Тетрадь в клетку продолжение Глава 3

Глава 3.
Чудовище

Тимофей распахнул глаза. Он не помнил, когда отложил ручку, забрался на свою высоченную кровать и заснул.

Ночь ушла, оставив унылый дождь над мокрым лесом серому утру. Солнце явно не спешило показываться в этот день.

Кран стоял, сложившись у окна. Одной рукой он отодвинул штору, а в другой держал открытую банку тушёнки. Он замер, прислушиваясь. Тимофей пошевелился на своей кровати. Отец, не оборачиваясь, спросил:

- Ты слышал что-нибудь?

Тима затряс головой. Сейчас он слышал только пение птиц за окном. Мальчик окончательно проснулся и гладил кота, который запрыгнул к нему на кровать. Пыжик урчал от удовольствия, вытягивал мокрые после прогулки лапы и пытался забраться под одеяло. Неожиданно кот замер, навострил уши и спрыгнул на пол. Откуда-то издалека со стороны леса донёслись крики человека. Тима вздрогнул.

Вопли продолжались несколько минут. Они были жуткими – по спине мальчика побежали мурашки. Без лишних слов было ясно, что так кричать человек может только перед смертью – страшно и обречённо. Постепенно крики перешли в еле слышный вой, а затем и вовсе затихли. Но в ушах мальчика они долго ещё отдавались эхом.

Кран выронил банку. Она покатилась по полу и замерла под столом. Отец перекрестился и вполголоса выругался. На его лбу заблестели капли пота. С минуту он всматривался в окно. Шрамы на его щеке – «медвежьи отметины» - стали розовыми, скулы обострились. Он размышлял о чём-то.

Спустя некоторое время отец принёс ружьё крупного калибра, едва высохшие после вчерашнего похода болотные сапоги и тёплую одежду. Потом сел на диван и начал собирать свой потёртый кожаный мешок.

Тима обречённо следил за этими приготовлениями. Он знал, чем всё это закончится – Кран уйдёт в лес, а он снова останется дома один на один со своими страхами.

Что, если отец не вернётся? Что, если лес проглотит его? Тот человек, который кричал, - кажется, он умер мучительной смертью. Что-то убило его. Воображение мальчика тут же нарисовало жуткий образ – огромное мохнатое чудовище выходит на поляну перед домом и заглядывает в окна жадными голодными глазами. От него невозможно спрятаться, потому что оно смотрит прямо внутрь тебя. Оно доберётся до самого сердца. И у него одно желание – уничтожить.

На пороге отец обернулся. Снова в его бесстрастных серых глазах мелькнуло что-то живое. Он ничего не сказал, только кивнул на прощание. Тима постарался запомнить его таким – длинным, несуразным, в нелепом зелёном плаще и громадных болотных сапогах. Но главное – сохранить в памяти эту искорку во взгляде из-под потёртой кепки.

Тима задвинул засов и сел за стол. Чудовище, которое он сам себе представил, сейчас бродило по лесу и искало новую жертву. Когда оно расправится с Краном, то явится и за ним. А что может сделать обыкновенный двенадцатилетний мальчик? Вот если бы на его месте был бесстрашный пилот Матрикс! Он обязательно нашёл бы выход из положения.

Тимофей открыл чёрную тетрадь и задумался. Здесь, на этих страницах, разлинованных в мелкую клетку, была совсем другая жизнь. Достаточно взять ручку и написать пару фраз – и ты с головой окунался в другой мир. Бревенчатые стены сторожки постепенно превращались в обшитую серебристым пластиком каюту, подслеповатые окна с засаленными занавесками – в иллюминаторы, а тёмный от дождя лес за окнами  - в величественный космический пейзаж с россыпью далёких звёзд…



…Стыковка прошла удачно. Матрикс на минуту задержался в шлюзовой камере, прежде чем сделать первый шаг на борт чужого звездолёта. Всего несколько часов назад он хотел уйти из жизни, не видя больше в ней смысла. Но сейчас ему просто необходимо быть осторожным – ведь от него зависит чья-то жизнь. Он поднял голову, перекрестился и быстро прочитал молитву.

Здесь, в космосе, трудно было сказать, где Он – Господь, в какой стороне. Но астронавт, читая молитву, всегда поднимал глаза вверх – Бог был над ним.

