Исповедь дилетаната. Жёны, часть 1, глава 2

     Один современный популярный писатель сказал, что сейчас все пишут о прошлом. Настоящее, мол, им неподвластно. Тем более будущее. Потому они и копаются в окаменелостях прошлого.

     В этот момент я как раз писал главу о моей первой жене Марине. И задумался. Не обиделся, а наоборот возбудился.

     Время сейчас страшное. Две страны втянуты в войну. Гибнут города, люди и всё живое вокруг. Это там и у нас. И никто пока не знает, чем закончится этот кошмар.

     Так ведь и писатели тоже не знают. У них есть опыт жизни, а не смерти. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Василий Тредиаковский, XVIII век. Писал о том, как царь будет расплачиваться в аду за свои злодеяния.

     Сидел поэт за столом с пером и листом бумаги, всё знал и строчил свою поэму.

     А Радищев потом этим императрице Екатерине - по сусалам.!
    
     Но сейчас, видимо, не тот масштаб. Мелочь пузатая. Так что лучше о Марине, чем о светлом будущем.

     А кому надо, смотрите телевизор.

     Всё, поехали дальше.

     В мае 1981 года я окончил топо-систему, получил диплом, распределение в Мосгоргеотрест и поехал в Полоцк на военные сборы. За долгожданными звёздочками младшего лейтенанта запаса.

     Служба была не бей лежачего. Если не считать гонки учебных теодолитных ходов вокруг нашей части и химатак в палатке. В земле было полным-полно ржавого железа, стреляных гильз, разряженных гранат и настоящих мин, оставшихся после Великой Отечественной. Много пили наши московские офицеры. Местные смотрели на это как на цирк. Комвзвода капитан Петухов, задумчивый белорус, называл нашу службу «садОк», то есть детским садом.

     Однажды одного молодого солдатика за какую-то провинность отправили на недельную гаупвахту в соседнюю часть. За ним приехали два жлоба в синих беретах. Это были те самые десантники, которые в 1979-м брали Кабул. Я впервые лицезрел убийц.

     «Есть такая профессия, Родину защищать!»

     Ну и так далее.

     Солдатик вернулся с фингалами под глазами и с синяками на руках. Он сидел в курилке, опустив голову, ничего не рассказывал и вздрагивал каждый раз, когда слышал громкий крик или внезапный хлопок двери.

     Очевидно, он на неделю оказался тем, от кого защищали Родину эти синие береты, и очень жестоко.

     По-русски он почти ничего не понимал и вообще был похож на недобитого зайца. Кажется, он был таджик или киргиз. Чучмек, как его любовно называл наш прапорщик Воронько.

     Вечерами в ленинской комнате я строчил письма домой и Марине. Девушку я не забывал. По ночам в казарме видел как наяву её лицо, ключицу под голой шеей, спелые икры в паутине колготок и ещё черте что, чего на самом деле вживую не видел.

     В ужин мы пили из кружек горячий чай с бромом. Так что молодому парню в одинокой постели можно было и не такое увидеть! 

     Да, чуть не забыл. В январе того же года, то есть ещё во время моей топо-учёбы, ко мне в Москву неожиданно приехала Марина. Обычно румяное и юное её лицо было серым и словно постаревшим.

     - Что случилось? – взволновался я.

     - Мама!.. – она боролась со слезами. – Я больше не могу там жить!..

     - Что мама? Заболела?

     - Она вообще больная. Я тебе раньше не говорила. У неё психическое заболевание. То истерики, то хохот, то депрессия. Я сама почти сумасшедшая. Она нас всех угробит.

     Мне некуда было деваться, мужик всё же и так далее, и я сказал:

     - Ну и поживи у меня. Всё устаканится.

     А через два дня в техникуме появился Юрий Иванович.

     - Где Марина? – спросил он. - У тебя? Когда она вернётся домой?

     - На днях. Она хочет отдохнуть. Я не против.

     - Это не очень хорошо. Но я тебе верю. Ты парень с головой. Объясни Марине, что мы по ней скучаем.

     Юрий Иванович был похож не на главного инженера, а на того самого забитого солдатика, которого я увидел через год на военных сборах.

     То зимнее приключение имело хороший исход. Мы с Мариной сдружились по-настоящему. Была близость не физическая, к которой мы пока и не стремились, а узнавание друг друга, соединение без вспышек и высоковольтных разрядов, постепенное смешивание жидкостей в сосуде с чистыми стенками.

