Орбита захоронения

Аэробус набрал высоту, увеличил скорость, и она перестала восприниматься. Впереди комфортный сорокаминутный перелёт Гамбург — Гданьск, и Аскольд окажется совсем рядом с границей. За тринадцать лет старинный польский городок превратился в один из транзитных пунктов между Советами и Евросоюзом. Он оброс сетью различных агентств, складскими терминалами, а новый аэропорт экипирован нестандартно, включив в себя как современные модули, так и архаику начала века.
Уже скоро Аскольд расстанется с привычными электронными гаджетами и получит взамен два десятка таксофонных жетонов, единую транспортную карточку и пачку рублей. Придётся заполнять множество бумаг, а он совсем разучился писать от руки, авторучка вызывала судороги в пальцах. Но всё же настроение было приподнятое и напоминало тот далёкий 2010-ый год, когда его, как победителя соревнований по плаванию, включили в сборную страны и отправили в Сингапур на юношескую Олимпиаду.
То прекрасное время представлялось уже как сон. Из тех, что с годами, благодаря достоверным деталям, кажутся реальностью. Вот и сейчас синее небо в иллюминаторе на миг проступило тем, впервые увиденным небом, придержанным снизу серо-мглистой ватой облаков. Правда, теперь его не пугают взлёты и посадки, а пакетик в кармашке сиденья больше не нужен.
Аскольд открыл присланный Ирвингом файл и в очередной раз пробежал глазами текст. Он помнил его почти наизусть, но нечто неуловимое, заключённое между строк, заставляло вновь и вновь возвращаться к сухим фразам. Ничем не оправданное узнавание накатывало волной, проступая живым, быстро тающим мазком. Но поймать ускользающую мысль не удавалось, и это было сродни тщетной попытке вспомнить забытое слово.
Весной глава юридической фирмы «Result+» Ирвинг Зельдин впервые появился в его сыскном агентстве и предложил работу. Он искал родственников высокопоставленного корейского чиновника, предположительно живущих на территории бывшего СССР. Дело касалось наследства, и по гонорару, обещанному Зельдиным, наследства нешуточного. Зельдин уже располагал некоторыми сведениями, и они вывели на одну пожилую даму, Марию Загорову.
Задание на первый взгляд было несложным. Расспросить старушку, записать её сведения, составить отчёт, по прибытии передать плёнку, расшифровку фонограммы, получить вознаграждение и — чао бамбино сорри. Но Аскольда не отпускала мысль, что поиски имеют другую цель, а сам Зельдин — только посредник, пешка в чужой комбинации. Переданный список имён наследников больше напоминал клички агентов, выполняющих секретное задание. Так звали греческих богов.
Он уже подумывал отказаться — привычка вести дела вне политики подсказывала именно это — но место встречи с «информатором» решило дело. Старушка проживала в Кёнигсберге, бывшем Калининграде. Попасть в городок, где прошли детство и юность, показалось Аскольду очень заманчивым. Он вдруг почувствовал острое желание вновь очутиться в родном городке, пройти по семи мостам через Преголю, посидеть на скамье у Верхнего пруда, зайти в кафе, где некогда варили вкусный кофе и пекли крохотные пирожки с рыбой.
Но главное — навестить Янтарный, посёлок на побережье Балтики, где ещё сохранился дом, построенный его прадедом. Пожалуй, с этого и начнёт…
***
Аскольд Дмитриевич Корн остановился в гостинице, которая раньше называлась Schloss-отель и была лучшей на побережье. Сейчас, даже перестроенная, она выглядела скромненько рядом с соседними апартаментами, выстроенными за последние годы. Внутренний туризм, полностью вытеснивший загранпоездки, оккупировал всю береговую линию. Лишённые возможности увидеть мир, люди путешествовали по стране. Впрочем, шестой части суши вполне хватало для разнообразия впечатлений.
Когда-то Янтарный держал Аскольда крепко. Бесконечный дикий пляж, огромная полоса белого песка, пологие дюны, цветущий шиповник… С тех пор посёлок сильно изменился — никаких запущенных территорий, всё цивилизовано. Правда, шиповник растёт по-прежнему, но не дикий, а культурный, высаженный в прихотливом порядке. Берег выдвинулся в море, и намытые пляжи соседствуют с живописными бухточками.
В их доме теперь мемориальная квартира прадеда. И хотя Аскольд знал о музее, всё же испытал некоторый шок. Он ходил по знакомым с детства комнатам, и горечь утраты отчего дома переросла в сожаление, что он в своё время не озаботился оформлением документов, а потом, когда отца унесла третья волна пандемии, просто махнул рукой на родовое гнездо. Тогда всем было «не до чего», пять лет планету трясло, и «новые правила» стали нормой жизни.
Именно здесь, в Schloss-отеле, он познакомился с Денисом. Было жаркое лето двадцать четвёртого года, Аскольд тогда проводил у отца свой отпуск и подрабатывал в рецепции. Помогло хорошее знание немецкого и приличный английский. Денис Юрьевич Хабаров, программист — так он написал в карте гостя. А когда глянул поверх тёмных очков своими чёрными «инопланетными» глазами, в душе Аскольда что-то протяжно заныло, будто в неё заглянул посланец будущего.
