Матвевна и кобаны

Повадились как-то под осень кобаны к бабушке Матвевне в огород картошку рыть. Свиння ить она дело известное – оглянуться не успеешь, уже теби подкоп под стену в хлеву выроет, на то у ей и рылом морда зовётсе. А тем более кобан.
Роют да роют конец картошки, который к лесу, што поделать! Внуки были у ей на лето приехавши, ребятки чистенькие, уважительные; городские, но с небольшого городу. Бо;шки у обоих за лето на солнце выгорели – как сметаной политы, так издали и отблёскиват. Братики-сметанные головы! За обиду им стало, што кабаны ихним огородом пользуются, бабушкин зимний провиянт приканчивают. Опять же и обрывали сами её, картошку, за лето два раза, да полоть их Матвевна гоняла – жалко ить своих трудов – кому пот-то глазки ел, тому и жалко. Ну вот.

Спёрли внучки из яшшика столового два ножика, примотали их к старым грабловишшам – это копья, значит, у их будут. Без инструменту, дело извесное, и вши не убить. Состроили в огороде себи шалаш из жердей да ле;тошнего сена. - Мы, - говорят, - баушка, сегодни на кобана пойдём! Матвевна на шалаш да копья ихнии поглядела, головой покачала, сурьёзно им так говорит: - Дак вы штаны-то не надёвайте, как на кобана пойдёте-то!
Те глазками похлопали-похлопали, пока поняли-то: - Ну-у ты, баушка! Мы ведь ево не боимсе… А тая посмеха;ется, старая, ясно дело, постояла, да в избу пошла.

А звали внучков-то у ей Кирилка да Васятка, погодки они; одному восемь годов о ту пору было, другому – девять. Ну што – дело к вечеру, пора сумерницять. Это, значит, когда за день наработаессе, сонце село, работать уже не видно, а лучину да керосин жечь пока жалко – ды;хать-то ещё видать. Вот и придешь в избу, сядешь, ручки сложивши и посидишь смирно, побесёдуешь, пока крепко не стемняет. Словно как помечтаёшь, отдохнёшь. Сумерницять называетсе.

Самое вкрадчивое времецько это су;тёмноё – звёздочки с-за облацьков хитренько выглядывают, мышь смелеет, из подызбицы в сени лезет, лисы на охоту выходют, к деревни подбираютсе. Вроде и всё ещё ясно видать, да чего-то теби уже и мерещится, к глазу липнет; и словно как сбоку кто шасть - и пробежит, как леший в валенках, либо сови;шша неслышным демоном по воздуху профланирует, чуть не по темецьку теби крылом погладит. Завлекательно.
И хоша давно уже у Матвевны в деревне лектричесво проведено, лампочки, брат, на потолку привешены, а всё одно сумерницять она повадку соблюдаит, так с малолетства уж старики приуцили.
 
Кирилка да Васятка в шалаш свой одеяльев да кухаек старых наташшили: - Мы, - мол, - баушка, всю ночь кобана стеречь будим! Он ведь хрюкаит, баушка, вот мы и услышим, как из лесу придёт.
Хвонарик ишо с собой взяли, эдакой с квадратной батарейкой. Васятка на голову-то дедову пилотку надел – всамделишную военную, только без красной звездоцьки, а Кирилка кумпол себи бецёвкой оммотал и под неё два петушинных пера позатыкивал – я, мол, Чингачгук из сибя буду! Так они в един окоп и устроились на ночь, кобана сторожить-то – рядовой солдатик да индеец-апача.

