать хто её родители, я бы сама по себе её расхватала, всё от винтика и до гаечки.
- Про кого вы говорите, бабушка, у кого нет родителей?
- Вот ишь, кака  она ушла, ты думашь она не понимат, всё понимат она. Энто не про тебя, дочка, Альбатросиков-от,  знашь,  скоко у вас в детдоме. Все, вы,  птички залётныя.  Закончится война, полетите к родным гнёздам, к родителям, кто жив будет.
- А мне не куда улетать. У меня есть папа и мама, и бабушка моя. Только я вот, как приду в детский дом, так сразу дам отпор, чтоб меня больше не обзывали Альбатросом. Скажу: у меня имя есть, Варя.
- Ну, что я те говорю, ишь,  она умная, девочка.
- Афанасьевна, я молчу, я ни слова не скажу.
- Она тя  научила, чтоб ты нагишом  бродила по дому при людях?  Промокашка-от видит не токо чёрныя пятна. Энто те послужит уроком.

       Семь корпусов, а в них:   спальные помещения,  столовая, кухня, бани, спортивный зал, медпункт, спортивная площадка, музыкальная школа и даже свой концертный зал – всё это было обнесено досками с задней стороны. С передней части стороны,  корпуса обнесены штакетником, окрашиваемые  ежегодно в голубой цвет. За штакетом красиво  смотрелся цветник, ухоженный подростками детского дома и руками взрослых жильцов детского дома. Весной коричневые корпуса утопали  в кустах: сирени, черёмухи и рябины,   посаженные тоже руками хозяев детского дома. Кустарники  большей частью посаженные  за корпусами, там, где население данного уюта в основном не ходило, чтобы не быть укушенными пчёлами ранней весной при интенсивном медосборе. Потому что при  этих корпусах, за садами стояла небольшая пасека, для  самих же обитателей.
Корпуса стоят, если смотреть с высоты самолёта, и выглядят  многоугольником. Где в каждом углу стоят  разноцветные  кабинки-беседки; там можно  всегда укрыться от дождя,  размышлять о своих насущных будущих вопросах. Можно почитать книжку, кого-то постороннего, младшего по возрасту выгнать, чтоб не мешал, подготовиться к урокам к завтрашнему дню.
Собираются в беседках по двое,  четверо, дискутируют  по определённой теме, даже уходят со слезами, не сумев доказать истины. Кто посильней в знаниях, тот оставался. Из беседок можно наблюдать за игрой на футбольном поле. На встречу с командами приглашаются спортсмены из других школ района, чтобы не быть отшельниками, приглашали и жильцов-спортсменов этого уюта на районные соревнования. Словом, где-то идёт война, а  детский дом живёт своей равномерной жизнью, ожидая,  с полей сражений, своих  родных, дорогих и любимых.
Зимой корпуса выглядят очень красиво, так как принимают естественный цвет. От многолетних времён лиственница приняла тёмно-коричневый цвет. Зимой же когда бывает метель, пурга, то между брёвнами снег уплотняется, закупоривает мох так, что не отскребёшь. Издали получается нотный стан, только наоборот белые линии на чёрном полотне. Иногда птицы находят между брёвнами зимой что-то съестное, выдалбливают  с писком. В  основном это  присуще дятлу, а воробышки, так те стараются вытянуть мох к себе в гнездо.
В некоторых местах, под стрехой появляются длинные пушистые бороды из снега и так ровненько на одинаковом расстоянии, как будто специально  вывязанные клиньями мастерами кружевниц. Прохожие, останавливаются, не могут отвести глаза от чуда мастерицы-зимы.
Зимой для детей устраивают искусственные катки в своём же имении, уступая в чём-то месту ледового поля для любителей - хоккеистов. Бывают жаркие бои за первенство даже на катках. Скатиться десять раз и не упасть с горки, тогда присуждается приз этой команде, и быть правым держать первенство до конца зимы. Но уж, если  проштрафился – уступай место другой команде. В помещения ни очень то кто стремится, даже порой заманивали вкусным обедом, но те, кто не сумел воспользоваться катком,
выжимает последние силы за два  часа обеда, исшаркивая до дыр последнюю старую калошу, голяшку от валенка или старого сапога. И, конечно, из любопытства, остаётся кто-то  один из взрослых и  ревнивцы-подростки, в качестве судей. И, конечно, победителя-одиночку, несут на руках прямо до столовой, где ожидает его вкуснейший обед. Словом никто не бывает обделён вниманием и заботой детского дома.
Высоченные  дома двухэтажные, но выглядели они намного выше своих по норме размеров, потому что действительная высота внутренних спальных  помещений  три  метра, может быть даже чуть больше. Для чего высокие проэктировались  и строились комнаты, никто из обслуживающего персонала не знает. Зато акустика такая прекрасная. Возьмёшь нотку и слушаешь себя с огромным удовольствием. В лес ходить не надо, чтобы себя услышать.
Длинные высокие  коридоры. На стенах каждый год рисует художник деда мороза, снегурочку на санках.  Каждый год приходит  человек и снмает на плёнку обитателей дома на фоне разрисованных стен, а фотографии отсылются  родителям на фронт. Родители благодарны за внимание к детям; обещают выгнать врага с собственных территорий и вернутся живыми.
Окрашенные, в чёрный кузбаслак, высокие до потолка на первом этаже голланки (кирпичные печи), стоят обитые жестью, наверное,  для того, чтобы дети не ковыряли глину между кирпичами и не тащили в рот. Повидимому, им не доставало кальция, а потому они вытаскивали уголь из печи. Отковыривают глину и всё тянут в рот, конечно, если не доглядит нянечка.
Между голланками и стенами зияют  огромные перпендикулярные  отверстия от потолка до пола, размером в длину кирпича; не понятно для чего эти отверстия предназначенные, возможно, специально, чтоб доглядывать за детьми, что твориться в спальных комнатах. А возможно, и, чтобы циркулировал воздух из спален в коридор или уж в том понятии так было предусмотрено и оставлено мастером-печником до следующего случая; или же нехватка строительного материала. Так было во всех спальных  комнатах.
- Ой! Кто там идё-ё-от? Кого я вижу! – расставив, руки в стороны старшая воспитательница, подменная Марии Григорьевны рысцой потопает, имитируя детские движения, идёт  навстречу Евдокии Афанасьевне, которая ведёт за ручку  четырёхлетнюю Варюшку. - Что уже отдохнули? Скоренько вы, так и тянет в родной дом. Наверное, всё-таки здесь лучше?  Не так ли?
Мария Васильевна засыпает вопросами  отдыхающих на дому, а  Варя и бабушка остановились,  как вкопаные, не знали, на который вопрос лучше  и быстрее ответить.
- Как говорят: в гостях хорошо, а дома лучше, - не задержалась с ответом Евдокия  Афанасьевна
  - Понятненько. А, где же мама?
- Мама? А мама дома у бабушки  теперь живёт.
Девочка ещё что-то хотела сказать, да Афанасьевна подтолкнула  внучку в плечо и показала на самую дальнюю беседку, в которой  сидела и скучала Валя Горошко.
- Беги, детка, беги, поиграй с подружкой, она, наверное, плачет без тебя, - сама склонилась над ушком внучки и что-то ей наказала, погладив по головке, вытащила целую горсточку ароматных конфет для неё и для подружки, Вали.
- Беги, умница, беги! Я навещать буду  вас обоих, родные вы, мои.
- Справочку,  вы принесли? – Спросила Мария Васильевна.
-Какую справочку? - Не понимая, о чём её спрашивает  воспитательница.
- Как, какую? Вы же две недели не были в обществе детей, корь, скарлатина – разные болезни витают.
- Какая корь летом, Мария Васильевна, чё вы тень на плетень наводите?
- Я по долгу службы требую справочку об отсутствии вашего ребёнка.
- Да нет у меня  никакой оправдательной гумаги!  Ну, был рабёнок дома.  Ну, что, по-вашему, я корью, скорлотиной заразила? Видите, я жива, разве мне старухе выжить от скорлотины. Да я б сдохла уже, и рабёнка свово не довела. Она, ишь, как порхает, что твой  мотылёк. - Сама, глядя в сторону Вари, машет ей ладонью. - Играй, детка, играй!  Я утрясу твои проблемы. С энтой бабой не договорюсь – пойду к заведушшай, я её давеча, в детстве-от знашь, как трясла на ручишшах-от своих. На коленях моих выросла, не одна хворь не взяла, да куды там взять? Даже не коснулася, а тута, гляди гумагу ёй подавай. Рабёнок у родителёв лучше, чем на чужих плечах должон быть…
- Ну, чё пропустишь, ай нет меня к заведушшай-от? Чё, растерямшись?
Воспитательница  не знает, как поступить; она знает, что права, но и спорить с этой бабулей ей было не по силам.  Бабка за словом в карман не лезет. И девочка оказалась в контакте уже с четверыми детьми, угощая их конфетами.
- Вишь, нет? Оне смеются, в мячик играют, а мы с тобой каку то чуму делим.  Элеф бы она болела, ковды-мить, я б её в энтот садом не приташшила, имей энто в виду на следушшай  раз.
- Следующего раза, Евдокия  Афанасьевна не будет!  Вам здесь не проходной двор, а детский дом, об этом вы должны помнить тоже не меньше меня. Зарубите себе на носу, Афанасьевна! У нас утренник детский запланирован, мы на неё надежды возложили. А вы со своми домашними планами всю нам кашу испортили. Генеральная репетиция сегодня, а ей ещё и слов не давали, не кем заменить.
- Ты, чё энто лицом-от в грязь мою унучку суёшь. Да она сама заменит кого хошь,  со взрослым сразиться. Знашь, как она частушки отчебучиват, токо уши затыкай, а уж простые ей  под руку не суйся. И в кого она такая?
- Мы тоже не знаем в кого она такая. Мать почти не умеет петь, голосом берёт и только, а тембра никакого.
- Как-как, ты сказала, чево у ёй нету? Повтори-ка, милка.
- Тэмбра, нету!- испугавшись, воспитательница закраснелась, что сама не правильно сказала тембр и тут же повторила тэмбр.
- О, милка, у неё такой тэмпр, уши затыкай, давеча так орала на меня, спасу не было, коты из дому улетучились. Во, какой у неё тэмпр; вы бы с ней тута поговорили, как себя со старшими  вести разговор.- Афанасьевна подумала секунду-две, махнула огромными ручищами, - а вобчем-от не нады, сама воспитаю.
- А что вы не в согласии с ней живёте? - Подозрительно спросила Мария Васильевна.
Та поняла, к чему ведёт  вопрос  воспитательницы, быстренько перевела пластинку на внучку.
- Дочка, доченька! Беги-ка, ко мне скорее, покажем Марее Васильевне, какие ты умешь номера выделывать! – Старушка с гордостью глядела на внучку и на воспитательницу, доставая из кармана оставшиеся конфетки-леденцы.
Заметив конфеты в руках,  Евдокии Афанасьевны, воспитательница отвела руку Евдокии  за спину.
- Извините, Евдокия Афанасьевна, у нас ни цирк, чтоб за каждый номер угощали зверьков  за исполненный  номер.
- Ишь, ты кака въедлива? Спуску не даёшь. Но в энтом-от, пожалуй, ты права, Марея.  Всё одно она покажет номера, я их всех угошшу.
- Ну-ка, бегите, мои,  родненькие, бегите.
- Ты, звала  меня, бабушка, или всех.- Спросила довольная Варя тем, что бабушка её ещё не уходила. Тебе у нас, бабушка, нравится?
- А, как же! Всю жисть хочу  в рабёнка оборатиться, да не получатся, стала ниже с годами, да горб-от уже не за горами. Я,  тя, чё кликнула-от, тута  у  вас праздник намечатся. У тя готовый репертуар-от есть при себе?
Варя не поняла, к чему клонит бабушка, слово,  какое то она подобрала не известное  ей. Но она не растерялась, потому, что услышала слово: праздник.
- Щас, я спрошу у Марии Васильевны, можно или нет спеть про валенки или уж про солдата в чистом поле, про которого я на крыльце пою.
Воспитательница с любовью матери смотрит на девочек и предложила всем тут же прямо, кто может спеть свою любимую песенку.
На перебой желающих ни кого не было, лишь одна задушевная подружка Валя  не хотела отстать от Вари, тоже предложила свою песенку про котёнка.
- Ты, пой первая,  - попросила подружка, Валечка  Варю, через букву «Л», ещё не выговаривала. Все считали:  по своему развитию она  была младше Вари.
- Ну, тогда ладно! – Варя повернулась через левое плечо, подбежала к столбику, от фонарного столба, спиленному недавно. – Идите, сюда, все! Здесь удобнее!  Хлопайте в ладошки, и я начну!
Мария Васильевна, очень довольна Варюшей; организаторские способности  чувствовались, пришедшие с геннами родителей.
- Все  пришли? – Варя  посмотрела по сторонам, увидев вокруг себя чуть ли не весь обслуживающий персонал  детдома.
Немного потоптавшись на узеньком не высоком пенёчке, сосредоточила  равновесие и начала.
- Я на горку шла, тяжело несла, ох, устала, ох, устала, уморилася. Я на горку несла, да в решете овса, да ох, устала, уморилася.
Вруг, неожиданно, Варя заметила под кустом сирени плачущую мать. А Варя, как бы не обратив  внимания на неё и на всех окружающих, продолжает. Никто не обернул головы в сторону Марии Григорьевны.
Закончив песню «Валенки», не дожидаясь аплодисментов,  Варя спросила:
- Можно ещё одну про чистое поле, на котором содат умирал?
- Продолжай, внучка, продолжай, видишь, заслушались мы.
Варя  довольная поддержкой бабушки  и  всех остальных, присутствующих на мнимой сцене, соскочила с пенька, взяла Валю за ручку, - пойдём вдвоём надо её петь. Там слов много тебе и мне хватит.
- Не пойду, заупрямилась подружка, я же слов не знаю и картавлю буквы. Сама спой, а я послуфаю.
- Нет, ты, пойдёшь со мной, потому, что боюсь одна петь её.
Вале очень хотелось быть рядом с подружкой, поэтому она, подчинившись, перестала сопротивляться, пошла с ней. Варя стоит на пеньке, а Валечка, рядом.
- Внимание! Приготовились!  Народная песня:

В чистом поле, в поле под ракитой,
Где клубиться по ночам туман,
Там лежит в земле зарытый,
Там схоронен красный партизан.
Я сама героя провожала,
В дальний путь на долгие года,
Боевую саблю подавала,
Вороного конника вела.
На траву да на траву степную
                Он упал подстреленный в бою,
За Советы, за страну родную,
Отдал жизнь геройскую свою.
