Всё будет хорошо, мы все умрём! Глава 16. Финал

ПОСЛЕДНИЙ АКТ

Акты бывают разные. Почему-то женщин интересуют больше всего записи актов гражданского состояния. Проще говоря – ЗАГС. Потому-то они и оккупируют различные сайты знакомств, в надежде обрести верного спутника жизни, который доведёт их как минимум до ЗАГСа. У мужчин же со словом «акт» совсем другие ассоциации. И не последняя, если не первая, сексуального характера. Вот потому-то и случаются нестыковки, когда два этих противоположных пола встречаются на просторах интернета.

У меня далеко не все диалоги на сайтах знакомств обрывались в виртуальном пространстве. Не с одной я договаривался за последние дни о встрече в пресловутом парке или какой-нибудь кафешке. И как только у меня на кармане оказывалась хотя бы штука, я назначал реальную встречу. И они приходили. Гали, Светы, Оли и Поли. Только оканчивались эти встречи почему-то ничем. Нет, мы договаривались о следующей – уже у меня на квартире, но в последний момент у каждой что-то происходило такое, что встреча переносилась на неопределённое время. А потом снова. И снова.

И я посылал её. Мысленно. То есть переставал звонить и уговаривать. Противно становилось. Ощущаешь себя лохом, то есть наивным идиотом, не знающим жизни. Хотя жизнь действительно преподносила мне такие сюрпризы, что я начинал сомневаться, а есть ли у меня благоприобретённый опыт общения с ней, с жизнью. То бишь – приобретённый во благо. Вот не во благо – сколько угодно! А во благо? Что-то не могу припомнить. А пошли эти мысли у меня ещё и потому, что я никак не мог пристроить свою статью.

Ведь я написал-таки её! И, мне кажется, лихо закрутил детективный сюжет, и показал всю никчёмность нашей правоохранительной системы, и всё бессилие общества перед всеми этими бюрократическими, с одной стороны, и криминальными, с другой, «вызовами», как стало модным недавно говорить вслед за нашими правителями. Но протолкнуть её не мог. Гусев отказался к кому-либо обращаться, хотя и прочитал с удовольствием, а к Панибратову я не хотел обращаться сам в связи со всеми вышеописанными событиями.

Да тут всё смешалось. Осенний морок, доводящий до депрессии. Никто не печатает. Я ведь отзвонил всем моим бывшим коллегам, но оказалось, что иных уж нет, а те – далече... А те, кто на месте, мямлят и сопли жуют, сразу понятно, что ждать от них нечего. Да ещё стоячка по утрам замучила! Нет бы когда надо, когда было с кем, пусть даже это была медсестра Людмила. Так нет же! И что с ним делать? Куда податься? Тут впору хоть вешаться от злости. И никого рядом. Как тут не вспомнить моего любимого Альбера Камю?

«Причин для самоубийства много, и самые очевидные из них, как правило, не самые действенные. Самоубийство редко бывает результатом рефлексии (такая гипотеза, впрочем, не исключается). Развязка наступает почти всегда безотчетно. Газеты сообщают об "интимных горестях" или о "неизлечимой болезни". Такие объяснения вполне приемлемы. Но стоило бы выяснить, не был ли в тот день равнодушен друг отчаявшегося – тогда виновен именно он. Ибо и этой малости могло быть достаточно, чтобы горечь и скука, скопившиеся в сердце самоубийцы, вырвались наружу».

Как всё оформлено, а? Пожалте, Альбер Камю – «Миф о Сизифе». Да уж, наша жизнь – сплошной миф о Сизифе! Почти сто лет прошло, а ни хрена не изменилось. Ну ладно, не сто, поменьше. Но разве суть дела это меняет? Мы всё вкатываем камень на гору, а он всё скатывается. Вот уже и жизнь к концу, а мы всё жить никак не начнём. Тут и задумаешься: а надо ли вообще жить? Ведь знаешь, что впереди всё та же суета, всё тот же морок унылых дней, всё те же рожи, что на лимон похожи. Вот, кстати, из того же «Мифа...»

