Однажды в Баграме и Кандагаре

                Моей любимой Андрее Пришакариу
     Еще и не увидев ни одного из юрких, он каким - то неведомым чувством понял, что началось. То ли по чуть изменившемуся гулу базара, то ли по неожиданной судороге, резко пробежавшей по толпе в районе выдачи гуманитарной муки, то ли вот тот, в небрежно сидящей по вытянутой огурцом голове чалме, слишком поспешно задернул плюшевую занавесочку, скрывая в непроницаемой прохладе японские транзисторы и швейцарские часы, всего - то за сотню - другую афоней обещающие покупателю частичное удовлетворение на сегодня. Впрочем, сотня - другая этих разноцветных бумажонок в абсолютно нищей стране были для большинства шлявшихся по дуканам и чайным суммой непредставимой, хотя, конечно, можно было бы себе представить лысого старика, тупо сидящего над давно остывшим чайником, медленно мусолящего узловатые пальцы, что вот прямо сейчас начнут сладчайшую работу : пересчитывание сотни раз уже сосчитанных купюр, разлохмаченных другими пальцами, липкими от жира и грязными от пота, ведь хранить такое богатство предпочтительнее за пазухой, а она у этих выродков непременно потная. Один раз, когда они брали в безымянном аиле, приткнувшемся к отрогам Гиндукуша, пакистанского курьера к генералу Дустуму, попался им один юркий, выпер по глупости полосатым халатом прямо на автоматы группы захвата, обмер и зачем - то сунулся за пазуху. Тут его прапорщик Косач и уложил из бесшумного ППК, хотя руководство не раз ставило вопрос о применении непредусмотренного многочисленными инструкциями и наставлениями оружия, но этим писакам самим бы разок скакнуть с зависшей в трех метрах над пыльной землей вертушки, ломая ноги, промчаться по крутому склону, влетая в замерший от ужаса аил, а потом красться по теневой стороне, настороженно озираясь и ожидая удачного броска гранаты каким - нибудь щенком, сбежавшим из медресе Карачи. Написать можно что угодно, но хрен вот ты запретишь какому Гугнидзе, на счету которого четырнадцать боевых рейдов на ту сторону, пользовать американский десантный кинжал, снятый с еще теплого тела британца - инструктора, а ему, кружащему по этому зачумленному базару в этот удушливый вечер, никакой маршал Советского Союза не внушит пользу поганой пукалки Макарова, да что говорить, если безотказную машину Калашникова он давно забросил на базе, предпочитая потертый ФАЛ, лучшее наступательное легкое оружие двадцатого века. Вот они ! Из кривого переулочка, примыкавшего к глинобитной стенке местной достопримечательности - домишки, где якобы проживал некогда святой дервиш Юсуф Мартмун Хаджи, выскользнул подтянутый молодец в английском френче, что не удивило никого. Да и чему удивляться в этой Богом забытой стране, где до сих пор в ходу голландские буры, джаповские  " Ниссаны ", трудолюбиво мотающие второй миллион миль, или вот такие вот френчи, помнящие, наверное, тяжесть  " Маузеров " пришедших с той стороны басмачей. Смешно сказать, но был антиквариатом и его мышастый пиджачок, скрывающий ореховую рукоять ручной работы обычного, вроде, на вид  никелированного " Браунинга ", дамской игрушки, казалось бы, но напитанные рицином пули и увеличенный пороховой заряд в неожиданно удлиненных гильзах обычно очень быстро приводили заблудших в чувство, отправляя их души прямиком к гуриям, несущим в своих полных белейших ладошках шмат доброго гаша и кулечек фиников, все, как обещают им проповедники из того же Пакистана.
     - " Мухабхарат " ? - поинтересовался френчевый, ослепительно улыбаясь. Ишь, даже тщательно подбритые английские усики не забыл, наклеил, что ли.
