Миф и сказка

Мы знаем их (мифы) через поэмы Гомера, через трагедии Софокла, через Вергилия, Овидия и т.д. Виламовиц пытается отказать греческой литературе в какой бы то ни было связи с народностью. Греческая литература будто бы так же непригодна для изучения народных сюжетов, как Нибелунги Геббеля, Гейбеля или Вагнера – для изучения подлинных Нибелунгов. Они (мифы) с несомненностью отражают народные представления, но не всегда являются ими в прямом смысле этого слова. Может оказаться, что русская сказка даёт более архаичный материал, чем греческий миф.
 (В. Я. Пропп).
Может статься, что сказки как и мифы в какой-то мере представляют  документальные свидетельства общечеловеческой культуры и истории. Попробуем сопоставить сказку с греческими мифами, прикоснуться к ветхозаветным легендам,  найти общие точки соприкосновения, выявить  отличительные особенности русской сказки и хотя бы отчасти осознать значимость нашего культурного наследия.
 Сказки основаны, как правило,  на обрядах жертвоприношения и инициации, свадеб и похорон, годового календарного цикла, а также запродажи и законе престолонаследия, это изустный жанр, дополняющийся и интерпретирующийся во временном развитии.  Греческий миф вышел из  устного творчества, но его вариативность фиксировалась пером и потому  жанр литературный. Гесиодовская мифология становится ингредиентом для вариативности сюжетов. Мифы подаются в изложении  древнегреческих и древнеримских авторов:   Гомера, Пиндара, Эсхила, Овидия и Софокла, и т.д.  Почти священное трепетное отношение к своей мифологии заставляло  древнегреческих авторов сохранять память о своих божествах и героях, с  другой стороны – желание  прикоснуться к  своему великому наследию, развивать и интерпретировать  оставить  свой авторский след в мифологии.  Сказка отражает то, что видит: обычаи, ритуальные сцены, бытовые случаи из жизни, учит как себя вести в быту или в ритуально обрядовой ситуации и в то же время действия героев символичны, а   имена  обобщаются до царя Гороха  или Ивана-царевича. В фольклоре и не только русском может присутствовать самоирония, смекалка, карикатурность, для мифа характерен пафос, божественное происхождение героев. В сказке слышна народная речь, миф, опираясь на авторство, использует гекзаметр, созданный гениальными поэтами, разворачивая эпические полотна драматического характера. Миф с его поэтическими эпитетами   заботится о происхождении  златокудрых и светлооких богов и героев их месте на огромном родовом  олимпийском древе. Сказка опускает всё высокопарное на  грешную землю. Если в мифологии Феб-Аполлон блистательный, то в сказках блистать может разве что начищенный медный таз.
Для одного сказочного героя характерны разноплановые роли он их приобретает, переходя из сказки в сказку. Персонаж может быть добрым и злым как  баба Яга или быть носителем астральных и жреческих символов как Иван-царевич, царь-девица, Иван дурак.  Много визуальных образов у греческих мифологических фантастических героев. Цербер, Гидра, Горгона Медуза в ролевом ключе носители зла и страха, они не перевоплощаются в носителей других образов. «Каждый миф даёт нам тот или иной единичный конкретный образ и смысл этого образа: Киклоп, Аргус, Тиресий – конкретные образы» (Я.Э. Голосовкер). Греческий Пифон практически змей. В «Мифологическом словаре» Пифон – питон крупный неядовитый змей из семейства удавов. Это конкретное животное, живущее при Пифийском храме.  В сказках много визуальных интерпретаций одного и того же героя,  они  пластичны и многогранны. Змея Горыныча можно придумать жестоким и глупым, трусливым и бесшабашным можно нарисовать  с любым количеством голов с крыльями и без них с ним можно и поговорить.
Сказочники используют фрагменты из мифологии и Библии, но плагиат обходит их стороной, обходя и теологические смыслы. Эти заимствования используются для решения своей сюжетной линии, здесь уже, а  priori  есть своя сверхзадача, а для её подачи все сюжеты хороши. Сказочный охотник как Библейский Илья увидел Землю с небес или Кощей подобно Библейскому Самсону раскрыл своей возлюбленной тайну о своей непобедимой силе и неуязвимости. Солдат в русской сказке превращается в птичку, чтобы проникнуть в покои Елены Прекрасной, подобно Зевсу. Греческая мифология в свою очередь складывалась тоже не на пустом месте в ней можно увидеть заимствования богов и сюжетов у других народов как, например в двенадцати подвигах Геракла незримо присутствует композиционная идея  шумерского мифа о подвигах Гильгамеша. Бог дверей, пришедший из Передней Азии, превратился в блистающего Феба-Аполлона в грекоримской мифологии.