«Но если трудно с точностью зафиксировать мгновение, неуловимое движение, при котором избирается смертный жребий, то намного легче сделать выводы из самого деяния. В известном смысле, совсем как в мелодраме, самоубийство равносильно признанию. Покончить с собой значит признаться, что жизнь кончена, что она сделалась непонятной. Не будем, однако, проводить далеких аналогий, вернемся к обыденному языку. Признаемся попросту, что "жить не стоит". Естественно, жить всегда нелегко. Мы продолжаем совершать требуемые от нас действия по самым разным причинам, прежде всего в силу привычки. Добровольная смерть предполагает, пусть инстинктивное, признание ничтожности этой привычки, осознание отсутствия какой бы то ни было причины для продолжения жизни, понимание бессмысленности повседневной суеты, бесполезности страдания».

О чём этот альберовский «Миф...»? Об абсурде. Об абсурде как основе нашей жизни. И как он прав! Ни одна редакция не взялась мне помочь, хотя речь-то шла не о помощи мне как рядовому члену общества. Хотя и это их обязанность. Речь шла о социальном явлении. А уж это, как ни крути, то самое, для чего средства массовой информации и существуют. И что? Не газеты мне помогли, а бандюки. Это разве не абсурд? Короче, позвонил мне опять Димон, который Демон. И снова, мягко говоря,  предложил ждать его у киоска с прессой. Как говорится, на том же месте, в тот же час.

Я подъехал к метро и припарковался у киоска. За его стеклом пестрели цветными обложками журналы, а в газетах зазывали огромными «шапками» центральные заголовки. Как тут не вспомнить советские газеты, которых булгаковский профессор Преображенский советовал не читать своему ассистенту? С вечным снимком передовика производства в центре газетного листа и бравурными вестями с полей и из закромов Родины. Опять я не заметил, как подошёл Демон. Он распахнул дверцу и быстро погрузился на пассажирское сиденье.

– Ну здравствуй, Алексей, Алёшенька, сынок! – как же меня коробит это его цитирование песни опять же советских времён. – Что за грусть-печаль тебя снедает?
Ишь ты, какие он обороты знает! И как это он сразу уловил, что я не в настроении?
– Да вот, материал мой не печатают, – вдруг ляпнул я и, поняв, что полез не туда, куда надо, быстро продолжил. – Куда едем? На Щёлку?
– Да погодь пока, товарищ должен подойти. А что за материал, говоришь?

Я не знал, рассказывать ему о моей ситуации или нет. Но раз о материале придётся говорить, то тут без рассказа о моих шакалах не обойтись. И я вкратце обрисовал ситуацию. Заведясь во время красочного изложения моих «приключений», я эмоционально резюмировал:
– Закопать бы этих козлов!
Димон хохотнул в своей излюбленной манере:
– Всего делов-то!
– Да нет, это я так, к слову...
– Так слово не воробей, замахнулся – бей!

Ишь ты, мало того, что он философ, так ещё и поэт. Как ему объяснить, что я человек вообще-то мирный, и только такие неординарные события выбивают меня из колеи? Я крови не хочу, я хочу просто жить спокойно. Я вздохнул:
– Вот скажите, Дмитрий, – чего это я вдруг так его назвал? – Если бы Вы оказались в такой ситуации, Вы бы как поступили?

Мне казалось, что его ответ я знаю наперёд, но хотелось его услышать, что называется, вживую. На этот раз Димон не хохотнул, а посмотрел на меня такими взглядом... В его глазах сверкали какие-то дикие огни, и я сразу понял, почему его называют Демоном. Ответил он тихо и раздельно:
– Я в такой ситуации оказаться не могу. Я живу так, как Я хочу. А кто будет мне мешать, тот тоже будет жить так, как Я хочу.

Я поёжился. И не знаю, чем бы кончился наш разговор, если бы в это время не ввалился на заднее сиденье его шкафообразный товарищ. Они перекинулись парой слов, и Демон повернулся ко мне:
– Поехали!
– На Щёлку?
– На неё, родимую! – в глазах его опять играли весёлые, совсем не злобные бесенята.

Я отвёз их на то же место, что и в первый раз. Конечно, дорогу я в полном объёме не запомнил, Демон мне кое-где подсказывал повороты, а когда я тормознул у подъезда, спросил:
– Как, говоришь, твоего вежливого обидчика зовут?
Я повторил затверженное наизусть:
– Кононов Юрий Николаевич.
– Значит, постукивать его менты пригласили... А живёт, говоришь, где?

