Сны тётки Насти

Обогнув школу, Рита вышла к совхозной двухэтажке Хрущёвских времён. Тогда все хотели жить как городские — в кирпичных домах, квартирах. Чтобы непременно несколько этажей, большие окна, туалет в доме. Да… Понастроили… Хорошо ещё если жильё на первом, а если выше? Воды нет, отопление печное — попробуй-ка дров натаскать, помои выносить. И огородика поблизости даже крохотного не полагается, ходить за лучком-укропчиком приходится на край деревни. Какой гений это придумал?

Тётка бывшего мужа живёт на втором этаже. Дверь новая, железная. Осенью поставили — боится воров. А какие тут воры, и что у неё красть?!

Закрыто. Звонка нет.

— Тёть Насть, ты дома?!

Кричать надо громко, тётка не слышит, на одно ухо совсем глухая. Так и лет уж под девяносто. Придётся стучать.

— Ктой-т?

— Это я, Рита!

— Кто? Рита? Ой, щас отворю, у меня заперто.

Вот ещё новость — запираться стала. Всё от воров.

— Никак приехала? Уж я думала — не доживу. Моей Риточки не увижу.

— А я вот и приехала! Здорово, тёть Настя!

Дух в квартире всё тот же — невозможный. У тётки нюха нисколько нет, ей хоть бы что. Чем пахнет — понятно. Не ватерклозет, чай. Всё вниз валится, как в деревенском сортире. Но квартира насквозь провоняла чем-то ещё. Это от кур, наверно. Тётка там, в сарае, с ними часами сидит, дожидаясь яйца. Сторожит, иначе клюнут — и пропало дело.

— Ну, теперь на;долго?

— Нет, на недельку. А ты как тут?

— Помаленьку телепаюсь, вот поле копать начала.

Тётка лопатой сотки три перекапывает — картошку сажать. Да ещё сотку под остальное: чеснок, лук, огурцы. Всё сама, хотя и дети, и внуки, и племянники есть. Но она привыкла только давать, а брать… Вот и на Ритин гостинец смотрит с сожалением: зачем тратилась…

Сидят на диване в гостиной. Она тут и спит, не раздеваясь, хотя есть спальня с кроватью и шифоньером. Здесь ей привычно, и телевизор рядом. Правда, она больше радио слушает — электричество экономит. Летом, бывает, нисколько не нагорит, потому как ложится и встаёт Тётка Настя с петухами, холодильник вечно «сломан».

Раз даже приехали электрики — отрезать ей провода за неуплату. Еле втолковала им, что счётчик не крутится, потому что ничего не включено. Ты, бабка, хоть десятку плати, а то опять нас погонят, уходя советовали мужики.

— Частушек-то новых не сложила?

— Как же, есть две. А не говорила я тебе, что в больницу нас возили? Вот после и сочинила:

А я старая старушка,

Это теперь модно,

Проходила медосмотр —

Ко всему пригодна!

Тётя Настя давно частушки сочиняет. За ней пробовали записывать, даже в местной газете печатали. Сама-то она пишет плохо — неграмотная, всего год проучилась, потом болела, потом война. Читать-то навострилась, а с письмом хуже.

— Хороша. А вторая, тёть Насть, вторая про что?

— А вот сейчас скажу… Помнила только что… и вон из головы…

— Ну, потом вспомнишь. Видела что во сне?

Это тёткина коронка — сны рассказывать. Она их постоянно видит. Но что удивительно — помнит до мелочей. И потом помнит, годы спустя. Всем уже надоела со своими снами. А Рита любит послушать.

— Тут как-то снилось, быдто иду я от скотника. Гляжу, Олег Газманов. Я ему: Олег, у тебя сродственники есть? В Пушгорах брат и сестра, а сам я из Булохова. Ну, какого беса это снится?! Главное — из Булохова. Может, у него там сродственники и вправду, спросить надо…

Газманов, Басков и Путин — основные персонажи её сновидений. Она их обожает.

— Басков подчастую снится. Пристал ко мне, почитай кажный день его вижу. То вдруг выходит из моей спальни, а я на диване сижу, сапоги набуваю. Ён ко мне подскочил, давай тоже набувать. А у меня завороты такие на сапогах, старые уже. От, думаю, сейчас оторве эти завороты. Я ему: не надо, а ён всё равно набул.

А то иду я к скотнику, а ён навстречу, поёт на всю голову;, саночки какие-то тащит, в них короб, и к огороду моему завернул. Санки, а снегу нету. Я ему кричу: спой ещё, и песню называю, какую, не помню. Но ён больше петь не стал.

