А вдруг взаправду?

Когда электричка подошла к городу, в вагоне зазвучал попу¬лярный мотивчик. Тогда и увидели возле дверей однорукого чело¬века играющего на дудочке, скорее всего самодельной. Играл он, впрочем, неважно. Мелодия часто путалась, и песня становилась едва узнаваемой. Да много ли надо для пригородной электрички? Не каждый день попадаются чудак, желающие позабавить.
На смену современной песенке   появились нэпманские "Бублики", за ними нечто вроде сентиментального романса, в общем, старался человек, показывал на что способен. В вагоне оживились:
–– Ванинский порт, земеля, Ванинский порт, выдай!
–– А ты с него, как в ресторане, трояк за песню.
–– Теперь трояком не обойдешься.
–– Да тише вы, пусть играет...
И он играл: и "Ванинский порт", и "Листья желтые медленно падают..." А потом спрятал дудочку за пазуху, снял кепку и по¬шел по вагону. Иначе, наверное, и не могло быть –– испытанный промысел –– разве что не очень популярный в наше время.
Просил он молча, не юродствуя, без рифмованных присказок. Просто останавливался, дожидался пока подадут и шел дальше. Ме¬лочишка жиденько позванивала на дне кепки. Левая сторона его лица была изуродована неровно зарубцевавшимися шрамами. Кто зна¬ет, где его, бедолагу, угораздило? От холода или от напряжения шрамы казались фиолетовыми. Рукав был пуст от самого плеча.
Подавали по-разному: особо слабонервные торопливо достава¬ли первую попавшуюся мелочь, другие, высыпав копейки на ладонь, подолгу выбирали медяки, третьи начинали громко хлопать себя по карманам и суетились пока кепка не уплывала дальше.
Подавали тоже молча. Одна бойкая девчушка поинтересовалась не на машину ли собирает, но однорукий не ответил и она отстала.
И вдруг на весь вагон:
–– Эй, дударь, подожди!
Музыкант остановился и нерешительно, очень медленно, повер¬нулся. Скамейки за три от него встал мужчина. Он улыбался и по¬махивал над головой десятирублевкой.
Музыкант не двигался.
–– Ну что ты стоишь? –– В голосе никакого подвоха.
Теперь уже смотрели на него. Обыкновенный мужик. Одет, как и все в электричке, по-рабочему, может с дачи возвращается, может из лесу. Простое открытое лицо, без усов, без очков, без бородавок. Трезвый. Не грузин. И вдруг чер¬вонцами разбрасывается,
–– Приличный заработок, –– присвистнул кто-то за спиной одно¬рукого, ––  мне за такие гроши целую смену робить.
–– Слышь, купец, может ты и мне отвалишь?
–– Я же говорила, что ему на машину чуть-чуть не хватает.
–– Вот так и развращаем...
А однорукий стоял на месте и смотрел на человека с десяти¬рублёвкой.
–– Не бойся, не слушай их.        \
И он пошел. Там и было-то шагов пять, однако он успел за¬сомневаться в удаче, остановиться, и снова поверить, успел су¬нуть в карман кепку, чтобы не мешала, а кепка успела упасть на пол и рассмешить языкастую девчушку.
Он уже почти дотянулся до денег и вдруг...
–– Стоп, стоп, –– засмеялся мужчина и спрятал червонец за спиной. –– минуточку, не всё сразу. Сначала ответь, тебе нисколько не стыдно?
Рука музыканта повисла вдоль тела, безвольно, словно и во втором   рукаве ничего не было.
–– Ты же моложе меня. Неужели не можешь найти занятия попри¬личнее, чтобы люди тебя уважали, или может ты цыган? Ведь не цыган.   Ты даже играешь с пятого на десятое. Цыган за деньги спляшет и споет, аж душа заходится, пока смотришь. А вот ты, например, плясать умеешь?
И тихо в вагоне стало. Только колёса слышно.
–– Ну что же ты? Пляши и червонец твой.
Музыкант стоял молча и неподвижно. Потом неуверенно качнулся и стал медленно пересту¬пать с носка на пятку, с пятки на носок.
–– Давай, давай, веселее, асса, –– подбадривал его мужчина, но вдруг голос его сорвался и перепугано завилял: –– ты чего. Ты чего мне рожи корчишь. Пугать надумал, я тебе попугаю. Ишь, нашелся.
Музыкант подхватил кепку и, низко опустив голову, выбежал в тамбур. Хлопнула одна дверь, потом вторая.
–– Ну и тип. Вы бы только видели, как он рожу скривил. Она и без того страшная, а здесь чуть не вырвало. Я думал он в меня зубами вцепится, не понравилось ему. Алкаш несчастный. Подул в дудочку и червонец ему подавай!
С каждым словом голос его становился громче и отрывистей. Выкрикнув очередную фразу мужчина замолкал, наверное, ждал, ког¬да его поддержат. Но в вагоне молчали, мужчина огляделся и сел. Поставил на колени сумку и начал в ней что-то искать, но ничего не достал и поставил сумку под ноги. Потом обратился к сидяшей рядом старухе:
–– Что, бабк, не дай бог такой зятёк попадется, вот весёлую жизнь устроит.
–– Нашел дуду на свою беду, стал дуть, ан слёзы идуть, ––проворчала старуха и отвернулась к окну.
Мужчина хмыкнул –– раз, второй, поёрзал на сидении, но мол¬чать ему, видно, было трудно.
–– Ладно после войны на улицах просили, так они кровь за нас проливали, а этому за что? Гордый какой. Правильно девушка говорила, не иначе как на машину собирает.
–– Ну и козел ты, дядя, ты зачем меня приписываешь. Я с тобой вроде не знакома.
–– Что смотрите, что уставились, –– закричал мужчина, хотя на него никто не смотрел. –– Не прав я, да? Добренькие. По копеечке, так всё и начинается. А вот теперь его в этой электричке больше ноги не будет. Вот увидите. А на добреньких воду возят, или я
не прав?
Вступать в дискуссию желающих не находилось.
Электричка сделала остановку. А когда она должна была вот-вот тронуться, мужчина подхватился и, рискуя быть зажатым дверью, спрыгнул на платформу.
–– Ишь, деятель. Как только земля такого носит? Чтоб ты провалился, фраep тухлый, –– не могла успокоиться обиженная дев¬чушка.
–– И вдруг старушка всплеснула руками:
–– Батюшки, а ить взаправду пропал. Делся кудай-то.
И все, даже сидящие по другую сторону, потянулись к окнам  –– а вдруг взаправду.
1977