Синдром беспокойства

Улица была пустынной. Таня уже привыкла к этому безлюдью, а поначалу тишина, усугубляемая щелчками внезапно оживающего метронома, сильно угнетала. Стремление укрыться в безопасных стенах гнало домой или на кафедру, где она тогда ещё работала. Прохожие скорее вызывали тревожное подозрение: куда они все идут, зачем? — и Таня старалась перейти на другую сторону.
Как быстро всё произошло! Костя твердит, что знал обо всём заранее, даже статейку в «Ночного сторожа» тиснул с заголовком «Альтернативная реальность», но масштаба и отлаженности действий, конечно, не представлял. А у неё ещё долго сохранялась надежда, что всё каким-то образом рассосётся, и они заживут по-прежнему. Ну, пусть не по-прежнему, но как-то восстановят утраченный покой и потихоньку залатают брешь этих двух лет «особого режима». До последнего верила, пока не провели массовое тестирование — которое в народе прозвали «большой чисткой».  В результате которой у них резко уменьшился список доступных профессий.
Косте с его дипломом архитектора пришлось устроиться на газовую котельную в интернат для детей с ограниченными возможностями. Ездит каждый день на электричке, где проверки особо тщательные. А ей даже документов с кафедры не выдали, только трудовое свидетельство с отметкой «социальный работник-геронтолог», единственно доступной ей профессии. Хорошо ещё, оставалось право выбора из списка, и Таня сразу отыскала свою дальнюю родственницу, девяностолетнюю тётю Валю, которую она и раньше каждую неделю навещала. 
Она пыталась добиться разъяснений, но голоса кол-центров, неизменно вежливые, хоть их матом обложи, в разных формулировках выдавали одно и то же: независимая экспертиза… для всеобщего блага… в целях вашей  безопасности… Лично встретиться ни с кем не удавалось, и в те дни Таня осознала, что имеет дело с голосовыми и текстовыми болванками, а живого человека, принимающего решение, никогда не видит.
Таковы были новые правила, в которых все путались, теряли всякий интерес и тупо копировали видео-образцы, демонстрирующие, в каких случаях как следует поступать. У многих эти видео-уроки крутились фоном, вроде некогда модного обучения во сне. Обсуждали следующее тестирование, говорили о курсах, очень дорогих, но зато расширяющих список профессий.
Тане надеяться на новое тестирование нечего, у неё обнаружен «синдром беспокойства» — это единственное, что удалось добиться от врача, с которым она общалась в муниципальном чате. Вряд ли он был настоящим врачом, скорее, интерном, обученным приводить данные обследования к формулировке диагноза. Он даже любезно пояснил, что генная инженерия пока не справляется с этим заболеванием — он так и назвал «заболеванием» — и перемены для неё наступят после прорыва учёных в этой области, о чём её своевременно известят.
В чём выражается подрывная работа это злосчастного «синдрома», Таня не поняла. Она была человеком уравновешенным, для профессии реставратора-копииста качество очень важное. Вот у соседки по дому, Гальки, говорящей без умолку и  смакующей всякие напасти, у неё ничего не обнаружили, а она — диспетчер на железной дороге. Работа ответственная, ночные смены. Костя говорит — у неё сброс негатива в окружающую среду. После беседы с ней Таня всегда чувствует разбитость, болит голова. Галька явно опасна для окружающих, а Таня кому мешает?
Каким-то образом о её «синдроме» стало известно. У неё больше нет друзей, а родственники, которым она помогала во времена «Свободной державы», когда копии картин внезапно вошли в моду, эти двоюродные и троюродные разом отхлынули, как в суточный отлив.
Если бы не Лаборатория, она бы давно чокнулась от внутреннего диалога. Вот это и есть «синдром беспокойства», усмехается Костя. Он вообще не терзается мыслями, знания и суждения как бы встроены в него, и это спасает семью от развала. Костя предвидит любые разрушительные шаги, Танины в том числе, и ускользает на время, избегая контактов с «деструктивными источниками».