Матвевна же, как стемняло крепко, иключателем шшолкнула, свет в избу пустила, вы;стала с лавки, чаю с внучатамы попила, с утрешним рыбницьком, да тоже отдыхать устроиласе – в своёй го;ренки на никилираной кровати, а перина пуховая, ишо ейной свекровы была. Токо баушка гла;зы завела, в сонный омут сошла, на тихой сап переключиласе, как тут – топ-топ-топ, - Ой-ё-ёй!-  внуки в дом бегут, Васятка да Кирилка: - Баушка, баушка! Там во травы кто-то шабо;ркаетсе! Баушка, кобан!
- Ну, будь вы неладныи! А иде хвонарик-то у вас?
- Ды мы ево в сени утеряли! Баушка, пойдём скорея, он от тибе убежит, напужаетсе!
- Ну, живушши коренья! А копья-то у вас зачим? Вы ишшо мни ножики затеряйте!
- Да не видно, баушка, куды копьямы-то бросать! Сам шоборкаетсе, а нас ни боитсе!
Делать нечего – за просто так охотники шалашныи, видать, не отвяжутсе. Выстала Матвевна со кровати, свет зажгла, одела поверьх ночного старой капот, сапоги-обрезки на ноги обула и в тёмной огород сошла. Идёт – переваливаетсе, батожком подпираетсе, хвонарём «летучей мышью» себи на путь светит. Кирилка да Васятка сзади идут, на пятки ей ступают, пыхтят.
Пришли втроих к шалашу ихнему: - Ну, кто гди тут у вас шаборкаетсе, мазурики вы эдакие?
- А вот, баушка, гди-то вон в том мести! Пошли посмотрим, баушка! Ну баушка!
Покачала Матвевна головою: - Ну, живушши коренья! – и пошла вперёд, што там такое поглядеть. – Тута? – спрашивает. - Тута, баушка, вот гди-то при кустике кто-то…

Поглядела, хвонарём высветила – сидит на межи здоровушша жаба чёрная, чуть не с чугунок, глазамы на свету пилькает. Глаза у самой, как у донного ерша мыльным хвиалетом отливают. Вси бо;ки в бородавках, а личность из сибя сурьёзная, с тромя подбородкамы. Васятка из под мышки у Матвевны заподвывал от жути эдакой, а Кирилка под другим локтём как кот на чёрта шипит.
- Ну, чудаки-рыбаки! – говорит им Матвевна строго. - Вы, робята, этую жабу не троньтя, не здумайтя! – это наш дворово;й хозяин со двора продышаться вышел. У нас с вамы дела, у его заботы; а без его заботы и нашему двору не стоять. Ён, хозяин, всякоё обличье приять может: у кого крысою, у кого гадом обернётсе, а наш викови;чной жабой людям предстаёт. В хлев войдёшь, здоровайсе: - Здраствуйте хозяин со хозяюшкою, со малыма деткамы! Дайти мни молоцька выдоить. Уходишь: До свиданьице, - говоришь, - хозяину со домашнима! Вот так делать всигда наб. Ён, быват, и молоцька из вымини пососё, когда корова лежит – хозяину ись тоже надь. А што жаба – вы ни бойтеся, робятки - уважай, да не робей, своим обиходом занимайсе.

Ну и обратно они пошли. Внуцьки свой квадратной хвонарик в сени отыскали и опять в шалаш забралисе, кобана сторожить; а Матвевна к себи в горницу честную вдови;ную, второй сон дожидать.

Улегласе Матвевна по новой спать-почивать, огонь в горницы погасила, в потолок минут пяток поглядела и опять мырнула в тихой омут, гди сонные жучки водяныи туды-сюды лапками грябают. Тока на тихой сап перешла, жнитву золотую-молодую во снях увидала, как сызнова дверь хлопнула и топотанье по мостовинам понеслосе.
- Баушка! Баушка! Кобан пришёл, хрюкаит, к нам в шалаш лезит!
- Ох, куды мни бя;ду скласть! Што вы, угорелыи, в манеру себи взяли бабку ноцями трясти?! У-у, живушши коренья!
- Дак хрюкат же, баушка, чесно пионерское! Знаишь, страшно как! Ищщё в шалаш к нам лезит!
- Ну, победныя головушки, вот счас пойду, раз всё одно бабку подняли, погляжу: коли никто не хрюкат тамотко, покажу я вам как хрюкают, озорники вы такии! Быстро на пецьку загоню.

Зажгла Матвевна свет в горницы да в избы, снова вздела на сибя старой капот, вышла в сени, чиркнула спичиной, «летучу мышь» опять зажгла. На крылецько вышла старая – внуцьки-то со страху попритихли, кобана боятся да бабиных строгостев - «летучу мышь» свою под скамеецьку поставила да на чёрное небо поглядела. Тут и сама бармить-ворчать на них перестала: глядит – а звёздоцьки вселенскии таки умильныи там россыпаны, таки ясныи да необыцяйныи. Што и сказать не;можно! Как быдто самы ей с небушка в гла;зы заглянули, а тама изнутри душа-детство ейное, Матвевны, на них, на звёздоцьки, глядит.

