Сердцевидный 2

Наг не слышит цветок, ему сейчас не до него. Хозяин облокотился на стол, сложил кисти рук замком, спрятал под тот замок пол-лица и теперь внимательно его оглядывает.
Лат клонит голову то к одному плечу, то ко второму. Глаза любопытно посверкивают. Наг смотрит на него исподлобья, усмехается про себя: «Чисто птица. Хищная.»
Несмотря ни на что, Золотокрылый Нагу интересен, хотя больше непонятен. Вот зачем, спрашивается, купил его за громадную сумму - вспомнил и пожалел? Вряд ли вспомнил. Такие не помнят.
Как же он сейчас ошибается... Но всему своё время, и осознанию собственных ошибок - тоже.
Наг собран по максимуму из возможного, но возможного очень мало. Лат смотрит на него, смотрит.
Хищник не торопится подвести итог тщательному осмотру. Наг чувствует, что слабеет всё сильнее. Серые крылья с величайшим трудом отмахали приличное расстояние, но не отстали от золотых. Это сейчас они, спрятанные, постепенно теряют чувствительность, готовясь к петле, вспоминая, как их, пытаясь выломать, топтали ногами.
Привкус крови во рту до тошноты вязкий. Губы слиплись: малейшее движение и течёт кровь. Наг с трудом отводит взгляд от графина. У пузатой посудины надтреснуто горлышко, но она полна заманчиво прохладной воды. Хозяин проследил его взгляд, досадливо чертыхнулся и...
Вода в стакане отдаёт синевой.
- Как там тебя зовут – Наг? Держи-ка.
Предупреждая, Наг показывает окровавленные руки: правая ещё ничего, а вот левая…
- Держи-держи, — тянет ему стакан Лат, а следом кидает шёлковую салфетку, — и это тоже, перевяжи руку.
Вода холодная и вкусная, пеплом пахнет. У салфетки древесный запах - запах Золотокрылого. Наг его давно запомнил.
Хозяин, вздохнув, зажигает свечу. Паук на правом плече шевелится, щекочет рваное русло нервов.
Паук - харагма Татага. Когда он его ставил, то собрал всю свою многочисленную челядь и прожёг плечо чуть не до кости.
От вызывающей усмешки обильно кровят губы.
- Клеймо?
- Да, надо: купил - оформи, как положено, — кивает Золотокрылый и открывает один из ящиков стола. Он не видит ничего предосудительного в таком действии, только почему-то машинально оправдывает сам себя. Ну, действительно, купил же! И ипподром купил, и жеребца-чемпиона, и раба. Закон требует обозначить право собственности. Наг тоже понимает, что иначе никак: он - незаконнорождённый грех, какому положен хозяин, воспитание и клеймо.
Только вот смириться у него никак не получается. Свободный дух рвётся на свободу, а когда оковы слишком тяжкие, он безумен чаще, чем осторожен.
Пламя свечи трепещет не от ветра. В гостиной ветра нет. Это дыхание: прерывистое Нага и нервное Золотокрылого. Лат злится всё сильнее. На кого? Наверное, на законы. Хозяин не прячет взгляд, но почему-то ему трудно смотреть в глаза собственной собственности. А у собственности отбитую башку нервы напрочь сносят.
- А чего не при всех? Куда торопимся? Не терпится узаконить покупку?
Лат нервно поводит плечами. В зелёном омуте зарницы просыпаются.
- Узаконить - святое. Понимаю, что тебе и так всего хватило, но клеймо поставим, Что касается всех, то их ещё нанимать нужно. Я хорошо знаком с местной публикой, и не спешу, а если пригласить имеющихся, боюсь разориться на нюхательной соли.
В насмешливый синеглазый прищур, полыхнув, прячутся молнии.
- Для себя забыли приготовить соль. Или не надо?
Тонкие чёрные брови таранят пепельную чёлку. Металл в голосе скрежещет, и не понять: то ли Золотокрылый удивлён, то ли взбешён - не выговаривает, а выдыхает с угрозой.