Ой, вы хлопцы, хлопцы партизаны,
Не оставьте друга моего.
Отомстите злобному фашисту
За героя,  друга своего.
Варя слышит, подружка не поёт, дёрнула её за руку
- Ну, ты, чё стоишь, как истукан. Пой со мной, Валя! Ты, тогда хоть мычи, что-нибудь.
Слушатели смеются  сквозь слёзы радости, артистам суждено принимать критику  от  всего зала. А кто-то говорит:
-  Тяжёлая песня не для ребёнка.
-  Ничего Варька смышленая, вытянет.
-  Не-ет, надо было подобрать для них что-то детское.
- Так ведь это они сами для себя выбрали так для репетиции. – Защищается воспитательница.
- Давай, ой, обожди, где мы с тобой остановились?
Варя вспоминает, а Валя ответила:
- Ты на пеньке, я лядышком, где же ещё? В «зале» нескончаемый смех.
- Вот, это да-а-а, импровизированный концерт!  Молодчинки, девчонки! - Похвалила  обеих девочек медицинская сестра детского дома, Клавдия Кириловна.
– Ни дать, не взять прирождённые артистки. А поют то, как птенчики - соловушки, да и только.- кто-то поддержал со стороны.
- А можно мне частушку ещё раз повторить?- польщённая похвалой Варя заранее знала, что её подружка петь частушку не сможет, предложила ей отойти немного подальше.
Действия сценической жизни, приглашённых самодеятельных артистов из  других регионов или из этого же районного села, где  располагается её родной дом, она запоминала, просто схватывала тут же; затем, придя в свою игровую комнату, имитировала сценки, точно так же, как воспроизводилось  настоящими артистами.
Варя заняла исходную позицию, не дожидаясь разрешения на исполнение начала петь, подняв гордо головку.
-  Постой, внучка, обожди!  Ты пой, а я плясать начну, тряхну стариной,
 Разрумянившись, перевязала косячёк на голове, поправила свой праздничный наряд, развела  руки в сторону и поплыла лебёдушкой
Я на горку шла,
Я  Ягорке дала,
Не подумайте плохого,
Я овса  принесла.
Евдокия  с перевизгом, начала обыгрывать Варькины частушки, притопывала.
- Давай  детка, втору, ишь, старая разыгралась, - подбадривала бабушка
Я деваха молодая,
Я умею хлеб испечь,
Варя не закончила вторую частушку, тоже начала визжать, подыгрывать сама себе, хлопая в ладошки, продолжила вторую часть частушки.
Ты, бестолковая такая,
А куда же тебя деть.
- Давай, внучка, давай, - всё больше и больше приходила в азарт  Афанасьевна, - ты не запрешшай ей, она ить ни чё не кумекат. Ей бы синюю нужду сбросить да забыть.
У Евдокии была своя нужда прожившая неделю тому назад, а воспитательнице была своя нужда, чтоб дети не знали горя и заботы.
– Я имя всем подарочек приподнесу вскоре, у меня хватит средств. А оне пущай поють и пляшуть. У тя  Марея  Васильевна  поди-ка скоро обед, тожно давай указанье-от;  я  ить, поди-ка,  устала прыгать среди птенцов-от. Плыть под  частушки Варюхины ни как не получатся, давай находи заделье. Разводи детей-от в стороны. Перву  частушечницу уводи, скажи: хватит, не то  голосочек-от сорвёт, мала ишо. Ей ить токо дайся, пить исть не нады, песнями она у нас сыта. Давеча свалилась в крапиву дома и поёт себе, поёт. Всем  дитё довольно.
Мария Васильевна просит всех присутствующих поблагодарить маленьких артистов и  велит расходиться. Каждый должен занять своё рабочее место, то есть начать заниматься тем, чем был занят до начала концерта. А Варю пригласила к себе в кабинет на собеседование, о подготовке к праздничному концерту. Провела с ней беседу о не цензурных частушках, не давая ей понять, что частушки исполненные, не по возрасту это не красиво.
- Варюшенька, давай с тобой  условимся, что ты частушки впредь больше петь не будешь, договорились?
- Почему их не петь мне? Мне нравиться их петь, они хорошо запоминаются. Они  весёлые: видели, как моя бабушка под них отчибучивала?
- Понимаешь, доченька, нужно ещё петь и для народа, чтобы нравилось и не только твоей бабушке, чтобы  тебя заслушивались; и когда поёт солист муха пролетает - её не замечают, и всё внимание на исполняющего артиста. А ещё бывает так: солист поёт, а его, ну, скажем, тебя тут же подхватывает весь зал зрителей, прислушиваясь к твоему исполнению. Вот в чём изюминка твоего пения. А иначе ты будешь зарабатывать деньги, не принося себе удовольствия и одно лишь тщеславие.
Варя, призадумавшись, спрашивает тут же, не задерживаясь:
- Мария Васильевна, а что такое тщеславие? -  Еле-еле выговаривая  длинное не погодам ребёнку слово.
- Ты такая маленькая, четыре годика тебе всего, но любознательна, зачем тебе это? Пока дорастёшь до тщеславия и забудешь.
- Если вы говорите, что это не хорошее слово, то я не стану к нему стремиться. Вы, каждый день подсказывайте нам всем, мы будем помнить. И всё же что такое щеславие?
- Хорошо, объясню. Ты только, что пела песни и частушки и сама собой любовалась, как будто у тебя, исключительно всё хорошо получается. Но это далеко не так, тебя можно похвалить сначала за то, что ты такая смелая вышла на сцену, на свой излюбленный столбик заскочила. Стояла на нём, как припаянная, не шевелясь. Ты исполняла песенки лирические, фронтовые, задорные и частушки. Ты стояла, как истукан, боясь пошевелиться, чтобы не соскользнуть со столбика. Но тебе ещё к своему исполнению нужно было добавить живого эффекта, то есть, немного пошевелить ручкой, бёдрами подвигать, ножками потопать, ручками самой похлопать, а у тебя этого живого эфекта не присутствовало. Особенно частушки любят, чтоб их обыгрывали, вот как баба Евдокия твоя. Ох, и молодец старушка, видно, была в молодости - оторви да брось. В кругу первая была, ты, кажется, вся в неё?
- Да-а,- почему то тяжело вздохнула Варенька,- а про тщеславие вы так и  не рассказали, Мария  Васильевна, я ить жду: да в корпус бежать надо. Я сегодня дежурная, да бабушку за ворота проводить надо.
- Мы с тобой остановились на полпути, сейчас объясню.
Мария Васильевна подошла к огромному зеркалу, стоявшему на резных ножках, причёсываясь, прихорашиваясь, продолжила разговор на заданную  тему Варей. – Ты была довольная, когда тебе хлопали в ладоши, то есть аплодировали? Молчишь? А почему молчишь, не знаешь, что ответить? Я за тебя отвечу: ты была довольная физическим вознаграждением публики.
- Как это физическим? - Снова задала вопрос Варенька.
- Физическая похвала – это тебе аплодисменты, хлопанье в ладоши. Тебе же или артисту нужны моральные, нравственные аплодисменты, то есть, чтобы зритель уходил из зала и оставил след в своей душе на долгие годы, а может быть до самой смерти. Вот, мол, слышал девочку, когда-то, из души не пропадает, так и хочется её, тебя снова услышать. Вот к чему  ты должна стремиться. Например: мне все твои песни понравились. Как ты их исполняешь, а частушки отвратительны;  не идут они тебе, понимаешь, не идут.  Взрослой будешь петь песни лирико-драматические, опять задашь вопрос, что такое лирико-драматические, на этот вопрос я подскажу нашему музыкальному работнику, чтоб она дала тебе и всем глубоко понятный ответ во время репетиций с вами.  С ней вы проанализируйте. А теперь подумай сама: ты довольна или нет сегодняшним выступлением перед своими сверстниками.
- Мне, кажется, Мария Васильевна, я  напортачила, опозорилась,- сквозь слёзы, вдруг, пробормотала Варенька. Я больше никогда не буду петь.
- Увы! Варенька, это твой первый дебют, и ты его обязана теперь постоянно оттачивать, отшлифовывать своё исполнение, а сейчас ты ничуть не опозорилась. Не понимая сути, тебе будут завидовать сверстники, поддразнивать, называть тебя будут певицей. Ты не будешь правой в том, что примешь похвалы и станешь задирать нос к верху, особенно перед подружкой,  Валечкой. С твоей стороны это будет не красиво и не честно. Тщеславие - это  мнимая не заслуженная похвала, ничего не стоящая похвала.
Человек, ослеплённый,  не заслуженной похвалой возносится за пределы своего достоинства. Потом, бывает порой, хватится, начинает себя перевоспитывать, да поздно ему это принимать. Бахвальство его затягивает в тину, а  не состоявшийся,  разочарованный певец,  разочарованный до глубины души отправляет себя в суету сует. А зрители, когда-то слушавшие  его, и воспринимали, как за певца профессионала, давным-давно забыли о нём.
- Нет, доченька, мастеров исполнения не забывают сотнями лет.
Варюша  стояла, завороженной после толкования воспитательницей. Много  она не понимала о чём шла  речь, но поняла одно, что частушки петь она больше не будет вообще, потому что она не видела хлопанья руками  Марией Васильевны, после того, как  Варя исполнила  частушки. Это то, как раз она поняла, что физическая похвала обманчивая. А ведь она сама хотела спросить  воспитательницу: почему Мария  Васильевна не хлопает ей. Этот момент, как раз её сконфузил.
- А вот бабушка моя обманщица, ей бы только прыгать вокруг меня, только и просила, чтоб я ещё и ещё спела частушки. Я с ней ещё поговорю дома, -  погрозила Варенька вслед уходящей бабушке.
Обои: воспитатель и воспитанница вышли из кабинета, оставшись довольные,  друг другом. Мария Васильевна  давала указания  по организации обеда.
- Евдокия Афанасьевна, так вы ещё здесь, а я то думала вы ушли домой. Почему же вы за дверями стояли? У нас от вас  секретов нет. Пожалуйте, с нами к столу на обед, милости просим, готовьте обед и Евдокии Афанасьевне!
Евдокия Афанасьевна вошла в залу-столовую детскую, где уже были полностью накрыты столы по меню обеда. Неглубокие,  полупорционные эмалированные чашечки  с гороховым супом, стоят в ожидании своих хозяев. Рядом с эмалированными чашечками стоят небольшие и не глубокие тарелочки; над ними  ещё дымится парок свежеприготовленных котлет.  Небольшие  эмалированные кружечки с ручкой с боку, уже  наполненные компотом, приготовленные из сухофруктов, а между тарелочкой и кружкой с компотом лежат ложки.
Евдокия Афанасьевна, поворачивая  головой в разные стороны, определяет вкусный ли обед, приготовленный для детей.
- Какая вкуснотища-от  у вас тута, а скоко у вас тута цветов. Просто,  не мыслимо выразить одним словом вам, воспитателям, благодарственного словесного поощрения. Ну, да и быть по сему я его  вам уже выразила. Не могу, как жаждую  обернутся, снова стать младенцем ить  никак не получатся. Как не тужись, а горб-от всё ниже клонит, и ни даёт выпрямиться. Вот жисть настала, так настала. Я пойду, однако, сяду рядом с унучкой по-родственному в одно гнездо. И ни чаво, что мала посудина - мне и энтого  хватит. Не объедаться же я пришла сюда. И за энто спасибо што не выпроводили отселя.
Подбегает к столу Варенька, где  присела её бабушка, рядом с её чашкой, и уже отхлебнув ложкой:
- Не попробуешь, не поймёшь, ить  и  правда говорит пословица: хороша чаша, да не наша. А вкуснотища-от кака, рабятишка, не оставляйтя, всё до дна скребитя!
- Бабушка, да вы не правильно сели,- взволнованно и тихо бабушке на ушко Варя. Та не дожидаясь повторения сказанного:
- А где же у вас хлебушко?
- Сейчас принесу, бабушка, только ваше место вон там, вместе с  нянечкой. Там и тарелки вам большие заполненные тоже гороховым супом. Там  вам по большой  котлете  и компот в больших кружках налит. А эти предметы, предназначенные нам, маленьким детям. Так,  что идите туда, вон за тот столик. - Варя берёт за руку  Афанасьевну  и подводит к столу, ожидавшему  гостей.
- Вот ваше гостевое место.
- Как, как, ты, дочка сказала? Гостевое место? Разве ишо сюда, кто-то придёт? Видать, я здеся ни певра и ни последняя.
Через некоторое время вошли все дети по возрасту, которые должны были обедать, вместе с ними входит нянечка.
- Дети, что нужно сказать при виде вновь вошедшего к нам человека?
- Здлавствуйте, здравствуйте, здастуйте. – почти хором приветствуют  Евдокию Афанасьевну дети.
- Правильно! А теперь, без шума, дружненько сели за столы. Не торопитесь. Кто захочет добавки, поднимайте руки – я вас пойму.
В столовой  наступила тишина, только дружно постукивали ложки о чашки и тарелки.
- Харошай  у вас народец живёт, понимаюшшай, дай бог имя токо здоровьица, да штоба, родители вернулися живыми. А мы-от не опозоримся перед родителями-от. Я чем могу, тожить помогать стану. Ты б мне показала, где у вас, тута заседает ваша начальница, мне  поговорить ба нады с нёй
- Я вас познакомлю с ней, - дохлёбывая  гороховый суп, говорит нянечка. - Она добрая.
- Меня, дочка с ёй  знакомить не нады. Я её с пелёнок знаю, сама пеленала при рождении, отца матери у ёй нету-ка.
- Что, вы, говорите, Евдокия Афанасьевна? - Поперхнувшись, удивлённо  спросила нянечка, - я это, представьте себе, впервые слышу.
- Первай и последняй,  и  чтоб, другому - ни гу-гу, - приложив палец к губам, - пригрозила  Афанасьевна, - ни гу-гу! Ты мне токо покажи её кабинет
- Хорошо-хорошо, вы, Евдокия Афанасьевна  кушайте, мы всегда для детей отлично готовим. Дети съедают буквально до донышка; кому мало – повторяем, или второго добавки даём; кому, что больше понравится.
- Ну, што, дети, спасибо вам за приветствие, за вкусный обед, а главное за концерт ваш, уморили вы меня, наплясалась. Ой, как дивно наплясалась, до смерти помнить буду.  Не знаю, как тепереча под коровёнку приткнусь, доить  же их нады, а я  эвот, тута у вас цельнай день почти провела. Бувайте здоровы - мне идтить нады.
Евдокия Афанасьевна, тяжело переступая с ноги на ногу, тихо  и медленно идёт к выходу. Варя хотела, было проводить свою бабушку, но нянечка ей запретила это делать.
