Артисты

Глава 1. Ор-р-р-лята учатся летать!

Сначала добирались на двенадцатом троллейбусе до Финляндского вокзала, потом покупали билет на электричку, которую всегда приходилось долго ждать, потому что бабушка рассчитывала время с запасом.

На электричке было ехать интересно: мелькали почерневшие от времени деревянные домики с башенками и затейливыми террасками, вокзалы станций — то вроде старинного амбара, то в виде готического замка. Да и сами станции, с их названиями: Песочное, Солнечное, Комарово, — напоминали о лете, самом прекрасном времени жизни.

Бабушка знала финские названия, и Комарово в её устах звучало как Келломяки, что означало Колокольная гора, а Зеленогорск — Терийоки, по-фински — Смоляная река. Там действительно протекала Чёрная речка, и в ожидании автобуса они как-то раз до неё дошли, но ничего особо чёрного, а тем более, смоляного, Маруся не заметила.

Автобус она переносила плохо и с тоскливым ожиданием вглядывалась в номера, стараясь различить цифру «425». Ехать до Камышёвки почти два часа, и с первой минуты, едва только открывались двери, и запах бензина проникал в лёгкие, её начинало мутить, а под конец уже рвало в приготовленный бабушкой пакет. Одна успокоительная мысль, что это последний бросок, что вонючий автобус привезёт её на место, что уже через час, нет, через полчаса, она будет идти с мамой к их кирпичному белому дому, — придавала Марусе силы.

И вот мучения позади, а впереди!… Три месяца свободы и воли, рядом мама, братик Серёжка, подружки и собака Маля, умная, как человек, и знающая дорогу домой. Правда, бабушка завтра уедет, зато через неделю появится Оля, и жизнь закипит.

Оля заканчивала первый курс дошкольно-педагогического училища и, хотя Маруся была уже школьницей, весь год на ней практиковалась. Но теперь-то каникулы, можно и отдохнуть от воспитательной работы.

Оказалось, что это процесс непрерывный. Едва выйдя из автобуса, Оля немедленно взялась составлять план на всё лето. После обеда достала из сумки тетрадь и пункт за пунктом стала вписывать в неё «полезные дела». Она уверенно планировала пионерские костры, военные игры-зарницы, передвижную библиотеку, концертную бригаду. А своим потенциальным воспитанникам придумала «Малышкину школу», закрепив над ними шефство больших ребят.

На бумаге всё выглядело замечательно и легко. В реальности дела буксовали. Деревенские были заняты на летней практике, то есть пололи огороды, только не свои, а совхозные, а приехавшие дачники хоть и пришли на собрание, прочитав объявление на дверях магазина, не спешили встать под Олино знамя. Они резонно заявляли, что если бы хотели всех этих тимуровских подвигов, поехали бы в пионерский лагерь. Их вполне устраивают купанья, гулянья по полям и лесам, а главное — безрежимная свобода, когда можно делать всё, что хочется.

Но некоторых удалось сагитировать. Пацаны клюнули на вечерний костёр, предположив, видимо, что «городские» притащат к картошке чего-нибудь вкусного. Трое загорелись концертной бригадой. Ведь Оля пообещала выступление в клубе, а в дальнейшем, возможно, поездку на слёт. Второклассница Танечка поражала всех скороговорками. Она выпаливала их с такой скоростью, что только в ушах звенело. Вторая девочка, Людок, как и Маруся, перешла в четвёртый класс. Все попытки звать её Люсей или Людой провалились — откликалась она только на «Людок». Зато знала много частушек, порой сомнительного содержания, и бойко их пела. Вернее, выкрикивала. Ничего, поработаем, — заверила Оля и вписала Людка; в программу.

Самая старшая, Зинка-ткачиха, высоченная, костлявая, с длинным носом и лошадиными зубами, тоже пела и довольно громко. Но главное — она прониклась духом коллективизма и на следующий день привела двух своих братьев-близнецов: Сашку и Пашку. Они умели показывать фокусы и знали их великое множество. Одно плохо — курили и ругались, как мужики. Но тут Оля проявила педагогический талант, объявив, что на конкурс могут поехать только ребята без вредных привычек.

— Про какой конкурс ты говорила? — спросила Маруся, когда они перед сном мыли ноги в тазу на крыльце.

