Люся, Люсенька

Люся, Люсенька

                «Дней лет наших — семьдесят лет,
                а при большей крепости — восемьдесят лет;
                и самая лучшая пора их — труд и болезнь,
                ибо проходят быстро, и мы летим.»
                Пс. 89, 10

  И мы летим..
  Стремительно летим в будущее: в виртуальные миры, цифровые технологии, искусственный интеллект, неопознанные гаджеты и прочее. А все начиналось в разгар Великой Отечественной.
 
На суровом Кольском, в Ваеньге и Териберке, где в первые годы войны создавалась молодая фронтовая семья Алексея и Александры. Традиционного венчания не было, но благословение боевого командира товарища Петрова дано было счастливым любящим друг друга родителям Люсеньки.
  Люсенька родилась в 43-м. Сегодня ей исполняется 80 лет, дата долгожителя для Российской Федерации.
 
Как же при особой крепости достигают люди такого рубежа?
 
О какой такой БОЛЬШЕЙ крепости писал псалмопевец? Видимо о той, которая есть у Люсеньки – это тот способ жизни, где бы она ни жила, стиль жизни, характер жизни, ее Дух жизнелюбия и любви, которые помогли ей прожить жизнь, а не поле перейти.
 
 Родители расстались в 43м, Алексей дошел до Берлина и связь с Александрой прервалась по непреодолимым обстоятельствам. А Шура, так называли Александру близкие, растила Люсю одна, да еще и троих девчонок, которые родились уже в другой семье в послевоенные годы.
 
  В далеком победном 45м в глухой деревушке Красное Архангельской губернии спит безмятежно маленькая Люсенька в доме бабушки в задней избе. Ее кроватка стоит под окошком. Вдруг громкие крики, возгласы, радостный многоголосый шум стали проникать в дом и наполнять деревенскую тишину необычным звучанием. Люся проснулась и села на кроватке. В доме никого не было.
  Казалось, что на улице кто-то плакал, смеялся, рыдал, вскрикивал, потом запели и заиграли на гармошке, шум веселья нарастал. Встав на постели, малышка смотрела в окно. Дом бабушки стоял недалеко от центра Красного, у деревенской лавки и дорога перед ней была запружена людьми. Они плясали, обнимались, кричали и плакали, плакали и кричали, размахивая платами с головы: Победа! Победа!
 
  Так начиналось послевоенное детство Люсеньки в мае 1945го. Немногие эпизоды раннего детства 2-3х летней девочки отпечатались в памяти Люсеньки, но некоторые – незабываемые - стоят перед глазами до сих пор.
 
  Вот начали приходить с войны фронтовики. В каждом доме деревни жили ожиданием- вдруг вернется! - отец, муж, брат, сестра. Вернулся в орденах и медалях дядя Иван – сын Игната, дедушкиного брата, что жил неподалеку на той же стороне улицы. Памятная фотография с Люсенькой на руках дяди известна всей родне.
   Люсенька с пухленьким личиком и в ситцевом нарядном платьице как белый бутончик на руках высокого крепкого дяди выглядит немного испуганной, но очень серьезной.
  Эта недетская серьезность ее взгляда всегда отличала Люсю. По ней всегда можно легко найти нашу Люсеньку на любой, даже выцветшей, фотографии. Отчего ее взгляд так серьезен, порой строг и суров – трудно сказать, но мы все родом из детства.
 
  Сегодня уже известно, что наша жизнь начинается не с первого крика, а за 9 месяцев до этого и человек многое воспринимает и формирует образ мира задолго до рождения. Большую часть до появления на свет Люсенька, имя которой уже заранее с любовью дали родители, провела среди землянок, окопов, КПП, свиста и разрывов снарядов под гимнастеркой в измененной фигуре мамочки. Как только появилась возможность отправить маму в тыл, в Архангельск, куда вывозили раненых, командир Петров это сделал.
 
  Демобилизованная мама на 9м месяце беременности была помощницей военврача, дежурила у тяжелых бойцов, ухаживала, помогала медперсоналу. Не может этого помнить Люсенька, но мы все это помним из воспоминаний мамы о войне. Все мы, Люсины сестрички родились после Победы – в 48м, 50м, 53 годах. В те годы радость недавней Победы жила в каждой семье, и мы свято верили и знали, что мир и победу над фашистами нам завоевали наши родители.
 