     Со сборов я вернулся в июле и сразу поехал в Павловский Посад. Марина, которая закончила школу прошлой весной, теперь в 17 лет стала обалденной, совершенно самостоятельной девушкой. Мы много гуляли по Москве, много болтали, много где бывали и много чего уже хотели.

     Макс через своего отца, приехавшего из Элисты по своим газетно-партийным делам, достал нам комплект билетов на очередной МКФ. Мы ездили по утрам в кинотеатр «Зарядье» и вволю отрывались.

     Я видел, как Марина постепенно забывает Посад, и чувствовал, что нам с ней пора взрослеть по-серьёзному.

     Та самая ночь, первая и опасная, прошла в девственной сентябрьской тишине.

     Марина почти не плакала. А я её почти не уговаривал. Мы просто целовались, ласкали друг друга, чуть стеснялись и чуть пытались помочь друг другу сделать то, чего так давно хотели.

     У меня всё получалось, а у неё всё было для меня готово.

     Ну а дальше мы просто стали жить вместе в моей однокомнатной квартире в московском районе Люблино. Я работал в Мосгоргеотресте на Белорусской, а Марина устроилась в почтовое отделение на Тимирязевке. Тогда подмосковной девчонке устроиться на работу в Москве без прописки было нельзя. Но мне помогли мои театральные друзья. Мама одной нашей актрисы была начальницей почтового отделения на Астраханской улице, и всё устроила.

     Марина перевезла ко мне свои вещи и, собственно, стала моей гражданской женой. 

     - А твои родители не будут против? – если честно, я всё ещё не верил своему незаслуженному счастью.

     - А я с ними уже поговорила.

     - Ну и как они?

     - Мама не поняла. А папа сказал, что он тебе доверяет.

     Я с делал серьёзное лицо:

     - Мне – понятно? А тебе?

     Но Марина была смелее меня. Он просто скинула платье, легла в постель и протянула мне изящные голые руки:

     - Знаешь, что у меня есть для тебя?..

     Сами понимаете, что двадцатилетнему юноше аргументов против семнадцатилетней нахалки тут не подобрать.

     Вечерами я пропадал в своём театре-студии. Марина иногда ходила к нам на репетиции и всякие вечеринки. Нам это нравилось. А многие в студии уже принимали Марину за свою.
У неё рос живот.

     Как-то моя мама меня спросила:

     - Ну и что дальше? По-моему, тебе пора что-то решить.

     - Да, конечно, - маму я с детства побаивался. Она всю жизнь работала педагогом в средней школе и умела сходу обуздать даже самого лохастого шпанёнка.
 
     - Мы обязательно распишемся. Только ей ещё семнадцать…

     - Так вот, сходи в ЗАГС и узнай, как это делается. Марина в положении. Возраст тут препятствием не будет. Даже сможете расписаться вне очереди. Шевельнись, будущий папа!

     Папа и мама Марины вообще пропали. Или мы сами про них забыли. Жизнь захватила нас полностью и хотела общаться только с нами, словно кокнула ради себя и нас всё остальное человечество.

     Тем не менее, я делал много нужного. Мы подали заявление в ЗАГС, сшили Марине хорошее свадебное платье свободного кроя и нежного оливкового цвета, купили ей золотое обручальное кольцо (на второе моих денег не хватило!), заказали такси, ресторан, пригласили гостей и т.д. и т.п. «со всеми остановками».

     Само празднество состоялось 20-го февраля. Шёл хороший лёгкий снег, на улицах было светло и морозно. Денёк удался во всех отношениях.

     Сейчас я его почти не помню. Кстати, некоторые мои друзья тоже.  Есть фотографии с церемонии бракосочетания. Их тоже заказывал я. На тех чёрно-белых снимках мы немного на себя не похожи. Очень молодые, красивые, важные и смешные.

     Странное дело, но прошлое почему-то чаще всего кажется забавным. Наверное, это пролог любого будущего. Чтобы настоящее не очень привередничало, лезло всюду со своими линейками, транспортирами и микроскопами. Тогда и прошлое с будущим как-то притираются и не торчат поперёк друг друга.

     Как говорится, знать бы будущее, может быть, остался в прошлом.

     Ха-ха три раза. Театральная ремарка.

     Итак, 20-го февраля с утра мы съездили в наш Люблинский ЗАГС и расписались, днём устроили маленький банкет в квартире моих родителей, чуть закусили, чуть выпили и чуть сбросили лишнее напряжение.

     Приехал Юрий Иванович, сел за стол, закусил, выпил и как-то еле слышно нас с Мариной поздравил. Словно был в чём-то виноват. Помню его худое, скуластое лицо и зыбкие глаза.