Миф – божественная  антология будь она индийская, китайская или греческая. События начинаются с сотворения мира великими божествами неба и земли далее их сыновья делят мир между собой, сражаются с демонами или бесформенными титанами. Все эти события  подаются в высокопарном эпическом стиле. Задача мифа – объяснить сотворение мира на основе своего уровня знаний. По китайской версии мир создан из мирового яйца, по версии древних греков мир был создан из хаоса как впрочем, сказано  и в Библии. Персонификация природы берёт своё начало в период расцвета анимизма – одухотворения окружающего мира. Вся природа для древнего человека была живым организмом, а значит, подобным человеческому роду – разнополым и человекоподобным. По версии древних греков мать всего сущего на земле – Гея, отец – Уран, небо. У них появляются дети – боги, полубоги, герои… миф начинает рассматривать природу более детально от божеств неба и земли до божеств растений и источников. Задача мифа – открыть происхождение конкретно  того или иного бога, объясняя и происхождение его имени. Греческий миф в центр сюжета   ставит разработку биографии бога, как части стихии. Миф, прежде всего слово (логос) имеет свой образ. Миф – образ. А. А. Тахо-Годи в «Греческой мифологии» в частности описывает процесс, как слова-мифы разрастаются в сказы о высших существах, таких же, как человек, но бессмертных, мощных, владеющих миром одной космической прекрасной и совершенной общиной. Зевс подаёт знак своего присутствия раскатами грома. Так рождается миф о Зевсе. Вспыхнувшему от молнии пожару даётся имя огненной силы – Гефест понятно, что он законный сын Зевса. Слово о Гефесте создаётся из образа огня с последующими вымыслами о его жизни. 
Мифы и сказки отражают древние верования, но в мифах отражаются действия самого бога, будь, то Зевс или Гермес в сказках – обрядовые действия, жреческие магические знаки, заговоры, колдовство. В славянских сказках нет сюжетов о происхождении имени того или иного божества, напротив, они скрываются под маской разных  сказочных персонажей.
 В мифах выражается  желание объяснить природные явления и природу в целом  при отсутствии научных знаний.  В пересказах сладкоречивого Овидия звучит возвышенный поэтический миф о любви Пирама и Фисбы родственный шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта». Сюжет пытается ответить, почему у шелковицы стали красные ягоды.  Миф о трагической любви Кеика и  Алконы пытается разрешить загадку природного явления – ежегодного  затишья на море в определённое время. Кроме того греческие и римские мифы красочно объясняют названия городов, например Рима или Эгейского моря. Для славянской мифологии тоже характерна топонимика,  объясняющая имя географического объекта, например, почему Киев назван таким именем, почему река Волхов называется именно так, но есть мифы и другого характера, например, почему Волга впадает в Хвалынское (Каспийское) море и т.д.
В сказках и мифах остались следы мира языческого мировоззрения возвышенного поэтического воззрения на природу.   В «Одиссее» Гомера читаем об утренней заре: «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос…» или «Эос, покинувши рано Тифона прекрасное ложе…». У этнографа Ивана Забелина в древнем описании трав читаем: «…собой трава смугла, синя, мала…» или «трава улик, а сама красно-вишнёвая глаза у ней кувшинцами, а рот цветёт то аки желтый шёлк, а листвие лапками». Перед нами – портрет цветка. Трава или заря  для язычника – живое  человекоподобное существо. В сказках особо трогательно показано общение человека с окружающим миром. Алёнушка обращается за помощью к яблоньке, речке падчерица понимает птичку, присевшую на её плечо. Сказочные герои общаются с ними как равными себе.
Общение героя с животными и птицами можно объяснить не только языческим мировоззрением, но и освоением окружающего мира, ссылаясь на охотничьи наблюдения, приручения животных. Древний человек по гомону птиц или рёву животных мог определить, где его может подстерегать опасность, куда двигаться, чтобы удачно поохотиться. Отсюда выражение: знает язык птиц и животных. Иван-царевич общается с животными на одном языке, путешествует пешком он ещё не землепашец он выходец из неолита. Конь – животное, пришедшее из степей Азии, в сказках появляется позже и в лесу, но об этом парадоксе позже. Иван-царевич пасёт у Яги  табун диких лошадей, ворует самого паршивого жеребёнка и его приручает. Взрослое дикое животное не приручается.  Для героя лично им взращенный понимающий все команды своего хозяина конь становится волшебным. В сказках волшебство животного гипертрофируется: конь мудрый и говорящий летит подобно ветру.  У Зевса  был крылатый конь Пегас, рождённый Медузой Горгоной от Посейдона волшебный по рождению. Он подносил Зевсу перуны, то есть ветер с моря приносит грозы и молнии. Красивый мифологический образ. Пегас символ ветра рождается в море, меняет погоду,  поэтому в жертву Посейдону, а так же Морскому царю/Водяному полагался конь. Конь у Ивана-царевича сравнивается с ветром, у Зевса конь и есть ветер, поэтому он не занимается его приручением.  Коня как средства передвижения у Зевса не было, что говорит о его древнем происхождении впрочем, в один прекрасный момент появились кентавры (наездники), но воспринимались как враги.  Олимпийские божества фамильярности с животными подобно Ивану-царевичу  не допускают, но языческие понятия о природе как живом  организме сближают славянский и греческий миф.
Когда  человечество достигает абстрактно-образного мышления, появляется метафора или иносказание.  Плутарх, описывая жизнь Пифагора, в частности замечает, что великий философ и математик учился у египетских жрецов и «подражал их таинственной символике, облекая учение в иносказание». Такой традиции изложения придерживается Библия, раскрывая смыслы бытия через притчи и легенды. Эти   жанры не требуют каких-либо трансформаций и интерпретаций это как в задачнике: дано. Здесь заложены   общечеловеческие ценности – вечные  столпы, вокруг которых также вечно разворачиваются религиозно-философские споры.