 Да, тогда, в годы нашего детства не звучало слово ВЕТЕРАН, ВЕТЕРАНЫ ВОВ, нет. Не приглашались на школьные уроки и мероприятия победители войны. Не чествовали солдат фронтовиков, да и сами они мало чего рассказывали о прожитом на фронте. Вся картина победы складывалась из худ. фильмов и журналов хроники перед картинами, так называли сеансы кино.
 
  Фронтовики возвращались тихо, без оркестров, их ждали, обнимали и сразу погружали в тяжкие будни послевоенной разрушенной жизни. Никто не гордился медалями, орденами, не носил их в обыденной жизни на груди, не рассказывал о своих подвигах, и даже, как бы стеснялся того, что воевал. Многие были увечны – без руки, ноги, со шрамами на лице, руках.
 
  Помним наших соседей фронтовиков – на просьбы рассказать про войну они всегда уклонялись или отшучивались: меньше знаешь - крепче спишь. Так говорил Павел Егорович, наш сосед фронтовик, называвший нас, слабосильных, малоешками каши. А Лягай – нога, отец подружки, одна щека которого была прострелена пулей, стянута в узел вокруг вмятины у рта, грозным взглядом прерывал наши любопытные расспросы. Он ходил с палкой, его тело наклонялось вперед, а правая нога причудливо выбрасывалась в сторону, прокручивая стопой полукруг Нам казалось это забавным и веселым, но вот взгляд из - под бровей, даже без слов, заставлял холодеть и смирять любопытство.
 
  Наша мама, помимо фильмов, часто читала нам художественные повести и романы времен войны. Все это перемежалось с увиденным, услышанным где-то и складывалось в стойкое утверждение, что страшная страница истории закрыта, впереди мир и светлый путь к коммунизму.
 
  Эйфория Победы прошла, а отголоски войны еще долго держали людей в напряжении. Не исключение и мамина семья. Главное – ожидание – вот-вот вернется с фронта Алексей, Люсин отец, вот закончится тяжелый период голода и нужды в каждом материальном деле. Но время шло, а муж не возвращался и тяжкие времена еще долго теснили мамину семью.
   
  Дед получил прощальное письмо от зятя, в котором тот сообщил, что уехал с товарищами прямо с линии фронта за Урал, чтоб не мешать счастливой жизни Шурочки с новым мужем.  Откуда он получил такую лживую информацию про мужа, не известно и по сей день. Но факт оказался фактом. Письма прекратились навсегда, а взамен стали приходить алименты на дочку до 18 лет.
 
  Алименты это не эквивалент любимого сильного мужского плеча рядом. Люся росла без отца, много времени проводя в семье деда, который был библиотекарем. Помнится ей, как деда, всегда опрятно одетый - в рубашке с галстуком и сюртуке -, брал ее маленькую ручку в свою большую теплую ладонь и вел Люсеньку рано утром в библиотеку. Там проходили собрания, агитки, совещания и просто разговоры людей и беседы деда с читателями сельчанами.
 
  Маленькую Люсю дед усаживал под конторку с выдачей книг около стопок журналов и, временно выведенных из оборота и для списания, книг. Среди них Люся отыскивала детские книжки с картинками и подолгу внимательно изучала заголовки и тексты, быстро выучившись читать с подсказками деда.
Дни пробегали незаметно, во время перерыва – а те годы рабочее время было свято, работали с 8 утра до 7 вечера с одним часом на обед – 10 часов  6 дней в неделю!- в обеденный перерыв, не выходя из библиотеки, дед доставал ПОДОРОЖНИКИ -  аккуратно завернутые в газетку хлебы – кусочки житника и картошку «в мундире», к которой из баночки очень вкусно было добавлять СОЛОНЫЕ - соленые грибы с лучком.

  Жить у деда и бабушки было хорошо, но появилась семья нового отца и стали рождаться сестренки. Жили подальше от Красного, в Кобелеве, где и была дедова библиотека. Там же неподалеку от магазина стояла пекарня тети Маши, Люсиной крестной – божатки -очень радеющей за Люсеньку бездетной и вдовой женщины, которая частенько, не на показ, приглашая заглянуть в пекарню, подкармливала Люсеньку свежеиспеченным хлебушком или булочкой. 