Это уже позже Денис объяснил и про экстрим-тату, и про сложности с социализацией. Он был участником международного симпозиума, который проходил в конференц-зале отеля. После чего все дружно отправлялись на пляж. В свой выходной Аскольд тоже пришёл на пляж, но задерживаться там не собирался, хотел запастись питьевой водой и уйти на дикий мыс, подальше от толпы. Тут к нему подошёл Денис и спросил, не знает ли он укромного пляжа. Надо же, ведь Аскольд сам искал повод для знакомства!
Выяснилось, что они одногодки, и этот факт тогда, помнится, больно кольнул. Он позавидовал парню одного с ним возраста, достигшему успехов. Денис оказался очень общительным, и с того дня до самого окончания конференции они ежедневно встречались, плавали, сидели в прибрежной кафешке, болтали о всякой всячине. И о серьёзных вещах тоже. Денис много чего рассказал. К примеру, как, следуя конфуцианскому учению, с нуля добиться впечатляющих результатов. Человек и есть Небеса, — с улыбкой говорил он, и это утверждение казалось Аскольду несколько претенциозным.
Уже позже, в переписке и видеочатах, Денис изложил подробности, но и тогда активного приятия это учение не вызвало, как и всё догматичное, требующее безусловной веры. Не тот был возраст. Аскольд вырос в стране, где с религией было покончено, и лишь восточной медицине и единоборствам разрешили остаться в сугубо практическом аспекте. Но вещающие во сне оракулы, указаниям которых следовали правители, сами собой застряли в памяти. Как и словечки кэбёк, чхондогё, ни о чём уже не говорящие.
В последний день обменялись почтой, телефонами, договорились, что Аскольд в конце отпуска приедет в Москву, где Денис заканчивал обучение в международной школе программирования. Приехать по многим причинам не удалось, и дружба стала угасать, как вдруг Денис сам объявился, чтобы попрощаться перед отъездом в «Кремниевую долину». Оказалось, у него в Калининграде, где-то в районе Верхних прудов, живёт бабушка.
Друзья встретились, и Аскольд, выслушав историю ослепительной перспективы приятеля, попросил о помощи. Даже не попросил, а скупо обрисовал свой унылый банковский мирок. Это с твоим-то знанием языков? — удивился Денис и через пару дней договорился с очень хорошим человеком, владельцем немецкого интернет-магазина, которому позарез был нужен представитель в России.
Так Аскольд стал курсировать между Калининградом и Гамбургом, потом вовсе переехал в Германию, посадив вместо себя Толика, бывшего однокурсника… А тут и обвал случился, отрезавший прошлую жизнь. Но всё это время, вплоть до своего нынешнего вояжа в Советы, он не прерывал связи с Денисом, который уверенно продвигался и стал архитектором одного из кластеров «Кремниевой долины».
Аскольда тогда долбануло крепко. Конечно, с торговлей надо было давно завязать, но он поддался ностальгии. Хотелось хоть изредка навещать родные места. Всё же полжизни прожито в России. Детство в Янтарном, где отец работал диспетчером на шахте, потом учёба в бизнес-колледже, работа мелким банковским клерком.
Об этом сейчас даже не хотелось вспоминать. А хотелось следить за набегающей волной, слушать крики чаек, вдыхать знакомый с детства запах сосновой смолы, водорослей, далёкого костерка. И краем глаза наблюдать за юной парочкой, считывать поцелуи, запиваемые дешёвым вином из бумажных стаканчиков. И ни о чём, ни о чём не думать!
***
Мария Николаевна Загорова жила в небольшом особнячке на Верхнеозёрной улице. Аскольд раньше часто бывал в этих краях, гуляя в парке с девушками из колледжа, катая их, визжащих, на «чёртовом колесе». Сейчас он с трудом узнал это место, и только колесо обозрения — конечно, другое, гораздо современнее и выше — служило ориентиром.
С Марией Николаевной он договорился о встрече по телефону-автомату, с трудом поборов желание позвонить из номера. Но Ирвинг предостерегал от звонков из отеля, рекомендуя также менять таксофоны. Подобная предосторожность напомнила старые шпионские фильмы, и Аскольд тогда, помнится, с трудом подавил улыбку.
Отправляясь на встречу, он испытал подзабытое чувство, предшествующее личному общению. В цивилизованном мире было не принято встречаться вживую без острой необходимости, а обращение на улице однозначно расценивалось как грубость и даже агрессия. Это началось после серии пандемий и связанным с ними режимом изоляции. И хотя последняя вспышка была много лет назад, норма отстранённости вошла в обиход и осталась навсегда.
Здесь же всё осталось как прежде. Будто он в машине времени перелетел в свою молодость… Люди на улицах только и делают, что болтают. А ещё курят и открыто употребляют алкоголь. Туристы останавливают прохожих, задают вопросы, а те отвечают, размахивая руками… Немыслимая в современном обществе картина!
