Арская дорога. Глава 10. Дорога домой

Глава десятая.  Дорога домой.
       В Лагуново Семён добирался осторожно и осмотрительно, не спешил особо – рассчитал, что хватит ему времени до морозов домой дойти.
В это время по России шлялись многие отчаявшиеся дорожники и путники, ставшие поневоле переселенцами, бродягами: гуля;щие лю;ди, из вольных, не приписанных ни к служилым, ни к посадским, а отпущенные на волю господами; выходцы из плена, не записанные в писцовые и переписные книги; крестьяне, бежавшие за волей, прятавшиеся от податей и налогов; дезертиры – скрывающиеся от службы и войны; старообрядцы, староверы – притесняемые церковными и царскими властями. Часть из этих людей сбивалась в разбойничьи ватаги, шайки и хозяйничала на лесных дорогах, поджидала путников, маленькие обозы и небольшие купеческие судёнышки на реках, налетала и забирала всё, что хотела.  Они быстро привыкали к лёгкой добыче и не задумывались об ином занятии, сметая стаей с дороги любого, кто вставал поперёк или боролся за своё имущество и жизнь.
Перед ночёвкой Семён остановился, ещё раз рассмотрел телегу со стороны, растолкал да рассовал накопившиеся военные и походные трофеи подальше. Седло казацкое, боевое запорошил сеном; снял подвесы, ремни и пахву, конский подхвостник, который охватывал хвост и препятствовал сползанию седла на шею коня во время крутых спусков и джигитовки; спрятал шпоры, кожаную подушку с мягкой набивкой; убрал металлические, кованые стремена, заменив их верёвками. Надрал с берёз у дороги и по верху сена кучей набросал куски бересты для заготовок и розжигу, вспомнив работу в детстве, когда из бересты делал вместе с тятей туески для соли и поделки разные. И пошёл дальше простым крестьянином, имея на руках отпускной для заработков от Лагуновского общества.
Ночевал в сёлах да починках в телеге, держа рядом боевого коня, привязывая его как собаку для охраны; конь был выученный и близко никого не подпускал. Останавливался только на ямских станциях или у местных жителей при дворе. Несколько раз надолго задерживался в ожидании крупных обозов, дорожной охраны и разъездов. Непривыкшего к сбруе и телеге коня берёг, подкармливал и обихаживал как друга; часто на крутых подъёмах шёл рядом, приговаривая: «Ты уж, Сивка, потерпи. Привыкай к новой работе».
Однажды, уже после переправы через Волгу, остановились с обозом на ночёвку за околицей одного починка. Ночи захолодели, распалили костёр, сгрудились в кучу тепла нахватать. Перекусили, кто чем, и пригрелись. Лошади фыркали от удовольствия, мотали головами с накинутыми торбами.
Семён уже хотел идти ложиться, благо Матвей в последний момент кинул в телегу старый тулуп: пригодится мол, на осенней дороге. Отошёл от костра, смотрит, навстречу старик ковыляет, постанывает, на палку опирается. Увидел мельком в отблеске: усталое, заросшее, болезное лицо. Встретился с его подлобным взглядом и обомлел. Мелькнуло: «Вылитый тятя!». Остановился в нерешительности, постоял, мотнул головой: «Ну и ну!» и пошёл к телеге.
Утром, ещё темно было, поднялся к костру: огонёк чуть тлеет, больше дымит. Лежит старик, стонет, трясётся весь.
Сходил Семён к лесу, собрал валежник, принёс охапку, наломал в костёр. Потеплело. Достал из-за пазухи, из тряпицы, кусочек сушёного хлеба и полрыбки, заранее приготовленные для старика, протянул:
- Возьми, мил человек, поддержи силы, в дорогу скоро. Откуда и далеко ли идёшь?
Хотел продолжить, но встретился взглядом, поперхнулся и прикусил язык.
Молчали долго. Семён смотрел, как старик, трясущимися от слабости руками перекрестился, бережно отломил часть рыбы, долго и безразлично жевал; потом понюхал корочку хлеба, пальцами дважды отщипнул от неё, не потеряв ни крошки. Продолжая жевать, достал чистую, застиранную и затёртую, ветхую тряпицу, аккуратно развернул: в ней часть луковицы, грозди ярких лесных ягод, несколько подсушенных грибов, часть стебля-дудки борщевика, пучок полусухой зелёной травы, корочка хлеба. Старик дополнил свои запасы и, спрятав на грудь, в зипун, оглядел Семёна:
-Спаси Христос, добрый человек. Бродячий я, Петром Семёновичем зовут, пятый десяток дохаживаю. Совсем один остался. Всю семью потерял, из-под шведов иду, из Смоленска. Сына потерял. Всех деток побила немчура окаянная!
Помолчал и добавил дрожащим голосом:
-Но, кажись, отходился. Хотел за Камень сходить. Много наших ушло в ту сторону. Два дня как нога подвернулась, ступить не могу. В дороге, наверное, и сгину.