  В годы тусклой и скудной жизни с чужим отцом маленькая Люся помнит большую низкую избу в 2х этажном доме и узкий чуланчик, куда стелили для нее постельку. Там в темном замкнутом пространстве приходилось ей засыпать, побарывая свой детский страх. Уже тогда научилась Люся не жаловаться, не плакать, не надоедать матери нытьем, а стойко и самостоятельно переносить все трудности своей детской жизни.

  Послевоенные годы для детей войны – несладкие годы. Дети, как и взрослые, были терпеливыми, готовыми к трудностям и лишениям. Люся помнит, как вместе с бабушкой навещали тетю Тоню, старшую дочь бабушки. Тетя с маленькой дочкой жили в поселке Сылога, что отстоит от деревни Красное километров на 30-40. Дорога шла по берегу реки Покшеньги, притока Пинеги. Транспорта не было, только пеший ход. Малышка дошкольница Люся шла с бабушкой по лесным дорогам два дня пути!
  Ночевать останавливались в охотничьей избушке, где затемно набиралось немало народу – и мужики рыбаки-охотники, и путники семейные и одинокие. В избушке было людно и сумрачно. Все спали вповалку на соломе. Люсе досталось место у самой стенки, было страшно засыпать, но ныть и плакать не полагалось, да и рядом была большая добрая бабушка, охранявшая ее сон.

  Детское сознание пыталось воспринимать, осмысливать богатейший поток информации большого мира и созидать свой характер.

  Люся всегда была немногословной. Если она и говорила что-то – не пустое, всегда веское и осмысленное. В споры не вступала, ни с детьми, ни со взрослыми. Ее вердикт всегда был продуманным и окончательным. Откуда такая основательность в мышлении и поступках маленькой, а потом и взрослой Люси – трудно сказать, видимом это ее уникальное, приобретенное жизнью качество.

  Яркие моменты радости отражались незабываемой картиной счастья. Такое событие случилось под Новый 1950 год. Первоклассникам объявили, что нужно принести свои миски и чашки для встречи Деда Мороза. Вот под елочкой появился Дед Мороз – председатель колхоза - и сказал, что наступает новая счастливая эра в стране, теперь покончено с голодом и бедностью, страна строит социализм, и скоро все мы будем жить при коммунизме. На столы детям в мисочки и тарелочки полилась из черпачка красивая душистая желтая каша пшенка.
  Аромат стоял восхитительный. В каждую миску положили кусочек сливочного масла и довершили сытный подарок стаканом сладкого чая. Запомнился этот Новогодний праздник надолго.

  Люсю первоклассницу отправили в школу в неполные 6 лет, так как она уже хорошо читала и была весьма ответственной, смышленой и серьезной ученицей. А посему, когда ей не нравились школьные порядки, она просто деловито прятала свой портфель в подпечье – место для ухватов, кочерги и помела - и объявляла о пропаже. Конечно, найти портфель без ее подсказки никто не мог. Так делом Люся выражала свой протест учебе, однако, в дальнейшем училась всегда отлично, помогая в учебе подрастающим сестрам.

  Рождение младших Люся помнила ярко – когда родилась я в 50м, это случилось на печи у бабушки в задней избе, ранним утром, когда Люся уже была в школе. Придя домой и, обнаружив на печи сверток, она схватила его и давай с прибаутками и песенками с ребенком на руках прыгать по лавкам, чем изрядно напугала бабушку: «Что ты девка, что ты делашь, голову – то робеночку оторвешь, вишь как лягается головка. Сейчас же положи робеночка на место!».
  Зачем же разумная смышленая Люся прыгала по лавкам вдоль стен? А потому, что на стенах висели знаковые атрибуты – вот дедушкин Похвальный лист об окончании церковно-приходской школы с отличием, вот фотографии дяди Вани с боевыми товарищами, вот красивые крылья и веерные хвосты огромного глухаря, дяди Колиного трофея. Все это Люся обстоятельно показывала новорожденной и рассказывала, кто и что это, сморщенному красному личику сестрички.

  Желание поделиться своими знаниями, открытиями, накопленным опытом, стало определяющим в выборе учительской профессии. Все школьные годы Люся играла с нами в школу, учила нас, помогала осваивать уроки и предметы, а потом стала классной учительницей на долгие 40 лет.