Я назвал адрес. Чего он задумал? Да впрочем, пусть они этому Юре морду начистят, я же сам этого хотел. Парни скрылись в подъезде. Уже меня не боятся, свои лёжки не скрывают. Ведь первый приезд мог быть случайным, а тут уже прослеживается закономерность. Хотя слово «боятся» в приложении к этим мордоворотам звучит нелепо. Это мне надо бояться. Что слишком много знаю. Демон опять мне заплатил щедро, и я, памятуя, как прихватил на этом месте скупых кавказцев, сразу двинул домой.

Перекусив, я как всегда  на сытый желудок пришёл к мысли, что неплохо бы прошерстить сайт знакомств. Сколько мне без бабы куковать? Так я скоро импотентом стану. В сексе ведь как в спорте: если мышцу не тренируешь, она атрофируется. Так, вот Зиночка, вроде лицо знакомое: 41 год, Москва. «Познакомлюсь с приятным мужчиной. Коротко о себе: добрая, простая в общении, симпатичная, без вредных привычек. В поиске второй половинки, есть дети». Это хорошо, что дети. Куда ж женщине без детей? Прислала мне какой-то подарок.

Ба, вспомнил, да это ж Зиночка, которая меня когда-то отшила! Ну да, на мой вечный стихотворный привет, она ответила: «спасибо...нет». Что это она повернула реки вспять? Я быстро вбил: «И снова здравствуйте, Зина! Вы не ошиблись, посылая мне что-то в подарок? Или это сбой в компьютере?» Ждать пришлось недолго: «..это компъютер». Да, лаконично. Хотя с таким развитием событий я сталкивался не в первый раз. Видимо, действительно компьютер играет по своим правилам.

Да задолбали они, эти бабы! У меня пропало желание сидеть на сайте знакомств. Как раз наступил вечер. Не в смысле, что потемнело, теперь темнеет рано, глубокая осень всё-таки, а в смысле, что пришла вечерняя пора, когда народ после окончания работы уже давно разъехался, а теперь должны потянуться из ресторанов и кафе те, кто решил после изнурительного рабочего дня скоротать досуг и пропустить рюмку-другую. Они-то и составляют основной контингент вечерних клиентов. Да и платят, как правило, щедро. Если всё не пропьют.

Я катил по вечерним улицам, одни из которых были ярко освещены, а другие тонули в темени. Я ехал по такой, думая свою невесёлую думу о моей статье и её неудавшейся судьбе. И чуть не пропустил мужика, что тянул руку с тротуара. Был он маленького росточка, в тёмном плаще и утеплённой кепочке. Это всё я разглядел, когда мы с ним договаривались через приоткрытую пассажирскую дверь об оплате, выяснив сначала адрес прибытия. Однако он сел не рядом, а на заднее сиденье. Видимо, чтоб ощущать себя в настоящем такси, а не в задрипанной «шестёрке».

– Какая темень, я чуть вас не пропустил, – мне хотелось выговориться после моих обид на весь свет, а как начать разговор, я не знал.
Однако мужик теперь молчал, не поддерживая мои жалкие потуги.
– Домой или в гости? – вновь подал я голос, вспомнив верное начало разговора.
– Да, этих хозяйственников, что отвечают за освещение улиц, надо бы под суд отдавать, – э, да у него позднее зажигание.
– Конечно, – подхватил я. – И не только за освещение. Вон у нас третий день мусор не вывозят, уже контейнеры из-под мешков не видать. Как они это разгребать собира...
– Вот-вот, – вдруг перебил он, – намусорить у нас любят. А вот кто убирать всё это будет, нас не волнует. Нам бы только свои проблемы решить.

Странный какой-то разговор пошёл. Я не понял, он за кого – за мусорщиков или за жильцов – переживает. Может, он как раз из этой конторы, что вывозом заведует?
– А вы, извините, кем по профессии будете?
– Да вам-то какая разница?
Отвечать вопросом на вопрос неинтеллигентно, это мне родители ещё в детстве вдолбили. Но что с него возьмёшь? На интеллигента он и не похож. У нас на заводе, где я одно время подвизался в качестве социолога, когда нормальную работу не мог найти, ещё в советские времена, был такой же невзрачный человечишка в первом отделе. От КГБ, что ли, наблюдал за происходящим на производстве... Так этот как две капли похож. Не люблю я этих рыцарей плаща и кинжала. Это, наверное, тоже от моей интеллигентности.

