Путешествие в новостройки

Окошко регистратуры, наконец, освободилось, и Маруся быстро выпалила заготовленную фразу про справку о прививках, которую требуют в школе. Назвала свою фамилию, адрес, немного переживая, не перепутала ли чего. Бабушка впервые разрешила Марусе сходить в поликлинику одной, и у неё от гордости и волнения слегка кружилась голова. Когда с готовой справкой она направилась к выходу, вдруг увидела знакомую фигуру, и сердце гулко заколотилось. Из глубины коридора в белом халате, с пачкой карточек в руке, шла мама Лариски Шишкуновой, с которой Маруся вместе училась до третьего класса, пока им не дали квартиру где-то в Дачном.

Маруся поначалу так и представляла себе, что Лариска теперь живёт в дощатом дачном домике, ходит в сельскую школу, где в классах по десять человек, а после уроков возвращается домой лесом, собирая грибы. Но Марьиванна рассказала, что Шишкуновы получили трёхкомнатную квартиру в новом блочном доме, что в Дачное скоро подведут линию метро, и школа рядом, и детский сад, куда ходит Ларискин брат Кирюха. Только Маруся так и не смогла навестить свою подругу и немного стала о ней забывать. И вдруг — Ларискина мама! Маруся наморщила лоб и вспомнила: Елена Саввишна, вот как её зовут! И точно, ведь Маруся и раньше знала, что она врач и работает в их поликлинике ухогорлоносом.

Елена Саввишна тоже узнала Марусю, они немного поговорили, и та засобиралась домой, предлагая Марусе как-нибудь приехать к ним в гости.

— А я сейчас могу поехать, — неожиданно для себя произнесла Маруся.

— Вот здорово! — засмеялась Елена Саввишна, — Лариска-то обрадуется! — и тут же озабоченно спросила: «А тебя отпустят? Ведь придётся одной возвращаться?»

Конечно, нет! Бабушка пришла бы в ужас от такой перспективы. Да и когда отпрашиваться? Ларискина мама уже закончила работу, а у Маруси телефона дома нет, не предупредить. Вот и хорошо, что нет, произнёс кто-то над самым ухом, а то быстро домой бы загнали, и впредь никуда, даже в поликлинику! Вдохновлённая невидимой поддержкой, Маруся с лёгкостью соврала: «Я уже давно езжу по городу сама, а дома всё равно никого нет».

И они направились к остановке, пропустили два набитых троллейбуса, пока не пришёл с кольца полупустой и не забрал оставшихся. Маруся устроилась у окошка, с любопытством разглядывая улицы и красивые дома в надежде увидеть хоть что-то знакомое. Елена Саввишна поначалу расспрашивала Марусю про школу, увлечения, но, заметив, что та поглощена видами из окна троллейбуса, достала из сумки книжку и принялась читать.

Ехали они долго. Никого из тех пассажиров, что заходили с ними у поликлиники, уже давно не было. Красивые дома кончились, пошли широкие проспекты с монолитными коробками, с пустырями между ними и чахлыми деревцами вдоль домов. Некоторое время Марусе прямо в лицо светило солнце, но вскоре завалилось за громаду бесконечного квартала. Стало сумрачно, и Маруся вдруг поняла, что они едут больше часа, что уже вечер, и бабушка наверно сильно беспокоится.

Наконец, Елена Саввишна спрятала книгу в сумку и сказала: «Нам на следующей». Они вышли из троллейбуса и сразу направились к арке длинного дома. Маруся слегка приободрилась. Вот поздороваюсь с Лариской, минут десять поговорим — и назад, домой. Но оказалось, что нужно ещё пройти несколько дворов, потом перейти улицу, войти в точно такую же арку, завернуть направо, во двор, дойти до четвёртой парадной и только тогда…

Потихоньку набухали светом фонари, и к тому времени, когда Маруся с Еленой Саввишной зашли в парадную, стало темно, как ночью. Как же так, недоумевала Маруся, в четыре она забирала из окошечка справку: в коридоре поликлиники висели часы, и она запомнила время. Ну, на остановке полчаса прождали, ну, час ехали, должно быть не больше шести и вдруг — ночь! Но виду она не показывала, решив держаться до конца, лишь небрежно спросила, который час. Оказалось, что без пяти семь. Октябрь, темнеет рано, как бы прочтя её мысли, сказала Елена Саввишна и, открыв дверь большим ключом, крикнула вглубь квартиры: «Лора, посмотри, кого я тебе привезла!»

Из дверей комнаты высунулась голова, завизжала басом, и в следующую секунду Марусю подхватили крепкие руки и стали кружить по прихожей, так что с вешалок попадали шарфы и куртки. Лариска всегда была крупной девчонкой, но за прошедшие два года она вымахала и стала на полголовы выше совсем не маленькой Маруси. А ноги в тапках — как у парня здоровущие. А руки — сильные, ладони широкие. Из прежнего сохранилась причёска: два бублика косичек над ушами, да очки в коричневой оправе.