Классический греческий миф    использует  метафору, учение в форме иносказания.  Зевс родил Афину – богиню мудрости из своей головы, то есть у бога родилась  мысль или красивая идея.  В мифе натуралистическим образом показано как Гефест  с помощью молота выбивает из Зевса  то, что он собирался родить.  Склонность к иносказательности  становится своеобразной идеей объяснить мир и одновременно визитной карточкой греческого классического мифа, если даже речь идёт о бытовой ситуации: У Гомера превращения подаются в качестве иносказания: пьяные товарищи Одиссея превращаются в  свиней. Здесь всё понятно. В классической мифологии  Зевс явился к Данае золотым дождём надо понимать пришёл к даме не с пустыми руками. Конечно это миф о пророчестве, но на поверхности считывается совсем другая история. Сказки басенного характера носят иносказательный смысл поведения человека.  В волшебных сказках иносказание основывается на обрядах, кодовых знаниях жрецов. Нераскрытая,  непонятая метафора или поговорка  рождают в народном сознании представление о волшебстве отсюда – сказочная иррациональность. Иррационально мифы и поговорки   трактуются  в мировой живописи. Рембрандт изображает Данаю, осыпанную золотым дождём, Серов – Европу,  восседающую на быке (обычай воровства невесты). Питер Брейгель в «Народных поговорках» и «Стране ленивцев»  изображает  само иносказание фольклора и таким образом всё выглядит абсурдным. «Шиворот навыворот – сделать осмысленное бессмысленным» по меткому замечанию Я.Э. Голосовкера. Основой сказки может служить народная поговорка особенно характерной для Европы в период Ренессанса. Достаточно вспомнить роман Ф. Рабле, сотканный из поговорок, баек, иносказательных историй. На народной мудрости формируются сказки «Голый король», «Храбрый портняжка» и т.д. Здесь появляется Ганс хитрый и находчивый герой. 
По мнению Я.Э. Голосовкера «миф и сказка – жанры  с трудом поддающиеся сравнению», но исторические корни цивилизованного развития человечества могут быть основами для их точек соприкосновения, они адекватны чудесному миру, который может выражаться в иносказательной форме: рог изобилия или скатерть самобранка. Волшебная  бесконечность изобилия, основанная на мечте голодающего, исключает  понятие конечности, превращая рог и скатерть в иррациональные предметы.  Чудесным и непостижимым представляется движение. Мечта о быстром перемещении в пункт В, находясь ещё в пункте А, рождает фантазию о сапогах-скороходах, ковре-самолете, волшебном коне.  В сказках и мифах  появляются волшебные предметы, например крылатые сандалии Гермеса, сапоги-скороходы, шлем Аида или шапка-невидимка. «Это не значит, что в героический миф безоговорочно входит сказка. Сказка могла безоговорочно выступить из мифа и унести с собой чудесные предметы,…чтобы позднее вновь вернуться с ними в миф. Впрочем, миф и сказка – явления настолько параллельные, что вопрос о приоритете решается весьма зыбко и гипотетично» (Я.Э. Голосовкер «Логика античных мифов»). Волшебные предметы – метафоры: шлем-невидимка принадлежит Аиду, это значит, что смерть приходит невидимой; Шапка-невидимка в сказке принадлежит простому смертному как волшебное укрытие, как надёжный оберег и гарант самосохранения. Оторвавшись от мифа, метафорические предметы обрели вполне сказочную вторую жизнь.
Сказка творение народное она может выражать оппозицию к власти,  что в грекоримской мифологии не допускалось либо герои в подобных сюжетах нещадно наказывались. Не было у нас понятия и о верховном боге-властелине боге-надзирателе подобного Зевсу,  будь то Велес, Род или Макошь. Если проводить аналогию с греческим пантеоном, то на месте грозного верховного божества почиталась бы  царица Молонья (молния), но всё что о ней известно в одной из сказок это то, что она  девица со скверным характером.
В древнем мире природа в образе живой силы становится основой веры. Между мифом  и  сказкой разница всё же существует, но представления  о божествах плодородия и годовой цикличности их сближают. В  мифах существуют сюжеты о Деметре, Персефоне и Аиде в русских сказках  тоже присутствует аналогичная троица:  Кощей Бессмертный, Марья Моревна и Иван-царевич. Сказка и миф  в разных обрядово-театральных постановках отражают календарную цикличность природы. Персефона уходит из царства Аида на полгода, затем возвращается. Адонис находится в объятиях Персефоны полгода, остальные полгода он проводит в объятиях Афродиты. Финист – ясный сокол улетает и спит у другой жены Марьюшка его будит и возвращает. Марья Моревна находится в объятьях то Кощея, то Ивана-царевича.
