Свободные сады

Сегодня он будет ночевать дома. Проберётся как-нибудь, минуя патрули. Все эйчары и джоберы пишут отчёты, думают лишь о бонусах и угрозы не представляют. Всё-таки надо попрощаться и забрать отцовскую фотографию. Остальное выдадут, так обещал Фью.
Шура вышел в подземный коридор, тут он ориентировался без света. Теперь прошмыгнуть подвалом бывшего склада Мурманского пароходства, потом лесом до свалки — главное, не выходить на разбитое шоссе, где дежурят покемоны Лютика — а там уже и дом близко.
Мать, конечно, как всегда, в игре. С этим уже ничего не поделать. После смерти отца за три года из-под клавиш ушла трёшка на Обводном со всей обстановкой, дача в Перово, почти новый фольксваген. Лето кантовались в бывшем пионерском лагере с плесневелыми лежаками, оставшимися от узбеков. Потом приехала машина, их с матерью погрузили и долго везли.
Так они оказались в посёлке на берегу Баренцева моря. Дали комнату в бараке, самую холодную, зато с отдельным входом. Там все приезжие — кто откуда. Мать получает маленькую пенсию за отца, хватает на сигареты, пиво и доширак. Его же поставили на лоцию, предупредив: три предложения и отправят на принудительные работы. А эти якобы не принудительные! Целый год пахал на стройке, рыл траншеи, взрывал мерзлоту. Если бы не Фью, уже подорвался бы или замёрз.
Понятно, что он никакой не Фью, как и Фил не Фил. Но это их дела, их расклады. Они тут люди особенные, никого и ничего не боятся. В тот раз Фью спокойно зашёл в Периметр, будто невидимка — никто его не остановил, охрана даже головы не повернула. Была как раз десятиминутка, все курили у костра и жевали, пили. Он подошёл, издали улыбаясь, лицо закопчённое, как у всех «стариков». Предложил денежную работу: захоронение грязных отходов, приходящих в порт из Европы. За лето получат, как за год на стройке. От джоберов, если что, отмажет.
А дальше? Шура сам удивился, что спрашивает. Бригадир предупреждал: агентов не слушать, подставят. Но Фью как-то сразу вызвал доверие. Это уже потом, после утечки, понял причину. Фью был свой, он был с ними заодно. Скрывал косяки, за долю каждого бился, приписки делал, чтобы поднять бенефит . А утечка проявила его бесстрашие. Не побоялся войти в заражённый отсек и вытащить нуба . Того сразу увезли в Мурманский госпиталь. Фью и возил, а возвратясь, с каждым говорил отдельно. После этого разговора всё и началось…
Железная дверь барака надрывно заскрипела. Комната почти пуста: рядом с дверью матрас, у окна стойка с симулятором и воздушное кресло. Ну и газовая плитка, приткнутая в угол. На полу слой мусора с тропой в туалет. Картина привычная. Шура дома бывает редко, с тех пор, как перешёл на нелегальное положение, живёт в бункере под землёй. Да и какой это дом? Даже если бы не опасность ареста, что ему здесь делать?
Мать его прибытия не замечает, зависла в онлайне. Ничего, ещё три дня, а потом… Про это «потом» Шура думал непрерывно, даже во сне прикидывал, что и как. «Фура, — вместо „ш“ у Фью из-за сильно выдвинутой нижней челюсти получалось „ф“, — Фура, никто не обещает Лазурного берега, но жить будеф». Так он говорил всем. Ну, почти всем. На слове «жить» делал упор, давая понять, что имеет в виду не дилемму жизнь-смерть, а настоящую жизнь.
И тут каждый понимал, как хотел. Только об этом и болтали, закатившись на нары. Шура молчал, но никому до него не было дела: каждый сам за себя. Пожалуй, именно это и подкупило. Никто не достаёт, норму выполнил, пайку получил — и свободен. Или тут оставайся — с тебя лишний прогон.
Поначалу уходил домой, но туда как-то нагрянули ушмарки — не за ним, из матери долг вытрясти. А как убедились, что с неё взять нечего (симулятор с креслом и плитка — собственность пенсионного фонда), молча к нему подошли и ловко, профессионально раздели. Стёганую куртку забрали, совсем новые пимы, тёплые джинсы, вместо них бросили старые тренчи. С тех пор он предпочитал ночевать в подземном кампусе, и чёрт с ней, с радиацией! Фью сказал — не опасно. После утечки их проверяют каждый день утром и вечером, красной лампочки пока ни у кого не было.