- Дерзкая, однако, у меня собственность…
- Вас об этом предупреждали, —  усмехается Наг, отбрасывая остатки всякой сдержанности.
По гостиной мечутся тени. Чьи? Этого не знает даже цветок, но он тоже взволнован. Цветок тянется к Нагу, кричит, не зная, услышат ли его:
- Осторожнее!
Скрипуче охает кресло, Золотокрылый резко подходит вплотную. Наг машинально подаётся назад, прикрывает глаза. Это ожидаемо, это ему знакомо, но прохладные пальцы всего лишь поворачивают голову за подбородок.
Зелёный омут до капли выливается в чёрный, в котором не осталось синевы. Срастаются взгляды, застывают тени и даже пляшущий огонь свечи не может заставить их сорваться с места в полутёмной гостиной.
- Сколько раз сбегал?
- Три.
- Хотя бы до городской стены добирался?
- Да.
Насмешливый оскал будоражит мрачную зелень до золотых сполохов.
- Везунчик ты, порождение греха. Ратующих за чистоту веры печать не каждого хозяина остановит, они вон незаконнорождённых младенцев топят, как котят, — Золотой бог окидывает взглядом высокую, гибкую фигуру Нага с ног до головы,- а ты уже готовый к размножению грех. Радуйся, что на фанатиков-придурков не наткнулся, и тому, что моя печать им будет, как дьяволятам божий крест.
Лат крутит над свечой печать, продолжает рассуждать, убеждая самого себя.
- Свободный Караком свободен настолько, что позволяет толпе забить беглого раба и без хозяйского на то разрешения. Тебе опять же повезло, что жадных до крови в нём меньше, чем жадных до монет. Снимай рубашку.
Наг развязывает шнуровку. Ну, что ж… Пусть ставит свои золотые крылья. Придут в себя серые, и будет четвёртая попытка, а она обязательно будет.
Пламя раскаляет тёмный металл. Крылья на плашке стали цветом алого золота, а Лат всё медлит, всё рассуждает.
- Слушай... Тебе можно завидовать самому себе и радоваться, что право собственности в Каракоме важнее прав человека, — Золотой бог, посмотрев на плашку, снова пихает её в огонь, — Не жизнь, а сплошная радость.
Цветок слушает хозяина, нервно перебирает листьями. Цветок дик и опасен, но он красив и пророчески чувствителен. Он вырос там, где душа Земли встречается с душой Неба, где они меняются местами, где Рай на Земле – явь, где живые видят себя со стороны, а время насквозь.
Тени, окружившие Нага, никогда не расскажут об этом месте. Они не умеют говорить, не могут защитить, но они умеют смотреть сквозь время и помнят прошлое. Откуда здесь тени? Смотрите... Внимательнее смотрите на стены: их нет. Вместо каменной кладки, покрытой жемчужной пылью, вокруг раба и хозяина - океан. Жемчужная пыль - это растёртые раковины загадочных Ому, живущих в таких океанских глубинах, что их никто, никогда не видел, только раковины, какие океан выбрасывает на берег раз в три года, и только весной.
Ому... Песня океана, его душа, как говорят древние. Но кто к ним прислушивается? Кто?... Тени вышли из океана.
- О-ммм, — гудит океан.
- А-ууу.... О-ммм... - отвечает ему Лея. Кто-то слышит их? Да, все слышат: фонарь за дверью, цветок, фарфоровый мальчик, сидящий на камне - все, кроме хозяина и раба. Лея поёт, океан зовёт, тени кружат над Нагом, и только одна - над Золотокрылым, только одна.
- Надеюсь, будет ненамного больнее пинков, — поворачивается к Нагу хозяин, — только не ори громко, а то Зеду напугаешь. Закуси зубами руба…
- О-ммм! - вскрикивает Лея.
- О-ммм! - рыкает океан.
Фиолетовым светом Звезды вспыхивают тени. С тщедушных зелёных сердец стекают капли. Они не горькие и не ядовитые, просто прозрачные. И шумит-шумит-шумит океан, и поёт Лея.
Золотокрылый не может выдохнуть, только глаза, только взгляд, полный боли, кричит, кричит. Но это чужая боль...