— Это не важно, — объяснила Оля, — всегда можно организовать какой-нибудь конкурс. Ведь звучит неплохо?

Слух о возможном конкурсе и выступлении в клубе распространился моментально. На следующий день сарайчик возле их дома, временно пустующий в ожидании дров, приспособили под штаб. Оля едва успевала записывать желающих войти в концертную бригаду. Больше всего было певцов, но нашлись два музыканта: камышёвский Вася играл на балалайке. Правда, только «Во саду ли, в огороде», но зато с вариациями. А совсем взрослая, с толстой косой, дачница Валерия училась в музыкальной школе по классу скрипки и собиралась исполнить что-нибудь из классики.

Обнаружился настоящий грузин Лёша, семиклассник, приехавший в гости к тёте Саше — фельдшеру медпункта Александре Павловне — и танцующий лезгинку.

Сама Оля за год навострилась играть на аккордеоне и собиралась всем аккомпанировать.

Начались репетиции, проходившие всё в том же сарайчике. Но с клубом не получалось, там шёл ремонт.

И тут мама предложила выступить на террасе детского сада, где она работала завхозом. Она пообещала договориться с заведующей и подгадать концерт ко времени, когда кончается рабочий день и за детьми приходят родители.

Это было надёжно. Террасу вроде ремонтировать не собирались, маму в детском саду уважают и не откажут, родители плюс дети — уже публика. Правда, заведующая потребовала обязательного включения патриотического номера: песни или стихотворения.

Мама уклончиво напомнила про каникулы, мол, весь год воспитывали, пусть отдохнут.

— Ну, как знаешь, Ивановна, — нахмурилась заведующая, — только перед парторгом, если что, мне отвечать.

— Да мы сейчас быстро разучим, — пообещала Оля, — «Взвейтесь кострами» или «Орлята учатся летать».

— Во-во, давайте орлят, это то, что надо, — одобрила заведующая.

В день выступления Маруся проснулась раньше всех и с ужасом поняла, что сегодня она будет петь перед толпой народа. Ведь её назначили солисткой. Мама сказала: «Голос, конечно, не оперный, зато мелодию не врёт».

На репетициях было легко, а сейчас, перед концертом, горло сжимало спазмом. Остальные артисты в ожидании своего выхода устроились в детсадовской столовой, а Маруся забралась в спальню, пытаясь вспомнить первые строки песни, но в голове был сумбур. Она даже решила, что заболела, но мама сказала, что всё от нервов и накапала валерьянки. От неё слегка зашумело в голове, но страх ушёл, горло задышало, и слова вспомнились.

Маруся выглянула в окно и увидела, что перед террасой уже собралась небольшая толпа, кто-то даже начал хлопать. Тут вышла Оля и звонким голосом объявила:

— Начинаем наш концерт! Сейчас перед вами выступит сводный хор «Орлята» с песней «Летите голуби». Солистка — Маруся Рыжова.

Хористы потянулись на террасу, Маруся шла последней, но Оля подтолкнула её и поставила в середину. Потом она взяла в руки аккордеон, и Маруся высоким голосом затянула:

Летите, голуби, летите,

Для вас нигде преграды нет.

Несите, голуби, несите

Народам мира наш привет.

Она не видела толпы, смотрела поверх голов на сосны, разобранную крышу клуба, водонапорную башню, облака. И не заметила, что песня кончилась, вокруг все аплодируют, а Оля делает знаки, чтобы кланялись.

С горящими щеками Маруся спустилась по ступеням и встала рядом с мамой. На неё поглядывали, улыбаясь, а какой-то мужчина сказал дочке, которую держал на плечах: «Вот, Светка, учись, и ты артисткой будешь». Маруся сразу вспомнила, как маму называли артисткой, когда она работала в Ленинграде дворником, и подумала: это у нас семейное.

На «сцене» Людок уже выкрикивала смешные частушки. Она подпёрла щёку пальцем и притоптывала ногой:

Подружка моя, как тебе не стыдно:

На уроке булку ела, думаешь — не видно.