Шура сунул матери кусок пирога с картошкой — выиграл в «перевёртышей» — и, пока она машинально жевала, достал с полки коробку от батиных выходных ботинок. Фотографию нашёл почти сразу, видно, мать тоже поглядывает. Отцу тут лет сорок. Застали врасплох, он ещё в своих мыслях, взгляд насторожен, но губы уже в улыбке, рот полуоткрыт — он что-то говорит. Мать не помнит, что именно.
Отец работал в закрытом институте полупроводников, в «ящике», возглавлял лабораторию. Всё пытался продвинуть новый нитридный сплав, с этим и пошёл на учёный совет, а там ему даже слова не дали. Зашёл к себе в кабинет, вызвал по селектору секретаршу, только и успел сказать: «Я ухожу…», — и упал лицом на стол. Потом, конечно, эти слова связали с предчувствием конца, но все поняли — он хотел уйти из института.
Шура спрятал фотографию в потайной карман подаренной Филом штормовки и лёг на свой матрас у двери. К вечеру стал сильно уставать, сердце западало, в глазах бились чёрные мошки, а еда не лезла в горло, перешёл на джойлент-болтанку. Но это бы терпимо, а вот со сном было совсем хреново. Казалось, он вовсе перестал спать, но сосед по нарам уверял, что храпит. Значит, спит. Только всё слышит.
Как в ту ночь, после утечки. Он отлично помнит голос Фила, ровный, доброжелательный, с характерным смешком в конце фразы. Шура тогда не сильно вникал в разговор, а сейчас, завернувшись в дырявый плед, будто заново услышал: ты его не удаляй, скоро сдадим партию, разом и обнулишь. И мгновенно понял: про нуба.
Как же его звали? Урман… Мансур… вот, Рустам! Ребята никогда его имени не упоминали, всё нуб да нуб. Та женщина в нескольких платках, что искала сына, она назвала его так. А Фью ответил: нет, мол, таких. Рустам потом плакал, лёжа на своей верхотуре, — это Шура тоже слышал. Но такое уж правило: пока ты здесь — тебя ни для кого не существует. Теперь мать, наверно, нашла его в больнице и домой забрала. Если выздоровел. А если помер?
…не удаляй, скоро сдадим партию…
Про какую партию говорил Фил? Если отходы, так их не сдают, а принимают. И хоронят в отработанных шахтах. Говорят, огромных денег это стоит. Им тоже неплохо перепадает. Правда, монету они не видят, зато идёт стройка.
Это всё Фил придумал. Он — голова! Пока живо поколение дедов и отцов, никакие позитивные сдвиги невозможны. Ждать их смерти? Скорее сам ласты откинешь. Надо действовать. Так он сказал на субботней летучке, после раздачи таймшитов .
В Штатах, рядом с Портлендом, есть городок Корнелиус, на окраине которого Фил строит сеттльмент . Вроде небольшого государства с правилами, которые они сами установят. Местные власти не касаются, а если полезут, Фил сумеет договориться. Показал макет поселения и съёмку начала работ, нулевой цикл. А потом пригласил принять участие. Пока переводить заработок на счёт строительства, оставляя немного на еду и ночлег. Когда всё будет готово, они смогут туда перебраться. И вот тогда начнётся самое главное.
Два века назад Корнелиус был всего лишь фермой и назывался красиво — «Свободные сады». Фермеры развели скот, разбили фруктовые плантации, засеяли поля. Потом рядом прошла железная дорога, и стало выгоднее торговать и держать склады, чем обрабатывать землю. Сейчас никаких садов не осталось. Закладка парка и будет их главным делом… Так сказал Фил.
Подписались все двенадцать человек, и с тех пор в таймшите у каждого новая графа: долевое строительство. Теперь все живут в бункере, чтобы лишний раз не светиться. В субботу смотрят по видео, как движется стройка, и удивляются скорости. Да, наши бы растянули на год, американцы деловые. Строят китайцы, объяснил Фил, с ними никто тягаться не может.
Внешне не примечательные одноэтажные бунгало, зато внутри… Небольшая терраса, комната с кухонным аппендиксом, санузел. И, что самое прикольное, отделка у всех разная. Шуре, к примеру, достался космос, у Марика, нового соседа с верхней шконки, — подводный мир…
И вот решительный момент настал. К концу недели стройка будет закончена. Фью у всех забрал паспорта, чтобы проставить визы. Их возьмёт на борт катер поисковой службы, доставит в Мурманск, оттуда самолётом с пересадкой долетят до Портленда, а там уже — рукой подать. Неужели у них получится! Неужели они будут жить в собственном доме, и не где-нибудь, а в Америке!