Природные явления гроза, ветер, вода, солнце они становятся главными героями мифов и сказок. Персонификация природы с целью объяснить взаимодействия этих природных явлений породила сюжетные линии, аналогом которых стали человеческие отношения. В греческой мифологии гроза – бог  Зевс имя имеет  индоевропейский корень, но означает день  «светлое дневное небо» греческое Dzeys бог природы, воспринимаемый в образе человека, автоматически в сознании людей должен  выполнять ещё и функции размножения. По славянской версии бог Род во лбу солнце на затылке месяц по бокам часты звёзды – божество, породившее природу, но выполняет ещё и  функции размножения со своими роженицами. Божества природы в своём развитии приобретают дополнительные  обязанности религиозного и нравственного порядка. Зевс имеет единый образ грозы, но ещё владеет времёнами года, распределяет зло и добро на земле.  Аполлон – божество с большим послужным списком: бог дверей, бог солнца, бог муз…, и т.д. К любому божественному олицетворению Аполлона можно обращаться с молитвами и просьбами, но он не многоголовый идол. Многоголовый идол – визуальный образ божества славянского язычества. К нему обращались с множеством разных прошений от погоды до личных проблем. Судя по сказкам, славянский бог способен разложиться на троицу.  В сказках иногда присутствуют три его символа. Фёдор Тугарин выдаёт своих трёх сестёр замуж за природные явления бога небесного Ветер, Град, Гром. За это в течение сказки небесные явления спасают его от смерти. В другом варианте уже сербской сказки королевич Янко отдаёт трёх сестёр за Солнцевика, Месячника и Ветренника. Опять – знаки неба. В сказке «Марья-Моревна» Иван-царевич отдаёт трёх сестёр за Орла, Сокола и Ворона. Птицы имеют непосредственное отношение к небу. Велика вероятность, что за выдачей замуж сестёр (разложение одной сестры на три) кроется жертвоприношение: отдать сестру богу неба.
В многочисленных русских сказках один Иван-царевич имеет богатое разнообразие  тайных божественных и жреческих  образов. В одном случае он может быть божеством солнечного света, в другом – олицетворять месяц или  выступать как жрец.  Сказочные герои ограничиваются родословной отец, мать, братья, сёстры. Они далеки от понятий «клан, класс, родословная». Здесь нет остросюжетного  мифа о рождении Ивана-царевича, здесь всё символично: Отец – царь, а Иван соответственно царевич. «Иван в русских сказках – квинтэссенция образа русского богатыря и дохристианского божества», как утверждает Д. Шеппинг, «сказочный Иван – прямое божество дня и света древнего язычества, символическое обозначение имени бога». Русский сказочный герой – это предназначение, но не происхождение.
Ветхий Завет и греческий миф  имеют в основе своей жанр  саги.  В Ветхом Завете речь идет о 12 поколениях родственников до рождения Иисуса Христа,  в греческой мифологии  пышным фантастическим древом разветвляется   родословная Зевса до и после его рождения. Эрих Церен считает, что подчёркивание родословной богов, семейных отношений говорит о периоде зарождения семьи обособленности от племенного общества. Семья становилась новой формацией общества, переворачивающей многовековой уклад  сложившихся человеческих взаимоотношений.  Зевс бог семейный у него есть жена, но родовая линейность несовершенна она уходит на второй план, а  доминирует родоплеменная полигамия. У него много детей от разных женщин близких и дальних   родственников.
В греческом мифе есть чёткая граница между мрачным царством Аида и реальным миром, но герои практически ходят туда и обратно естественно, проявляя героизм, общаются как с самим царём, так и с населяющими его царство душами. В мифологии до мурашек подробно описывается царство теней. В сказках путешествие на тот свет связано с календарными обрядами, обращёнными к  небесам,  где  находятся солнце и месяц, гром и ветер, души умерших предков. Отсюда тесная связь с магическими и природными явлениями ярко и поэтично отражённая в молитвах и сказках. В потустороннем царстве спит Финист – солнце  и речь  может идти в частности о зимнем солнцевороте. Девушка находит своего суженого спящим, будит и уводит в свой реальный мир. Потустороннее фантастическое царство, куда попадает сказочная героиня, обретает все признаки реального государства, поэтому мы этого перехода не замечаем. Как правило, границу  между мирами в нашей сказке обозначает избушка на курьих ножках, но об этом ещё надо догадаться, да и за избушкой мир кардинально не меняется.
Общий протест в мифах и сказках вызывают человеческие жертвоприношения. В русской сказке наказание  выносится самим народом – создателем и интерпретатором сюжета. В сказке «Баба Яга и Жихарь»   Яга хотела изжарить в печи Жихаря, но  этот парень оказался не робкого десятка и первым умудрился убить  Ягу. Понятно, что в реальности всё было наоборот, но сказка выдаёт желаемое за действительное. Появляется «Тот уклад, который уничтожил обряд, создателей и носителей: ведьма, сжигающая детей, сама сжигается сказочником, носителем этической сказочной традиции». В.Я. Пропп.   Обряд и ритуал – сердце сказки отсюда берёт начало  народная фантазия, здесь назначенная  жертва может  открыто пойти на конфронтацию с варварскими обрядами либо безропотно принимать смерть, но  сюжет может   складывается так, что жертвоприношение  подразумевается. В основе  былины (сказки) «Садко» лежит обряд  жертвоприношения  Водяному, но речь может идти о любви,  споре о рыбе, о богатстве, о чём угодно. Сердце сказки прикрыто столькими одёжками, таким могучим телом, что варварский акт можно и не услышать.