  Как наша Люся, Люсенька стала уважаемой учительницей Людмилой Алексеевной объективно сказать трудно, а вот субъективно, с позиций сестринских памятных моментов легко рисуется, прочерчивается учительская стезя.

  Люся старше младшей из нас на 10 лет, а меня на 7. С детского сада помню Люсины уроки: вот мы все вместе рисуем за одним столом цветными карандашами и она показывает как смешивать цвета и получать недостающие, вот она, раскрыв сказки, читает негромко и выразительно  и показывает нам буквы, учит их выводить на бумаге Вот  терпеливо ставит мне руку с пером чернильной ручки и учит немецкому алфавиту и написанию немецких слов Muter и Fater. Вот на ночь неспешно рассказывает приключенческие истории и новые сказки.

  Сказки так глубоко врезались в мою детскую память, так ярко отражались в картинках моего сознания, что в детском саду в группе я слыла сказочницей. Как только представлялся случай, я рассказывала своим ровесникам Люсины сказки, собирая вокруг себя почти всю группу. Даже за печью - она стояла подальше от стены – забирались и сидя на корточках в этом уединенном месте слушали, как я пересказываю Люсины сказки. Сказок было очень много: от «Курочки рябы» до ненецких и поморских сказок, и даже до «1000 и 1й ночи». Да, Люся и сказки Шехерезады читала нам!

  Училась Люся прилежно и заканчивала школу с благодарностью и ценным подарком – собранием сочинений Тургенева. Этот 2х томник в темном коричневом переплете с золотыми буквами стал началом нашей домашней библиотеки. Много позже, когда я стала, как и Люся, студенткой биологом я тоже собирала свою профессиональную библиотеку. которая потом превратилась в 6ти тысячную домашнюю библиотеку моей семьи. 

  На выпускной после 10 класса Люся шла в легком салатового оттенка поплиновом платье. Какая же она была прекрасная! Помню, мы во все глаза рассматривала ее воздушное, казалось, невесомое, струящееся по ее тоненькой фигурке, платьице с глубоким V-образным вырезом, рукавчиком кимоно, тоненьким пояском на талии и широкой юбкой солнце. Люся расплела на выпускной вечер косы, уложила волосы и была просто актрисой с глянцевого журнала «Советский экран». 

  Люсенька для нас, сестричек была старшей и всегда обстоятельной, строгой и взрослой. Для окружающих, не знавших Люсю, это была девочка - школьница с тугими косичками, убранными на голове крест-накрест в «корзиночку». Отлично сдав вступительные экзамены в Архангельский пединститут на географический факультет, Люся, неожиданно для нее самой, получила предложение на зачисление в Ленинградский институт Герцена на вновь открывающийся факультет химии и биологии – естествознания. Решение нужно было принимать незамедлительно, а средств на отъезд и обучение в далеком Ленинграде не было. Люся понимала, что у мамы, растившей четверо девчонок, мал - мала меньше, денег нет и обучать ее вдали от дома вряд ли получится.
Однако, получить совет и ответ на запрос серьезной комиссии, давшей время на размышление один день, было необходимо. Люся вызвала на телефонный переговор маму. 

  Это был звонок из будущего! Для нас, сестренок-малышонок – точно. ПЕРЕГОВОРЫ по телефону! Как? Впервые в жизни мы шли на почту, чтоб зайти в кабинку и там говорить с Люсей! Как это? Вот прямо в кабинке мы услышим нашу Люсю? Для нас это было невероятно! Мы ждали с нетерпением, когда же пойдем на почту, что была всего от нашего дома через один дом.
  Это знаменитая почта в Карпогорах по улице Ленина. Около нее проходили все демонстрации и все значимые события в жизни райцентра. Напротив почты стоял такой же 2х этажный и солидный, с часами на башенке, дом – райисполком. Уникальная башенка, обрамленная фигурными балясинами, притягивала взор – там висели часы с огромным циферблатом, каждый час издавая красивый бой. Часы были сняты с монастырской башни Веркольского мужского монастыря, привезены и установлены в райцентре как символ побежденного «опиума для народа». Рядом с райисполкомом был скверик, обнесенный штакетником и в нем, позже установленным, бюстом Ленина.