Ей отвечала Зинка-ткачиха, выбрасывая свои длиннющие руки и как бы демонстрируя, что в них ничего нет:

Подружка моя, я её не ела,

Раз пятнадцать укусила —

Больше не хотела…

Под конец они хором грянули, взявшись за руки, причём Зинка почему-то перешла на бас:

Мы пропели вам частушки —

Хорошо ли, плохо ли,

А теперь мы вас попросим,

Чтоб вы нам похлопали.

Зрители отбили ладоши и кричали «Бис!», но девчонки не выходили, они забились в спальню и хохотали там до икоты.

После них грузин Лёша танцевал лезгинку и чуть не свалился со ступеней, не рассчитав прыжка.

Потом Танечка оттарабанила свои скороговорки. Один папаша пытался повторить, чем вызвал свист местных пацанов, в концерте не участвующих, но пришедших поболеть за «своих».

«Своим» зрители хлопали особенно бурно, раздавались одобрительные выкрики: «Вася, ну-ка сбацай! Эй, Сашок, покажи класс!».

Фокусники Саша с Пашей засмущались, что-то напутали, и последний фокус, как у пьяного факира, не удался.

И снова хор, и Маруся снова солистка. Она уже освоилась, и хотя коленки слегка дрожали, когда она поднималась по ступеням на «сцену», голос не подвёл.

Потом Вася играл на балалайке и от волнения забыл про вариации, без конца повторяя незатейливую мелодию. Но публика этого не заметила и одобрительно гудела. Дачница Валерия исполнила на скрипке что-то грустное, отчего у Маруси защипало в носу.

Заключительным номером концерта была та самая патриотическая песня. На репетиции Оля заявила, что у Маруси для неё голос слабоват, лучше пусть Зинка-ткачиха будет солисткой. И Зина, покраснев так, что шея стала багровой, рявкнула, что было мочи: «Ор-р-рлята учатся летать!». Это было сильно, и её кандидатуру сразу утвердили.

И вот теперь Маруся стояла с краю, а Зинка, в новом ядовито-зелёном платье, с косой, по-взрослому обвитой вокруг головы, пылая глазами и выставляя в улыбке лошадиные зубы, гордо встала в самый центр.

Оля вышла вперёд и объявила: «В завершение концерта сводный хор „Орлята“ исполнит песню „Орлята учатся летать“. Солистка — Зинаида Ткаченко».

Заведующая, как бы отмечая значимость номера, вышла вперёд и встала напротив Зинки, поощрительно кивая в такт мелодии.

И тут Зинка так гаркнула «Ор-р-р-рлята учатся летать!», что все вздрогнули, а кто-то из малышей заплакал. Испуганный хор не в лад подхватил:

Им салютует шум прибоя,

В глазах их небо голубое,

Ничем орлят не испугать —

И опять Зинка возвестила с той же мощью: «Ор-р-р-рлята учатся летать!»

В песне было много куплетов, и каждый раз она без напряга выдавала свой коронный рык.

Да, это настоящая солистка, — приуныла Маруся, — Она всем так и запомнится, а про меня забудут.

Заведующая была в восторге, она стояла у самого края сцены, лучась накрашенными ресницами. Зинка чувствовала поддержку и ярилась всё больше. На последнем куплете она призывно подняла над головой длинную ручищу и со всей силы гаркнула: «Ор-р-р-р-р-лята учатся летать!».

И в тот же миг что-то пулей полетело со сцены к зрителям и с противным, хлёстким звуком шлёпнулось прямо на лацкан парадного пиджака заведующей. Что-то длинное, бледно-зелёное. Хор нестройно дотянул, все уставились на пиджак, получивший неожиданное украшение, и только его обладательница, ничего не замечая, повторяла: «Ну, Зиночка, выдай ещё раз своё знаменитое!».

— Она, похоже, всё, что могла, уже выдала, — произнёс мужчина с дочкой на руках и направился к калитке. Остальные зрители, давясь от смеха, пошли следом. Мама подошла к заведующей и, поздравляя с удачным концертом, незаметно платочком убрала с пиджака громадную Зинкину соплю.

Глава 2. Без штанов

Концерт, несмотря на заключительный конфуз, имел успех. К ним домой приходил парторг Глеб Максимыч с похвалами «питерским девчатам», долго сидел за столом, вспоминая военные агитбригады со знаменитыми артистами. Мама подливала чаю, он называл маму Ивановной, она его — Максимычем, и под конец стало ясно, что выступление «молодых талантов» в клубе на новогодних каникулах — вопрос решённый.

