Пушкин Миф о всенародности в простонародности

Кто такой народ? 
Или что (идея, смысл, умысел, домысел, недо-разумение) стоит за этим  термином?
Не пытайтесь умничать – это глупо. Даже самый мудрый станет глупым по Эразму Р. и станет пассажиром Корабля дураков

Если  опуститься до ПЖ, то народ = это простонародье, это люд, это толпа, это масса пролюдей.

Пушкинская дефиниция еще проще и короче: чернь, стадо, достойное ярма с гремушками и бича (стимула в руках погонщика волов, коров и любимых ими бычков с «телками»)

В этом смысле был ли Пушкин «народным поэтом»?
Ни в коем случае!

(1)
В очерке "Пушкин и массовый читатель" Василий Страхов посетовал:  в начале XIX века в Москве было две книжных лавки с дневной выручкой в 12-15 рублей. Если учесть, что цена небольшой книжки составляла 3-5 руб., нетрудно посчитать, сколько книг покупали москвичи!  На протяжении XIX столетия ситуация практически не менялась. Ближе к середине века месячное жалованье чиновника не превышало 60-80 руб. в месяц (Акакий Акакиевич из гоголевской "Шинели" получал 33 руб.). При средней цене книги 10 руб. мало кто мог позволить себе купить хотя бы одну книгу в год, не говоря уже о крестьянах и рабочих... Неудивительно, что крупнейшие прижизненные тиражи произведений Пушкина не превышали 1200 экз., да и те залеживались годами. Интересна судьба основанного Пушкиным журнала "Современник". Как отмечает Страхов, в переписке Грота с Плетнёвым имеется указание, что "уже в 40-х годах он печатался всего в 600 экз., из которых расходилось 200, так что издание было явно убыточным".

В  начале этого очерка Вася Страхов горестно по-горюхински привел пример – литературоведческую притчу (конспективно):
В 1892 г Л. Н. Толстого спросили: “Кто самый знаменитый, любимый и читаемый писатель в России?” Толстой ответил: “Матвей Комаров”. Этот диалог приводит литературный критик В. Страхов в книге “Пушкин и массовый читатель”. Сам бы Страхов ответил, что такой писатель — Кукель. “Широкий” русский читатель до самой революции любил Кукелей... Массовому читателю Пушкин был абсолютно недоступен”
[см. Анненкова А.А. Пушкин в «простонародном» сознании]

Подробно:
«
В 1892 году Л.Н. Толстого спросили, кто, по его мнению, самый знаменитый, любимый и читаемый писатель в России.
Толстой ответил: — Матвей Комаров.
Интеллигенцией того времени этот ответ воспринимался, как неуместная шутка.
Дело же было в том, что Толстой имел в виду всю читательскую массу в целом, в то время, как обычно читателем (настоящим" читателем) считался жидкий верхний слой интеллигенции на огромной толще многомиллионного неграмотного населения Российской империи.
Читательская верхушка М. Комарова не знала. Но М. Комаров был, пожалуй, лучшим из того, что знали и любили широкие читательские массы. Крепостной писатель Х;Ш века, биография которого до нас не дошла, Матвей Комаров был автором лубочных (вернее—долубочных) „английского милорда Георга, маркграфини Фредерики—Луизы", „славного мошенника и вора Ваньки-Каина, французского мошенника Картуша" и многого.другого. Сторонниками придворной Литературы, обслуживавшей узкую продворянства, "комаровские „милорды" тщательно отграничивались от „высокой" литературы и крепко вгонялись в литературу лубочную.
Непрерывно искажаемые и опошляемые они крепко миллионными экземпляров, врастали в широкого читателя и (вопреки мечтаниям Некрасова, что мужик не милорда глупого, а Белинского и Гоголя с базара понесет) благополучно дожили в виде 3-х-копеечных  лубков до 1917 года. Но впрочем, не дольше.
Создателя их, М. Комарова, уже не помнили. Да и конкуренция с другими лубочными авторами ему уже стала не под силу.

Кто же стал самым любимым читаемым писателем XX века?
Я назвал бы еще более неожиданное имя:
— Кукель.