Конечно, отсутствие интернета этому весьма способствует. Весь мир опутан сетью, а Советы со своей «техногенной катастрофой» ушли. Плавничками махнули и — в открытое море. Остальные надёжно пришвартованы к Мировой Поисковой Системе «Full Trust », отодвинувшей на периферию Яндекс, Гугл и Рамблер. Зато мир получил невиданный до сих пор сервис, управляемый самым мощным, самым гибким, самым неуязвимым искусственным интеллектом.
А здесь, за «стеной», — лишь провода и радио-эфир…
Событие тринадцатилетней давности Аскольд помнил в деталях. Он распекал из Гамбурга Толика, оставленного рулить торговым представительством, как связь резко оборвалась. Это случилось как раз перед двенадцатичасовыми новостями, их Аскольд старался не пропускать. Он разозлился, решив, что Толик в ответ на законный выговор хамски отключился. Перезванивать не стал, решил отправить гневное письмо. И тут на экране появилась заставка новостей. С напряжённой приветливостью диктор сообщил о выходе из строя серверов в восточной Европе.
Потом каждые полчаса передавали всё новые сообщения об авариях и сбоях техники, использующей интернет. Всё это происходило в локализованных зонах, и к моменту, когда данные об отключённых территориях перестали поступать, выявилась общая граница сетевого обвала, совпадающая с бывшей границей Советского Союза. Этот факт какое-то время держался в тайне, но очень скоро СМИ обнародовали «жареный материал», и тут за дело взялись политики. Исчезновение глобальной сети на постсоветском пространстве тут же было воспринято как результат применения мощного парализующего оружия другой сверхдержавы.
Аскольд припомнил новостной бум: гневные ноты протеста в адрес американских консульств, атаки Белого дома. Тогда реально запахло военным конфликтом. К Советам присоединились бывшие республики, а на тот момент суверенные государства, попавшие под «санкции». Это никак не вписывалось в схему «мести и наказания», к тому же и сколь-нибудь весомых причин поставить на колени Россию, а тем более, отколовшихся и вполне управляемых сателлитов, у Штатов не было.
Термин «техногенная катастрофа» прозвучал как сигнал к примирению. Лучшие специалисты всех стран прибыли с целью оказания помощи, подключилось НАСО, но причин так и не выявили. Связь со спутниками не прерывалась, серверы и роутеры работали исправно, но сигналы деформировались даже на коротких расстояниях, и это выводило всю систему из строя. Мобильная связь в одночасье полетела, только радио, кабельное телевидение и стационарные телефоны работали исправно.
В крупных городах бывшего СССР царил хаос, вызванный коллапсом банковской системы. Глубинка ввиду своей технической отсталости пострадала в меньшей степени. Там ещё с советских времён сохранился подземный кабель, телефонные будки, автономные генераторы, телеграф и радио-трансляция, а интернет был настолько неустойчив, что сколько бы ответственных миссий на него не возлагали.
Версий обвала было множество — одна другой нелепее. Якобы сотни спутников, запущенных Конрадом Таском в середине 20-х, перетянули на себя мировую паутину, которую в одночасье отрезали от России, попутно зацепив и некоторых соседей. В Европе нашлись поборники заокеанского демарша, но ответственность, в основном, возлагали на правящую миром банковскую элиту с её тотальной программой цифровизации, которая якобы из-за сбоев вошла в фазу саморазрушения.
В этом был бы определённый смысл, если бы граница этого «сбоя» удивительным образом не совпала с государственной границей Советской империи, канувшей в лету полвека назад…
***
Аскольд подошёл к чугунной витой калитке и нажал на кнопку домофона. Тишина. Он ещё раз позвонил, потом сверился с номером дома и надавил на звонок посильнее. Никакой реакции. Вот где сейчас пригодился бы мобильник! А теперь иди, ищи таксофон… Старуха наверняка глухая, а он даже не знает, с кем она живёт. Восемьдесят шесть лет, вряд ли одна… Только сейчас припомнилось, как легко она согласилась на встречу. Будто они всю жизнь знакомы, и все его «заготовки» сразу пресекла: вот придёте и расскажете.
Вот — пришёл! Только в дом не попасть. Сквозь прутья решётки был виден кирпичный угол дома, край белой скамьи, ступени крыльца. Остальное закрывала плотная зелень живой изгороди. И вдруг откуда-то сверху раздался детский голос: «Там простая щеколда, отодвиньте и заходите». Действительно, как он сразу не заметил! Домофонная коробка сбила с толку.
Впоследствии его многое сбивало с толку. На вид игрушечный домик, оказавшийся двухэтажным, хозяйка, напоминающая обликом мальчика-подростка, с детским голосом, в свитере с дырками на локтях и серебристым ёжиком волос. При этом на стенах бесценная живопись Франса Куни, плафоны ручной работы. И разговор за чашкой чая — китайский фарфор, такой сервиз был у его бабушки — вернее, монолог: я плохо представляю, что было вчера… вы приходили?.. нет?.. вот видите, это забылось… а то, что произошло пятьдесят лет назад, совершенно отчётливо…
Похоже, Мария Николаевна принимала его за друга семьи, то и дело повторяя: ну, вы, конечно, это должны помнить… Такая перестановка ролей оказалась благоприятной для дела. Потому что список, переданный Зельдином, полностью совпадал с именами внуков, канувших в небытие вскоре после «большого бэмса», так старушка называла сетевой обвал.