- Скушай весь обед свой, потом пойдёшь, проводишь.
- Она уже уйдёт далеко. Я ей хочу сказать, что-то на ушко.
- Скажешь, ещё успеешь, твоя бабушка пошла в кабинет Маргариты Ивановны. Они там, наверное, пробудут долго, потому, что им нужно решить не отложные вопросы.
- А, вы, не знаете, какие вопросы будут решать?- Не успокаиваясь, снова спрашивает Варя, - а то ещё наговорит чего-нибудь там без меня. А, где моя мама? Я же видела. Она приходила посмотреть на наш  концерт  праздничный
- Это был не праздничный концерт, то была всего-навсего репетиция. Тебе дадут новую программку и ты должна выучить её за два дня. Так  что успокойся и кушай, а потом сончас настанет. Ты, не забыла за две недели отсутствия  наш  режим? Я думаю, что забывать нельзя. Кто у нас сегодня дежурный? Поднимите ручки!
Нянечка обвела глазами всех сидящих за столами и не увидела поднятой руки певицы.
А Варя тем временем молчком тянет руку изо всех сил за её спиной.
- Значит, нет у нас сегодня дежурных? Хорошо,  я сама управлюсь с посудой. А вообще то, кто-то должен быть всё же дежурный?
Девочка сидящая в дальнем углу, за столом тянула обои руки.
- Ты, дежурная, что ж так долго сомневаешься?
- Варенька, у нас сегодня дежурная, молчком тянет руку, а вы не видите.
Деловой разговор

Евдокия Афанасьевна вышла из столовой и медленной походкой, словно, поплыла,  шаркая  кошменными  подошвами  стареньких тапочек по полу,  из которых  чуть-чуть выглядывали пальцы ног. Она идёт, как лодка по  мели: шык-шик, шик-шик, привлекая внимание, на свои  босоножки, пробегающих ребят по коридору.
Расстояние  сокращается: она всё ближе и ближе подходила к  обитой кожей, чёрной двери, где занималась давнишняя старая знакомая Афанасьевны,  воспитанница этого же детского дома № 5. Сердце её  не ровно заработало: то сильно застучит, то приостановит своё действие. Афанасьевна приложила правую руку к левой груди.
- Чавой то, ты разволновалося, запрыгало?  Не нады,  успокойся, я с тобой, чужому ни ковды не отдам, - дважды положив руку на сердце, перебирая и постукивая пальцами, словно по клавишам, уговаривает Евдокия Афанасьевна свой не заменимый мотор, - тебе ить ишо должно быть долго по пути шагать со мной. Войну пережить нады, детишек поднять, сиротинушек маленьких вырастить да в путь дорожку направить. Без меня имя тута тяжко  будет, а я  эвот покамесь, ишо с тобой, да повоюю ишо с фрицами. Необязательно быть там, на хронте—от. Можно  на месте кое-что сварганить. Мы эвот, тута, как раз и сгодимся.
Постояла переведя дух, коснулась  двери, кашлянула незаметно для посторонних, как будто, что-то в нутрии застряло, ещё раз откашлялась,
- Скоко лет мы с тобой не виделися, родными почти шшиталися, а вот нады же, а? Скоко лет? - Афанасьевна то выпрямляла пальцы, то снова их загибала, выпрямила,  начала что-то подсчитывать, сбивается со счёта и опять по новой начинает считать. Сердце так разволновалось, что она несколько раз перебирала их, но счёт так и не установила. – Да, ладно уж, чавой  там, зайду, поди,  уж не вытряхнет из кабины-от своей. Энто ить враги друг другу зло долго припоминают, а я то ей матерью сшиталася. А может годы-от всё перетёрли, и ей забылося. Да ить и то правда до меня ли ей  ужо?  Такую ораву накормить, напоить нады и всё в одночасье, да во время. Постучу - в лоб не шарахнет. А, может, уж давно не своей заделалася? - Всё больше сомневалась  она, - оно ить, времечко-от  свою сторону гнёт, как не поворачивай его, хошь и повернёшь его на время к себе, а оно, што те шаршепка корявой стороной,  лупит на тя  шарами-от. Не знаю и боюся не получится ли у нас так с Маргариткой? Эк, ты, шишка, кака заделалася и знатся не хошь. Нет, ты ужо, погоди, - распаляется  Афанасьевна про себя за дверями, - хто здеся старшай годками, а? Энто я ишо смогу тя уломать, не гляди на старуху скося. Ты мене ишо чайком угостишь, бодок-от у меня у самой есть.
Мимо  оторопевшей Евдокии Афанасьевны, прошла та же нянечка, годков  двадцати и тут же вернулась назад.
- Не бойтесь, её, тётя Евдокия, она у нас очень добрая, тем более она сегодня в духе! – Нянечка  засмеялась её поддержала улыбкой пожилая женщтна.
Федора подметила:
-  А-а, глядишь, ты, тётей величашь, значит не старуха ишо я,-
поправляя на голове  нарядную косынку. Вот токо  шнырялки не под  косяк. Она оценила свои тапочки совсем не по одежде, - да бог, с имя, не запнуся.
Нянечка видит, что евдокия Афанасьевна ещё  медлит, взялась
за деревянную  резную ручку двери, медленно растворила её на всю ширь, а не приглашённая гостья, оказалась, как будто у зияющего огромного отверстия, освещённого огромными окнами кабинета. Её охватило желание;  повернутся и не медленно  уйти.  Но в этот миг она услышала от красавицы Маргариты Ивановны добрые, тёплые слова приветствия. Молодая,  стройная с вьющимися слегка волосами, одетая в нарядную кофточку, не медленно вышла из-за стола с распростёртыми  красивыми  руками.
- Кого я вижу! Евдокия Афанасьевна, мамочка вы моя, да вы ли это? Какими судьбами к нам в гости или  по делу?- Обнимаясь, как родные сёстры, только одна старшая, другая помоложе лет так приблизительно  на половинку. Отойдя друг от друга на расстояние шага, снова бросились в объятья  друг дружке, положив, головы на плечи, перед раскрытыми дверями, где стояла в оцепенении нянечка.
Ни чего, не понимая, сотрудница детского дома пожала трижды оголенными плечиками, пошла по своим делам, а двое продолжали без слов поливать свои одежды тёплыми слезами. Молодая заведующая детским домом промокала слёзы платочком, а старшая подруга концом косячка.
- Сколько зим, сколько лет, ЕвдокияАфанасьевна мы с вами не встречались. Помните нашу последнюю встречу? - Закончив процедуру объятий, наконец, первая начала разговор Маргарита.
- Ой, вижу, вы к нам совсем не спроста забежали, Афанасьевна, вы, без дела ни на шаг. Что случилось то у вас? Выкладывайте, на чистоту, всё, чтоб было как на духу, тогда я вам поверю. Только,  прежде всего, давайте, присядем, как перед дорожкой.   Истина мысли – это ведь тоже путь, короткий он будет или длинный, нам  с вами решать. Может, у вас что случилось, со здоровьем или что ещё? - Молодая женщина с любовью рассматривала гостью между вопросами, как бы извиняясь, сама не зная, за что.
- Конечно, скоко-скоко зим! Ить рядом же, а не заглянешь.- С упрёком прижимала  Маргариту  Евдокия, как родного дитя.
- Вы знаете, Евдокия Афанасьевна, я ничуть не подозреваю  на ваше здоровье; если, что, я бы знала, ой, как бы знала! Мне ведь всё ведомо, если б что, я бы вместе с гонцами к вам, а так некогда. Вы, знаете, сколько к нам детишек недавно поступило с оккупированных  мест? Разного калибра: от месяца и до  четырнадцати лет. Кроватей ставить негде. Столяры топчаны по спортивным залам старшим  детям мастерят. Дети в основном без подкрепительных документов. Про одних  детей  доложили: выхваченые из огня, из подожжённого немцами сарая. Сарай сгорел - дети  живые остались; через линию фронта наши мужики вывозили своих и чужих детей из деревень и тоже оккупированных немцами. Вот к нам их доставили.
Евдокия Афанасьевна слушает внимательно, сама глядит на стол, а на столе раскиданы  извещения - похоронки  от родителей детей.
Маргарита Ивановна поглядела на свою давно старую знакомую, решила сменить тему разговора. У самой  Маргариты снова потекли слёзы ручьём.   
- Не получается забыть, сменить, я стараюсь забыть нашу общую боль.  Как я отлично помню ваш последний к нам визит, когда мне было лет шестьнадцать с не большим, так, кажется? Нет? Вы, думаете: я забыла вас? Ой, нет, мамочка, моя нет! Каждый день  вспоминаю вас. Дети мысли и думы перебивают. Все такие разнородные, разновозрастные, ни днём, ни ночью нет покоя, и в то же время с ними не приходиться скучать.
- То-то же, ты меня вспоминаешь, дом-от рядом, а носа не кажешь. – Снова повторила Афанасьевна. - Энто, чё у тя за гумаги опеть такея? -  И опять взялась за своё, - не хорошо, девка, не хорошо, благодать-от забывать.
- Вы, уж простите меня. Наш коллектив трудовой помним мы вас. Тут вот похоронки на столе лежат; некогда просмотреть на кого ещё поступили. Работницы ждут не дождуться известий от родных, а я вот тут их разложила, да ознакомиться некогда. Детей прибывших размещаем по комнатам. Время бережём, секундами выхватываем для прослушивания репродуктора.
- Чаво-чаво? Како ишо тако  репродуктора? У меня нет такой  чёрной тарелки, как у многих на селе.
- Радио для прослушивания информаций  с полей сражения, - пояснила Маргарита  Ивановна, хотите, завтра попробую достать
- Нет, не нады, значить мне энту вещь. Привезёт один  заезжай, ты уж для себя побереги, элеф што. В комнаты детям старшим повешай её. Я пока што обойдуся, а тама, глядишь, и война минет энто радио.
- Новости никогда не минуют наши уши. Там дальше будут подсказывать, как разруху страны восстанавливать будем. Сейчас пользуемся  возможностями  радио, что есть и у нас. Как только Юрий Левитан  заговорит, бросаем всё на свете. Все, как один  к нему единственному. Даже маленькие ребятишки пальчиками показывают; тоже воспринимают по-своему, как должное. У нас радио выведено прямо на улицу, во дворе. Детям нет нужды  бежать в корпуса для прослушивания, как наши фрицев бьют под Москвой, Ленинградом, ишь решили Волгу покорить, да не тут то было! Костьми землю нашу  споганите,  всё сполна зачистим от вас, – разошлась Маргарита.
- Ты чё сёдни распалясся, я  к те чё заявилася  немца по косточкам раскидывать, кости и бульён на холодец собакам? Ты думашь. у меня время сеется. Посеял его, так успевай жать не то загорюнисся вовсе. Я эвот гляжу на тя. Глаза, как у лягушки, и красныя, что у быка трёхгодовалого. Ты об чём опеть ревела тута? -  Смотрит Афанасьевна снова на разбросанные, на столе извещения, - кого опеть хороните, сказывай?.
Маргарита Ивановна вынула из письменного стола прямоугольный листок размером десять на семь сантиметров:
- Возьмите, читайте и мне в том числе, наверное, чтоб не обидно было всем за кампанию, вместе с заведующей, как вам это? Свою то я похоронку спрятала; переплачу сообща, а вот им, то как, рыдать в одиночку дома в ночи? Ну, как тут не выть? Ведь только-только поженились, хоть какая то бы память от него осталась. Вот только один платочек в руках всего лишь навсего. Останусь яркой на всю жизнь.
- Ну, ты, доченька, не вой пока по живым-от, об энтом покамест помолчи, хто его знат, а може ишо живым  заявится. – Евдокия  Афанасьевна глядит на платочек в руках у маргариты и не поймёт, в чём заключается память от мужа, через этот платочек.
- Энто, што он сам его выделывал и те на память оставил? Да лучше ба рабёнком заклеймил, нешто энто память, сопли вытирать, так зараз о нём думать всю жисть.
- Вы же помните, каков он был бравым молодцем, вы же посажённой матерью у нас с ним были. Мы от корня детдомовские, помните? Вы же отлично его знаете, чего вы молчите Евдокия  Афанасьевна, скажите хоть слово в наш адрес.
- Эвот, как воротится,  товды и скажу, а чаво брехать-от попусту. – Евдокия Афанасьевна, - не говоря, ни слова обнимает. Она вспоминает про свою молодость; тоже потеряла в молодые годы своего казака, Петра .
- Знакомо мне всё энто, знакомо, милка, моя. Все, мы, бабы одной верёвкой витые. Испытала и я тяжесть доли женской,  вот ужо более как пятьдесят лет укатило, не нашла я взамен Петьки-от, дружка себе; не пыталась дажить искать. Как посмотрю то на одного, то на другого – нет сравненья с ним и всё тут. Сердцу, знамо дело, не прикажешь, и  точка- разговор кончен. Так и прожила до старости с одними коровами из поколення в поколенне; от его той самой коровёнки, што он однажды мне привёл телочкой. Эвот, говорит, - наш с тобой рабёнок. Сама знашь дитёв-от у меня не было. Эвот и привязалася я к вам сиротинушкам.
Евдокия  не знает, чем утешить свою любимицу,- Ты пока помалкивай, живёхонек твой Васька, он, ить  што  Василий Иванович Чапай, вёрткай, жавучай, что Сибирскай кот. Дорогу-от  до дому отышшет. Жди, не тужи, он поди-ка тоже на коне скачет в поле. Не горюй, матушка.
Маргарита Ивановна, с  настороженностью смотрит  внимательно в глаза Евдокии Афанасьевны; опустила  глаза вниз, снова подняла  глаза вверх и долго глядела, как бы всматриваясь в них, в надежде, не увидит ли она своего Василия в глазах евдокии. Откуда, знать ей пожилой женщине, что он скачет на коне. Он ведь и в самом деле в конных войсках. Мистика, какая –то,   подумала про себя Маргарита.
Прервав молчание обоих женщин,  заговорила первая   Афанасьевна.
- Молчи пока не изнывайся.  Эвон Марея тожить под сердцем похоронку носит, да помалкиват. Может и плачет, а хто её знат, не видела соплей-от и платок-от сухой, может ночами не просыхат подушка?
- Да, вы, что, Евдокия Афанасьевна? Не уж то, правда? Да, где же она сейчас? И ведь никто  не знает, что у неё похоронка.
- Эвот такая она у нас. Она права, зачем ей чужу боль навязывать? Кому энто нужно? У всех своё горе, хошь отсыпай.
