Подснежники на помойке

"""1"""

Иногда она скучала по своей прошлой жизни. Романтические семидесятые, перестроечные восьмидесятые и лихие девяностые были так перенасыщены событиями, переменами, встречами и расставаниями, что в голове не укладывалось, как можно было столько всего запихать в эти три десятилетия. Да, что там говорить- золотая середина жизни.
Она не была ханжой и не повторяла, как многие:"Вот раньше было .. а теперь..." Нет, она любила эту современную жизнь, радовалась и удивлялась всему новому, наблюдала ее, многому училась. Но, иногда, увидев в фильме поливальную машину, автомат с газировкой или, залитый солнцем и плотно заселенный отдыхающими берег Черного моря, её охватывала тоска по ушедшему навсегда времени. Было чувство, словно на полном ходу спотыкаешься и проваливаешься с размаху в кроличью нору, в свой непростой, бурный, щедрый, и на войны, и на открытия, двадцатый век.
Туда, где ещё живы Высоцкий, Визбор и Окуджава, где они ещё не гении, а современники. Кумиры, конечно, но такие свои, родные кумиры, словно соседи... по жизни.
Туда, где на всех танцплощадках  гремит "АББА" и "Бони М", где с экрана телевизора поют Джо Дассен и Челентано.
 Туда: в свою бурную молодость, в начало самостоятельной жизни.

""""""2"""
Итак: 1978год.
Она едет в поезде дальнего следования через всю страну к месту своей первой в жизни работы по распределению. Из динамиков радио звучит песня:
"На дальней станции сойду,
Трава по пооояс"...
Поезд останавливается в Таганроге. Умытая майским дождем свежая, яркая, изумрудная зелень деревьев  напоминает праздник и ей вдруг захочется, прямо до дрожи, вот так вот взять и сойти со своим зелёным чемоданчиком на этой дальней станции. Родина Чехова, между прочим - не абы что. И начать здесь возводить по кирпичикам свою новую прекрасную жизнь. Но, поезд уже вовсю стучит колесами, унося её все дальше от города, который так и останется навсегда в её памяти лёгкой изумрудной дымкой.
И ее зелёный чемодан, лежащий на багажной полке, будет до самого конечного пункта благоухать лавандой. В Москве, коротая время между пересадками, она забрела в магазин, увидела очередь и от нечего делать, пристроилась. Давали мыло, немецкое, в сиреневой упаковке. Она купила несколько кусков, тогда ещё ничего не знала про лаванду и думала, что это сирень. В Таганроге сошел и ее попутчик, командировочный из Москвы, который приставал к ней всю дорогу и надоел, как горькая редька.
Город встретил её жарой, гортанной речью и открытием, что ее здесь не ждали. Пересечь всю страну с севера на юг, для того, чтобы убедиться в своей ненужности, это было сильным потрясением. Но, потихоньку все образовалось: нашлась и должность на работе, и место в общежитие. Кошелёк, правда спёрли в первый же день в автобусе: ни денег, ни проездных документов. Но и это утряслось, на работе выдали аванс и жизнь потекла, приноравливаясь и пристраиваясь к обстоятельствам. Эта самостоятельная, многообещающая жизнь в новом для неё мире

"""3"""