Оля, побледневшая от волнения и свалившейся ответственности, что-то строчила в тетрадке. Нахмурившись, грызла ручку, опять строчила.

— Чего ты волнуешься, — успокаивала мама, до Нового года — вагон времени.

Но вся проблема была в том, что артисты в конце лета разъезжались кто куда, а потом встречались уже на зимних каникулах. Когда же репетировать?

— Придётся добавить только сольные номера, — вздохнула Оля и принялась составлять новую программу.

К концу августа артисты получили задания «на дом». Оля постаралась сделать Новогодний концерт разнообразным. Она включила забавные интермедии из школьной жизни: что-то сочинила сама, что-то нашла в библиотеке.

Одна сценка была очень смешная. Про экзамен и шпаргалки. Но для неё нужен был парень. А вот с этим дела обстояли неважно. Парней было мало, да и те в «артисты» идти не желали, полагая всю затею баловством. Кандидат был один — Валька Алексеев, тихий и стеснительный. Но именно его удалось уговорить, и Маруся знала, почему.

Вальке нравилась Оля. Ещё с прошлого года он цепенел в её присутствии, сразу отворачивался, завидев её, но даже по лопаткам было ясно, что к чему. Оля всё понимала, но делала вид, будто не догадывается.

А тут вдруг Оля обратила на него внимание и даже заявилась домой, правда, с Марусей. Она сразу приступила к делу, уверяла, что у Вальки скрытый талант, что без него весь концерт насмарку, что настал момент, когда он должен проявить характер и не подвести ребят.

— Ну, если ты просишь… — многозначительно протянул Валька.

— Да, я прошу. Сделай это ради меня, — Оля прищурила глаза и скептически скривила губы.

— Но может, всё-таки в штанах? — обречённо спросил Валёк.

— Ты с ума сошёл! Весь прикол именно в том, что штанов нет.

По сценарию Валька должен выйти в плаще, с голыми ногами, и рассказывать, как остроумно он прячет шпаргалки в брюках. А под конец с ужасом обнаружить, что брюки он одеть забыл. Сценка так и заканчивалась этой фразой: «Ой, а брюки я оставил дома!»

— Ну, хорошо, — хриплым голосом произнёс Валька, — только поклянись, что ты…

— Что я? — подхватила Оля и покосилась на Марусю.

— Так, ничего. Только знай — я это делаю ради тебя.

Зима была холодная, снежная. Оля с Марусей ехали в электричке, отогревая дыханием пятачки на замёрзших окнах. Они говорили о разных пустяках, но Маруся знала: Оля беспокоится за концерт. Как подготовились артисты, разрешат ли выступить в клубе, придёт ли народ? Но оказалось, волнения напрасны. Как только слух, что Оля с Марусей приехали, облетел посёлок, в сенях захлопали дверями, и небольшая гостиная наполнилась народом. То артисты приходили отметиться и разузнать подробности, то любопытные забегали спросить, когда будет концерт.

Двухлетний братик Серёжка путался у всех под ногами, визжал от радости и без конца тянул Марусю на улицу — кататься на финках. Она разрывалась между желанием повозиться с братом и ещё бо;льшим желанием — быть в гуще главного события.

На другое утро пришёл Глеб Максимыч и по-деловому спросил Олю: «Ну, как, первого выступишь?».

Как первого? Это же послезавтра, а надо ещё репетировать, ведь всё на живую нитку собрано, испугалась Маруся. А Оля, как ни в чём не бывало: «Конечно, выступим, Глеб Максимыч, только ключ дайте от клуба, проведём генеральную репетицию».

Надо же, прямо «генеральную», когда никакой ещё не было! Но Маруся этого не сказала, а когда парторг ушёл, девочки сели за стол и стали корректировать программу.

Лёша-грузин не приехал, значит, лезгинки не будет. Зато девочки из танцевального кружка разучили молдаванеску, а Оля как раз в училище играла эту мелодию. Вот и танцевальный номер.