Она, действительно, помнила много событий, к записи на диктофон отнеслась благосклонно, а на вопрос о фотографиях немедленно достала старый плюшевый альбом. Переворачивая картонные страницы, Аскольд вглядывался в снимки, а Мария Николаевна поясняла, забираясь в детали, вовсе не существенные.
— Это моя дочь Олечка с мужем Юрой… У них было шестеро… Вот старшая — Ника, рядом Арес… они погодки… Юрик греческой мифологией увлекался, отсюда имена… Ника, подавала большие надежды. Отличница, на золотую медаль в школе шла. С отличием закончила и — в Университет… Всё в архивах пропадала… про китайцев, лезущих в Сибирь, говорила задолго до того, как Китай внедрился на Байкал и Дальний Восток… Потом сорвалась и уехала… вроде бы в Хабаровск. Когда это было? Лет двадцать назад. Я её с тех пор не видела…
…Арес — вундеркинд в своём роде. Очень смекалист был по части техники… Здесь он во втором классе… В школьную столовую тогда привезли посудомоечную машину. Никто не мог с ней разобраться. Арик им — давайте я вам машинку запущу, а вы мне — три пирожка. Так они ему потом десяток дали — в момент справился…
…Нет, в Благовещенск Арес уехал один. Погодите, надо вспомнить… Мы ещё сильно с ним поругались. Он такой заводной, всю жизнь лез на рожон. Да, верно, в 2026-ом… Вот тогда он и уехал. Так же, как Ника — никому ничего…
…Второй справа — Дионис, ему здесь пять лет… Его должны были назвать Морфей, да я запротестовала: мальчику всю жизнь таким именем поломаете, дразнить будут в школе… Мне тогда уступили, но следующего парнишечку всё ж-таки Морфеем назвали, уже меня не спросив…
Аскольду казалось, что он уже когда-то видел эти лица. Не конкретно эти, а похожие. Возможно, одно лицо. Напрягая память, он пытался поймать черты, проступающие с каждого снимка и присущие кому-то, лично знакомому. И пока Мария Николаевна обставляла каждую фотографию своей историей, мучительно соображал, и оттого рассказ старушки звучал неясным фоном.
— Ну, что сказать про Морфея, Господи прости его папашу… Морфей с детства был слегка заторможенный. Не глупый, нет, а как в полусне. Потом Юра несколько лет сильно болел, а перед смертью только Морфея к себе звал. Тот летел, всё бросив, приказания исполнять. Ему лет десять тогда было. Тихий мальчик, ничем не примечательный. Вдруг перемкнуло — переходный возраст. Вырос, волосы отрастил, взялся за гитару, стихи писал — да всё депрессуха. Пока Дионис его куда-то не втянул…
…Вот что вдруг припомнилось. Они тогда уже перебрались в Москву, и оба ко мне приехали на недельку. Лето было. Нет, какой год, не помню. Мы ужинаем все вместе, только ребята поминутно вскакивают и в кабинет, на второй этаж бегают. Я их одёрнула: посидите спокойно, дела ваши в лес не убегут. Морфей так флегматично: в лес — нет, а за полярный круг… Тут Дионис на него как зыркнет и ногой под столом, видать, пнул, потому как Морфейка вздрогнул и умолк.
…Дионис мне потом сказал, что они игру разрабатывают. Морфей придумал сюжет, а он программирует. Только при чём тут полярный круг? Это был 29-ой год. Точно. У Морфея первая книжка вышла, он фантастику писал… Я-то не читаю такого, но Ольга говорила, что он реальность описывает, просто шифрует. Сейчас его книжки в любом магазине можно найти. Серия «Сны Морфея». Всё предугадал…
Марья Николаевна вздохнула и забормотала вполголоса:
— Деньги были живые, потом к картам привыкли, теперь опять бумажки… И при железном занавесе жила, а сейчас и нет его… Правда, никуда не уехать, за границу, я имею в виду… Нас ведь теперь нет в компьютерах… Вот ещё говорят, самолёты к нам не летают. Будто навигационные приборы дохнут… что от спутников. А наши вроде наладились старые модели выпускать… для внутренних рейсов…
Старушка вдруг резко уронила голову, будто клюнувшая птица, и тут же раздался звук, похожий на рокот далёкого самолёта. Это продолжалось от силы пять минут, Мария Николаевна встряхнулась и продолжила как ни в чём не бывало:
— Последние двойняшки: Афина и Антей. Видите, нисколько не похожи. Афина — болезненная девочка. После смерти отца у неё начались припадки. Поначалу лишь замирала так странно, потом падать стала, глазки закатив. Но тут же и в себя приходила. К врачу обратились, когда уже ясно было — падучая…
Загорова вынула из альбома фото внучки, и Аскольд поразился её красоте. Разлёт глаз и бровей, густая лава чёрных волос, губы, формой похожие на цветок… орхидеи, кажется… А ещё — не по-детски взрослый взгляд. Как будто знает она что-то, чего ей и знать не положено, и от этого скорбь на лице.