Осталось подождать три дня. Три дня… три дня… мерный шорох карт — мать упорно, много лет играет в Блэкджек — и в маленьком окошке под потолком появляется звезда — зелёная с тонким золотым ободком. Это его звезда, и у неё есть имя — Корнелиус… Скоро он будет там, на этой звезде. А прошлое останется в прошлом. Поедет один. Мать намертво приросла к своему креслу, её глаза, глядящие в экран, затянуты вечной изморозью. Вот он зашёл попрощаться, а она и не заметила. Небось, мать Рустама бы плакала, расставаясь с сыном…
Нет больше Рустама…
Кто это сказал? Да сам, оттого и проснулся. Теперь ворочайся всю ночь! На кой он ему сдался, этот нуб! Даже если откинул ласты — не друг и не приятель. А всё-таки жаль… Безвредный был парнишка. Где-нибудь в лесу лежит, и куницы объели лицо…
Пугающая картинка надвинулась с невероятной чёткостью, Шура сел рывком и огляделся. В комнате было темно. Экран перемигивался летающими фишками — заставка проигрыша. Мать, как всегда, заснула в кресле, головы не видно.
Откуда же взялась эта уверенность, что Рустам погиб? Кто-то ему сказал об этом… Шура и сейчас слышит знакомый с детства голос: ни в какой госпиталь его Фью не возил, до таёжной зоны и в овраг скинул…
Сердце вздрогнуло, жаром полыхнула шея, а знакомый голос глухо продолжал: спасательный катер затопят, он списан, искать не будут. А как же «Свободные сады», жильё, за которое они заплатили, его разве нет? Он только подумал, а голос тут же ответил: есть, но не про вашу честь…
Одна из поговорок отца. И, повернув голову, Шура увидел его, сидящего рядом. Тебе-то бояться нечего, ты никуда не поедешь, произнёс отец, не разжимая губ. Позаботься о матери, а мне пора. Отец уже стоял у двери, одетый в старый твидовый костюм, в котором его хоронили.
В тот же миг Шура почувствовал сладковато-гнилостный запах газа. Он посмотрел в угол. Мать лежала возле открытой духовки, и, если бы не  вонь, могло показаться, что она просто спит. Так уже бывало, особенно в день выдачи пенсии, валилась рядом с подаренной миссионерами бутылкой кагора.
Почему же он сам в порядке? Вопрос скользнул мимо сознания, и, пока Шура закрывал вентиль, распахивал окно, этот вопрос плыл где-то сбоку, подрагивая неоновыми буквами: П…О…Ч…Е…М…У…?… Но ответ уже не имел значения. Прошлое погасло, как засвеченная плёнка. Появление отца, его пророчества казались Шуре чем-то обыденным: ну, не поедет он, а деньги не вернут, да и ладно…
У него теперь совсем другие планы. Нет, скорее, дорога. Отправит мать в больницу — и в путь. Корнелиус… Свободные сады… Он всё-таки до них доберётся. И не надо ему комнаты с космическими стенами. У него теперь свой космос, и зелёную с золотым ореолом звезду, волшебные переливы листвы, музыку ручейков, крики птиц — уже никому не отнять. Вот только здесь всё закончить надо. И Шура набрал номер службы спасения.
Медики приехали на удивление быстро. Фельдшер и санитар зашли в распахнутую дверь и обнаружили на полу женщину. Она была без сознания, но дышала. Пострадавшую уложили на носилки, понесли к выходу, и фельдшер чуть не споткнулся о вытянутые ноги лежащего у стены парнишки. Он наклонился, пощупал пульс, отогнул веко и, вздохнув, позвонил диспетчеру. Пожилой санитар, стараясь не смотреть на восковое лицо парня, насвистывал привязавшийся с утра мотив. Он всегда свистел, если был расстроен…
Когда скорая отъехала, Шура с минуту полежал, прислушиваясь, затем легко поднялся с матраса и вышел в зыбкую предутреннюю морось. Впереди вставал бледный рассвет, ночное небо ещё держало звёзды, среди которых одна, зелёная с золотом, разгоралась всё ярче.