Пилот выпустил вперёд робота-разведчика. Он напоминал небольшую черепаху. Его датчики показали, что дышать на борту неизвестного судна можно, давление, влажность и другие жизненно важные параметры в норме. Только после этого Матрикс вошёл внутрь.

«Добро пожаловать на борт, герой!» – усмехнулся Грубый Голос В Голове.

Астронавт втянул носом воздух и замер, поражённый. Он даже не сразу понял, что пахнет женскими духами.

Сейчас он оказался, похоже, в кают-компании. Комната была обставлена в стиле «глубокое ретро» - очевидно, далёкого двадцатого века. Мягкие диваны вдоль стен соседствовали с хрупкими столиками из цветного стекла. На стенах, стилизованных под полосатые обои, висели древние картины – пейзажи земной природы и натюрморты. На столиках стояли две-три вазы с цветами, очень напоминающими живые. Освещала всё это огромная хрустальная люстра, сверкавшая посередине потолка. И кругом были безделушки – десятки, сотни – они лежали на столиках, свешивались со стен, с потолка и даже с люстры.

Проходя мимо, Матрикс машинально поднял руку и коснулся хрустальных подвесок люстры. Они закачались, издавая мелодичный звон. Астронавт улыбнулся – в его аскетично обставленных каютах такой роскоши места не было.

Пилот прошёл в следующую каюту, где было сосредоточено управление звездолётом. Он быстро снял показания приборов и безошибочно определил, что корабль разрушается. Система автоматического управления отказала, и фотонные двигатели космического судна пошли вразнос. Необратимая цепная реакция грозила превратить звездолёт в пыль. И это должно было произойти уже в течение ближайших суток.

Робот-черепаха ждал его в соседней каюте. Здесь стояли две камеры КДС, предназначенные для длительного сна во время космического путешествия и несколько шкафов «под старину» вдоль стены. Матрикс со страхом и надеждой заглянул в прозрачные колпаки камер.

В первой «кроватке» спала молодая женщина. Хотя форма камеры была точно подогнана под форму её тела, женщина умудрилась во сне слегка повернуться на бок. Длинные тёмные волосы скрывали часть лица, но и того, что Матрикс увидел, было достаточно, чтобы понять – оно прекрасно. Тело, прикрытое тонкой материей, тоже казалось безупречным. Некоторое время пилот стоял и смотрел на женщину, не в силах отвести от неё взгляд.

Грубый Голос В Голове зашипел:

- Что ты на неё уставился, как последний дурак? Втюрился, что ли? У тебя совсем нет времени – в любой момент здесь всё разлетится на куски!

Пилот с трудом взял себя в руки и посмотрел на панель приборов над камерами. Неисправный бортовой компьютер не разбудил пассажиров, как должен был сделать. Он только послал в эфир сигнал «SOS».

Пальцы Матрикса пробежались по кнопкам – и стеклянные колпаки немедленно поползли в сторону.

Женщина только успела пошевелиться, а из другой камеры уже донёсся жизнерадостный лай, и у ног астронавта завертелась лохматая колли. Каюта вдруг сразу стала меньше, собака крутилась юлой, а руки Матрикса зарывались в густую шерсть животного, и сам он будто заражался её неуёмной энергией. Роботу-черепахе тоже досталось – колли перевернула его, и теперь шасси робота беспомощно шевелились в воздухе. Затем собака встала на задние лапы и «умыла» языком свою хозяйку.

Женщина открыла глаза – два зелёных удивлённых светлячка. Приподнялась на локте и взглянула на Матрикса. Голос её был хриплым после долгого искусственного сна:

- Может, вы отвернётесь на минуту и дадите мне одеться?

Астронавт послушно уставился в репродукцию известной картины Гойи на стене. «Всё же она немного полновата», - подумал он о Махе. Женщина, которую он разбудил, казалась куда более стройной.

За его спиной шуршала одежда, выдвигались ящики шкафа и нетерпеливо цокали по стилизованному паркету когти собаки. Потом откуда-то заиграла тихая музыка – скрипки, флейта и, кажется, клавесин.

Матрикс тут же представил себе незнакомку в пышной одежде викторианской эпохи – под стать обстановке – большой вырез на груди, открытые плечи, волнующие складки длинного платья. Пилот даже начал напевать про себя в такт звучавшей классической музыке: «Маха раздетая, Маха одетая…».