Лабораторию в Цветном переулке открыл Влад. Вернее, она существовала с давних времён при каком-то заводе, а теперь функционирует как «Музей участия», где проходят интерактивные занятия с посетителями. Оборудование, правда, допотопное, но рабочее. Раньше всё делали на века, с усиленной прочностью — издержки, а, вернее, плюсы оборонной промышленности. Влад арендовал её со всем барахлом и, подыскивая уборщицу-лаборантку, дал на фрилансе объявление. А Таня, уже с трудом добывавшая заказы на копии и реставрацию, на него откликнулась. Делала уборку, отмывала колбы после химических опытов. 
Когда запретили фриланс, когда волной тестирования смыло надежду на работу в профессии, и Таня стала опекать тётю Валю, Лаборатория стала её единственной отдушиной. К тому времени они с Владом сблизились, не столько по любви, сколько по общим интересам.
Как-то разговорились о возможностях Лаборатории, и после небольшого колебания Влад открыл дверь, как полагала Таня, в кладовку архива. Там, за дверью, оказалась довольно большая неотапливаемая комната с длинными столами. Но столах, под лампами дневного света, — ящики с грунтом и растущими в них культурами овса, пшеницы, картофеля, зелени и даже земляники. Дело было в феврале, температура в комнате не превышала плюс пяти, тем не менее, растения выглядели здоровыми, а земляника была сплошь усыпана ягодами.
Влад сказал, что по заданию Биологического Университета проводит в Лаборатории опыты по выращиванию хладостойких овощных культур. Но Таня знала, что биофаки всех учебных заведений и НИИ переведены под управление Министерства Стратегии, самого закрытого после Министерства Информации, и вряд ли они доверят исследования какому-то частному музею. Скорее всего, никаких заданий не было, и опыты Влад проводил по собственной инициативе. Вот только с какой целью?
Когда были получены первые положительные результаты: три с половиной килограмма картофеля из шестнадцати посаженных глазков «Северной надежды», — Влад на радостях разоткровенничался и рассказал про поселения в тундре, где проживают более полутора тысяч человек, и про Центр, разработавший программу «Спасение генофонда нации».
С непонятным возбуждением (всё же «синдром беспокойства», видимо, присутствовал) Таня представила, как на месте заброшенных жилищ скотоводов-кочевников вырастают добротные, тёплые дома, а вместо скудной северной растительности — растянувшиеся на многие километры поля пшеницы, картофеля, льна…
В этот момент ей вдруг с убедительной ясностью открылось будущее. Её собственное будущее — разум не замахивался на судьбы человечества. Припомнилось, что даже редкую жару плохо переносит, зато в сильные морозы чувствует особый прилив сил, а серенький дождливый денёк — любимая погода.
С этого дня «опытная зелёная станция», так именовалась комната в отчётах, посылаемых в Центр, перешла на её полное обслуживание. И если «синдром беспокойства» Таня почти не ощущала, то «синдром земледельца» просматривался отчётливо. У неё легко получалось обрабатывать семена и посадки препаратами, разработанными ещё в период «Свободной державы», закаливать и лечить своих подопечных. Ты, мать, с зелёными пальцами, одобрительно комментировал Влад, прижимаясь холодным носом к её горящей от рабочего возбуждения щеке.
Очень быстро Таня сообразила, что Центр, куда Влад отправляет свои отчёты, находится как раз в одном из северных поселений. И тогда он строго предупредил, что все они там на нелегальном положении, власти о них знают, но пока не трогают, полагая, что связи с цивилизацией у добровольных изгоев нет. Но если узнают про Лабораторию, могут провести зачистку.
Что она, дурочка, что ли? Да и с кем об этом говорить? Костя как-то быстро смирился с положением дел и даже находит преимущества в работе кочегара: сутки через трое, работа не тяжёлая, опять же для детей тепло добывает. А то, что за спиной семь международных грантов и построенный по его проекту спортивный городок, — значения не имеет. Он не любит об этом говорить, больше вспоминает армейскую службу, особенно как выпьет. А выпивает теперь каждый вечер. Так что секретность ей соблюдать не сложно. И к зелёным питомцам наловчилась ходить каждый день.