— Афина всё при матери жила, пока припадки не прекратились. Но и после часто впадала в транс. Как-то они с Олей у меня гостили. В день отъезда сидит внучка за столом, руку с ложкой ко рту поднесла и застыла. Смотрит на меня, и понятно, что не видит. Ольга у неё тихонько ложку из рук вынула, подняла со стула — она сама пошла, только ноги волочит — и на диван уложила. А потом и говорит: мама, давай сегодня не поедем домой. Ольга на неё так внимательно посмотрела: с чего это вдруг? А на следующий день про теракт на Московском вокзале только и разговоров. Я прикинула — как раз они могли там оказаться. На Олю смотрю, а она глаза прикрыла и кивнула…
Аскольд ещё раз взглянул на портрет. Вот, значит, какой у неё транс… Ясновидящая… Встретиться бы с ней сейчас — и никаких поисков не надо, она всё должна знать. И про наследство, и про техногенную катастрофу, и про своих братьев-сестёр. И про него, наверно, тоже…
— Антей хоть и мелким рос, но башковитым, в два с половиной года мог сложить кубик Рубика. Потом химией стал интересоваться, опыты ставил со взрывами, пока соседи не пожаловались. Вдруг ко всему охладел, одна биология на уме. Они тогда под Гатчиной жили, он там на участке всякие эксперименты проводил. В соцсетях группу вёл, многие интересовались, даже доктора сельхознаук.
…Дионис в отца пошёл — такой же выдумщик и болтун. У него в школе было прозвище «учёный». Один раз что услышит — сразу запомнит слово в слово. Вырос таким красавцем: высокий, зеленоглазый, обходительный. Но учиться не захотел. После школы стал работать в тату-салоне. Там ему белки глаз чёрными сделали — все приходили в ужас или восторг. Через них он и в кино снимался…
Чёрные глаза?! Так вот оно что! Дионис? Денис! Мальчику на фотографии лет 7—8, но черты лица те же: широкий лоб, высокие скулы, узкий подбородок и очень маленький рот с характерным, как у Ники, вырезом губ. И взгляд — серьёзный и ироничный. Вот почему эти лица показались ему знакомыми…
Аскольд перелистнул несколько страниц, потом заглянул в конец альбома, где тотчас наткнулся на фотографию того периода, когда Денис приезжал к бабушке попрощаться перед отъездом в «Кремниевую долину». Здесь он уже со своими инопланетными глазами… Вот и надпись на обороте: Дионис Юрьевич Ким, Калининград, 2026 г. Но ведь Денис — Хабаров?
— Нет, Хабарова — Ольга, их мать. А у отца была фамилия Ким, и у всех детей — Ким, — пояснила Мария Николаевна.
Так-так, значит, Дионис стал Денисом и сменил фамилию отца на материнскую. Зачем-то ему это понадобилось… Но и теперь уже ясно: он нашёл их, корейских наследников. Надо ещё раз прослушать фонограмму и всё хорошенько обдумать.
Мария Николаевна устало кивала, утомлённая разговором, но если Аскольд Дмитриевич любит радужную форель, то завтра… завтра она приглашает его к ужину…
***
Однако ни на следующий день, ни после встретиться не удалось. Телефон молчал, а калитка оказалась запертой. И только накануне отъезда трубку взяли, и женский голос с лёгкой хрипотцой, свойственной курильщикам, сообщил, что Мария Николаевна в пансионате… Нет, беспокоить её нельзя, она на плановой реабилитации… да, обязательно передаст… счастливого пути…
Пожалуй, он был готов к чему-то в этом роде. Вновь и вновь прослушивая запись в номере отеля, он осознал, что мадам Загорова слегка водила его за нос. Нет, не обманывала, не утаивала чего-то важного, просто так выстраивала разговор, что многие существенные детали затерялись в хаосе пустяков.
Взять хотя бы Нику. Про школьные успехи и природные способности, призы на конкурсах, самодеятельность, футбол (да, была вратарём в студенческой сборной) — двадцать шесть минут записи. А о том, что она училась на философском, причём на отделении конфликтологии, где в советские времена готовили разведчиков, — меньше минуты.
Из случайно оброненных фраз рисовалась совсем другая личность. К примеру, Нику в университете называли Товарищ Ким. На другое имя она не откликалась. Это говорит о приверженности советским идеалам. Или взять Китайскую экспансию в Сибирь и на Дальний Восток, которую она предугадала задолго до вторжения. А то, что «Ника корпела над этой темой месяц или два… план составила, как их нашествие остановить, страниц на сто, не меньше… Куда-то его носила, да, видно, не туда… После третьего курса предложили забрать документы…» — эту информацию пришлось собирать по кусочкам.
Вот ещё пример. Мария Николаевна не видела внучку с тех пор, как «она вдруг сорвалась и уехала». И только через час и семнадцать минут старушка вспоминает: «Видела фотографию в газете… Правда, сомневалась, что это она — вроде как парень… Такой строгий, даже хмурый… но лицо внучки я признала… ещё родинка над губой. Международный конгресс экологов, и он… она рядом с известными учёными». Значит, Ника, то есть «товарищ Ким», многого добилась, а мужская внешность — не признак ли намерения стоять вровень с теми, кто принимает решения?
