Брейк данс форева!

Марго шла по набережной Фонтанки и думала: если загорится зелёный свет, она перейдёт дорогу и направится в Муху, на выставку дипломных работ, если красный — свернёт налево, к Инженерному замку, а там по Садовой, Невскому… задаст круг и домой. Впрочем, ей, как Алисе из Страны Чудес, было всё равно, куда идти, лишь бы куда-нибудь попасть. Куда-нибудь ты попадёшь с этим «перекати-поле», — сказал ей Мартовский Заяц, точнее, Игорь, теперь уже бывший муж. Так он презрительно называл Сашика и имел на то основания.
Вот где теперь этот Сашик? Вторую неделю ни слуху, ни духу. Хотя… она ведь решила, что всё, это в последний раз. Только решать можно что угодно, а на душе — выжженная равнина. Там ничто не приживается, и разум скользит вдоль. Самое верное средство уцепиться за жизнь — работа. Но в «Олимпе» сейчас такая война, каждый имеет мнение и её, обесточенную, норовит в своё мнение затянуть.
«Олимп» — продюсерский центр Игорька, явление новое, никаких правил. Поэтому артисты натащили свои: интриги и подставы. Только один человек, Никита, равнодушен к баталиям. Смотрит на Марго громадными чёрными глазищами и молчит. Такой молчун. Но если слово скажет — значит, продумал и решился обнародовать. Ей он в первый же день обнародовал: «Какая ты красивая…». Но мог бы не тратить слова — сразу понятно: завис. И теперь при встрече каждый раз так зависает — молча смотрит, провожая взглядом. Говоря школьным языком: пыльным мешком огретый.
Никита руководит группой «Квадра мобиле», смесь танца и цирка. Игорь говорит: перфомансы — очень перспективное направление. Звуковики неделю крутят: «Брейк денс, брейк денс форева!», ребята репетируют. Их четверо: две девчонки и два парня, совсем юные. Один впереди и скороговорки какие-то выдаёт — рэп называется — рыжая девчонка на полу лихо брейк крутит, остальные сзади подпевают-подтанцовывают. Всё время меняются, и свет мельтешит, словно прожектором ловят беглеца. Короче, нервное зрелище. Марго ему так и сказала, когда спросил: «Как тебе?». Это была вторая адресованная ей фраза.
Когда-то Никита Клименко был восходящей звездой театра, буквально выбивался в герои. Не удивительно: антрацитовые глаза, смоляная грива, эдакий мужественный и пластичный Маугли. Седая прядь — как намёк на страдание. Никиту любят обсуждать, жалеют, сочувствуют. Это потому что в опале. Будь он на коне — изошлись бы злобой.
Но Марго в стороне. На его спектаклях не была, сплетен не слушала. Но не слушать — не значит не слышать, кое-что поневоле просачивается. Про женитьбу на театральной партнёрше, размолвку с её родителями, вынужденный развод. И к сыну-то его не подпускают, и из театра, где хозяйничают родственники жены, выставили… 
Ещё издалека Марго увидела, что выпадет зелёный. Значит, налево, в Муху, подумалось отчего-то тоскливо, и она нарочно замедлила шаг. А когда подошла к светофору, мигающему жёлтым, грудь сдавило невнятным предчувствием, и она вопреки своему решению пошла направо, по Пестеля. От этого волевого импульса сразу поднялось настроение.
Марго любила жизнь, и всё в этой жизни ей нравилось. Даже преодоления трудностей, даже болезни, если не очень серьёзные. Жизнелюбие удерживало её на плаву при любых обстоятельствах. Раньше всегда удерживало…
Дом, где жил Клименко, возник неожиданно. Как-то ночью Володя, шофёр центра, развозил их после концерта по домам, и Никита вышел здесь, у этого жёлтого здания. Да, вот и его парадная, вторая после арки. Если бы ещё знать номер квартиры… Семнадцать — услужливо подсказала зрительная память. Эта цифра с двумя поперечинами, раз увиденная в бумагах секретарши, так и стояла перед глазами.
Впрочем, зачем ей Никита? Спит ещё, наверно, после вечерней репетиции. Но невнятное предчувствие кивало: иди, иди, а ноги сами несли к парадной. Третий этаж, вот и дверь с россыпью кнопок и фамилиями на табличках, — значит, коммуналка. Но его фамилии нет. Зато есть безымянная голубая кнопка.
Дверь открыла пожилая женщина с неприветливым взглядом и молча, шаркая тапками, двинулась обратно по коридору, а на повороте не глядя стукнула в дверь. Марго вдруг растеряла всю свою решимость и несмело сделала шаг, другой. Что означает этот взгляд и молчание, и безучастный стук? Ей вдруг стало страшновато, будто за этой ободранной дверью кто-то затаился и поджидает таких вот бесбашенных девиц. С чего это она решила, что помнит номер его квартиры? А если даже помнит, ну чем Никита ей поможет?
В тот момент, когда она уже собралась повернуть назад, что-то звякнуло, дверь приоткрылась, и в проёме возникла голова с чёрными взъерошенными волосами. Седая прядь прикрывала левый глаз, а правый, распахнутый, манил неподвижной глубиной. Секунда, и Марго уже в комнате, а Никита в спешке накрывает диван клетчатым пледом.