Таня свернула в Цветной переулок и ускорила шаг. Комендантский час вот-вот начнётся, и до этого времени она должна попасть в Лабораторию и снять защиту с окон. Тогда можно будет до ночи работать и даже подготовить отчёт. Да, хитро они придумали с этой защитой и обставили ещё хитрее: мол, препятствует взлому. Это правда, ничем не возьмёшь, хоть стреляй, но суть не в том.
Защитный экран сканирует помещение и передаёт данные в КУРС. Любой, кто находится в зоне сканирования, вычисляется по коду индификации мгновенно и со всеми потрохами. И если что не так – включают поле.  Этими полями они всех построили, именно твоё включают, опять же по коду. И тогда наступает общая омертвелость. Релаксация называется.
Ещё два дома и нужный двор, а там, под аркой, железная дверь с замком, который легко и бесшумно открывается магнитным ключом. Потом этим же ключом надо быстро провести крест-накрест по окнам, тогда «защитные» экраны-жалюзи станут самыми обычными. Тоже разработка «Центра».
Перед тем как нырнуть в арку двора, Таня привычно поднимает глаза на крышу противоположного дома, бросает взгляд вверх-вниз по переулку, и сердце замирает. Навстречу движется патрульный в камуфляже, и по быстрым движениям локтей понятно, что он расчехляет УБИ. Так… если что, она — соцработник. Удостоверение с собой, Валентина Ивановна сказать ничего не может, но кивнёт и не испугается.
Патрульный был уже в десяти шагах, и Таня узнала его. Димка Сапега, с которым она когда-то вместе училась в реставрационном колледже, только он на мебельном, а ей удалось по баллам попасть в элитную мастерскую реставратора Якова Талли. Димка ей завидовал и  в столовке всегда подкалывал, иногда очень обидно.
Какая-то беспокойная мысль комаром металась в голове, что-то неприятно-постыдное. Хотя, чего уж там, всё, связанное с Димкой, было постыдным и неприятным. Но сейчас важно одно — они знакомы. Правда, по теперешним меркам этот фактор не всегда безвредный. Некоторые делают вид, что не узнают старых друзей, так надёжнее. Большинство всё же соблюдает правила приличия, но поддерживать старые связи — такое никому в голову не взбредёт.
Вот и Таня, прохладно улыбаясь, взглянула Димке в глаза и разом вспомнила ту гадкую историю. Сапега её, конечно, узнал и сменил суровый взгляд на хитроватый, который ей когда-то нравился, она путала его с проницательным. Похоже, он забыл о своём падении, случившемся десять лет назад. А её, видать, не забыл, но, соблюдая служебный кодекс, представился, потом отключил рацию и уже по-свойски спросил, куда это она направляется за пять минут до «отключки».
— Салют, Димон! — Таня отступает на шаг, контролируя его движения. Главное, максимум спокойствия в голосе и за руками следить, чтобы пуговицы не теребили. — Волонтёрствую помаленьку, старушек опекаю.
И тут же замечает, что Сапега хоть и опустил УБИ, зачехлять не спешит. Чёрный глаз резиновой палки помаргивает, как живой. Димка разглядывает Таню, чуть двигая нижней челюстью, витаминный кислотник растворяет для бодрости.
— От ГРУППы работаешь? Или на фрилансе?
Это он вовсе зря спрашивает, фриланс повсеместно запрещён, и Сапега, конечно, в курсе. Она достаёт из кармашка жёлтую пластиковую карту и передаёт Димке. Карту пришлось слегка подлечить: расширить район пребывания и заменить три присутственных дня в неделю на круглосуточный цикл. Доступ сработает, проверяли неоднократно, и только Влад слышит тихий щелчок в самом конце и ругает спеца за грязную прошивку. Но Сапега к карте не прикасается, даёт понять, что Таня по старой дружбе на доверии. Видимо, забыл, во что эта дружба вылилась. Если вспомнит — худо, ещё тогда сказал: «Пожалеешь, Таха».