Она примеряла этот город, как примеряют новую одежду : крутясь перед зеркалом, стараясь разглядеть себя сзади, сбоку, оценивая - впору ли? Врастала в этот климат, в говор, в новые знакомства и отношения. Она не застала, пропустила в этом году время цветения садов и увидит это чудо в первый раз уже на следующий год, когда будет ходить по цветущему и благоухающему городу и плакать от переполняющих её чувств, от того, что такое вообще возможно. А этим летом нужно было сдерживать себя и стараться пройти мимо лежащих под ногами, абрикосов и не наклониться, и не поднять этот бархатно-оранжевый, спелый и сочный фрукт. Наклонялась и поднимала, воровато оглядываясь, чтобы никто не видел: засмеют. И, аккуратно протерев платочком, ела. Ела и крупные, сладкие, фиолетовые ягоды тутовника, который сорил ими прямо у подъезда общежития и пачкал все, что только можно было испачкать.
Каким же длинным и счастливым было это её лето, почти таким, как в детстве.
 По выходным они, вместе с подружками по общежитию, ездили на море; выездные мероприятия или с её работы, или с работы девчёнок. На всю жизнь она запомнит первую свою встречу с Каспием. После долгой езды средь, невзрачных и выжженных солнцем, холмов, автобус, повернув, вдруг вынырнул на простор под песню Пугачевой: "Я хочу увидеть море, ты возьми меня с собой, а-аа, а-аа, ты возьми меня с собой". Каспий, сверкая яркой бирюзой и малахитовой зеленью, брызнул в глаза и ослепил, и ошеломил, и оглушил ветром и волнами, на которых так весело было прыгать и визжать от восторга.
Пляж был широким и бесконечным. Весь пляж был усеян ракушками и она собирала их, радуясь, как ребенок и разглядывая перламутровые рифлёные спинки. Иногда попадались огромные пласты прессованных ракушек и возникало ощущение, что она попала в другой, затерянный мир. Ночью сидели у костра, потом забирались на высокую кручу за пляжем и, свесив ноги, смотрели на  море, на звёзды. Она вдыхала эту неповторимую смесь запахов морского прибоя и ночных трав, и запоминала, запоминала всё это великолепие. Да так, чтобы потом всю жизнь этим пользоваться. Доставать из шкатулочки время от времени, когда проваливалась в свою кроличью нору памяти, и перебирать мгновения, как перебирает четки верующий мусульманин.
"""4"""

К концу августа она прокоптилась и подвялилась, словно таранька, под южным солнцем и Каспийским ветром и, наконец, приобрела вид аборигена, избавившись от белоснежной кожи и от излишней пухлости.
Привыкла и к работе и к сотрудникам. В кабинете, кроме неё, было ещё три персонажа: молодая девушка Наташа, Анна - Ванна, дама, лет пятидесяти с хвостиком и начальник отдела: Вячик Мячик, то есть Вячеслав Михайлович, лет слегка за сорок.
Наташа была симпатичной, немного жеманной и производила впечатление скромной, домашней девушки. Это потом уже она узнала, что Наташа была хорошей актрисой и умело маскировалась под скромницу, в то время, как у неё был сорокалетний женатый любовник Гриша, папа троих детей и обладатель пивного живота.
Носила Наташа кукольные платья с широкой присборенной юбкой и поясом, который завязывался сзади, образуя большой бант. Платья были хоть и красивые, но все одинаковые, как трусы- неделька и отличались друг от друга только цветом и рисунком ткани и меняла их Наташа с той же периодичностью, что и трусы: каждый день новое.
 Стол стоял у окна и она, не особо загруженная работой, могла часами зависать, наблюдая природу и слушать байки и матерки  водителей, которые собирались на перекур в небольшой беседке, сплошь увитой виноградом. Водители заигрывали с ней и Наташей и Анна- Ванна, словно добропорядочная маменька, строго блюдя их с Наташей честь, сгоняла зарвавшихся ухажёров с подоконника. Сама же Анна-Ванна явно имела виды на Вячика, который был холостой и по внешности, до смешного, напоминал Шурика из "Кавказской пленницы". Напрыгавшись вдоволь по коридорам, Вячик Мячик закатывался в свой загончик и на время затихал.
Анна-Ванна выглядела, как царевна лягушка: большие, на выкате, глаза, красивая прическа, ухоженная кожа. Портило впечатление лишь одно: изящные женские ручки и ножки обрамляли округлое и бесформенное тело лягушки. Она брала в лапки папку с документами и постучавшись в каморку Мячика, уединялась с ним на какое-то время. А они с Наташкой, пользуясь случаем и зажимая от смеха рты ладошками, убегали в беседку к весёлым и нахальным водителям.
К осени их переселили в новое здание, с кондиционерами и отдельными кабинетами. Анна-Ванна и Наташа заселились в другое крыло и они практически перестали видеться. За окном уже не было волшебного пейзажа и веселой беседки, был вид на проезжую дорогу и работа превратилась просто в рутину с графиками и сметами. Но жизнь продолжалась.

