В поисках себя. Глава 7

Вы думаете, стоит пойти именно так? Впрочем, не хочу вам мешать, я не так и силён в шахматах, просто люблю эту умиротворяющую игру. Вы хотите послушать мою историю? Полноте, ну, какая история может быть у ничтожного человека – родился, жил, хотя, нет, проживал свои дни, да, так будет лучше. Этот глагол, "проживать", лучше отражает суть моего существования. Разве может быть интересно то, как я каждый день приближаюсь к своему концу? Эта неизбежность меня немного пугает, но иногда я бываю в совершенно нетерпеливом ожидании, что готов даже поторопить Творца, чтобы Он прекратил это бессмысленное существование. Но сам, нет, нет, что вы, только Он, который решил, что я должен родиться. А, может быть, я ему для чего-то нужен. Но как узнать, как узнать?
Люди придумывают себе ложные идеи, ложные цели, чтобы потом следовать им с упорством, ну, а что в конце? Что мы все получим в конце – никто не знает. И я вот не знаю, зачем это всё, зачем я так живу? Вот спросите меня, что я делал вчера или три дня назад? А я не помню уже, потому что всё это бессмысленно. И снаружи, и внутри пустота, что пожирает меня ежедневно. Вы посмотрите, какая милая фигурка, пешка, все мы пешки, инструмент в чьих-то руках, а я хочу быть свободным. Но в этом мире нельзя быть свободным, всё довлеет, всё давит – ты должен, должен, должен. Всему свету должен. Я думал всегда, что одиночество – это свобода, но я всё равно зависим, как так вышло? Нет, нет, вы не знаете, вы не скажете, а кто скажет?
Вы никогда не думали, что значит принадлежать самому себе? Когда нет человека, который может заявить права на тебя. Но как это звучит, заявить права, будто в рабстве живём. А можно ли быть в рабстве у близкого человека? И кто нас в это рабство продаёт? Ответ же лежит, вот он, на поверхности. Смешно же, ей Богу, смешно, что сами, сами же и загоняем. Придумываем себе Груз Ответственности – нужно, нужно, важно. Или я сейчас кощунственно рассуждаю – индивидуалист, какое ругательное слово! Но я говорил вам уже, что не вполне уверен, что я хороший человек, или вы думаете, что можно быть хорошим, будучи индивидуалистом, всегда делая только то, что лучше для тебя самого. Так нет, же, в том-то и беда, что это не про меня вовсе. Я хотел бы так. Только хотел бы. Но Груз довлеет, лежит на плечах, нужно, важно делать для других, для тех, у кого я в рабстве. А может быть, все мы в рабстве, только хозяева меняются? Многие даже желают, жаждут оказаться в рабстве, ищут хозяина. Где же дух свободы? Или в рабстве быть удобнее? Удобнее, чтобы потом было чем оправдать свою слабость. Я не мог, не сумел, у меня были Обстоятельства. Извинение за трусость, за неспособность, за мелкую душу. О, да, и я извиняюсь. Перед собой? Нет, себе я ничего не объясняю уже давно. Перед другими? Да, и другим тоже. Может быть, перед Небом извиняюсь?
Это интересная тема, знаете ли, об извинениях. Прощение и извинение – две грани, но как бывает трудно сделать одно или другое. И есть ли мера? Но меня больше интересует, какова мера прощения собственного, что человек готов и может простить самому себе? И мне кажется, что многое может и прощает. И позволяет делать вновь, а потом вновь прощает. И я прощаю себе всё то, что делать не должен, потому-то каждый раз повторяю это снова. Мой путь к саморазрушению, приятный путь. И я бреду по нему – шаг назад, два шага вперёд, и неумолимо приближаюсь к бездне.