В мифе всё открыто: преступление демонстрируется в подробностях, так же  подаётся и наказание. Олимп наказывает смертных за варварский акт как в мифе о Тантале, который в угоду божественным гостям убил,  сварил и подал на стол собственного сына.  Боги наказали Тантала жаждой и голодом в царстве Аида, а его сына воскресили. Мифы демонстрируют примеры преступления и наказания. Исправленный миф о Тантале можно найти в Ветхом Завете о жертвоприношении Исаака.  В основе мифа о Тантале или растерзанном младенце Дионисе лежит  исторический факт человеческого жертвоприношения. Зевс приносит Диониса в жертву. Потом, правда, опомнился, воскресил. Миф  отображает действительность, преломленную временем, но сохраняющую суть событий большого масштаба: войну сыновей богов за власть. Мифологией это трактуется, как война Зевса с фантастическими титанами с целью установить свой миропорядок. Реальные истории о войнах и человеческих жертвоприношениях мифологизируются. «Миф ничего заранее не придумывает и вполне реален как сама жизнь, естественно творящая этот мир» (А.А Тахо-Годи).  Для мифов и сказок  характерна вариативность сюжетов одной и той же идеи. «Варианты мифа не искажают его содержание, а дополняют и развивают заложенную в нём структуру» Я.Э.Голосовкер. Сколько  бы раз не переписывался миф о младенце Дионисе, суть останется прежней: жертвоприношение  богородного сына.
Самая ранняя тотемная религия  широко себя презентовала  через миф и сказку. Человек и тотемное животное как единый образ, пожалуй, самый распространённый сюжет. Уподобление животному-тотему это продукт религиозно-обрядового  театрального  действия древнейшей религии, индификатор   древности народа.  Если у Аполлона тотем (его род) – волк, то он имеет древнюю историю происхождения. Он не грек, он  выходец из Малой Азии Аполлон Ликейский (Волчий). Олимпийские божества отвергают несовершенных внешне, но всё же, родственников.  Оказавшиеся посередине между животным и человеком миксерные существа, рожденные божествами не стали богу подобными. Даже Кентавр – внебрачный сын Геры благородное существо не удостоился Олимпа. Бог должен быть безупречно красивым человекоподобным существом.  Канон божественного совершенства, кажется, не даёт возможность пролить свет на древнейшие верования. Олимпийские божества должны быть с безупречной внешностью, но  Гомер замечает, что Гера была волоокой, а Афина совоокой. На олимпе тотем всё же существовал, но отдельно от человека/божества как атрибут. Родовой тотем Зевса – орёл. Птица эта восседала на его скипетре, а о том, что Зевс – орёл на Олимпе знали все, впрочем, он мог превращаться в быка, лебедя, проливаться золотым дождём, но не  всегда способного на благородные поступки. 
 Языческие представления о принадлежности рода к тотемному животному  можно увидеть в сказках о миксерных  героях. В серии однотипных сказок о похищенном Ягой мальчике можно проследить процесс ухода от первобытного тотема. В имени героя сказки «Чуфирь-Филюшка» присутствует птичье пение: чуфирь.  Филюшка находясь  на крыше,  просил у гусей по пёрышку себе на крылья. Они ему дали по пёрышку. Смастерив крылья, он полетел домой,  где его поминают.  В другом варианте в сказке «Ивашечка и ведьма» ребёнок  летит домой на лебеде сверху. Здесь показано как птица отделяется от человека. Отделение от тотемного животного в сказках происходило поэтапно: птица – это предок, Филюшка наполовину птица, Ивашечка птица + человек. Иван вдовий сын завернулся в воловью шкуру и верхом на волшебном говорящем коне засеял поле золотыми яблоками. Бык тотемное животное бога солнца и плодородия – Ярило (Еремей-запашник), сказка показывает его (Ярило) на коне, но ещё в тотемной шкуре. Землю обрабатывали на быках, возможно, поэтому с солнцем, согревающим землю для посева, связан тотем вола/быка.   Посейдон внушил дочери солнечного бога Гелиоса, супруге царя Миноса, любовь к быку. В результате она родила Минотавра. Его второе имя – Астерий, то есть звёздный бык. Имя указывает на созвездие Тельца, его восхождение на небе весной сопровождается жертвоприношением  Солнцу. В итоге сказка и миф указывают на связь солнца и тельца (быка).
В сказках герои, зачатые женщиной от тотемного животного, обладают нечеловеческими способностями – это герои богатыри на половину медведи, быки или собаки. Их соответственно зовут Иван Медведко, Иван-Быкович, Иван-Сученко они полулюди и полубоги и соответственно владеют сверхспособностями и соответственно обожествляются.