Его биография тоже неизвестна, да и никому не нужна. Это, в сво¬ем роде, сборное имя, нечто вроде могилы лубочном фронте. Им написано, думаю, не менее тысячи повестей и рассказов. Плодовитость, превосходящая Боборыкина и уступающая только Дюма.
У Кукеля две особенности: Во-первых, у него нет лучших и худших вещей. Они все качеству, хотя и разнообразны по приемам. У него есть и свои ты старинных „милорда" и „протупей-прапорщика" и реминисенции из классиков, вроде „турецкого пленника" и исторические повести, где Вальтер-Скотт и Купер откровенно пересажены на русскую почву, и беллетристические отечественных тем от подвигов Василия до похождения сыщика И.Д. Путилина. Во-вторых, все его произведения делятся на повести в 96 страниц (ценою в 10 коп.) и рассказы в 32 страницы. Иных листажей у него нет. В течение многих лет он поставлял (с ванного фельетониста) И.Д. Сытину свою продукцию, рассчитанную на стандартные размеры лубочных книжек. И даже не на каждой из них отмечалось:
— „Повесть (или рассказ) Кукеля."
Но книжки Кукеля (и многих других Кукелей) в подлинно миллионных количествах растекались по окраинным лавчонкам, уездным
рам и коробам офеней.
„Широкий" русский читатель (предок нашего колхозника и стахановца) до самой революции любил Кукелей.
Пушкин до него если и доходил, то только в тех же стандартных лубках с сомнительными текстами, изданными многочисленными Сытиными, Холмушиными, Сазоновыми, наряду с песенниками, оракулами, сонниками, магиями и письмовниками

Это далеко не случайно.

Каково было состояние КНИЖНОГО рынка периода—начала XIX века?
По свидетельству Карамзина, в Москве было две книжных лавки с оборотом по 5 тыс. р. Ассигнациями в год, т. е. с дневной выручкой в 12—15 руб. Небольшая книжка стоила тогда 3—5 руб.  Москва покупала 5—6 книг в день!
Что покупалось? Переводная литература (во главе с потрясающими романами А. Радклиф) и мистическая литература (Эккартсгаузен,„Ключ к таинствам натуры" и пр.). Батюшков, Жуковский, Дмитриев — залеживались на полках и шли за полцены и дешевле. („В Москвеможно купить за 100 р . книг на 500 руб.* — писал Белинский уже в 1829 году).
Кто покупал? Это станет ясный из следующих цифр: Предметы первой необходимости были дешевы (мясо 11—12 к. фунт,коровье масло 42 к. ф., пшеничная мука 3 р, небольшая книга стоила 10 р., кресло в театре—5 р. (ложа до 20 руб.),билет в концерт—10 руб.

Среднее месячное жалованье чиновника не превышало 60-80 рублей. А гоголевский Акакий Акакиевич получал 33 рубля и вряд ли смог бы купить хоть одну книгу в год. О ремесленнике, о крестьянине говорить вообще не приходится.

Вот обстановка, в которую пришел Пушкин.
«

Вот потому-то после  1830-го  Пушкин как поэт обмер, а не потому, что гений его исчерпал всю его дрянь (вдохновение), выпил все его таланты и осушил тот ручей, что поил из чаш муз поэтов под горой Парнассуса 

А, да… и еще потомку, что он женился на … Гончаровой. Брак холостит душу изрек Пушкин по поводу женитьбы конкурента Боратынского… Его душу Натали выхолостила до дна, из тьмы которого на него косился глаз царя и вылетела пуля  веселого модного сексопильного поручика

С выхолощенной душой Пушкин, проиграв битву за прилавок стишистой торговли Булгариным, Комаровым и Кукелям, нашел для себя суицидальный выход - пойти на дуэль с поручиком и дать ему шанс выстрелить первым – как это делал его Евгений Онегин, убивая в том же январе поэта Ленского из-за вздора и хандры…

(2)

«Народное знание о Пушкине долгое время не было массовым. Особенно это касалось провинции. В 1899 году, во время празднования столетнего юбилея рождения Пушкина, периодическая печать отмечала вопиющее неведение простого народа о великом поэте. И. Щеглов, побывав в юбилейные дни в Кинешме, передает свои впечатления: “На панихиде (по Пушкину. — А. А.) вопрос у мужика: “Не знаешь ли, дедушка, по какому это случаю служат сегодня панихиду?”
— Не сведомо нам, кормилец, по какой причине... Ничаво нам не сведомо!»

[см. Щеглов И. Новое о Пушкине. Спб., 1902, с. 7]

«В беседах около пушкинских уголков особенно показательным может явиться совершенное незнание крестьянами Пушкина... Для святогорских крестьян Пушкин, как личность, умер давно и забыт, а Пушкин, как великий писатель, еще не родился”

[см. псковский краевед Ф. А. Васильев-Ушкуйник. Пушкинские уголки Псковской губернии. М., 1924,]