Глядит из старой баушки маленька Матвевна, глАзы круглые, изумлённыи – вся красота в них сбежаласе. Потому што нету напогля;д в ейном малом существи больши ницего красивого: головёнка в сером дирявом платки, в косицьку вместо косоплётки верёвоцька простая вплетена, тельцо в стару мамкину кохту запахнуто, ножки тонкии из самодельных тряпоцьных бурок торчат. А звёзды-ти в этых глазишшах плывут, таки же спокойныи и изумлённыи…

Оторопела Матвевна, слёза иё вдруг прошибла; взяла за дужку хвонарь, молчком на мягку дубровку вниз сошла и тихохонько с Кирилкой да Васяткой к шалашу ихнему подобраласе. Осталосе сажени три до входу им дойдить, слышат – впрямь похрюкиват кто-то внутрех да пофыркиват. Только негромко да и знакоме;е как-то - ни по-кобаньяму, ни по-свиньему. Извесно дело – робятам в ночном кобаньем дозори-то оно громко показалосе: сердецьки, знамо,  прыгают, в ушах кров с испугу шумит - кажный луговой стрёкот Ильинским громовым раскатом покажетсе.

Матвевна ухмыльнуласе, глаза шлипаком вытерла да подбочениласе, и говорит тогда: - Кыс-кыс-кыс-кыс-кыс! А из лазу шалашового ей и отвечают: - Мау, мау, да - мур-мау!
Васятка да Кирилка сперьва языки потеряли, а потом копия свои уронили и давай хихикать-заливаться – над собой, шалашом и над пушистым кобаном: - Этож…наш Барсик! Хи-хи! Колтуны видать…хи-хи!...на брюхе смунит…ой, ни могу! Хрюкат, кобан нашёлся…хи-хи! …рипьи, видать, в шерьсти застряли…хи-хи!...а мы чуть со страху…хи-хи! …не померли…смерьтью храбрых… Васятка ажно по земли кататься принялся, пока ногой в крапиву не попал. Чисто вечерня камедь в тиантре – приходи, кума, любуйсе!

Матвевна, глядя на них, серьцем умилиласе и говорит, сома себи удивляетсе: - Васятка! Беги, птенцик, в сени, тащши сюды моё пальто драповое, в котором я ищщо в свадебном поизди каталасе! Кирилка, много ли кухаек-то у вас, партизан, туто-тка наташшено?
Васятка за бабиным пальтом побежал, а Кирилка баушке докладыват: - Сем с половиной штук, баушка! Ищо мы троё одеяльев с вышки приташшили, а ищо половик из синей скатали – в голова;шках у нас подложен.
- Пой-ляй, и половик свекровин скатали? Ну, хвантазёры! Будем топерь втроих сторожить! Мни тут за вамы бегать впотьмах ни по уму, ни по возрасту бу;дё.

Удивилисе Васятка с Кирилкой и обрадовалисе, конешно. Видано ли дело – с баушкой в ночном сторожить! Матвевна им давай хвонарём светить, а они ишо сена для мяккости приташшили, в шалаше кухайки ровно разостлали, баушкины ка;танки с печи достали и принесли. Всё для спатьлега изготовили, чин-чинарём; Матвевна два платка один поверьх другого на голову повязала и катанки обула, говорит тогды: - Хоромы тут у вас – головой войти, задом вытти! Вот я щас перьвая туды заберусе, оку;тюсь там. Тогды мни пальто моё подавайтя.