«Орлят» пропустим, хотя Зинка-ткачиха рвётся в бой, но после случившегося публика встретит песню заведомым смехом, а этого допустить нельзя. Но есть два песенных номера: Зинка с Людком за зиму подготовили очередную порцию частушек, а Маруся споёт про Наташу. Кстати, тоже очень патриотичная песня.

Так они перебрали весь репертуар, а, когда дошли до сценки про экзамен и шпаргалки, Оля презрительно сморщила нос. Валька не показывался, что подтверждало её худшие опасения.

— Сдрейфил, — сказала она и, передразнивая лёгкое Валькино заикание, добавила: «Я это д-делаю ради тебя».

— Так что, вычёркиваем? — Маруся уже нависла ручкой над строкой «„Изобретатель“. Интермедия из школьной жизни. Исполняет Валентин Алексеев».

Но Оля явно не собиралась сдаваться: «Человек должен держать слово. Тем более, после таких клятв».

Каких ещё клятв? Просто повторил Олину просьбу — выступить для неё. Да и когда это было? Летом. А теперь зима, и всё могло измениться. Маруся вздохнула, вспоминая, как Валька смотрел на сестру — открыв рот, будто кино про индейцев показывали. На Марусю никто так никогда не смотрел. И не больно-то надо! Тут общественное дело, и всякие «ради тебя» неуместны.

Валькино крыльцо было так занесено снегом, будто в доме никто не жил. Оказалось, что родители ещё с вечера уехали в город за продуктами для новогоднего стола и вот-вот должны были вернуться. Сам же Валька лежал на диване, укрытый до глаз ватным одеялом, и при появлении Оли с Марусей сделал страдальческое лицо.

— Вот, как назло, заболел, — просипел он придушенно.

Это была чистой воды выдумка. Ребята видели, как Валёк шёл с озера и нёс бур для сверления лунок, а в другой руке мешочек с рыбой. То, что Валька — заядлый рыбак, знали все. И Оля, будто не расслышав, спросила: «Ты готовил сценку, признавайся?».

— Конечно, готовил. Вызубрил всю. Я же обещал. Но видишь, заболел.

— Вижу, — ответила Оля, заглянув в накрытый полотенцем таз, от которого шёл запах свежей рыбы.

Валька забормотал что-то невнятно, потом вздохнул и стал вылезать из-под одеяла. В полной амуниции, только без сапог.

— В три чтобы был в клубе, — морща нос, произнесла Оля и направилась к двери, — у нас генеральная репетиция.

Хорошо, что она не видела Валькиного лица и не слышала, что он прошептал вслед. Маруся догнала сестру и пошла рядом, безотчётно морща нос и презрительно улыбаясь.

На репетицию зашёл Глеб Максимыч. Он посмотрел танец, послушал частушки и, надевая белую армейскую дублёнку, сказал Оле: «Ну, остальное сами. Вижу, что готовились, молодцы».

В целом всё прошло хорошо. Даже Валька не подвёл, явился вовремя и в тексте не путался, только говорил скучно, без выражения, и наотрез отказался снимать брюки.

— Я всё сделаю как надо, не беспокойтесь.

Сказал и сразу ушёл, даже не стал смотреть остальные номера.

— Какой-то он странный, — задумчиво прошептала Оля, когда они возвращались из клуба.

Вышла полная луна, и от её холодного света дома, заборы, водонапорная башня, — всё казалось вырезанным из белого ватмана. У калитки девочки остановились, с восторгом глядя на освещённое, тёплое окно гостиной. Там стояла наряженная ёлка. Она сверкала разноцветными огоньками, бросая мармеладные отсветы на искрящиеся инеем сугробы, заваленные снегом стол со скамейками, дорогу, изрезанную полозьями финок.

И Маруся тут же забыла, что хотела сказать сестре.

Следующий день прошёл в суете и приятных хлопотах. Сначала помогали маме готовить новогодний стол, потом Маруся с Серёжкой дотемна катались на финках с горы, лепили снежную бабу, играли в снежки. А Оля тем временем украшала их концертные платья, нашивая стеклярусные блёстки, ватные снежинки, звёзды из фольги.

Новый год встретили по-домашнему, гостей никаких не было, и Маруся догадалась, что мама тоже переживает за концерт и старается ничем не смутить их творческий настрой. Она, конечно, играла на гитаре, а дядя Саша пел свою любимую «Когда я на почте служил ямщиком», но в пляс не пустились и в клуб на танцы не пошли.