Ну, конечно, спал, а она разбудила. Что теперь скажет, зачем пришла? Глупо, как же всё глупо… Вот тебе и предчувствие — получите, распишитесь. Никита вроде бы не удивлён. Подходит и молча гладит по голове. С улыбкой придвигается уже вплотную, чуть не прижимается. От него пахнет сонной постелью одинокого мужчины. Марго узнаёт этот запах, так же пахло от Сашика, когда он исчез в первый раз, и она отыскала его на даче у друга. Забавно, но и Сашик тогда ничуть не удивился её появлению. Они, мужчины, все такие спросонья: податливые, на всё готовые.
Марго ухмыляется своим мыслям, и Никита  птичьим движением наклоняет голову набок, тянется губами. Что ж, раз сама пришла, придётся целоваться. Будто понимая вынужденность её согласия, замирает на полпути и берёт за руку. Вот уже обе ладони в его руках, и он по очереди целует каждый палец, то и дело вскидывая свои глазищи. Как бы вопрошая: а так? а так можно? У Марго кружится голова, ноги дрожат, и слабость разливается по телу…
Да что же это она делает?! И почему, почему он ведёт себя так, будто назначил ей свидание и теперь нетерпеливо идёт к цели. Но ведь никакого свидания он не назначал, а если и назначал, то не ей! Марго оказалась здесь случайно, ещё четверть часа назад даже не планировала, и номера его квартиры не знала, вообще в эту сторону не собиралась идти.
Вдохнув побольше воздуха, Марго преодолела морок, вывернулась из крепких рук, и уже через несколько секунд бежала вниз по лестнице. Всё это время прислушивалась, вдруг окликнет, вдруг погонится следом. Но за спиной стояла такая обречённая тишина, что на миг ей показалось, будто квартира вымерла. Так в одночасье взяла и вся вымерла.
Марго сбавила шаг и тут же услышала, как хлопнула дверь парадной. Кто-то шёл по лестнице и дышал тяжело, с присвистом. Она глянула в пролёт: медленно, с явным усилием поднимался старик, и даже сверху была видна его широкая, густая борода и длинные волосы: всё седое, выбеленное. Несмотря на летнее тепло, на нём была стёганая куртка-ватник, за спиной рюкзачок защитного цвета. Вот старик повернул на площадку второго этажа и встретился с Марго взглядом. Её даже в жар бросило: снизу на неё смотрели Никитины отчаянные глаза. Старик остановился и молча её разглядывал, потом облегчённо вздохнул и, пряча усмешку, опустил черепашьи веки.
— Вы… отец Никиты? — догадалась Марго и тоже почему-то облегчённо вздохнула.
— Я… я здесь живу, — старик окинул её внимательным взглядом и, как бы спохватившись, уточнил: — Вернее, иногда заезжаю. Живу я в Меритиницах, на Псковщине.
Он сделал пару шагов и остановился, явно пытаясь выговорить что-то важное. Рот был полуоткрыт, губы беззвучно шевелились, морщины лба напряглись. Наконец, выдохнул чуть слышно: «А вы что же, убежали от него?». Марго молча кивнула.
— У него такая особенность странная — цепенеет, когда влюбляется… — отец Никиты чуть улыбался в длинные, как у моржа, усы. — Небось, не удерживал, не просил вернуться?
Марго мотнула головой. Не удерживал, нет… но ведь он пытался… пытался…
— Что вы, он без вашего согласия пальцем не тронет, такой нежный, даже робкий становится, — ноздри старика трепетали, будто, глядя на Марго, он представлял своего незадачливого сына.
И вдруг коснулся её руки. Ладонь, бугристая, привыкшая к сельскому труду, чуть дрожала: «Вы бы вернулись… Поймите, я старый человек… я вижу, что вам плохо. И ему сейчас очень плохо... Но вы сильная, у вас всё получится, а он ведь может и пропасть…». И совсем уже по-свойски ухватив за локоть, неожиданно заговорил со сдержанной горячностью: «Он своих ребят бросит, вот увидите. Какие-нибудь заграничные гастроли ему предложат, в Эмираты, к примеру. Или обучать аэробике где-нибудь на Крите. А это обернётся услугами платного танцора или тренера на пляже — толстых коров пасти».
Марго тут же вспомнила, как одна из девочек, кажется, Таня, круто танцующая брейк, говорила напарнице, что шефу зарубежную поездку предлагают, если что-то там сложится. Выходит, отец уже в курсе и не одобряет.
— Ему ни в коем случае нельзя терять группу, — продолжил старик уже спокойнее, — И подскажите Никите, чтобы задний край подиума немного поднял, градусов на пятнадцать. Этого достаточно, чтобы Танечкин номер эффектно смотрелся из зрительного зала.
Заметив её удивление, усмехнулся: «Думаете, раз я стар, так ничего уже не смыслю в современных танцах? Я ведь интересуюсь делами сына, вот и…».
— А почему вы сами ему не скажете? — удивилась Марго.