"""5"""

Лето не закончилось ни августе, ни в сентябре и, даже, ни в октябре. Были поездки на Каспий, в Грузию и Ереван, и наконец в середине ноября обозначилась осень.
Зима прошла быстро и незаметно. Она успела слетать в отпуск на родину и вернулась обратно так, как возвращаются домой. Но что-то изменилось в дружбе с девчёнками, соседками по комнате. Они отдалились и отъединились от неё, а может ей это только так показалось. Но она, закусив удила и затаив обиду, перестала с ними разговаривать и, чем больше проходило времени, тем труднее было вернуть все в прежнее русло.
 От одиночества спасла весна. Ранняя южная весна, ворвалась в ее жизнь и разбередила душу. Хотелось любить. Все обострилось ещё больше, когда зацвели сады. Такого праздника жизни она никогда раньше не видела. Цвело все, кроме пирамидальных тополей. Он, то есть принц, просто обязан был появиться в её жизни, а иначе зачем вся эта весна и эта невероятная красота цветущего мира. И он пришел, появился, услышал: высокий, поджарый и жилистый, зеленоглазый блондин и по совместительству водитель КАМАЗа Коля.
Николай был на 15 лет старше, дважды женат, имел от первой жены двух детей, а на второй женился три месяца назад и звали его молодую жену экзотическим именем Нэлли. Но всего этого она тогда ещё не знала. А если бы и знала, то ей было бы абсолютно наплевать на все эти малозначительные факты. Ей было 19 лет и она впервые в жизни по- настоящему влюбилась в красивого зеленоглазого бога, то есть принца, то есть шофера Колю.
С ней то было все более-менее понятно, но что там перемкнуло у Коли в голове, когда он решил гульнуть всего после трёх месяцев брака? Да так гульнул, что затянуло их, обоих, в эту воронку намертво.
"""6"""

КамАЗ стал на много дней их другом, домом, пристанищем, островом, где были только он и она.
Но однажды Коля решил вытащить её из зоны отчуждения и повел в гости, сказав, что к знакомым. Когда пришли-здрасьте вам, оказалось к родственникам. Родня была неожиданно близкой, что-то там двоюродно-троюродной,  и очень обрадовалась гостям: Николаю и его жене Нэлле. Не виделись они очень давно, но слух, про то, что Коля снова женился, по родне, конечно, прошел. На Колиной свадьбе они не гуляли и в глаза не видели эту его молодую жену. Ну, не могли же эти святые в своей простоте люди представить, что Коля заявится к ним в гости вместе с юной любовницей.
Накрыли стол,  расспрашивали про жизнь, про свадьбу, вспоминали Колино детство, позже за столом кричали "Горько!"
Она онемела от стыда и вины перед этой неизвестной Нэллей, от того, что занимает сейчас чужое место и люто ненавидела любимого за этот дурацкий сюрприз.
Она домолчалась до того, что пожилой родственник стал посматривать на неё с подозрением и спросил: не глухонемая ли она, часом? Она уже хотела ответить:"да!", как герой любимого фильма, но поняла, что если откроет рот, то не выдержит и расхохочется и скажет им всем, что никакая она не жена и прекратит, наконец, весь этот абсурд. Она молча помотала головой, не хотела обижать этих милых и гостеприимных людей.
-"Ааа, значит слышит",-сказал дед, но смотрел с явным сожалением, горюя о том, что Колька- дурак протащил в их казачий род убогую.
Она нашла минутку и вышла из-за стола, и, сбежав по крылечку, согнулась пополам от боли и истерического смеха. Представляла, что будет, когда родня узнает правду. Вышел Коля, стал успокаивать. Истерический смех перешёл просто в истерику. Дед, вышедший на крыльцо покурить, окончательно убедился в неполноценности молодухи и сплюнул от досады и жалости к Кольке.