Нет, нет, не пугайтесь. Это я только рассуждаю патетично, это всё ничтожность моя показывается, я даже и дойти до конца не могу. Боюсь, всего боюсь. Дрожу, как осиновый лист. Хочу бросить и не могу, могу бросить и не хочу. Жить в цепях тяжело, а без цепей идти не приучен, не умею. Шах? Куда же мне пойти теперь. Вы мне шах поставили! Заговорился я, а вы воспользовались, не зря чёрные выбирали. Нет, нет, не хотел вас обидеть. Такая у меня похвала. Боюсь хвалить, боюсь привыкнуть. Вот к вам уже привык, мне приятно с вами, а ну, как вы что-то плохое мне можете сделать? А ну, как вы поиграете со мной, а потом уйдёте? А ну, как я привыкну, что в рабство попаду ещё и к вам? Нельзя, нельзя. Ну, вы уж простите ничтожного человека, сам себя не понимаю порой, где уж другим понять.
Да, и не люблю я о себе-то рассуждать. А что рассуждать? Толку-то, толку нет. Маячит мысль эта, а за хвост не ухватить, не найти кончик, чтобы распутать клубок. Да, и нужно ли распутывать? Что даст? Ничего, ничего, опять ничего. И ухватиться не за что, и хвататься незачем. Думаете, нужно? А зачем, зачем, ответить сможете? А, не знаете, вот и я не знаю. Вот и я вам шах поставил.
Я говорю, что счастлив сам с собой, а я не знаю, счастлив ли я. Вот вы, например, знаете, что такое счастье? Интересно вы так рассуждаете, будто счастье – это что-то материальное, что потрогать можно. А для меня это покой в душе. Только нет покоя этого, и неизвестно, где взять его. Бегу, бегу всё время, ищу, отчаиваюсь, бросаю поиски и снова их начинаю. А знаете, почему не могу найти? Потому что не знаю, что искать, потому что думаю, что я всё сам, всё сам, культивирую в себе ощущение, что я сам себе хозяин. Тешу своё самолюбие, что я равнодушен ко всему. Но не знаю, равнодушен ли, или просто не умею чувства испытывать человеческие. Не умею, будто отрезали внутри кусок, отрезали способность эту к людям разворачиваться душой. Нет, нет, не помогать им, а именно душой разворачиваться. Где взять это? Вот вы умеете так? Душой разворачиваться к человеку? Вот вы уже ко мне развернулись душой, я же вижу, чувствую даже. А я хочу и не умею. И научиться невозможно, будто и не было никогда этого, или было, но так давно, что и не упомнить.
И любить не умею. Вот в чём дело-то, любить можно людей, но не человека. Как так? Человечество, люди, особенно несчастные, обездоленные, жалкие, замученные, не ведают, Господи, не ведают же, что творят. А, может, и не любовь это вовсе, а жалость? Или жалость и любовь всегда идут рука об руку? Отрезали-то, отрезали этот кусок души или не было его никогда. Не помню, не знаю. А больно, жить так, больно.
И снова мы с вами вернулись к моей жизни. Разве это интересно, то, как я живу? Разве я могу быть кому-то интересен? Я ведь, знаете ли, инвалид. Нет, нет, руки, ноги есть, душа искромсана. Психея, как греки говорили. Знаете, как я себе её представляю, почти как они, бабочка, а крылья поломаны, не может развернуть. Удивительно, как может жить человек с такой душой. Как думаете, я потому и ничтожный? Жалеете меня? А за что же? За что жалеть? Когда сам, сам убиваю в себе, сам крылья ломаю.