- Не говорите, так Евдокия Афанасьевна, не говорите! Чужого горя не бывает, тем более - мы, один сплочённый коллектив.
Заведующая вынула из кармана свой обвязанный белый разноцветными  нитками мулине, душистый носовой  платочек,  вытерла им снова нахлынувшие слёзы  по похоронке  Степана.
- Вот, собственноручно обвязывала десять штук на фронт Василию и его бойцам, отправили. Себе  один оставила на память о нём. Как сердце чувствовало.
- И чаво энто тепереча мы будем делать без мужиков-от? Косят и косят без жалостёв всяких.
- В соседних сёлах тоже женщины плачут. Сорок похоронок принесли в пяти сёлах. Плачут бабы по детям своим, мужьям, отцам.  А вчера медсестру убили на фронте, из наших мест она. Мать - старушка осталась  одна немощная. Что делать не знаю, хоть самой на фронт убегай, всё помощь, какая будет.
- Не говори так, тут нады рассуждать по здравому мыслию, вот я к те и прикатила  на своих двоих,  чтобы те помочь  в чём-мить. Ты  от как тута живёшь, командуешь? Не надоели голопузики?
- Что вы? Какой может быть разговор об этом, мы разве не были такими? Они все на один лад, как инкубатор: весёлые, разбитные, мы, персонал не даём им унывать. Вчера в комсомол приняли пятнадцать детей.
- Какея же энто дети? – завозмущалась Евдокия Афанасьевна, - энто настоящия уже человеки, а вы их детьми пугаете. Оне ить и сумлеваться начнут в своём несовершеннолетии.
- Да ещё, какие, - подхватила разговор заведующая детским домом. На этой неделе выпустили своих птенцов  из детского дома на самостоятельную тропу. Дорогу сами себе проторят. Живут, правда, ещё при доме. Трое из наших выпускников, ушли  на фронт, двое из них воюют с отцами, третий рядом вместе  с ними бьют немцев. Пишут нам письма; радуемся за них и плачем, молимся за них;  кто богу верит - не запрещаем. Может морально, чем поможем им.   Пять человек работают в колхозе, заработок несут сюда в родной дом в натуроплате, а куда им ещё идти, как не сюда. Закончится война, пойдут учиться в высшие учебные заведения. У  нас  около двадцати человек закончили с золотой и серебряной медалью. Награждать будем, как закончиться война, всё она виновата, везде и во всём нам тормозит. Денег нет на медали в министерстве образования. Родина их не забудет. Приносят  хлеб молоко, мёд - овощи разные, а что им ещё нужно – всё, как у взрослых. У нас женщины в колхозах работают, также получают, натуроплатой и детишек кормят без отцов и сыновей. Некоторым выдали белые билеты, пахарями стали, а другие ожидают тоже повестки на фронт. Парни то, что вытворяют, сами рвутся на фронт, двоих или троих вернули, как малолеток, а мы переживаем за своих птенцов. Сердце надвое и по швам трещит, так и кажется, вот-вот разломиться не соберёшь.
- А, как же ему не колоться надвое, это же наши родные дети  с пелёнок некоторых выпестовали.
- Вот, вчера принесли две повестки из-под Ленинграда. Оттуда были эвакуированы вместе с родителями, родителей  убили под бомбёжкой. Шёл вагон на восток, они там и остались,  выросли и снова туда же укатили, там себе нашли вечное пристанище. Где родились – там и погибли. А знаешь, Евдокия Афанасьевна, как сердцу больно и горько? Столько сил мы на этих ребят положили, они болезненные, почему-то были; всякая хворь к ним приставала. Не успеешь от одной болезни отвязаться, глядишь, к ним другая прилипает. И закаляли их, и в спортивный зал их постоянно на тренировки направляли. Добрыми, матёрыми стали, а тут надо же такому случиться, обои ушли в один день, обои и погибли в один день. Рок, какой то над ними висел. Когда же она закончиться треклятая  эта война?  Вы, Афанасьевна, предсказать не можете?
- Не-ет, из меня худа гадалка. Вот Марея, та может ещё кое-что подсказать чисто по секрету, иначе обидится на меня.
- Да, что, ж это такое, я свою подругу не узнаю совсем; живёт отшельницей и баста! Надо как-нибудь к ней подъехать с этим дельцем.
- Ты, сопли-от не распускай, держись, как она, слезами горю не поможешь. Хватит имя швыряться-от. Покамест ты тута швырясся слезами-от да соплями, я начисто забыла зачем к тебе пришла. Обожди, дай вспомню, не то буду скакать с пятого на десятое.
- А вы когда без дела приходили к нам сюда? У вас, как и у нас дел не впроворот и не початый край. Может помочь по двору чем, так мы живо, тимуровцы тут как тут.
- Нет, уж милка, энто я у тя спросить должна, в чём нуждашься-от, говори.  Я завсегда к твоим ногам, ты ить мне как дочь родна.
- А чем вы можете нам помочь Евдокия Афанасьевна? У нас работа тяжёлая, без перерыва и без перекура на обед. Только позавтракали, обедаем, пообедали, полдник наступает, пополдничали - к ужину готовимся. Как, заводные,  и не только это. У нас всевозможные  мероприятия. Кто-то готовиться к школе, кто готовит концертные номера. Поход коллективный в кино - масса дел, Афанасьевна.
- В бане-от тожить помщники нужны, а ли как?
- А баня?  В бане мы все как на пляже. Кто мылся, кто не мылся все люша-люшей, мокрые до пят, того приноси, другого уноси. Вам ли не знать наш график работы и заботы. Короче у нас дни не нормированные.
Афанасьевна долго слушала и молчала, вдруг, выпалила.
- Ты, чёй то  раскудахталася, али  я не знаю энту работёнку, а ковды ты была мал мала, хто тя из бани-от носил на руках. Токо я и носила, никому не доверяла. Запричитала тут мне ишо.
Две женщины весело рассмеялись.
- Крута гора, да забывчива.
- Вот отпустила Марию немного отдохнуть, вижу: что-то сникла она, места себе не находила, а тут гляди-ка, у неё похоронка в руке, а она ни кому, ни слова. Разрешила ей взять с собой Варюшку, знаю, что человек надёжный.
- Доверяй, да проверяй, - Афанасьевна решила, было, выложить тайну всю начистоту кое о чём под горячую руку, да придержала язык за зубами. – А ты сама-от кем заменясся?
- А никем, сама себя заменяю, воспитательниц, если кто-то прихворнёт, когда совсем не в моготу становится человеку. Сюда не больно то кто идёт работать, не гляди что война, вроде бы в тепле женщине самый раз бы тут находится, ан, нет, не тут то было. Потому и нехватка рабочей силы.  По двору  у нас сами подростки работают по мере сил, уставать  не позволяем. Вчера меня вызвали в райком; думаю это ещё зачем, ведь не давно только приглашали на бюро, а тут опять приглашение.
- Ты штой то партейная, а ли,  как?
- Да у нас всех подряд партейных и не партейных вежливо приглашают на  трудовое поле: горох, картофель, просо убирать, помогать колхозу надо? Надо, Афанасьевна  Детей, чем-то кормить надо? Надо. Так вот после сражения на полях у наших сотрудниц, такие заусеницы на пальчиках, как купать детей слёзы бегут от боли. Шкура у ногтей отстаёт, а работа по детскому дому не стоит. Представляешь, каково нам с такими руками. А попробуй-ка, скажи поперёк; живо по леспромхозам расформируют и откомандируют, на лесоповал, как штрафников, не глядят и на детей. Дети то в садиках круглосуточных. Вот так то, милая моя,  Афанасьевна. Вот такие наши дела.  Вы не подумайте, что я вас  хочу арендовать, ни в коем случае.
- Дык, я как? Я тожить за вся могу помогать, чем могу, ишо не оболела. Купать рабятёшек энто моя прохвессия. Ты токо кликни и я тута. Дом-от мой через три дома. Да вобчем-от я и сама могу придти без приглашеньев, расписанне тоже, как и ране было, а ли как? Как токо подёргаю коровёнок-от за  вымечко, отгоню под пастуха, так в раз по субботам я тут как тут. Ты энто меня так и запиши, токо по субботам; не то у меня день-от тожить  по распорядку запланирован. Заезжай у меня двор-от, тожить люди. Подводить их не стану, оне  в моём доме с испокон веков  квартируют. Учти энто. Ты вот так мне и не дашь договорить, с чем я к те приползла.
Афанасьевна тяжело приподнялась со стула
- Ой, чтой то у меня ноги да спина захромали.. Ты дай мне ушко поближе, секрет-от государственной важности. И чтоба нихто и ни гу-гу, не то не успеем сообразить, как накроють.
Маргарита Ивановна настороженно, отодвигаясь, от Афанасьевны, села за столом, в ожидании  начатого разговора  пожилой женщины
- Те помощь кака материальна нужна? Не то говори - я мигом к вашим страданиям.
- Да вообще то от молочка мы ни отказываемся. Дети маленькие очень любят, особенно парное, оно и полезное. А тут как раз рядышком, не успеет остыть. Можно, конечно, принять ваше  предложение  Евдокия Афанасьевна,  С удовольствием, ни в коем случае не откажемся. Договоримся о цене. Только я сначала посоветуюсь, как пойдёт на это наш райздрав. Я ведь без них ничего, ни какого права не имею распоряжаться. Дети то казённые, то есть государственные, случись что?  Потянут. Проверить молочко сначала надо, взять на анализ через баклабораторию, через санэпидстанцию, только тогда я приму молочко.
- Ты, милка, загнула! Разлеф у меня молоко-от заразно? У нас, хто имет животину рогату, всех проверяют на анализ и скотину тожить. Пущай справяться в твоём баканализе. Я туды сама не пойду. Это раз. Второе я к тебе за другим делом заскочила, думала, что на минуту, а тута цельнай день проточала. Да ноги угробила, сразилась тоже старая со своей унучкой; хто боле перепоёть, а хто боле перепляшеть. Ноги-от поди-ка, ухайдокала, не знай, как доползу. Ты мне тута палочку каку-мить дашь, я докандыляю.
- Так это вы  крутились волчком подле Вареньки,
- А, хто жа боле, как не я? Знашь, како удовольствие  я имя составила.
- Видела, Афанасьевна, видела, только я никак не приняла за вас. Я думала  девочки накинули косячок на головку и пляшут с нашей отпускницей, а это оказывается вы? Вон, в чём дело? Так это вы привели Варю? А где же Мария Григорьевна, она не больна случайно? Через эту похоронку так людей перевёртывает. Ну да ладно! Выкладывайте свой секрет, пока никого нет в коридоре. Они все на дворе с детьми гуляют.
- Дык, я не о молочке хотела поговорить с тобой с глазу на глаз-от, да и в молочке совестно будет отказывать. Тожно одну коровёнку отрешу для детского дома, другую себе. Две не могу, потому, как у меня налог да заезжаи люди чайком, да с молочком отогреваются с большушай-от дороги, сама знашь мою спицифику. Энто ить у меня сама основная работёнка, что народ. Я без него ни куды - энто тоже нады  понять и учесть, все мы взятыя из детдома.  Я ить чё хочу те предложить, не догадывасся?
- Нет, конечно, Евдокия Афанасьевна. Откуда жа мне знать ваши головоломки? Ваша голова разве подойдёт к моей? Моя подруга пошла учиться на архитектора, а я вот сюда запёрлась.
- Ты, штой  то разлеф раскаивасся в энтом деле полезном?
- Что, вы?  Что, вы, Евдокия Афанасьевна? Какой тут может идти разговор, это просто к слову пришлось, что с моей головой только и быть с ними. Они сами за нас когда-нибудь будут думать. С ними одно развлечение, да забота о них. Вот закончится война; разберут детишек, и я пойду  в архитекторы, ещё не поздно будет. Подруга закончит, а только потом я пойду поступать учиться.
- Знамо дело  не люба те энта работёнка, не люба. Мне понятно  твоё желанье. Терпи, дочка, терпи, а там, авось, и привыкнешь к имя. Давай-ка лучше всё же о деле поговорим. Хо-ро-ше дельце я те предложу, токо ты хорошенечко обмозгуй. Я ить не хочу пустить их по ветру, кому попало. Имя аглоедам-от и энтого будет мало, а ты, дочка распорядисся по своему уму разуму. Дети-от, как я погляжу у тя нищия, да полусытыя.
-Да, что вы такое говорите Афанасьевна, как это полуголодныя,-переговорила заведующая свою бывшую, навсегда любимую помощницу во всяком деле, по той пословице: на ловца и зверь бежит.
-А вот, эдак-от! – Афанасьевна встаёт подбоченясь, одной рукой в бок, другой расписывала по воздуху.- Да вот так! Штой  то у тя малые рабятишка гороховый суп едят, оно ить энто питанье ни кажному  к организму подходит. Проверь-ка, кого-нибудь из дитёв-от. Ушко своё приложи к его брюшку, да прислушайся:  о чём оно с тобой станет судачить. Кишка кишке кукишь кажеть, значить не добропорядочность в нутрях-от у рабёнка. Не единожды наблюдала я за вами ковды-то, в энти-от стены-от  хаживала.
-А вы, что предлагаете взамен? Вообще их не кормить? У нас нечем пока, нечем Евдокия Афанасьевна, отвоюемся тогда и заживём.  Но не надо забывать, что ребёнку нужен кальций, белки, а без гороха вообще ничего не будет. Всё что приобретаем, то всё им на столы, мимо их не обносим.
- А ты в таком-от разе лучше бобами безни, пользительней и экономней будет. - Не унимается Евдокия. – Я те поди-ка  надоела тута, со своими  предлогами,  не то я могу зався покинуть энти стенки, где сидишь.
- Слава, богу, что ни на совсем, спасибо и на этом, что не забываете нас.
- Ты, не дури, дочка, я ить к те точно по делу большому, а вот тепереча слушай.  Деньжата-от поди-ка, те больше нужнее, чем молочишко?   Что энто одна вода. Пей вода – ешь вода, сыт - не бушь никовды.
- Не скажите, Евдокия Афанасьевна, в молоке белок ничем незаменимый. - Маргарита Ивановна,  на короткое время призадумалась, подхватила  предложенное. - Откуда у вас такие деньги? Наверняка, вы не сто рублей предлагаете, потому что со ста рублями на улицу не выйдешь, если бы они были предназначены детскому дому. О каких деньгах вы даёте намёк? От продажи молока? Так вы лучше его к нам несите, тогда бесплатно, то на, то и выйдет. Не то получится игра:  товар – деньги, деньги – товар – это такая волокита будет. Вы нам его бесплатно носите, это и будет ваша помощь  и от вас благодать детскому дому.