Превращение бога в животное в мифах демонстрация чудесного проявления без тотемного смысла, это сказочное волшебство, этим часто пользовался Зевс, но превращение  богом других людей в животное может носить акт наказания. Гера в порыве ревности превращает красавицу Ио в корову и напускает на её овода. Лесная Артемида превращает Актеона в оленя по веской  религиозной причине: нельзя смертному видеть живой образ богини.  В русских  сказках божества заменены на волшебников они могут превращаться сами и превращать других по любому поводу,  в основном это  продиктовано наказанием, необходимостью скрыться от погони или в миг где-то оказаться.
Превращения, берущие начало  в первобытной обрядовой маске получают отклик в народной сказке в качестве волшебства.  Впоследствии превращения обозначились  как фарс, небылица. В России так называемую  небылицу, доведённую до абсурда, использовали Н.В. Гоголь и Салтыков-Щедрин.  К  сказкам небылицам можно отнести «Диво дивное, чудо чудное», «Диво» где мужик от первого лица рассказывает об ощущениях себя в образе чёрного пса, а затем дятла.  Сказки, сотканные из абсурдных  миниатюрных небылиц, обретают приключенческий жанр. Сюжет новеллы «Превращение» Ф. Кафки о Грегоре Замзе, где  герой  превращается в жука и описывает свои впечатления от первого лица, вероятно, имеет народные корни.
На Олимпе понятие о власти зачастую  выше  понятия о морали, героизме и подвиге.  Само понятие героизм и подвиг в сказках воспринимается как доблесть богатыря-защитника. В классической греческой мифологии подвиг может восприниматься  как  наказание в случае  с Гераклом, а подвиг во имя народа квалифицироваться богоборческим как в случае с Прометеем или Лаокооном исключением могут быть подвиги, например Тесея или Персея. Подвиг и героизм, предательство и личные проблемы проявляются у Ахилла на протяжении всей  Троянской войны. Единственный герой, не посрамивший свою честь – Гектор, но его отвагу почему-то не принято воспевать, наверное, по причине, что не бог.  Мотивация героя в сказке  более лаконична:  красавец «что ни в сказке сказать, ни пером описать» освободитель  и защитник, но антигерой – существо безобразное.  Зевс  сражается не только с  безобразными титанами чудовищами, но и с прекрасным титаном Прометеем.
Греческая мифология демонстрирует  карающих богов,  невероятных существ, слепых прорицателей, смелых героев…  фантастическая ретроспектива. Если говорить на языке изобразительного искусства каждый древнегреческий миф  представляет красивый графический лист с идеальной композицией и доскональной прорисовкой героев. Русская сказка – это живопись. Вначале –  условная прорисовка обряда, жреческий тайный символизм затем несколько слоёв бытовой обстановки, национальный подмалёвок всё это наслаивается подобно живописным мазкам  на одном холсте.
В.Я. Пропп отмечает  существенное доказательство в пользу древности наших сказок – это ощущение пространства. В сказках нет пространственно-временных рамок говорится просто: «давным-давно», «тридевятое царство», «долго ли, коротко ли», «оказался в неведомом лесу» и т.д. Здесь всё гармонично: если Иван-царевич –  универсальный знак, то и окружающее его пространство  будет соответственным. Сказочное пространство, лишённое конкретного географического места даёт, ощущение загадочности и таинственности.
В греческих мифах, благодаря многократному переписыванию, читатель находит конкретные географические  места, куда попадает герой этакие путеводные ориентиры. Пегая корова повела царя Ила вдоль берега моря в Малую Азию, а где она решила отдохнуть, царь заложил город Илион (Трою). У Эсхила в трагедии «Прометей прикованный» Героем оговаривается для Ио конкретный путь избавления от овода. Исходя из речи Прометея, надо пойти на восток, где живут скифы далее  пройти мимо  Кавказских гор, где согласно мифу он  был прикован уже интересно, откуда он вещает? Переплыть пролив Меотиды (Азовского моря), пересечь «Коровий брод» Керченский пролив (Босфор)  и наконец, попасть в Азию (Таманский полуостров). По мнению древнегреческих географов,  Коровий брод  делил Европу и Азию где Крым ещё Европа, а Тамань уже Азия. Был обозначен ещё в древности и до настоящего времени существующий  турецкий Босфор, отделяющий Чёрное и Средиземное моря, Европу и Азию.  Таким образом, Древняя Греция располагала на своей «географической карте» двумя Босфорами, но в греческом языке слово «боспор» и есть пролив. В конкретных географических местностях происходят мифологические события, связанные с Дианой и Орестом указываются Крым,  Таврида, Феодосия и Херсонес. Вымышленные божества помещаются в действительно историческую среду. В русских сказках таких географических привязок не существует, что демонстрирует  их пленяющую  архаичность, но в былинах сюжет привязан уже к конкретным  географическим местам: Киеву, Новгороду, Чернигову и т.д.