  На 2й этаж почты вела узкая и крутая лестница, за ней маленькое темное помещение и дверь в просторный светлый зал, где слева за стеклянными окошками сидели работницы, а справа, перед дверью на коммутатор, стояла деревянная кабина с узкой дверцей. Мы ждали вызова. Вот позвали маму к телефону, и мы все вслед за ней втиснулись в будку. Трубка была высоко. Мама что-то говорила в ответ, мы цеплялись за ее подол и столик- полочку, чтоб приподняться повыше и что-то услышать. Но тщетно. Мы слышали и видели как мама плачет и сквозь слезы говорит: «Да-да, Ленинград.. поезжай». Мы огорчились – голоса Люси не услышали, суть разговора не поняли, только ощущение от маминого взволнованного голоса подсказывало, что у Люси происходит что-то грандиозное, необычное, может даже опасное.
  Заплаканная мама вышла вместе с нами из будки, и окруженная работницами, стала отвечать на их расспросы. Тут мы узнали, что Люся у нас самая необычная студентка, ее приглашают учиться в Ленинград, что это какой-то новый факультет, экспериментальный, что надо ехать уже сейчас, на поезде, а средств для этого у мамы нет.
  Все женщины в один голос высказывали похвалу Люсе и ободрение маме. Домой мы шли как главные герои дня – наша Люся будет учиться в Ленинграде.

  Взрослые так вели разговоры в семье, что мы, маленькие девочки, младшие школьницы и дошкольницы сами захотели очень сильно помочь Люсе учиться в Ленинграде. Какая помощь от бессильных? А вот какая: бабушка подрядилась на овоще хранилище перебирать картошку и нас с собой брала.
  Мы шли с большим желанием и работали с энтузиазмом, несмотря на ужасные условия в хранилище. Там было темно, слабый свет от распахнутых ворот освещал только первые отсеки, а дальше – тьма тьмущая. Но глаза довольно быстро привыкали к полумраку и тогда можно было видеть горы картошки в закромах.
  Нам давали ведра – в одно складывали хороший картофель, а гнилушки – в другое. Скоро это ведро наполнялось и его надо было выносить наружу в выгребную яму и вновь спускаться в темный подвальный удушливы мрак, где пахло сыростью и гнилью.  Работали в наклонку, голыми руками, картошины холодные, и, часто, скользкие и мокрые, студили нам руки, но ныть и плакать, а тем более отлынивать от переборки мы не могли.

  Бабушка трудилась не покладая рук, сначала она и выносила ведра наверх, а потом мы, сестрички постарше, стали хвататься за эти ведерки и поднимать их наверх. Помню, что это было тяжело, тело изгибалось, железная ручка передавливала пальцы, но мы даже пытались бегать, чтоб скорее освободить ведра и не останавливать процесс переборки.
  Бабушка называла нас труженицами, говорила о труде, который выпадал на их женскую долю в войну и после войны, говорила, жалея и любя о нашей маме, которая тащила на себе семью с четырьмя девчонками и никогда не жаловалась, и не сдавалась. И мы хотели быть на маму похожими, оттого работали еще усерднее. Работа была сдельная. Считала и сдавала выполненные наряды бабушка, а мы вдохновлялись ее рассказами о том, сколько уже заработали и что на эти деньги можем купить Люсе.
 
  Сейчас трудно представить, что в 60-е годы в стране трудно было с мануфактурой, одеждой и обувью, все надо было доставать. Люся уехала на экзамены в летнем платье, а на осень и зиму у нее ничего не было из одежды. Помним, как собирали посылку Люсе, как складывали для нее зимнее с воротником пальто, укладывали бережно в большой посылочный мешок, и бабушка все приговаривала, что если бы не девочошки, которые проворно и настойно перебирали картошку, то она одна не смогла бы столько заработать.

  Это ощущение серьезного вклада в помощь семье у нас закрепилось в памяти надолго. Апогеем осенних трудов стала фотография, которую Люся прислала из Ленинграда.
  Вот Люся вместе с подружкой стоят в центре площади у Зимнего дворца на фоне Александрийского столпа. Люся в пальто миди, подпоясанная ремешком по талии, в каракулевой береточке и низеньких румыночках – точно актриса, точно из глянцевого журнала! И мы причастны к этой красоте!  Про шапочку и ботиночки мы узнали только из фотографии, это мама постаралась и где-то достала для Люсеньки зимнюю шапочку и теплые ботиночки.

  А у Люси после зачисления в ЛГПИ им. А.И. Герцена началась новая студенческая жизнь.