-  Молчи, коль не дослушала, а элеф выслушала, то пережуй. А я те помогу проглотить.
 Маргарита  Ивановна с детства, узнала крутой характер  уже в будущей своей посажённой матери, Евдокии Афанасьевны. Поначалу она трепетала перед ней, но со временем свыкалась с её настойчивым  нравом, потому, что знала,  мать её зря попусту никогда не говорит.
Помолчав некоторое время, сказала:
- Выкладывайте всё начистоту, что за деньги и сколько вы нам, детскому дому предложите. Откуда у вас такие деньги? Время подходит к концу дня - работы уйма, Евдокия Афанасьевна. Денег, конечно, у нас вечно не хватает, всегда нищета.
- А я эвот сплю на деньгах. Ты ба помогла от них избавиться, Маргарита? Всю плешь проели мене энти гумаги; токо одна задумка, как ба меня заведушшая детским домом отклонила от беды моей, ить не ровен час - убьют, элеф пронюхають.
- Кто на вас позволит руку поднять? Чего вы боитесь?
- Заезжаи, да мало ли хто энто могет быть. Я их порешила враз ба сжечь на костре. Да думаю: А - ну, как понадобяться детскому дому-от. В огне-от им и без того жарковато станет, а у тя имя к нужде прислониться, куда башше будет и тебе,  и детям.
Маргарита призадумалась, как помочь престарелой женщине избавиться от головной боли, из-за её гумаг. Она верила и не верила: у пожилой, одинокой женщины, откуда-то могут водиться денежные средства. А, если и сеть, ведь может она это сотворить - в огонь кинуть, не выходя на улицу, прямо в русской печи.
- Короток совет! Да вы их в печь русскую! – Испытующим взглядом смотрит Маргарита на Евдокию. – И в тоже время прикинула. - Это не выход из положения, действительно детскому дому нужна огромная помощь, начиная от мебели, постельного белья. Действително дошло до того, что пока дети бегают по  двору, прачка успевает выстирать, высушить и тут же заменить перед баней постель. Бывает, отказываем даже детям в отдыхе после обеда, пока обрабатывается бельё.
Евдокия с нетерпеньем ожидает мучительного ответа, глядя на часы.
Час решения настал, а она мямлет – бери, элеф дают, пока не сожгла. - Думала про себя старушка, и не сдержав натуги скомандовала:
- Чё думашь-от, бери, коли дают! У меня коровы под воротами мычат, ограду своротят! Элеф уйду ни с чем  - не воротишь поздно будет. оне у меня ить без дела совершенно  пригорюнились. Деньгам нужон оборот, а оне плеснеют. И так, поди-ка, ужо кажную гумагу нады обтирать от плесени. Ну! Чё надумала, ужо битые  три часа те навяливаю! Я имя тута зараз завалю!
- Я ничего не пойму, о каких деньгах вы мне говорите! У меня в голове помутнение уже от них, что я с такими гумагами делать буду? – Опять переговорила  Маргарита Ивановна Афанасьевну. - Если идёт разговор о деньгах в плесени, то это уже не в малой мере. Откуда они у вас такие купюры? Евдокия Афанасьевна, мне ведь тоже не безынтересно знать, а в случае чего, мне нужно отчитаться за них перед высоким начальством.
- Ты не глупи, детка, ты орудуй скорее, нахваташь на них всякой всячины, тожно отчитывайся перед своими шишками, тожно уж поздновато будет; главное дети-от жить будут, што в раю. Токо ты поначалу никому ни сказывай и ни гу-гу, да и вобче ни гу-гу, никому. Разлеф мне польза от энтого станет, что я их в плесени кучкую? Тебе как раз позарез  потребуются! Не украла же я их, мать моя, Богородица.
-То, что ни гу-гу, это понятно и малому ребёнку, я видите, взрослый человек. – Маргарита Васильевна подбежала к двери, распахнула её настежь, прошлась по коридору, заглядывая по всем углам, кто, где, не притаился ли? Может, кто-то  мог подслушивать, афанасьевна тоже идёт тихо за ней.
- Никого нет.  Весь обслуживающий персонал детского дома  на улице. Давайте, теперь выкладывайте всё начистоту! Откуда у вас такая сумма? Целый, как говорите, мешок?
- Не мешок, а два. – Пересаживаясь, афанасьевна поближе к Маргарите, на диван.
- Вы меня с ума не сводите, Евдокия Афанасьевна, у меня уже голова по всем швам трещит; ещё не получила ничего, а уже разламывает все уголки моего шара. Скоро ручьи в моей в голове потеряют своё русло, замкнёт цепью и мне конец. Раз уж вы пришли ко мне с таким делом, то это уж не совсем простое дельце. Детей действительно выручать помощью надо. Это не маленькая помощь станет от вас.
- Ты говоришь откель у меня стоко гумаг? Коровёнок-от держу, молочко получаю, деньгами их кормлю.
- Как это коров кормить деньгами, - недоумённо спросила  заведующая.
- Очень просто. На деньги сенцо приобретаю, жмых имя, комбикорма. У коров-от молочко на язычке, милка, на язычке. У моих коровёнок-от бока не опалыя, эвон гляди у соседки ноги одна коровёнка и та еле-еле волочит. А от чавой то энто? От недоеданья. Мои коровёнки-от мимо двора не бегут по помойкам-от, оне  у меня самостоятельны, помычат-помычат, видют не открывают; рогом  скобу - раз поддели и дома. Знают, што имя кушь предвидиться. Вот откеля деньжата, милка, моя.
У меня двор-от заезжай. Ты што думашь, я их так запросто  привечать стану. Даром-от прыщь не сядет, а ты говоришь откель деньги. Их обогреть нады, а значит и дровишки нады с весны заготовить. Сенца лошадям не хватит заезжим, сенца одолжишь, так просто ничё не дам. Привозют должок, привозют; я на них не обижаюся, а башше того ишо и сверхом подкинут.
А знашь, как приятно токо подъедут к воротьям-от, кричат: Ма-ать, отворяй воротья-от! Не могём отворить руки остыли от неподвижности. И то можно поверить имя; расстоянье-от не близко по сто километров. Попробуй-ка посидеть на соле-от. Соль куды то возют, а куды не докладають, да энто не мово ума дело. Приехали – уехали, мне зався быват весело. Онегдотов наслушасся, во! Спать порой не захочешь, энто пока чаёк-от в самоваре закипат, а он у меня ведёрнай. А к чайку-от сахарку подкидывашь – всё попутю,  как в забегаловке. В очередь ко мне в мой –от дом заезжай, да как не быть очереди-от? У меня ить всё по программе; попили, поели и спать укладаю, кто где хошь, хворого на печку толкаю, а ли баньку истоплю ему. Всем постельнуя принадлежность приношу. А посля их отъезда мою бельё, да отутюживаю каталкой.
- Наверное, и сто грамм  приподнесёшь, как же без этого, Афанасьевна?
- Избави бог, с энтим у меня строго. У меня Петро никовды не употреблял и  в избе не позволительно для меня это хранить. Зачем мене такой кутёж, нихай идут в  чаёвную, тама и пусть гудят скоко нады. Оне у меня приучены, кто с энтим не хочет расстаться - проезжай мимо, оне ужо об энтом себе на носу зарубку сотворили, и другому наказали. За чаёк-от мне отдельно платят, элеф кому покрепше  нады. Вот токо и всего. Правда, не без греха; быват, што перед самым заездом во двор-от, покопашаться в возу-от, ишшут чавой то; я их спрашиваю: Кого потерял, элеф, што потерял, я верну не жалься, всё отдам сполна. Оне посмеются надо мной, я поначалу не догадывалася, а потом смикитила, пригрозку имя за энто вручаю: Мотритя у меня, враз забудешь мои углы. Вот эдак-от  я и живу в заезжем собственном доме. Ничаво, не обижаюся на их поведенне. Не знаю: чаво будет дале, тьфу-тьфу, не сглазить ба.
- У вас, Евдокия Афанасьевна, дело поставлено на все сто процентов. Организация у вас завидная, тоже не сглазить бы ваше здоровье, и дай бог вам его, не больше не меньше, какое есть тем и выручайтесь. Говорят, у бога здоровья просить не надо; сам его приобретай или сохраняй, не завидуй ни кому. А чёрные полосы у каждого бывают,  в какой - то мере. Но ведь не может быть вся жизнь окрашиваться в чёрный цвет, она ведь как радуга после дождя. Вот и мы переплачемся. А, может, и наши мужья воротятся.
Маргарита Ивановна  рассуждает с Афанасьевной, как бы подытоживая  весь дневной  разговор за пройденные годы знакомства.
- А я ни  с богом и не с чёртом не советуюсь нашшёт здоровья свово. Мне здоровье дали родители,  вот я их  и благодарить стану. Грамматёнки нет у меня, так я с эдаким  пониманньем не сдохла, ишо от моей головы ума занимают. А сшитать-от я и на гумаге столбиком подшшитаю, грамотного обведу трижды вокруг пальца.
- Евдокия Афанасьевна не завидую вам, но позавидовать бы не мешало.  Вобщем так, моя матушка, пока вы мне здесь объясняли  рождение вашей суммы с годами, я хорошо взвесила, про себя обсудила и решила: годятся ваши нам  деньги  для детского дома. Только вы пока ни кому не говорите. Мы сначала их расходуем, а потом я заявлюсь в райком и объясню всё как оно должно быть по закону. Вы сами возьмёте на себя всю ответственность за происхождение вашей великой в мешке суммы. И это ваше право, где вы должны  были их держать в банке или под подушкой, или в чулке; тем более, что вы их вернули государственным детям безвозмездно. Так нет, бабушка Евдокия ,  благодеятельница ты наша?
- Ну и ковды, ты  их возьмёшь?- Заметно заволновалась Афанасьевна, зная, что ситуация вышла из-под контроля, где знают двое там знают все.
- Вы не переживайте, Евдокия Афанасьевна, Мария знает о деньгах?
- Почём я знаю? Так вроде глядеть она не пакосна, а там хто её мать, знат? Может и знат, может, ковды и залезла под  изголовье-от; вроде никовды не заикалася, может тайну умет хранить. И, слава богу! Вознагражу  за энто ковды-мить,  эвот как  Вальча подрастёт…
- Как-как вы сказали? Вальча? А почему ни Варьча? Мне что-то здесь не понятно, Евдокия Афанасьевна?
- Поймёшь, всё поймёшь, ковды документы появяться,- Афанасьевна сделала акцент  на вторую гласную букву «У» в слове документы.
- Тогда, ладно, всё со временем уладиться. Вы как деньги то сами принесёте. Или к вам подойти поздно вечером или ночью, чтоб не видели?
- Нешто я чурку дров-от вздыму на плечи?  Подгоняй Соврасого,  но токо днём.  Я ить те не воровано удружить хочу. Да и вовсе не тебе, а детям государственным, да матри, мне, штоба ни одной  гумажки не пропало на сторону. Всё по-хозяйски истреби на пользу дела.
- А какая сумма там у вас, Евдокия Афанасьевна, интересно знать? Мне ведь её тоже надо как-то скрывать, пока, я  её всю израсходую, может  участкового приставить к моему кабинету или вообще под каким-нибудь предлогом нанять милиционера, чтобы не заподозрили о присутствии  капитала. Дело то всё же рискованное, Афанасьевна, боюсь я за это дело браться. А, ну, как разнюхает, кто-нибудь, что тогда?
- Волков бояться – в лес не ходить. Объяви всем, што хошь принять ещё однуя сотрудницу, как ночнуя няню или, ково тебе тама ишо надыть. Оформляй меня на работёнку временно, пока не источишь весь-от капитал. Я у тя побуду, покамес лето, заезжих-от не быват. А коровёнок-от я ни свет ни заря подёргаю за вымечко и  к тебе припруся. Так полегшее подбери работёнку-от, таку не бей лежачего. Я у тя отосплюся и домой, нихто и не подумат, зачем здеся бабка у тя  похрапыват.  Слышишь – нет?
- Слышать то слышу, - вновь задумавшись, сквозь зубы ответила Маргарита Ивановна. Вообще то и так можно  этот вариант провернуть,  баба Евдокия, свой же капитал станешь охранять. Может  этот вариант самый верный, попробуем.
- Свой  - не чужой, годами охраняла спамши  на капитале. А вот чавой то не задумывалась над энтим, как избавится от него.
- Так уж сильно вы хотели от него избавиться? – Спросила заведующая.
- А то, как жа, не хотела б, не решилась ба сюда приплестись без надобностев. Эвот заодно  и наплясалась с унучкой-от. Ух, как ноги-от гудят, что рой в улье, как не знай, сяду под коровёнок-от.
- А может вам отправить кого, чтоб вам помогли управиться со скотом?
- Не говори так, мои коровёнки-от никого не подпустят, весь удой перевернут, верны токо мне и баста. Ты горох-от замени бобами, от их проку боле будет, хлеб заменят, и рабятишка играючи оплетут и с аппетитом. Рубаху-перемываху заменишь имя на новуя, а то развели инкубатор, понимешь ли. Цыплята и те разноцветныя вылупляются, а у тя все как  в зоне у лагерных.
- Ой! Не говорите так. У нас так положено Евдокия Афанасьевна, выше закона не прыгнешь, то есть одна единственная форма для детей. Для мальчиков одна, для девочек другая. Нам твой вариант пока не под силу, даже если будет на что приобрести. Просто-напросто запретят нам вами предложенную моду одежды.
- Значит,  в тюрьме новорожденные, так-нет,  Ивановна? Благо што не полосатую оболокли. А, может, я пойду в райком, да посудачу с имя. Ты не робей, про деньги я ни словом не обмолвлюся.  Не в моих энто интересах. Токо скажи имя:  зараз докапыватся будут, откуда  да куда. Энто мы сами с тобой раскидам по нужде-от твоей. Глядишь, какой домишко починишь, сотруднице своей, не заметно от начальства. Так всё штоба было тихо и по уму,  поняла – нет?
Давай-ка, завтре же ко мне подгоняй телегу-от. Сама не показывайся.  Я управлюся  с ямшиком-от. Да, помоложе, какого подкинь мне, можно из сирот поядрёне которого, штоба под мешком-от не гнулся. Один мешок те положу с солью, штоба отвлечь вниманье на тяжесть другова. а другой со вшами, вот глядишь, и пронырнём с тобой. Молодому-от не понять будет, а спрашивать станет, так и отвечу: аль не видишь соль. Весом-от оне не отличаются друг от друга. С деньгами-от ишо потяжельше, пожалуй, будет.  Вобчем ты обмозгуй,  каво те лучше отправить ко мне, да штоба лошадью-от умел управлять, не то растрясёт не на милость божью, греха не оберёсся. И куды определить, тожить подумай. А, может, ты прямо ба к себе домой завезла?  Женихов-от водишь – нет?