Вообще-то он прав: брейк данс не столько танец, сколько акробатические трюки, прямо на полу. Зрители наблюдают как бы сверху, стоя вокруг небольшого пятачка, куда по очереди выскакивают танцоры. Только с галёрки можно оценить технику, и то при условии, если смотреть в бинокль. Надо же… поднять край подиума — это никому не приходило в голову.
— Меня он не послушает, а тебя — обязательно, — перешёл он вдруг на ты. Но Марго этого не заметила, прикидывая, как преподнести идею Игорю, от которого всё зависит. Он-то её никогда не слушает.
— А главное: пусть вернётся в театр. Он ещё может взлететь, народ его не забыл, а лет через пять и духу не останется. Есть две площадки, где его возьмут вместе с группой…, — старик закашлялся, отчего лицо пошло пятнами, достал из внутреннего кармана таблетку и, посасывая, сердито забормотал: «Только он в свои силы не верит, в себя не верит, думает, что никому не нужен… Да, если ему не помочь, будет не нужен! Его постановки и его ребят приберут к рукам, а он останется не у дел!».
Последовал новый приступ кашля, но старик замотал головой, как бы призывая не перебивать, и, пшикнув в рот баллончиком аэрозоля, несколько секунд сипло глотал воздух. И вдруг зачастил, придвинувшись так близко, что Марго отчётливо видела редкие зубы, щёки в красных прожилках, пегие кустистые брови: «Ведь чем, я думаю, всё кончится? Заболеет он. Инфаркт или инсульт накроет. Если выживет, заберётся в какую-нибудь глушь, там себя похоронит, убедит, что сельская жизнь по нему, на пенсию нищенскую будет перебиваться, пока какая-нибудь жалостливая пейзанка не возьмёт его к себе. Он ей старые номера „Театрального вестника“ будет показывать с фотографиями молодости, а сам… не сможет даже шнурков завязать!».
Отец Никиты умолк, совсем по-стариковски пожевал губами и, как бы продолжая беззвучный спор, вскинул на Марго удивлённые глаза: «Сын, говорите? Да его сын — вот увидите! — станет известным актёром. Непременно станет при такой генетике и с поддержкой родни… Только про отца он даже не вспомнит, вычеркнет из своего круга!».
Концовку старик произнёс уже шёпотом, руки его тряслись. Он то и дело дотрагивался этими пляшущими руками до Марго, как бы останавливая её, не давая уйти.
— Хорошо, я попробую, — тоже шёпотом пообещала она, — только давайте вместе…
Старик закивал китайским болванчиком и приглашающим жестом пропустил её вперёд. В квартире по-прежнему царила тишина. Марго дошла до двери комнаты и потянула за ручку. Никита стоял на том же месте, где она оставила его, где он целовал ей пальцы. Стоял и улыбался, будто она не сбежала, а вышла на минуточку…
Оглянулась: ни отца, ни шагов на лестнице… Вот дед, как незаметно исчез! Её вернул, а сам наутёк. Одно непонятно: откуда Никитин отец узнал о её приходе, если она сама об этом не помышляла? И опасения насчёт сына как-то уж категорично высказал, и советы давал вполне конкретные. Вот только не сказал, как эти две киностудии называются. Надо будет у Игорька спросить.
Никита по-прежнему глядел на неё сияющими глазами и молча улыбался. За его спиной мелькали разноцветные пятна: это беззвучно работал видик, показывая вчерашнюю репетицию. И — удивительное дело: прожектор света больше не нагнетал тревогу, его заменили мягкие софиты. Ребята двигались слаженно, провода микрофонов не путались под ногами, потому что никаких проводов не было. Радиомикрофоны, догадалась Марго. Всё же он уломал Игорька...
— Так уже лучше, — кивнула Марго, и глаза Никиты радостно вспыхнули, — только вот что… надо приподнять задний край подиума градусов… на пятнадцать, тогда…».
— Я уже об этом думал… десяти хватит. Пятнадцать, конечно, лучше, но есть риск свалиться в оркестровую яму.
Марго даже рот раскрыла: впервые она слышала от него такую длинную фразу, к тому же сказанную уверенным и деловым тоном. Никита хотел ещё что-то добавить, но внезапно лицо его задрожало, из глаз, будто летний грибной дождик, закапали слёзы. Он не вытирал их, просто не замечал.
В динамиках вдруг прорезался звук, прямо на зажигательном припеве: «Брейк данс, брейк данс форева! Брейк данс, брейк данс форева!…», — и Марго поняла, что игра софитов подчинена музыке и движениям артистов. Это была светомузыка! Ей вдруг так захотелось махнуть рукой на все неприятности и танцевать!
Брейк данс, брейк данс!
Забыть про Сашика с его побегами — пусть себе бежит!
Брейк данс, брейк данс!
Забыть о страхе одиночества — ведь одиночество рождает новые возможности!
Брейк данс, брейк данс!
Забыть пророчества старика-отца. Не бывать этому, не бывать!
Танцевать, двигаться в такт музыке, заряжаясь вспышками света, под блеск восхищённых глаз!
Брейк данс, брейк данс форева!