Долго ли коротко укладываласе, да пальтом, да одеялом укрываласе – наконец оку;тилась на сентуха;х-то духмяных и командует оттедова: - Ну, один по лево кры;лушко полезайтя, другой по правоё!
Заползли Васятка да Кирилка в шалаш, хвонарь задули, прижались к баушке – один по лево крылушко, другой – по правоё; пригрелисе, што поросята в норке.
– Ну, - спрашиват их Матвевна, - никто, поди, топерь ни хрюкат?
- Нет, баушка, с тобой чего-то никто не хрюкат. Не слыхать совсим.
- Ну и спитя, с Богушком, охотники.
- Да мы ищё ни хотим, баушка! А ты нам росскажи про кобана-то, как нам зъим сладить-то будёт? Ён, баушка, злой, да? У ёго, баушка, клыки из роту, да вить?
- У-у, живушши коренья! И в шалаши от вас спокою нету!
- Ну баушка, росскажи, мы так уснём быстряе. Ну пожалусто!
- Роскажи скаску про иё белогласку, - ворчит Матвевна, а сома улыбаитсе во тьми. - Вот росскажу-порасскажу немнога и спать будим, ладно ли?
- Ладно, баушка, ладно.

- Ну, слухайте тогды. Не так давно оно было, ищё я в лес по ягоды-ти ходила, бывало. Выстану пора;не, корову обряжу, да коли ноги-ти найду, дак по бруснику на Бор и схожу. У нас, бывало, пора;то много брусники на Бору. Взяла зобе;нку, снарядилась, да пошла себи. Нищему собратьсе – токо подпоясатьсе. Иду на бор, а дви собаки со мной увязалисе, деревенскии, от суседей спорядо;вых. Идём мы втроих по; лису, собацьки то белку лают, то мыша пымают, то по пути сладкой малинки похватают.
- Баушка, а как собак-то тих звали?
- Серко; да Смелко; у их клицьки бывали. Дак вот. Пришли на Бор, Хозяину поклониласе: - Здраствуй, - говорю, - Лисовицёк-батюшко со хозяюшкою, со малыма деткамы! Покажити мни ягодки!
Собацьки по лису побе;гли, а я давай бруснику горсткамы сбирать. Ништо и времени прошло, слышу – треск ко мни пошёл, да собаки следом летят. Так у мни ретиво;е и похолодело туто-ка – вы;стала я столбом, о сосну опёрласе. Гляжу, милыи мои, кобаны на меня бегут, собаки, видать, их турнули: два - ти большушши, а поросяток ищщо з има несколько полосатиих. Большии-ти на собак огрызаютсе, малые в голос вижжат. Как тут мни, старой, быть? Бяды угол! Сховаласе за сосну, жду чим дело окончитсе, сома дышу под вершинку.

А собацьки-ти были поле;сныи, охоту оны с малых кутёнков знают, вот оны по привыцьке, да по охотницкой выуцьке мни под выстрёл кобанью семью заворацивают. Сами на меня веселе;нько поглядывают - гляди, мол, Матвевна, как знатно сработано: хошь с ружжя их стре;ли, хошь вдоль хребта гладь! Вот вси тыи кобаны, и малы, и велики, круг миня всим гамазом бегают, што визгу, што пару от них – упрели, бегавши, глазы вы;голивши. А мни чим стре;лить-то – дажи ни огурчика, ни картошинки с собою ни взядено!
Большии-ти убегать – собаки их за штанцы, дак тыи снова за има поворачивают, а собаки от их утекают топерь, и так у их долго игра йшла, покудова не упёхтались уж совсим. Кобаны тогды кашлянули на собак, да и пошли в лися; шагом, а пар-от от их так и валит; и глаз на собак ни поднимают – Ну вас, пустобрёхов! Собаки на миня удивляютсе: чего, мол, Матвевна, нашу роботу стёпсила - таку добычу упустила, старая. Ружжа с собою по ягоды ни взяла! А нечиго со старой бабкой в товаришшах ходить. Гди у мни ружжо – когды сыны дедкин струмент весь по рукам разобрали.
- Мы тибе, баушка, копья сделали – это ищё лутьше, има бросать можно, оне втыкиваютсе!
- Вот я вам брошу! Утром ножики мои отмотайтя, да в яшшик положитя, пока ни зломали. Дак вот. ОтАпорилась я помалу, под ноги-то глянула – што за притча: поросёнок един ихний - от собак за миня спряталсе с перепугу и стоит при сосне, не ворохнетсе, токмо питачком подёргиват. Я, как во снях, наклониласе да его погладила – спинка полосатая, шшетинка, што Васяткина макушка – мякенька. Ён на меня глазком глянул, да рыльцем мни в сапог торкаетсе. Дружба, значит, така у бабки с поросёнком выходит. А собаки-то на лапы давай припада;ть, да повизгивать, да взлаивать на него – Не трог его! -  говорю, - цыц, оглашенныи!
 