Это он так её называл — Тахой или Птахой. Влюблён был своеобразно: намеренно унижал, потом рыдал, на коленях ползал за ней, встать отказывался, пока не простит. День-два послушным евнухом ходил следом, даже к платью не прикасался. А потом – всё по новой: стерва, сука продажная, со всеми переспала!... — это ещё самые невинные словечки.
А она терпела из-за брата, состоявшего на учёте в психушке за связь с Круни и Веселовым. Димка знал об этом и намекал на свою осведомлённость и возможность помочь. Или навредить. Но когда Пашку всё же загребли и дали пятерик, смысла терпеть не было. За год накопилась столько злости, что Таня рассказала обо всём Костику, с которым только-только познакомилась. Он тогда совсем другим был, да и дух соперничества взыграл. До сих пор себе простить не может, что рассказала… Кто же знал, что он такую штуку отмочит…   
Вряд ли Кораблёв забыл, такое не забывается. Значит, время тянет. Девять минут он может её задерживать, потом обязан либо отпустить, либо доставить в отделение для дальнейшего дознания.
Так… минуты три уже прошло, скоро начнётся комендантский час, самое время ему определиться. Вот он нависает с кривой улыбкой, и давняя сцена тошнотным спазмом подкатывает к горлу, так что она еле догадывается по движению губ: «Таха, ты не жалеешь?». Она опускает глаза — в их прежней, безобразной игре это обозначало смирение и покорность — стягивает на шее воротник: признак наивной стеснительности. И краем глаза срисовывает его реакцию: быстрые глотательные движения, набухающая влага в уголках рта.
— Я спешу, — произносит она чуть слышно и пальцем разглаживает бровь — жест замешательства, действовал безотказно.
Димка наклоняется к самому уху и быстро, горячо шепчет: «Я всё знаю, знаю, где и с кем ты сейчас… и про Горевого знаю (это он о Владе), знаю, чем вы там с ним занимаетесь… но буду молчать… Я ведь и тогда молчал, это не я твоего брата сдал, чессло… вы зря меня так… Я не злопамятный, но и не ангел… просто… просто тебя забыть не могу…».
Таня не смотрит на него, боится увидеть мокрый подбородок, дрожащие губы, но УБИ в правой руке видит отчётливо, он по-прежнему моргает лакированным глазом, готов к работе. Одновременное включение семи полей убивает на месте. Но ей с «синдромом беспокойства» хватит и трёх.
Всё, сирена. Воет тридцать секунд, и за это время надо успеть. Вряд ли Димка мгновенно соберётся и что-то резко предпримет. По правилам, должен сначала предупредить и поля подключать поочерёдно. Она спокойно дойдёт до арки, пара секунд на открывание замка, и ещё верных десять минут, пока прибудет подкрепление. Этого хватит, чтобы уйти через чёрный ход. Потому что он обязан вызвать бригаду: это уже не задержание, а захват.
Таня прижимает ладонь к мокрой щеке Сапеги и говорит спокойно, стараясь не смотреть в моргающий глаз УБИ: «Ну, ладно, мне пора, ещё увидимся», — и онемевшими губами целует воздух возле его рта. Потом неспешно разворачивается и танцующей походкой — его любимой ныряющей походкой! — направляется в сторону арки, думая лишь об одном: не сорваться раньше времени на бег.
Она заходит под арку и в наступившей тишине — значит, тридцать секунд прошло — слышит надрывное: «Погоди, Таха!». И тут же, почти без перерыва, другим, отчётливым голосом: «Стой! Активирую поле!». Но ключ уже сработал, и она дрожащими руками открывает дверь, одновременно ощущая толчок между лопаток. По телу проходит волна, потом другая: онемела спина… исчезли звуки… потемнело в глазах… Почти теряя сознание, она делает шаг и падает, не чувствуя ног…
Но вместо коридора Лаборатории с изумлением обнаруживает свою спальню. Вот занавешенное окно, вот тумба с большим букетом сирени в китайской вазе, доставшейся от покойной тёти Вали. Настенные часы в деревянном корпусе показывают без двадцати три, судя по монотонному похрапыванию Костика, ночи. Таня хочет подняться и по стреляющей боли в пояснице понимает, что опять заснула в кресле.