Вот и первое января. Марусе вдруг стало страшно: как она выйдет на настоящую сцену и начнёт перед камышёвскими петь свою «Наташу». А вдруг им не понравится? А вдруг сорвётся голос?

Но мама заметила Марусин мандраж — мама всегда всё замечает! — и отослала её гулять с Серёжкой.

Концерт должен был начаться в три часа, но уже к двум стал собираться народ. Тётя Шура пришла убраться после новогодней ночи, а заодно затопить печки. Под шумок пролезли первые зрители, заняв лучшие места. Подходили артисты, нервно посмеиваясь, стояли в сторонке.

Оля с Марусей пришли в половину третьего и поразились: почти весь зал был заполнен народом, пустыми оставались только последние два ряда, которые Максимыч просил не занимать — будут гости.

Какие ещё гости, откуда? — спрашивали ребята друг друга, делая вид, что их это мало волнует.

— А вдруг из райкома, — озабоченно принялась грызть ногти Оля. — А у нас частушки совсем не детские, да ещё Валька с голыми ногами появится.

Если вообще появится, подумала Маруся. Она вспомнила, что хотела сказать сестре, но было поздно. Пусть будет, что будет.

Пашка с Сашкой уже тащили в стороны плюшевый синий занавес, электрик дядя Толя включил два мощных прожектора, зрители затихли. И когда Оля вышла на сцену, чтобы объявить начало концерта, дверь распахнулась, и в зал один за другим стали заходить люди в военной форме. Они рассаживались на двух задних рядах, и в воздухе терпко запахло кожей, табаком и чем-то похожим на ваксу или дёготь.

Солдаты, — испугалась Маруся и стала искать глазами маму. Та сидела в третьем ряду, рядом с Максимычем, и повернула к Марусе свою успокоительную улыбку.

Недалеко от Камышовки был военный городок Бобочино. Солдаты в клубе бывали редко. Иногда их привозили смотреть кино, но на танцы приезжали только офицеры. К ним Маруся относилась спокойно, а солдаты необъяснимо пугали её, хотя она знала, что буквально вчера они были обычными парнями, закончившим школу или ПТУ. Встреться такой на улице — внимания бы не обратила. А стриженые, в одинаковой форме, неуклюже пробираясь вдоль скамьи, они казались безликой и от этого угрожающей массой.

Оля, ослеплённая двумя прожекторами, не разглядела, кто там устраивается на задних рядах, и объявила первый номер — стихотворение о зиме, которое читала Люська Андреева, внучка заведующей детсадом и самая красивая девочка Камышовки.

Маруся выступала пятой, сразу после фокусов Сашки и Пашки. Оля решила, что весёлые номера должны перемежаться лирическими. Её песня была лирической и даже более того — колыбельной. Сейчас ей уже не казалась удачной идея исполнять её после фокусов. На контрасте люди могут не так понять. Тем более, солдаты.

Но теперь ничего не изменишь, подумала она и тут же увидела, как в открывшуюся дверь проскользнула знакомая фигура, и по большим красным рукам узнала Вальку.

Всё-таки пришёл, удивилась Маруся, и сразу на сердце стало теплее, и солдаты уже не казались угрюмой массой, а обрели каждый своё лицо. Одни улыбались, другие внимательно слушали Люську, третьи явно наслаждались гражданской жизнью, временной свободой и теплом жарко стопленных печек.

Но вот Оля сделала Марусе знак приготовиться, и, стоя за собранным занавесом, Маруся услышала «…колыбельная для Наташи, исполняет Маруся Рыжова».

Каким-то непостижимым образом она оказалась посреди сцены, отмечая краем сознания, что Оля играет вступительный проигрыш, что надо уже набрать побольше воздуха, прижать к груди руки и трогательно, очень нежно запеть:

Спи, Наташа, я не понимаю,

Почему ты рано поднялась.

Мы победу праздновали в мае,

Ну, а ты в июне родилась.