     По-моему, Юрий Иванович всю жизнь чувствовал себя виноватым. То ли из-за болезни жены, то ли из-за странной смелости дочери, то ли ещё из-за чего-то. Не знаю.

     Мой отец, хороший физиономист и психолог, в какой-то момент поднялся из-за стола и громко сказал:

     - Юра, давай выйдем. Ты покуришь, а я расскажу тебе про моего дурака-сына.

     - По-моему, Сергей ничего, не глупый, - смутился Юрий Иванович. – Впрочем, я его не очень хорошо знаю.

     - Скоро узнаешь! Пошли. Покажу тебе пару беспроигрышных отцовских приёмчиков.

     - Зачем, Владимир Степанович?

     - Пригодятся. И давай по именам, Вова, Юра. Мы же теперь родственники. Свёкор с тестем. По рукам?

     И они вышли в коридор. А Марина занервничала. А я стал её целовать и зацеловал при всех до красных пятен на лице и почти до обморока.

     Думаю, Юрий Иванович там в коридоре передал моему отцу деньги на нашу свадьбу. Он был очень справедливый. Это уж точно.

     А потом мы вызвали два такси и вшестером уехали догуливать праздник в ресторан «Загородный», где мои друзья заказали стол.

     Там мы и гуляли допоздна: Димка, Оля, Макс, Лара и мы с Мариной. Третьего моего друга Геши почему-то с нами в тот день не было.

     Тот ещё сурок! Он всё время находил причину вывернуться. Хотя дружил со мной и Димой искренно, с самого детства. Просто Геша всегда относился ко мне больше шутливо, чем товарищески.

     Наверное, это такой вид эгоизма. Похожего на странную принадлежность одновременно всем и никому в частности.

     В ресторане я в какой-то момент киксанул. Видимо, подвели-таки нервы. Ребята танцевали в полутёмном зале, а мы с Олей сидели за столом, не разговаривая. Помню её трогательные, детские глаза, вопросительные и почти родные.

     И у меня выступили еле видимые слёзы.

     Прошла молодость! Накрылась свобода! Пропала жизнь!

     Гремела музыка, мелькал цветной свет, пахло вином и сигаретным дымом.

     Я углублялся в свою тоску. Оля терялась больше и больше. А мне всех и вся было жалко до слёз и до самой печёнки!

     Наконец я встал и ушёл танцевать с Мариной. Мы с ней вместе еле держались на ногах.

     - Кажется, я сейчас умру, - вдруг сказала Марина.

     - Ни фига подобного, - возразил я. – Танцуем до упора. Уплочено!

     Разъезжались мы уже далеко за полночь. «Загородный» погас и вежливо гнал гостей в ночную тьму и снежную даль.

     Дима с Олей уехали в своё Орехово-Борисово, а мы вчетвером - к нам в Люблино. Девушки в машине дремали, а Макс хохотал и требовал шефа остановиться и заняться делом.

     - Макс, заткнись! – в конце концов не выдержал я. – Ты пьян. Каким ещё делом?

     - Будем охотиться на белых медведей! – Макс смеялся и пытался открыть дверцу. – Они хорошо идут на свист снежной ночью.

     - Уйми идиота! – не выдержал шеф. – Или я его выкину.

     - Он не идиот. Он просто в азарте. У меня была свадьба, он был тамадой, устал, ему и нам пора баиньки.

     - Вот и поехали баиньки. Куда теперь? На Ставропольскую?

     Дома мы заняли парами оба спальных места. Мы с Мариной на раскладном диване «Малютка», а Макс с Ларой на старой софе за платяным шкафом. Квартира была однокомнатной. Двум парам разойтись было некуда. Нам предстояла первая брачная ночь (которая, если помните, не была первой), а им выполнить традиционный послесвадебный ритуал свидетелей.

     - Как твоё самочувствие? - спросил я Марину шёпотом в темноте.

     - Утром будет ясно, - укладываясь, пролепетала моя молодая жена.

     За шкафом что-то происходило. Возня, мур-муры, ритмичные качи вместе со шкафом. Что делать! Недостаток жилплощади. Молодой огонь. Тайны, невинные пороки, традиции.

     - Спи, - сказал я Марине, натягивая ей на голову одеяло, чтобы она ничего не слышала.

     - Уже сплю, - ответила она еле слышно и добавила. – Сходи утром в овощной за томатным соком или в продуктовый за минералкой, пожалуйста! А то мы все не поднимемся...

     Я уже был личным мужем и к коллективу (то есть ко всем) не относился.



                *   *   *


Продолжение следует