Когда послышалось предложение повернуться, Матрикс ещё подумывал, не поцеловать ли даме руку.

«Маха раздетая, Маха оде…»

Обернувшись, астронавт вздрогнул от неожиданности. Из другого конца комнаты в его лицо смотрело дуло пистолета.

Вместо шикарного платья на женщине оказался практичный комбинезон небесно-голубого цвета, ощетинившийся множеством молний. Волосы она перевязала лентой, а глаза спрятала за большими тёмными очками. Собака, как ни в чём не бывало, прогуливалась по каюте, с недоумением поглядывая на застывших людей.

- Послушайте, леди, - начал Матрикс. Однако женщина нетерпеливо прервала его, взмахнув пистолетом.

- Нет! Вопросы буду задавать я. Первый – кто вы такой? Второй – зачем вы прервали мой искусственный сон?..

С каждым вопросом женщина выбрасывала вперёд руку с пистолетом. Спокойная классическая музыка продолжала звучать словно из ниоткуда, собака залаяла, чувствуя враждебное настроение своей хозяйки, а Матрикс с каждым взмахом пистолета зажмуривал глаза, ожидая случайного выстрела.

- И третий вопрос – что вам нужно здесь, на моём «Адмирале»?

Пилот мысленно усмехнулся, подумав, что с названием для своей маленькой посудины дама явно перестаралась. Тщательно подбирая слова, он отчеканил:

- Судя по приборам, ваш «Адмирал» разваливается на куски…

Пока Матрикс чётко и толково отвечал на все три вопроса незнакомки, она медленно опускала пистолет, а потом и вовсе убрала его в кобуру. Она сняла очки и молча смотрела на астронавта. Глаза её наполнились слезами, руки безвольно повисли.

-Всё, Гулливер, - срывающимся голосом сказала она собаке, когда пилот закончил, а показания приборов были проверены. – Наш «Адмирал» погибает. Собирайся, мы уходим на борт к этому астронавту.

Гулливер помахал хвостом и тявкнул…



…Из леса донёсся выстрел.

Тимофей вскочил, опрокинув стул.

Второй выстрел. Третий. Потом всё стихло. Даже птицы умолкли на минуту.

Тима заметался по сторожке, напугав Пыжика. Сердце мальчика колотилось где-то у самого горла.

«Вот, началось. Что там случилось, в этой чаще? Жив ли отец? Победил ли он чудовище? И чем всё это кончится?»

Вопросы, звучавшие в голове, не давали Тимофею сосредоточиться. Наконец, он остановился посреди комнаты, поднял глаза на икону и перекрестился. Потом схватил в охапку свою куртку и выскочил из дома. Он нырнул в чащу леса, как ныряют в омут, зажмурив глаза и плотно сжав зубы.

Пыжик подкрался к открытой двери и выглянул, не решаясь выйти наружу. Он видел, как лес равнодушно проглотил мальчика. Глаза с иконы безучастно взирали на опустевшую комнату. Чёрная тетрадь осталась открытой на столе, и ветерок шевелил её страницы.

В лесу дождь чувствовался намного меньше. Кроны деревьев огромными зелёными зонтами раскинулись над головой мальчика. Однако Тима всё же натянул капюшон. Ему было страшно в лесу, но ещё страшнее оставаться одному в сторожке. Он запомнил приблизительное направление выстрелов и, стараясь не шуметь, пробирался через чащу. Почему Тимофей шёл к месту не напрямик, а по широкой дуге, он и сам не мог себе объяснить – то ли от испуга, то ли оттягивая по возможности тот момент, когда ему предстояло увидеть нечто ужасное.

Тимофея преследовали жуткие предчувствия. Его детская фантазия разыгралась вовсю. Он вздрагивал от каждого шороха. Всякий раз, выходя на открытое место, мальчик съёживался, ожидая наткнуться на окровавленное тело отца.

Только сегодня, после прозвучавших в лесу выстрелов, Тима вдруг по-настоящему ощутил своё одиночество. Если с Краном произошло что-то непоправимое, то мальчик останется один в этом громадном лесу…

А, может быть, и во всём мире…

Одному ему не выжить. К тому же он любил отца. Кажется…



…У них была странная семья. Мама – многообещающая журналистка – тринадцать лет назад писала очерк о человеке, который прожил почти всю жизнь в тайге. Она так увлеклась своим очерком и его героем, что вскоре вышла за него замуж. За очерк или за его героя? Хороший вопрос!