И тут она осознала, что уже поёт и довольно трогательно, что Оля сосредоточенно раздвигает меха аккордеона, а в зале тихо. Только ничего из-за этих сверкающих ламп не видно, они светят прямо в лицо. Маруся допела куплет и приступила к припеву:

Спи, баю-бай

Баюшки-бай,

Баюшки-бай,

Спи, моя Наташа, засыпай…

И на последней строчке услышала скрежещущий звук, перешедший в тарахтенье мотора старого грузовика.

Любишь ты лишь соски да пелёнки,

Любишь с погремушками играть…

— начала было Маруся второй куплет, но тот же звук, только с утроенной силой, разодрал тишину зала. Он шёл, казалось бы, от печки, и на этот раз мотор грузовика несколько раз мощно чихнул, прежде чем заглохнуть.

Да что же это такое происходит и стоит ли ей продолжать в таком шуме?! Но Оля всё играла, и Маруся с вызовом в голосе допела куплет:

Если б знала ты, что там, в Нью-Йорке,

Детство у тебя хотят отнять!

Последняя строка потонула в скрежете, хрипах и тарахтении, к которым добавился дружный смех зрителей.

Маруся, чуть не плача, соскочила со сцены и сразу увидала, что смеющиеся лица обращены к дядьке, в котором она по причине парадности костюма не сразу признала главного агронома. С закрытыми глазами, он сидел, прислонившись к печке, и выводил носом все эти ужасные звуки.

— Ну, одного усыпила, — смеясь сказал Максимыч, обнимая готовую было сбежать Марусю.

Агроном, разбуженный смехом и шумом, открыл глаза, какое-то время непонимающе глядел вокруг, а потом стал смеяться вместе со всеми, и концерт продолжился.

Маруся про себя отметила, что солдаты не смеялись, а всё так же чинно сидели на своих задних рядах, слабо улыбаясь. И она была им за это благодарна.

Потом пели частушки, и тут уже солдаты хохотали вместе со всеми. После них повзрослевшая за полгода Валерия сыграла «Полонез» Огинского. Заключительным номером шла Валькина сценка со шпаргалками. Маруся не видела Вальку с того момента, как он проник в зал. Но Оля, видимо, что-то знала и объявила интригующим голосом: «Изобретатель. Интермедия из школьной жизни. Выступает Валентин Алексеев».

И тут появился Валька. Он был в коротком плаще пыльного цвета, голые кривоватые ноги, покрытые тёмным и густым волосом, смотрелись из-под него дико. Зал оцепенело замер. Вальке, по-видимому, передалось состояние зрителей, и он тоже застыл, как бы недоумевая, как он сюда попал в таком виде.

Тут послышался шёпот — это Оля подсказывала Вальке начало текста. Но тот продолжал молчать, только качался на своих кривых волосатых ногах, тупо глядя в задние ряды. Наконец, очнулся, испуганно оглядел зрителей, посмотрел на свои синеватые ноги и в полнейшей, напряжённой тишине произнёс: «Ой, а брюки я оставил дома!».

Это была заключительная реплика текста, но кто же об этом знал! Все в предвкушении необычной развязки ждали продолжения.

И тут с последнего ряда раздался голос с южным акцентом: «Вай, братишка, как ты по морозу-то шёл в таком прикиде?»

Зал грохнул. Всем вдруг стало понятно, что никакого продолжения не будет, что это финиш.

Валька резко покраснел, даже ноги у него покрылись розовыми пятнами, и молнией кинулся вон из клуба. За ним побежали, вернули, заставили одеться, но Маруся с Олей этого уже не видели. Они шли домой и непрерывно обсуждали случившееся, то и дело возмущаясь: «Ну надо же так осрамиться! Да ещё при солдатах!».

Как будто солдаты — другие люди.

На следующий день Оля с Марусей пошли в клуб — проверить, всё ли там в порядке после концерта. Возле клуба их поджидал Валька. Он неспешно подошёл к Марусе, сгрёб её в охапку и кинул в большущий сугроб. Затем так же спокойно отправил туда Олю, которая до последнего не верила, что Валька на такое способен.

Потом он достал пачку «Примы», закурил и крикнул подошедшим ребятам: «Курицы городские!». И пошёл к своему дому, загребая снег кривыми ногами.

Именно эти слова он тогда прошептал, и выражение лица у него было то же самое. Жаль, что Маруся не рассказала об этом Оле.