Пока мама хлопотала на кухне — никуда без чая не отпущу, и не думай! — подруги забрались на диван в Ларискиной комнате и, перебивая друг друга, говорили, говорили. Про новую Ларискину школу, её пятый «Д» класс, где никто никого не знает, и почти одни мальчишки. Про Марусин санаторий. Но больше всего они вспоминали истории из прошлого: про ЦПКиО и «чёртово колесо», с которого Марусю несли на руках. Про конкурс, на котором Лариска прочла Марусино стихотворение о зиме и получила первый приз: варежки из верблюжьей шерсти с красной бахромой. А по-хорошему, Марусе тоже полагался приз…

Елена Саввишна налила девочкам чудесного, ароматного борща, потом положила макарон по-флотски, и под конец из холодильника была торжественно вынута коробка с пирожными. Оказывается, завтра у Ларискиного папы день рождения, но по случаю Марусиного приезда можно начать и сегодня… Папа тут же появился, вроде как почувствовал убывание пирожных, но сперва принялся за борщ, макароны…

Маруся боялась смотреть на часы, а когда случайно обнаружила, что уже половина девятого, ни слова сказать не могла, сдерживая слёзы. Ларискин папа быстро въехал в ситуацию. Он как раз собирался на вторую работу — дежурить в охране на складах Андреевского рынка — то есть ему надо было на Васильевский — и он взялся доставить Марусю домой.

Бурные, теперь уже не стыдные слёзы при расставании, Лариска суёт какой-то пакет, перевязанный шпагатом, наказав в дороге не открывать, папа держит дверцы приехавшего лифта, чтобы не удрал, и вот они тем же путём: двор, арка, ещё дворы, опять арка — на остановке. Троллейбус, к счастью, вскоре прибыл, и они ехали почти одни. Ларискин папа тут же уснул, привалившись к окну и наблюдая за луной с открытым ртом и закрытыми глазами.

А Маруся пыталась представить, что происходит дома — и не могла. Как там бедная бабушка?! А Оля, а тётя Женя?! Небось, уже пошли на переговорный пункт и звонят маме. Или в милицию, и Марусю теперь ищут по всему городу, возможно, с собаками.

На углу Большого и восьмой линии папа вышел, взяв с Маруси клятвенное обещание, что она не проедет свою остановку. Но на всякий случай пошептался с кондукторшей, и, выскакивая у рынка, подмигнул Марусе и махнул рукой, будто мух разгонял. Когда почти пустой троллейбус подкатил к остановке с надписью «Шкиперский проток», Маруся сразу узнала Олю. Та вглядывалась в освещённое нутро троллейбуса, но вдруг развернулась и пошла в сторону дома. Она меня не заметила, решила Маруся, догнала сестру и хотела взять её за руку, но Оля вырвалась и прибавила ходу.

Так они и шли гуськом. На перекрёстке у трамвайной остановки Маруся увидела знакомое пальто тёти Жени, а наискосок, у автобусной остановки — стоящую под фонарём бабушку. Они обе заметили Олю с Марусей, молча снялись со своих наблюдательных постов, и вскоре все четверо заходили в парадное, не глядя друг на друга. Никто и не подумал вызывать лифт, вся процессия двинулась на пятый этаж пешком.

— Как вызвездило, мороз ночью будет, — у дверей квартиры произнесла, ни к кому не обращаясь, тётя Женя и открыла замок.

Ей никто не ответил, бабушка ушла в спальню, Оля заперлась в ванной, а Маруся села в прихожей под вешалку, закрылась старым маминым пальто, висевшим тут всю жизнь, и мечтала немедленно оказаться в Камышовке, рассказать обо всём маме. Она бы не стала так поступать, отругала, накричала бы, но сразу и простила. А они устроили бойкот! Почему ей нельзя жить с мамой, а Серёжке можно?!

Тут из кухни вышла тётя Женя и, проходя мимо вешалки, спросила: «Ну, и где тебя носило столько времени?». Маруся принялась было объяснять с самого начала: про справку, регистратуру, Ларискину маму, но тётя Женя перебила гневным шёпотом: «Ты хоть понимаешь, что бабушка за тебя перед матерью отвечает?! Чуть Богу душу не отдала!». Дальше Маруся не слышала. Она вдруг ясно представила себе обмякшую в падении бабушку, её белое, неживое лицо, тёмное, в мелкий цветочек, платье из ситца — одно из тех домашних платьев, которые бабушка всегда шила вручную… Спазм сдавил Марусе горло, и она вдруг завыла собакой, кинулась к дверям бабушкиной комнаты и повалилась прочь с ватных непослушных ног…

Вокруг ходили, наклонялись к её лицу и, судя по движению губ, произносили слова, но Маруся ничего не слышала. Её подхватили с двух сторон, и теперь она уже чувствовала руки Оли и запах тёти Жениных духов «Белая акация». Лёжа в своей постели, Маруся различала в темноте острый вертикальный луч — свет от люстры в гостиной, пробивающийся через неплотно прикрытую дверь. К ней подходила бабушка, что-то быстро говорила, но Маруся будто оглохла. Главное, бабушка жива, и душа её на месте: смотрит на Марусю с любовью и жалостью.

И потом, когда она уже засыпала, в ушах мягко всхлипнуло, и откуда-то с потолка покатились слова: излишняя опека… сидит в четырёх стенах… надо чтобы знала город… Маруся поняла, что прощена, и заснула, так и не узнав в тот день, что в свёртке из плотной бумаги, называемой крафтом, который сунула ей Лариска, лежит пара почти новых варежек из верблюжьей шерсти с красной бахромой.