А кобан с кобанихой уж далЕце ушли, токо в болотце почавкиват – на ту сторону перебираютсе. Побрала я ищё бруснику в зобенку, подсадила поросёнка к себи на плецо, в другу руку корзинку с ягодамы взяла – и до дому пойшла. - Прощевай, - говорю, - лисовицёк-батюшко со домашнима, спасибо за ягодки!
Принесла ёго домой, поросёнка-то, во хлеви на;зень поставила: кот фырчит, корова мычит, петух гребенем трясёт, на него грозитсе. Постелила соломки в углу, три доски внаклонку к стены приставила – домик ёму состроила. Зашёл поросёнок в домик, оку;тилсе там, улёгсе, наружу пятоцёк высунул. – Как, - говорю, - звать-то мни тибя? Будишь ты у мни, брат, Найдёном, раз в лисях сам собой нашёлсе!
Так и стали мы стапоры; жить-поживать: Пяте;нька молоцька даёт, куроцьки яйца несут, кот мышей по мости;нам раскладыват, Найдён ме;шанку ись, да ото всих разному делу научаетсе.
- А гди же ты, баушка, свинячую еду брала? – Васятка спрашиват, - я знаю, им жолуди надоть и тру;фили ищо  - грибы вкусныи такии.
- Труфили! Аще ни баще! У мня свои труфили бывали: наберу конских яблуцёк, да картох мелких наварю, да мокрицы в гряньях повырву – вот теби и сустав. В корытцо всё вывалю, сечкой посеку, простоки;шей на зае;дку зве;решку полью и ись мой Найдён, токо за ухами пищит.
- Это каки, баушка, конски яблучки? Это как конский щавель, што ли – кислыи?
- Уж ни знаю на скус, хе-хе, - Матвевне тут смешно стало, - это тыи яблуцьки, што с под хвоста у лошади катятсе – кака;руши конскии зовутсе, хе-хе!
- Н-у-у, баушка, смеёшсе над нами – какии кака;руши!
- А вот, живушши коренья, ил мой Найдён таку мешанку за милую душу! Бабку ищо учить станетё чим свинню кормить! Лошадь вить скоромное не ись, животина чистая – ни даже грязной воды пить не станёт. Ись сено, овёс ись, траву-земни;ну – чёго тут гребовать? Тем болии поросёнку. Бывало, конешно, и отрубей ёму запарю, вы;севок всяких, хлебных скорок намоцю – свиння всё хлебноё ись; да вси мелкии картохи у миня как есь приел к зимы.

Дак вот. Почал Найдён ото всих в дому науку перенимать. Кот к бабке бежит, о голЯшки трётсе, ласкаетсе, свой кусок просит – и Найдён за ним такжи: подбежит ко мни, о ноги боками трётсе, хрюкат умильно – быдто кот теби мурчит. Я корову на ноць справляю, сенца в ясли подложить ёй несу – и мой Найдён тожи – сена ротом захватит с горостку и за мной идёт, Пятеньки сенца несёт. Во как! И с суседскима собакамы тыми подружилсе, на ла;мбину деревенску зъима купатьсе, бывало, ходил. Разбежитсе, да как с берегу ухнетсе в воду, да с Серком, да со Смелком взапуски; на дру;гай берег плывёт, ишо их рылом подталкиват! А как из воды-ти все втроих вылезут – собаки давай, по повадке, отрУсиватьсе, дак и Найдён за нима такжи бокамы трясёт. Така переимчива у ёго натура.
- Надо жи какой Найдён, баушка, умный - как в цирки прямо!
- Дак свиння во хлеви самоумноё животноё – так и знайтя! Мосты во хлеви при нёй лутьши ни починяй – увидат, куды гвозды заколачивал, дак вси теби мостины потом рылом вывернёт. Вот и Найдён – тожа анжинер эдакой! Пройшло времени с месяц тому, уж за;зимки по утрам ударили, как-то выйшла утром на за;дворок, помои на навозну куцю выплёснуть, глядь – петух мой тамотко гулят, пеструхи мои ходют. А хлев о то времё был закрытой и двор у мни запёрт, и куры мои взаперти должны быть. Божиньки мои! Пой-ляй, как такоё вышло? На двор я побе;гла, во хлев зайшла, гди курям угол у мни отведён, для постою на зимне холодноё времяцько – а там, приятныи мои, Найдён под стену лаз вырыл. Хочь на санках проежжяй! Только дви самыи смирныи куры во хлеви и осталисе, ходют-поквохтывают. И самого нету!
Выйшла я на задворок, покрычала тамо-тко: - Найдён! Найдён!