С одной стороны греческие мифы можно назвать эпическими. В них описываются сражения чудовищных титанов, решается судьба великих богов и героев.  С другой стороны в крайнем своем проявлении отражает, если можно дать такое определение, мелкобуржуазную пресыщенность лёгкой жизнью. Их поведение в общине на Олимпе вполне сообразуется с поведением человеческих отношений. Управляет всей этой общиной бесчисленных божественных бессмертных родственников  Зевс.  Боги-соплеменники приносят жертвы, проводят конкурсы красоты, любят, ревнуют, строят друг другу козни, даже позволяют себе то, что  смертным – грех.  На первый план выступает бог и его божественное происхождение. Божества   не предавались осуждению по принципу плохой или хороший. Зевс, который распределял добро и зло на земле  увел из семьи для своих утех мальчика Ганимеда, Гермес был вором и аферистом, но они оставались божествами и объектами для поклонения.  Всё как в космосе: нет ни верха, ни низа. В мифологии деяния богов не обсуждаются, не осуждаются, не приветствуются. Боги – судьи. Они, к примеру,  выносят вердикт Гераклу за преступление – наказание. Зевс не щадит даже себе равных богов. Миф даёт представление о высшем суде, о грехе и его искуплении. Религиозный фанатизм с его критериями  греха и искупительной меры  становятся   субъективным делом  того или иного божка. Отсюда правило первое и единственное: не противоречь богу, бог всегда прав каким бы порочным он сам не был. Мифология отражает рабовладельческие представления о законе и беззаконии, власти и моральных ценностях, здесь царит хаос ещё не выработанных координат добра и зла. Рабовладелец – бог в грекоримской мифологии он  выше правды. «В сюжете любого мифа можно найти напластования  различных эпох и племён, отзвуки различных религиозных и моральных воззрений, исторических событий … пестрые остатки культов … героических сказаний и сказок. Словом, сюжет мифа – это сложный конгломерат во всех разрезах его сложного тела» (Я.Э Голосовкер).
В сказке присутствует народ с его понятием добра и зла вырабатывается целая дуалистическая система. Более  упорядоченным и ясным становится дуализм в  славянских сказках героического периода, где идёт формирование нравственных категорий тяготение к объяснению понятий, что есть  добро и зло, плохое и хорошее. В этом смысле сказка, как и миф, более поздний продукт, демонстрирующий  расслоение общества, но в отличие от рабовладельческой мифологизированной идеологии  Греции и Рима славянский фольклор воспринимал царя или жреца ближе к понятию отца.  В славянском менталитете равно в сказке, правда выше царя, там, где Бог.Сказка, выразителем которой считается народ, стихийно на демократическом уровне  определил нравственные критерии хорошего человека и потому в сказках  бог даёт ему счастье. Хороший человек должен быть счастлив.   Народ сам определяет нравственно-этическое понятие добра и зла их закономерное противостояние. В русской сказке «Ведьма и Солнцева сестра» в обработке А.Н Афанасьева Иван-царевич – абсолютное  добро  его сестра ведьма – абсолютное зло. Конюх предрекает немому Ивану-царевичу,  что его мать-царица родит дочь ведьму и что она съест всех домочадцев и слуг, поэтому проси у отца коня и уезжай, куда глаза глядят.  Немой – кроткий безгрешный Иван вдруг заговорил, прося коня у батюшки. На радостях что сын заговорил, отец даёт коня и тот уезжает из царства. На пути ему встречаются две старушки, он просится у них пожить, но те отвечают: «Да нам уж немного жить осталось. Вот доломаем сундук иголок, дошьем сундук ниток – тот час смерть придёт». Его не приняли по причине скорой смерти Ветродуб, корчующий дубы и Ветрогор, воротящий горы. Ивана приняла только Солнцева сестра. Он видит сверху, что царство его отца полностью разорено злом – съедено  ведьмой. Он просит сестру Солнца отпустить его на родину. Она даёт ему щётку, гребёнку и два моложавых яблока.  В  пути он совершает бескорыстное добро. Бросает Ветрогору щётку, и вырастают новые горы – смерть его отступила, есть ещё работа. Ветробуду дарит жизнь гребёнкой: бросил её и выросли дубы, старушкам подарил моложавые яблоки, они ему подарили хусточку: махнёшь – станет позади целое озеро. Когда Иван прибыл в своё царство, ведьма учинила за ним погоню с целью съесть. В погоне ему помогает хусточка, Ветродуб и Ветрогор.  Иван едва успевает влететь в оконце к Солнцу, как  ведьма уже на пороге и требует выйти брату. Сестра  Солнца разрешает конфликт добра и зла. Она просит стать обоих на весы: кто кого перевесит, тот того и убьет. Иван встал на весы. Ведьма только ногой ступила, как Ивана вверх подбросило с такой силой, что он попал на небо, а сестра  осталась на земле. Весы добра и зла – вечный прибор для измерения морально-нравственной категории человечества, они актуальны во все времена. Здесь нет наказания зла и поощрения добра, скрытый в сказке смысл рассматривается в плоскости житейской пессимистической  философии: зло осталось на земле.  Древняя сказка может иметь и притчевую  основу. Что есть добро? Добро есть бескорыстие и его мало, но зло властвует на земле.