Собирая разрозненные пазлы, Аскольд заново «переформатировал» беседу, и то, что получалось, подводило к открытию, в котором он боялся себе признаться. Была ещё одна деталь. В ориентировках Зельдина и в рассказе Загоровой то и дело попадались населённые пункты: Хабаровск, село Вятское Хабаровского края, Благовещенск. Что-то знакомое было в этих названиях. И тут на помощь Аскольду пришли газеты. Старые газетные подшивки, прекрасно сохранившиеся в Калининградской областной научной библиотеке. Он туда почти переселился и в гостиницу возвращался только переночевать.
Всё говорило за то, что Зельдин, вернее, его сиятельный клиент, разыскивает потомков бывшего вождя Северной Кореи Ким-Ир-Сена.
Эта мысль ударила как молния. Но где доказательства? Хотя это как раз лишнее. Кому доказывать: Зельдину? Его клиенту? Они прекрасно знают об этом, а его используют втёмную.
Хорошо, пусть так. Но себя-то он обязан убедить? Ким — распространённая корейская фамилия. Тогда почему они, эти шестеро? Ну, прежде всего, совпадают имена. Кроме Диониса. Тут есть загадка, и если смена имени в его упрощении, то одновременная замена фамилии говорит о другом. Он, ценный сотрудник самой большой в мире компьютерной страны под названием Silicon Valley. И не имеет права на сомнительную родословную.
Значит, Денис знает, кто его прадед…
Как-то он проговорился, что отец всю жизнь прожил без единого документа. Мол, украли по молодости, но любые попытки восстановить отвергал… Говорил — мы, вятские… А ведь именно село Вятское Хабаровского края — родина Ким Чен Ира, сына вождя «Восходящее Солнце»… Но там же родился и второй сын, Александр, который таинственно исчез после переезда в Северную Корею, и все эти годы считался погибшим.
А что если Ким-Ир-Сен, на тот момент ещё не ставший северокорейским лидером, уезжая на охваченную войной родину, оставил маленького Сашу в благополучном тогда Союзе? Тот вырос, женился, и своего сына назвал в честь брата — Ир, Юрий…
Так, предположим… Юрий Александрович Ким переезжает в Ленинград, встречает Олю, становится отцом Диониса и всех остальных «греков». А документы «теряет», чтобы жить тихо, чтобы не нашли, не трогали семью… Но теперь другие времена, потомков Ким Ир-Сена ждёт на родине слава и успех… Ведь правление страной переходит по наследству. И Аскольд, друг Дениса… друг Диониса… это может подтвердить!
От предчувствия удачи вспотела спина. Он всё-таки нашёл их, нашёл будущих вождей Северной Кореи! Смешного, крохотного государства, сумевшего отстоять свою независимость от всех: Советов, Штатов, южного соседа…
Но и здесь, на его родине, вот уже тринадцать лет происходит нечто подобное.
Возрождение страны было сродни ядерному взрыву. Правительство провело молниеносную реорганизацию, пустив под откос миллиардные вложения западных инвесторов. Безработная армия менеджеров сетевых компаний стала спешно осваивать полузабытые профессии, и учебные заведения в срочном порядке восстанавливали исчезнувшие факультеты.
Один за другим стартовали замороженные на несколько десятилетий проекты, в частности, освоение Заполярья. Абсолютно секретная программа, только скупые факты, догадки, противоречивые интервью с якобы вхожими в управленческую верхушку. Из космоса не достать: фото и видеоаппаратура выдаёт страшные искажения. Попытка захода с нейтральной Арктики едва не привела к военному конфликту. Но всё же кое-что просочилось, но этим басням уже никто не верил — больно уж фантастично всё выглядело…
Добытая в Калининградской библиотеке информация касалась советско-корейских отношений, начиная с тридцатых годов прошлого века и заканчивая Перестройкой, когда архивы начали предавать гласности. И вот какой напрашивался вывод.
В том, что происходило в стране, явно прослеживалась идея «чучхе ». Это учение совмещает социалистические догмы и философию Конфуция, и один из её постулатов — решение всех проблем исключительно собственными силами. Учение говорит о могуществе человека, о его способности совершать чудеса, распространять свою силу и волю не только на общество, но и на всю Землю, быть может, на всю Вселенную…
Аскольд вспомнил восточное учение, о котором неоднократно говорил Денис-Дионис. О вещающих во сне оракулах, указаниям которых следовали вожди. Его словечки: кэбёк, тонхак, чхондогё — которые, оказывается, тесно связаны с тем древним учением — чучхе.
***
До Гданьска Аскольд добирался с пересадками: на обычном автобусе до границы, там в Бранёво он вызовет лётомобиль, который подвезёт его к самому трапу аэробуса. И уже через час будет в Гамбурге. Он думал о двух неделях, проведённых на бывшей родине, и радовался, что повидал родные места, миссию выполнил, что скоро окунётся в привычный комфорт, будет говорить по-немецки, к чему за пятнадцать лет жизни в Германии изрядно привык.