"""7"""

Закончился этот скоротечный и бурный роман к началу лета. Коля просто слился, заняв у неё двести рублей, чтобы выкупить права у гаишников, которые застукали "сладкую парочку" в их укромном местечке в горах. Так как таких денег у неё не было, она взяла в долг у кассира Светки и отдавала потом частями. Николай вернулся в семью, забыв вернуть деньги, а она молчала, считая себя причастной и, отчасти, виноватой в том, что произошло.
На память об этой любви остались "синие подснежники".
У кого- то: ландыш в росе, зефир в шоколаде, клюква в сахаре, селёдка под шубой, а у неё: подснежники на помойке.
Это было ранней весной, в самом начале их романа, пожалуй, даже на первом свидании с Колей. Эту ночь они провели в горах, а под утро она наткнулась на целую поляну синих подснежников. Цветы были настолько прекрасны и необычны, что она не удержалась и решила нарвать букет. Она рвала подснежники и  мечтала, что поставит их в мисочку, потому что вазы у неё не было, как не было и других милых домашних безделушек.
Она возвращалась в общежитие со своего первого свидания, опьяненная любовью и шампанским, с большой охапкой синих цветов. И вдруг, проходя мимо помойки, неожиданно для себя, подошла и выбросила букет на загаженные доски.
 Зачем? Почему она это сделала? У неё не было ответа на этот вопрос. Просто, почему -то ей было неловко возвращаться под утро с подснежниками, немного пьяной от любви и вина. Было стыдно. Она видела себя глазами вахтерш, которые всех молодых девчёнок, загулявших до утра, называли шалавами.
Господи! Какое ей было дело до мнения этих самых теток- вахтерш, ведь она потом их больше никогда в своей жизни не встретит. Да и цветов таких больше никогда в её жизни не будет.
Она стояла, смотрела на эти неземные цветы, которые лежали рядом с нечистотами, и плакала. Как будто заранее знала все о себе. Она оплакивала и их с Колей запретную любовь и свое долгое будущее одиночество среди многочисленной череды мужиков. Она и была этим самым букетом синих подснежников на помоечных досках, одним жестом перечеркнув что-то хорошее в своей жизни.

"""8"""

Она уезжала из этого города поздней осенью, в солнечный и теплый по-летнему день. Уезжала насовсем, не справившись, как ей казалось тогда, с трудностями и проблемами самостоятельной жизни.
Провожали ее друзья. К тому времени у неё уже были в этом городе друзья и подруги. Они купили ей в дорогу огромный арбуз и смеялись, как сумасшедшие, с трудом затаскивая его в вагон.
Странно, но никто из них особо не грустил, расставаясь навсегда. Да и было ли это слово "навсегда" в их лексиконе? Им было по двадцать лет, впереди была целая жизнь. Сколько ещё таких встреч-расставаний будет на их пути?
Когда поезд тронулся, пришла печаль. Она вдруг осознала, что так много всего оставила в этом городе: и первую работу, и первую любовь, и предательство первое. Друзей, море, горы, цветущие сады, ночи, напоенные ароматом цветов...
В купе никого, кроме неё не было, огромный арбуз занимал весь столик и она смотрела на этот арбуз и думала, что ей ни за что его не съесть одной. Она цеплялась за эту мысль, чтобы не разреветься, не закричать от нахлынувшей боли.
За окном нефтяные качалки, как цапли, прощаясь, кивали ей своими носами.
Она ехала домой, старательно упаковав в шкатулку, свои будущие воспоминания о той, двадцатилетней девченке, которая была когда-то счастливой и свободной, как ветер.

********