  Было решено, что после экзаменов возвращаться домой нет денег, да и смысла. Люся осталась в Северодвинске у тети Риммы, младшей маминой сестры. Римма много помогала маме, когда еще жила в Карпогорах, в то время, когда мама родила Галю и работать с двумя дочками приходилось много.
  Римма брала на себя все хлопоты и заботу о новорожденной. Она нянчилась с Галей, гуляла, кормила, играла, укладывала спать и сильно привязалась к красивой малышке, назвала ее своей крестницей и всю дальнейшую жизнь была ее божаткой - крестной мамой. Римма молодой девушкой уехала в бурно строящийся порт Северодвинск, тогда еще Молотовск, и стала горожахой. Вот к ней и было решено отправить Люсю до отъезда в Ленинград. Обстоятельные дядя Володя и Римма купили Люсе билет на поезд, купили ей небольшой матерчатый чемоданчик и собрали ее в дорогу и на первое время житья в далеком Ленинграде.

  Первый раз в жизни Люся садилась в поезд. На вокзале она встретила девочку сокурсницу Фокину Ольгу, которая также была зачислена на новый факультет в Ленинградский вуз. 
  Девушки садились в вагон, а Люсю остановил проводник и спрашивал у нее: «Где твои родители, девочка?». Косички «корзиночкой», маленький ростик, несмелость в движениях выдавали в ней несамостоятельного пассажира, но подружка быстро заступилась за Люсю: «Какие родители? Да она студентка, у нее и паспорт есть, покажи, Люся!»
  У Люси была верхняя полка и она решила, взобрашись на нее, пролежать там всю дорогу. Но живая и привычная к поездкам подружка из семьи военнослужащих, быстренько спустила Люсю вниз, к столику и своей богатой дорожной еде. Целая отварная курица была дана ей в дорогу, а Люся скромно выложила бутерброды с колбасой, заботливо положенные тетушкой на дорогу.

  Вот так все и началось впервые - впервые поезд, впервые деликатес – отварная курица, впервые путешествие в Ленинград, в институт Герцена. Как Люсенька, одна из выпуска оказалось в самом красивом городе страны – одному Богу известно. Все как в поговорке - не думал, не гадал, нечаянно попал. Люся открыла дверь в Ленинград для себя и многих из нас, кто связал свою жизнь с Ленинградом.

  Герценовский институт, сейчас это университет, находится на Мойке 48. На набережную этой речки, притока Невы, выходят парадные ворота института, а за ними во внутреннем сквере небольшая круглая площадь с памятником лучшему педагогу всех времен К. Д.  Ушинскому. Посвящение в первокурсники – давняя традиция – проходит именно у памятника. Так было и в Люсины времена, так есть и в наше время.

  Люся с сокурсницей прибыли именно сюда, к главному входу и памятнику Ушинского. Здесь, на скамейке они ждали открытия вуза и распределения в общежитие. Здесь, на этой скамейке через два года 18 - летняя Люся впервые в жизни встретится со своим отцом.
 А пока их расселили на проспект Стачек, к Нарвским воротам, в студенческое общежитие. На занятия в институт можно было добираться разным транспортом, автобусом и трамваем, но Люся, в этом ее пытливость, самостоятельность и независимость от обстоятельств, прошла пешком весь маршрут от института до общежития, запоминая все остановки, чтоб лучше ориентироваться в огромном городе. Видимо, не зря она выбирала после школы географический факультет, топонимика ей была не чужда.

  Люсино студенчество для нас, ее сестричек, это письма, полные интересных описаний ленинградской жизни, экскурсий, музеев, биологических практик в пригородах Ленинграда. Эстампы, открытки, брошюры, каталоги, билеты, открывающие нам мир науки и культуры северной столицы.
  Впервые мы рассматривали цветную толстую брошюру с картинами и фрагментами картин художников-передвижников, подборки ярких открыток с видами интерьеров Зимнего дворца и Русского музея. А приезды на каникулы старшей сестры – это всегда большое семейное событие. Собирались родственники, приезжали из деревни Покшеньги бабушка с дедом, прибегали Люсины подружки-одноклассницы.