Наг вглядывается в хозяина. Он слегка растерян. Синева не может подняться из глубины чёрного омута, на неё давят сомнения. Нагу некого узнавать, а вот Лату... Нет, он не узнаёт, он всего лишь машинально сравнивает, но ему и этого хватает, чтобы забыть о законе, печати, чтобы заледенеть сердцем.
С кем и что сравнивает сейчас Лат? Погодите, узнаете.
Прикусив губу, Лат не отрывает взгляда от раба. На спине и груди Нага - шрамы-шрамы-шрамы от кнута, батога, от калёного прута. Ожоговые струпья пугающе живые. Помнящие или напоминающие? Скорее всего, два в одном...
Спутанные волосы почти закрывают Нагу лицо, в прищуре зреют молнии. "Никогда не видел подобного? - спрашивает себя Наг и сам же отвечает себе, - Не верю!"
Отчуждённо звенит серебро голоса:
- Печать остынет.
- Печать? - переспрашивает Золотокрылый, машинально хватая пальцами раскалённую печать, — Чёрт!
Молнии в откровенно презрительном взгляде осыпаются, не созрев. Синева выплёскивается со дна, вспыхивая болью. Не своей.
Когда своей боли через край, а душа не очерствела, ты не сможешь остаться равнодушным, просто не сможешь...
Наг срывается к Золотокрылому. Цепкие пальцы крепко прихватывают руку Лата на запястье. Резко меняется интонация и глубина голоса - он становится мягче.
- Эй, не надо тянуть пальцы в рот.
Лат подчиняется, он снова сравнил. С кем? Так. Не выносите мне мозх. Сказал же: всё узнаете потом, а сейчас смотрите, как прозрачные капли стекают с сердцевидных листьев на обожжённую кожу. Слушайте голос, чистый как Небо, надёжный как Земля, глубокий как ручей Каракурта.
- Это - Слёзы Сердца, так называется растение. Оно очень красиво в цвету, но созревшие споры - яд, от которого нет противоядия. Вы бы осторожнее с ним.
Лат не узнаёт собственную собственность. Ещё минуты назад - дерзкий зверёк, а сейчас... 
- Сейчас станет легче. Сейчас... Видите? Пузырь опал, - во взгляде столько участия, что у Лата теплеет сердце, - Не жжёт?
- Нет, - улыбается Лат и придерживает здоровой рукой пошатнувшегося Нага, - не упади.
Синева хочет спрятаться на дно, но не может. Полыхающий ожог не даёт синеве остыть, и взгляд. Доверчивый такой...
Лат смотрит на остывающую печать, на бордовые рубцы многочисленных ожогов, на синюшную кожу между ними, вспоминает свою боль, пытается сравнить и не может этого сделать: пережитые ощущения тонут каплей в океане - синюшно-бордовом, рваном океане.
- Много чего видел: отрезанные головы, кишки наружу, но такое…, — металл в голосе тяжело бряцает, — Однако, редкостная мразь…
- Татаг?
- Да.
- Думаете, редкостная? – усмехается Наг. На разбитых губах тут же выступает кровь. Наг вытирает её о плечо: листьев мало, капель тоже, а ожог приличный – нельзя терять ни одной. - Есть более редкостные, поверьте на слово. Только те чаще скрытые, а Татаг - откровенная.
Лат всматривается в Нага так же, как тогда...
*
Татаг снова щёлкает пальцами.
- Вина! Вина моему другу и брату! Наг, не спи, шкуру спущу!
Бокал наполняется наполовину, и словно Ветер шелестит.
- Легко унизить сильного, когда он невменяем. Осторожнее...
Лат так и не допил вино, а раб внезапно пропал и не появился до конца застолья. Золотокрылый не успел рассмотреть его внимательнее, но запомнил дерзкую синеву далеко не покорного взгляда. По ней и узнал...
Нага пристегнули к столбу, так... на всякий случай. Если бы точно были уверены, что он помешал им поднять падающий авторитет за счёт стремительно растущего, то убили бы не раздумывая. Ведь всё шло по плану. Татаг не был таким идиотом, каким хотел казаться, а Зебор ещё не до конца прокурил мозги.