Скоро Аскольд пересечёт границу и сразу получит от Дениса обойму посланий. Ну, не сразу, километра два ещё неустойчивый приём — и так по всему периметру, будто из космоса спроецировали старую контурную карту и держат «магнитный занавес» точнёхонько по границе СССР. И эта загадка тревожит больше всего. А вдруг Советы двинут, расширят «мёртвую зону» — что тогда?
И, похоже, только он, Аскольд Корн, частный юрист, знает, что произошло на самом деле…
Сразу после обвала выдвигалось множество идей, одна из которых показалась не такой уж глупой. Ещё в юности, увлекаясь космосом, он наткнулся на небольшую статейку в журнале «Техника-молодёжи», где говорилось о судьбе отработанных спутников и прочего космического хлама. Автор полагал, что со временем эта свалка создаст серьёзные проблемы для космических полётов. О проблемах на Земле в статье ничего не говорилось.
А по версии норвежских учёных, источник поражения находится как раз среди этого космического мусора, на так называемой «орбите захоронения». Аскольд рассмотрел эту гипотезу, узнал, что «орбит захоронения» несколько, контроль над ними никакой не ведётся, да и невозможен в принципе, впрочем, как и управление с Земли или с рабочих станций.
Тогда он забросил эту тему, было не до того, пришлось латать финансовые прорехи, полученные вместе с Евросоюзом. Штаты, как всегда, руководили издали, хотя их активы тоже пострадали.
Если верить словам Марии Николаевны Загоровой, за четыре года до обвала Арес сам додумался до того, о чём потом напишут норвежские учёные. Только пошёл дальше, смог этим похороненным железом управлять. Аскольд вспомнил фразу бабушки: «…он всё-таки своего добился, с теми спутниками бесхозными… вроде ему канадцы предлагали денег, он отказался, нашёл наших спонсоров, со спецами из Роскосмоса какие-то дела вёл…».
Благовещенск, где, по-видимому, обитают все наследники «великого кормчего», находится рядом с заброшенным космодромом «Восточный». Ну, не совсем заброшенным, реанимирован стартовый комплекс, а что уж там происходит — никому неизвестно…
Эта так называемая «техногенная катастрофа» — вполне могла быть делом рук шести потомков Ким Ир Сена, талантливых и сплочённых, осуществивших наказ прадеда: опираться на собственные силы. Они повернули колесо истории вспять, и теперь шестая часть суши — вместе с бывшими республиками — оказалась в спасительной изоляции.
Так, Аскольд, договорился… Значит, спасительной? Не катастрофической, нет?
Нет. В течение этих двух недель он испытал острое, давно позабытое чувство личной свободы. От которого он немедленно избавится, пересекая границу и обретая непременные атрибуты западного человека: айфон, хэлси-браслет, а с ними доступ к устройствам и программам, обеспечивающих комфорт и безопасность. И при этом не спускающих с него глаз. Он станет доступен даже светофору, а лётомобиль просто считает его мысли и будет следить за каждым мускульным движением. И всё это отложится в памяти вечного хранителя на одном из спутников «Full Trust», чтобы при случае стать обличающим свидетельством…
Сейчас Аскольд почти сожалел, что оказался не по эту, а по ту сторону «железного занавеса». Свою роль сыграл и Янтарный, родные места, но главное было в другом: за ним никто не следил, и единственные, кому всегда было до него дело — обслуга отеля, зарабатывающая чаевые.
Правда, на своей новой родине он почти забывал про «All-seeing eye thing » — автоматический сбор информации, принятый законом, как основа безопасности общества. Он даже это приветствовал, ежедневно получая помощь и подсказки невидимого соглядатая. Но порой, оказавшись в ситуации, не оставляющей выбора — вовсе не плохой, даже очень правильной — он, как капризный ребёнок, вдруг начинал мечтать совсем о другом, скорее всего, ему и не нужном. Например, о возвращении домой…
Выходит, эти «греки» использовали одну из «орбит захоронения»… Арес… конечно, это его идея. Денис — воплотил, а Морфей? Морфей придумал сценарий. Ника — идеолог, мозговой и координационный центр. А двойняшки, Афина и Антей? Тоже, конечно, в обойме. Афина-провидица, Антей — землевед, селекционер.
И вот уже скоро, буквально через пару часов, он отдаст их в руки Ирвинга Зельдина, человека с неясными намерениями. А если ещё приложит свой отчёт, то осознанно подпишет им приговор. Хотя Зельдин не дурак, сам догадается и без его пояснений. Пусть. Пусть догадывается. А от него не дождутся. Плёнку отдаст, расшифровку тоже, а выводы и, тем более, дружбу с Денисом, они не получит. Аскольд достал листки со своим отчётом, мелко порвал и выбросил в окно.
Автобус остановился на погранзаставе. Сейчас погранцы зайдут, проверят документы. За ними таможенники. У него почти пустой портфель: дешёвенький диктофон, купленный с рук, и папка с бумагами. Даже не документы — личные записи.
Вот прошли пограничники — молодые ребята в форме со звёздочками. Таможенницы — две женщины. Идут неспешно, задают вопросы, предлагают открыть сумки, помогают сложить обратно вещи. К нему подходит молодая, круглолицая, в веснушках. Аскольд показывает раскрытый портфель, и девушка хмурится.