     Он оглянулся, отметив синхронное появление еще троих, неуловимо схожих с франтом - усачом, движениями ли, ясно выраженной решимостью или резкостью реакций. Вот, одного из них, в кожаной куртешке на голое тело, толкнул какой - то спешащий бача, и тут умудряющийся призывно вилять задом. Метнулась рука под куртку, щелчок еле слышимый, и падает уже пацаненок в пыль, беспомощно разбросав враз обмякшие руки, дрыгает ногами, обутыми в белоснежные кроссовки  " Адидас ", хрипит что - то невнятно, никто и заметить не успел, как из дукана выметнулись двое, подхватили мертвеца и затащили внутрь, ну как есть пауки, объединившиеся в охоте на жирную, беспечную муху.
     - Кагэбе, - ответил он, протягивая френчеватому сигарету, спешно выщелкнутую из помятой пачки  " Стюардессы ". Френчевый рассмеялся и уважительно покосился на показавшуюся на миг из - под пиджачка ореховую рукоять. Что - что, а оружие здесь уважают. Всегда уважали. Мужчина без оружия - не мужчина, а баран, готовый к закланию. Так, вроде бы, звучит в вольном переводе с пушту их поговорка.
     - Кагэбе гуд, - раздалось сзади, а он, силой воли ломая нестерпимое желание обернуться, тут же узнал этот чуть гнусавый, протяжный голос. Джавдет !
     - Мы с тобой одной крови, - продолжал насмехаться голос, пока щеголь почтительно подносил ему зажженную спичку, - ты и я. Мы воины.
     - Абдулла воин, - не согласился он, невольно морщась от попавшего в левый глаз дыма, - Джавдет - трус.
     - Цх ! - зашипел сквозь плотно сомкнутые зубы голос, звучно прищелкивая ногтем по чему - то железному. - Кынжал выдышь ? Смэрти хочищь ?
     Нет, не Джавдет ! Кто же, кто это, думай, вспоминай, кто еще так начинает, гнусаво и протяжно, а затем меняет тембр, быстро и ловко, а глазами, он знает, внимательно смотрит в переносицу собеседника, щурится, словно прицеливается. Мищенко ? У того шрамы от фурункулов над поясницей и сросшиеся брови, говорит с явно выраженным западноукраинским акцентом. Юрцыбалдуев ? Тот хромой, три железки еще от немцев, сколько там ему, лет, верно, под сотню. Альберт Филозов ?  " Эх, - подумал он с тоской, - рыжую бы Ландер сюда, она Альберта Филозова расколет на раз - два ". Но нет рыжей, никого нет, даже Леля Куриленко затерялась на отрогах Памира, куда сбросил их вконец осатаневший от опия пилот стратегического бомбардировщика, рванувший рукоять за миг до прицельного броска гранаты. Он, как обычно, не оставлял ни единого шанса потенциальным предателям и перевертышам, потому, видимо, и топчет до сих пор эту ненавистную и любимую землю, древнюю землю благословенной Азии, умеющей быть злобной, но скучной - никогда. Кто же ты, сука, кто ? Пилипефонский ? Тот косит, на башке рога, вместо зада - втулка от  " БелАЗа ", носит достойный переносной зенитно - ракетный комплекс с легкостью невероятной, похваляется перед муаджахеддинами силой и разумом. Шмурце ? У того костыли, по спецзаказу выпиленные из векового карагача, в каждом костыле шпага гишпанская, усы еще у него знатные, за пояс он их затыкает, родной кузен самому Пескову, вместе гоняли угнанные в Европе тачки туркам, ввозя обратно паленый спирт - ректификат, запивать который лучше всего минералкой  " Куяльник ".
     - Не ломай голову, - услышал он. Чья - то суровая рука взяла его за локоть, разворачивая. Он увидел перед собой выразительное лицо Ибрагима - Оглы. - Можешь звать меня, - глумился черкес, прицокивая влажным языком, - Анфис. Я на задании, - пояснил он, как - то незаметно потеряв присущий ему акцент, увлекая Штирлица в дукан, - легенда у меня за всю х...ню, товарищ Исаев. Дочь спившегося и проигравшегося в штосс гусара, ушедшего в отшельники на Ветке Иргизской, любовница купцов Громовых, отца и сына, Петра Данилыча и Прохора Петровича, ля фемм фаталь, короче.
     В дукане на груде овчин восседал неистовый и бесстрашный Тугай - бей. Но это уже другая история, моя милая Андрея, историцкая, а эта была, в - натуре, политицки - детективной.