Вот я ему: Коля, я сколько раз тебе говорила — приехал бы ты к нам. Посмотреть, как я живу. Он говорит: вот я и приехал. И не один, с собачкой. И собачка маленькая такая, низенькая такая, хохлатенькая. И пошли мы к тому дому, которая сломана, где Славик жил. И дом стоит ещё, а другая — развалина наполовину. Подходим: Дрень старый кладёт из кирпича себе комнату, дальше Кириллова делает себе комнату. Всё помёршие, чуешь? Я говорю: ну пошли, теперь мою комнату поглядишь. Где Саня жил, там быдто я. И собака бежит. Не называет ён меня никак: ни тётя Настя, ни по фамилии, или Настя… ну никак. Я его называю, ён меня нет. Да… Вот, говорит, я сегодня уезжаю. Ты уезжаешь, а собачка куда? А пускай, говорит, тута. Думаю, кто его кормить будет, в башке-то у меня. И дошли мы до моей комнаты — и я проснулась. Не пришлось показать ему, где я живу.

Тётка помолчала, вглядываясь в дорогу за окном. Потом, выждав минуту — вдруг уже надоели её речи? — продолжает.

— Как быдто в газеты писали, что он заграницу уезжать будет. По первости, как он тут появился, по телевизору показывать его стали. Надюша любила и я любила. Мы обэи любили. Прихожу я к Надюше быдто во сне — ён у Надюши. Так от стола отошёл и иде ко мне. Ну никак не называе. Я говорю: Коля! Ён сзади зашёл за меня, зажал за уши сзаду и стоить. Я и заплакала тогда во сне. Он бросил зажимать, в лицо мне заглядывает и говорит: а почему вы так плачете? А потому, что изо всех артистов я лучше всех тебя люблю… Ну вот какого беса?! И ён начинает идти к дверям. Я ему: Коля, вернись-ка, дай-ка я у тебя что спрошу. Он остановился: что вы хотели? А есть у тебя сродственники? Чегой-то мне всё сродственники?.. А как же, брат есть. Но не сказал, где.

— Но не в Булохове?

— Не, не в Москве и не в Булохове. И ён пошёл, а я проснулась. Главно, всё по пятам за мной: куда я — туды ён.

Во время разговора тётка держит руки на коленях и указательными пальцами по шерстяной юбке круги наворачивает. Руки рабочие, жилистые, ногти чёрные, уже не отмыть. Крутит и крутит. Лучше не смотреть, а то у самой пальцы дёргаться начинают.

— Путин тоже тут недавно приснился. Быдто в какой мы избы, потолки низкие, не как у меня. Он так возле окошка сидит и газетку читает. А я захожу и гулко так ему, даже сама свой голос слышу: «Владимир Владимирович!». А больше ничего сказать не могу, забыла, что хотела. Он так на меня строго посмотрел и опять за газетку. Я и проснулась. Сижу и не верится. Что я хотела у него спросить — не знаю.

— Видишь, у тебя во сне склероз. Ну, не вспомнила частушку?

— Не, пока не… А вот эту не сказывала тебе?

Кто-то Путина не любит,

А я Путина люблю.

Целовать готова руки,

Что избавил нас от му;ки.

— От какой му;ки, тётя Настя?

— Дык от этих, перестройщыков, которые пенсию по три месяца не платили.

У тётки своя гармония в голове. И понятия сидят крепко. Например, про Солнце. Хоть кол на голове теши, твердит, что Солнце вокруг Земли крутится. Какие доводы ни приводи, её довод крепче:

— Што ж я, глупа;я что ли, аль не вижу? Вот утром оно по-над озером подымается, потом всё выше, выше, а к вечеру за липовую аллею уходит.

— Ты ещё скажи, что Земля плоская.

— А что, круглая, что ль? Была б круглая, вода б стекала, а она, вишь, лужей стоит.

Это они уже вышли во двор, тётке пора курят кормить.

— Так и не даёшь им добавок? Ведь они потому и яйца клюют, что кальция не хватает.

Тётка недоверчиво улыбается.

— Не любят они эти добавки, лапами так и отпихивают. Я им камушков сыплю. Налетают — в драку. Соберу тебе яичек свеженьких.

Сама она их не ест и куриц не ест. Яйца у тётки Насти как валюта: отдариться (не дай бог должной остаться!), заплатить за что. Или просто так дать, кто попросит. Как-то цыганка выпросила — отдала. Раз просит, значит, надо ей.

Ну да, цыганке всё надо.