  Особенно радовались мы летним каникулам, когда Люся приезжала надолго.  Я уже была в 3 классе и как хвостик ходила за сестрой по полям, где она собирала выразительные букеты – композиции из полевых цветков, всегда с ее приездом наш дом украшали живые полевые цветы, да еще и по ходу показывала и вела повествование о невзрачных злаковых растениях, подорожнике, раскрывая значение названия этого лекарственного «следа белого человека".
  От нее я услышала о рассказах Джеральда Даррелла «Зоопарк в моем багаже» про увлекательные путешествия натуралиста по Африке. Ее фотографии со студентами первокурсниками на практиках мы рассматривали как завороженные – Люся изучает мир науки и природы в самом крупном вузе страны!

  Авторитет Люси для нас был непререкаем. Нас, сестренок, привыкших к никем не контролируемой свободе и самостоятельности, отправить в пионерлагерь было непросто. Но Люся пошла туда вожатой/воспитательницей. Я согласилась быть в ее отряде. Как же я гордилась своей старшей сестрой, в которую были все влюблены – и дети, и вожатые.
  Альберт Евстифеевич – спортсмен, гимнаст, наш физкультурник, загоревший, накаченный, с кубиками бицепцев и трицепцев галантно ухаживал за Люей, и мы видели всегда их вместе - шли ли мы на купание к Пинеге всем отрядом, или в дальний поход к ручью Рагово, или на сенокосные луга с концертом для колхозников. Я пыталась быть рядом с сестрой, но не всегда так получалось. Помню свои детские страдания, когда Люся не оставалась на дежурство в ночную смену, а просто уходила домой после рабочего дня. Тогда я сбегала из лагеря и так было несколько раз.

  Самое горькое и сильное чувство разочарования у меня было в то лето, когда Люся уезжала после каникул в Ленинград, а я все еще должна была быть в лагере. Меня не отпускали строгие воспитатели, а я просто страдала от сердечной боли, что больше не увижу любимую Люсю.
  И вот, решившись, я все-таки помчалась с конца нашего села, где в здании школы -интерната был пионерский летний лагерь, домой. Влетев в дом, в квартиру, а мы в те годы дверь не запирали, обнаружила, что самовар еще горячий, на столе лежат теплые шаньги, а дома никого нет. Все, Люся уехала! Я уже не увижу ее! Я так горько рыдала, плакала, обнимала вещи, которые она носила, и незаметно для себя, обессилев, заснула.
  Еще большую горечь я испытала, когда вернувшиеся сестры мне сообщили, что надо было бежать мне на аэродром, так как самолета долго не было, рейс задерживали и я бы всех там увидела и простилась бы с Люсей. Я снова пуще прежнего зарыдала и горечь обиды на себя надолго засела в памяти.  Люся была моим кумиром. Во всем мне хотелось походить на старшую сестру.

  Мы росли, учились, жили каждый своей непростой жизнью, но Люся всегда была центром внимания нашей семьи. Помню, как тихо и мудро, однажды, приехав на зимние каникулы, она выслушивала меня на морозе, на охапке наколотых дров, за которой я пошла и осталась там реветь, переживая подростковую ссору с лучшей своей подругой.
  Люся вышла вслед за мной, усадила меня тут же и взяв мои руки в свои начала очень спокойно и убедительно мне говорить о дружбе, о достоинстве, о ценности отношений, разбирать мои «не буду, не прощу, не пойду, не забуду», высвечивать все запутанные установки и расставлять все на свои места. Наутро, когда я пошла в школу и, встретив свою подругу, первая поздоровалась с ней – слезы счастья хлынули из наших глаз, мы снова были друзьями. 

  А в следующие зимние каникулы Люся прилетела из Ленинграда уже не одна. Мама, бабушка, мы, трое сестричек, уже подростки – все волновались и ждали Люсю с мужем. Соседки судачили о том, что к Шуре приезжает зять из Ленинграда: «Интересно, кого это привезет к нам, в глухомань северную, студентка..»

  Вот они появились. Наша миниатюрная, ладно сложенная, в модной стрижке Люся и высокий, Люся ему до плеча едва достает, студент филолог Геннадий. Мама и мы все позже будем называть его Геннадий Семенович. В сером пиджаке, с гитарой через плечо, он покорил бархатистым пением всю родню. Артистизм, поставленный голос актера, импозантность, красивая правильная речь, такт и внимание к маме/теще и нам, сестрам жены - поразили многих, а более всего то, что он не пьет и не курит!
«Вот это зять у Саньки!», «Ну и зять у Шуры!» – восхищались соседи и знакомые. Геннадий был из Оренбурга и свадьбу с Люсей они сыграли там, у многочисленных родственников оренбуржцев.