Вы простите, что кричать начинаю, мне плакать в пору, только не умею давно. Жить по-иному не умею, может быть, запутался, а, может быть, надо так. Я ведь этим только и живу, будто чувства обострены, нет вроде чувств, а они обострены, вот ведь как бывает, ощущаю страдания эти, свои страдания, человеческие страдания. Я ведь говорил, что плохой я человек. Вы не согласны? Ах, да, я говорил, что не уверен, что я хороший. Вы думаете, плохой и не хороший – это не одно и то же? А вы правы, вы правы. Так я кто? Плохой или не хороший? Неважно это, как ни назови, не изменится ничего, не изменится путь, по которому я иду. Не умею любить, не умею чувствовать, а люди знают, мои люди знают, что я такой. И жалеют меня, оправдывают меня. А можно ли? А должно ли? Прогнать бы меня, такого, а они жалеют. Я же им только страдания приношу, знаю, вижу, сам мучаюсь, их мучаю, а они опять жалеют. Что за круг безысходный? И один не могу, и с людьми не могу. Думаете, хороший я? Нет, это вы – хороший. А ведь трудно это, а? Быть хорошим человеком. Усилия требует, стержня внутреннего, преодоления. А как я пытаюсь быть хорошим человеком? Мне в голову приходит такая картина, когда на пустой сцене сидит человек, который отвечает на обращённый к нему вопрос, что он делает, – "Я пытаюсь быть хорошим человеком". Да, да, это я сижу на той сцене.
Я рассказываю вам всё это, вы слушаете, слушаете, потом дальше пойдёте, а я останусь. И не знаю, самое страшное, что не знаю, лучше так будет для меня или хуже. Шах и мат! Эта партия за мной! Ещё сыграем? Только теперь уж вы белыми, так правильно будет, справедливо. Чёрные для меня будто сделаны. Мой цвет. Я вот думаю, сердце моё чёрное. Отчего чёрное? Сгорело давно, пеплом покрылось. Уголёк тлеет, тлеет, а разгореться не может. А много ли таких, что сердце в себе обугленное носят? Не один же я? Люди, люди, думают, они всесильные, а они слабые, зависимые, от всего зависят, сами себя в рабство загоняют и говорят, нельзя по-другому. А я не хочу, только ничтожность эта не даёт сделать ничего. Говорю только, а, кажется, что жалуюсь. Но ведь не жалуюсь, это всё от безысходности, знаете. Загнанный в угол пёс. Огрызается, а ноги-то дрожат, подгибаются, глаза бегают, выход ищут, вот и я так.
Мы с вами разговариваем так просто, может быть, потому что я не знаю вас, имени вашего, кто вы, чем занимаетесь. И вы меня не знаете, послушаете меня и забудете. Может быть, так и надо? Зачем привыкать к кому-то? Мне иногда не по себе становится, что где-то есть человек, который знает обо мне всё, зачем такой человек? Будто оторванный кусок от меня живёт в ком-то ещё. А как же я без этого куска? Лучше так – поговорили незнакомцы и разошлись, независимыми, и думать забыли о странных разговорах за шахматной игрой. Ведь человеческие взаимоотношения, то, что видит один человек про другого человека – это только вершина айсберга, а там, под водой столько сокрыто, иногда лучше вовсе не знать, что таят в себе морские пучины, гибельно это может быть. Реальность, знаете ли, она очень неприятна. Как просто, наверное, жить тем людям, кто не думает, не заботится ни о чём. Всегда с улыбкой, готовы на всё, быстро решаются, всё меняют, кажется, что ничего их не волнует. И планы, планы не стоят, живут, как на душу положат. Это врождённое, как думаете? Невозможно научиться? Я так и думал. А на меня реальность давит, она жестокая, куда ни глянь, везде бесчинства, мор, голод, убийства. Как же жить в таком мире? Говорите, все живут, и я должен? Вот, опять я должен. А, что, если не хочу? Всё равно должен? В том-то и беда, в том-то и беда. Изменить нельзя, привыкнуть нельзя, жить нельзя, не жить тоже нельзя. Говорят, человек – венец природы. Бросили человеков-то этих и смотрят, выживут или нет, и смотрят на этот естественный отбор, на эту борьбу за существование, мерзкую, низкую борьбу. А человеки эти карабкаются, барахтаются, тонут от того, что кто-то сверху, сверху, по головам к солнцу выбирается. И они наблюдают этот спектакль. Может быть, аплодируют, да, только нам-то не слышно.