Слухаю – цегой-то похрястываит, похрюкиваит за кортохами в дальнём конци, к лису. Я – туда по межи, иду да поругиваюсе, Найдёна-умника поминаю: – Ах ты, - говорю, - землекоп чумазой! – такой подкоп мни под стену вырыл – вись тёплой дух из хлева повылител! Подошла поближи – ляй! – стоит тамотко мой Найдён на дыбка;х, на изгородь вы;стал передними-ти кобя;лкамы, а за изгородой супротив ёго здоровушший кобан, вроди как бисёдуют, свиданьё у их. Татенька, видать, к Найдёну прийшов. Ну, я, приятныи мои: – Цё, - говорю, – мужики! Можно ли мни-то, старой, к вам, ай нет?

Найдёнко-то через плецё глянул, да ко мни бегом, за подол схватил, ведёт-тащит мни к изгороди, а кобанишше тот похрюкиват, рыло ко земи опустил и вострыма глазкамы на миня посматриват. Довёл миня Найдён до изгороды, кобанишшо привизгнул тихонько и рыло продеват между жерьдинамы. Ну, думаю, отъись ён мни ноги по коленки! Сапогов будё не надь! Сама от ёго так и откочнуласе. А кобанишшо давай мни сапожки вылизывать, да гнилу с подмёток обкусывать, обчишшать. Вси обутки, как есь, в лаковый вид привёл. – Ах ты, - думаю, - вот кака она, любов родительска! Видать, доволён, што Найдёнко ихний в целости да сытости у баушки поживаит. Экая благодарность пронзительная! Вот теби и лесной звирь!

Найдёнко тожа под жерьдины рыло просунул, да кобанишшу на ухо похрюкиват, свою жисть деревенску ёму обсказыват. Растрогаласе я, умилиласе…
 – Я, - им говорю, - бабка ни супротивная! Ступай, Найдён, в лисЯ, коли такое дело – тятька-мамка тибя ишшут. Ужели мни ни понять – каково дитё утирять на свети? У самой пятёро рОжено. Во хлеви теби, видать, теснЕнько. Токо, гляди, заповедывай бабку, захаживай мни проведать – ни забывай!
Перелез Найдён на таткину сторону, а там уж, гляжу, матка-кобаниха из ольшаницька выглядыват, ёго подзываит. Как мой Найдён взбрыкнёт, да как взыграит – токо ископытья во вси стороны полители – да к мамки бегом! То-то я, старая, серьцом порадоваласе! Шибко хорошо, как потеряшки-ти находютсе! Поскакал-побегал вокруг ей, да опять ко мни, словно как попрощатьсе.
 – Приходи, Найдён, - говорю, - бабка старая, да ить ни чужая, поди. Буду я теби на гостиниц три боровка картошки садить в огороди, крайнии к лесу. Вот ходи, копай, да баушку Матвевну вспоминай! Вот и свидимсе с тобой когды-нито.
Да погладила ёго по спинки-щетинки, ухо ёму потрипала, да и пойшли оны всим семейством в лес. Там в лисЯх и живут. А как кортошка отцветё, да клубёшки нальютсе в земли подходяшше – приходит тогды Найдён и свои три рядка крайнии к лесу роёт. Собак суседских ён не боитсе, собаки ёму знакомыи. Роёт, ись да баушку Матвевну вспоминаит. Вот и вся вам скаска. Спити ли, робята? Ну, спитя с Богушком.

Октябрь – ноябрь 2013.