- Что, вы? Афанасьевна, какие женишки тут, даже слышать то противно.
- Товды, прости,  меня старую, наверно, из ума выжила, токо и думаю, как ба деньжата на пользу кому сгодилися. Вот появится  такой, как Раскольников, как у Федора  Михайловича Достоевского; меня укокошит и сам всю жисть маятся будет. Мне-от легшее ба стало, а ему не позавидуешь, маята кромешная задавит, на што мальца-от губить. Сама она виновата, кому всё, кому вобче хрен да маненько. Жалко мальчонку-от, токо эвот старуху лишать жисти не нады было. Сам виноват; попросить ба ему у меня, я ба выручила
Маргарита Ивановна  приподняла пенсне, и долго рассматривала  в упор старую знакомую Евдокию Афанасьевну, как будто видит её впервые. Не так уж она и безграмотна и в разуме толк имеется. Откуда, кто её родители никому не известно. Она о себе никогда, ничего не рассказывала, жила себе и всё.
- Евдокия Афанасьевна, да откуда вам знать про Раскольникова?
- Как не знать, читала. По своему здравомыслию и рассуждаю, подарить и всё тута, чтоба безумцы не пригребли  себе, не в пользу дела.
- Чего ж вы тогда свою речь исказили донельзя, Афанасьевна?
- А, чтоба коровы меня пушше понимали, грамотёнка-от она не всем даётся. Правда писать я не умею, а вот читать, не хорошо и не плохо тоже сгожуся, ковды нады. Расписываться умею своим обноковенным почерком, три буквы ставлю  К. Е. А. К моим иероглифам  уже привыкли кому нады.
- Уравнение с двумя не известными, да и только, Евдокия Афанасьевна, совсем не известная для меня женщина, кто вы? Матушка, вы моя? Словом, договорились, я вас отпускаю, ждите человека надёжного. Не беспокойтесь ни за себя, ни за капитал, заработанный вами честным трудом. Никто вас не сдаст, и подарок я распределю по существу, по мере потребности. Пусть-ка, только отберут у меня; да я и не доведу до того времени, чтобы у меня кто-то, чего-то распознал. Наличными буду рассчитываться, наличными.  Про остальные пока ничего не скажу. Вы же не сказали: сколько у вас там, какая сумма?
- Не знаю, не шшитала. Одним словом уйма в мешке, собирала в пачки по порядку. Соберу-положу, соберу, опеть положу. Вот и наклала, што надоели оне мне. Сначала сшитала, а потом плюнула на энто грязное дело. Потому, как ить можно и с ума от них сойти. Я так: появится лишка, в мешок. Энто ить всё с годами прибавлялося. Ишо от муженька, от Керенских  обмененыя были. Знашь, как энто затягивало мово муженька-от?  Бывал чи не доест, не допьёт, а в мешок-от сунет. Ох, и скандалила я с ём. Я не такого роду склада - мне нады зараз пошамать, да дерюгу на себя накинуть, а ему всё одно: холщёвое рубишше есть апосля бани и ладныть. Но он меня не обижал, грех жаловаться на покойничка.
Маргарита Ивановна смеётся, оглядываясь по сторонам собственного кабинета.
- Чаво энто ты смеёсся, надо мной или над покойничком?  Грешно смеятся над старыми людями, а над покойничками вобче не нады.
- Хорошо, не сердитесь Евдокия Афанасьевна, я же не над вами, а если честно признаться, то  сама над собой – знать человека и ничего не знать о нём. Мне это совсем не простительно, я с себя вины не снимаю, милая вы моя, матушка. Наверное, вы правы: сначала я расходую часть ваших денег, кое-что положу на вашу же сберегательную книжку, а вы в последствии напишете завещание на кого хотите, можете так же оставить завещание на этот же детский дом, чтобы наше руководство распределило оставшийся ваш вклад на всех сирот  поровну.
- Я с тобой не согласна и точка;  расходуй все зараз, поговаривают: будет  рехформа денег. Што кобыле под хвост подкинем мои сохранения?
- Да кто вам сказал? Не верьте никому, какая реформа? Война  идёт, а вы про реформу судачите! Не будет её!  Поверьте мне, я же в верхах частенько бываю. Никто и ничего не говорит, даже и не упоминают.
- А я говорю:  будет, милка, будет; сердце моё вещует не позря. Со мной не лезь по такому случаю в разговор. Не тебе вещевать, потому как твоё сердце занято другими заботами. Всю силу из души вынимают дела, коли, совсем не спишь ночами. Я эвот токо и разгадываю сны, да приноравливаю энти сновидения што да к чему. Так што не успет война закончится, как рухнут мои скопленья. Вот по энтому-от я и пришлёпала к тебе на работу, да девчонку попутно привела;  хватит наотдыхалась  с мамашей-от. Ёй тоже надыть отдохнуть маненько от ёй.
- До меня не доходит, почему, зачем Правительству нужна реформа. Разве на это не мало уйдёт средств, когда у нас итак сплошные зияющие дыры в народном хозяйстве. Война всё под себя реализовала. Ведь война ещё далеко не закончится.
- Тьфу! Типун те на язык. Откель нам знать ковды она закончится. Мало ли что на фронтах начинаются переломы в нашу пользу. Так ить и Герман,  неровён час-от, может тако же поднапрячь силы да резервы и бросить опеть противу нас.
- Убедила, тогда я сначала начну реализовывать только по необходимой надобности, как почувствую, что пора идти с объяснениями в райком, тогда и пойду. А так получается, что я между двух огней буду находиться. Даже я не исключаю такой вариант, что я именно с вами буду посещать магазины, склады за приобретением товаров. Потому, что мне будет на кого  свалить все процедуры. Они ведь могут мне предъявить статью: имеешь деньги, а государству не сдаёшь. А с вас,  как с голого – олово. Жила себе старушка и нате вам с кисточкой - разбогатела. Подарок детскому дому приподнесла. Идёт? Кто осудит? Кто статью пришьёт? Налог вы платите исправно. Так? Нет?
Евдокия Афанасьевна  основательно вышиблена из седла, в котором так надёжно сидела. Она запереживала: не пойтить ли в обратную. Сжечь все свои сбережения на костре и баста;  не то ишо  за свои собственныя труды металлическуя решотку всю оставшуюся жизнь нюхать да облизывать буду. Мгновенно нахлынувшие мысли Афанасьевна выговорила вслух:
-Сожгу, однако, я их? Мене переживанья будет. Ёй  материальна помощь требуется, а я голову тута ломай, да себя оберегай, кабы не засудили. Нет уж, милка, энто твоя головушка садовая должна соображать. Меня ослобони от энтой думки. Не могёшь – не берись. Сообразишь - действуй, покедав дают. Я к тебе  с  надеждой пришла, штоба ты мне помогла от них избавиться. А так я ба  не советовамшись  в печи русской поманеньку избавилася.
-Нельзя, Афанасьевна, нельзя.  Вам и мне статью припишут, за сговор или ещё чего придумают  - война ей помогать надо.
-Война, гришь? А дети чьи? Разлеф не военных, а? Не наших сыновей? Токо попробуй имя покажи;  ни один солдат не получит ни копейки.
-Правильно, солдату зачем деньги на войне?  Их же кормят, обувают, одевают. А оружие, на какие деньги им поставляют. С миру по нитке…
-Тожить правильно, а голому – вошь,- Евдокия Афанасьевна  начала сердиться и уже было направилась уходить, не решивши вопрос.
- Да подождите же вы, Евдокия Афанасьевна, вы напишите расписку о том, что вы нам внесли деньги  как благотворительность детскому дому, Афанасьевна, богом прошу вас.
-Так хошь две  насарапаю, элеф поймут. Мои коты лучше пишут, чем я.
-Вот опять загвоздка. Ну, хорошо я сама. – Маргарита положила указательный палец на верхнюю красивую губку, призадумалась и тут же спохватилась, обдумав план действий.
- Нет, кто-то другой вам напишет, А вы, как можете, распишетесь.
- Вобчем так! Подгоняй грузовик,  хошь кобылу, хошь на быке подъезжай, сгружу те всё, што имею, а тама сама размышляй. Нековды мне тута с тобой ишо головёнку-от  разламывать. Забирай и баста! У тя емется грузовик, поехала на ём в другой городок, или район какой? там, сям поднакупила – выгрузила.  Поднакупила - выгрузила. А своим-от говори, штоба помалкивали до поры до времени, имя говори: Партея и Правительство деньги на сирот отпустили. У тя ковды была комиссия по проверке по детдому-от? Обернувшись вполуоборот к заведующей, спросила  Евдокия Афанасьевна..
- Да вот дня три тому назад. Вы такая ушлая, как я посмотрю на вас, Афанасьевна. Вы, на какие склады рассчитываете. Где горы добра или горы разрухи. Да сейчас, как мне кажется на складах то, как ты когда-то выражалась: хрен ночевал, да рано убрался.
Давние подруги перешли на полный русский лексикон, забыв о преклонном возрасте и молодости. Со стороны кто бы мог послушать, диву дался. Директор и посажённая мать доказывают кулаками по столу.
-Ну, вот  и карты в руки.- Немного смягчившись, утихомирилась Афанасьевна. - Не мешкай, говорю, через неделю две, а, могёт и через месяц два снова  появится какой никакой товар-от. Не уж то не управисся  расходовать все за такой срок? Давай, гоношись, да  штоба из-под пяток-от пар-от не дымился. Элеф чё нады приглашай - столмачим вдвоём. А вот про расписку-от - не смей ни кому давать писать её. Мы знам токо двое,  нам третий не нужон. Дажить не сказывай Марее. Покедав я ишо к ёй приглядываюсь, не смею ни чё говорить про неё худого,  и сказать хорошего покедав нече. Ты энто учти.
- Эх, Афанасьевна, Афанасьевна, ты думаешь всё так просто. Пошёл, постучал  в дверь, тебе отворили её. И нате вам – полный набор к прибору, и всё для детских домов. - Глубоко набрав воздуха, выдохнула медленно, продолжила разговор.
- Мне думаться она из богатой семьи вырожденная. Интеллигентна уж больно бывают завихи у нёй. Я как-мить  растолкую, што почём. Эвот сама  проглочу пилюлю от неё,  обожгуся, а ли ишо чаво, товды и те  поразмыслю.
- А если ни того и ни другого вы от неё не дождётесь, тогда что?
- Такова  не могет быть. Человек-от идёт одним берегом, а элеф его  задувает и к тому и другому, энто ужо ветряный человек, ишо опаснее.
- Мне твоя племяница сразу с первого дня приглянулась, как-то предрасположилась она ко мне, как будто мы с ней в один день родились и не расставались. Как будто у нас с ней одни и те же родители. Как вы на это смотрите?
- Да, кака она мне племянница? Вода десятая на киселе. Приняла потому что Стёпа мне за место родного сына. Предрасположилась, но не расположилась, - заметила Евдокия Афанасьефна, – энто ни единое  мненье. Так ить и то правда, кто скажет супротив, элеф дети от одних родителев. Один отец да мать одна, а характеров-от много в семье, к кажному рабёнку родителю подлаживаться надыть. А Марея-от, прибымшая издалёка, из-под боёв Ленинградских учесала.
- Досталось ей, бедной, опомниться до сих пор не может. Видимо, она поэтому такая серьёзная - не подступись. Рассказывала мне кратенько: свистели снаряды, бомбы падали и разрывались, как с худого дерева чёрные груши над их поездом. Весь, состав шедший на Дальний Восток с эвакуированными разметало на щепы. Стоны, плач детский, как вой сирен от худых машин заглушал разговор знакомых по поезду. Мне бы такого не пережить. Давайте, Афанасьевна, пока не будем о ней, пусть в себя придёт.
- Эвот, как ёй угораздило рабёнка-от потерять? Привязать ба ёй яво к себе нады было. Доверилась, понимашь ли, кому, не знамо кому? А може у ёй яво не было. Не извсестно, знат ли об энтом Степан-от? Видел ли он рабёнка-от свово? А може токо по письмам. Говорит, што он писал ёй с фронта.  Просил берегчи Валю, а я эвот в разум не возьму, пошто Валю, а не Варю. Я в разуменье ни как не приду. И сама не сказыват ничаво. Може она рожала без яво? Стерва, она кака то?
- Евдокия Афанасьевна, тысяча вопросов, да ответа пока мы не видим и не слышим не одного. Это ей решать свои проблемы. Не получиться - поможем решить совместно.   Два имени витают в одном помещении как призраки. Два имени: Валя и Варя поступили к нам в один и тот же месяц, год, число. Чьи они дети? Знаю одно - это дети собственных родителей. Но, если, что? То я бы, конечно, удочерила себе обоих. Имена то разные у них, значит не одно и тоже. Значит, судьбы у них будут совершенно разные, даже, если  приму их обоих и удочерю.
Маргарита, стоя в коридоре, повернулась лицом к открытой двери, шепчет про себя.
-  Господи, прости меня, я же хочу, как лучше…
- Ладныть. Давай, действуй, на чём сошлися. Не то проглотит реформа  сбереженья-от. А мне, знашь одна хана, ковды помирать, было б дело сработано, да ба  на пользу пошло. Мне ить до смертинки три  пердинки осталося. Так што,  мне ли горювать?  Эвот сложу на тя все заботы легшее спать стану. А, ты, энто, ляжись, как я на узел-от, который привезёшь. Да почашше заглядывай на него. Доложи, своим-от, што соль  подкинула бабка Евдошиха. Выдавай да по жменьке кажному на недельку. Эвот эдак-от и отведёшь от себя подозренье. А тама я ишо сольцы подкину.  Мои,  заезжаи-от снабжают меня не жалкуют. У меня к тебе ишо один вопросик  должон быть, как я посмотрю да-а, меня  ты обскакала.
Евдокия  Афанасьевна, стоя  переминалась с ноги на ногу, как будто человеку уже невтерпёж. – Риточка милка ты моя, мне  в сердце закипелося, узнать хочу я всё же про Вареньку. Може, как-то бы оформить её на меня, пока кументы придут.
-Ев-до-кия Афанасьевна, - тягуче проговорила Маргарита Ивановна - Без намёков, пожалуйста, не гляди, что мы давным-давно знакомые, я детьми не торгую. И вообще этот  разговор уже тянет на сделку.  Это  очень и очень опасно
-Што, ты? Што, ты, милочка, - Евдокия попятившись назад, чуть было не своротила стол с документами и графином, наполненный водой. - Мне однуё  нады! Люба она мне, Варька то! Понимашь – нет, прикипела, вот тута, вся в меня и всё тута! Моя она, Варька-от!