  Люся теперь отрезанный ломоть, говорила бабушка. Действительно, для нашей семье еще не долго Люся оставалась самой главной вселенной. Скоро у всех появились свои семьи, свои жизненные судьбы и Люся стала одной из нас, для мамы и бабушки с дедом.

  Но для меня она оставалась и остается очень большой частью жизни и души. Когда родился их первенец, Андрейка, Люся год работала в Покшеньге и жила у бабушки в деревне, а через год уехала очно заканчивать учебу в институте, и годовалый Андрей остался на попечении нашем, трех сестричек. Все нянчились, водились с ним, вносили свою лепту в развитие этого смышленого, какого-то неземного малыша, который уже в год бегал с портфелем и четко говорил, что он директор школы Сковородкин!

  Окончив одновременно институт, молодые родители Андрея были распределены на 3 года в сельскую школу поселка Усть-Шоноша Архангельской области. Сынок Андрей уже забыл свих родителей и приобрел своим ласковым и разумным поведением сразу несколько мам в лице молодых тетей. На семейном совете решили, что именно я, закончив в это время 8-летку, могу поехать с Андрейкой к родителям и год пожить в их семье, пока малыш адаптируется к родным маме и папе.

  Семья Люси стала моей близкой второй семьей и уже, став студенткой того же института и факультета как Люся, я часто приезжала на каникулы к молодой семье, где росли 4 детей – три сыночка и младшая дочка. Люся открылась мне с другой стороны. Конечно, он была замечательной женой и мамой, но она была и учительницей биологии и классным руководителем, соединяя все эти нагрузки в одну насыщенную жизнь многодетной учительницы.
  Дом и быт меня не так интересовали, как ее профессиональное кредо. Каждый раз я пыталась попасть на уроки Люси, Людмилы Алексеевны, как будущая ее коллега. В моей памяти были рассказы Люси о профессорах В.В. Барбарине, Н.А. Рыкове, о лекциях З.Ф. Исаченко, о практиках биологических и педагогических в Ленинградских школах, все, как и в моей студенческой жизни. И вот теперь, наяву я могу посмотреть, как работает мой кумир Люся с классом, с шебутными 6 классниками, изучающими те самые злаки.

  Темп, насыщенность, невероятным образом сочетающиеся со спокойным негромким размеренным голосом учителя, четкий структурированный и выверенный практикой ход урока, лес рук на вопросы учителя, переходы по этапам урока, пословицы и поговорки о хлебе, который всему голова, учебные таблицы и дополнительные картинки, это было для меня верхом педмастерства и любви к своему предмету.
  Я хотела также владеть материалом, методикой его подачи, контактом с учениками.  Хотелось впитывать опыт Люси как губка, но студенческая пора коротка и мой отъезд в северный гарнизон надолго разделил нас с сестрой и перевел все общение в эпистолярный жанр, который в основном поддерживала наша мама, сообщая нам новости из жизни друг друга.

  Сегодня в 21 веке, когда жизнь прожита и все мы сестры находимся за 70-летним рубежом, вглядываемся в свою и Люсину жизнь и оценивая плоды ее, видим, какая гроздь талантов созрела на Люсиной ветке. Четверо взрослых самодостаточных успешных детей и пятеро внуков, получивших образование в вузах Ленинграда, Санкт-Петербурга, Берлинском университете, работающих в НИИ, в школах и на предприятиях в России и за рубежом.

  Сегодня 80-летний юбилей нашей старшей, уважаемой, мудрой и любимой сестры Люсеньки, 85летний юбилей ее мужа Геннадия и 60-летняя годовщина их свадьбы. На этот тройственный праздник соберутся все ее дети и все сестры, будут надежные подруги-коллеги из школы и ее благодарные ученики.

  Так Всевышний прочертил судьбу девочки, родившейся в разгар страшной войны, закалил ее характер, провел ее через десятилетия и в новом тысячелетии дает ей заслуженное признание и являет пример красивой женской судьбы и долголетия в любви, заботе и уважении близких.

  Сегодня наш великий Господь дает возможность большой и теплой встречи, где будут благодарности, воспоминания и щедрость любящих сердец.
 
  С юбилеем, Люсенька!