– Да мне без разницы. Только вот нет справедливости в жизни.
– Эк вы чего захотели!
– Да я ж не про высшую даже справедливость, а хоть бы в судах наших производство честно вели.
– Что, проиграли тяжбу?
– Да нет, это я по прессе сужу.
– Нашли чему доверять...
– А что хотите сказать – суд у нас честный и беспристрастный?
– А что, преступники у нас белые и пушистые?
– Да я ж не об этом! Правосудие должно быть адекватным. А у нас за украденную курицу тебя посадят, а за украденные миллионы на другую работу переведут, – кажется, я разошёлся не по делу, но остановиться уже не мог. – Есть же категория непотопляемых, то есть несудимых ни при каких условиях. А их сынки и дочки? Эта так называемая золотая молодёжь. Что они творят? Да они даже если и грохнут кого-нибудь, их папы с купленными адвокатами отмажут. А я считаю, что, пока у нас нет смертной казни, убийцам надо создавать такие условия, чтобы они превращались в самоубийц. Сажать их в такие камеры, где бы их сокамерники доводили до самоубийства. Чтобы их там унижали ежедневно и трахали в задницу три раза на день. Чтобы они прокляли тот день, когда родились. Убийцы жить не должны!

Кажется, во мне говорила ненависть ко всем моим клиентам, что сбежали или внаглую ушли от меня не заплатив, ко всем мошенникам, что пытались превратить меня в лоха, ко всем бандитам, что насильно заставляли меня жить по их правилам, ко всей этой жизни, что гнула и трясла меня, как буря неокрепшее деревце, ко всей моей неудавшейся судьбе.

– Тут я с вами согласен, – неожиданно сказал коротышка. Ты смотри-ка, неужели мы пришли к консенсусу? Но он продолжал, – Только ведь есть и другие варианты.
– Это вы о чём?
– Ну смотрите. Если человек отнял жизнь у другого человека, то пусть он кому-то её и вернёт.
– Это как это?
– Ну, у нас же пожизненное. Тогда тех, которых приговорили к пожизненному заключению за тяжелые преступления, например, за серийные убийства, можно год-два содержать с усиленным питанием...
– Ничего себе! – не выдержал я. – Они нас мочат, а мы им нате икорки с маслицем? А потом, знаю я наши суды. И ни за что засудят.
 – Вот потому-то и не сразу, а давать им время и все возможности оправдаться, если они считают себя невиновными...
– Что не сразу-то?
– Не сразу превращать их в полезных человечков.
– В каких? – не поняв сути, спросил я.
– В таких, что приносят пользу обществу.
– Ни хрена себе! Это как же?
– Да просто. Ты отнял жизнь, ты её кому-то и верни... Короче, взять и разобрать их на органы. Кому-то почку, кому-то сердце, кому-то лёгкие. У таких как правило организмы крепкие. А безнадёжные больные годами ждут свой орган. А тут можно целый конвейер организовать.

Я как на стену наткнулся. Вдруг представился такой конвейер, на котором плывут руки, ноги, головы, голые пульсирующие сердца... И больше я не проронил ни слова. Мужичонка тоже молчал. Да вскоре мы и прибыли к пункту назначения. Коротышка расплатился молча, я тоже проводил его тяжёлым взглядом, не говоря ни слова. Бомбить больше не хотелось. Я поехал домой и здорово надрался. И несколько дней валялся на кровати, думая о своей жизни и перспективах её продолжения. Никаких перспектив не просматривалось...

Вывел меня из этого состояния звонок Демона.
– Привет вам, водитель руля и ветрил!
Нет, всё ж таки он человек неординарный!
– Здравствуйте, Дмитрий.
– Ну собирайся, сынок, на прогулку.
– На том же месте, в тот же час? – безнадёжно попытался я пошутить.
– Люблю понятливых! Именно.
– Когда?
– Да сразу и давай.
– Сейчас?
– Да. Хватит вопросы задавать, – он «положил трубку».

Когда я подъехал к киоску с прессой, он уже стоял там со своим собратом по оружию. Они оба взгромоздились на заднее сиденье, и я тронул в направлении Щёлковского шоссе.
– А мы тут с твоим стукачком пообщались, – проговорил Демон. – Он тебе подарочек прислал. – Он протянул мне свёрнутый носовой платок. – Разверни!