Так или иначе, на свет появился Тимофей, а семьи не получилось. Кран остался жить в своей глуши, а мама с сыном – в городе. Мама не захотела расставаться со своей профессией и городской жизнью, а отец…

Отца мама прозвала Кедром. Потому, что он, как дерево, врос всеми своими корнями в мшистую землю тайги. Его можно было срубить, распилить на части, но вырвать из тайги – невозможно. Дальше райцентра Кран не был никогда.

Уже после медового месяца, проведённого среди беличьих шкурок, сушёных грибов и вечной мошкары, в обществе молчаливого мужа, мама поняла, какую она совершила ошибку. Но отступать она не умела. Это был её жизненный принцип – не отступать. Она не отступала, когда другие мужчины предлагали ей совсем другую жизнь. Она не попятилась, когда над её принципами начали посмеиваться. Она не сделала ни одного шага назад, только с головой окунулась в работу, а всё оставшееся время тратила на воспитание сына. Она держалась из последних сил и несла свой крест, старательно закрашивая раннюю седину.

А Кедр продолжал свою жизнь в тайге. Как у дерева нарастают новые годичные кольца, так у него появлялись морщины. Он не знал и не хотел знать городской жизни. Когда жена с сыном раз в полгода появлялись в его сторожке, они казались ему ангелами, сошедшими с небес.

Он ждал их… и боялся. Боялся того момента, когда они переступят порог его убогой избушки, и сразу станет тесно и шумно. Жена скинет светлый плащ и бросит его на табурет, словно сложенные крылья. От неё пахнет духами, она целует его в губы, потому что щёки его вечно небритые…

Он заново привыкал к её быстрой речи и поначалу понимал не все слова. Сын подбегал к нему и обнимал за колени, и нужно было погладить его по голове, а волосы его оказывались жёсткими и непослушными. И ещё Тимон всегда чего-то хотел от него, что-то спрашивал, какую-то чепуху, и Кран почти никогда не отвечал. Он не видел смысла в пустых разговорах. Да и что он мог дать своей городской семье? Подарить сшитую грубыми нитками шубу из беличьих шкурок, которую жена, конечно, ни разу не оденет там, в своём Городе? Научить сына охотничьим премудростям, когда мальчика мутит от одного вида дохлого лесного зверька?

И всё же их семью что-то связывало. Была ли это сторожка, где они встречались все вместе? Или тайга, куда ходили втроём на прогулки? А, может, какая-то необычная тяга друг к другу? Трудно сказать.

В последний раз жена и сын приехали рано - в мае, два месяца назад. Жена долго объясняла что-то. Слезы текли из её глаз, а Кран просто слушал её голос, наслаждаясь им, и не особенно вникая в смысл слов. Он гладил щёки жены, вытирая жёсткими ладонями её слёзы, и вдыхал запах любимых духов.

В тот день Кран понял только, что в мире произошло что-то плохое. Непоправимо плохое. Жена сказала: «Это война, в которой проиграли все. Вся планета. Оставайтесь с Тимкой здесь и постарайтесь выжить». Она переночевала всего одну ночь, и была этой ночью такой ласковой, как в медовый месяц. Она оставила Тимона и сказала, что обязана вернуться обратно в Город.

Утром Кран проводил жену до райцентра. Было пасмурно, шёл дождь. Дошли только после обеда. Кран удивился, заметив, что в посёлке остались одни бродячие собаки. На огромной площади его жену ждал транспортный вертолёт, и она плакала, и плакали пьяные пилоты, и завывали лопасти винтокрылой машины, разрезая на части мутные полосы дождя…

Через неделю Кран нашёл в лесу разбитый вертолёт. Жену он похоронил там же, неподалёку, отдельно от других. Тимону о гибели матери он не рассказал. Вскользь заметил лишь, что ходит к разбившемуся транспортному вертолёту, чтобы пополнить запасы консервов. На самом деле, приходя время от времени к месту крушения, Кран подолгу стоял над самодельной могилой своей жены. Он молился. Он и здесь был немногословен, и вся его молитва состояла из трёх слов…

…Тимофей замер. За деревьями, на небольшой поляне, лежала куча тряпья. Воображение мальчика сразу нарисовало растерзанного до неузнаваемости отца. С содроганием он подошёл и заставил себя разглядеть кучу.