Отвернулся, блестя глазами.
Обоз просыпался быстро: раздался шум походного сбора, крики обозников,  ржание лошадей, команды стражников. На границе ночи, в предутренние сумраки, обоз вытянулся, заскрипел телегами, зашумел голосами возчиков, обращённых  к лошадям.
Семёна всё донимала какая-то мысль, он медлил со сборами, оглядывался по сторонам; отошёл от телеги, посмотрел в сторону околицы: костёр еле дымил в одиночестве. Выдохнул и, ступив шаг, натолкнулся на  старика, стоящего у его телеги. Обрадовался, засуетился, молча расправил сено, бересту собрал в кучу сзади. Подтолкнул старика, поправил ноги, подвинул седло  под голову, рядом бросил его палку и котомку.
Перекрестился. Живо передёрнул вожжи:
- Но-о-о. С Богом, Пётр Семёнович!
Теперь дорога давалась легче: в дорожных разговорах да беседах на привалах вместе коротали вёрсты и дни. В основном говорил Семён, хотя ему особо и рассказать то нечего было – большую часть его жизни в последние годы занимали дороги да походы. Неоднократно и в разных вариантах делился главной радостью: идёт домой в новую, а вернее забытую старую жизнь, к жене, к дочкам.
Первое время старик только внимательно слушал, кивал согласно головой, отвечал односложно; было заметно, что его до сих пор давят болезнь и произошедшее несчастье - потеря близких людей; горе облаком висело над ним. Но вскоре оживился, начал проявлять интерес к беседам, рассказывать отдельные эпизоды из прожитой жизни; вспоминал то старуху свою, Матрёну, то сына Семёна, то работу, то соседей. Оказалось, что он был из семьи давних мастеровых и вместе с сыном занимался обработкой дерева: мастерил мебель, бытовую утварь, разные поделки и детские игрушки, передавая сыну премудрости профессии. 
Однажды на стоянке, когда уже ложились отдыхать: старик в телеге, а Семён рядом на земле, на расстеленном тулупе поверх хвойного лапника, спросил:
          -Петр Семёнович, что же произошло? Почему ты из дома ушёл?
Старик закряхтел, заворочался, но молчал.  Семён не стал торопить, ждал.
Прошло уже немало времени, он задремал, когда старик вдруг тихо произнёс:
- Тяжело не только говорить, но думать об этом. Что делать, так Господь распорядился.
Затих, потом продолжил:
        -Мы жили в починке, до Смоленска рукой подать, за день добирались на лошадях. Ничего беды не предвещало: говорили шведы идут, но мы надеялись, что наши их переломят. Конные частенько мимо починка проходили: и небольшие разъезды и эскадроны. А потом вдруг быстро всё меняться стало: утром промчался наш эскадрон, а к обеду залетели во двор конные шведы мародёрничать, одни в избу заскочили, другие из хлева корову да ягнят погнали, хотели снасильничать Любашку - жёнку сына, а мы с сыном в заступ пошли. Смотрю, Семён с одним схватился, оглоблей огрел его хорошо, с ног свалил. И я ухватился за деревянную рогатину, что сено на стога метал, одного с коня сшиб, а после провал и темнота. Видать сзади меня швед ударил. Очнулся: в ушах шум, голову не поднять, тяжелая; шапка сбросить не могу, кровью к голове прилепилась, рот дымом забился, опять же, огонь достаёт. Открыл глаза: гарь кругом, дом свечкой догорает. Еле поднялся. Ходил-ходил  вокруг, псом выл побитым. Дождался, когда дом догорел, а после обшарил всё пожарище, собрал косточки, что нашёл, захоронил рядом, крест поставил, да и ушёл, куда глаза глядят. Сначала в Смоленск ноги вывели, а потом на Москву, от войны и горя подальше. В Москве пошлялся по улицам да площадям: толкотня кругом, все люди несчастные; вышел на дорогу и пошёл на восток. Кормлюсь инструментом, который сохранился и работой. Слава Богу, жив пока.
Надолго замолчал, переживая сказанное. Потом добавил:
- Спать давай Семён. Спаси Христос тебя, пригрел старика.
Через несколько дней пошли по Арской дороге.  Идут, за телегу держатся. Вовремя дошли, уже и заморозки ночами донимали. К Сарапулу подходить стали, влево свернули. Чуть прошли, остановились отдохнуть у ручья Бегуновского. Семён замялся, не знает, как сказать старику, что завершается их дорога. Но тот и сам понял:
- Я Семён дальше за Камень пойду, как задумал. А ты иди с Богом.
Семен удивлённо поднял глаза:
- Что ты, Петр Семёнович. Я тебя не отпущу. Пойдём в Лагуново. Отдохнёшь, зиму проводим, а потом и решать будем. Я за дорогу сроднился с тобой.
Хотел добавить: «Как тятя стал мне», но промолчал.
Одновременно вздохнули, пытливо посмотрели друг на друга и зашагали дальше.