— Фаина Юрьевна! — негромко подзывает она напарницу. Та устремляется к ним, и Аскольд вдруг понимает, что уже встречал эту женщину. Вот буквально на днях. Но где? А у Марии Загоровой! Она принесла форель, а старушка похвалила: моя верная помощница… Аскольд ещё принял её за соцработника: в платке, бесформенном халате. Фаина… Афина!.. Ну конечно, Афина! И скулы, как у Дениса, высокие… и нижняя губа чуть выпячена, придаёт лицу лёгкой надменности… Значит, внучка живёт здесь. И работает на таможне…
Фаина-Афина уже подошла и спокойно доставала из его портфеля диктофон. Такие изготавливались по старым образцам, и покупка с рук была связана с временным отсутствием в магазине. Быстрый взгляд на клеймо, потом ему в глаза… И там он прочёл… Да он сразу же, как только понял, что перед ним Афина, знал, что дело провалено. Она здесь ради него.
— Вы знаете, что пытаетесь вывезти антиквариат? — её голос, почти без интонаций, отдавался в голове деревянным клацаньем. Ну, да, тогда на её ногах были сабо — обувь, которую он видел только в кино. Афина наклонилась, и лёгкий табачный дух слетал с её губ при каждом слове: «Смотрите, здесь на шильдике гравировка: Топаз 1982 г. Ему больше 50 лет, вывоз запрещён».
Как же так? Он точно знал — «Топазы» снова производят, а этот выглядел почти новым. Парень молодой, продавал задёшево… Год выпуска не посмотрел… Купился на дешевизну и приличный вид. Да и выбора у него не было, ведь в магазине… Так-так-так, а кто ему сказал, что в магазине нет диктофонов? Этот парнишка и сказал… Не завезли, мол, а у него в отличном состоянии и с документами… А он даже на них не взглянул… У отца такой же был, и Аскольд знал, как с ним обращаться.
— А плёнку я хотя бы могу забрать? — спросил на всякий случай, уже зная — не отдадут. Если плёнку не отдадут, то расшифровкам грош цена. Глаза Афины сузились и напоминали две смотровые щели: «Плёнка размагничена в дверях автобуса. Вы разве правила не читали?». Читал, конечно, но ничего такого про размагничивание, тем более, в дверях, не попадалось… Бред какой-то… Хотя… чего уж теперь…
Провал. Полный провал…
Пока девушка с веснушками составляла протокол, Афина достала расшифровки, быстро и внимательно их просмотрела и, отложив в сторону, тихо сказала: «Это тоже нельзя вывозить». Аскольд спросил одними губами: «Почему?». И скорее догадался, чем услышал: «Угроза безопасности… вашей». Она как бы невзначай положила ему руку на плечо, и Аскольд кивнул: «Спасибо, Афина».
— Фаина, — поправила она и улыбнулась одними глазами. Как Денис.
Девушки вышли из автобуса, который тут же отъехал. Ему хотелось ещё раз увидеть Афину, он крутил головой и уже на выезде со стоянки узнал её лёгкую фигурку в синем, с золотыми пуговицами, пиджачке. Но автобус развернулся, и Афина пропала из вида…
Только после получения своих вещей на польской границе Аскольд сообразил, что ему не дали подписать протокол. И вообще на руках нет документа об изъятии. А значит, он даже не может доказать, что работал. Вот и хорошо. Ничего нет. Ничего не было. Не удалось, не встретился, искал и не нашёл. Да, неудача. Он сделал всё, что мог…
Как здорово, что там не было связи, и он ни перед кем не отчитывался!
И тут зазвонил телефон.
— Ну, что, путешественник, с возвращением! — голос Дениса излучал радость. — Вернулся в объятия цивилизации? Да, я понял… Я всё уже понял и… хочу кое-что тебе предложить. Видишь ли… я не говорил раньше времени, но пока ты две недели отдыхал на золотом песочке, мы выиграли грант на очистку околоземных орбит. Как от чего? От накопившегося за сто лет хлама! Работы — пропасть, хватит на всех. К 2057-му году, к юбилею космонавтики, должны разобраться с космическими завалами. Ты там хоть радио слушал? Ах, нет привычки… Ну, ещё наслушаешься… Так что немного отдохни и за дело.
Аскольду страшно хотелось расспросить Дениса… Диониса обо всём, но он молча слушал его дыхание в надежде, что тот понимает: вопросов задавать нельзя. Пока нельзя.
— Ты помнишь, как мы в детстве любили копаться на свалках? Сколько всего ценного оттуда притаскивали? — нимало не смутившись молчанием, продолжил Дионис. — Вот, предстоит что-то подобное. Дают полный карт-бланш. И мне нужен верный человек… Что делать? — обеспечивать соблюдение наших прав, ты же юрист… Что значит: где я нахожусь? Пока что на Земле! Да, ещё… имей в виду, то, за чем тебя посылали, больше никого не интересует. Ты понял? Ну, давай, до встречи!
Несколько мгновений Аскольд стоял как оглушённый, и только непрерывный зуммер оповещений вернул его к действительности. Он оглядел вокзальную площадь и, с облегчением отметив, что господина Зельдина нигде не видно, вызвал лётомобиль.