Нет, это оказался всего лишь чужой ватник. Слава Богу!

Тима продолжил свой путь. Теперь он ясно видел, куда идти. К цели вели поломанные ветки, примятая трава и какие-то обрывки тряпок. А вскоре мальчик понял, что цель близка, поскольку на листьях появились бурые следы. Он не хотел об этом думать, однако с ужасом осознал, что это – пятна крови. У Тимофея задрожали колени. Он издал горлом какой-то странный звук, прикрыл глаза, наклонил голову и ринулся вперёд, не разбирая дороги.

Мокрые ветки хлестали его по затылку, сдёрнув капюшон, корни деревьев заставляли спотыкаться. Несколько раз Тима падал на колени, но снова поднимался и с упрямым отчаянием продолжал бежать. Наконец, в последний раз он споткнулся обо что-то большое и мягкое, перелетел через него и упал, больно ударившись коленом. Машинально мальчик сжался в комок и закрыл голову руками, ожидая нападения жуткого чудовища, которое убьёт его.

Несколько мгновений ничего не происходило. Тима робко выглянул из своего убежища. Сверху на него смотрели серые глаза отца. Одной рукой он сжимал своё ружьё, а другую протягивал Тимофею.

- Ты не ушибся, Тимон? Зачем так бежал – я чуть не застрелил тебя!

Мальчик схватился за жёсткую ладонь Крана и поднялся на ноги. От сердца отлегло, и он прижался к отцу, всхлипывая и бормоча что-то несуразное.

Кран вдруг присел на корточки, лицо его оказалось совсем близко к лицу Тимы. Морщины отца разгладились, и он пробормотал:

- Не плачь, сынок, всё хорошо.

Через минуту Тимофей смог, наконец, оглядеться. Маленькая поляна представляла собой поле боя. Прямо под ногами мальчика возвышалась огромная туша убитого медведя, о которую Тима споткнулся, когда бежал напролом. Оскаленная пасть смотрела куда-то в сторону, остекленевший взгляд и сейчас казался свирепым.

Отец уже начал разделывать тушу. Его почему-то заинтересовало содержимое желудка зверя.

Тимофей отступил назад, ощутив дурноту, а Кран, как ни в чём не бывало, продолжил своё занятие, орудуя большим охотничьим ножом. Вскоре он извлёк из разрезанного желудка медведя окровавленный предмет. С содроганием Тима узнал изуродованную человеческую кисть с едва заметной татуировкой в виде солнца и буквами на сохранившихся пальцах: …АША…

Мальчик едва успел добежать до кустов. Его рвало долго. Он даже боялся задохнуться, потому что рвотные массы забивали рот и нос.

Когда приступы прошли, Тимофей виновато взглянул на отца, который стоял у него за спиной и терпеливо ждал.

- Я пойду домой?

- Иди, - усмехнулся Кран. – И прихвати с собой её. Она теперь будет жить у нас, а то пропадёт в тайге одна.

Тима обернулся и только сейчас заметил за деревьями безмолвную фигурку в жёлтом дождевике. Она стояла без движения – не пряталась, но и не пыталась выйти на открытое место.

Тимофей подошёл к девочке и взял её за руку. Ладонь была холодная и невесомая. Тимофей отыскал в траве упавшую тряпичную куклу и повёл девочку в отцовскую сторожку. Она шла безропотно, смотрела прямо перед собой и не замечала расползшихся по лесу корней. Дождевик её пропах сыростью, а исхудавшее лицо бледно светилось под капюшоном.

Дома Тимофей снял с гостьи дождевик – под ним оказался старый спортивный костюмчик – и поставил перед девочкой открытую банку тушёнки. Она поковыряла еду ложкой и заснула прямо за столом. Тима отнёс девочку на свою высокую кровать и укрыл двумя одеялами.

Он долго стоял и смотрел на неё, спящую. Она была симпатичной, но черты лица заострились, очевидно, - от голода и скитаний. Порой Тимофею казалось, что девочка умерла, он близко наклонялся к её лицу и проверял, дышит ли она. Она дышала.

Наконец, Тима вернулся к столу и забрался на табурет. Он отодвинул банку с недоеденной тушёнкой и раскрыл свою чёрную тетрадь. Теперь он знал, каким будет окончание повести.


(продолжение следует)