В сказочных сюжетах конструируются морально-нравственные человеческие категории: мы переживаем за жизнь Василисы Прекрасной, попавшей  к злой Яге, нас возмущает поведение мачехи по отношению к падчерице.  Хороший герой помещается в затруднительную ситуацию,  выкручивается из неё благодаря смекалке, силе, мудрости, внутренней культуре и конечно, волшебному помощнику – фетишу или духу. Всё должно закончиться пиром на весь мир. Наши  богатыри уже в начале сказки делятся на героев плохих и хороших, стоит им принять судьбоносное решение у  придорожного камня. Человеческие качества простодушного Ивана, Василия или Емели, мощь сильного богатыря, снисходительность и сочувствие Ивана-царевича, мудрость и нестандартность действий, смекалка и самоирония сказочных героев есть основная фактура русского характера. В течение долгого времени герои подвергались разным историческим и религиозным толкованиям, образным трансформациям, но  «русских дух» оставался неизменным. В сказках разных народов формируется свой менталитет, его носитель – узнаваемый, ставший нарицательным главный герой: мудрый Ходжа Насреддин, ловкий Ганс, добродушный Иван… в мифологии народный герой отсутствует, он чужд божественному Олимпу. Греческий менталитет в моём понимании представляет скорее, Сократ.
Отражая  реальный мир,  миф не заботится о демонстрации позитивной стороны сюжета, хотя и не отрицает его  полностью. Миф  чаще трагичен, нежели сказочно позитивен. Герои,  как правило,  жестоко наказываются богом или богиней, сопротивляясь божественному року, погибают, и нет надежды на спасение. Аполлон сдирает кожу с Марсия за то, что тот лучше играет на флейте, а возлюбленная жена Орфея никогда не возвратится из царства Аида. Рок – основа мифа, рок и надежда на лучшее – основа сказки, но иногда сказка и миф пересекаются. Древняя сказка основана на коротком однолинейном сюжете, например Алёнушку, за то что она противилась отдать Яге братца Иванушку для жертвоприношения топят в реке. Это уже законченный трагедийный сюжет, заслуживающий эпического оформления, но дальше начинается сказка: девушку  спасает суженый и  пиетет  рушится не начавшись. Жизнь сказочных героев имеет счастливое продолжение после смерти, впрочем, и некоторые  мифы не гнушаются  иррациональной второй частью сюжета. Олимпийские боги  оживляют сваренного  Пелопса, разрезного на куски Ивана-царевича оживляют ворон, орёл и сокол.   Миф о Кроносе. Кронос или Хронос – время. В ранний греческий миф вкладывается философская идея о всепоглощающем времени. Человек рождается в определённое время, живёт во времени и умирает.  Хронос поглощает своих детей – метафора. Отец поглощает своих детей – трагедия. Но стоит ему выплюнуть то, что он поглотил, миф тут  же превращается в «Сказку про волка и семерых козлят». Метафора, обращенная в сказку, теряет смысл и становится иррациональной. В сказке «Ивашечко и ведьма»  Баба-Яга  выступает в роли жрицы и пожирательницы детей. Ивашечко остаётся живым благодаря  своей смекалке. Впрочем,  акт насилия совершён: Ивашечка, точнее его душа, прилетает домой на лебеде и поспевает на собственные поминки. Полёт мальчика на лебеде – таинственный символ, подсказывающий настоящую трагедию. В сказке «Баба-Яга»  в пересказе М.А. Булатова мачеха отправляет падчерицу к Бабе-Яге за ниточкой и иголочкой.  Девочка, убегая от погони, преодолевает  переправу на другой берег реки, где её не смогла догнать Баба-Яга. Переправа на другой берег – переход в потусторонний мир, но в сказке она благополучно возвращается домой.
 Филипповский холодный пост заканчивался в канун Рождества. В этот день в Ярославской губернии был обычай сжигания соломенного чучела. Это указывает на существование когда-то варварского жертвоприношения. Возможно, что жертва приносилась Морозу (Корочуну?) Морозко ему же  приносили и бескровную жертву – угощали  киселём. В сказке «Морозко»  в обработке А.Н Афанасьева жена приказывает мужу отвести его родную дочь зимой в лес. Девушку наряжают как невесту. Мачеха говорит старику: «…увези Марфутку к жениху… и тут отдай Марфутку за Морозка».   Отец оставляет её под сосной со словами: «Сиди и жди жениха, да смотри – принимай ласковее». На следующий день старик привозит дочь с сундуком  подарков.   Родные дочери мачехи Параха и Машка были привезены от Морозко  в гробике – это шлейф от  правды, которая должна случиться с дочерью старика, но  создаётся впечатление, что она жива.  В сказках симпатия всегда на стороне кроткой жертвы. С другой стороны в сказке  можно увидеть акт сутенёрства со стороны родителей: отвести девочку к взрослому дяди со словами «Принимай ласковее», а на утро забрать с подарками.
Сказка,  искусно  украшенная присказками, поговорками, волшебством, народным смехом и жутким страхом  заставляет слушателя сопереживать, но мы-то знаем, что всё закончится хорошо, что главный герой будет жив вопреки уже свершившейся  собственной смерти, а зло будет прощено.  Преимуществом сказок как самого распространённого в мире жанра, вследствие устной передачи информации явилось  развития фольклора, национального типажа и как следствие формирование своего менталитета. Несмотря на свою самость в мифах и сказках  можно проследить если не общие, то параллельные ступени развития к таковым можно отнести представления о божествах земледельческого календарного цикла, установление патриархата – присутствия  в сюжетах борьбы героев со змеями и чудовищами, проявление признаков общих верований и религий.