У Евдокии потекли слёзы горечи, может и действительно, от того, что она тоже круглая сирота детей то у неё не было. А вот тут то, как раз объявился случай стать матерью, бабушкой, кем угодно. В душе она при случае ругала многодетную соседку, у которой было пять человек детей. «Почему?» - Спрашивала она себя, - «Где он, бог-от, не наделил её материнским счастьем, и только лишь заставил стать толстосумной?» - Я ить, Марею-от плохо знаю, а Главдею-от хорошо знавала. Чей энто рабёночок? Главдеи, а ли  Мареи? Ни та, ни друга с нами рядом не жили. Во время беременности, - Евдокия сделала акцент на отрицательную частицу «не». -  Может, и жили при ёй - не заметно было, да уехали отселя. Он ить, Степан-от с Мареей жил, а к Главдеюшке от  неё  похаживал. Токо энтого Марея сном духом не знавала, а как узнала, так сразу отчалили по настоянию её самой. А Главдея-от после отъезда, где-то проживала одна без Степана, да по оговору-от она и повесилася.  Сказывют: брюшко-от  у ёй было, месяцев эдак на  пять-шесть. Разница разлеф больша между Варей и Валей? Ей и потерять её не жалко, а ли сдать кому-мить. Ты чуешь, што я те толмачу, Ивановна, нет? Знашь, какея у Главдеи были волосы?  Точь - в точь, как у Варьки:? Равно такея же густюшши, волосёнки грубыя, што конскай волос, а цветныя, спасу нет, красивушши волосы, коричневыя с отливом - глаза резало, особливо, как солнце макушку освещщало. И в кого она сама-от Главдея-от уродилася? Стёпка-от токо и дело заглядывался на раскошных баб, да на богатых, то есть не из свово роду племени выискивал, девок-от. Вроде бы, Главдея-от русская была токо вот вся родня её жила, гдей-то, за островами, навроде ба, как в Финляндии, штоль? Так он писал своей матери, Степаниде одно единственное письмецо, а потома,  гдей - то застрял и ни гу-гу: ни кому не слова. А тама и война началася.
Рабёнок-от попал к нам, как, ты, думашь,  каким фертом? Может,  Степан-от с кем переправил по записочке? Гумагу-от, поди, потерял, а в памяти-от осталося, куда рабёночка-от забросить? Солдатик, говорят, её доставил.
- Знаю, Афанасьевна, знаю,  не только слышала, но и принимала у него девочку, только без документов. Со слов солдата,  описали её данные, но всё это не сходиться. Через неделю-две нам привезли ещё такую же девочку: Одна Валя - вторая Варя. У одной фамилия Горохова, Горошкова, или Горошко; так и записали три фамилии на всякий случай, правда, одну приписали Вареньке. Не то получается, что у одной три, а у второй ни одной. Ни даты рождения, ни имя, отчества. Как прикажешь понимать?  Какая тут Степанова дочь, а может просто совпадение. И кто из них годами старше? А возможно и обе сразу его. Так, может быть?
- Но ить Марея-от приехала пуста, голь голима, с мешком за плечами и токо. Элеф у ёй был ба рабёнок, она ба взвывала, што сука на цепи по рабёнку, а то мольчит, стерва.
- Так она и похоронку получила, не взвывает - мольчит, - Маргарита переговорила собеседницу и всякими доводами старалась отвести желание Афанасьевны от Варьки. - Давай-ка, матушка, решим проблемы неотложные пока твои, они куда сложнее,  чем эти. За этими проблемами потянутся неведомые задачи, от которых будет труднее избавиться. А дети? Да, чьи бы они не были, в данный момент они, по крайней мере - наши. И со своих глаз мы с тобой не отпустим.
Вытирая  уголочком косынки увлажнённые глаза, идё по коридору  к выходу,  во двор вместе с заведующей детским домом, унося с  собою надежду: она отвоюет себе Варьку, во что бы то ни стало.
- Вы, как-то заикнулись о Марии: доверяй, но проверяй. Как, вы, думаете, с чем это связано? – Сказанную, поговорку Евдокией Афанасьевной,  маргарита  Ивановна в течение всего времени разговора не упускала из головы, и связывала, то с одним, то с другим сказанным ею  словом,  но оно никак  не вязалось одно  с другим.
- Дык,- Евдокия Афанасьевна,  уже пожалела об этом, что проговорилась, да уже была, как говорят,  прижата к стенке, дальше уж некуды. Выхода из ситуации не предвиделось.- Дык, может быть, и не нады было мне об энтом заикаться, дык, вот бабий язычише-от долог, помело оно и есть помело. Но с другой-от стороны, надыть сказать, мы ить здеся одна семья;  поштой то рабёнок-от меж нами будет, как хрен в отрепьях чураться - собственну мать бояться!? Так, нет, я говорю?
- Вы, на что намекаете, вы говорите прямо. Не бойтесь! Мы здесь все люди свои. Окольными путями не надо бродить вокруг детского дома. Почему,  кто-то больше меня знает – почему я не знаю, что могла бы знать? Может, вы, действуете подпольно, насчёт Вари и уже пришли какие-то документы на неё? Так, нет? Поймите, всё равно мимо меня здесь ничего не произойдёт, и не решаются вопросы без меня, только через…
Заведующая  начала выходить из се6я, ни о чём, не догадываясь, начала переходить в наступление, уже не сдерживая эмоций.
- Может, я чего-то всё же не понимаю? Может вы, что-то знаете?
Так, говорите, же, наконец, быстрее! У меня дела государственной важности. А вы антимонии разводите  с коллективом за моей спиной! Нельзя так!
- Какея, антимонии? - Тоже не оробев ни на минуту, Евдокия, вот-вот близко у цели;  хочет рассказать о случившимся с её желанной внучкой там, где временами проживала Мария.
- Не знаю, как и поступить, правильно или нет, будет с моей-от стороны, лезть в чужой монастырь со своими перстами? Но и такого мне думатся допущать боле не довжно.
- Моя дорогая, вы  мне и по годам мать, и по воспитанию мама. Только вот в  законах позвольте, мне самой, как-нибудь разобраться.
Заведующая насторожилась и была встревожена, не до сказанными новостями.  А, вдруг, что-то важное и не по её силам исправить  совершившее обстоятельство, тем более от неё зависящее. И не доверять своей посажённой матери на свадьбе она ни в коем случае не имеет права. Что же эта пожилая женщина знает? О чём молчит?  Что ещё не доходит до моего чурбана; ведь она  оч-чень умная женщина, и даже оч-чень. Но если, такая,  умная, то почему, зачем скрывать? Гораздо легче открыться и всем станет легче от разрешёной задачи. Может быть с Василием, что случилось? Он жив?
- Да,  ты не об чём, другом-от не кумекай,- как бы читая мысли Маргариты  Ивановны, добавила. - Ни чё с твоим Васькой не случиться. Жив он. Тута друга проблема, - Евдокия опять, переминаясь с ноги на ногу, продолжила,- тута, милка, вот в чём дельце-от. Варька-от  две недели назад, через мост-от нависной,  слепой, да головёшкой прибежала ко мне из избы, где Марея квартирует. Ить из-за чё Варьку-от не приводили в детскай-от  дом две недели? Следы побоев она скрывала. Чем токо мы её не отхаживали, всяческими компрессами, да примочками избавлялися от черноты-от на лице у девки-от. Разлеф можно таку бабу назвать матерью-от? Я из-за Варьки-от  целых две недели поясницей отвалялася, а Марея-от коров доила да к пастуху отводила.
Время беседы уже было давно на исходе у обеих женщин, но они решали насущные вопросы наедине от коллектива, вне зависимости от недостатка времени.
Заведующая детским домом подозрительно разглядывала Евдокию, как будто видит её впервые. Глубоко вдохнув в себя воздуха, затем выдохнула. И так она повторила раз, другой, третий.
- Ты, чёй-то меня разглядывашь, как будто впервые видишь? – Евдокия  по привычке расставила руки по бокам, отошла в сторону и снова подошла.
- Ох! Чует моё сердце: наговаривать вздумала ты на женщину  ради собственной выгоды.
- Кака к чёрту тут выгода, Ивановна? Каку выгоду ты усматривашь у меня-от ишо? Я те финансовую помощь предлагаю не жалкуючи, а ты мене оммарать хошь ни за што, ни про што. А ли што девку-от хошь мне передать инвлидкой?
Взвешивая всё за и против, хозяйка детского дома решила:
  - Хорошо, я приглашу Марию  к себе в кабинет сегодня же. Узнаю: кому доверять и кого проверять». – Маргарита Ивановна и впрямь  с недоверием отнеслась к Евдокии  Афанасьевне: «Кто её знает: может это и есть наговор, от ревновности, принять желаемое за действительность? Говорит, что в крапиву  с лестницы опять улетела. У неё остался синяк на ребре; проверить бы надо, не сломано ли ребро?»
- Афанасьевна, завтра будет банный день, я назначу медсестру
на дежурство в бане, как бы визуальный  текущий медицинский осмотр.
- Дитё-от разлеф омманывать станет, элеф у неё чё-то болит, тем более как Варьча, она откровенна.
- Хорошо-хорошо, Афанасьевна, вы меня заинтриговали, я поступлю с медицинской точки зрения; вы тоже со своими амбициями не лезьте на рожон, это ребёнок, повторяю, государственный.
- Правду глаголишь, Рита, рабёнок золотой, злаче не быват; ни на што не жалится, не алачнай рабёнок-от, не капризнай, штоба ишо матери нужно, эвот Марии особливо? Конхветки лежат на столе; она ить не подойдёт, не схватит, как другея.
- Я б сама её удочерила, но, к сожалению, не имею права,  пока идёт война. Да, именно, к сожалению, а пока об этом  ребёнке разговор окончен.
- Война всё спишет, - не унималась Евдокия Афанасьевна,- вот загляни-ка, в рот ей, Варьке-от: по смышлености можно дать ей шесть – семь лет, а по
ростику - токо четыре годика, а по зубкам можно дать ёй всего пять лет; вот и поди ж ты и договорисся с ёй. Она, знашь, как лопочет, а песни поёт. Весь червонец впишется в её рост-от.
Евдокия не  унимается, не может она себя успокоить тем, чем успокаивала её  давняя знакомая.
- И всё-таки доченька, элеф што я Вареньку к себе возьму, пускай она твоей будет, ты её удочеришь, а от меня наследство большо останется. При-
даное  богато ёй будет. Ты то, што ей дашь,  а Мария?  Та вобче голь перекатна. И откель он её выписал таку змеишшу не писану. Гдей то видано, штоба мать родна  конскими вожжами по голому тельцу-от  хвостала? Дык, ужо не  запямятуй, об чём договорилися, подъезжай, не мешкай. Не то я приготовлю, а ты  запамятуешь. Придётся ишо раз к те топать, а народ-от заподозрит: чё, мол, тута старуха зачастила.  Мотри, дочка, дело-от сурьёзно. Не подведи, мотри, мне без него легшее будет. Ни кому, слышишь...
Евдокия Афанасьевна  ушла, вытирая кончиками косяка намокшие глаза.

Минул  год.  Мария Григорьевна, вышагивая медленными шагами по рынку, вглядывалась к содержимому на прилавках торговцев.
- Почём? – Громко спросила Мария продавца  собственного производства.
- Не дорого, хозяюшка, не дорого, берите, уступлю. Если всё по маленьку, наполовину сбавлю, а что бы вы хотели взять? – Спросила продавец.
- Нам ничего не нужно! – Тут же опередила Марию Варенька, - просто мама подошла и смотрит как бык на ворота. Правда, же, мама, нам ведь ничего не нужно?
- А вот и не правда. Нам многое чего нужно, - отдёрнув руку Вареньки от  притягивающего ароматом, конфет «Барбарис».
Мария  вынула   из нагрудного  кармана  кошелёк с монетами и тут же закрыла его.
- Извините,  мне бы хотелось многого для неё, да вот времечко поганое не позволяет удовлетворить потребности ребёнка.
- Мама, ты, не волнуйся мне совершенно ничего не нужно; я не голодная, я сытая. Ты лучше о себе побеспокойся, я ещё вырасту, наемся, чего захочу. Обо мне и разговоров то не может быть, ведь я ещё маленькая.
- Женщина? Я где-то видела вашу девочку. Я её хорошо запомнила, славненькая девочка, умница мамина.
Женщина долго вспоминала, где же видела она этого ребёнка. Мария  с Варенькой были уже далеко от места торговки. Прохаживаясь по другой стороне рынка за прилавками, продавец «Барбариса» догнала девочку и  вручила ей четыре длинных в обёртке конфеты.
- Бери, ангелочек, бери!  Ото всёй души отдаю тебе, я же тебя узнала, ты же унучка  бабки Евдошихи. До чего же она тебя любя, вот как сойдёмси с нёй так все разговоры о тебе.
- Может, не будем  брать эти конфетки,  мама? Может, другие встретятся по дороге.  Эти конфетки не вкусные, сладкие, правда, но не вкусные.
Варя взяла конфеты в одну ручку и протянула их обратно продавцу
- Что ж, ты, так детка? Старших обижать не надо, если дают – бери.
Оскорблённая девочкой продавец, начала насильно толкать Варе в карман.
- Я вас нисколько не оскобляю,- сказала тихо Варя, понизив голову ниже плеч,- я просто хотела угостить маму, но у неё одни копейки, а денег не хватит.
- А что же баба Евдошиха, не даст твоей маме денег? – Подозрительно спросила торговка, глядя в глаза Марии. – Она, Евдокия  то Афанасьевна, вон, как обставила детский дом, как в лучших апартаментах начальства. Музыкальную школу выстроила, на какие такие деньги? Где она их взяла? А на конфеты не хватило, так, что ль?
- Да, я с вами вполне соглашусь, уважаемая,  Ефросинья Авдотьевна. По мелочам разменяешь -  не построишь дворца. Не нашего с вами ума дело!-
Мама Вари указательным  пальчиком нажала на кончик носа торговки, - вам всё понятно,  Авдотьевна?
Стараясь достать носик торговки, Варя тоже хотела его нажать, да не получилось.
- Вам всё понятно? – не понимая,  о чём идёт речь, сказала Варенька, - уважаемая тётя Фрося. Я же говорила: мама не хочет такие конфеты – они не вкусные. Мы лучше найдём в магазине или у другой тётеньки.
- Бесплатный сыр бывает токо в мышеловке,- в след крикнула торговка,- Ить нады же кака, вылитая в маму, грубиянка. Вылитый ёжик: не дать не взять. Яблоко от яблони не далече падает,- подхватила вторая торговка.