Я развернул его правой рукой на коленке, держа левую на руле. И инстинктивно ударил по тормозам! На мятой материи платка лежало ухо. Человеческое. Отрезанное. По линии отреза запеклась кровь. Я почувствовал, как к горлу подкатил тошнотворный комок. И через силу, глотая его обратно, спросил:
– Вы его убили?
– Зачем же? Мы его пометили, – умный Димон ни слова не сказал на моё невольное торможение, он, видимо, понимал моё состояние. – Он уже, оказывается, докладывал ментам всё, что срисовал. Теперь этот рисовальщик, безухий наш Ван Гог, будет докладывать им то, что нам интересно, а не им. И кстати, ты тоже можешь жить спокойно, мы с ним и о тебе поговорили. Он всё понял.

Меня мутило, я приложился к пластиковой бутылке с водой, которую всегда возил под рукой, и выпил её почти всю. Вроде полегчало. Я тронул машину.
– Но ведь менты поймут, что что-то не так, когда увидят его с отрезанным ухом, – что ж я лезу-то не в своё дело!
– А он теперь всегда будет ходить в вязаной шапочке для зим. Ты веришь, Зин? – переврал он Высоцкого, толкнув в плечо своего другана, к которому как бы и обращался как к Зине. Тот никак не отреагировал. Димон хохотнул и продолжил. – У него теперь без шапочки сразу начинает болеть голова. Есть такая болезнь головная. А он же у нас болезный!

Я удержал себя от комментариев. А вскоре мы и приехали. Дорогу я уже помнил. Получив заслуженную штуку, я тут же уехал прочь. Меня всё-таки била мелкая дрожь, я никак не мог согреться, хотя в салоне было достаточно тепло. Дома тоже мне не сразу удалось согреться, и я выпил махом гранёный стакан водки. Через несколько минут отпустило. Даже стало жарко. Так жарко, что я разделся до трусов. Когда же это кончится? Что – это, я и сам не особенно понимал. Имелась в виду вся эта грёбаная жизнь, похоже.

Ну что я кому сделал? За что всё это мне? Что делать с этим абсурдом? Впрочем выход из абсурда мне давно известен. Не зря же я Камю читаю. А что? Может, это и есть действительно выход из моего безнадёжного положения, из моей никчёмной жизни... Чего ещё ждать? Сын забыл обо мне, Лины нет, Наташка живёт своей жизнью, даже эти соски с сайта знакомств знать меня не желают. И не жалеют. Никто меня не жалеет. Никому я не нужен. Я выпил ещё половину гранёного стакана. А на небесах меня ждут и мама с папой, и все деды с бабками, и мои ребята с таганского двора...

Куда пристроить петлю? Я срезал бельевую верёвку с балкона и стоял посреди комнаты, покачиваясь и оглядываясь по сторонам. А, вот. Над дверью у меня была привёрнута металлическая перекладина, служившая, видимо, турником предыдущим хозяевам этого жилища. У меня на неё времени не находилось. Я накинул верёвку на горизонтальную трубу и начал вязать петлю, балансируя на кухонной табуретке. Чего это руки меня плохо слушаются? Помереть и то спокойно не получается.

Я представил, как вишу себе спокойненько в квартире, и никто меня не ищет. Ну правильно, если я никому не нужен... И сколько я провишу? А говорят, что у повесившихся член эрегирует. Это я буду висеть, а у меня будут трусы оттопыренные? Я оттянул резинку и посмотрел на своего дружка. А он уже висит. Спокойный такой. Я тронул его большим пальцем. Не реагирует. А если двумя? Взять да оттянуть кожицу с головки? И назад! Как он? Ещё раз туда-сюда. Гляди-ка, растёт! Вздымается, я бы сказал.

Так вот в чём радость онанистов! Вот отчего им хорошо! И смерть им нипочём. И мне нипочём! Кручу-верчу, повеситься хочу. Или уже не хочу? Дружок-то мой мой восстал из мёртвых, налился как спелый плод. Я ещё быстрее задвигал правой рукой. И вдруг что-то сдвинулось там, у меня в паху, и мысли мои куда-то пропали, и всё тело наполнило предощущение взрыва, мучительно-сладкого телесного взрыва. И когда болезненно-сладко из члена моего излилась струя жемчужного цвета и желеобразной консистенции, у меня пробилась в мозгу только одна мысль. Всё будет хорошо, мы все умрём!


Купить книгу можно, зайдя на сайт писателя Сергея Амана: www.sergaman.ru