*
Встречи-дела, дела-встречи, снова дела, и Лат забыл тот случай, но час назад вспомнил, а сейчас думает: "Хорошо, что не остался на ужин, не успел бы."
Тогда он и сам понимал, что встреча никак не дружеская, что надо держать ухо востро, но удивился защитнику.
- Ты знал, что они задумали?
Неожиданный вопрос не озадачил Нага. Синий омут благодарно полыхнул.
- Запомнили? Нет, просто я хорошо знал и знаю, какие они на самом деле.
Сердцевидный боится тряхнуть листьями, боится уронить капли, боится спугнуть что-то очень важное, что-то очень-очень важное. У него уже и листья просыхают, и капли почти не текут, а эти двое словно отошли на сторону, словно попали в зелёный оазис посередине чёрных песков Гома. Земля встретилась с Небом там, где и не ожидала. Нет раба, нет хозяина. Живые тени смотрят сквозь время, смотрят друг на друга и, кажется, узнают. Все мы когда-то встречались. Круговорот душ во вселенной сродни круговороту воды на Земле. Дождь, снег, лёд - это всего лишь вода, и всегда вода. Вот так и души. Наг не уверен, Лат думает совсем о другом, но к узнаванию ближе.
- Домой бежал?
В синем омуте столько печали, что её хватает и на зелёный.
- Нет. Смысл? Тогда продали за два мешка зерна, сейчас продадут за четыре.
Уходя в воспоминание, синева мутнеет.
- Брат так радовался, что посадит пшеницу на Жёлтой горе. Даже не попрощался. Зря радовался, она там не растет: земля солёная. Я говорил, а он не слушал, — в голосе нет боли, но и сожаления нет. — Расстроился теперь из-за зерна.
- Понятно, — кивает Золотокрылый и щурится смешливо, — Два мешка зерна? Всего-то? Похоже, я сильно за тебя переплатил.
- Да, можно было ещё поторговаться, — серьёзно соглашается Наг и отпускает руку хозяина, — Не надо срывать кожу, она сама сойдёт, и тогда не будет шрама.
- Не обижайся, — треплет его по плечу хозяин.
Тени разлетаются по углам, цветок вздрагивает: строго-погоняющий голос за дверью щёлкает, словно кнут.
- Курица, конечно, жареная, но я не уверена, что ей не хочется улететь в мусорное ведро. Вы собираетесь ужинать или нет?
Кнут выбивает последние силы: Нага качнуло так, что он едва не упал. Лат успел прихватить его за плечи.
- Зеда, поставь греть воду. Много! Сейчас приду.
С огромным усилием собравшись, уже не имея никакой возможности сфокусировать зрение, Наг отстраняется:
- Рубашку испачкаете.
Думаете, что его действительно заботит хозяйская рубашка? Зря, если так. Небо покинуло Землю. Для общения душам было дано не так и много времени, но Лат продолжает узнавать, а Наг... Наг уходит в себя. Его можно понять, если вместе с ним вспомнить последние слова родного брата: "Ты мешаешь жить всем, ничтожество". Его можно понять, если вспомнить шрамы-шрамы-шрамы и многочисленные ожоги.
Золотокрылый снова притягивает Нага к себе, забрасывает руку на плечо, тянет к двери:
- Зеда постирает, и тебя она тоже сейчас постирает, заодно подлечит. Возражать ей не советую - огребёшь.
Мутный взгляд почти не тут: бродит-бродит по комнате, падает на стол. Свеча ещё горит, но тени ушли в океан, только одна вьётся над фарфоровой статуэткой крылатого мальчика, сидящего на камне. Возле статуэтки - остывшая плашка. Сил у Нага почти нет, и словно ветер шепчет то ли напоминая, то ли вспоминая:
- Печать...
- Ага, — бурчит Золотокрылый, вытаскивая "покупку" в коридор, — припечатать тебя только и осталось. Напрягись ещё немного.
- Господи..., — слышит Наг. Голос сейчас совсем не похож на кнут...