Варя услышала разговоры двух женщин, отняла ручку от материной руки, вернулась к двум торговкам:
- Не обижайте мою маму; она лучше вас! Нам с мамой бесплатного сыра не надо и яблок тоже не надо, и конфет тоже. Вот, так! Нас с мамой и в детдоме не плохо угощают!  Вот, так, вот! А вам, то нет. Вас не возьмут в детский дом, вот  так! Нас с мамой то взяли, вот так!
- Кто бы подумал, что какой-то червячок может испортить тебе настроение, нонче уже товар не пойдёт успешно, подумать только, а? Расскажу Евдошихе пусть знает, какая у неё унучка, она за неё горой стоит, а Варюха то за мать, вот ведь, как бывает, соседка?
Соседка по прилавку покачала головой, не говоря ни слова, вперёд Афросиньи собрала скудненький товар, приготовилась к выходу с  рынка, повернувшись лицом к соседке.
- Ты сама такая, как я посмотрю. Ты своим ядом всем душу отравила. Не смей, больше со мной становиться рядом.  Ты сначала подразнила рабёнка, потом поманила, рассчитывала на то, что мать рассердоболиться и купит у тебя такую кустарщину, за дорогвизну. Дураков-то нет – не думай, что война всё спишет. Ей и картошка слачше покажется, а что твой «Барбарис»? Да картошкой то, хоть пузо набьёшь, а твоим товаром, только кислотой кишки сожгёшь. Вот я завтре принесу товар, так товар. На загляденье и пальчики оближешь; только жаль, что  завтра не придёт; у неё последние дни выходных. Та я ей и домой снесу. Жалко мне её; у неё на руках похоронка, а ты вздумала ей ещё душу мутить своими отбросами.
Клавдия  Кондратьевна, тоже с двумя дочерьми.  Живёт рядом по соседству огородами. Имела корову, продукты производства от коровы сдавала часть  государству, часть себе, остальной товар приносила на рынок. Кондратьевна,  приглядываясь к новым соседям просто, как  к соседке ни чем не приметная, слегка поздоровается. И Мария тоже пройдёт слегка кивнёт головой в знак приветствия и всё.  Словом, прожили в соседях два года, так друг дружку и не приметили.
Однажды, пропала коровёнка у Клавдии. День – нет, два – нет. Год  прошёл: коровы всё нет. Решила Кондратьевна навестить соседей. Пришла со своими заботами да печалью. Разговорились: оказывается, её муж воевал первые дни войны вместе с мужем Марии. У обеих похоронки на руках: у одной точные данные: похоронен под Ленинградом. У Марии  похоронка и всё, без объяснения обстоятельств.
- Ты, держись, соседка, держись! Похоронка на руках – это ещё не повод к расстройству. Я то уже точно знаю, похоронен под Лениградом.
У меня вот вторая беда, коровёнкой, моей кто-то воспользовался. Телок пришёл, тёлочка, правда, -  поправила себя  Кондратьевна, - коровы полтора года  нет.
За беседой  две женщины опечаленные горем,  частенько до темна пьют чай по вечерам. У Сидоровой  растут две дочки: страшую звать Зина. Младшую Катенькой. Двух девочек трудно растить одной, тем более,  Кондратьевна инвалидка, второй группы. Старшая в школу ходила, да грамотёнка не очень то пришлась ей по вкусу, а значит,  учёба шла плохо.
- Не могу я наказывать за это. Не хотит, значит, ей так и надо. По дому то они у меня молодцы девочки, всё что ни скажешь – делают.
- Конечно, из-под палки, Кондратьевна не учёба. А сколько им лет?  Может мой совет поможет?
- И то, правда, поговори с ней, ведь жизнь то ещё вся впереди. Младшенькой то самой четвёртый годок, а первой то уже двенадцатый год пошёл. Никак не хочет в школу ходить. Всяческих сумок ей понашивала. Всякую канцелярию набрала, а вот, поди, ж, ты? Не хочет и всё тут! Беда мне с ней, беда, да и только. Помоги вразумить советом.
- Хорошо, я  завтра заступаю на смену недельную. Сейчас ведь всё равно летние каникулы. До начала  учебных занятий попробую я  внушить. Придут ко мне в детский дом, посмотрят, чем дети занимаются. Может, какой огонёк  к учёбе  раздуем. Ну, а вот насчёт Катюши вашей, как тут толковать? Ведь ей ещё только четыре годика не полных. Ровесница моей Варьке увидит, как старается старшая сестра, роется в тетрадках, книгах – появится соблазн.
- Какой там соблазн? Зинаида в сумку за карандашом, а младшая в бега ударяется с ребятишками по соседству. В городки играет со всеми  мальчишками.  Ей бы парнем родиться, а она видишь, ни пороть и не кроить. А насчёт коровёнки, что ты мне подскажешь, где приблизительно бы мне её искать надо? Может уже съели её давно, да косточки по ветру раскидали?
- Которым телком она у тебя Кондратьевна?
- Вторым. – У соседки поплыли по щекам слёзы.
- Мамочка, Клавочка! – Варенька подбежала к соседке, глядя ей в плачущие глаза. – Не реви, тётенька Клавочка, ей богу, найдётся тебе коровка. Вот, увидишь. Я правду говорю. Щас сбегаю на крыльцо, погляжу на право, и там найду твою тёлочку.- Варенька выбежала на улицу и долго не появлялась.
- Не реви,  Клавдия Кондратьевна,  не надо, где, не попадя, мокром полоскать щёки. Не то вырастет растительность на лице виде щетины. Найдётся твоя корова, с молоком и телёнком будешь,  а слезой не поможешь.
- Так может, ты, что-то слыхивала про неё? Откуда у тебя такая уверенность. Так просто взять и сказать: найдётся и баста. Ты что-то знаешь.
- Как уж не так, про всех всё знать - не мудрено и колдуньей заделаться. Тут  одно понятие, что  корова то твоя молодая ещё, кому же в голову придёт  такую уничтожать, двумя телками то.
- Вторым она у меня была, вторым, Маня! – У Кондратьевны  вспыхнул огонёк надежды. И то правду говоришь; молодую то кто будет  резать?
- Её увел, кто-то близкий знакомый твой или  хорошо знал твою корову. С малым молочком, дохлую никто не уведёт; да ещё знали, что  стельная.
- Точно, зачем им  корову резать стельную. Она у меня была по четвёртому месяцу стельности. Вот уже к полутора годам приближается,  поди-ка уже отелилася? – Кондратьевна снова пустила слезу.- Кого же она принесла им? Двенадцать литров она мне давала молочка. Думала постаршеет–прибавит немного.
Маленькая худенькая женщина не проклинала, не ругала людей, уведших корову.
-  Вот бы мне глянуть на неё. Узнает она меня, нет?
- А как же не узнать свою хозяйку? Ты же её с пелёнок подняла?
- Скучает, наверно, без меня у нового то хозяина, вот бы посмотреть то? Ты бы погадала, Маня на корову то. Хочется знать,  в какой хоть стороне она находится, Красуля то моя. Голод ведь у меня в доме без неё; девок подымать надо, а чем? Они синющими стали без молочка то; одна картошка, да огурцы, да капуста ещё выручает. Правда я от поросёнка нутренного жира скопила себе, остальной товар продала; ещё ведь и обувка нужна и тряпица на головы всем. Я вот живу, не имею понятия, что такое простыни на  кроватях. У порядочных то людей всё есть, а у меня вечно чего-то не хватает. Погадала бы, а, Мария Григорьевна?
В избу забежала Варенька.
- Не надо гадать, мама! Гадают только на картах. Я увидела вашу коровку! Она во-он, там стоит. Точно точно я говорю. Хоть и в бобы не ворожи. Ну, а, если, хочешь поворожить, то, пожалуйста. Как твоя корова отелется, то сразу найдёшь её.
Клавдия Кондратьевна с проникновенной грустью и с большой надеждой глядела в глаза  недавней маленькой  соседки.
Марии  стало не по себе откуда знать дочери о какой-то корове. Вот уже второй раз дочь заверяет непредвиденные обстоятельства; об отце, что опутан железными нитями и о чужой скотине? И этой почти не знакомой ей женщине, что она елозит по столу бобами, каждый вечер. Как приходит  на выходные в свою съёмную квартиру, она сразу всё бросает и садится за бобы для успокоения души: вернётся или нет  Степан. В детском доме она себе этого не позволяет. Боится выдать свою тайну  в мастерстве  гадалки, что было заложено ей генетически её же бабушкой по материнской линии. Та её учила  до двадцати четырёх лет, пока не вышла замуж. Бобы и карты ей каждый вечер говорили: жди, Степан жив, а потому она держит в себе эмоции и слёзы, ни с кем не делясь секретом.
-  Кондратьевна, откуда вам знать, что я еложу бобами по столу? Я же в своей избе, что хочу то и делаю; никому я не ворожила, да и вообще мало ли, что я делаю? Вам то откуда известно?
- Завесивать окна надо, милая моя, никто бы и не знал. Сидишь, как Ева голая, как мать родила, поневоле усомнишься, ты, ли это?
Клавдия не сказала, зачем и почему она проходит мимо  под чужим окном по вечерам, попутно заглядывая в окна  своей соседки.
- Ты,  Кондратьевна, хочешь, чтобы тебе сделали добрую услугу, а сама за  чужим добром, да без спросу, не по-соседски, так то, милая моя. Я ведь тоже фронтовичка, и как могу так коротаю бабью скуку. Не хорошо так. Как бы сама не понимая, о чём она говорит с соседкой, но наказ крепкий приподнесла соседке, как бы из  подтишка  намёком.
- Ты, это о чём,  Мария?
- Всё о том же,  Кондратьевна.
- Не догадываюсь об  чём, ты намёк подносишь, - сказала  Кондратьевна.
- Как захвачу на месте, так догадаешься враз. Жить по-соседски бы надо.
- Ладно, я пойду  мне идтить пора.
- Что ж иди, коли, пошла, да над намёком подумай хорошо, не то детей оставишь сиротами. Без отца,  да без матери - какие дети?
Клавдия Кондратьевна  вышла в сенцы, сморкнула носом так, что  в окнах раздался глухой  перезвон стекла. Пробурчав про себя,  громко добавила:
- Живешь на всём государственном, а сухой травы тебе жалко стало. Мне ить кормить телка вовсе нечем.
За время отсутствия, пока Мария работала в детдоме,  Кондратьевна чувствует  себя полной хозяйкой в огороде соседки, она тащиит всё под метёлочку. Мария стала замечать порой крупные пакости соседки. Даже стали убывать на изгороди жерди; то сверху  недостаёт жердины, то где-то снизу, а там ближе к бане  даже из середины изгороди  исчезла жердь.
Однажды, она вышла следом на улицу, за соседкой, а той уже и след простыл. Прикинув приблизительно минуту-две, какое расстояние должна пройти соседка до своего домика,  и не обнаружив её за это время у своего крыльца.  Выйдя на приусадебный участок посмотреть, не пошла ли она  в сторону бани. Нигде никого не было видно.
И вот, случилось то, что могло случиться непоправимое.
- Господи, да где же это она запропастилась?- Заволновалась Мария. - Может, через мой огород пошла к соседке, что живёт справа? Пошла  к соседке. У неё на двери весит огромный амбарный замок. Возвращаясь назад к своему дому, увидела необыкновенное зрелище. Клавдия Кондратьевна торчала задним местом  к облакам, болтая ногами, мычала, что-то не понятное; скорее всего взывала  о помощи, она просила помощи  у этой  же соседки, которая  только, что начитывала  Клавдии  и давала намёк о воровстве.
Подойдя, к пакоснице, долго обдумывала, какое бы назначить ей лечение от воровства. Ничего не могла придумать, как только лишь задрать ей подол и назначить процедуры прогреванием крапивой по обнажённым ягодицам.
- Нет, Кондратьевна, нужно сделать тебе прогревание
в присутствии твоих же девчонок. Вот сначала схожу за девчонками, покажу им твою невинность, и при них ты получишь от меня сполна. Другого наказания я тебе не предвижу, либо  приглашу милиционера сейчас же.
А тем временем её девчонки играли во дворе в классики, в том числе и её старшая дочь, которой надо было бы  заниматься полезным делом по дому. Там же с ними была и Варенька, незадолго до этого познакомилась с девочками по двору, играя с другими девочками в поваров, продавцов.
- Девчонки! – крикнула Мария, - идите-ка, сюда я вам покажу что-то очень интересное.
Девчонки, сломя голову,  обгоняя друг друга, бежали на зов. Подбежав к  женщине, торчавшей задом из окна, старшая дочь  возмущённо спросила:
- А, кто её туда затолкал?
- Кто это, такая? -  Спросила младшая дочь, как бы не узнавая свою мать.- Нет, правда, а кто это женщина? - Не веря своим глазам, что это её мать.
-  Я, такую, совсем не знаю, - настойчиво отрицала старшая дочь.
-Ты чё дурочка, что ли? – Посмотрев в глаза  новой знакомой, -спросила Варя.- Видишь рука твоей мамы? Это только у неё  бывает такая рука. Варя  по-детски объяснила руку женщины по её инвалидности, у которой пальцы  левой руки были вывернуты из ладони. - Видишь, ручку?  Я сразу узнала,- кричала Варя. - Правда, же, мама, это она!?
- Да, отпусти, меня, Мария! Не позорь, ты, меня перед детьми, век рабой перед тобой буду, только скорей освободи меня из этого плену.
-Ты, что с ней сделала, глупая тётка? - Закричала, вдруг, старшая дочь Зина, налетела на соседку с большущей палкой от изгороди, два раза ударив её по голове.
Под волосами побежала кровь,
Откинув палку в сторону, принялась вытаскивать свою мать из окна бани.
- Пойдём, Варенька, отсюда, - покидая  пакостливую соседку в таком же непристойном положении.
- Мама, а кто же ей поможет вылезти из окна? – Беспокойно спросила Варя. - Мама, ты иди, а мы тут втроём ей поможем вылезти.
- Как залезла, так пусть и вылазит. – Твёрдо ответила мать. Ты погляди, Варя, Клавдия  Кондратьевна начала разбирать огород с задней стороны бани на дрова. Что нам скажет хозяин этого дома?  Разве он погладит нас по головке? Ты, знаешь, сколько он с нас сдерёт за все нарушения по дому? Почему соседка не взяла и не утащила жерди на дрова со своего огорода?
Уходя  от своих подруг, Варя взвешивала всё за и против, кто же здесь прав, а кто виноват. А больше всего её волновало: кто же вытащит  маму Кати?
 по 62 страницу